 |
|
|
|
(. 2)ModernLib.Net / / (. 2) - (. 28)
Хлопнула дверь ванны. Алена ушла в свою комнату, легла на диван и мгновенно уснула. Г Л А В А 24 Месяц прошел мимо, как стадо черепашек –– медленно и печально .Время, казалось, вязнет, как патока на зубах, и не желает двигаться. Месяц… Саша подкурил вторую сигарету от первой и, щурясь, посмотрел на Михаила: –– И сколько это будет продолжаться? Ты, молодой специалист, можешь что-нибудь предложить? –– Тоже, что и предлагал: тишина, покой, положительные эмоции.. и не лезь ты к ней с расспросами! –– Не лезу. Давно не лезу! Смысл? Она же ни на что не реагирует, ничего не слышит, не говорит. Ей хоть литаврами под ухо –– не вздрогнет! Месяц, Миша, месяц! ‘Да’, ‘нет’ –– все! В лучшем случае, –– Ворковский начал яростно размешивать уже не на раз размешанный сахар в чашке. Саблин посмотрел на его дрожащую руку и, тяжело вздохнув, отложил бутерброд: –– Пригласи психиатра. –– А ты? ––Я психолог, будущий. Психиатр –– дяденька другого профиля. Или тетенька. –– И в чем разница? –– О-о, Сань, огромная. Я не могу копаться в ее душе без ее согласия и желания. Не навреди –– главная заповедь психолога. –– Значит, не хочешь помочь. –– Да, не могу! Не мо-гу! Понимаешь?! Я и так, что только ни делал –– без толку. Она ведь не слышит - не хочет слышать! Смотрит, как на пустое место, и молчит! Здесь помощь психиатра нужна, квалифицированная помощь специалиста, причем хорошего и своего, чтоб не клеймо шизофреника налепили, а помогли реально. –– Я не отдам ее ‘психам’, –– бросил мужчина угрюмо. –– Тогда жди. –– Сколько?! И чего? –– Выхода из стресса. Некоторые годами восстанавливаются, а здесь месяц. Не срок. Может, через месяц, другой она начнет разговаривать, перестанет прятаться в своей комнате… –– Есть самостоятельно, а не как ребенок –– с ложечки? А если за этот месяц она…что-нибудь сделает с собой? Ты можешь гарантировать, что этого не случится? –– Ничего я не могу гарантировать. И ты не можешь. Но выбор не богат: либо ждем и по-прежнему не оставляем ее одну, либо …сдаем в стационар. Саша затушил сигарету и уставился в окно: нерадостная перспектива. Месяц постоянной тревоги, ожидания самого худшего.. А как он радовался, когда сестра нашлась, верил, что все наладится… Алена. Эта? Нет, та девушка, что целыми днями с отсутствующим видом сидела в комнате и внешне слабо напоминала его сестру - вездесущую Ворковскую, проказницу и непоседу. Эта была лишь ее подобием, бледным истаивающим силуэтом некогда сильного и неглупого человека. Саша чувствовал, что теряет ее. Теряет то, что лишь мечтал приобрести, но так и не получил. Она даже не узнала его и до сих пор не понимала, что он ее брат, тот самый ‘Сашкин’, который укрывал ее от родительского гнева, выслушивал сбивчивые детские небылицы. Он смотрел в ее пустые глаза и мечтал перестрелять всех, кто был замешан в этой истории: от ее жениха до себя самого. Вот только главные виновники оставались неизвестны. Где она провела 4 года, с кем и как? Воображение рисовало самые ужасные картины: от плена в Чечне до объятий какого-нибудь богатого извращенца. Многое говорило и за то, и за другое: красивая татуировка на плече из драгоценных камней и тонкие полосы шрамов на спине, ее исчезновение и полное отсутствие информации в течение долгих лет и внезапное появление в родном городе. Как это еще можно было связать меж собой? Страх подгонял его к той черте, за которой живет отчаянье. А если он не сможет уследить за ней? А если в тот момент, когда он на работе, а Миша разговаривает по телефону, она просто вскроет себе вены? А если окажется, что ее не отпустили, а она смогла сбежать, и за ней придут вновь? А если она так и будет до конца своих дней смотреть в одну точку и молчать? –– Что же делать? –– прошептал мужчина, спрашивая себя, но Саблин подумал, что его, и ответил: –– Ждать. А еще…нужно попытаться ее встряхнуть: устрой ей шопинг по магазинам, купи какую-нибудь тряпку. Или свози на Кипр. Перемена места, обстановки… –– Ты уверен, что перемена… Миша вздохнул и пожал плечами: он ни в чем не был уверен, но искренне пытался помочь. В конце концов, и Алена, и Саша могли стать его родней. Да, в принципе, стали, и не важно, что Кати уже нет. Они вместе с Сашей пережили ее смерть, и мучительное возвращение Алены в жизнь должны так же пережить вместе. –– А ты спроси и посмотри на реакцию. Так и узнаешь, что и как. Алена сидела на диване, поджав под себя ноги, и прижимала к груди томик неизвестного писателя, открытого на неизвестно какой странице. Она и названия книги не знала –– этот томик был прикрытием от внешнего мира, оградой меж ней и тем, кто называл себя ее братом. Его голубые глаза и постоянное внимание к ней нервировали и раздражали. Память не отпускала, манила и убаюкивала, притупляя горе. Там в ее глубинах она еще летела на Флэт, и Рэй объяснял ей особенности своей религии. Только теперь Алена не боялась ничего, не отталкивала Лоан, а с любовью вглядывалась в его лицо, нежилась в его объятьях, теряя печаль. Аромат имбиря и корицы теперь не казался навязчивым, взгляд - холодным, манеры –– отвратительными, суждения –– нравоучительными, забота –– тиранической. Теперь ей нравилось все: от вертикальных зрачков до презрительной усмешки. Теперь она его любила и больше не противилась этому чувству, не скрывала его, не игнорировала. ‘Поздно’? - говорил разум. ‘Почему?’ –– не понимала душа. И в ответ было лишь скорбное молчание да картинки прошлого, всплывающие без приглашения то ли укором, то ли спасательным кругом. Странно, двадцать лет жизни оставили размытые образы, единичные кадры, а четыре года целую хронику: четкие, ясные воспоминания о каждом дне и каждом чувстве. Ветер, касающийся кожи на рассвете, шелест шагов на террасу, запах горячего фэй, яркая синева мха под ногами, гладкая теплая кожа мужа под пальцами, интонации голоса, ленивая лента времени, бредущая под сводами туглоса. Алена пыталась нырнуть глубже, в те времена, когда не знала Флэта и его обитателей, зацепиться за те образы, чтоб встряхнуть унылую дрему, обуявшую ее суть навязчивой разъедающей тоской. Запах сбежавшего на плиту молока, мишка с деревянной головой, глупые куклы и такие же глупые мечты, о которых и не вспомнишь. Весна, набухающая почками сирени, блестящая галька на морском берегу и крик чаек, слившийся с криком мамы, ищущей ее. Полет стрекозы и ..длинные стебли гладиолусов, которые она, ненавидя всей душой, тащит на первое сентября в страшащий ее мир букв и цифр. Миг и последний звонок. Нелепые банты, завязанные впервые за много лет, слезы радости и страха расставания с привычным миром. Еще миг и лысый полный человечек громко возвещает о начале новой эры в жизни первокурсников. Гордость от осознания, что ты уже взрослая. Студентка… И все. Словно широкая борозда в пахоте отделила двадцать лет от четырех. Словно эти ––главные, а те не важны. Чужой сюжет из потрепанного романа о становлении личности. Не ее. То, что после –– семейный альбом родных, близких, любимых душой и сердцем людей. Четкий список дел и событий, реестр ее достоинств и недостатков, неудач и побед. Вымпел самолюбивой девчонке за торжество глупых амбиций над разумом и нормальным человеческим счастьем. А помнится, в 16 она казалась себе очень взрослой и умной. В 18 поняла, что была непроходимо глупа и вот, наконец, поумнела. И только сейчас, в 24, сидя, как та старуха у разбитого корыта, поняла, насколько была недалекой и в 16, и в 18, и в 20, да и вряд ли умна сейчас. ‘Человек не должен меняться под гнетом обстоятельств’,–– говорила ее учительница русского языка. Может, и не должен, но, увы, меняется лишь так. Ни один еще не научился на чужом опыте, не почувствовал боль от чужой шишки. Каждый считает себя исключительным. Но жизнь –– не правило правописания и исключений не делает. Вину, грехи и собственную глупость не закрасишь маркером, не выбелишь с листа, не сотрешь ластиком оправдания. А может, ей уйти в монастырь? Алена повернула голову к окну. Из форточки доносился запах уходящего лета, жар солнца, разрываемый порывами холодного ветра. Она подошла, отодвинула шторы и распахнула окно, впуская в комнату звуки улицы и свежесть августовского дня. Взгляд окинул двор, наполненный детворой, копошащейся на детской площадке, бабушками на скамейках, взъерошенной стайкой подростков под грибком. Уйти из этого мира? Так ее здесь нет. Все это на Земле, а она до сих пор на Флэте… –– Аленушка!! –– голос брата ворвался в ее мир, разрушая преграды. В нем ясно различался целый сонм чувств от отчаянья до упрека. Запах знакомого одеколона смешался с запахом улицы, и крепкие руки обвили ее за талию, пытаясь оттащить от открытого окна. Она вцепилась в подоконник, не понимая, зачем ее беспокоят, скривилась, готовая и возмущенно закричать, и заплакать, и вдруг сникла. Мягкий и в тоже время жалкий, умоляющий шепот родного голоса проник в сознание, заставляя очнуться: –– Аленушка, милая, не надо. Прошу тебя, родная, пожалуйста. Я знаю, это трудно, очень трудно начинать жизнь сначала, но губить себя не надо, нельзя! Ты не одна, пойми…ты хочешь, чтоб я следом за тобой?... Я не смогу по-другому, твоей смерти мне уже не вынести… Алена повернулась и с удивлением посмотрела в глаза мужчины: о чем он? Она не собирается выпрыгивать из окна. Столько надрыва в голосе, словно он переживает за нее. Какое ему дело? Кто он такой? И вдруг широко распахнула глаза: –– Сашкин! По лицу мужчины пробежала судорога, в глазах появилась растерянность и надежда. А пальцы Алены уже трогали его щеку: –– Сашенька, –– прошептала она, узнавая родные черты, и вдруг расплакалась, ткнувшись головой в его плечо, прижимаясь в поисках спасения. Ворковский крепко обнял ее и зажмурился. Теплая мужская ладонь гладила волосы, а губы шептали, как заклинание: –– Теперь ты не одна, мы вместе, родная. Нас двое. Двое. Он успел, удержал ее здесь, и в награду получил эти слезы. Она узнала, она заплакала, значит самое плохое позади. На душе стало светло и спокойно, тревога покинула его, схлынуло напряжение всех этих беспокойных дней, и вера уже не нуждалась в аутотренинге, чтобы существовать. Одна, вторая слеза скатились по его лицу. Они были легки. Они были нужны ему, как летний ливень в жаркий душный день раскаленному городу. Они смывали страх и горечь одиночества с его души. Саблин заглянул в комнату и, увидев две плачущие фигуры, застывшие в объятьях у раскрытого окна, мгновенно все понял и облегченно перевел дух: кризис миновал, теперь все будет хорошо. Он осторожно прикрыл дверь и пошел к себе дописывать вводную к диплому. Завтра первое сентября. Не успеет, ’Гранд’ его ждать не будет. Ворковский до самой ночи сидел в комнате, обнимая Алену. Та уже не плакала, а просто грелась в его объятьях, успокоенная теплом его тела, знакомым запахом морской свежести. Саша консервативен и тем хорош. Они не разговаривали, боясь вспугнуть покой и близость душ. Да и не нужны были слова, они бы все равно не выразили всего, что было на сердце. Саша в эти часы и знать не хотел, что было. Это потеряло для него значение. Главное, Алена вернулась, совсем. Вся. Когда ночь проникла в комнату, девушка спала. Впервые ее сон был спокоен и легок. Ни криков, ни всхлипов, ни метаний. Мужчина осторожно уложил ее голову на подушку, накрыл пледом плечи, крепко закрыл окно и вернулся к дивану. Постоял в раздумьях и сел на пол возле спящей сестры, разглядывая тени скользящие по стенам. Ему казалось, что время, не хотя скрипя и ворча, покатилось вспять. Минута, другая, час, и он услышит звон будильника, мамины шаги на кухню. Ноздри начнет щекотать запах сваренного кофе и гренок. Отец протопает в ванную, начнет жужжать бритвой, напевая под нос арию Мефистофеля, потом толкнет дверь в комнату сына и провозгласит утро нового дня. Пока Саша будет натягивать брюки и шарить ступнями в поисках тапок, Аленка хлопнет дверью туалета… Все будет, как всегда, все будет, как было до той злосчастной поездки в ‘Лесное’. Ворковский открыл глаза и потянул ноздрями воздух, еще не веря себе: гренки и кофе! Мама?! Сашу подбросило с места. Он вылетел из комнаты и застыл на пороге кухни. Алена стояла у плиты и жарила хлеб. Над кофеваркой струился дымок. Горка золотистых гренок стояла на столе, рядом лежали салфетки, стояли чашки из забытого сервиза. Пол сверкал отмытым линолеумом, на окне висели новые занавески. Все, как было при маме. Саша сглотнул образовавшийся в горле ком и увидел, что стоит в трусах. Он хотел тихонько пройти к себе и одеться, да из комнаты напротив вылетел взъерошенный Мишка, в столь же непрезентабельном виде. Парень застыл в проеме рядом с Ворковским и, хлопая ресницами, пытался сообразить, что происходит: Алена в переднике, накинутом поверх светлой футболки и брюк, аккуратно перекладывала готовый хлеб на фарфоровую тарелку. Толстая светлая коса чуть вздрагивала на спине. Стол сервирован, Сашкина пепельница вымыта, вокруг чистота и порядок. Кто же совершил подвиг по чистке кухни в столь сжатые сроки? Ясно, не Геракл… –– Мойте руки и идите завтракать, –– сообщила им девушка, мельком взглянув на двух застывших мужчин. Те переглянулись и, сообразив, что теперь с ними дама, спешно разошлись по комнатам одеваться. Г Л А В А 25 1 сентября. Миша идет в школу. В какой, интересно, класс: четвертый, пятый? Да нет, в шестой, 12 ему. Сергей посмотрел вниз с балкона: малыши цветы несут, рядом гордые мамаши плывут. Дети постарше тоже с букетами. Белый верх, темный низ, костюмы…И Тайклиф на лавочке с удивлением смотрит на странную процессию. Анжела ему, видимо, объясняет. Вот ведь ‘Джульета’! Самой наверняка в школу надо, а она к подъезду любимого, как на день знаний. А тот и рад. Да-а, всем дело нашлось, только Сергею –– нет. Вот и бродит по квартире неприкаянный, то телевизор посмотрит, то с балкона поплюет. Месяц уже. И что он, собственно, здесь делает? Алена из дома ни на шаг, и жива ли она и здорова, похоже, никого не интересует. Не до нее агноликам. Тайклиф с малолеткой любовь крутит, Мэнгриф и Вэйнгрин оккупировали близлежащий карьер и, разогнав немногочисленных поклонников мутной и холодной воды, с утра до вечера изображают амфибий, а по ночам вместе с остальными флэтонцами поют мантры своему Модраш, содрагая весь микрорайон диким воем. Поначалу некоторые ретивые жильцы милицию вызывали, но, встретившись пару раз с глазами обладателей столь мощных баритонов, пыл свой значительно умерили. Оно понятно –– жить-то всем хочется. А вот Ларисе не хотелось. Славная, но весьма недалекая женщина весь август ходила к ‘Арви’, как на дежурство. То влажную уборку затеет, то джемпер сантиметровой толщины свяжет, чтоб не мерз любимый. То ужин приготовит из диетпродуктов, чтоб желудок не давило, то к утренним кашам приучить вздумает, состоянием его здоровья озабоченная. А однажды, видимо, всерьез приняв мечту о совместной жизни за реальность –– кактус свой в их квартиру принесла –– на кухонный подоконник водрузила. Да незадача приключилась –– Арвидэйф о ее планах узнал, но восторга не разделил, и хмуро поглядев на колючий столбик, решил, что вдвоем, они в одном доме не уживутся. Не прошло и суток, как вместо семейного гнездышка Ларису определили в нервное отделение, с надеждой на дальнейшее лечение в закрытом стационаре другого профиля - сильно ею психиатры заинтересовались… А кактус тот сгинул на помойке. Арвидейф с тех пор спокойно сидит на кухне, холодильник охраняет, и с довольным урчанием поедает метровые бутерброды с полюбившимся ему сливочным маслом. На завтрак теперь овощи и фрукты, на обед рыба и овощи, а на ужин фрукты и овощи. В перерывах рис, масло и жгучие приправы. Организм же Сергея сильно подобным рационом возмущался –– мяса требовал. И хоть агнолики морщили носы и заявляли что оно –– яд, парень бы с радостью скончался от метрового бифстрогана или, на крайний случай –– шницеля из этого яда. Но лучше, конечно, и то, и другое, и еще борщ, горячий, мамин. Парень прошел в квартиру, глянул на Вэйнгрин, следящего за монитором и тайно поедающего шоколадные конфеты, хмыкнул и решительно направился на кухню. Мэнгриф в цветастом переднике с варежкой на ладони стоял у плиты и жарил кабачки. Арвидейф пытался засунуть в рот метровый бутерброд с маслом. Сергей мешать ему не стал, но поторопил, встав у стола. Тот нахмурился недовольно и глянул вопросительно. –– В отпуск хочу! –– смело заявил Сергей и чуть вжал голову в плечи, ожидая возмущенный крик. Нет. Мэнгриф покосился недоумевающе, на кэн глянул и опять за кабачки принялся. Арви крякнул досадливо, скривил зверскую рожицу и отложил бутерброд: –– Еще раз. –– У меня здесь сын, мать, жена. Хочу их увидеть, –– послушно повторил парень. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39 |
|||||||