Наперегонки со смертью (№1) - Наперегонки со смертью

Там не было места вытекшему и высохшему за целый день за собственным бронежилетом глазу друга и сгоревшему от рук пьяного прапорщика афганскому ребенку. Там никого не насиловали всем взводом и не ширялись, не пили водку и не продавали бензин духанщикам.

Алина понимала, что он недоговаривает, вернее, рассказывает выборочно, тщательно отфильтровывая эпизоды, достойные ее ушей, и всячески старалась выведать у него именно грязные, страшные стороны войны, неизменно натыкаясь на стену молчания. Поначалу она даже пыталась обидеться, но затем вдруг поняла, что недомолвки Банды не являлись причиной неискренности или скрытности. Просто память парня прятала всю грязь и кровь подальше, в те затаенные темные закрома, доступ к которым не всегда возможен. И, наоборот, светлые, радостные, теплые минуты, проведенные с самыми надежными, самыми верными людьми – с друзьями, – лежали рядом, на поверхности, услужливо всплывая в памяти, и именно они-то в конце концов и были главными для парня, определяли для него это страшное слово – Афган.

И тогда она своим женским сердцем пожалела его. Пожалела за одиночество, за отсутствие детства.

За то, что самым ярким воспоминанием в его жизни стала речка в Сарнах.

И еще больше начала уважать его. Теперь уже не только за физическую мощь, но и за силу духа, за великодушие, за преданность. За то в конце концов, что она у него, так же, как и он у нее, была первой настоящей любовью. За то, что они могли отдаваться друг другу искренне и без остатка, не отводя глаз в сторону и не сожалея ни о чем, а вместе радостно и счастливо постигая любовь.

И в один прекрасный момент Алина вдруг почувствовала, что не выдерживает больше, что боль подступает к самому сердцу и слезы душат ее.

И тогда она упала на грудь Сашке и горько-горько и одновременно счастливо-счастливо расплакалась, промочив на нем отцовскую майку своими слезами и горячо шепча:

– Любимый мой! Хороший мой! Единственный мой! Теперь будет все иначе! Я тебя никому не отдам. Я согрею тебя. Я сделаю все для тебя. Мы будем самыми счастливыми.

– Алинушка, ну будет тебе... Чего ты, милая? Я люблю тебя, я буду всегда рядом с тобой. Я за тебя самой жизни горло перегрызу, родная! Не плачь!

– Это я так... – выплакавшись наконец и все еще всхлипывая, выдохнула девушка, – нечаянно.

Лук в глаза попал – видишь, чищу его... Сейчас все пройдет.

– Любимая! – Сашка осторожно взял ее за подбородок и приподнял красивое личико, целуя ее прямо в заплаканные глаза и мокрый от слез нос. – Мы обязательно будем с тобой счастливы.

– Да!

Они застыли на несколько мгновений в объятиях друг друга, а затем Банда легонько оттолкнул от себя Алину и весело спросил:

– Ну что, ваше величество, где будем стол накрывать? Мой ресторан готов к открытию.

– Давай в моей комнате, ладно?

– Полностью с вами согласен, – он согнулся перед ней в галантном поклоне, и Алина не сумела сдержать улыбку. – Распорядитесь, пожалуйста, насчет свечей, скатерти, приборов и бокалов, моя королева. А затем проследуйте в спальню вашей матушки и не показывайтесь оттуда до тех пор, пока ваш покорный слуга не позовет вас к трапезе.

– Я так не согласна! – запротестовала девушка. – А как же мои блюда? Я ведь тоже принимала участие в приготовлении ужина!

– О-о, никто не оспаривает ваше умение и способности, ваше высочество. Но нет большего счастья для мужчины, чем преподнести женщине приятный сюрприз. Вы еще никогда не были в моем заведении, и я хочу, чтобы первое посещение превратилось хоть чуть-чуть в неожиданность, – он больше не выдержал этого высокопарного стиля и задорно рассмеялся. – Короче, Алинушка, ты спрячься и ни о чем не беспокойся. Твои блюда будут поданы в наилучшем виде. О'кей?

– Ладно. Но ты еще плохо знаешь женщин, – сверкнула девушка своими бездонными темными глазами. Посиди здесь, на кухне, пока я перенесу кое-что из своей комнаты в мамину. Пусть и тебе, немилосердный, кое-что покажется неожиданным!

* * *

В комнате Алины Банда всеми силами постарался создать атмосферу праздника.

Он придвинул журнальный столик почти вплотную к кровати девушки и накрыл его белоснежной скатертью, расставив по краям красивые кованые подсвечники. С двух сторон к столику он приставил кресла так, чтобы сидящие в них оказывались напротив друг друга. Две тарелки, приборы, бокалы.

Огромные блюда с тонко нарезанными салями и ветчиной, огурцами и помидорами, с рулетом, приготовленным Алиной из отбивной свинины с грецкими орехами и сыром. Креветки в специальном соусе. Еще одно блюдо девушки – салат из всевозможных фруктов под соусом, а также салат из печени трески с рисом, яйцами и зеленым горошком.

Затем огромная тарелка с вымытыми фруктами, коробка с пирожными и конфеты. Термосик со льдом он спрятал под столом, а у самых свечей расположил бутылки с ледяным шампанским, вином и коньяком. Потом наполнил графин апельсиновым соком и выставил две баночки пива. И наконец в самую последнюю минуту как окончательный штрих водрузил посреди стола тарелку со свиными шашлыками, испеченными на гриле, отбивными из индюшатины и блюдо с картофелем фри, старательно зажаренным им самим с соблюдением только ему одному известных секретов.

Наскоро переодевшись в чистую рубашку, захваченную из дома, и повязав галстук, Банда прокрался к дверям спальни Настасьи Тимофеевны и осторожно постучал:

– Алина, у меня все готово.

– Сейчас, Саша. Иди, жди меня там, я сейчас приду.

Девушка не заставила себя долго ждать и когда через несколько мгновений появилась на пороге комнаты, тускло освещенной мерцающим светом свечей, Банда зажмурил глаза, как от ярчайших лучей солнца. Она стояла перед ним серьезная и прекрасная, в пеньюаре из тончайшего белого шелка, накинутом поверх такой же тонкой и белоснежной ночной сорочки, и оттеняемые этой белизной ее тяжелые темные волосы потрясающе красивыми волнами ниспадали ей на плечи, на грудь, на чуть розовеющие сквозь ткань твердые девичьи соски. Но главное, что поразило Банду, – ее глаза, томные, счастливые, сверкающие в свете свечей огромными прозрачными алмазами, пронизывая, как ему показалось, парня насквозь.

Он даже привстал с кресла от удивления, а она застыла на пороге не в силах сделать ни шага.

Банда превзошел сам себя. Ее комната преобразилась, и Алина не узнавала знакомых с самого детства предметов в своей комнате. Тени, бегающие по, стенам, и зыбкое пламя свечей увеличивали и преображали ее, раздвигая стены и приподнимая потолок, который терялся теперь где-то высоко-высоко.

Блеск стекла, хрусталя и фарфора, отражавших огоньки свечей, наполнял пространство странными бликами, но свечение концентрировалось над столом, будто специально подчеркивая богатство и аппетитность блюд.

– Алинушка! – тихо позвал Саша, и девушка очнулась, встряхнув волосами и возвращаясь к реальности.

Она подошла к полке с компактами и, отыскав "Бедтайм" Мадонны, сунула диск в приемник комплекса и нажала кнопку. Тихая мелодия заполнила комнату. Здесь не было подчеркнутой агрессивности и вульгарности "девки из низов", которыми любила шокировать публику певица. Это было продолжение "Эротики", только более мягкое, целомудренное и оттого, пожалуй, еще более эротичное.

Трудно было бы подобрать что-то более подходящее к этой обстановке...

Они пили шампанское со льдом, пробовали понемногу каждое блюдо и почти все время молчали, говорили только их глаза.

Разговор этот был, как клятва, как присяга, как взаимное обещание навсегда принадлежать друг другу. Он был признанием в любви. В такой любви, которая делает невозможной жизнь без любимого.

Им не нужны были для этого слова...

Не прошло и получаса, они не успели еще выпить даже полбутылки "Фрейшенета", как Алина встала и, обойдя столик, подошла вплотную к креслу Банды. Александр поднялся, взяв протянутую девушкой руку, и оказался в двух сантиметрах от нее.

Она медленно, ни слова не говоря, развязала его галстук и расстегнула рубашку, и грудь парня обожгло ее горячее дыхание. Нежным прикосновением она приказала ему сбросить брюки, а сама чуть заметным движением освободилась от пеньюара.

Мгновение – и нежная ткань ночной сорочки тоже упала, чуть слышно шурша, к ее ногам.

Она стояла теперь перед ним обнаженная, и Банду поразило то, сколько в ней было доверчивости и чистоты. Он боялся дотронуться до нее. Боялся, что его неловкость или поспешность разрушит это сказочное очарование.

И девушка взяла инициативу в свои руки.

Она легонько толкнула его в грудь, опрокидывая на кровать, а затем осторожно легла на парня сверху, целуя и лаская его грудь.

Он боялся пошевелиться, но его руки сами собой нашли ее спину и ягодицы, чуть касаясь, начали поглаживать их, и девушка застонала, почувствовав его прикосновение.

Она осторожно завладела им и выпрямилась, усевшись на нем сверху, а затем чуть сжала бедра и несколько раз качнулась, как будто испытывая и пробуя его.

Александр, пораженный необыкновенным ощущением женской настойчивости и инициативы, мягко взял девушку за бедра, но с каждой секундой движения его становились все более страстными и горячими. Он мял и пощипывал ее кожу, горячо целовал соски, чуть не кусая их, и она билась и стонала в его объятиях, безраздельно владея им.

И вдруг она остановилась, нагнулась, потянувшись к столику, и взяла бокал с шампанским. Он тоже замер, не желая ей мешать, а девушка сделала глоток-другой, поставила бокал обратно и вдруг резко нагнулась к нему, прильнув губами к его губам. Он послушно и страстно одновременно потянулся ей навстречу и вдруг почувствовал, как сладкие и прохладные от шампанского губы девушки, захваченные его ртом, вдруг раскрылись и ледяное шампанское полилось из этого божественного источника прямо в его уста. Он жадно ловил каждую каплю, маленькими глотками, растягивая удовольствие, утоляя жажду из этого самого прекрасного родника, и вдруг забился, заворочался под ней, буквально пронзенный чувством какого-то бешеного, неземного, острого и жгучего удовольствия.

И она тоже не выдержала, резко качнулась раз-другой и упала на его грудь, судорожно вздрагивая и выкрикивая бессвязные слова:

– Еще, милый! Сильней! Боже! Мама! Господи! А-а-а! Ой-оо! Сашенька-а-а!

Стоны вырывались из ее горла, ее острые ноготки впивались ему в плечи, пытаясь разорвать кожу, она чуть не укусила его в шею, задыхаясь в сладких судорогах любви, а затем упала вконец обессиленная всей грудью к нему на грудь и медленно вытянула ноги, даже не находя в себе сил освободиться от него.

И он лежал, пораженный тем необыкновенным чудом, какое только что с ними случилось, и прижимал хрупкое тело девушки к себе, боясь хоть на секунду разжать руки.

И вдруг он почувствовал, что может заплакать.

Он никогда не плакал ни от боли, ни от страха.

Даже когда был маленьким и ему здорово доставалось за гордый и независимый характер от старших ребят в детдоме. Он не плакал, теряя друзей. Не плакал, когда осколок мины, на которой подорвался командир отделения его взвода, вспорол ему самому спину, выломав два ребра и чудом не зацепив позвоночник.

И вот сейчас, в минуту наибольшего счастья и блаженства, слезы были готовы брызнуть у него из глаз...

* * *

Наутро они проснулись одновременно, как-то вдруг сразу почувствовав пробуждение друг друга, и несколько мгновений лежали молча, глядя один другому в глаза и улыбаясь.

А затем Сашка вскочил, не позволив Алине подниматься, и бросился на кухню, через несколько минут появившись с двумя чашечками ароматного дымящегося кофе.

Наверное, трудно придумать большее наслаждение для женщины, чем возможность вот так, не спеша, проснуться, поправить подушку и, потягиваясь, устроиться в постели, принимая из рук любимого мужчины чашечку вкусного кофе.

Алина воспользовалась этой возможностью до конца, нежась и наслаждаясь заботой и вниманием Александра. Она позавтракала в постели, с удовольствием запивая вчерашние салаты, сохраненные в холодильнике, и кусочки индейки недопитым шампанским.

– Помнишь, Саша, Лелик из "Бриллиантовой руки" говорил, что шампанское по утрам пьют или дегенераты, или аристократы. А мы с тобой кто в таком случае?

– Ну, ясное дело, – прожевывая мясо, уверенно ответил Банда. – Конечно, дегенераты! Это же надо, до чего я докатился – не съел вчера весь твой сказочный рулет!

– Ой, как будто он у меня получился! Вот твои шашлыки и отбивные – другое дело!

– А твой салат?

– А твои креветки?

– А...

– А я тебя люблю!

– А я тебя еще больше!

– Нет, я первая! – и Алина вдруг, отставив тарелку с завтраком, кошкой бросилась на Банду, обнимая его за шею и вкусно целуя в губы, глаза, шею.

Но как только Банда, тоже отстранив тарелку, попытался ухватить ее за талию, девушка резко отпрыгнула в сторону, снова с аппетитом принимаясь за свой завтрак:

– Подожди, давай сначала наберемся сил. Восстановим после вчерашнего. Хорошо?

– Угу, – чуть обиженно пробасил Александр. – Значит, вот вы как? Сначала нападаете, а потом – в кусты?

– Хитрость такая маленькая. Чтобы ты не расслаблялся особо, – задорно смеялась девушка...

Позавтракав, они долго решали, чем сегодня будут заниматься, но, так и не придя к единому мнению, согласились с тем, что в первую очередь надо подняться, одеться и убрать комнату. А там, мол, видно будет.

– Отвернись, – вдруг смутившись, попросила Алина, собираясь выбраться из-под простыни.

– Вот еще! – парень чуть не задохнулся от возмущения. – Ты хочешь лишить меня самого большого удовольствия в жизни?!

– А что, тебе правда нравится мое тело? – девушка смотрела на него лукаво, чисто по-женски улыбаясь, и Банда не сумел сказать ничего другого, только как на выдохе, искренне и горячо:

– Очень!

– Да? – она на секунду задумалась. – Ну что ж, смотри!

И медленно откинула простыню, поочередно опуская ноги на пол и неспешно садясь на кровати.

Затем она встала, озаренная лучами врывавшегося в незашторенное окно солнца, и, вскинув руки над головой, крутанулась на месте, потягиваясь и как будто специально давая Александру возможность получше увидеть ее грудь, ее талию, ее бедра.

– Алина! – вздох восхищения вырвался из груди парня, и тут же веселые озорные огоньки заплясали в глазах девушки.

– Что случилось, Саша?

– Ты такая...

– Какая?

– Такая!

– Говори!

– Необыкновенная. Просто ужасно красивая.

И, заметив, что девушка потянулась за халатом, вдруг взмолился:

– Подожди!..

Он встал с кровати и подошел к ней так близко, что она почувствовала его неповторимый запах.

Он смотрел на нее некоторое время сверху, заглядывая в любимые глаза, а потом прикоснулся к ее животу, затем к соскам и снова повторил все движения, очень медленно, потом еще раз, словно животное в брачном танце в соответствии с предписанным ему природой древним ритуалом. Снова и снова прикасался он к ней и при этом целовал то ее лицо, то мочки ушей, то проводил языком вдоль ее шеи, вылизывая ее, как могучий леопард в высокой траве вылизывает свою самку.

Да, он походил на дикого сильного зверя. Мощный и гибкий самец, чья власть над девушкой хотя и не выражалась ни в чем явном, но была настоящей, абсолютной властью – именно такой, о какой и мечтала Алина.

Власть Александра над ней выходила за границы физического ощущения, хотя способность заниматься любовью так долго, как он мог это делать, была частью его власти.

Но ее любовь к нему была духовной, тонкой, пусть это и звучит банально. Она была именно и прежде всего духовной жаждой, а не заурядным физическим влечением.

Она прошептала:

– Банда, ты сильный. Мне даже страшно.

Он был очень силен физически, но не это она имела сейчас в виду...

Одной рукой он обхватил ее за талию, стремясь, чтобы их проникновение друг в друга было как можно более полным, чтобы оно стало совершенным.

Она уткнулась лицом ему в шею, плоть к плоти, и чувствовала, как вбирают ее ноздри его запах.

Снова и снова скользил по ее телу леопард, легкий и гибкий, и, колыхаясь под его тяжестью, она летела к желанному пламени, костру любви, зажженному для всех влюбленных.

Задыхаясь, она тихо шептала:

– Саша... милый... родной... я погибаю... я растворяюсь в тебе... Еще! еще!

Она выгибалась навстречу ему, из ее губ исторгались звуки – почти крики, неразборчивые, дикие.

Это был язык женщин, почти непонятный мужчинам, но сейчас Банда понял ее и с ответной благодарностью чуть не укусил ее в шею, не умея вложить в простой поцелуй все, что чувствовал в это мгновение.

* * *

Следующая неделя пролетела необыкновенно быстро.

Алина была занята своим дипломом, внося в него исправления, предложенные Гайворонским, и одновременно перепечатывая его набело, и даже Банде теперь приходилось сидеть в библиотеке и, всеми силами сдерживаясь, быть тише воды и ниже травы, не отвлекая девушку от учебы.

Он ничем не выдавал своих приготовлений, и поэтому даже для Алины появление его в воскресенье вечером во время дежурства Анатолия у них дома явилось полной неожиданностью.

На звонок у входной двери, как обычно, пошла открывать мама девушки, а телохранитель, сидевший на кухне, лишь отложил в сторону газету и положил руку на рукоятку пистолета – так, на всякий случай!

На пороге стоял... Банда!

Огромный букет темно-красных роз в руках, строгий черный выходной костюм, снежной белизны сорочка и дорогой, в бордовых тонах, итальянский галстук, идеальная выбритость и укладка волос, решительный блеск глаз и его чуть смущенная улыбка неоспоримо свидетельствовали – сейчас произойдет что-то исключительное.

– Добрый вечер, Настасья Тимофеевна. Извините, Бога ради, что потревожил вас без предупреждения, но, честное слово, дело мое не терпит более отлагательств.

– Здравствуйте, Саша, здравствуйте, – удивленно протянула Большакова, пропуская гостя в прихожую. – Входите, конечно, мы вам всегда рады.

– Это вам. Пусть они украсят вашу комнату, – протянул парень розы Настасье Тимофеевне и, вдруг еще более смутившись, робко спросил:

– Владимир Александрович дома?

– Дома. Вы проходите, Саша, в гостиную, я его сейчас позову, – мать Алины смущенно потопталась на месте и бросилась в кабинет отца, забыв даже поставить в вазу цветы.

Тем временем в прихожей появилась и Алина, и удивлению ее не было предела, когда она увидела Банду, к тому же такого торжественного.

– Саша? Что ты здесь делаешь?

– Сейчас, Алинушка, ты все поймешь. И не бойся. Хватит того, что я сам боюсь и волнуюсь, как последний мальчишка...

– Банда? – с кухни высунулся Анатолий. – Ты опять?!

– Толя, это не служба. Это личное. Имею я право в конце концов или нет?!

– Конечно-конечно, – поторопился исчезнуть за дверью дежурный телохранитель.

– Саша, но я все-таки ничего не понимаю... – девушка не могла оправиться от изумления.

– Сейчас, Алина. Сейчас все поймешь. Проводи меня в гостиную, будь добра. И останься со мной...

Они прошли в комнату, устроились на диване, и буквально через минуту двери кабинета Владимира Александровича открылись, и оттуда появились мать и отец Алины. Губы генерала были сурово сжаты и глаза недобро разглядывали Александра. Настасья Тимофеевна рядом с ним казалась маленькой и слабой, суетливо забегая то с одной, то с другой стороны, не зная, как ей лучше себя вести.

При появлении родителей девушки Банда встал и мужественно сделал шаг им навстречу.

На секунду он замешкался, будто собираясь с силами, а затем внятно и четко заговорил, внешне ничем не выдавая своего волнения:

– Уважаемые Владимир Александрович и Настасья Тимофеевна! Я пришел сегодня неожиданно для вас, незваным гостем, но смею надеяться, что вы простите мне мою дерзость.

– Ну что вы, Саша, ничего страшного... – попыталась успокоить парня Настасья Тимофеевна, но тут же осеклась на полуслове, остановленная суровым взглядом мужа.

Наконец до Алины стал доходить смысл происходящего. Она поймала себя на мысли, что, кажется, понимает, зачем пришел сегодня Александр, и сердце ее забилось радостно и тревожно, то разливая в груди волнами жар, то замирая вдруг холодной ледышкой. Она поняла, как волнуется, в тот момент, когда не смогла поднять руку, чтобы поправить упавшую на лоб прядь волос.

А Банда продолжал как ни в чем не бывало, и только он один знал, чего ему это стоило:

– Владимир Александрович и Настасья Тимофеевна. Я... То есть мы с вашей дочерью, с Алиной, любим друг друга. Да. Я не представляю себе своей жизни без нее. И я пришел, чтобы просить руки вашей дочери.

И вдруг тишину нарушили всхлипывания Настасьи Тимофеевны. Слезы покатились у нее из глаз внезапно, и это были слезы радости. Материнским сердцем она сразу почувствовала, что этот парень заслуживает ее дочери, а она заслуживает его. Она предвидела, что нет смысла разлучать их.

Она была уверена, что они созданы друг для друга, и теперь свою радость, свое материнское счастье она выражала самой древней и самой надежной женской реакцией – слезами.

Ее всхлипывания будто оживили всех.

Алина бросилась успокаивать мать, а Банда наконец-то нашел в себе силы, чтобы взглянуть Владимиру Александровичу в глаза.

Он был поражен и убит холодным и суровым взглядом его глаз.

– Молодой человек, пройдемте в мой кабинет, там и поговорим более основательно.

– Папа! – все сразу слилось в этом вскрике Алины – радость и счастье, испуг и огорчение, тревога и надежда. Она не понимала такой реакции отца и стремилась хоть как-нибудь помешать ему сделать какой-то непоправимый, ужасный шаг.

Но сердце отца не дрогнуло.

– Пройдемте, молодой человек. Поговорим по-мужски, без присутствия женщин, – он кивнул в сторону своего кабинета и первым вошел в него, будто спасаясь от плача любимых женщин.

А плакали они теперь вдвоем, прижавшись друг к другу посередине комнаты.

Банда взглянул на них, не зная, чем им помочь, и обреченно шагнул за Владимиром Александровичем, плотно закрывая за собой двери.

– Садитесь, Александр, – указал ему отец Алины на кресло с высокой спинкой у журнального столика. – Располагайтесь, а я сейчас.

Он подошел к шкафу и, открыв дверцу бара, вытащил непочатую бутылку армянского коньяка и две рюмки. Затем поставил все это на журнальный столик и сам сел в кресло напротив парня.

– Давайте с вами выпьем за более тесное знакомство и поговорим о наших делах.

Голос его звучал спокойно и уверенно, и Банде почудилось в нем что-то угрожающее. Он весь внутренне сжался, будто готовясь к удару и мобилизуя все силы. Этот удар был из разряда смертельных, и только подготовившись к нему, можно было остаться в живых.

– Я за рулем, – попытался протестовать парень, но генерал лишь отмахнулся:

– Пятьдесят-сто граммов коньяка не пьянят, а лечат, приводя в норму и работу сердца, и работу мысли. Разве вы этого не замечали, молодой человек?

– Да, "пожалуй, вы правы, – Банда смирился с этим затягивавшимся вступлением, готовый теперь выслушать от Владимира Александровича все, что угодно.

– Так вот, Александр, – продолжил отец Алины, разливая коньяк по рюмкам. – Вы уверены в этом шаге, который собрались сделать, а частично уже сделали?

– Да, Владимир Александрович, я...

– Погодите, не перебивайте, – генерал сделал эффектную паузу – так старший по званию военный любит подчеркивать свое преимущество перед нижестоящим, и Банду почему-то сильно покоробила эта интонация. – А дочери вы уже предлагали выйти за вас?

– Да, мы любим друг друга, и она согласилась.

– Она согласилась! Вы слышали – она согласилась! – генерал залпом выпил рюмку и вдруг возвысил голос: – Да мне плевать, что она согласилась!

– Владимир Александрович, выслушайте...

– Нет уж! Выслушайте вы меня! Кто вы такой? Вы готовы к семейной жизни? Вы готовы сделать мою единственную дочь счастливой?

– Да, я работаю, неплохо зарабатываю...

– У вас есть квартира?

– Нет, но...

– Ага! Значит, вы надеетесь переехать сюда?

– Что вы такое говорите?

– То, что думаю!

Разговор набирал совершенно невообразимые обороты, и Банда вдруг почувствовал свое бессилие что-либо изменить.

– Вы, молодой человек, может, и любите мою дочь, а может, и нет!

– Не смейте!

– Ох, оскорбился!

– Я вынужден уйти!

– Ладно, сядь, – он вдруг смягчился и снова налил себе коньяк. – Да выпей ты, черт возьми!

Банда схватил рюмку и осушил ее в мгновение ока, даже не почувствовав крепости напитка.

– Вот так-то лучше! – выпил свою рюмку Владимир Александрович. – Ладно, я забираю свои слова обратно. Допустим, ты женишься не на генеральской дочке с квартирой в центре Москвы, а просто на любимой девушке. Но что дальше?

– В смысле?

– Почему ты не думаешь о ней?

– Да я каждую секунду о ней думаю...

– Э-э, знаю я, о чем ты думаешь! А о ее будущем, о ее учебе ты подумал? Вот пойдут дети, пеленки-распашонки... Ты будешь дома сидеть или ее заставишь?

– Надо будет – буду сидеть.

– Буду сидеть! Как же!.. Да ты пойми, Александр, я и не против, в принципе, но ей еще рано замуж. Пусть доучится...

– Свадьба все равно не получится раньше, чем Алина закончит университет...

– Да я про аспирантуру. Ей сулят большое будущее в юриспруденции, ты хоть это понимаешь?

– Я все понимаю, Владимир Александрович Но ведь мы любим друг друга, и вместе нам будет легче и проще добиться всего остального.

– Может быть, может быть... – отец девушки как будто задумался над словами парня, и Банда на какое-то мгновение почувствовал, что еще не все потеряно, что может быть... Но как только генерал снова заговорил, надежды развеялись:

– В общем, так! Это ее первая любовь, она бывает ненадежной. Сам знаешь.

– Алина – тоже моя первая любовь.

– Ну, вот, тем более! Ей всего двадцать два, и времени впереди еще предостаточно. В общем, погуляйте пока, подумайте, а годика через два, после аспирантуры, мы с вами снова встретимся и все обсудим. Согласны, молодой человек?

– То есть как? – Банда был совершенно растерян и подавлен. Он, честно говоря, не ожидал такого поворота событий.

– А вот так. Не время еще. Рано ей. Подождите, если любите друг друга. Ничего с вами не случится.

Банда чувствовал, что что-то здесь не так. Владимир Александрович избегал встречаться с ним глазами, менял тактику, переходя от оскорблений к уговорам, и явно что-то не договаривал.

Интересно – что?

Мгновенно прокрутил Банда в памяти весь их разговор и вдруг понял, что именно думал о нем сейчас Алинин отец. Он покраснел до корней волос и дрожащим от обиды и гнева голосом спросил:

– Владимир Александрович, ответьте мне, только откровенно, на один вопрос.

– Да, конечно, – глаза генерала суетливо забегали, и Банда понял, что попал в точку. И это вдруг придало ему сил и решительности.

– Скажите честно, вы считаете, что я – просто не пара вашей дочери?

Владимир Александрович испуганно взглянул Банде в глаза и тут же отвел взгляд, и парень понял окончательно, что не ошибся.

– Нет, ну что вы, молодой человек!.. – генерал почувствовал, что врет неубедительно, и тут же снова стал генералом. – А, черт! Да в конце концов! Да! Кто ты такой? Несчастный старлей, да и то отставной! У тебя все позади. Твоя жизнь кончена. Сдохнешь как-нибудь на своей идиотской работе, и никто о тебе даже не вспомнит. А у Алины – большое будущее. Она моя единственная дочь, и я подыщу ей предложение получше твоего. Теперь ты все понял?

– Да, спасибо, все. – Банда поднялся, понимая, что разговор окончен, и направился к двери, но вдруг остановился и обернулся. – И все же, смею вас уверить, вы ошибаетесь. Вы убиваете сейчас не только меня. Вы делаете больно и вашей дочери. Ведь мы действительно любим друг друга и все равно будем вместе.

– А это мы еще посмотрим. Завтра же я сообщу вашему начальству, что мне нужна смена телохранителя.

– Даже так?

– Так. Надеюсь, больше мы с вами не увидимся.

– Увидимся. На нашей с Алиной свадьбе.

– Пошел прочь, щенок! – гневно закричал Владимир Александрович, и Банде показалось, что отец Алины сейчас его ударит. Кровь закипала в парне, горячими волнами ударяя в голову. Он готов был убить этого безумца, этого слепого, не ведавшего, что творит, человека. Но Банда вовремя вспомнил, кто перед ним.

"Не хватало еще ударить Алининого отца!"

Сашка резко развернулся и пошел прочь из кабинета.

В прихожей, сидя на маленьком диванчике, тихо плакала Настасья Тимофеевна. Завидев Александра, она вскочила и бросилась к нему:

– Отказал?

– Выгнал. Завтра он потребует, чтобы меня сменили.

– О, Боже!

– А где Алина, Настасья Тимофеевна?

– Она у себя. Мы слышали обрывки вашего разговора...

– Она плачет?

– Пусть пока поплачет, Саша, не трогай ее сегодня.

– Ох, Настасья Тимофеевна!

– Держись, сынок, всякое в жизни бывает.

Главное – не сдаваться, и все образуется!

– Знаете, вы просто замечательная женщина, Настасья Тимофеевна.

Банда почувствовал непреодолимое желание обнять мать Алины за плечи. Он бы мечтал иметь такую маму или бабушку. Но, к сожалению, жизнь его сложилась иначе.

– И ты мне нравишься, Саша, – она сама протянула руки и, взяв его за голову, притянув к себе, поцеловала в лоб. – Ты не мучься. Все будет хорошо, сынок. Мне Алина много о тебе рассказывала. А старого козла мы как-нибудь уломаем.

– Спасибо вам, Настасья Тимофеевна!

– Звони завтра Алине. Заходи, когда отца дома не будет. Она ведь любит тебя.