Амплуа - первый любовник

Возможно, сроки подпирали. Параллельно с «Измайловой» Лескова — Шостаковича Немирович еще «Травиату» Верди и Дюма-сына готовил — тоже к 15-летию. Быть может, в Музыкальном театре помещения недоставало. Не знаю. Но хорошо помню (я живой свидетель-слушатель) неистовую, яростную музыку Шостаковича. В дни репетиций оркестра она врывалась во все комнаты нового здания. В киноаудиторию не долетала. Репетировать Дикому свою «Мценскую леди» — не мешала и не помогала.

Слушал ли Георгий Менглет оркестровые репетиции оперы? Бегал ли тайком, как иные диковцы, в большой зал нового здания? Георгий Павлович этого не помнит. Заходил ли Алексей Денисович послушать оркестр — не знаю. Возможно, и слушал. Ведь Немирович его учитель! И любимый, и почитаемый! Вспоминая о своем пребывании в Художественном театре, Дикий, следуя понятию о рангах, принятых в то время, первым всегда называет К.С. Станиславского. Но вспоминает Дикий больше о Немировиче, о его режиссерских работах, о его «показах». Быть может, Алексей Денисович не желал слушать музыку Шостаковича из боязни! А вдруг-де интерпретация молодым композитором драмы Катерины Измайловой повлияет на его — диковское — решение этой же темы?

Алексей Денисович был не из боязливых… Быть может, он хотел вступить в единоборство с учителем? И своим драматическим спектаклем, разыгранным силами двадцатилетних, — положить на лопатки мастера? Немировича вкупе с Шостаковичем и его оперой? Вопросы остаются без ответа. Дикий (тут вопрос неуместен) конечно же знал о готовящейся премьере «Измайловой» у Немировича.

Еще 22 января 1934 года опера была поставлена в Малом оперном театре Ленинграда. Дирижер С. Самосуд, постановщик Н. Смолич, художник Д. Дмитриев. Все они (во главе с Д. Шостаковичем) сочувствовали Катерине Львовне и поднимали душевную драму до «социального протеста». Алексей Дикий тоже к своей Катерине пытался вызвать «глубокое сочувствие»… Но кому предлагали сочувствовать все вышеуказанные лица и Алексей Дикий? Женщине, «ради права любить по своему выбору» убивающей четырех человек: свекра, мужа, племянника мужа — мальчика и соперницу, семнадцатилетнюю девчонку?

…Еще не была кардинально пересмотрена русская история. Иван Васильевич IV — параноик, садист, некрофил — еще не был именован прогрессивным, беспорочным «Великим Государем»! Еще не вышел на экран фильм «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна, где опричники представлены эдакими лихими комсомольцами (правда, с голубым оттенком), а палач Малюта Скуратов — бесстрашным воином и добряком! Но уже — ради исторической необходимости — было совершено в Екатеринбурге групповое убийство беззащитных людей (в их числе — четырех девушек и мальчика-подростка). Преступлений советской власти уже было без счета!

Алексей Дикий, быть может бессознательно, вступил в первую шеренгу мастеров искусства, на примере прошлого оправдывавших современную жестокость (как социальную необходимость).

Катерина Львовна отравляет восьмидесятилетнего свекра. Туда ему и дорога! Он купец — классовый враг, а Горький сказал о классовых врагах — «кулаках»: «Если враг не сдается — его истребляют» («Правда», 1930, 15 июня).

Муж Катерины вернулся не вовремя из отлучки и пугает ее «бойлом». Она угощает его отравленным чаем — не подействовало сразу. Катерина Львовна ударяет его по голове бронзовым подсвечником и с помощью Сергея душит его. Прикажете жалеть? Как бы не так! Мало того что он купец, представитель «темного царства», он еще импотент! Двадцать лет с первой женой прожил — детей не нажил, овдовел, на «бедной девушке» женился, и теперь ее «неродицей» из-за его слабости зовут. Два убийства остались безнаказанными, свекор поел на ночь грибков с кашицей — и помер. Его похоронили. Муж — пропал бесследно. Катерина стала «пухнуть спереди», ее допустили «к делам» — скоро ее мечты сбудутся, она станет женой Сергея. Но тут снова напасть: приезжает со старухой бабкой (А. Миропольская) совладелец и наследник мужа, мальчик Федя (Н. Тихомирова). Катерина, повалившись грудью на больного ребенка, с помощью Сергея затыкает ему рот подушкой.

Каторжник Сергей глумится над своей бывшей любовницей. (Менглет глумился так, что всем было ясно: Сергей ненавидит Катерину за то, что она вовлекла его в цепь преступлений.) «Щеголь» — «аристократ» среди каторжников, — он изменяет ненавистной «купчихе» сначала с солдаткой Феоной (И. Сафонова), потом с семнадцатилетней Сонеткой (Л. Бергер)…

И в финале — действие происходит на пароме при переправе через Волгу — оскорбленная, уже полубезумная Катерина бросается на Сонетку и одним махом перекидывается с ней за борт парома. Обе тонут…

Инсценировали очерк Лескова студийцы Л. Петрейков и Е. Кошелев, Дикий помогал. К тексту Лескова все трое отнеслись с предельным уважением. Добавления были тактичны и общей картины не меняли.

В спектакле Дикий во многом с Лесковым вступил в явное противоречие. У Лескова Катерина Львовна — аж досиня черная брюнетка. Люся Горячих по решению режиссера вытравляет свои темные волосы до цвета льна! У Лескова Катерина Львовна и до встречи с Сергеем — женщина очень приятная… Дикий говорил (повторяя неоднократно): вначале она «михрютка безбровая». В первой картине Люся и появлялась «безбровой михрюткой». Но в сцене «Под яблоней» она была уже почти красавицей — темные брови, сверкающие глаза, алые (исцелованные) губы. Актриса перегримировывалась. Лесковский Сергей — тоже брюнет. Сергей — Менглет (ну просто невероятный красавец) раскидывал на подушки кудри золотистые (парик). Противоречия несущественные, и вряд ли Лесков на них посетовал бы.

Но далее! И музыкой (композитор не Д. Шостакович, а Л. Меерович), и дарованием молодой актрисы режиссер Дикий всячески подчеркивал бессребреность Катерины, ее безоглядную любовь к Сергею (Сергея — Менглета не любить было нельзя), безысходность ее судьбы, в которой лишь через убийства можно достичь счастья.

Повесть Лескова — а «Леди Макбет Мценского уезда», конечно, повесть — названа автором очерком?! И подписана никому не известным Стебницким (Стебницкий — ранний Лесков). Определяя жанр, автор подчеркивал — это не вымысел, а нечто реально произошедшее.

Автор очерка не сочувствует Катерине, не оправдывает ее, а бесстрастно живописует ее злодеяния. Да, натура у нее страстная, но разве это оправдание? И разве можно путем убийств достичь счастья?

«Чем будете удивлять?» — постоянный вопрос Дикого ученикам.

Катерина Измайлова — Горячих удивляла своими истинно шекспировскими страстями.

Сергей — Менглет не был шекспировским героем (Макбета, Гамлета, Отелло Менглет никогда не играл). Но именно поэтому чувства Сергея — Менглета были понятнее, доступнее нешекспировским героям (и героиням), заполнявшим зрительный зал.

Он был — свой! И сегодняшний, а не из прошлого. Он не хотел никого убивать — обстоятельства заставляли. Ему сочувствовали, то есть разделяли с ним его чувства.

Сергей — Менглет не «талантливо играл» раскаяние. Он каялся перед народом и отчаянно рыдал — искренне! Конечно, его трудно было простить, но его жалели, Катерине — Горячих дивились и ужасались!

…На другой день после премьеры Горячих и Менглет, как говорится, «проснулись знаменитыми».

Во всех рецензиях, а их вышло немало, сначала говорили о Катерине — Горячих, потом о Сергее — Менглете, втором по значению действующем лице. Девочки бегали смотреть «Сергея — Менглета» и говорили только о нем!

Мария Федоровна Андреева (она тоже когда-то была «девочкой»), сочувственно улыбаясь, поздравила Менглета с творческой победой!

С чем Андреева поздравила Горячих — не знаю. Мария Федоровна Люсю с ее точеной шеей не слишком жаловала…

…Премьеру отыграли 2 декабря 1935 года, а ранее, летом того же года, Валя Королева родила дочку.

Ее назвали весенним, радостным, советским именем — Майя.

Глава 3. Шаги Командора

Итак, Майка родилась 8 августа 1935 года, премьеру «Леди Макбет Мценского уезда» отпраздновали 2 декабря того же года, а 1 декабря 1934 года в Ленинграде убили Кирова. «В огороде бузина, а в Киеве дядька!» — скажут мне. Какое отношение имеет убийство первого секретаря Ленинградского обкома партии к студии Дикого и к семейным делам Менглета? Представьте — косвенное, но имеет!

После убийства Мироныча его место занял Андрей Жданов, товарищ интеллигентный, знаток искусства и музыковед. Ждановская метла лихо заработала в Ленинграде, выметая из города вместе с партийцами высших чинов, интеллигентов (благородного происхождения), всяческих музыковедов и прочих служителей искусств.

В метельные ленинградские дни Галя Степанова (толстуха кухарка из «Мценской леди») принесла на репетицию московскую газету, в которой был опубликован список… расстрелянных «по Москве» шпионов-диверсантов, причастных к убийству Кирова и пробравшихся к нам частично через Финляндию, а частично через Польшу (?!).

Обычно румяная Галя была мертвенно-бледна, и в голубых ее глазах застыли страх и недоумение. С тремя из шпионов-диверсантов она училась в одном классе в лосиноостровской «опытно-показательной» школе. Их расстреляли по приговору тройки в двадцать четыре часа. «Конечно, ребята не виноваты, лес рубят — щепки летят. И к тому же я с ними несколько лет не встречалась. Их могли завербовать», — шептала Галя.

Газету она показала лишь ближайшей подруге, как на грех, она тоже училась в одной школе с диверсантами. Жорику Галя газету не показала… И возможно (будучи аполитичным), он список расстрелянных «по Москве» в тот день не видел… Но не в этот день, так на другой — он узнал… Что?! Среди шпионов-диверсантов оказался и Павел Васильев — не поэт Павел Васильев (его расстреляли позже), а драматург Павел Владимирович Васильев, из общества политкаторжан. Его пьесы шли в Историко-революционном театре при обществе политкаторжан (и старых большевиков), где временно худруком был Андрей Павлович Петровский. В одной из пьес П. Васильева Жорик играл маленькую, но все-таки рольку! Чтобы дать Жорику подработать, Петровский занимал его в своих спектаклях в Историко-революционном театре и в Театре сатиры, худруком которого тоже был он.

…Расстрелы продолжались. «По Москве», «по Ленинграду», по всем столицам республик Советского Союза.

За рубежом начались протесты. Алексей Максимович Горький дал отпор буржуазным писакам. Он сказал: «Нужно истреблять врага безжалостно и беспощадно, нимало не обращая внимания на стоны и вздохи профессиональных гуманистов» («Правда», 1935, 2 января).

Историко— революционный театр был расформирован. Общество политкаторжан разогнали: кого в каторгу, кого в ссылку. Мария Федоровна Андреева ходила с черными подглазницами. Она сильно сдала и, бывая на репетициях «Леди», часто клевала носом -возможно, ночами не спала.

Старик— тесть Жорика Григорий Васильевич Королев был намного старше тещи, часто отлучался из дома, уезжал незнамо куда… Но пока за ним не приходили.

— Вот теперь-то Менглет от своих политкаторжан смоется! Бросит свою «Королёву-королеву» как пить дать!

Успех всегда сопровождает зависть. Зависть сопровождала Менглета с его первых шагов по сцене.

Жорик Королеву не бросил. От зачумленных политкаторжан не смылся. И с увлечением репетировал Сергея. Фатализм? Бесстрашие? Долг? Супружеская, отцовская любовь?

Так или иначе, в семье Менглета трещины не образовалось.

А что же Алексей Денисович? Быть может, он решил избавиться от Менглега и от Галины Степановой? Ведь «кадры» не только решали все. Они знали все — про всех!

Дикий никаких оргвыводов из этой ситуации не сделал. И Мария Федоровна по-прежнему любовалась румянцем Гали (он вновь появился) и ласково разговаривала с Жориком.

Григорий Васильевич Королев стал ночевать дома — «черный ворон» его не заклевал.

Театр— студия Дикого отчалил от Дома ученых и пустился в самостоятельное плавание. «Интермедии» и «Мценскую леди» играли в помещениях Театра Революции, Театра сатиры, в Еврейском театре (на Малой Бронной) и по клубам. Удивленного зрителя всегда хватало!

Но! Скоро пришлось удивляться студийцам и Дикому.

«Москва, Кремль, 17 января 1936 года» оповестили «об образовании Всесоюзного комитета по делам искусств» — «в связи с ростом культурного уровня трудящихся» и т. д. и т. п. (председатель П.М. Керженцев, заместители Я.О. Боярский, Б.З. Шумецкий).

Меня опять спросят: «А при чем здесь студия и Алексей Денисович? А при том, что новая метла — „Всесоюзный комитет“ (раньше обходились без него) — начал подметать „по Москве“ театры! Вымели-прихлопнули „так называемый МХАТ 2-й“ (один из создателей его — Алексей Дикий). Почему прихлопнули? А потому, что „…радостная, счастливая жизнь трудящихся нашей Родины, завоеванная под руководством вождя народов товарища Сталина, влечет за собой неизменно растущую потребность масс к высокому полноценному искусству“ („Советский театр“, 1936, № 3).

«Так называемый МХАТ 2-й» этим требованиям не удовлетворял! Не удовлетворяли и многие другие театры. Например, Театр имени ВЦСПС, где Алексей Денисович был худруком (кроме студии, у Дикого на плечах был и этот — неудовлетворительный — театр). Дикий ходил к Швернику — объясняться! Не помогло! Не помогли и спектакли Дикого в Театре имени ВЦСПС: «Матросы из Катарро» (Ф. Вольф, обработка В. Вишневского), «Вершина счастья» (Дос Пассос), «Вздор» (В. Финк), «Девушка нашей страны» (Мики-тенко), «Глубокая провинция» (М. Светлов). «Лучшая режиссерская работа из всего, что я видел за свою жизнь в театре», — писал о спектакле Дикого «Глубокая провинция» небезызвестный В. Катаев. Не помогла «Провинция», и вышеперечисленные спектакли не помогли. Закрыли Театр имени ВЦСПС. Актеров рассовали кого куда — по другим театрам, а кого вымели и на улицу.

Далее!

«Сумбур вместо музыки» («Правда», 1936, 28 января).

«Некоторые театры как новинку, как достижение преподносят новой, выросшей культурно советской публике оперу Шостаковича „Леди Макбет Мценского уезда“. („Преподносили“ оперные театры „Катерину Измайлову“, но оговорка не случайна. — М. В.) Услужливая музыкальная критика превозносит до небес оперу, создает ей громкую славу. Молодой композитор вместо деловой и серьезной критики, которая могла бы помочь ему, выслушивает только восторженные комплименты. „…“ В зверином облике представлены все — купцы и народ. Хищница купчиха, дорвавшаяся путем убийств к богатству и власти, представлена в виде какой-то „жертвы“ буржуазного общества. Бытовой повести Лескова навязан смысл, какого в нем нет».

Статья в «Правде» редакционная, но все знают, писал ее музыковед Жданов — ленинградская «метла». С последними словами «метлы» нельзя не согласиться, но весь этот разнос — почему? Наверное, дали понять: перестарались, голубчики. Великий вождь и партия индивидуальных убийств не поощряют. Приговоры без суда и следствия законны. Массовый террор — это да! А убивать, травить по своему усмотрению никому не дозволено, тем более — «хищнице купчихе».

Ну а как же Алексей Денисович с его бескорыстной не «хищницей», а «жертвой», купчихой — Горячих и с ее обольстительным любовником — Менглетом?

Спектакль незаметно сходит с репертуара. Взамен его гоняют по театрам и клубам «Бедность не порок» А.Н. Островского (третий спектакль студии) с в общем-то симпатичными купцами. Дочь купца-самодура (но не зверя) играла Зина Карпова.

Очаровательная Зиночка, «Манон Леско» студии, сочинение аббата Прево она, думается, не читала, а если бы прочла — не обиделась. Счастливый ее вниманием Драгунский говаривал: «У Зины животик, как раковинка». Зина молча улыбалась.

О, как ужасна ее дальнейшая судьба! (Простите! Этот вопль здесь совсем ни к чему. Так, случайно вырвалось.) Зина была притягательна необычайно, и многие студийцы на нее поглядывали. Поглядывал на Зину и Жорик!

Но, расставшись с Драгунским, Карпова сошлась с Алексеем Кашутиным… А своих избранников первые месяцы она любила горячо и потому на умильные взгляды Менглета отвечала ледяным взглядом. Зина была очень хороша в роли Любови Гордеевны.

На масленичном гулянье Менглет появлялся на сцене вместе с толпой молодцев-ряженых. И когда другие молодцы (ряженые и не ряженые) отдирали приклеенные к подносу пряники (их приклеивали специально, чтобы на другой спектакль хватило), сладкоежка Жорик — забыв о пряниках — пожирал глазами Любовь Гордеевну. Однажды Василий Осипович Топорков его спросил: «Ты что, влюблен, что ли, в Карпову?» «Нет, — ответил Жорик. — Я молодец из соседнего дома, влюблен в Любовь Гордеевну! Разве нельзя?» — «Можно! — расхохотался Топорков. — Можно!»

Жорика тянуло к Зиночке, но менять Валю на другую женщину он не собирался. Можно найти — не в Зине, конечно, — такую же рачительную хозяйку, страстную любовницу с такой же хорошей фигурой (Валя и после родов осталась «королевой»). Но даже не в этом суть! Друга — такого, как Валя, — ему не найти. Эгоизм? Благодарность? Жорик и сам не знал что.

В помещении Еврейского театра давали «Леди Макбет Мценского уезда». Валя, как всегда на спектаклях, в которых играл Менглет, была в зале. В антракте на лестнице она оступилась, неловко упала и… сломала руку. Боль была нестерпимая. Валя стерпела. Улыбаясь, вошла в гримуборную к Жорику и, чтобы его не волновать, о сломанной руке не заикнулась. Лишь по окончании спектакля, досмотрев его до конца, Валя призналась, что у нее немножко болит рука. Потому что…

Сейчас же отправились к «Склифосовскому». Наложили гипс. Кость срослась удачно…

…Статья Жданова опубликована повсеместно. Обсуждена. Молодому композитору — по шапке. Старцу Немировичу — пряник: портреты, хвалы в газетах и журналах. Будто и не он ставил злополучную «Катерину Измайлову». Ленинградцы — дирижер, режиссер, художник — тоже, кажись, отделались легким испугом. Дикого же, Алексея свет Денисовича, приказом Всесоюзного комитета по делам искусств от 26 марта 1936 года назначают художественным руководителем Ленинградского Большого драматического театра. Где логика? Прежний худрук — снят, выметен. Место опросталось. Алексей Денисович, понимая, что это назначение — компенсация (тот же пряник) за нанесенный ему ущерб (уничтожение Театра имени ВЦСПС и отказ от «Мценской леди»), от пряника не отказался. Вновь заходил с поднятой головой и расправленными во всю ширь плечами. Прищур его глаз вновь стал ироничен, усмешка — снисходительна.

А что же студийцы (и в их числе Георгий Менглет)? Они ждут. С тревогой ждут, что будет со студией. Неужели и ее расформируют? Да! Театр-студия под руководством А. Дикого весной 1936 года приказал долго жить. Но большинство студийцев Дикий решил забрать с собой в Ленинград. Большинство, но не всех!

Менглет не был уверен, что попадет в «большинство». Дикий в общем-то был непредсказуем. «Самого талантливого», Л. Петрейкова, после «Ревнивого старика» даже в эпизодах не занимал. И Лазарь ходил в эти дни как потерянный.

Жорик знал, что он не пропадет! Его конечно же примут в Театр сатиры, хотя бы в память о Петровском — примут.

Но Жорик хотел и дальше работать только с Диким.

Дикий же, понимая, какой удар он нанесет тому, кто останется за бортом, во всеуслышание свой выбор не объявлял. В «Метрополе», а не у себя дома, он сообщил свою волю студийцам. Вызывал каждого по отдельности в номер гостиницы и говорил: «Ты едешь!» или «Ты не едешь!». Чтобы подсластить пилюлю, некоторым говорил: «Еду для тебя завоевывать Ленинград», мол, когда завоюю, и тебя возьму.

В «большинство», увы, не попал комсорг. Менглету одному из первых Дикий сказал: «Ты едешь!»

Вот теперь-то шептала по углам зависть Жорка обязательно Королеву с ребенком оставит в Москве. К Лешке Зина охладела, а Жорик на нее как кот на сало.

Менглет Королеву в Москве оставлять не думал. И опасаясь, что на одну его зарплату в Ленинграде им с Валей не прожить, собирался, но все не осмеливался попросить Дикого «просмотреть» Королеву на предмет зачисления ее в штат БДТ. Не дожидаясь просьбы Менглета, Дикий ему сказал:

— Я беру Королеву. Она своей статью любую массовку украсит. Ролей не обещаю. Пока! А там видно будет.

Бывшие политкаторжане на роли дедушки и бабушки не годились. Тесть — стар, а теща (спасибо, не уволили) весь день на работе. Менглет отвез малышку Майку к своим родителям в Воронеж. И супруги стали готовиться к отъезду в Ленинград.

Готовились и другие. У Люси Горячих появились новые платья обтягивающие ее крутые бедра и крепкую грудь. Волосы она оставила льняными, но прическу изменила… В «Мастерские» Люся пришла «михрюткой» — темные космы неряшливо болтались по плечам. Теперь она стягивала льняные волосы в тугой пучок на затылке, обнажая точеную шею.

Жена Дикого, в прошлом балерина Мариинского театра (после убийства Кирова он стал Театром имени С.М. Кирова), назначению мужа худруком БДТ радовалась несказанно!

Встреча с юностью — это так прекрасно! Возможно, она увидит Валю Стенича. Эрудит, талантливый поэт, замечательный переводчик, особенно с английского. Когда-то Шурочка ему нравилась — и даже очень. Валентин Стенич находил ее похожей на японку.

Нет, упаси Боже! Она не думает мстить Дикому за измены! Плевать ей на всех его «михрюток». Но Алеша давненько не дарит ей цветов, а этой грудастой подлянке — добрые люди сказали — корзины с ландышами и незабудками?!

В Ленинграде Алексей Денисович поймет, что ей на сцене только подносы выносить! Фэзэушница! Горняшка! И абсолютно без обаяния! А в Большом драматическом — героини настоящие. Они ей покажут кузькину мать!

Александра Александровна радовалась отъезду.

Алексей Денисович тоже! Образы будущих спектаклей теснились в его голове. Ему всего сорок семь лет. Буйная шевелюра подпорчена сединой, но сердце молодо. Он еще мужик — о-го-го! Хватит сил и на творчество и на баб!

Дикий и его жена радовались. Они не слышали шагов Командора. И не предвидели, что случится с ними в 1937 году.

А за тридцать шестым годом, как теперь всем известно, следовал не просто тридцать седьмой год, а тридцать седьмой — незабываемый.

— Я не буду, я не стану!

Я — не вырос, не достану.

— Нет, ты будешь, нет ты станешь,

Я — нагнусь, а ты достанешь! -

голосила и приплясывала Ольга Якунина. Петр Ершов (он только что женился) кормил свою пышноте-лую Алю пирожками. Олежка приставал: «Дай куснуть!» Аля смеялась.

На Ленинградском вокзале было шумно и весело! Жорик не веселился. Нет, нет! Шагов Командора и он не слышал, но он был трезв… А большинство под хмельком… Жорик вспоминал дочурку. Майка только-только встала на ножки, бегать она начнет без него…

Влезая в вагон, румяная Галина Степанова крикнула:

— Ура, ребята! Едем завоевывать Ленинград!

Завоевали. На год и три месяца.

Глава 4. Ленинградский Государственный Большой драматический театр имени М. Горького

Натощак не выговоришь. К счастью, это длинное название звучало и звучит кратко: БДТ.

Здание театра (Фонтанка, 65) было построено в конце XIX века архитектором А. Фонтаном (легко запомнить) для императорского Малого театра. Потом тут обосновался Суворинский театр, а после Великого Октября (отмечаемого 7 ноября) на Фонтанке открылся один из первых театров новой власти — БДТ! Организовали его, кажется, по инициативе Алексея Максимовича Горького, у руля встала Мария Федоровна Андреева, помогал Александр Александрович Блок (последний вскоре умер от истощения). Спектакль «Отелло» У. Шекспира был дан в Консерватории, когда театр еще только выклевывался. Отелло исполнял сорокасемилетний трагик Юрий Юрьевич Юрьев, Дездемону пятидесятидвухлетняя Мария Федоровна Андреева: комиссар по делам театров Петроградской коммуны и друг Горького.

В ее воспоминаниях есть любопытная деталь. Она пишет: «Мне все говорили — Юрьев нетемпераментный. Хорош „нетемпераментный“! Чуть не задушил! Щетками оттирали». Темпераментным или нетемпераментным был знаменитый Юрьев — вопрос спорный. Но бесспорно, что еще не старый негр Отелло мог хотеть задушить пожилую итальянку Дездемону, которую ему подсунули не спросись. Но это к слову. Тем более, что М.Ф. Андреева вскоре из репертуара выбыла: отправилась в Берлин продавать (по ее выражению) «брик а брак» — разное старье из Эрмитажа, Русского музея и частных коллекций, национализированных у помещиков-капиталистов. Страна голодала, а за «брик а брак» платили валютой, нужной для покупки зерна.

Время было героическое: только что подавили Кронштадтский мятеж, Гражданская война не утихала, репертуар театра намечался — героический.

Открылся БДТ на Фонтанке 15 февраля 1919 года. Давали «Дон Карлоса» И.Ф. Шиллера. Роль короля-тирана Филиппа исполнял Н.Ф. Монахов — «сын ламповщика и прачки» (что всегда особенно подчеркивалось, когда говорилось об этом артисте). Монахов был действительно явлением незаурядным. Он начал куплетистом в шантанах-кабаре, потом блистал в оперетте, а в конце своей не слишком долгой жизни стал первым трагическим (и комедийным) артистом БДТ. Весной 1936 года лицо театра уже не было героическим, состав труппы изменился. Монахов еще оставался в театре. Юбилей его только что пышно отпраздновали, но на сборе труппы Георгий Павлович Менглет его не помнит. Монахов тяжело заболел и, возможно, отсутствовал.

Все остальные явились и вполне достойно выслушали речь Дикого. Алексей Денисович похвалил состав труппы и заверил, что в содружестве с такими прекрасными артистами он приложит все усилия, чтобы БДТ стал лучшим театром страны (понимай: СССР). Затем он представил собравшимся прибывшую с ним молодежь и сказал, что его ученики, постепенно входя в репертуар, в работе с мастерами учиться у них — и таким образом станут им достойной сменой. Это не слишком понравилось «мастерам»: при БДТ была школа, где и готовилась смена, еще одна смена — это уже перебор!

Но в целом и речь понравилась, и Дикий. Его талант знали и ценили актеры, а при личном общении с ним властному обаянию Алексея Денисовича нельзя было не покориться.

Банда Дикого среди актеров БДТ выглядела инородным телом. Как кусок масла в холодной воде, диковцы не растворялись в труппе, а еще плотнее сжимались.

Менглету Ленинград был не по душе. Город казался ему холодным, музейным. И труппа, хотя в ней были красивые молодые актрисы, тоже была вроде бы экспонатом прошлого. После взрыхленной Метростроем Москвы с ее напряженным ритмом, кривыми улочками, с домами, которые то надстраивают, то сносят, Ленинград казался слишком степенным (даже после ждановской «метлы»), уравновешенным, а ритм жизни замедленным.

В бывшем Елисеевском колбасу резали медленно (в 1936-м Жорик не только облизывался на колбасу, но и кушал ее). В трамваях пассажиры не толкались так энергично, как в Москве. Все это Жорику не нравилось! Но влюбленный в Дикого, он ходил по Ленинграду как лунатик! Да, Растрелли, Воронихин — музейны! Лепнина, позолота, бархат, хрустальные люстры БДТ — из другого века. Но Дикий-то — сегодняшний и даже завтрашний, он первооткрыватель в искусстве, и он, конечно, выведет БДТ на центральную магистраль, и его театр станет лучшим театром страны, а Менглет будет в нем если не первым, то одним из первых актеров.

Дикий возобновил «Матросов из Катарро». Жорик получил рольку… мичмана Сезана. Не блеснул, но ансамбля не испортил. Дикий ввел Менглета в спектакль БДТ «Аристократы» Н. Погодина на роль вредителя зека Боткина. Менглет запудрил виски (для возраста) и стал играть в очередь с кем-то зека-вредителя (он, кажется, потом перековался в честного человека). Боткин в памяти остался — он был первым вредителем из вредителей (и шпионов), сыгранных Менглетом в предвоенные годы.

На одном из спектаклей «Аристократов» Менглет получил большое удовольствие. Известно, какое удовольствие и даже наслаждение испытывают актеры от преступного, недозволенного, неуместного смеха на сцене (не по поводу действия).

Такое удовольствие Жорику доставил Вася Бабин. Он явился на «Аристократов» немного не в себе: Васю шатало, как при сильном ветре, — чубчик развевался, Вася смеялся. В начале акта, при поднятии занавеса, Вася должен был стоять на крутом склоне котлована с лопатой в руках. Но лопату Вася держать в руках не мог. И стоять без чьей-нибудь поддержки тоже не мог.

Васю водрузили на верх котлована, согнули в пояснице и подперли его тощий живот рукоятью лопаты, саму лопату (совок) утвердив на краю, так сказать, пропасти.

Вася молча, но вроде бы прочно завис. Занавес раскрылся. Давясь от преступного (счастливого) смеха, герои чекисты, воры, «аристократы» и вредитель Жорик ждали, что будет дальше — упадет Вася или проговорит нужный текст? Вася не упал. Он выпрямился, оперся на рукоять лопаты и послал всех… куда подальше. Акустика — великолепная, партер заржал от радости, а ярусы чуть не обвалились… Чекисты и «аристократы», в их числе вредитель Менглет, утирали слезы. Дали занавес, потом опять открыли. Спектакль продолжили без Васи, роль его (тоже ввод) была невелика. Васино выступление от Дикого скрыли (его не было на спектакле), и это сокрытие характеризует в общем-то лояльное отношение артистов БДТ к непутевым диковцам.

Алексей Денисович между тем полновластно распоряжался в БДТ. Он стер своей лапищей старый пушкинский спектакль и вместо него поставил к годовщине гибели Пушкина свой: «Моцарт и Сальери», «Русалка», «Сцены из рыцарских времен».

В «Русалке» Менглет (в очередь) получил роль князя! Счастье? Да! Удача? Несомненно. Репетировал Менглет с Ольгой Казико и с Любовью Горячих (двумя «русалками», очень не похожими одна на другую).

Казико (любимица Ленинграда) была старше Менглета лет на десять. И Жорику рядом с ней требовалось быть не двадцатичетырехлетним парнем, а зрелым мужем. Это ему никак не удавалось. Ассистенты Дикого Самуил Марголин и Яков Штейн помочь Менглету не могли. Дикий приходил на репетицию «Русалки» не часто (он был захвачен, поглощен «Большим днем» В. Киршона). Приходил, смотрел на исполнителей и досадливо морщился:

— Не то!

Но вот однажды Дикий сказал Менглету:

— Как ты не понимаешь? Князь уже отлюбил мельничиху. Ты суетишься, нервничаешь, а князь спокоен.

Алексей Денисович усадил Казико на пень, Менглету велел встать сзади и на словах: «Мой милый друг…» высоко поднять правую руку… Может быть, он ударит оставленную любовницу, может быть, приласкает?… Нет! Князь медленно, очень медленно опускает руку на ее плечо — в раздумье, вроде бы ища сочувствия «друга», произносит: