Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Книга 2

ModernLib.Net / Отечественная проза / Высоцкий Владимир Семенович / Книга 2 - Чтение (стр. 6)
Автор: Высоцкий Владимир Семенович
Жанр: Отечественная проза

 

 


Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк,
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Мы рубим ступени, ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди!
Весь мир на ладони, ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем,
Другим, у которых вершина еще впереди!
 

Спасите наши души

 
Уходим под воду.
В нейтральной воде
Мы можем по году
Плевать на погоду,
А если накроют,
Локаторы взвоют
О нашей беде:
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души,
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше,
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души напополам!
И рвутся аорты,
Но наверх не сметь!
Там слева по борту,
Там справа по борту,
Там прямо по ходу
Мешает проходу
Рогатая смерть!
Но здесь мы на воле,
Ведь это наш мир!
Свихнулись мы что ли
Всплывать в минном поле!
А ну, без истерик,
Мы врежемся в берег,
Сказал командир.
Вот вышли наверх мы,
Но выхода нет.
Ход полный на верфи,
Натянуты нервы,
Конец всем печалям,
Концам и началам,
Мы рвемся к причалам
Заместо торпед!
Спасите наши души…
 

***

 
От границы мы Землю вертели назад,
Было дело, сначала,
Но обратно ее закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от урала.
Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать наши пяди и клоки,
Но мы помним как солнце отправилось вспять
И едва не зашло на востоке.
Мы не меряем землю шагами,
Понапрасну цветы теребя,
Мы толкаем ее сапогами
От себя, от себя.
И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмется к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направление удара.
Не пугайтесь, когда не на месте закат,
Судный день — это сказки для старших,
Просто землю вращают, куда захотят,
Наши сменные роты на марше.
Мы ползем, бугорки обнимаем,
Кочки тискаем зло, нелюбя,
И коленями землю толкаем
От себя, от себя.
Здесь никто не нашел, даже если б хотел,
Руки кверху поднявших.
Всем живым ощутимая польза от тел,
Как прикрытье используем павших.
Этот глупый свинец всех ли сразу найдет,
Где настигнет — в упор или с тыла?
Кто-то там, впереди, навалился на дот,
И земля на мгновенье застыла.
Я ступни свои сзади оставил,
Мимоходом по мертвым скорбя,
Шар земной я вращаю локтями
От себя, от себя.
Кто-то встал в полный рост
И, отвесив поклон,
Принял пулю на вздохе.
Но на запад, на запад ползет батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке.
Животом по грязи, дышим смрадом болот,
Но глаза закрываем на запах.
Нынче по небу солнце нормально идет,
Потому что мы рвемся на запад!
Руки, ноги на месте ли, нет ли?
Как на свадьбе, росу пригубя,
Землю тянем зубами за стебли
На себя, под себя, от себя!
 

***

 
Я любил и женшин, и проказы,
Что ни день, то новая была.
И ходили устные рассказы по району
Про мои любовные дела.
Но, однажды, как-то на дороге
Рядом с морем, этим не шути,
Встретил я одну из очень многих
На моем на жизненном пути.
А у ей широкая натура,
А у ей — открытая душа,
А у ей — шикарная фигура,
А у меня в кармане ни гроша!
Потому, что ей в подарок — кольца,
Кабаки, духи из первых рук.
А взамен — немного удовольствий
От ее сомнительных услуг.
Я тебе, — она сказала, — Вася,
Дорогое самое отдам!
Я сказал: за сто рублей согласен,
А если больше — с другом пополам!
Есть такие женщины, что кони:
На дыбы, закусят удила!
Может я чего-нибудь не понял,
Но она обиделась, ушла.
А через месяц улеглись волненья,
Через месяц вновь пришла она.
У меня такое ощущенье,
Что ее устроила цена.
 

***

 
Я однажды гулял по столице,
Двух прохожих случайно зашиб.
И, попавши за это в милицию,
Я увидел ее и погиб.
Я не знаю, что там она делала,
Видно, паспорт пришла получать.
Молодая, красивая, белая…
И решил я ее разыскать.
Шел за ней и запомнил парадное.
Что ж сказать ей? Ведь я — хулиган!
Выпил я и позвал ненаглядную
В привокзальный один ресторан.
А ей вслед улыбались прохожие,
Ну, хоть просто кричи караул.
Одному человеку по роже я
Дал за то, что он ей подмигнул.
Я икрою ей булки намазывал,
Деньги прямо рекою текли!
Я ж такие ей песни заказывал!
А в конце заказал «Журавли».
Обещанья я ей до утра давал,
Я сморкался и плакал в кашнэ,
А она мне сказала: «Я верю вам
И отдамся по сходной цене».
Я ударил ее, птицу белую,
Закипела горячая кровь!
Понял я, что в милиции делала
Моя с первого взгляда любовь.
 

Попутчик

 
Хоть бы облачко, хоть бы тученька
В этот год на моем горизонте.
Но однажды я встретил попутчика,
Расскажу вам о нем, знакомьтесь!
Он спросил: — Вам куда? — До Вологды
Ах, до Вологды, — это полбеды.
Чемодан мой от водки ломится.
Предложил я, как полагается:
«Может выпить нам, познакомиться?
Поглядим, кто скорее сломается!»
Он сказал: «Вылезать нам в Вологде,
Ну, а Вологда — это вона где!»
Я не помню, кто первый сломался.
Помню, он подливал, поддакивал.
Мой язык, как шнурок, развязался,
Я кого-то ругал и оплакивал.
А проснулся я в городе Вологде,
Но — убей меня — не припомню, где!
А потом мне пришили дельце
По статье уголовного кодекса.
Успокоили: «Все перемелется».
Дали срок и не дали опомниться.
И вдобавок плохую дают статью,
Ничего, говорят, вы так молоды!
Если б знал я с кем еду, с кем водку пью,
Он бы хрен доехал до Вологды!
Все обиды мои годы стерли,
Но живу я теперь, как в наручниках.
Мне до боли, до кома в горле
Надо встретить того попутчика!
 

***

 
Сидели, пили вразнобой мадеру, старку, зверобой,
И вдруг нас всех зовут в забой — до одного!
У нас стахановец, гагановец, загладовец, и надо ведь,
Чтоб завалило именно его.
Он в прошлом — младший офицер,
Его нам ставили в пример.
Он был, как юный пионер,
Всегда готов!
И вот он прямо с корабля
Пришел стране давать угля,
А вот сегодня наломал, как видно, дров.
Спустились в штрек,
И бывший зек,
Большого риска человек,
Сказал: «Беда для всех для нас одна:
Вот раскопаем — он опять
Начнет три нормы выполнять,
Начнет стране угля давать — и нам хана!
Давайте ж, братцы, не стараться,
А поработаем с прохладцей,
Один за всех — и все за одного!»
Служил он в Таллине, ох в Таллине,
Теперь лежит заваленный.
Нам жаль по-человечески его.
 

Татуировка

 
Не делили мы тебя и не ласкали,
А что любили, так это позади.
Я в душе ношу твой светлый образ, Валя,
А Леша выколол твой образ на груди.
Я в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал.
Я сказал, — Я не забуду в жизни Вали!
— А я тем более! - Мне Леша отвечал.
А теперь реши, кому из нас с ним хуже,
И кому трудней, попробуй разберись.
У него твой профиль выколот снаружи,
А у меня душа исколота снутри.
И когда мне так уж тошно, хоть на плаху
(Пусть слова мои тебя не оскорбят),
Я прошу, чтоб леша расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.
Но недавно мой товарищ, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол,
Он скопировал тебя с груди у Леши
И на грудь мою твой профиль наколол.
Знаю я, своих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее оттого,
Что моя, верней, твоя татуировка
Много лучше и красивше, чем его.
 

***

 
Я сейчас взорвусь, как триста тонн тротила,
Во мне заряд нетворческого зла.
Меня сегодня муза посетила,
Посетила, так, немного посидела и ушла.
У ней имелись веские причины,
Я, в общем, не имею права на нытье:
Ну, вы представьте, ночью муза у мужчины,
Бог весть, что люди скажут про нее.
И все же мне досадно, одиноко,
Ведь эта муза, люди подтвердят,
Засиживалась сутками у Блока,
У Бальмонта жила, не выходя.
Я бросился к столу, весь нетерпенье,
Но, господи, помилуй и спаси,
Она ушла, исчезло вдохновенье
И три рубля, должно быть, на такси.
Я в бешенстве ношусь, как зверь, по дому,
Ну бог с ней, с музой, я ее простил.
Она ушла к кому-нибудь другому,
Я, видно, ее плохо угостил.
Огромный торт, утыканный свечами,
Засох от горя, да и я иссяк.
С соседями я допил, сволочами,
Для музы предназначенный коньяк.
Ушли года, как люди в черном списке,
Все в прошлом, я зеваю от тоски.
Она ушла безмолвно, по-английски,
Но от нее остались две строки.
Вот две строки, я гений, прочь сомненья,
Даешь восторги, лавры и цветы!
Вот две строки: я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты!
 

***

 
Наш Федя с детства связан был с землею,
Домой таскал и щебень, и гранит.
Однажды он принес домой такое,
Что мама с папой плакали навзрыд.
Он древние строения искал с остервенением
И часто диким голосом кричал,
Что, дескать, есть еще тропа,
Где встретишь питекантропа,
И в грудь себя при этом ударял.
Студентом Федя очень был настроен
Поднять археологию на щит.
Он в институт притаскивал такое,
Что мы вокруг все плакали навзрыд.
Привез однажды с практики
Два ржавых экспонатика
И уверял, что это — древний клад.
А на раскопках в Элисте
Нашел вставные челюсти
Размером с самогонный аппарат.
Он жизнь решил закончить холостую
И стал бороться за семейный быт,
Я, говорил, жену найду такую
От зависти заплачете навзрыд!
Он все углы облазил,
В Европе был и в Азии
И все же откопал свой идеал.
Но идеал связать не мог
В археологии двух строк
И Федя его снова закопал.
 

Мишка Шихман

 
Мишка Шихман башковит,
У него предвиденье,
Что мы видим, говорит,
Кроме телевиденья?
Смотришь конкурс в Сопоте
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль.
Мишка также сообщил
По дороге в Мневники:
«Голду Меир я словил
В радиоприемнике».
И такое рассказал,
До того красиво,
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я.
Говорю, — Моше Даян
Стерва одноглазая.
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия,
Там мне не резон.
Мишка тут же впал в экстаз
После литры выпитой.
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета.
Оскорбления простить
Не могу такого,
Я позор желаю смыть
С рождества Христова».
Мишка взял меня за грудь,
Мол, мне нужна компания,
Мы с тобой не как-нибудь,
Здравствуй — до свидания.
Мы побредем, паломники,
Чувства подавив.
Хрена ли нам Мневники,
Едем в Тель-Авив!
Я сказал, — я вот он весь,
Ты же меня спас в порту,
Но, говорю, загвоздка есть,
Русский я по паспорту,
Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Только что татарин.
Мишку Шихмана не трожь,
С Мишкой прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Вон, дед параличом разбит,
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите.
Мишка — врач, он вдруг затих,
В Израиле бездна их.
Там гинекологов одних,
Как собак нерезаных.
Нет зубным врачам пути,
Слишком много просятся.
Где ж на всех зубов найти?
Значит, безработица.
Мишка мой кричит:
«К чертям! Виза или ванная!
Едем, Коля, море там
Израилеванное».
Видя Мишкину тоску,
(А он в тоске опасный),
Я еще хлебнул кваску
И сказал: «Согласный!»
Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста,
Мишке там сказали: «Нет»,
Ну а мне: «Пожалуйста».
Он кричал: «Ошибка тут,
Это я еврей!», А ему:
«Не шибко тут, Выйди из дверей!»
Мишку мучает вопрос,
Кто тут враг таинственный,
А ответ ужасно прост
И ответ единственный.
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу,
Мишка пьет проклятую.
Говорит, что за графу
Не пустили пятую.
 

***

 
Нету меня, я покинул Россею,
Мои девочки ходят в соплях.
Я теперь свои семечки сею
На чужих Елисейских полях.
Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:
«Нет его, умотал, наконец.
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец!»
Слышу сзади обмен новостями:
«Да не тот, тот уехал, спроси!»
Ах не тот, говорят, и толкают локтями
И сидят на коленях в такси.
А тот, с которым сидел в Магадане,
Мой дружок еще по гражданской войне
Говорит, что пишу я, мол, Ваня,
Скучно, Ваня, давай, брат, ко мне!
И что я уж просился обратно,
Унижался, юлил, умолял.
Ерунда, не вернусь, вероятно,
Потому что я не уезжал.
Кто поверил — тому по подарку,
Чтоб хороший конец, как в кино,
Забирай триумфальную арку,
Налетай на заводы Рено!
Я смеюсь, умираю от смеха,
Как поверили этому бреду?
Не волнуйтесь, я не уехал,
И не надейтесь — не уеду!
 

Индийская культура

 
Чем славится индийская культура?
Вот, скажем, Шива — многорук, клыкаст.
Еще артиста знаем, Радж Капура,
И касту йогов — высшую из каст.
Говорят, что раньше йог мог
Ничего не бравши в рот — год,
А теперь они рекорд бьют
Все едят и целый год пьют.
А что же мы? И мы не хуже многих.
Мы тоже можем ночь недосыпать.
И бродят многочисленные йоги,
Их, правда, очень трудно распознать.
Очень много может йог штук.
Вот один недавно лег вдруг,
Третий день уже лежит — стыд,
Ну, а он себе лежит, спит.
Я знаю, что у них секретов много,
Поговорить бы с йогом тет на тет!
Ведь даже яд не действует на йога,
На яды у него иммунитет.
Под водой не дышит час — раз,
Не обидчив на слова — два.
Если чует, что старик, вдруг
Скажет: «Стоп!» И в тот же миг — труп.
Я попросил подвыпившего йога
(Он бритвы, гвозди ел, как колбасу):
«Послушай, друг, откройся мне, ей-богу,
С собой в могилу тайну унесу!»
Был ответ на мой вопрос прост,
Но поссорились мы с ним в дым.
Я бы мог открыть ответ тот,
Но йог велел хранить секрет. Вот.
 

***

 
Где мои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где мои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
А где не гаснет ночью свет?
На Большом Каретном.
И где меня сегодня нет?
На Большом Каретном.
Помнишь ли товарищ этот дом?
Верю, вспоминаешь ты о нем.
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто на Большом Каретном не бывал.
Еще бы ведь…
Где мои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где мои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
А где мой черный пистолет?
На Большом Каретном.
А где меня сегодня нет?
На Большом Каретном.
Переименован он теперь,
Стало все по-новому, верь-не верь,
И все же, где б ты ни был, где ты не бредешь,
Нет-нет, да по Каретному пройдешь.
Еще бы ведь…
Где мои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где мои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
А где не гаснет ночью свет?
На Большом Каретном.
А где меня сегодня нет?
На Большом Каретном…
 

Марш космических негодяев

 
Вы мне не поверите, иль просто не поймете,
В космосе страшней, чем даже в дантовском аду!
По пространству-времени мы прем на звездолете,
Как с горы на собственном заду,
Но от Земли до Беты восемь ден,
Ну, а до планеты Эпсилон
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска. Ох влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А вокруг-космическая тьма.
На земле читали в фантастических романах
Про возможность встречи с иноземным существом.
Мы на земле забыли десять заповедей рваных,
Нам все встречи с ближним нипочем.
Нам прививки сделаны от грез и снов дешевых,
От дурных болезней и от бешеных зверей.
Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых,
На земле бывало веселей!
Но от Земли до Беты восемь ден,
Ну, а до планеты Эпсилон
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска. Ох влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А вокруг космическая тьма.
Прежнего, земного не увидим небосклона.
Если верить россказням ученых чудаков,
То, когда вернемся мы, по всем по их законам
На Земле пройдет семьсот веков!
Ну, так есть смеяться отчего:
На Земле бояться нечего,
На Земле нет больше тюрем и дворцов.
На Бога уповали, бедного,
Но теперь мы знаем: нет его.
Ныне, присно и во век веков.
 

Тау Кита

 
В далеком созвездии Тау Кита
Все стало для нас непонятно.
Сигнал посылаем: «Вы что это там?»
А нас посылают обратно.
На Тау Ките живут в красоте,
Живут, между прочим, по-разному,
Товарищи наши по разуму.
Вот, двигаясь по световому лучу,
Без помощи, но при посредстве,
Я к Тау Кита этой самой лечу,
Чтоб с ней разобраться на месте.
На Тау Кита
Чего-то не так,
Там таукитайская братия
Свихнулась, по нашим понятиям.
Покамест я в анабиозе лежу,
Те таукитяне буянят,
Все реже я с ними на связь выхожу,
Уж очень они хулиганят!
У таукитов
В алфавите слов
Немного, и строй буржуазный.
И юмор у них безобразный.
Корабль посадил я как собственный зад,
Слегка покривив отражатель.
Я крикнул по-таукитайски: «Виват!»
Что значит по-ихнему «Здрасте».
У таукитян
Вся внешность — обман,
Тут с ними нельзя состязаться
То явятся, то растворятся.
Мне таукитянин — что вам папуас.
Мне вкратце о них намекнули.
Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!»
В ответ они чем-то мигнули.
На Тау Ките
Условья не те,
Здесь нет атмосферы, здесь душно,
Но таукитяне радушны.
В запале я крикнул им: «Мать вашу, мол!»
Но кибернетический гид мой
Настолько дословно меня перевел,
Что мне за себя стало стыдно.
Но таукиты
Такие скоты,
Наверно, успели набраться:
То явятся, то растворятся.
Мы — братья по полу, — кричу, — мужики!
Но тут-то мой голос сорвался.
Я таукитянку схватил за грудки:
А ну — говорю, — сознавайся!
Она мне: — уйди, говорит,
Мол, мы впереди, говорит,
Не хочем с мужчинами знаться,
А будем теперь почковаться.
Не помню, как поднял я свой звездолет,
Лечу в настроеньи питейном.
Земля ведь ушла лет на триста вперед,
По гнусной теории Эйнштейна.
Что, если и там,
Как на Тау Кита,
Ужасно повысилось знанье?
Что, если и там — почкованье?
 

***

 
От скучных шабашей
Смертельно уставши,
Две ведьмы идут и беседу ведут:
Ну что ж говорить,
Сходить, посмотреть бы,
Как в городе наши живут!
Как все изменилось,
Уже развалилось
Подножие лысой горы,
И молодцы вроде
Давно не заходят,
Остались одни упыри.
Навстречу им леший:
Вы камо грядеши?
— Намылились в город: у нас ведь тоска!
— Ах гнусные бабы,
Так взяли хотя бы
С собою меня, старика!
Ругая друг дружку,
Взошли на опушку.
Навстречу попался им враг-вурдалак.
Он скверно ругался,
Он к ним увязался,
Крича, будто знает, что как.
Те к лешему: — как он?
— Возьмем вурдалака!
Но кровь не сосать и прилично вести!
Тот малость покрякал,
Клыки свои спрятал,
Красавчиком стал, хоть крести!
Освоились быстро,
Под видом туристов
Поели, попили в кафе «Гранд-отель»,
Но леший поганил
Своими ногами,
И их попросили оттель.
Пока леший брился,
Упырь испарился,
И леший доверчивость проклял свою.
А ведьмы пошлялись
И тоже смотались,
Освоившись в этом раю.
И наверняка ведь,
Прельстили бега ведьм:
Там много орут, там азарт на бегах!
И там проиграли
Ни много, ни мало
Три тысячи в новых деньгах.
Намокший, поблекший,
Нахохлился леший,
Но вспомнил, что здесь его друг — домовой.
Он начал стучаться:
Где друг, домочадцы?
Ему отвечают: запой!
Пока ведьмы выли
И все просадили,
Пока леший пил, наливался в кафе,
Найдя себе вдовушку,
Выпив ей кровушку,
Спал вурдалак на софе.
 

***

 
Я самый непьющий из всех мужиков,
Во мне есть моральная сила,
И наша семья большинством голосов
Снабдив меня списком на восемь листов,
В столицу меня снарядила,
Чтоб я привез снохе с ейным мужем по дохе,
Чтобы брату с бабой кофе растворимый,
Двум невесткам — по ковру, зятю — черную икру,
Тестю — что-нибудь армянского розлива.
Я ранен, контужен, я малость боюсь
Забыть, что, кому по порядку,
Я список вещей заучил наизусть,
А деньги зашил за подкладку.
Ну, значит, брату две дохи,
Сестрин муж — ему духи,
Тесть сказал: давай бери, что попадется!
Двум невесткам — по ковру,
Зятю — беличью икру,
Куму — водки литра два, пущай зальется!
Я тыкался в спины, блуждал по ногам,
Шел грудью к плащам и рубахам,
Чтоб список вещей не достался врагам,
Его проглотил я без страха.
Но помню: шубу просит брат,
Куму с бабой — все подряд,
Тестю — водки ереванского розлива,
Двум невесткам — по ковру,
Зятю — заячью нору,
А сестре — плевать чего, но чтоб красиво…
Ну, что ж мне, пустым возвращаться назад?
Но вот я набрел на товары.
— Какая валюта у вас? — Говорят. —
Не бойсь, — говорю, — не доллары!
Так что, отвали мне ты махры,
Зять подохнет без икры,
Тестю, мол, даешь духи для опохмелки!
Двум невесткам — все равно,
Мужу сестрину — вино,
Ну, а мне, пожалуй, вот это желтое в тарелке.
Не помню про фунты, про стерлинги слов,
Сраженный ужасной догадкой.
Зачем я тогда проливал свою кровь,
Зачем ел тот список на восемь листов,
Зачем мне рубли за подкладкой?
Ну где же все же взять доху,
Зятю — кофе на меху,
Тестю — хрен, а кум и пивом обойдется,
Как же взять коня в пуху,
Растворимую сноху,
Ну, а брат и самогоном перебьется.
 

***

 
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги,
Значит, скоро и нам — уходить и прощаться без слов.
По нехоженным тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно, к какому концу унося седоков.
Значит, время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню за ним мы летим, убегающим, вслед.
Только вот, в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго казаться зловещим нам скрип сапогов.
Про войну будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
Но когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица,
Не забыть бы тогда, не простить бы и не прозевать!
 

***

 
Небо этого дня — ясное,
Но теперь в нем броня — лязгает,
И по нашей земле — гул стоит,
И деревья в смоле — грустно им.
Разбрелись все от бед — в стороны.
Певчих птиц больше нет, — вороны.
Колос — цвет янтаря. — Успеем ли?
Нет, выходит, мы зря — сеяли.
Что там, цветом — янтарь, — светится!
Это в поле пожар — мечется.
И деревья в пыли — к осени.
Те, что песни могли, — бросили.
И любовь не для нас, — верно ведь?
Что нужнее сейчас? — Ненависть!
И земля и вода — стонами.
Правда лес, как всегда, — кронами.
Правда, больше чудес. — Аукает
Довоенными лес — звуками.
 

***

 
В куски разлетелася корона,
Нет державы, нету трона,
Жизнь России и законы
Все к чертям!
И мы — словно загнанные в норы,
Словно пойманные воры,
Только кровь одна с позором
Пополам.
И нам ни черта не разобраться,
С кем порвать и с кем остаться,
Кто за нас, кого бояться,
Где пути, куда податься
Не понять!
Где дух? Где стыд? Где честь?
Где свои, а где чужие?
Как до этого дожили?
Неужели на Россию
Нам плевать?
Позор всем, кому покой дороже,
Всем, кого сомненье гложет:
Может он или не может
Убивать?
Сигнал — и по-волчьи, и по-бычьи
И, как коршун, — на добычу,
Только воронов покличем
Пировать.
Эй, вы, где былая ваша твердость,
Где былая ваша гордость?
Отдыхать сегодня — подлость!
Пистолет сжимает твердая рука.
Конец, всему — конец!
Все разбилось, поломалось,
Нам осталось только малость
Только выстрелить в висок иль во врага.
 

Песня о Вещем Олеге


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26