Книга 2

И суп из картошки одной,
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанья — домой.
Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук,
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.
Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.
Зиганшин крепился, держался,
Бодрился, сам бледный, как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день:
„Друзья!“ Через час: „Дорогие!“
„Ребята! — Еще через час,
Ведь нас не сломила стихия,
Так сломит ли голод нас?
Забудем про пищу, чего там,
А вспомним про наших солдат…“
„Узнать бы, — стал бредить Федотов,
А что у нас в части едят“.
И вдруг — не мираж ли, не миф ли
Какое-то судно идет,
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летит вертолет.
Окончены все переплеты,
Вновь служат, — что, взял, океан?
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхат.
 

Жили-были на море

 

(Песня из к/ф „контрабанда“)

Жили-были на море, это значит плавали.
Курс держали правильный, слушаясь руля.
Заходили в гавани, слева ли, справа ли,
Два красивых лайнера, судна, корабля.
Белоснежно-белая, словно лебедь белая,
В сказочно-классическом плане,
И другой, он в тропики плавал в черном смокинге
Лорд — трансатлантический лайнер.
Ах, если б ему в голову пришло,
Что в каждый порт уже давно влюбленно,
Спешит к нему под черное крыло
Стремительная белая мадонна.
Слезы льет горючие, ценное горючее,
И всегда надеется втайне,
Что, быть может, в Африку не уйдет по графику
Этот недогадливый лайнер.
Ах, если б ему в голову взбрело,
Что в каждый порт уже давно влюбленно
Прийти к нему под черное крыло
Опаздывает белая мадонна.
Кораблям и поздняя не к лицу коррозия,
Не к лицу морщины вдоль белоснежных крыш,
И подтеки синие возле ватерлинии,
И когда на смокинге венборт под ним.
Горевал без памяти в доме, тихой заводи,
Зол и раздосадован крайне,
Ржавый и взъерошенный и командой брошенный
В гордом одиночестве лайнер.
А ей невероятно повезло:
Под танго музыкального салона
Пришла к нему под черное крыло
И встала рядом белая мадонна.
 

Благословен великий океан

 
Заказана погода нам удачею самой,
Довольно футов нам под киль обещано,
И небо поделилось с океаном синевой,
Две синевы у горизонта скрещены.
Неправда ли, морской хмельной невиданный простор
Сродни горам в безумстве, буйстве, кротости.
Седые гривы волн чисты как снег на пиках гор,
И впадины меж ними словно пропасти.
 
 
Служение стихиям не терпит суеты,
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен великий океан.
 
 
Нам сам великий случай — брат, везение — сестра,
Хотя на всякий случай мы встревожены.
На суше пожелали нам ни пуха, ни пера,
Созвездья к нам пракрасно расположены.
Мы все впередсмотрящие, все начали с азов.
И если у кого-то невезение, меняем курс,
Идем на SOS, как там, в горах, на зов,
На помощь, прерывая восхождение.
 
 
Служение стихиям не терпит суеты
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен великий океан.
 
 
Потери подсчитаем мы, когда пройдет гроза,
Не сединой, а солью убеленные,
Скупая океанская огромная слеза
Умоет наши лица просветленные.
Взята вершина, дротики вонзились в небеса.
С небес на землю — только на мгновение.
Едва закончив рейс, мы поднимаем паруса
И снова начинаем восхождение.
 
 
Служение стихиям не терпит суеты
К двум полюсам ведет меридиан.
Благословенны вечные хребты,
Благословен великий океан.
 

Становись моряком

 
Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода,
Вы не ждали его, не за легкой добычей пошли.
Провожая закат, мы живем ожиданьем восхода,
И, влюбленные в море, живем ожиданьем земли.
Помнишь детские сны о походах великой армады,
Абордажи, бои и под ложечкой ком?
Все сбылось. „Становись, становись“ — раздаются команды,
Это требует море, скорей становись моряком.
Наверху, впереди злее ветры, багровее зори,
Правда, сверху видней, впереди же исход и земля.
Вы матросские робы, кровавые ваши мозоли
Не забудьте, ребята, когда-то надев кителя.
По сигналу „Пошел!“ оживают продрогшие реи,
Горизонт опрокинулся, мачты упали ничком.
Становись, становись человеком скорее,
Это значит на море скорей становись моряком.
Поднимаемся в небо по вантам как будто по вехам,
Там и ветер живей, он кричит, а не шепчет тайком:
„Становись, становись, становись, становись человеком“
Это значит на море скорей становись моряком.
Чтоб отсутствием долгим вас близкие не попрекали,
Не грубейте душой и не будьте покорны судьбе.
Оставайтесь, ребята, людьми, становясь моряками,
Становясь капитаном, храните матроса в себе.
 

Мои капитаны

 
Я теперь в дураках,
Не уйти мне с земли,
Мне поставила суша капканы.
Не заметивши сходней,
На берег сошли, и навечно,
Мои капитаны.
Мне теперь не выйти в море
И не встретить их в пору,
Я сегодня в недоборе,
Со щита да в нищету
И теперь в моих песнях
Сплошные нули,
В них все больше про реки и раны.
Из своих кителей капитанских
Ушли, как из кожи,
Мои капитаны.
Мне теперь не выйти в море
И не встретить их в порту,
Ах, мой вечный санаторий
И оскомина во рту.
Капитаны мне скажут:
„Давай не скули“,
Ну, а я не скулю, волком вою,
Вы ж не просто с собой
Мои песни везли,
Вы везли мою душу с собою.
А мне теперь не выйти в море
И не встретить их в порту.
Ах, мой вечный санаторий,
И оскомина во рту.
Повстречались в порту
Толпы верных друзей,
И я с вами делил ваши лавры.
Мне казалось,
Я тоже сходил с кораблей
В эти Токио, Гамбурги, Гавры.
Но теперь не выйти в море
И не встретить их в порту.
Ах, мой вечный санаторий,
И оскомина во рту.
Я надеюсь,
Что море сильней площадей
И прочнее домов из бетона
Море лучший колдун,
Чем земной чародей,
И я встречу вас из Лиссабона.
Но мне теперь не выйти в море
И не встретить их в порту.
Я сегодня в недоборе,
Со щита да в нищету.
Я механиков вижу во тьме,
Шкиперов вижу я,
Что не бесятся с жира.
Капитаны по сходням идут
С танкеров, сухогрузов
Да и с пассажиров.
Нет, я снова выйду в море,
Снова встречу их в порту.
К черту вечный санаторий
И оскомину во рту.
 

Тюменская нефть

 
Один чудак из партии геологов
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
„Послал же бог на голову нам олухов,
Откуда нефть, когда кругом тайга?
А деньги вам отпущены, на тыщи те
Построить ресторан на берегу.
Вы ничего в Тюмени не отыщите,
В болото вы вгоняете деньгу!“
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
„Дела идут, все более-менее“.
Мне отвечают, что у них сложилось мнение,
Что меньше „более“ у нас, а больше „менее“.
А мой рюкзак пустой на треть…
А с нефтью как? Да будет нефть!
Давно прошли открытий эпидемии,
И с лихорадкой поисков борьба,
И дали заключенье в академии:
„В Тюмени с нефтью полная труба“.
Нет бога нефти здесь, перекочую я,
Раз бога нет, не будет короля…
Но только вот нутром и носом чую я,
Что подо мной не мертвая земля.
И шлю депеши в центр из Тюмени я,
„Дела идут, все более-менее“
Мы роем землю, но пока у многих мнение,
Что меньше „более“ у нас, а больше „менее“.
Пустой рюкзак, исчезла снедь.
А с нефтью как? Да будет нефть!.
И нефть пошла, мы по болотам рыская,
Не на пол-литра выиграли спор:
Тюмень, сибирь, земля ханты-мансийская
Сквозила нефтью из открытых пор.
Моряк, с которым столько переругано,
Не помню уж с какого корабля,
Все перепутал и кричал испуганно:
„Земля! Глядите, братики, земля!“
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
„Дела идут, все более-менее“.
Что прочь сомнения, что есть месторождения,
Что больше „менее“ у нас и меньше „более“.
Так я узнал, бог нефти есть,
И он сказал: „Бурите здесь“.
И бил фонтан и рассыпался искрами,
При свете их я бога увидал
По пояс голый он, с двумя канистрами,
Холодный душ из нефти принимал.
И ожила земля, и, помню, ночью я
На той земле танцующих людей.
Я счастлив, что превысив полномочия,
Мы взяли риск и вскрыли вены ей.
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, все более-менее».
Мне поверили, и осталось мнение,
Что больше «более» У нас и меньше «менее».
Но подан знак: «Бурите здесь».
А с нефтью как? Да будет нефть!
Потом пошел и постучался в двери я,
А вот канистры в цель попали, в цвет,
Одну привез я к двери недоверия,
Другую внес в высокий кабинет.
Один чудак из партии геологов
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
«Послал же бог на головы нам олухов,
Откуда нефть, когда кругом тайга?»
 

И я сочувствую слегка

 
Штормит весь вечер, и пока
Заплаты пенные летают
Разорванные швы песка,
Я наблюдаю свысока,
Как волны головы ломают,
И я сочувствую слегка
Погибшим, но издалека.
Я слышу хрип и смертный стон,
И ярость, что не уцелели,
Еще бы — взять такой разгон,
Набраться сил, пробиться в щели
И голову сломать у цели.
И я сочувствую слегка
Погибшим, но издалека.
Ах, гривы белые судьбы,
Пред смертью словно хорошея
По зову боевой трубы
Взлетают волны на дыбы,
Ломают выгнутые шеи.
И мы сочувствуем слегка
Погибшим, но издалека.
А ветер снова в гребни бьет
И гривы пенные ерошит,
Волна барьера не возьмет,
Ей кто-то ноги подсечет,
И рухнет взмыленная лошадь.
И посочувствуют слегка
Погибшим, но издалека
Придет и мой черед вослед,
Мне дуют в спину, гонят к краю,
В душе предчувствия, как бред,
Что подломлю себе хребет
И тоже голову сломаю.
И посочувствуют слегка
Погибшему, издалека.
Так многие сидят в веках
На берегах и наблюдают,
Внимательно и зорко,
Как другие рядом на камнях
Хребты и головы ломают.
Они сочувствуют слегка
Погибшим, но издалека.
 

Век гитары

 
Один музыкант объяснял мне пространно,
Что будто гитара свой век отжила,
Заменят гитару электроорганы,
Элекророяль и электропила.
Но гитара опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебрянными струнами.
Я слышал вчера, кто-то пел на бульваре,
И голос уверен, и голос красив,
Но мне показалось, устала гитара
Звенеть под его залихватский мотив.
И все опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебрянными струнами.
Электророяль мне, конечно, не пара,
Другие появятся с песней другой,
Но кажется мне, не уйдем мы с гитарой На заслуженный но нежеланный покой.
Гитара опять
Не хочет молчать,
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебрянными струнами.
 

Я допою до конца

 
Так дымно, что в зеркале нет отраженья
И даже напротив не видно лица.
И мары успели устать от куренья,
Но все-таки я допою до конца.
 
 
Все нужные ноты давно заиграли,
Сгорело, погасло вино в бокале,
Минутный порыв говорить пропал,
И лучше мне молча допить бокал.
 
 
Полгода не балует солнцем погода,
И души застыли под коркою льда,
И видно напрасно я жду ледохода,
И память на может согреть в холода
 
 
Все нужные ноты давно заиграли,
Сгорело, погасло вино в бокале,
Минутный порыв говорить пропал,
И лучше мне молча допить бокал.
 
 
В оркестре играют устало, сбиваясь.
Смыкается круг, не порвать мне кольца.
Спокойно я должен уйти, улыбаясь,
Но все-таки я допою до конца.
 
 
Все нужные ноты давно заиграли,
Сгорело, погасло вино в бокале.
Тусклей, равнодушней оскал зеркал,
И лучше мне молча допить бокал.
 

Нас тянет на дно

 
Нас тянет на дно, как балласты,
Мышцы легки, как фаланги,
А ноги закованы в ласты,
А наши тела — в акваланги.
В пучину не просто полезли,
Сжимаем до судорог скулы,
Боимся кесонной болезни,
А, может, немного акулы.
Замучила жажда, воды бы,
Красиво здесь — все это сказки,
Здесь лишь пучеглазые рыбы
Глядят удивленно нам в маски.
Понять ли лежащим в постели,
Изведать ли ищущим брода,
Нам нужно добраться до цели,
Где третий наш, без кислорода.
Мы плачем, пускай мы мужчины,
Застрял он в пещере коралла,
Как истинный рыцарь пучины,
Он умер с открытым забралом.
Пусть рок оказался живучим,
Он сделал что мог и должен.
Победу отпраздновал случай,
Ну, что же, мы завтра продолжим.
 

Черное золото

 
Не космос, метры грунта надо мной,
И в шахте не до праздничных процессий,
Но мы владеем тоже внеземной
И самою земною из профессий.
Любой из нас, ну чем не чародей,
Из преисподней наверх уголь мечем.
Мы топливо отнимем у чертей,
Свои котлы топить им будет нечем.
Сорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
Да, сами мы, как дьяволы в пыли,
Зато наш поезд не уйдет порожний.
Терзаем чрево матушки-земли,
Но на земле теплее и надежней.
Вот вагонетки, душу веселя,
Проносятся, как в фильме о погонях,
И шуточку: даешь стране угля!
Мы чувствуем на собственных ладонях.
Сорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
Воронками изрытые поля не позабудь
И оглянись во гневе.
Но нас, благословенная земля,
Прости за то, что роемся во чреве.
Да, мы бываем в крупном барыше,
Но роем глубже, словно не насытясь.
Порой копаться в собственной душе
Мы забываем, роясь в антраците.
Сорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
Не боялся заблудиться в темноте
И захлебнуться пылью — не один ты.
Вперед и вниз — мы будем на щите,
Мы сами рыли эти лабиринты.
Сорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
 

Марш физиков

 
Тропы еще в антимир не протоптаны,
Но как на фронте держись ты,
Бомбардируем ядра протонами,
Значит, мы артиллеристы.
 
 
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора,
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем из ядра,
На волю пустим джина из бутылки.
 
 
Тесно сплотились коварные атомы,
Ну-ка попробуй, прорвись ты.
Живо по коням в погоне за квантами,
Значит, мы кавалеристы.
 
 
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора,
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем из ядра,
На волю пустим джина из бутылки.
 
 
Пусть не поймаешь нейтрино за бороду
И не посадишь в пробирку.
Было бы здорово, чтоб Понтекорво
Взял его крепче за шкирку.
 
 
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора,
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем из ядра,
На волю пустим джина из бутылки.
 
 
Жидкие, твердые, газообразные,
Просто, понятно, вольготно.
А с этой плазмой дойдешь до маразма,
И это довольно почетно.
 
 
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора,
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем из ядра,
На волю пустим джина из бутылки.
 
 
Молодо, зелено, древность в историю,
Дряхлость в архивах пылится.
Даешь эту общую, эту теорию,
Элементарных частиц нам.
 
 
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора,
Лежат без пользы тайны, как в копилке,
Мы тайны эти скоро вырвем из ядра,
И вволю выпьем джина из бутылки.
 

Песня о моем старшине

 
Я помню райвоенкомат.
«В десант не годен. Так-то, брат.
Таким как ты там невпротык…, - И дальше смех,
Мол, из тебя какой солдат,
Тебя хоть сразу в медсанбат…»
А из меня такой солдат, как изо всех.
А на войне, как на войне,
А мне и вовсе, мне вдвойне,
Присохла к телу гимнастерка на спине.
Я отставал в бою, в строю,
Но как-то раз в одном бою,
Не знаю чем, я приглянулся старшине.
Шумит окопная братва:
«Студент, а сколько дважды два?
Эй, холостой, а правда, графом был Толстой?
А кто евонная жена?…»
Но тут встревал мой старшина:
«Пойди поспи, ты не святой, а утром в бой».
И только раз, когда я встал
Во весь свой рост, он мне сказал: «Ложись!», —
И дальше пару слов без падежей.
К чему, мол, дырка в голове?
И вдруг спросил: «А что в Москве
Неужто вправду есть дома в пять этажей?»
Над нами шквал. Он застонал
И в нем осколок остывал.
И на вопрос его ответить я не смог.
Он в землю лег за пять шагов,
За пять ночей и за пять снов,
Лицом на запад, а ногами на восток.
 

В темноте

 
Темнота впереди, подожди,
Там стеною закаты багровые,
Встречный ветер, косые дожди,
И дороги, дороги неровные.
 
 
Там чужие слова, там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там пожухла, сгорела трава,
И следы в темноте не останутся.
 
 
Нам проверка на прочность — бои,
И туманы и встречи с прибоями.
Сердце путает ритмы свои
И стучит с перебоями.
 
 
Там чужие слова, там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там пожухла, сгорела трава,
И следы в темноте не останутся.
 
 
Там и звуки, и краски не те,
Только мне выбирать не приходится,
Очень нужен я там, в темноте,
Ничего, распогодится.
 
 
Там чужие слова, там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там пожухла, сгорела трава,
И следы в темноте не читаются.
 

Высота

 
Вцепились они в высоту, как в свое,
Огонь минометный, шквальный.
А мы все лезли толпой на нее,
Как на буфет вокзальный.
И крики «Ура!» Застревали во рту,
Когда мы пули глотали.
Шесть раз занимали мы ту высоту,
Шесть раз мы ее оставляли.
И снова в атаку не хочется всем,
Земля, как горелая каша.
В восьмой раз возьмем мы ее насовсем,
Свое возьмем, кровное, наше.
А может ее стороной обойти,
И что мы к ней прицепились.
Но видно уж точно все судьбы-пути
На этой высотке скрестились.
Вцепились они в высоту, как в свое,
Огонь минометный, шквальный.
А мы все лезли толпой на нее,
Как на буфет вокзальный.
 

Из дорожного дневника

 
Ожидание длилось, а проводы были недолги.
Пожелали друзья: «В добрый путь, чтобы все без помех».
И четыре страны предо мной расстелили дороги,
И четыре границы шлагбаумы подняли вверх.
Тени голых берез добровольно легли под колеса,
Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали.
Вечный смертник комар разбивался у самого носа,
Превращая стекло лобовое в картину Дали.
И сумбурные мысли лениво стучавшие в темя,
Всколыхнулись во мне — ну попробуй-ка останови.
И в машину ко мне застучало военное время,
Я впустил это время, замешанное на крови.
И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули
И спросили: «Куда ты? На запад? Вертайся назад…»
Я ответить не мог: по обшивке царапнули пули.
Я услышал: «Ложись! Берегись! Проскочили! Бомбят!»
И исчезло шоссе — мой единственный верный фарватер,
Только елей стволы без обрубленных минами крон.
Бестелесный поток обтекал неспеша радиатор,
Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон.
Я уснул за рулем, я давно разомлел от зевоты,
Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?
И в машине с собой я увидел сержанта пехоты.
«Ишь, трофейная пакость, — сказал он, — удобно сидеть».
Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски,
Он опять удивился: «Откуда такое в войну?
Я, браток, — Говорит, — восемь дней, как позавтракал в Минске.
Ну, спасибо, езжай! Будет время, опять загляну…»
Он ушел на восток со своим поредевшим отрядом.
Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню.
Это время глядело единственной женщиной рядом.
И она мне сказала: «Устал? Отдохни — я сменю».
Все в порядке. На месте. Мы едем к границе. Нас двое.
Тридцать лет отделяет от только что виденных встреч.
Вот забегали щетки, отмыли стекло лобовое.
Мы увидели знаки, что призваны предостеречь.
Кроме редких ухабов ничто на войну не похоже.
Только лес молодой, да сквозь снова налипшую грязь
Два огромных штыка полоснули морозом по коже,
Остриями по-мирному — кверху, а не накренясь.
Здесь, на трассе прямой мне, не знавшему пуль, показалось,
Что и я где-то здесь довоевывал невдалеке.
Потому для меня и шоссе, словно штык, заострялось,
И лохмотия свастик болтались на этом штыке.
 

Нет или да

 
Давно смолкли залпы орудий,
Над нами лишь солнечный свет.
На чем проверяются люди,
Если войны уже нет?
 
 
Приходится слышать нередко
Сейчас, как тогда:
«Ты бы пошел с ним в разведку?
Нет или да?»
 
 
Не ухнет уже бронебойный,
Не быть похоронной пальбе,
И, кажется, все спокойно,
И негде раскрыться тебе.
 
 
Приходится слышать нередко
Сейчас, как тогда:
«Ты бы пошел с ним в разведку?
Нет или да?»
 
 
Покой только снится, я знаю,
Готовься, держись и держись.
Есть мирная передовая,
Беда, и опасность, и риск.
 
 
Приходится слышать нередко
Сейчас, как тогда:
«Ты бы пошел с ним в разведку?
Нет или да?»
 
 
В полях обезврежены мины,
Но мы не на поле святом,
Вы поиски, взлеты, глубины
Не сбрасывайте со счетов.
 
 
Поэтому слышно нередко,
Если приходит беда,
«Ты бы пошел с ним в разведку?
Нет или да?»
 

Единственная дорога

 

(Из к/ф «Единственная дорога»)

В дорогу живо или в гроб ложись.
Да, выбор небогатый перед нами.
Нас обрекли на медленную жизнь
Мы к ней для верности прикованы цепями.
А кое-кто поверил второпях,
Поверил без оглядки, бестолково,
Но разве это жизнь, когда в цепях,
Но разве это выбор, если скован.
Коварна нам оказанная милость,
Как зелье полоумных ворожих,
Смерть от своих за камнем притаилась,
И сзади тоже смерть, но от чужих.
Душа застыла, тело затекло,
И мы молчим, как подставные пешки,
А в лобовое грязное стекло
Глядит и скалится позор кривой усмешки.
И если бы оковы разломать,
Тогда бы мы и горло перегрызли
Тому, кто догадался приковать Нас узами цепей к хваленой жизни.
Неужто мы надеемся на что-то,
А, может быть, нам цель не по зубам?
Зачем стучимся в райские ворота
Костяшками по кованным скобам?
Нам предложили выход из войны,
Но вот какую заложили цену:
Мы к долгой жизни приговорены
Через вину, через позор, через измену.
Но стоит ли и жизнь такой цены?
Дорога не окончена, спокойно.
И в стороне от той большой войны
Еще возможно умереть достойно.
И рано нас равнять с болотной слизью,
Мы гнезд себе на гнили не совьем,
Мы не умрем мучительною жизнью,
Мы лучше верной смертью оживем.
 

Полчаса до атаки

 
Полчаса до атаки
Скоро снова под танки,
Снова слышать разрывов концерт.
А бойцу молодому
Передали из дома
Небольшой треугольный конверт.
И как будто не здесь ты,
Если почерк невесты,
Или пишут отец или мать,
Но случилось другое,
Видно, зря перед боем
Поспешили солдату письмо передать.
Там стояло сначала:
«Извини, что молчала.
Ждать не буду». И все. Весь листок.
Только снизу приписка:
«Уезжаю не близко
Ты спокойно воюй и прости, если что».
Вместе с первым разрывом
Парень крикнул тоскливо:
«Почтальон, что ты мне притащил?
За минуту до смерти
В треугольном конверте
Пулевое ренение я получил».
Он махнул из траншеи
С автоматом на шее,
От осколков беречься не стал,
И в бою под Москвою
Он обнялся с землею,
Только ветер обрывки письма разметал.
 

Охота на кабанов

 
Грязь сегодня еще непролазней,
Сверху мразь, словно бог без штанов,
К черту дождь, у охотников праздник,
Нам сегодня стрелять кабанов.
Били в ведра и гнали к болоту,
Вытирая промокшие лбы,
Презирали лесов позолоту,
Поклонялись азарту пальбы.
Вы егерей за кровожадность не пинайте,
Вы охотников носите на руках.
Любим мы кабанье мясо в карбонате,
Обожаем кабанов в окороках.
И неважно, рычанье ли, плач ли,
Дух охотников неистребим,
Третий номер сегодня удачлив,
Три подранка лежат перед ним.
Кабанов не тревожила дума,