Детективный конкурс Литвиновых - Идеальная секретарша

      Разговор этот не понравился Клементии, она не терпела, чтобы кто-то навязывал ей свои проблемы, даже если они хорошо оплачивались. А вот голос ей показался знакомым, только как-будто человек зажимал нос, поэтому голос звучал как у того диктора, который когда-то один озвучивал видео-фильмы.
      Чтобы не думать больше об этом странном звонке, Клементия решила полежать с книгой – надо же ее дочитать, а то лилькина подруга – Ксения – уже спрашивала, когда же я ее дочитаю.
      И она продолжила чтение.

       СРЕДА
      Я решилась сходить к колдуну. Мне надо было со стороны услышать свою проблему.
      Я говорила с ним.
      Я ждала от него помощи.
      Я хотела найти выход…
      Колдун был молод.
      Колдун слушал меня и качал головой.
      Он не знал как мне помочь.
      Он не находил логики в его и моих поступках, поведении, речах…
      Он не знал, что мне делать.
      Закрыв глаза и чуть покачиваясь, колдун сказал, что он будет возвращаться ко мне всю жизнь. А мне этого уже было совсем и не надо. Я пришла совсем не за этим, я хотела его разлюбить навсегда…
      Колдун шептал надо мной. Он дал мне трав. Он хотел мне помочь.
 
      …Я пила наговоренные травы.
      Я делала все, что велел колдун, чтобы избавиться от своей любви. И целую неделю я была спокойна и бездушна. А потом… потом мне вдруг стало страшно – мне показалось, что я уже не люблю вообще и никогда никого не полюблю. И я бросила пить травы. Не могла же я жить без любви?..
      Я не поехала больше к колдуну. И все вернулось на круги своя – ревность до исступления и любовь…
 
      – Я боюсь, что ты станешь моим врагом! Ты меня предавала!
      Нет, я не предавала его. Это он предавал меня при каждом удобном случае. У нас было общее дело и я не представляла, как я могу предать своего партнера. Да и любовь моя к нему все еще не проходила – она вошла в следующую стадию – преданность.
      Когда он был рядом, то я знала, что попроси он у меня мою печень, я вытащила бы ее… Он мог попросить.
      Я рассказала ему, что была у колдуна. Он слушал меня с интересом, немного усмехаясь.
      – А ведь, знаешь, ты меня немного напугала своим поступком. Зачем тебе избавляться от своей любви? Это глупо… И он ушел не обернувшись на меня. И в течение недели он избегал меня.
      – Но ты все время будешь возвращаться ко мне для успокоения. – Я нашла его в библиотеке, чтобы специально сказать именно это.
      – Ну это же очевидно. – А после продолжительной паузы добавил. – Только меня это мало теперь волнует. Теперь между нами только дела. – С удовольствием подчеркнул он и разложил книги, тем самым показывая, что ему важнее всего именно это. И я прекратила разговор.
      Сама же я все чаще думала о его женитьбе. И не представляла, что какая-то молодая женщина будет для него женой, любовницей, секретарем, рабыней, любимой и помойным ведром… Да, это так. Нужно чтобы она была еще и помойным ведром, потому что он привык, никого не жалея, выворачивать себя наизнанку. Нежный интеллектуал, не способный решать самостоятельно свои проблемы. Ему нужно, чтобы кто-то решал их. Так выдержит ли она? Вот эта, к примеру, новое его увлечение?
      Я болезненно переживала все происходящее. А он злился – я мешала ему, хотя ни словом не обмолвилась с ним, а только лишь избегала контактов.
      Однажды после очередного увлечения – та, прежняя, была им уже забыта – он приехал ко мне домой, чего почти никогда не делал.
      – Женщины приходят и уходят, а ты остаешься. Ты – вечная. – Сказал он с грустной вымученной улыбкой.
      Нет. Он ошибался. Я не вечная. Это в начале нашего знакомства я с трепетом слушала, как говорил он:
      – Мы будем поддерживать связь не менее десяти лет…
      Сейчас же, после его очередных слов «я не могу быть с тобой», за которыми последовал ряд нелестных обо мне эпитетов, я не превратилась в ничто. Он между тем продолжал:
      – Мы теперь с тобой будем только работать. Ну разве иногда, по твоей просьбе, мы и будем встречаться наедине…
      – Но тогда я не смогу быть тебе преданной. Ведь именно на этой связи и держится моя преданность. – Эти слова я произнесла с издевкой.
      Но он не услышал моего нарочитого цинизма и ответил совершенно серьезно:
      – Да, мне нужна твоя преданность.
      Чуть позже я заикнулась, что собираюсь переходить в лабораторию к его коллеге и другу.
      – И думать не смей! – Почти закричал он. – Я тебе создал, я тебя научил всему, я вышколил тебя… – Он чуть не затопал ногами. – Ты говоришь с докторами, профессорами почти на равных, а в чем-то их – в рациональности, такте, этике – и превосходишь, мне завидуют… Завидуют твоей работоспособности, толковости… и я тебя отдам?! Никогда.
      Однажды после очередного – тяжелого – разговора ему показалось, что я о чем-то договариваюсь с его оппонентом. Он решил, что я его предала, а я как раз готовила к публикации его работу. Сначала он увидел нас в институтской столовой, в тот момент, когда этот самый оппонент подсаживался ко мне за столик; потом он видел нас в читальном зале, о чем-то доверительно беседующими… А когда зашел ко мне в мой закуток за стендом и увидел, что я с кем-то говорю по телефону и даже смеюсь, то просто рассвирепел:
      – Ты, – кричал он, – устраиваешь за моей спиной козни! Разве ты не знаешь, что мы с ним враги?!
      – Это твой враг, но не мой. – Спокойно ответила я и ушла, бросив ключи от лаборатории на стол.
 
      … Через несколько дней он позвонил ко мне домой и просил выйти на работу. Я вышла.
      Честно говоря, я боялась потерять эту работу. Меня ценили здесь. И он был прав, когда говорил, что создал меня. Вообще-то у меня неплохая реакция и я быстро обучаюсь, но такой скорости обучаемости я от себя не ожидала. За пару месяцев я могла делать здесь все. И даже если иногда я казалась себе вышколенной прислугой в богатом доме – это не заметить, об этом промолчать… этому сказать так, а с этим вообще не говорить… этому же можно не только говорить, но и доверять, – то это меня не смущало. Мною был пройден как бы краткий дипломатический курс. Кроме этого я научилась составлять документы любого уровня, вела деловую переписку, научилась печатать на машинке, освоила компьютер, стала водить автомобиль. На переговорах я тоже присутствовала в качестве секретаря… И мне нравилась моя работа. Но больше всего мне нравилось, что я не имела обязательных дружеских отношений со своими коллегами. Я всегда мечтала о такой обособленности. У меня была приветливая, но дежурная улыбка – для всех. Я стала любить одиночество.
      Именно в этом институте я перестала страдать из-за своей неустроенности, и мне даже нравилось обедать в полном одиночестве где-нибудь в темном углу нашей столовой, отказываться от коллективного посещения ресторанов или финской бани. Правда, я все-таки попадала и в ресторан, и в баню, потому что стоило мне только отказаться от участия в мероприятии, то оно распадалось, как карточный домик. Но не я этому была виной: отказывался то один сотрудник, то другой, правда, так было, если отказывалась сначала я. И поэтому меня начинали уговаривать мои коллеги, которые меня недолюбливали.
      Они действительно меня не очень любили. Одни за то, что мне удалось обособиться в таком большом коллективе, нисколько от этого не страдая, другие – за независимость суждений и умение высказываться без каких-либо эмоций. Моих коллег, видимо, волновала моя непрошибаемость. Поначалу мне пытались сообщать всякие слухи, пикантные подробности чьей – либо истории, банальные сплетни… Я слушала, не останавливая говорившего, но никогда не комментировала. И больше всего мои сослуживцы недоумевали и злились, что на моем лице ничего не отражалось. Я носила защитную маску. Под ней и были мои эмоции.
      Смешные люди, что же, я должна перед всеми обнажаться?..
      Потом мне перестали что-либо говорить. Конечно, они догадывались, что я влюблена в него, но вряд ли они знали все. Он же боялся, что это как-то обнаружится, поэтому его небрежность по отношению ко мне или показная беспристрастность были своеобразным щитом от сплетен и разговоров.
      Впрочем, мне нравилось именно такое объяснение его грубости, от которой я так страдала. Так мне было удобней…

      Клементия взглянула на часы и решила, что самая пора что-нибудь перекусить. Книгу она взяла с собой в кухню.

Глава 19
АННА, воскресенье, 21 сентября

      До нее мгновенно дошла мысль о том, что эти подонки собираются поджечь дом. В первую минуту она подумала, что этот человек просто хочет ее гибели, но чуть позже, когда она в суматохе выдергивала из кучи чужой одежды брюки, свитер, штормовку, у нее мелькнула другая мысль – он просто хочет, чтобы она осталась без средств. Большинство своих вещей она оставила в квартире у Варвары, а те, в которых была еще вчера – висели в подвале после вчерашней стирки, так как ее обрызгала машина… Не бежать же ей вниз – ее могут заметить.
      Она прислушалась и вдруг на мгновенье замерла от ужасной мысли, но тут же отогнала ее: нет, этот человек не станет так с ней поступать, здесь какое-то недоразумение. Она должна найти способ с ним переговорить. Что он хочет? Он ей мстит? Запугивает? За что? С какой целью?
      Анна уже почти была одета, когда уловила тонкий запах бензина. Она опрометью выскочила из комнаты: запах усилился – он поднимался снизу, почти одновременно с тонкими струйками дыма, которые уже почти устилали пол в холле. Как завороженная смотрела она на эти струйки, стоя на верхней площадке широкой дубовой лестницы, что соединяла холл с верхними этажами. Наконец она опомнилась и судорожно кинулась обратно в свою комнату и заперла за собой дверь, поняв, что путь через входную дверь ей отрезан. Сначала она хотела открыть дверь на лоджию, но вспомнила, что ручку-квадрат от двери она оставила еще раньше там внизу – на столике, у входной двери, когда искала, чем бы ей ударить Максима, которого она приняла тогда за злоумышленника. Тогда она попыталась распахнуть окно, но и это ей удалось лишь после того, как были обломаны ногти. Окно же было неведомой конструкции и никак не хотело распахиваться настежь, разбить же само стекло Анна не решалась, боясь, что звон разбитого стекла будет услышан на улице, кроме того, она привыкла уважать чужую собственность – даже в такой ситуации. А еще – она не верила, что можно вот так – поджечь чужой дом…
      Какая тут собственность, скоро от этой собственности ничего не останется, – чертыхалась Анна, цепляясь за дикий виноград и пытаясь спуститься по нему вниз. – День назад я сама видела лестницу, не померещилось же мне… И вот теперь я как обезьяна цепляюсь за эти лианы… С этой мыслью она и рухнула вниз вместе с ветками дикого винограда.
      Она сильно ушибла ногу, но все-таки резво вскочила, ойкнув от боли в лодыжке. Прихрамывая, она заторопилась к заборчику и вдруг вспомнила о сотовом телефоне: какая же она дура, забыла телефон – как теперь она свяжется с Максимом? Но самое главное – она забыла свою деловую сумочку с документами, кредитными карточками, деньгами, правами… Где же она ее оставила? Может быть на подоконнике, а может в комнате – на диване? Она решительно повернула обратно к дому – огня на этой стороне дома все еще не было, сквозь желтые клубы дыма она различила лестницу, которая аккуратно лежала на боку у самого цоколя. Анна не успела подойти к ней, как услышала вой пожарной машины, а затем и голоса людей: торопливый женский голос спешил сообщить прибывшим пожарным, что проживающая здесь особа много курила, потому наверно и случился пожар.
      Ну что за стерва, хотела крикнуть Анна, да я вообще не курю, но вовремя спохватилась, потому что опять заговорили.
      – А разве тут кто-то жил? – Голос показался Анне знаком. – Это ведь дом тренера этого, кажется, Климовского? Он, кажется, сейчас в Канаде?
      – Он спортсмен, а не тренер. И должен быть в Канаде, но вот уже с неделю тут живет дамочка. Она вчера и из дому не выходила. Потом к ней мужик на зеленой, такой большой машине, приезжал. – Продолжал словоохотливый женский голос.
      – Мы видели ее с этим мужчиной, кажется, у него темнозеленый джип? – Опять знакомый голос. – Так она уехала с ним или осталась в доме?
      – Да уж не заметила, чтобы они выходили. – Другой женский голос, наверно тетки с дачи через дорогу, решила Анна и продолжала слушать. Пожарные между тем не очень суетились, разворачивая свои брезентовые рукава, видимо, клубы дыма не казались им чем-то достойным их пожарного внимания. А огонь же разгорался медленно и лениво.
      – Машина уехала и дама уехала тоже, вместе с этим-то мужиком на машине громадной, такая – с трубками блестящими впереди. Он к ней уж не первый раз наезжает. Свет же не горел ни с вечера, ни ночью не зажигался. – Опять продолжала все та же тетка, наверно ее Максим назвал мисс Марпл.
      Следит она тут за всеми, усмехнулась Анна, ну и бабка, действительно мисс Марпл.
      – А как же пожар? – Все тот же голос с хрипотцой.
      – Так наверно поджег кто-нибудь специально. Вон как люди стали завидовать друг другу. Вот и спортсмену этому завидуют. Даже свои же спортсмены и те завидуют … А, может, и она по неосторожности подожгла. Очень она выглядела какой-то несобранной, вечно спешила, а может невнимательная она очень.
      – Дамочка что ли? – Переспросил, видимо, кто-то из пожарных начальников, как решила Анна. Нет, чтобы пожар тушить, так они расследование проводят. И как бы услышав ее слова, пожарные наконец засуетились и принялись поливать крышу дома – пожар наконец-то был удостоен их внимания.
      … Уже совсем рассвело и Анна, присев за густыми кустами дикого малинника, уже могла хорошо видеть все происходящее. Теперь она различала всех. Рядом со словоохотливой теткой стоял здоровый мужик. Он стоял к Анне спиной и лица его она не видела, но уж его она узнала и со спины – это был тот же человек, который заходил недавно в квартиру Варвары и произвел в ней такой разгром. Та же стойка боксера, тот же ежик коротких волос и короткая бычья шея, это его голос она узнала…
      Второго она не видела раньше, но ей показалось его лицо знакомым. Все правильно, это тот водитель, который пытался на нее наехать, а может не он, но тогда очень и очень похож. Однако, далековато, может, она и ошиблась. Три женщины-соседки и двое мужчин, которых она, кажется, видела на перроне, когда ждала электричку… но они ее не интересовали, также как и пожарные, которые двигались вяло и тушили пожар как бы нехотя.
      Прячась за кустами, Анна продвинулась еще поближе, но в это время те двое отошли от остальных и подошли к малиннику, чтобы помочиться. Ей пришлось почти распластаться по земле, чтобы они ее не заметили. Теперь она не видела их и не могла предугадать их возможных действий. Первый, которому она дала кличку «боксер», видимо, пытался раздвинуть заросли малинника, чтобы что-то достать – Анна не видела это «что-то». Второй же – «водитель» – в это время дернул «боксера» за куртку, отчего та затрещала и у «боксера» пропала всякая охота лезть в малинник.
      – Ты чего, – спросил он, – в морду захотел? – Я же тебя размажу по стенке, если захочу.
      – Извини, – я подумал, что ты падаешь. – Залепетал «водитель». – Хотел тебя поддержать.
      – Ах, поддержать, – хохотнул «боксер». – А ты хоть знаешь, в каком я весе?
      – В тяжелом? – Слишком поспешно и даже угодливо спросил водитель.
      – В сверхтяжелом. – Самодовольнро ответил «боксер» и похлопал «водителя» по плечу. – Ладно, браток, поедем боссу доложим, что с дачей полные кранты. – Он опять хохотнул.
      – Слушай, а зачем это ему надо?
      – У босса видел какая голова?
      И не дожидаясь ответа напарника, продолжал назидательно:
      – Я и сам частенько не понимаю его действий, но раз босс платит, то какие вопросы?..
      – И то верно – меньше знаешь, дольше проживешь…
      – Не забывай, что нам надо еще раз в дом этот попасть.
      И оба вернулись к пожарным, которые уже все потушили и теперь ждали, не загорится ли где-нибудь еще.
      Несмотря на кажущуюся медлительность пожарных, поработали они неплохо – сгорела лишь боковая деревянная пристройка – флигель, часть крыши, обгорели оконные переплеты, двери первого этажа. Ни второй этаж, ни надстройка над ним – мансарда, в которой жила Анна – даже не пострадали.
      – Ну теперь вашей дамочке придется нашему спортсмену по полной программе платить за пожарчик, – опять хохотнул «боксер».
      – Это точно, – ответил один из пожарных. – Вряд ли страховку оплачена на полную катушку – не принято у нас еще страховаться как на цивилизованном западе.
      – А кто этот Климовский?
      – Так хоккеист же, а может, тренер, не знаю, – пояснил мужчина в бейсбольной шапочке, – а дом этот он всего год назад поставил и опять подписал контракт с Канадой.
      – Ничего, построит еще один – деньги за спорт платят хорошие, – поддакнула женщина в темном длинном мужском плаще. – А вот дамочку искренне жаль, разорится она на этом пожаре.
      И тут Анна отчетливо поняла весь замысел Вадима – он хочет разорить ее, он, видимо, решил, что это моя дача…. Он всегда говорил, что ему большее удовольствие доставило бы не физическое уничтожение врага, а его моральная смерть. «Это доставляет мне наивысшее удовлетворение – это сродни оргазму». Так когда-то сказал он. Анна это хорошо запомнила, потому что ее тогда покоробило от его слов.
      Значит, Вадим знает о ней все. Но если не все, то много. По крайней мере, он знает, что она не бедствует. Помнит он и о тех словах, что она когда-то ему сказала: «Я знаю, что такое нищета. Я скорее отравлюсь, чем буду жить на старости лет в нищете. Нищета в молодости – это просто испытание на выносливость, предприимчивость… Нищета в старости – это унижение. И это уже до конца дней.»
      Вот что ты помнишь, Вадим, ты хотел бы видеть меня в нищете и в унижении… Ну уж, никогда этого не будет. Пока что она на ногах, у нее книги, у нее журнал, у нее, в конце концов, есть Бруно, да и Шольц ей предан…

Глава 20
КЛЕМЕНТИЯ, понедельник, 22 сентября

      Рано утром Клементия решила позвонить еще до работы своему «комиссару Мэгре», чтобы рассказать ему об этом странном звонке – чутье подсказывало ей, что именно так надо поступить. Но дома его уже не оказалось – телефон молчал. Тогда Клементия решила выехать из дома пораньше, чтобы застать Максима на работе. Зайдя в вагон метро, она сразу же раскрыла книгу, но тут ее внимание привлек молодой мужчина – он внимательно рассматривал Клементию. Сначала ей это показалось приятным, но взглянув на него еще раз, Клементия подумала, что в его взгляде есть что-то неприятное и она отвернулась. Нельзя смотреть незнакомому человеку в глаза – это неприлично, так учила ее умная и осторожная мама. К тому же, человек может подумать о такой девушке, Бог знает что. Клементия уважала свою маму, правда, чаще всего она не следовала ее советам, считая их несколько старомодными и неактуальными. Но на этот раз она эти советы вспомнила и больше не смотрела.
      Она уткнулась в книгу.

       ПЯТНИЦА
       Мы сидели в кафе и ссорились.
      Я шутя сказала ему, что он вчера не ночевал дома. Он же, не снижая голоса, с надменностью бросил:
      – Да, я имею право ночевать, где хочу и спать, с кем хочу.
      Правда, он сказал это более грубо – трахать кого хочу. Меня покоробила его откровенность, я сильно смутилась и не знала, как все перевести в шутку. И я выбрала самый худший вариант – продолжила разговор:
      – Я действительно знаю, у кого ты вчера ночевал.
      Но я тут же пожалела, что не смолчала, потому что он стал говорить и довольно громко. Я опустила глаза – на нас уже стали посматривать заинтересованные нашим разговором женщины с соседнего столика. Я встала и пошла к выходу.
      Но и в этот раз мы не расстались навсегда. Он бросился вслед за мной. Потом мы долго стояли в сквере и в конце концов помирились.
      – Ты думаешь, мне не нравится, что ты меня любишь? Меня любят все женщины, но ты меня любишь больше всех.
      Вскоре после этого разговора он вызвал меня в кабинет и сказал с какой-то значительной интонацией:
      – Знакомьтесь, это наша новая сотрудница. – Он всегда переходил в разговоре со мной при посторонних на официальное «вы».
      Мы посмотрели с ней друг на друга. В ее глазах была ненависть ко мне. Это была она – моя соперница. И это было совершенно очевидно по ее поведению. Но как она догадалась о моих чувствах?
      Мы молча сказали друг другу все. Мы просто уничтожили друг друга взглядом.
      Когда-то раньше мне было любопытно – как женщина чувствует свою соперницу? Теперь я это знала. И для этого, оказывается, не надо было никаких слов и пояснений – посмотрела и все ясно.
      Он привез ее из Финляндии, там она работала по контракту в институте – обучала небольшую группу деловых людей русскому языку. По образованию же она была не филологом, а химиком. Но об этом я узнала чуть позже – из ее документов, которые она выложила на мой стол, чтобы я могла оформить ее анкету.
      Я смотрела на нее, и мне было скверно. Ей нет и тридцати. Мне почти сорок… И бороться с ней не было никакого смысла. Я была умнее, преданнее, надежнее, а она – моложе. Нет, он не любил и ее, но мне с явным удовольствием сообщил:
      – Тебе надо привыкнуть к мысли, что я на ней женюсь. – Сказал он и засмеялся.
      Она не была красива, скорее, привлекательна, ее одежда была безвкусна и даже как-то неаккуратна, особенно мне казались ужасными ее дешевенькие пластмассовые серьги. Она, правда, была чувственна, гибка, сексуальна – это я не могла не отметить, – к тому же что-то в ее облике было притягательным. Вид же у нее был женщины доступной.
      Но тут необходимо сделать отступление. Она действительно не отличалась ни вкусом, ни порядочностью, которой женщины обычно гордятся, что-то у нее было от цыганки – вольность и, пожалуй, вызов. И если честно, то она обладала каким-то непонятным мне шармом. Потом я определила, в чем этот шарм. Шарм назывался грубо, но верно – стервозностью.
      Иногда она была одета нарочито скромно и со вкусом. И тогда вела себя как монашка – опускала глаза, молчала, не отвечала на чьи-то откровенные взгляды, и как бы уходила в себя. Но ровно через день она могла появиться в каком-то немыслимом платье – блестящем, словно она только что сбежала с шумной вечеринки. Эта женщина иногда вызывала недоумение. Но только не у него. Я замечала, что он вообще не обращает внимания на то, как она выглядит, что говорит, как себя ведет. Да и вообще, я не видела, чтобы они между собой общались. Впрочем, повторялся мой же вариант – молчание. Утаивание от всех своих отношений. Чтобы никто ничего не знал?
      На это могли быть причины: либо он совсем не собирался жениться на ней, либо таким образом он старался сохранить свои отношения со мной. Хотя я на свой счет не обольщалась, я – хороший сотрудник и не более. Такую роль мне когда-то определили и я с ней согласилась.
      Я видела, что она вызывала интерес мужчин – они откровенно ожидали от нее каких-либо выходок. И они их дожидались. Женщины же… тайно завидовали ее умению перевоплощаться.
      Что касается меня, то мои чувства описать было невозможно… Помню лишь постоянное посасывание под ложечкой при одной только мысли о ней. Я думала о ней постоянно, следила за ней: мне было интересно наблюдать – как она смотрит, что говорит, что делает. Она оказалась далеко не глупа, как мне, может быть, хотелось бы, а ее бумаги были выполнены на должном уровне, но я все равно старалась найти ошибки в них. И я их находила. Для себя же я отмечала, что она работает все-таки хуже меня. Таким образом я удовлетворяла свое самолюбие. Он же в тот период совсем меня отстранил от дел. И уж конечно, от себя. Однако, я забегаю, все это было далеко потом.

* * *

      А потом было какое-то событие и мы всей лабораторией отмечали его в ресторане. Была и она.
      Я сидела за крайним столиком, и старалась, чтобы меня не было видно. Однако он подошел ко мне и отметил, что у меня красивое платье. Я равнодушно выслушала его и… пошла танцевать с его врагом. Я с удовольствием отметила, что ему это не понравилось, он отошел от нашего стола с кислой миной. Больше в этот вечер я его не видела – мы перешли со своей компанией в другой зал. На другой день он подошел ко мне и спросил:
      – Ты видела, что там в ресторане вчера произошло?
      – Да. Твою пассию приняли за вокзальную шлюху и пытались снять на пару часов. А потом не могли ее поделить и подрались.
      Он как-то нерво засмеялся и мрачно произнес:
      – Ну, это даже к лучшему.
      Потом он даже пытался как-то меня утешить, ему показалось, что я в этом нуждалась.
      – Ты видишь, столько страданий у тебя, а ведь ничего нет. Все как-то мимо меня. – И он ушел, не оглядываясь.
      Но она оказалась настойчива и нагла. Я просто еле сдерживала себя, чтобы не закипеть от злости, когда она входила в комнату. Но я все еще боялась ее влияния на него, ему ничего не стоило переменить решение и сказать мне – ВСЕ. Надоела. Уходи.
      Я всегда понимала, что моя ценность всего лишь в моей работоспособности. Но я слишком принижала себя, об этом мне не раз говорил его враг, что я слишком небрежно отношусь к себе, недооцениваю свои способности, и что мое место в жизни другого человека может быть более значительно. Он ожидал, что я спрошу, кто же этот человек, но я не спрашивала.

* * *

      Я уже упоминала, что стала по его рекомендации делать записи. Меня так увлекли они, что я стала делать их чуть ли ни ежедневно. Я не думала, что они мне когда-нибудь пригодятся, я их называла «мысли вслух». Это были философские размышления о жизни. Моей, и чужой… Счастливой и не очень… О причине и следствии. Нужны были эти записи только мне одной, потому что хаос своих мыслей я наконец смогла расположить стройными длинными рядами. Я иногда даже удивлялась их стройности и системности.
      Сначала он мне просто сказал:
      – Ты интересно говоришь, тебя хочется слушать. Ты – умная. Вернее, не глупая. – Тут же поправился он. – Записывай все, что ты мне иногда говоришь.
      Я делала такие записи. Он потребовал их на просмотр.
      – О, да у тебя есть даже стиль. Это занятно. Впрочем, все это ерунда. Но ты пиши. Для себя. – С усмешкой заметил он и потерял всякий ко мне интерес.
      Но перед поездкой в Лондон, он вдруг опять вызвал меня к себе и небрежно спросил:
      – Сколько ты могла бы написать за вечер? Страниц пять-шесть? Так вот, я еду в Лондон на месяц, а ты должна написать страниц… – Он остановился, чтобы подсчитать сколько же мне надо написать. – Ну допустим, страниц восемьдесят. Сможешь? Хотя, вряд ли, у тебя нет навыка…
      И он уехал. Я же не сразу принялась писать. Я стала искать себе… другую работу. Я расчитывала, что смогу найти подходящее место в пределах Москвы и квартиру мне удастся снять дешевле, чем ту, что я снимала в районе Дербеневской набережной. Но самое главное мое желание – быть подальше от его института. Но я не успела это сделать, потому что он совершенно неожиданно вернулся как раз в тот день, когда я отправилась на поиски новой работы, уведомив об этом своего коллегу.
      – Я слышал, что ты ищешь работу? – Таким вопросом он встретил меня на другой день после приезда. – Зачем? Где ты сможешь получать столько, сколько плачу тебе я? Впрочем, можешь уходить. – И он равнодушно отвернулся.
      – Я же хотела как лучше. Так ведь будет лучше всем нам.
      – Кому это нам? – Надменно спросил он.
      – Мне, тебе и ей.
      – Ее больше не будет. А ты иди работай. Я привез два договора, их надо оформить и обзвонить всех исполнителей. Я оставил список у тебя на столе. Работай. И не забудь завтра же принести то, что ты должна была выполнить за время моей командировки. Да-да, именно твои записи меня сейчас стали интересовать.
      На другой день я безропотно принесла ему папку со своими записями.

      Клементия отложила книгу.
      Отметив про себя, что не согласна с героиней: зачем вот так безропотно слушать такого человека. Нет, с Клементией бы этого не произошло, решила она и направилась к переходу. Но тут она оглянулась и увидела все того же – из метро. Ну и шкаф, подумала она, глядя на него, наверно именно так должен выглядеть киллер: темные очки в пол-лица, шапочка, надвинутая до самого носа, кожанка, как у чекиста… Чекистов же Клементия как-то не полюбила – бандиты, да и только, вон и прадедушку – пароходчика Денисова – вот так убили в двадцатом… И она заторопилась на работу.

Глава 21
АННА, 22 сентября, понедельник

      «Никогда не говори никогда». Эту фразу Анна вспомнила, когда добралась – стыдно сказать, зайцем – наконец до Москвы и зашла на главпочтамт купить два жетона (больше денег в кармане чужой куртки не оказалось) для телефона-автомата. Вот тогда она и увидела на стойке оставленную кем-то немецкую газету «Rhein-Main-Zeitung»… Ей достаточно было беглого взгляда на нее, чтобы вспомнить эту фразу – НИКОГДА НЕ ГОВОРИ НИКОГДА – на первой странице она увидела крупную фотографию: сорванные с петель массивные двери, выбитые стекла, выброшенная из окон офисная мебель, разбитые компьютеры и заголовок через всю газетную полосу «Бесчинство неофашистов». Она узнала эту дверь… Трясущимися руками она развернула газету – эти молодчики разгромили редакцию журнала «EVA»… И дочитала. По мнению журналистьа поводом для бесчинства явилось то, что владелица журнала иностранка, скорей всего, русская…
      – Садитесь, пожалуйста, – девушка придвинула стул Анне, глядя как та мертвенно побледнела и схватилась рукой за горло, – вам наверно плохо? Может быть, попросить у кого-нибудь валидол?
      – Нет. – Еле выдавила из себя Анна. – Мне хорошо, мне очень даже хорошо. – Она попыталась улыбнуться. Девушка с сомнением посмотрела на Анну, вид которой не внушал, видимо, ей доверия – ухоженное лицо дамы явно не соответствовало ее одежде: мятые светлые брюки – с пятнами от копоти, травы и земли на коленях, слишком большая штормовка, грубый растянутый ворот свитера. Этот странный наряд завершали старые кроссовки, которые были явно велики их владелице.