Наперегонки со смертью (№1) - Наперегонки со смертью

– А как думаешь, ты в состоянии дать мне то, что нужно? – она смотрела на него теперь совсем другими глазами – строгими и деловыми. Глазами бизнесмена, обсуждающего сделку. Ее фраза почему-то взбесила Кабана. Он схватил ее за горло и снова притянул к себе.

– Запомни навсегда, милая детка, я никому ничего не даю! Но если ты выберешь меня своим покровителем... – он уже отошел, и голос его снова стал вкрадчивым и ласковым. Он даже чмокнул ее в лоб, все еще не снимая рук с горла. – Я должен выяснить, какой ты обладаешь квалификацией.

– Ни один мужчина еще не жаловался! – томно проговорила девушка, страстно прижимаясь к Кабану, тем самым отвечая согласием на его предложение.

– Так, может быть, нам пойти куда-нибудь, где бы мы смогли побеседовать? – он провел ладонью по ее груди, слегка пожав бугорок через ткань ее блузки, как будто проверяя величину достоинств женщины.

– Куда, например?

– Наверх. Для нас тут всегда есть прекрасный номер, – он поцеловал ее в губы, и она ласково и покорно отозвалась на его поцелуй. – Пойдем?

Банда, покосившись, поймал нежный взгляд другой девушки. В отличие от подруги, чьи волосы неоднократно обесцвечивались перекисью водорода и от этого потеряли свой естественный, красивый и здоровый вид, она была шатенкой с гривкой тяжелых, чуть вьющихся от природы волос, высокая, стройная. На вид ей было лет девятнадцать-двадцать. И Банда ни за что не догадался бы о ее ремесле, если бы случайно встретил такую девушку на улице – она совершенно не выглядела потасканной или повидавшей виды, прошедшей сквозь огонь, воду и медные трубы...

И тут взгляд его упал на ее бедро. Нога, закинутая за ногу, позволяла ему лицезреть это бедро целиком. Узенькая полоска юбки не только не прикрывала самые загадочные места девушки, но как будто специально подчеркивала эту загадочность, призывая заглянуть туда, проверить степень загадочности. Банде даже показалось, что он рассмотрел ее трусики, белые, кружевные.

Он аж вспотел от волнения, чувствуя, как непреодолимое желание обладать ею охватывает его.

– Эй, Банда, заснул, что ли?! – вывел его из завороженного состояния оклик Кабана. – Бери свою подружку и пошли. Идите за нами.

По дороге говорил только Кабан, тиская за ягодицы свою девушку и изредка оборачиваясь к Банде и его подруге, задавая иногда вопросы и ей.

– Как вас, девушки, зовут?

– Меня Леной, – заулыбалась старшая, – а ее Ларисой.

– Лена – неплохое имечко, мне нравится, – авторитетно заключил Кабан, в очередной раз поглаживая свою спутницу по округлому заду. – И давно ты этим делом, киса, занимаешься?

– Месяцев пять, наверное. Жить-то надо на что-то!

– У нас я тебя впервые вижу.

– Да мы в общем-то случайно зашли. Просто негде в Москве уже и поработать нормально, всюду все контролируется, не теми, так другими. В одиночку и вправду трудно работать... Заработки никудышные.

– Теперь у вас все будет по-другому... Ну вот и пришли. Входите, девушки!

Кабан распахнул двери, пропуская их в номер.

Апартаменты оказались довольно неплохими для этой захудалой гостиницы: две комнаты, приличная мебель. В первой комнате, которую условно можно было бы назвать гостиной, телевизор был даже снабжен видеомагнитофоном, и Кабан первым делом включил его, вставив кассету с какой-то шведской порнухой.

– Вы, ребята, – обратился он к Банде и Ларисе, – в спальню идите, а мы здесь поразвлекаемся...

Он притянул к себе свою спутницу, одной рукой придерживая за талию, другой оголяя левую грудь.

– Может, девочки выпить чего хотят?

– А что у вас есть?

– Шампанское, водка, пиво...

– Шампанское.

– О-о, какая ты роскошная девочка, Леночка! – Кабан пощипывал ее сосок. – С такими данными тебе совсем грешно работать одной. Эй, ребята, ну что же вы! Идите в свою комнату! Банда, займись делом в конце концов! Тебя твоя кисочка уже совсем заждалась.

Действительно, как только они остались наедине, Лариса отработанным движением расстегнула блузку, под которой, естественно, не оказалось и намека на бюстгальтер, и тут же освободилась от нее. Но неизвестно было, кто кого заждался – Банда набросился на девушку страстно и резко, горячо припав губами к ее груди. Он целовал бы и целовал это чудо природы – замечательные сладкие груди, но девушка, видимо, решила отработать свой "номер" сполна – она выскользнула из объятий парня и, упав на колени, вытащила из ширинки напряженную плоть Сашки, то целуя, то посасывая, как сладкую карамельку, то покусывая ее.

Банда оказался слишком заведенным, чтобы такие ласки могли продолжаться хоть сколько-нибудь долго, и он кончил буквально сразу же, долго, горячо и бурно.

Не успела Лариса взглянуть на парня, озадаченно решая, стоит ли ей продолжать или для него хватит пока, как Банда, по-мальчишески желая еще и еще, опрокинул ее навзничь, неистово срывая с бедер узкую юбку и кружевные трусики, на самом деле оказавшиеся белыми.

Он взял ее с размаху, горячо, мощно...

Она стонала и билась под ним, то ли ловко подыгрывая, то ли действительно теряя контроль над собой под бешеным натиском страсти, охватившей мужчину и толчками передававшейся от него к ней, с каждым движением разливавшейся по ее телу горячей волной...

Они оказались на самой вершине блаженства одновременно, рычанием и криками возвестив о своей победе, а потом затихли, утомленные и счастливые, даже не найдя сил, чтобы освободиться друг от друга.

– Ну ты даешь! – только и смогла выдохнуть Лариса, когда Банда наконец покинул ее, устало повалившись на спину рядом, раскинув ноги и руки и закрыв глаза от необыкновенного, так редко испытываемого им ощущения.

Лена тоже успешно прошла "экзамен" у Кабана, и девушки были зачислены в "штат" гостиничных проституток, контролируемых их "фирмой", и в тот же вечер были сданы под опеку толковой и распорядительной Светланы...

* * *

С того вечера Банда словно с цепи сорвался – он как будто спешил получить от природы разом всех женщин, которых он упустил, как ему казалось, за свою жизнь.

Ни одной ночи он не провел в своей квартире один, каждый вечер старательно подбирая себе пару среди "работниц" Виктора Алексеевича.

Кабан, видя такую прыть своего стажера, только посмеивался.

– Ты, Банда, не спеши, еще наиграешься. Обрыднут тебе эти девки по самое горло, – поучал он парня с видом умудренного опытом старца. – Ты на меня посмотри. Сначала, как меня сюда взяли, тоже каждую перепробовал, проверил, а теперь толком и возбудиться не могу, надоели хуже горькой редьки. Только порнуха какая-нибудь свежая и спасает. А то бы жена окончательно обиделась... Кстати, есть у меня задумка – надо нам открыть свою студию. Говорят, русские фильмы обалденным спросом пользуются. И окупаются в момент...

– Ты серьезно, что ли?

– Я тебе говорю! Мне тут днями кассету приносили посмотреть, так я даже не понял сначала, что это русские сделали. Знаешь, как обычно, – трахтрах! Ох-ах! Но поролись, я тебе скажу, капитально.

Снято покруче, чем у шведов. Вот... А потом слышу:

"Еще!", "Ох, хорошо!", "Дай мне его!" Ни черта себе, думаю, – баба русская! Так и мужик по-нашему заговорил... Мне потом ребята, которые давали кассету, сказали, что у нас где-то в Москве вроде снято.

– Класс!

– Слышь, Банда, так я Виктору Алексеевичу предложу – пусть тебя в актеры, главным трахальщиком, возьмет! – ржал Кабан, заговорщически подмигивая Банде.

А спустя несколько дней подарил Сашке огромную упаковку презервативов, мол, подарок от "фирмы".

– Ты, Банда, про резину-то не забывай. У этих мокрорванок чего хочешь подцепить можно, лучше не рисковать, – напутствовал Сашку, вручая подарок, его новый коллега, признанный специалист по секс-делам в их "фирме".

Вообще Кабан оказался неплохим мужиком. Он обладал поистине удивительным нюхом на женщин, распознавая их мысли и намерения издалека, даже не заговаривая с ними. Он моментом вычислял в зале ресторана "чужачку" или "одиночку", решившую заняться промыслом и отбивавшую клиентуру у его "кисок". В вокзальной толчее, – а в их территорию входил Курский вокзал, – он мигом выуживал "свеженьких кадров", четко и грамотно их раскручивая. "Свеженькими" Кабан называл малолеток – девчонок лет четырнадцати-пятнадцати, часто еще и нетронутых, которые кто по своей воле, а кто по стечению жизненных обстоятельств оказывались на вокзале, на самом дешевом и самом демократичном рынке платной любви. Но рынок этот был к тому же и самым грязным, самым заразным и криминальным, и Кабан профессионально, как настоящий купец, жалел портить хороший "товар" сразу, давая девочек поиграть сначала своим друзьям и знакомым. Именно он, кстати, приволок к Банде ту, которую Сашка впервые в своей жизни сделал женщиной всего-то за каких-то двадцать "зеленых"...

* * *

Надолго у Кабана в команде Банда не задержался. Виктор Алексеевич старательно перебрасывал его из "филиала" в "филиал", знакомя со структурой "фирмы" и всеми направлениями работы. Чем только Банда за последнее время не занимался! Он приглядывал за валютчиками, собирая с них дань на территории "фирмы". Он контролировал волосатиков в метро, продававших "травку", кокаин и "колеса" всем страждущим. Он несколько месяцев занимался хозяйственной работой, организовывая деятельность сети ночных магазинов по продаже спиртного, заключая сделки на бесперебойные поставки водки и на добычу безакцизного дешевого пойла...

Наверное, нет такой сферы деятельности организованной преступности в Москве, в которой бы ни работала "фирма" Виктора Алексеевича. И всюду, в каждой области ее деятельности, успел засветиться за это время Банда.

Не прошло и года, как Сашка стал наконец первым исполнительным директором одного из "филиалов". Его месячный доход измерялся уже как минимум тысячей долларов, не считая целого ряда дополнительных материальных благ, которыми одаривал его шеф. Банда мог заменить Виктора Алексеевича в любой сфере, выполнить любое его распоряжение. Ко всему прочему он был главным телохранителем шефа, на протяжении всего рабочего дня ни на секунду не покидая его без самой уважительной причины.

И только по вечерам Банда немеренно пил водку и махался в ресторанах города с кем попало, влезая в любые, даже самые незначительные конфликты и накаляя страсти до предела, настойчиво довода дело до драки.

Зачем? Он, пожалуй, и сам не знал ответа на этот вопрос. Ночные драки помогали ему сбрасывать напряжение, водка избавляла от дурных мыслей и нехороших предчувствий. Просто постепенно ему так надоела эта проклятая жизнь в "фирме", что Сашка буквально не знал покоя, боясь оставаться с собой один на один. Мысли о постыдности, о преступности выбранного им пути все чаще и чаще овладевали им, и тогда Сашка бесился и буйствовал, сбросом мышечной энергии пытаясь заглушить голос не то совести, не то чести.

Он уже давно прогнал 6т себя всех девок. Он почти не общался с корешами из "фирмы", предпочитая проводить вечера в совершенно незнакомых заведениях, не входивших пока в структуру "империи" Виктора Алексеевича. Поручения шефа он выполнял теперь без былого энтузиазма и старания, лишь вяло отрабатывая свою копейку.

Он бы, честное слово, ушел из "фирмы", если бы только знал куда.

Кому он нужен? Где его ждут? И чем он действительно может быть кому-то полезен, умея все и ничего, ничего, пригодного для мирной жизни.

Открыть свое дело? Но денег, так называемые первоначальный капитал, несмотря на хорошие заработки, он так и не насобирал, с легкостью и без всякого сожаления растранжиривая баксы налево и направо. К тому же, насмотревшись на порядки, царящие в Москве в сферах частного предпринимательства, Банда даже и думать не хотел о том, чтобы податься в бизнес, чувствуя просто физическое отвращение к этому ремеслу, к отношениям, складывающимся между государством и частником, частником и гражданином, частником и криминальным миром...

Все было просто – всего-навсего однажды Сашка очень хорошо осознал, что он так и не нашел своего места в этой невоенной жизни, успев зато здорово замарать свою совесть и свои руки массой самых постыдных и ужасных вещей, простить которые себе он не мог.

И именно поэтому он бесился и страдал, не умея, не находя в себе сил переломить свою жизнь...

* * *

И вот теперь, когда все это уже позади, когда я избавился раз и навсегда от этого кошмара, когда убежал от ужасов Таджикистана, вернулся на свою землю и собираюсь начать все заново – честно и красиво, – именно теперь рассказать все это Олежке? Олежке, который помнит меня еще того, в Афгане, своего командира-старлея? Олежке, которого только и могу назвать своим настоящим и преданным другом?! Нет, пусть уж вся эта грязь остается со мной!"

Пролежав всю ночь не смыкая глаз под звездным украинским небом в саду Вострякова, Банда смог заснуть только тогда, когда твердо и бесповоротно решил – он расскажет Олегу все, все без исключения. Только про Москву промолчит, про свою непутевую жизнь в этом городе.

Не сможет Олег понять, до какой низости, до каких злодеяний доходил его друг.

Не сможет понять, а главное – не сможет простить.

А значит, пусть уж лучше ничего не знает. Ведь все уже позади, все прошло...

Когда Банда, приняв решение и успокоившись, наконец заснул, первые робкие лучи восходящего солнца уже тронули верхушку огромного вяза у дома Востряковых, разлив по ней золотое сияние утренних нежных лучей...

Банда спал тихо и безмятежно.

Часть третья

Концлагерь

I

Вряд ли кто-то жарким изнуряющим летним днем отказался бы от соблазна оказаться на берегу чистой реки, искупаться, позагорать, порыбачить на закате, а затем, сидя под бездонным звездным небом, варить уху, слушать треск ветвей в костре и ночные всплески реки и причащаться ледяной, из автомобильного холодильника, водкой, с самым закадычным другом вспоминая и заново переживая прожитое.

Банда, с самого утра успевший разомлеть на солнце, пока они на пару с Востряковым выкосили небольшой лужок, раскинувшийся у дороги прямо за городком, с радостью ухватился за предложение Олега провести остаток дня и ночь на речке. Согнать пот, восстановить силы, отдохнуть душой и телом – это было бы просто великолепно.

Честно говоря, Сашка вообще слабо представлял себе, как можно отдыхать на природе. Ну не так сложилось его детство! Не знал он, что такое лес, обыкновенный европейский лес – с соснами и елями, с березовыми рощицами и солнечными полянками, с обалденными запахами и неповторимым шумом ветра в кронах. Не знал он, что такое обыкновенная равнинная река, не обжигающая холодом и не тянущая неизвестно куда, сбивая с ног неукротимым течением, как в Афгане или Таджикистане, а мягкая, теплая, обволакивающая, нежно покачивающая на волнах, с замечательным песчаным дном, в котором так потрясающе утопают пальцы ног. Не знал, что такое уха, пропахшая дымом костра, острая, горячая, обжигающая губы и десны, после которой водка кажется пресной, потерявшей свою крепость и забористость.

Учения в лесу во времена его курсантства или переправа в полной амуниции через Москву-реку под Рязанью никогда не давали Банде ощущения праздника единения с природой, о котором часто вспоминали и с удовольствием рассказывали сослуживцы в горах Афгана. Да и в самом деле, что за праздник – ползти в противогазе по кустам вызревшей лесной земляники или хлюпать мокрыми после форсирования водной преграды сапогами по проселочной дороге, на бегу высушивая на себе хэбэшку и тут же снова пропитывая ее собственным потом.

И всегда – быстрее, быстрее, еще быстрее, чтобы вовремя успеть выполнить условную боевую задачу командования!

Может быть, поэтому Банда всегда с таким удовольствием слушал рассказы ребят про деревню, про шашлыки в лесу или уху на реке, про рыбалку, про пляж, про сенокос. Он всегда мечтал познать все это лично, сам, и потому теперь, услышав предложение Олежки, согласился тут же, с радостью и азартом.

Сборы были недолгими. Востряков, видимо, почувствовав волнение друга, не стал созывать большую шумную компанию. Он лишь забросил в машину Банды сеть-"топтуху", удочки, ведро, топор, картошку, овощи, специи, несколько банок сока и водку, и уже через час ребята погнали на Случь, в какое-то потаенное Олежкино любимое местечко.

Свернув с шоссе в лес в километрах двадцати от городка, они еще покружили с полчаса по извилистым лесным тропинкам, благо "паджеро" практически нипочем бездорожье, и выехали на берег реки.

Место действительно оказалось замечательно красивым. Лес подступал здесь почти к самому берегу, оставляя свободной лишь небольшую площадку пять на пять метров на самом уступе обрыва.

Река здесь делала поворот, и берег в результате оказался высоким, метра в два-три, но рядом, буквально в десяти шагах, он снова становился пологим, и спуск к воде поэтому не представлял никаких трудностей.

Не сговариваясь, ребята выскочили из машины, быстро разделись и бросились в воду. Банду охватил настоящий восторг: это было просто замечательно!

Куда лучше, чем в среднеазиатских бешеных горных реках, и гораздо лучше, чем в шикарных московских бассейнах.

Вода в Случи была будто живая. Течение мягко и ненастойчиво пыталось увлечь их куда-то вдаль, но с легкостью соглашалось с желаниями пловца, уступая и давая полную возможность преодолеть ее силу.

Сашку поразило и разнообразие глубин этой реки. Прямо под обрывом – не меньше четырех-пяти метров, и было потрясающе здорово нырять, пытаясь достать рукой до дна, но буквально в двадцати метрах выше по течению дно удивительным образом поднималось, и пересечь речку здесь можно было даже пешком – вода не достигала пояса...

Наплавались, нанырялись они вдоволь. Сашке особенно понравилось заплывать на отмель, ложиться на дно так, чтобы только голова торчала из воды, и расслабляться – чувствовать, как потихоньку и нежно утаскивает тебя течение на глубину, обволакивая и успокаивая своей лаской, как будто смывая мягкими прикосновениями воды усталость из натруженных за день мышц.

Затем они походили вдоль берега с "топтухой", вытащив из воды вместе с сетью пару ведер небольших сверкающих серебром чешуи плотвичек и вьюнков. Потом Банда с берега понаблюдал, как осторожно и ловко проверял Олег норы под обрывом и под корягами, с радостным криком периодически выбрасывая на берег раков, со злобой и отчаянием шевеливших длиннющими усами.

Банда развел костер, пока Олег чистил картошку и готовил все необходимое для ухи, и вскоре над костром в большом ведре забулькала жирная и наваристая уха, расстилая над рекой умопомрачительный аромат, а рядом, в ведерке поменьше, кипели раки, с каждой минутой все больше и больше наливаясь ярким красным цветом.

Парни разостлали на траве несколько "подстилок", как называл Олежка домотканые покрывала, захваченные из дому, на рушнике расставили стаканы, банку сока из замечательных кислых яблок сада Востряковых, вытащили из холодильника водку, нарезали сало, огурцы, помидоры, разложили стрелы лука и веточки петрушки. "Стол" получился – загляденье.

Будто нанося последний штрих в мастерски исполненный натюрморт, Востряков поставил среди этого изобилия две глубокие миски, наполненные дымящейся ухой, и высыпал горкой уже готовых раков.

– Все, Сашок, садимся. Наливай!

– С удовольствием.

Они чокнулись, выпили и на несколько минут за столом воцарилось молчание – изголодавшиеся за день парни просто не могли оторваться от пиршества, не желая отвлекаться на всякие там разговоры.

В конце концов, слегка перекусив и разливая водку по второму разу, первым заговорил Банда:

– За тебя, Олежка! За тебя – моего лучшего друга. За этот чудесный вечер, который ты мне подарил. Я тебе правду скажу – никогда еще в жизни не было мне так хорошо!

– И за тебя, Сашка! Ты... Ты мне очень дорог...

Что ж ты, гад этакий, раньше не приезжал?!

Банда опрокинул в рот разом полстакана водки, на мгновение зажмурился и смачно хрустнул огурцом, снова принимаясь за уху. С набитым ртом он промычал:

– Пей. Черт с тобой, не захотел за себя – пей за нас. За то, что мы снова вместе...

Когда Олег выпил, Банда спокойно, как о чем-то обыденном, неспешно очищая рака, произнес:

– Я, Олежка, наемником был.

– Как? – чуть не поперхнулся друг. – В Карабахе, что ли? Или в Югославии? Ты что, серьезно?

– Нет, не в Карабахе и не в Югославии. Хуже, Олежка, – Банда запнулся на секунду, но продолжал уверенно и убежденно:

– Гораздо, друг, хуже, чем на любой войне. Шакалом я был настоящим, хуже "духа" любого...

II

Его московская жизнь закончилась внезапно, совершенно неожиданно как для самого Банды, так и для Виктора Алексеевича. Еще вчера он устраивал "разбор полетов" валютчикам у Курского вокзала, а сегодня уже вылетал из Шереметьева... снова в треклятый Таджикистан, даже не попрощавшись и не предупредив об этом своего шефа. Оставив в Москве квартиру, машину, без вещей, захватив с собой в дорогу только маленький кейс, куда сложил бритвенные принадлежности, пару тельняшек да палку немецкой колбасы и ветчину в вакуумной упаковке – на первое время.

Он покидал Москву точно таким же неприкаянным, не нашедшим себя, не связанным ничем, как и появился здесь два года назад...

* * *

В тот памятный вечер Банда, как обычно в последнее время, сидел в ресторане, коротая время и накачиваясь виски с тоником, и настойчиво искал повод подраться.

Заведение под сколь лирическим, столь и затасканным названием "Ласточка" было, впрочем, довольно необоснованно называть рестораном. Это была самая обыкновенная забегаловка, в которой в одном углу ханурики стаканами пили портвейн, в другом два спившихся интеллигента сосали уже третью бутылку сухача, а в третьем, жеманясь и похохатывая, блондинка совершенно неопределенного возраста пила водку, игриво позволяя своему соседу явно южных кровей страстно и довольно откровенно тискать себя за грудь.

Банде нравились такие забегаловки именно отсутствием сколько-нибудь аристократических манер, которыми нездорово увлекались в последнее время многие московские заведения. Каждое из них теперь претендовало на звание чуть ли не английского закрытого клуба, выставляя на дверях охрану из громил в смокингах и не позволяя посетителям приходить сюда в джинсах или спортивных костюмах. Между тем бдительное, можно даже сказать ревностное, отношение к внешности клиентов абсолютно не изменяло атмосферу и круг посетителей таких заведений – те же бандиты Черного могли оставить свои спортивные костюмы дома и облачиться в смокинги, став на один вечер псевдоаристократами. Алкоголики из "новых русских", обмывая очередной контракт в костюмах от Валентине и галстуках от Кардена, по-прежнему надирались по-черному, замызгивая свои крутые пиджаки майонезом и соусом, и ко всему прочему оказывались куда противнее этих милых и безобидных любителей портвейна, сидевших в "Ласточке". Портвейнщики, по крайней мере, не корчили из себя центр вселенной и не разговаривали с официантами надменно-снисходительно.

Именно поэтому в свободное от работы время, переодевшись в джинсовый костюм, Банда бродил по забегаловкам типа "Ласточки". Здесь всегда было проще, демократичнее, веселее. Здесь можно было нарваться на настоящую драку, без вмешательства охранников и вышибал. А именно повод к драке и искал каждый вечер Сашка, испытывая чуть ли не наркотическую потребность в сбросе энергии, в неожиданностях и опасностях, которые зачастую таили в себе пьяные драки в кабаках...

Банда не ошибся – повод подраться в тот вечер подвернулся довольно скоро.

В "Ласточку" зашли и шумно, громыхая стульями и матерясь, за столиком неподалеку от Банды устроились четверо парней. Таких Сашка про себя называл шпаной – молодые и пустоголовые, часто даже не служившие еще в армии, они нигде не работали, днем занимаясь мелким вымогательством, воровством или грабежами, а по вечерам до одури наливаясь водкой. Шпана никогда не работала на серьезную команду. В криминальном мире это были одиночки, которых притягивала романтика блатной жизни. Но жизнь эта, точнее представление о ней, у них заканчивалась на песенках Миши Шуфутинского типа "гоп-стоп, мы подошли из-за угла", а потому считали они себя, разок напугав учеников соседней школы, ну о-о-очень крутыми и непобедимыми и вели себя соответственно – нагло, развязно, цинично.

Именно шпану больше всего любил наказывать Банда. Ему очень нравилось наблюдать, как менялись лица этих пацанов, когда они встречали на своем пути серьезного соперника и получали достойный отпор. Чувствуя, как хрустят кости в выворачиваемом суставе руки, они вдруг волшебным образом снова превращались в детей и жалобно просили, пуская слезу: "Пустите, я больше не буду!" Наверное, в Банде пропадал все-таки хороший воспитатель.

В очередной раз услышав громогласный мат за столиком этой четверки. Банда встал и подошел к ним, заговорив подчеркнуто вежливо:

– Ребята, извините, конечно, что я помешал вам беседовать, но вы слишком громко ругаетесь. Нехорошо. Здесь столько женщин! Как вам не стыдно?

– Чего-чего?

– Я говорю, перестаньте ругаться. Вы ведь в общественном месте находитесь..., – Ты, козел вонючий, вали отсюда!

– И все же я вас еще раз прошу – перестаньте, – сдержался Банда. Обычно он не начинал драки сразу, поддразнивая соперников и всячески стараясь как можно больше распалить себя самого. Вот и теперь он вернулся к своему столику и спокойно принялся за очередную порцию виски с тоником.

Компания, как Банда и рассчитывал, совершенно не вняла его просьбам, и когда один из этой четверки во все горло начал взахлеб рассказывать дружкам, как классно он трахнул сегодня какую-то там Светку, Сашка в очередной раз встал и подошел к разгулявшейся компании:

– Ребята, ну я же вас предупреждал!

– Мужики, да что это такое в конце концов!..

– Слышь, ты чо? Звезданулся, а? Ты чо, по зевалу захотел? А ну вали отсюда! – один из этих четверых выглядел чуть постарше, и именно он начал угрожающе приподниматься со своего места.

И вдруг Банда отчетливо понял, что завелся уже вполне достаточно.

– Сядь, я сказал! И заткнитесь все, – коротко приказал он. – Ясно?

– Ну ты! – подскочил тот, что сидел ближе всех к Банде, но договорить не успел – Банда четко, как на тренировке, пушечным ударом правой ноги достал его голову, и парень полетел на пол, опрокинув стул.

Остальные трое вскочили с самым грозным видом, но Банду уже ничего не могло бы остановить: четко поставив блок против удара справа, он тут же отправил и этого нападавшего на пол, классически, ребром ступни двинув его в солнечное сплетение, и сразу же, ни на секунду не останавливаясь, толкнул стол от себя, опрокидывая его на старшего...

В принципе этот короткий, длившийся не более пяти минут бой можно было бы смело снимать на видеокамеру и затем дарить кассету знаменитому Жан-Клоду ван Дамму как пособие по рациональному ведению схватки. Банда не прыгал, не махал ногами выше собственной головы. Он просто действовал четко и профессионально, на полное поражение, экономными и выверенными ударами доставая самые уязвимые и болевые точки соперников.

И действительно, спустя всего несколько мгновений после начала драки вся четверка оказалась на полу, не в силах не только пошевелиться, но даже вздохнуть полной грудью...

Банда неспешно вернулся за свой столик, выпил еще порцию виски и, закурив, двинулся к выходу, понимая, что милиция, вызванная как пить дать кем-нибудь из работников забегаловки, появится здесь буквально через несколько минут. Сашка вообще заметил странную закономерность – быстрее всего милиция приезжает на вызовы по причине пьяной драки. Видимо, для милиционеров это самое большое развлечение – отрываться на избитых и пьяных людях: во-первых, никакого серьезного сопротивления ждать уже не приходится, а во-вторых, все телесные повреждения задержанных с легкостью списываются как на саму драку, так и на "попытку сопротивления сотруднику милиции при исполнении им своих служебных обязанностей".

Он не успел еще дойти до своей машины, как услышал топот ног сбегавшего за ним по лестнице человека. Сильно удивленный тем, что кто-то из избитой им четверки уже успел так быстро очухаться и, не успокоившись, желает получить еще, Банда резко обернулся, приняв стойку и готовясь отразить нападение. Но к еще большему его удивлению, бежавший за ним человек был не из шпаны – за ним спешил тот самый мужчина южных кровей, страстно тискавший в углу проститутку.

– Э, дорогой, подожди, меня бить совсем не надо! Я с тобой два слова поговорить хочу. Очень важный разговор имею, – затараторил, подбегая, южанин, по-азиатски шепелявя, проглатывая некоторые буквы и своеобразно расставляя ударения. – У меня для вас, уважаемый, очень хорошее предложение есть.

В свете фонаря Банда смог разглядеть его повнимательнее. Он оказался еще молод – ему можно было дать лет тридцать, тридцать пять. Хорошо, даже, пожалуй, слишком хорошо, одет – фирменные итальянские брюки, шелковая английская тенниска, на шее – тяжелая золотая цепь, несколько крупных, тоже золотых, печаток на пальцах. В отличие от многих своих соотечественников, промышлявших на московских базарах от фуры до фуры, этот не вызывал отвращения, не производил впечатления грязного, сто лет немытого чурбана. Он был тщательно выбрит, усики аккуратно подстрижены. Весь его облик выражал самоуверенность и довольство. Он как будто лоснился от собственного богатства, благополучия и положения, и пухлый бумажник, набитый купюрами, в нагрудном кармане тенниски, который успел заметить Банда, был тому лучшим подтверждением.

– Ты кто такой?

– Э-э-э... Меня Ахмет зовут. Мне с тобой серьезно говорить надо.

– Слышал уже. Чего хочешь?

– В двух словах, уважаемый, и не скажешь. Но я очень хорошее предложение к тебе имею, очень хорошее! – зацокал Ахмет языком, закатывая к небу, будто от удовольствия, свои маленькие узкие глазки.