Амплуа - первый любовник

Рынки кипели, бурлили. Все чем-то торговали. Актер Ленинградского театра комедии Борис Тенин мастерил на продажу деревянные босоножки, актер Театра имени В. Маяковского Валентин Рублевский — спиральки для электроплиток.

Но свет часто гас. Местные и эвакуированные сидели при коптилках — электроплитки были без надобности.

Жорик ничего не мастерил, ничем не торговал — играл спектакли и репетировал. О судьбе Абрама Николаевича Клотца Менглет узнал от артистов Воронежской оперетты, эвакуированной в Сталинабад.

Воронеж непрестанно бомбили. В суматохе и толчее жена, дочь и двое подростков-сыновей Клотца вскарабкались в набитый до отказа вагон. Абрам Николаевич на своих «зеленых ногах» влезть не сумел.

Немцы заняли город.

Покровский собор стал убежищем для многих оставшихся. Спрятался в соборе и Абрам Николаевич. Когда собор очищали от русских «швайн», полицай Виктор Никульников указал немцам на калеку и сказал: «Он — жид!»

Русских свиней выгнали из собора, но никого не убили, а жида Клотца схватили за деревянные «ноги» и с хохотом поволокли по улицам. Больше Абрама Николаевича не видели.

— Мама, — спросил Жорик Екатерину Михайловну, — ты помнишь Витьку Никульникова?

— Помню… — не сразу ответила мать. — Ты с ним все в футбоу гоняу…

— Я с ним вместе и к Абраму Николаевичу приходил… картины его смотреть.

— Ну и что? — У матери было подозрительно равнодушное лицо. — Ну, смотреу?

— Он стал полицаем — это правда?

Откуда мне знать… Свовочь он быу… Хуви-ган… Майчишка.

— Мне воронежцы из оперетты сказали — Витька выдал Клотца немцам.

— Но это же все свухи, Жоринька.

— А ты слышала эти слухи?

Мать отвернулась. Закричала на Майку:

— Иди мой руки, чтоб ты пропауа!

Дни шли — советские войска отступали. Пехота — иногда бежала, двигаясь со скоростью мотовойск.

Но вот что удивительно. Ужасаясь, не понимая, почему «мы» — большинство советских людей объединено в этом «мы» — так трагически позорно отступаем, ни на минуту не сомневались, что «мы» победим. Что Москву не сдадут, а «мы» прогоним немцев и войдем в Берлин! Не сомневался и Георгий Менглет.

…Земля крутилась вокруг солнца, Женя окончил среднюю школу и был призван в армию.

Провожали его на вокзале всей семьей — Екатерина Михайловна, Павел Владимирович, Жорик, Королева и притихшая Майка. Рослый, голубоглазый солдат Евгений Менглет возвышался над всем семейством. Екатерина Михайловна шутила, смеялась, то прижималась лицом к гимнастерке своего солдата, то с озорством отталкивала его:

— Чтоб ты пропау.

Жорик с беспокойством смотрел на мать. Все здесь на перроне плачут, причитают, а мама веселится? И даже… помолодела? На круглом личике разгладились морщины, каштановые волосы завились у висков, голубые глаза сверкают?…

— У меня — бронь! — отвечал Жорик.

У Менглета была бронь. Пленных немцев нескончаемым строем уже провели по улицам Москвы. Но в Киеве («матери русских городов») хозяйничали немцы. У Менглета — бронь. А Миша Джигафаров в Краснодаре — готовился к отправке на фронт. Дьяконов (рабочий сцены) воюет. Валентин Прожогин на фронте. Боря Гутман, администратор («хороший человек»), уже убит. Краснощекий, кудрявый, черноглазый мальчик «пал смертью храбрых». Менглет за горами, за долами — играет спектакли. Женя учится на летных курсах — выйдет оттуда ночным бомбардировщиком. А войне не видно конца, но у Менглета — бронь. В Сталинабаде формируются воинские части. Патриотические спектакли нужны воинам, Менглет — нужен театру. Бронь — не стыд, а почетное признание твоей необходимости быть в тылу.

Глава 14 «Нашествие»

Герой пьесы Л. Леонова «Нашествие» (у него есть имя, но назовем его просто Сын) в первом варианте пьесы — «враг народа», возвращается после заключения в родной город, занятый немцами. Обвинение было ошибочным — Сыну есть за что ненавидеть советскую власть. Но, любя мать-родину, он встает на ее защиту. И, выдав себя за вожака подпольщиков, тем самым спасает его и гибнет сам.

Советской цензуре такой вариант не понравился. Леонов конфликт Сына с советской властью заменяет конфликтом со своей совестью. Обвиненный — справедливо — за преступление, совершенное по личным мотивам (ревность), Сын, отбыв срок, попадает в город, занятый немцами.

И… дальше все, как в первом (черновом) варианте. Сын, спасая вожака подпольщиков, погибает сам. Геройской смертью снимает грех с души.

Пьеса Леонова «Нашествие» обошла все театры страны. В Сталинабаде «Нашествие» поставил Олег Солюс.

Сына — нервно, темпераментно, поднимаясь до высокой трагедии, — играл Сергей Якушев.

На смотре молодых режиссеров «Нашествие» в постановке Солюса заметили, отметили, а режиссера наградили шестимесячной стажировкой в Московском театре сатиры, где Олег и прижился.

На фронте Олег не был…

Как— то одна влюбленная в него женщина спросила Олега:

— Почему ты не на фронте?

— Я не могу убить и воробья! Стрелять в людей я не могу.

Странный ответ! Непротивленец? Толстовец?

— Призовут — пойду! Добровольцем не пойду! — сказал Олег бестактной влюбленной.

Через десятилетия, когда Олежка «золотые рожки» стал седым «паном Пузиком» (телесериал «Кабачок „13 стульев“), по радио и в центральной прессе сообщили о деле „таможенных чиновников“, сфабрикованном ЧК. Все его участники — за шпионаж в пользу Британии, США, Антанты — были приговорены к высшей мере. Но милостивая советская власть некоторым из обвиняемых, в том числе „шпиону“ чиновнику Павлу Солюсу, „вышку“ заменила лагерями. „Перестройка“ — всех реабилитировала. Старая приятельница Олега, та самая, что в молодости была влюблена в него, а сейчас тоже проживала в Москве, набрала знакомый номер телефона.

— Олег Павлович, — сказала она, — можно задать тебе один вопрос?

— Ты мастер задавать вопросы, отозвался Олег. — Задавай!

— Павел Солюс, таможенный чиновник, — твой отец?

— Как вы мне все надоели! — закричал в трубку Олежка. — Конечно отец!

— А ты дождался его возвращения?

— Чьего возвращения?

— Отца. Ему же «вышку» заменили лагерями?

— Их всех расстреляли!

— Что?! А по радио передали…

— Вранье! Расстреляли всех, и отца тоже.

— А ты знал об этом? Олег… засмеялся:

— А ты как думаешь?

Старая приятельница положила трубку на рычаг. Знал. И никому никогда ни слова. Всю жизнь. До седых волос. До реабилитации их всех — которых расстреляли.

…Отца Олег не помнил. Был мал. Максим подросшему Олегу об отце рассказал. В буйных припадках Максим бегал по комнатам с ножом — грозился зарезать… Ленина… Дзержинского… неведомых «исполнителей». Домочадцы ловили Максима и связывали.

Что писал в анкетах об отце Олег? Не знаю. Думаю, полуправду. «Мать — вдова служащего. Отец умер от голода в 1919-м. Я его не помню».

Олега Солюса советская власть не угнетала. Он вырос не антисоветчиком (как Петр Ершов). Ставил советские пьесы, играл в советских пьесах, во «Фронте» А. Корнейчука — замечательно — сына генерала Горлова, солдата, погибшего из-за преступной тупости отца.

Нацизм, как всякому нормальному человеку, казался Олегу безумием.

Но в военкомат Олег не побежал. «Призовут — пойду! Не призовут — не пойду…» Если бы Олега призвали — уверена, звания русского солдата он бы не запятнал. Но Солюса Олега Павловича — сына «врага народа» — не призвали.

Менглет в дни реабилитации таможенных чиновников Олегу не звонил. Но при встрече сказал:

— Опять соврали!

— Опять, — ответил Олег.

Менглету об отце Олега давно было все известно. Известно еще со времени расстрела «шпионов-диверсантов», «причастных» к убийству Кирова.

— Они такие же «шпионы», как мой отец! вдруг выпалил Олежка и выдал Жорику об отце все, что знал сам.

Менглет вместе с Олегом молчал об его отце. До седых волос — молчал.

Глава 15. Фронт

Во «Фронте» А. Корнейчука Менглет играл Крикуна. У всех персонажей в этой пьесе (Горлов, Огнев и другие) фамилия определяет сущность образа, Крикун (журналист) до хрипоты кричит, превознося генерала Горлова. Крикун роль остросатирическая, предвестник сатирических масок, созданных Менглетом впоследствии. Менглет отнесся к Крикуну беспощадно. «Крикуны», сидящие в зале, узнавать себя не желали, смеялись и аплодировали.

Но Крикун — роль не главная. И замена, пусть не в том же качестве, «Фронт» под удар не ставила. В «Нашествии» Олег Солюс Менглета не занял, «Без вины виноватые» идут редко, «Похищение Елены» отыграли. Менглет уже не исполняет обязанности главрежа, главный режиссер теперь Вениамин Яковлевич Ланге. Но бронь — крепка. Менглета из театра не отпустят. А жить за пять тысяч километров от Москвы, от Воронежа он просто больше не в состоянии. «Ночной бомбардировщик» — Женька, каждую ночь вылетая, может не вернуться, а старший брат!… Он уже стал огрызаться на Валю, на мать, чего с ним раньше никогда не случалось. Он весь прокурен. Если бы мог — запил! Но пить он не может — так его дурацкий организм устроен.

Как же освободиться от брони? Как? Ему тридцать лет, а воинской специальности никакой! Мама ночами не спала, и Жорик не спал, думал: в Сталинабаде он все-таки нужен! «Союздетфильм» эвакуирован из Москвы сюда, за пять тысяч километров. Киноактеры призывного возраста и его ровесники не занимаются самоедством: «Почему я не на фронте?»

Алексей Консовский — счастлив. Влюблен в свою разноглазую (один глазок карий, другой — голубой) жену — очаровательную Веру Алтайскую. Начали снимать фильм «Лермонтов», и Консовский — Мишель Лермонтов — счастлив. Здесь, за горами, за пять тысяч километров от Москвы.

Менглета пригласили на роль князя Васильчикова, значит, и детфильмовцам Менглет нужен.

Васильчиков — кавалергард. Менглет в пору поголовного увлечения «конным спортом» конником не стал. Но в кино вскочить на коня должен был не Менглет, а князь Васильчиков, и Васильчиков Жорик, спросив, с какой стороны подходить к лошади и какую ногу вдевать в стремя, вскочил в седло… и поскакал!

— Жорка на Жорке! — хохотали актеры. (У послушной спокойной лошадки была кличка Жорка.)

Пришла весна 1943-го. На Ленинской вновь зацвела белая акация, воздух был одурманивающе сладок. Шумели весенние ливни, арыки наполнились белыми лепестками… Белели вершины гор… Менглет отснялся в «Лермонтове», и мысли о фронте — не театральном, а таком, где убивают всерьез, — вновь охватили его. Как туда попасть?

Ширшов в первый же день войны побежал в военкомат. О его патриотизме писали в газетах, передавали по радио — а театр Ширшова не отпустил! И теперь Сашка снимается на «Союздетфильме» в картине «Железный ангел»… воюет на кинопленке. Его теперь уже из Сталинабада ни за что не отпустят. Но Ширшов на фронте все-таки побывал. С таджикской фронтовой театральной бригадой порох нюхал! «Бомбили на Волховском фронте — жуть! Думали, хана! — не вернемся!» Ширшов был во время прорыва блокады Ленинграда на Черной речке. Пел свои песенки на лютом морозе и в теплых дымных землянках… С бригадой таджикских артистов Ширшова из театра — отпустили!

Бригада вернулась. Новую послать не торопились. Почти месяц до Москвы, почти месяц — обратно. Накладно.

В одну из бессонных ночей Менглета осенило! Надо создать постоянно действующий — до конца войны, без возвращения на отдых в Сталинабад — таджикский фронтовой театр! У казахов фронтового театра нет! Из Ташкента — только бригады артистов выезжали. А таджики пошлют на фронт свой фронтовой театр! Может быть, и до Сталина дойдет… «Спасибо Таджикской республике», — скажет Иосиф Виссарионович. Если все это втолковать Протопопу — разрешение на создание театра Менглет получит! Протопоп — за «фронтовой театр Таджикистана». Сталин его лично может поблагодарить: «Спасибо, Дмитрий Захарович». И таким путем, таким путем Менглет — организатор и… главный режиссер таджикского фронтового театра — попадет на фронт!

Идти к Протопопу надо немедленно. Но сначала для себя решить, из кого формировать театр. Ширшов снимается — обойдемся без него! Бендер — непременно. В Театре имени В. Маяковского почти не занят, а у таджиков в бригаде конферировал — остряк и стихотворец, пригодится. Его жена? «Похищение Елены» отыграли, в «Нашествии» ее заменит Косогляд. Тезка его дочери — актриса комедийная. А фронтовой театр должен быть театром… веселым! Не призывать «громить врага» — это и без них знают, — а развлекать, веселить, радовать!

Галя Степанова? Ее отпустят! Если Менглет — Незнамов уедет, «Без вины…» — отпадают.

Программа театра? Спектакль-концерт должен быть музыкальным! Из Воронежской оперетты возьмем Гордона. Староват, но прекрасный голос. И только что разошелся с молодой женой. А кто композитор и музыкант? Вагнер! Не правнук Рихарда — немца, а польский еврей — Генрих. И кто это выдумал: польские евреи — низкорослые? Генрих — роста выше среднего. С гордым носом и бархатными очами в загнутых ресницах, и всегда выглаженный и начищенный. Он молод и талантлив. Композитор и виртуоз-музыкант: фортепияно, аккордеон… да что угодно! Вагнер им заменит оркестр. А вести концерт должны артистки… девушки… невесты тех, кто воюет.

Комик?… Конечно, Мирбобо Зияев! Покладистый парень и потрясающий артист. Не менее одаренный, чем Костя Мусин: едва Мирбобо на сцене — сразу хохот!

«Завтра пойду к Протопопу. Прихвачу с собой „похищенную Елену“ и „Кручинину“, и втроем — двинем!» — решил Менглет и первую за многие месяцы ночь спал крепко.

Глава 16. Идеальных людей не бывает

Первый визит Менглета к Протопопову не дал нужного результата.

Нельзя оголять театр. Заняты в репертуаре. И прочее.

Уйдя из белоколонного домины (ЦК партии — лучшее здание в Сталинабаде), Менглет выдал трехэтажный мат и сказал сопровождающим его лицам:

— Мы условились, что ты, Майка, когда я буду наседать на Протопопа, закинешь ногу на ногу и улыбнешься. А ты уселась как манекенщица на приеме у зубного врача, ноги Протопопу не показала и ни разу не улыбнулась! А ты, Галка!… Жорик опять выматерился, но теперь пятиэтажно. — Совсем обалдела! (Жорик произнес другое слово.) Мы условились, что ты наденешь платье с открытым воротом и короткими рукавами! А ты?! Костюм… английский напялила?!! С орденом?!! Нужен Протопопу твой «Знак Почета» — как собаке здрасьте. Протопоп — все-таки мужчина! Ему любопытно на твои толстые плечи смотреть, а не на орден!

— Ты нас просил, — сказала Галя, — на время организации фронтового театра разрешить тебе употреблять неприличные выражения. Ты говорил, что это тебя раскрепощает и еще какие-то глупости. Мы с Майкой — согласились!

— Королева терпит, а вы — завянете?

— Мы согласились! — сказала Майя.

— Для дела — мы согласились. И пока шли в ЦК, а ты беспрерывно матерился — терпели. Но я тебе, как член партии, еще утром заявила, чтобы ты не смел при мне называть первого секретаря Протопопом. А ты опять за свое! Протопоп — церковный чин, вроде архиерея, а Дмитрий Захарович — первый секретарь.

— Я больше не буду! — сказал Жорик.

— Слово честного человека?

— Слово честного человека, — сказал Жорик. Тогда завтра мы опять пойдем к Дмитрию Захаровичу! И я надену платье с глубоким вырезом!… Хотя еще рано, можно простыть — но ради дела надену!

— Не простынешь! — сказал Жорик. — Апрель в Сталинабаде жаркий.

Через неделю непрестанных атак — платье с глубоким вырезом, нога, закинутая на ногу, — доводы Менглета заставили первого секретаря сдаться! Дмитрий Захарович дал добро на создание фронтового театра.

Солнце жгло. Благоухала акация. Гремели ливни. Советская Армия, перейдя в наступление, освобождала город за городом. «Добро», вырванное у Протопопова, действовало безотказно.

Директор будущего театра Марк Зиновьевич Фрейдин занялся финансовой стороной дела. Георгий Павлович Менглет — художественной. Организаторский талант Менглета вновь проявился в полную силу. Первое — репертуар! Требуются авторы. Где искать их? В Ташкенте Борис Ласкин, автор песни о «Трех танкистах», талантливый комедиограф и ростом — баскетболист. Надо вызвать его. Огненно-рыжего Колю Рожкова вызывать не понадобилось. Он был здесь, на «Союздетфильме», сам пришел! Скетчи, песни, конферанс — авторы (Ласкин и Рожков) писали совместно и поодиночке в завидном темпе, актерами обсуждались, авторами дорабатывались.

А кто поставит спектакль-концерт? Главный режиссер «Союздетфильма» Сергей Юткевич — мастер не только кинематографии, но и малых эстрадных форм. «Старику недавно исполнилось тридцать восемь…» -вздохнул Юткевич с подтекстом (мол, занятость предельная, а годы преклонные). «Старик» в серых брюках, синем пиджаке с желтым нарциссом в петлице, убив своей элегантностью, отказом не убил — согласился. Художник Д.И. Власюк взялся оформить спектакль-концерт. Но Менглету этого показалось мало. Он отправился к художественному руководителю эвакуированного в Ташкент Ленинградского театра комедии Николаю Павловичу Акимову: попытка не пытка, а ехать недалеко. Маленький, скептический, востроглазый Акимов, искоса взглянув на Менглета, помочь не отказался.

Витя Бибиков в больнице — депрессия, а то бы Жорик и его привлек… Но грустить о Вите было некогда.

Спектакль-концерт назвали «Салом, друзья!». Вели его девушки. Это был как бы множественный конферанс. Платья сшили по эскизам Акимова. Но кто придумал придать девушкам облик невест? Возможно, Юткевич и Акимов вместе. Никаких украшений (серег, колец, ожерелий), белые шелковые платья до полу (сзади «молния»), ворот по шее, рукава с гребешками (до локтя), а за поясом у каждой платочек (синий, красный, желтый, зеленый, оранжевый…). По ходу концерта платья должны были трансформироваться, у некоторых актрис юбки были съемные.

Мелодии Генриха Вагнера легко запоминались, но лишь у Королевой был отличный слух, остальные «невесты» в белых платьях фальшивят, а «невестам» фальшивить нельзя! Надо репетировать!

Яша Бураковский оказался превосходным завпостом. А его женитьба на Ольге Митяшиной для фронтового театра — удачей.

Митяшка едва появилась в Сталинабаде, все в нее — как когда-то в Русанову — влюбились. Не красавица но прелесть. Льняные кудри по плечам, на солнце светятся. Скуластенькая — из Сыктывкара. Тоненькая. Улыбнется — все отдать мало.

Девятнадцать лет… Сыграла в «Русских людях» К. Симонова шоферку Валю. Заменили… Отпустили вместе с Яшей во фронтовой театр.

При Митяшке Жорик не сквернословил.

Спектакль-концерт «Салом, друзья!» Управление по делам искусств приняло без возражений. Собрались у Степановой. Над тахтой — шелковое сюзане, у тахты — шкура снежного барса, подарок Мыколы. Пили сухое вино. Жорик не вытерпел:

— Дайте мне зеленого чая! Смотреть на вас противно, а в горле першит!

Галя налила Жорику в пиалу кок-чай. Менглет посмотрел на пятнистую шкуру:

— Подарок Мыколы?

Да. Он его сам застрелил. — Румянец Гали стал слегка гуще. — Я никогда не скрывала своих дружеских отношений с Николаем Арсеньевичем, но не будем больше о нем говорить. Он пройденный этап.

Бендер сказал:

— Мы поговорим о Менглете. Принято?

— Единогласно! — сказала Галя.

— Он не человек! — сказал Бендер.

— Вот как? — засмеялась Королева. Бендер поймал ее руку, поцеловал.

Прошу прощения, Валенька, но истина всего дороже! Менглет — гомункулюс. Его вырастили в колбе! Но великий ученый, Бендер хлебнул вина, — равный Мечникову, Менделееву, Вернадскому и Павлову, вместе взятым, допустил маленькую ошибку.

— Какую? — спросил Менглет.

— Ученый, намереваясь создать в колбе идеального человека, забыл, что идеальных людей не бывает. У каждого есть какой-нибудь недостаток — у тебя нет! Ты не человек.

— Шурик, это грубая лесть, — сказала Галя.

— Нет, это жестокая правда.

Бендер налил в чистый стакан вина, протянул Жорику:

— Выпей! Капельку! Программа принята, на днях выезжаем — выпей за нас, твоих сподвижников!

— Не могу! — ответил Жорик.

— Дикого твоего… освободили… Он уже не «враг народа», а первый артист Театра имени Вахтангова… За нас выпить не можешь — выпей за Дикого!

— Ты провокатор! — сказал Жорик.

— Выпей капельку за Дикого! — сказал Бендер.

— Не могу, не могу! — сказал Менглет.

— Все ясно, — сказал Бендер. — Коля Волчков тоже непьющий, но за Дикого Волчков бы выпил… капельку. Ты не можешь.

— Не могу!

— А почему?

— Так устроен мой организм.

— Это верно! — согласился Бендер. — Ученый, вырастивший тебя в колбе, забыл, что гомо сапиенс пьет не только воду, но и горячительные напитки. Я — пью. Я гомо сапиенс. Ты — гомункулюс! Выпив хотя бы каплю спиртного, ты взорвешься, исчезнешь, испаришься!

— Может быть, — сказал Менглет.

Не может быть, а точно! И ты об этом догадался? Умен — догадался. И, беспокоясь, что другие догадаются, придумал, чтобы никто не сомневался, что ты обыкновенный человек… ты придумал…

— Что я придумал?

— Кстати и некстати ругаться матом!

Все расхохотались.

— Русский человек не обходится без мата. Ты — гомункулюс — материшься, чтобы никто не сомневался, что ты русский человек!

— Мой прадед по отцу — француз, — сказал Менглет.

— Но это еще надо доказать, а вот в том, что ты гомункулюс, — доказательств не требуется!

…В шутке пьяного Бендера, мне кажется, была капля истины. Когда после премьеры «Интермедий» Жорик отказался выпить со всеми — он себя ото всех как бы отдалил. А выругавшись трехэтажно — приблизил.

Комсорг тогда сказал ему:

— Ты это брось!

Но был, как и все, хотя и шокирован, но доволен — не идеальный Жорик человек, не во всем ему подражать следует.

…Самое трудное было — сказать об отъезде на фронт Екатерине Михайловне.

Но каким— то образом мама сама все узнала (Королева не говорила) и принялась стирать и наглаживать сорочки, носки, кальсоны -все необходимое.

— Мама, в Москве нам выдадут полное солдатское обмундирование, — говорил Жорик.

— Чтоб вы пропауи! — сердилась Екатерина Михайловна. — Что вам выдадут, я не знаю, а исподнее у тебя доужно быть чистое.

— Ты будешь получать мой паек — литер «Б». Хлопковое масло, может быть, и сливочное, муку и повидло. У Валентины паек поменьше, но мука в нем тоже есть.

— Валя могуа бы с дочерью остаться!

— С Майкой останешься ты и папа.

— В кого ты такой уродиуся?!

— В тебя, мамочка! — ответил Жорик. — Меня, как и тебя, не переспорить.

Екатерина Михайловна умолкала. Она не хотела, чтобы Жорик уезжал из Воронежа в 1930-м, отъезду в Ленинград в 1936-м не противилась, но исстрадалась, когда Жорик в 1937-м отправился к «басмачам»!

Попав в Сталинабад, она убедилась: «басмачи» — народ славный, доброжелательный, стало быть, ее опасения были напрасны. Теперь Жорик уверяет: на передовую их не пошлют. А в «четвертом эшелоне» от «фрицев» — далеко. Конечно, бомбежки. Но в Сталинабаде — землетрясения. От Жени вчера пришла треуголка — он жив и здоров… А в глубоком тылу Жорика стыд заел. Это ей давно ясно-понятно…

При расставании с младшим сыном Екатерина Михайловна шутила.

Провожая старшего, тоже не плакала. Павел Владимирович держался молодцом. Плакала Майка — она привыкла к родителям.

Глава 17. «Актер — лицо действующее»

Фронтовой театр исколесил много дорог, закончив свой путь в Румынии весной 1944 года. «Салом, друзья!» пользовался колоссальным успехом. Начинали представление две главные «хозяйки» концерта (всего «невест» было восемь): Шагодат Сидикова и Галина Степанова. Выбор Юткевича был не случаен. В одинаковых платьях к зрителю выходили представительницы двух национальностей, ярко противоположные друг другу.

Шагодат Сидикова — смуглая, чернокосая, миндалевидный разрез глаз, ослепительная улыбка… И голубоглазая, вальяжная, белолицая Степанова с нежным румянцем на щеках. Ей бы кокошник в жемчугах, а Шагодат — согдийской принцессе — корону из серебра! Дружное «ах!» раздавалось на выход двух красавиц. И зачин концерту был дан!

Изящность всего представления — конечно же заслуга Юткевича.

На подмостках — певец. Фрак, лакированные туфли, вид самый расконцертный! Но вот беда — он поет только под рояль, а рояль не привезли! «У нас свой рояль!» — восклицает Степанова. Девушки надевают белые перчатки (на каждой три черные полосы — аппликация), становятся рядком и вытягивают сдвинутые руки — получаются белые и черные клавиши. Певец недоверчиво трогает пальцами «клавиатуру»: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си!» — отзываются девушки, аккомпанируя себе на «живом рояле». К сожалению, рояль часто фальшивит.

«Невесты» вели программу. Мирбобо Зияев и Александр Бендер «мешали» им. Кажется, помехи не были запланированы, а родились импровизационно.

«Актер — лицо действующее» — так назвал Г.П. Менглет свою книгу (М., ВТО, 1984). Отрывок из книги под заголовком «Из фронтовых записок» был опубликован в сборнике статей, воспоминаний актеров-фронтовиков «Нам дороги эти позабыть нельзя» (М., ВТО, 1985). С небольшими купюрами отрывок этот я предлагаю читателям. Но! С согласия Георгия Павловича я буду прерывать им написанное в 1980-х годах зарисовками, основанными на рассказах Менглета более позднего времени, иногда добавляя и от себя то, что мне известно о Менглете и о его фронтовом театре.

Итак — поехали!

«Перелистываю страницы записных книжек и дневников, которые очень нерегулярно и скупо вел во время наших фронтовых поездок, и перед глазами встают города, знаменующие наступление Советской Армии, армейские будни Первого фронтового театра Таджикской ССР, художественным руководителем которого мне посчастливилось быть. Да, посчастливилось! Именно так я ощущал возможность быть там, где решалась судьба нашей страны, служить тем, кто защищал нашу свободу. Уверен, что так же думали и чувствовали все мои товарищи по театру.

Нести бойцам радость, смех, заряд бодрости, энергии — такую задачу мы ставили перед собой. Чтобы осуществить ее, мы пригласили авторов, чувствующих юмор и шутку, артистов, наделенных способностью весело, заразительно существовать в условиях, предложенных драматургами, и не теряться в реальных обстоятельствах жизни.

Нельзя сказать, что наше мнение разделяли все. Были и сторонники репертуара, в котором бы тема войны отражалась впрямую, предлагавшие играть в военной форме.

Но мы настойчиво отстаивали свою точку зрения. И, как оказалось, поступили правильно. Когда мы показывали свой спектакль-концерт «Привет, друзья!» («Салом, друзья!») командующему Центральным фронтом К.К. Рокоссовскому, он одобрил нашу «мирную направленность».

— Хорошо, что на сцене не стреляют, — сказал Константин Константинович. — Мы это делаем лучше. Зато такая веселая, оптимистическая программа воспламеняет дух.

Этого— то мы и добивались. Это и определило тематику и стиль нашего театра».

Прерываю Георгия Павловича, он рассказал о встрече с Рокоссовским так, но не совсем так.

Перед концертом актерам сказали: «Командующий никогда не опаздывает. Смотрите, чтобы не было задержек». Рокоссовский прибыл за пять минут до назначенного срока. И концерт начался тут же (ширмы стояли на сцене, актрисы надели белые платья загодя).

Командующий Центральным фронтом сидел в первом ряду, изредка лишь слегка улыбался, не смеялись и генералы, наполнявшие зал.

Убегая за ширмы, «невесты» шушукались: «Провалились! Не нравится! Не смешно…» И, впиваясь глазами в щели между ширмами, разглядывали Рокоссовского. До чего же этот невозмутимый «бог войны» красив!

По окончании концерта Константин Константинович несколько раз ударил в ладоши. Аплодисменты зала последовали за его вежливыми хлопками.

Зал опустел. Рокоссовский и несколько генералов остались.

Жорик сполз со сцены. За ним и все актеры.

Жорик подошел к командующему.

Тот протянул ему руку и… отрекомендовался:

— Константин Константинович Рокоссовский.

Актеры чуть не лопнули от смеха, загнанного вовнутрь — а то Жорик не знает, кто это возвышается перед ним!

— Георгий Павлович Менглет, — ответил Жорик и пожал протянутую ему руку.

Командующий, выяснив, что Жорик — художественный руководитель театра, лестно отозвался о концерте, сказав, что «такая веселая, оптимистическая программа воспламеняет дух» (или что-то в этом роде), и поинтересовался, кто играл в сценке «Поймал языка!» бахвала-тыловика, выдающего себя за героя-разведчика.

— Я… — как бы извинился Жорик.

— Не узнал… — тоже как бы извинился Рокоссовский.

— У меня на носу был… нос… большой… и усы… полумаска на резиночке…

Рокоссовский кивнул:

— Прекрасная сатира… Никогда я так не смеялся.

Все актеры облегченно вздохнули. А Рокоссовский сказал, что он оставляет театр при Центральном фронте.

«Мы отказались от одного ведущего. Вел спектакль весь коллектив (иногда — его женская половина). „…“ На приеме открытого общения со зрителем строился весь спектакль. В нем были розыгрыши, актеры появлялись среди зрителей, обращались то к одному, то к другому бойцу. Была, например, такая сцена. К девушке подходила другая, растерянная, чем-то обеспокоенная, и что-то шептала ей на ухо. Потом сообщалось, что актер, занятый в следующем номере, еще не приехал — видно, где-то в пути задержался наш второй грузовик. Вполне правдоподобная ситуация во фронтовых условиях.

— Наш герой — лейтенант, летчик, — объяснила ведущая. — Может быть, кто-нибудь из вас заменит его? Среди бойцов слышались смех, шутки. На сцену пытались кого-то вытолкнуть. Он упирался. Начиналась веселая возня. Тогда актриса сходила со сцены, шла между бойцами, отыскивая подходящую замену артисту, и «наталкивалась» на меня. Я был без грима, в потертой гимнастерке, с полевыми погонами — как все. Я отнекивался, смущался, бойцы меня подбадривали, а потом, поняв розыгрыш, долго хохотали и аплодировали».

Сюжет пьески «Спасибо за внимание» незамысловат. Лейтенант приезжает с фронта к своей невесте, а соседям хочется поговорить с фронтовиком, и под разными предлогами они то и дело приходят к девушке. Только лейтенант протянет руки, чтобы обнять любимую, — кто-нибудь из соседей тут как тут! Срок побывки истекает, лейтенанту нужно уезжать. «Спасибо за внимание», — говорит в финале польщенный вниманием, но все же огорченный лейтенант. Ему так и не удалось побыть с любимой наедине…