Дело об императорском пингвине

      Я бродила по Летнему саду, где мы любили бывать вдвоем, и мое отчаяние становилось еще исступленнее при виде парочек, украдкой целующихся в наступающих сумерках.
      Я ходила к Толе Стрелкину, сидела часами в углу потертого полосатого дивана, глотала сигаретный дым, свой и чужой, и ждала, что откроется дверь, он войдет и уведет меня за собой, как в тот первый вечер. Но он не пришел, и мне пришлось поверить, что Марк не умер от внезапной болезни, не разбился в автокатастрофе, не попал в застенки КГБ. Марк бросил меня так же легко и непринужденно, как несколько месяцев назад заставил потерять голову.
      В компаниях, где нас привыкни видеть вместе, я бывать перестала.
      Сочувственные взгляды и недвусмысленные предложения «утешить девушку» наконец-то напомнили мне о том, что у меня есть гордость. В истории с Марком я забыла о ней в первый и последний раз в жизни. Сама себя я за это простила, при условии, что больше такое не повторится.
      А напоминанием о том, как ужасно выглядит забывшая о гордости и чувстве собственного достоинства женщина, осталась фотография, сделанная для пропуска в Публичку. На ней меня можно принять за японку или китаянку — до такой степени опухли от слез мои большие зеленые глаза.
      Конечно, спустя двадцать лет, ничего даже отдаленно напоминающего любовь я к Марку Кричевскому не испытывала. Наверное, я как раз и пыталась отомстить ему за некогда оскорбленное чувство собственного достоинства. Хотела, чтобы он всю оставшуюся жизнь жалел о том, что потерял меня. А коварный Кричевский, вместо того чтобы сокрушаться, увел у меня картину. Но теперь я уже не была той наивной дурочкой и не собиралась лить горьких слез. Я решила во что бы то ни стало спасти терпящий бедствие фрегат. И я ко всему была готова. Ведь Марк сам говорил, что коллекционер может пойти на все — предать, украсть и даже убить. Что ж, он уже предал и уже украл, а дальше, как в песенке поется — «блеснула финка, прощай, Маринка…».
 

***

 
      Кричевский долго отнекивался, ссылался на неотложные дела, но я настояла на встрече, для которой выбрала кафе на Невском — недалеко от уютного гнездышка, где мы с Марком провели несколько бессонных белых ночей.
      — Не сердись, Марина, но мои штаны поменялись, — виновато улыбаясь, говорил Марк и размешивал взбитые сливки в изящном бокале с кофе по-ирландски. — Бизнес такая непредсказуемая вещь надеялся пробыть в Питере до сентября, а теперь вот вынужден лететь в Нью-Йорк в конце недели.
      «Еще бы, — подумала я, — дело в шляпе: Порселлиса под мышку, и только тебя и видели».
      — Как жаль! Так значит, это наша последняя встреча? — Я горестно вздохнула. — Будь добр, Марк, сходи, возьми мне пирожное — тройной шоколад. Надо же чем-то подсластить жизнь после такого убийственного известия.
      Марк безропотно поднялся и направился в другой зал к буфету с выложенными на витрине французскими сладостями.
      За соседним столиком сидели совсем юные парень с девушкой, по всему видно — иностранцы, и увлеченно надписывали открытки с видами Петербурга, которые через неделю-другую будут разглядывать их родственники и друзья. Открыток была целая стопка. Молодые люди трудились, не покладая авторучек и не поднимая головы. Я достала из сумочки бумажный пакетик, всыпала его содержимое в кофе Марка. Рука моя не дрогнула, когда я размешивала в бокале белый порошок. Марк Кричевский заслуживал того, чтобы его напоили клофелином. Но где взять это воспетое в отечественных детективах средство, я не имела ни малейшего понятия. Зато мне был доступен фурасемид, известный в народе как эффективный мочегонный препарат.
      К тому же я точно знала, что таблетки фурасемида совершенно безвкусны и безвредны.
      — О чем ты думаешь? — спросила я.
      Вернувшийся с тройным шоколадом Марк был молчалив и задумчив.
      — О том, как ты прекрасна, — он улыбнулся мне ласково и безгрешно.
      — Надеюсь, поездка оказалась не бесполезной? Тебе будет чем привлечь посетителей в свою арт-галерею?
      — Видишь ли, Марина… — Кричевский взял меня за руку, я ощутила тепло его ладони, а потом прикосновение губ к запястью.
      Усилием воли я подавила волну желания, которая всякий раз грозила захлестнуть с головой, когда Марк касался меня.
      — Я не умею просить прощения, Марина. — Марк коротко взглянул на меня и тут же отвел глаза. — Ты единственная, ради кого я пересилил свою гордыню, тщеславие и эгоизм… Марина, я прошу тебя простить… Ты знаешь за что…
      «За одно из двух, — лихорадочно соображала я, — либо за события двадцатилетней давности, либо за Порселлиса. Неужели он сейчас во всем сознается и вернет картину?»
      — Я действительно любил тебя.
      Настолько, насколько вообще мне дано Богом узнать это чувство. Но я авантюрист по натуре. В те годы я по глупости, по молодости попал в историю, хотел заработать денег, чтобы баловать свою панночку. Не хочется вспоминать, как все глупо вышло — антиквариат, перепродажа краденого.
      Менты вот-вот должны были выйти на меня. Спасибо, добрые люди предупредили. Я вовремя успел уехать за границу, сначала домой в Польшу, потом перебрался в Америку. Ничего не сказал тебе — не хотел, чтобы ты думала обо мне плохо, как о преступнике.
      У мужчин поразительная логика!
      Бросить без объяснений, в полном неведении, чтобы я сохранила о нем добрую память! Если бы не Порселлис, я бы, наверное, разревелась или хотя бы прослезилась. Все эти белые ночи, которые мы провели с Марком в. квартире над кондитерской Вольфа и Беранже, я ждала хоть какого-нибудь объяснения. А теперь долгожданные слова звучали лицемерной ложью.
      — Ты мне не веришь? — указательным пальцем Марк провел по моей щеке, словно хотел удостовериться, что такая проникновенная речь не растрогала меня до слез.
      — Если бы я не настояла на этой встрече, — вовремя нашлась я, — ты бы так и уехал, не сказав ни слова.
      — Нет, что ты! — без промедления воскликнул Марк. — Просто я хотел говорить с тобой об этом в другой обстановке. — Он презрительно обвел взглядом стены вполне пристойного кафе. — Прости, я на несколько минут тебя оставлю…
      Я перевела дыхание. Увлеченный покаянной речью, Марк сделал всего несколько глотков. Но, похоже, этого оказалось достаточно. Фурасемид не подвел. Уверенным движением я сняла со стула барсетку Кричевского, расстегнула замок и запустила руку в одно из отделений. Радиотелефон, бумажник, визитница, какой-то спрей…
      Черт! Ну где же они! Я изобразила на лице некое подобие улыбки, адресовав ее девушке-иностранке за соседним столиком. В этот самый неподходящий момент ей вздумалось оторваться от стопки открыток и окинуть меня подозрительным взглядом. Ну наконец-то! Совершенно случайно пальцы нащупали маленький внутренний кармашек на кнопочке. В нем лежало то, что я искала — ключи от квартиры Марка.
      Вернувшись, Марк не стал допивать кофе и убеждать меня в искренности своих слов тоже не стал. Он дождался, пока я доем пирожное, пару раз нарочито взглянув на часы. Перед тем, как мы покинули кафе, он еще раз, извинившись, удалился на пару минут. «Пусть скажет спасибо, что Б моей домашней аптечке не оказалось пургена», — злорадно подумала я. Мы расстались, церемонно пожав друг другу руки. Он тут же поймал такси, а я сделала вид, что направилась в Агентство, в сторону улицы Зодчего Росси. Но как только машина с паном Кричевским исчезла из виду, я изменила направление движения на противоположное и чуть ли не бегом помчалась к кондитерской Вольфа и Беранже.
      С замками пришлось повозиться.
      Минут десять я пыхтела на лестничной площадке, пока наконец железная дверь не отворилась, гостеприимно пропуская меня в квартиру. С обратной стороны на двери было навешано столько хитрых устройств, что я решила не закрывать ее, а оставила маленькую щелочку, чтобы не оказаться в мышеловке.
      Пан Кричевский немало потратился за эту поездку. Вся гостиная была заставлена свертками. У стены — три упакованных полотна, каждое из которых, судя по размерам, могло быть «Терпящим бедствие фрегатом». Я вооружилась кухонным ножом и приступила к акту реституции. Но ни одна из разоблаченных мною картин не принадлежала кисти Яна Порселлиса. Это были подделки Сезанна или Гогена. Ну конечно, не повезет же он контрабандное полотно в раме через таможню! Я начала срывать оберточную бумагу со всего, что попадалось под руку. Внутри китайской вазы пусто. Инкрустированная шкатулка слишком мала, чтобы в ней мог затаиться малый голландец. Эскизы, статуэтка, старинный сервиз. Чем меньше шансов у меня оставалось отыскать Порселлиса, тем труднее мне было сдерживать яростное желание разнести весь этот антиквариат на мелкие кусочки. Объемный мешок в углу комнаты оказался на удивление легким, я разрезала стягивающие его веревки. И на пол к моим ногам посыпались меха — да не какие-нибудь, а настоящие баргузинские соболя! Я подняла с пола пушистую отливающую серебром шкурку и горько всхлипнула в нее, как в носовой платок.
      — Лярва! Как ты посмела! Воровка! Дрянь! Ты хотела меня обокрасть!
      На пороге разоренной гостиной стоял Марк Кричевский. И по сравнению с его воплями вой милицейской сирены показался бы трелью соловья.
      — Ты напоила меня какой-то дрянью и выкрала ключи! Чтобы порезать соболей, которых я везу в подарок Монике!
      Я с отвращением отбросила подальше серебристую шкурку, пожалев, что не успела в нее высморкаться.
      — Ты хотела подкинуть мне наркотик, чтобы меня арестовали на границе!
      — Может быть, у меня спросишь, чего же я хотела! — заорала я в ответ. — Слишком много версий. И ни одной правильной!
      — Ты хотела отомстить мне за то, что я бросил тебя тогда! Все вы, бабы, одинаковые — мстительные стервы!
      Больше всего на свете я не люблю обобщений. Ну как можно сравнивать меня, скажем, с какой-то Таней, Маней или Моникой — будь она Левински, Кричевски или, еще того хуже, мартышкой из зоопарка? Мои пальцы самопроизвольно сжали рукоятку кухонного ножа, который я все еще держала в руке. Занеся клинок над головой, я двинулась на Марка, топча соболей, предназначенных его американской женушке.
      — Нет, это ты вор и уголовник!
      Каким был, таким остался! Ничего святого! Ты выкрал мою картину! Отвечай, куда ты запрятал Порселлиса!
      Я не представляла себе, что я буду делать, когда подойду к Марку вплотную. Нужно будет либо сдать оружие, либо бить по живому. И то, и другое казалось мне преступлением. Марк остановил мое приближение звонкой оплеухой. Я выронила на пол нож и наконец дала волю слезам.
      — Что ты несешь, Марина?! — Марк всегда терялся при виде женских слез. — Что я у тебя украл?
      — Полотно Яна Порселлиса. Ты подменил его в реставрационной мастерской, подсунул мне подделку!
      — Боже правый! — Марк неожиданно привлек меня к себе и обнял. — Рассказывай по порядку, что случилось.
      Он внимательно выслушал мой сбивчивый монолог.
      — Марина, я не брал твоего Порселлиса. Я не вор. Иди ко мне…
      Он снова притянул меня к себе и поцеловал в заплаканные глаза.
      — Соленый дождь… Помнишь?… — он сказал это, и я поверила в то, что Марк Кричевский не вор, и даже в то, что он любил меня. — Мы обязательно отыщем твою картину. Хочешь, я никуда не уеду, пока не найдется Порселлис?
      — А если он пропал на веки вечные?
      — Останусь ли я с тобой? Вряд ли ты сама этого хочешь. Ведь так?… А теперь вспоминай минута за минутой, что происходило с тобой и картиной по дороге от мастерской к дому.
      Я вспомнила и подробно описала Марку дорожно-транспортное происшествие на Университетской набережной…
      — Но он сотрудник правоохранительных органов. Он жених моей дочери! — горячо заступилась я за мента Рыбкина, когда Марк сказал, что ему все ясно.
      — Доверяй, но проверяй, — устало улыбнулся Марк. — Прости, но я снова на несколько минут тебя оставлю. И вообще, как долго действует лекарство, которое ты подмешала мне в кофе?
 

***

 
      От Марка я прямиком помчалась в Агентство, чтобы проверить его предположение про Рыбкина.
      История моя с подменой картины наделала в расследовательском отделе настоящий переполох. Модестов в предвкушении сенсационного развития антикварной темы довольно потирал руки. Зудинцев не верил в то, что Рыбкин мог иметь отношение к краже.
      — Коррупция в правоохранительных органах есть, — говорил он, — но не до такой же степени, чтобы спереть приданое у собственной невесты!
      Каширин и Шаховский ему возражали.
      — А ты забыл, как мент рубоповский, которого жена из дома выгнала, натравил на ее частное предприятие «тамбовскую» братву? И самолюбие потешил, и долю малую поимел.
      Или ты хочешь сказать, что наша Марина Борисовна такая золотая теща, что обидеть ее рука не поднимется?
      — Я ему еще ничего плохого не сделала! — вставила я, имея в виду Рыбкина.
      Спозаранник прервал нашу дискуссию:
      — Разговорами Марине Борисовне не поможешь. Действовать надо, как я понимаю, без промедления. У меня есть кое-какие идеи. — Глеб многозначительно обвел всех взглядом. — Но сначала я должен согласовать план предстоящих мероприятий с Андреем Викторовичем.
      Начальник расследователей сунул под мышку папку и вышел из кабинета. Отсутствовал он около часа и вернулся загадочным, как никогда.
      — Сейчас вы, Марина Борисовна, в сопровождении Зудинцева отправитесь домой, заберете подделку и доставите ее вот по этому адресу. — Глеб вручил мне клочок бумаги. — Спросите эксперта-криминалиста Виктора Носова. Андрей Викторович с ним уже обо всем договорился. Носов снимет с рамы отпечатки пальцев. Может, что и всплывет.
 

***

 
      Еще до того, как эксперты вынесли свой вердикт, мне стало окончательно ясно, кто украл картину. На следующий день ко мне в отдел впорхнула Светочка Завгородняя.
      — Марина Борисовна, а это правда, что ваша дочь за Юрика Рыбкина замуж собирается?
      — А ты его знаешь? — насторожилась я.
      — Знаю. Как не знать. Он мне информацию про кражу фарфора из коллекции мадам Шуйской сливал. Зануда, между нами говоря, редкостный.
      И совершенно не сексуальный. Час без двух минут вещал, какой он честный, неподкупный, а потому бедный.
      А недавно я встретила его у Румянцевского садика на Университетской набережной. Он на своей БМВ в аварию попал — ходил вокруг, как тигр, и по радиотелефону без остановки — бу-бу-бу… Я думала, может, у вас денег на ремонт одалживает.
      Я не обратила внимания на Светкину колкость.
      — Знаешь, Света, для меня это не новость. Представь себе, я сама была в его машине, когда произошла авария. А ты уверена, что он разговаривал по радиотелефону?
      — Я, Марина Борисовна, галлюциногенные препараты не принимаю, — уверила меня Светка.
 

***

 
      …Зато без них жить не мог Антон Черемушкин, ранее судимый за грабеж двадцативосьмилетний наркоман.
      С пальчиками Черемушкина совпали отпечатки, снятые с поддельного Порселлиса. Остальное было делом одного дня — найти и обезвредить, что мастерски проделали Зураб с Кашириным, доставившие парня к нам в Агентство.
      Я сразу узнала в бледном, худощавом молодом человеке с волосами, затянутыми на затылке в «конский хвост», водителя лохматых «Жигулей», которые подрезали БМВ Рыбкина у Румянцевского садика. Каширин и Зудинцев вмиг приперли парня к стенке неопровержимыми доказательствами — и тому ничего не оставалось, как во всем нам признаться.
      Антон был талантливым художником-реставратором. Но денег, которые он зарабатывал в мастерской Арона Сенкевича, на «дурь» не хватало. Поэтому он подписался на предложение одного человека оказывать ему мелкие услуги: докладывать подробно о том, кто и что сдает на реставрацию, кто из коллекционеров что продает и покупает. Постепенно Черемушкин попал в кабалу к ушлому дядьке, который почти совсем перестал давать деньги, а перешел к шантажу и угрозам: «По тебе, мол, наркот, давно тюрьма плачет. Только рыпнись, мигом у параши окажешься!». Последний раз этот человек попросил Антона сделать копию сданного на реставрацию в мастерскую Яна Порселлиса. А потом, посулив денег, и, как обычно, сдобрив посулы угрозами, вынудил Черемушкина согласиться на неприкрытый криминал — спровоцировать ДТП и подменить картину. Антон прекрасно разглядел на подлиннике маленькое пятнышко, но дублировать дефект на копии не стал. Он надеялся таким образом подставить шантажиста и избавиться от него.
      Антон согласно закивал, когда я показала ему фотографию Юрия, запечатленного в обнимку с Машкой где-то на пляже Финского залива.
      — Тот самый дядька и есть, — подтвердил он. Только знал его Антон под другим именем. Рыбкин настолько обнаглел, что представился Антону как… Роман Игоревич Агеев.
      — Слушай, Антон, — неожиданно осенило меня, — а Рыбкин, он же Агеев, случайно не причастен к краже рисунков Дюрера у художника Стрелкина?
      — Еще как причастен! Он и заставил меня выяснить, где они хранятся у Стрелкина, и как проникнуть в мастерскую. Толя — святой человек, он сделал мне столько добра, а я поступил как последняя скотина…
 

***

 
      Сотрудника антикварного отдела Юрия Рыбкина в тот же день пригласил в Агентство сам Обнорский под весьма благовидным предлогом.
      — Генеральный директор Агентства «Золотая пуля» Андрей Обнорский, — проворковала в трубку секретарша Ксюша, — хочет лично обратиться к Юрию Брониславовичу с просьбой проконтролировать ход расследования по делу о краже картины у сотрудницы Агентства Марины Агеевой.
      Кстати, ничего удивительного в том, что люди сами приезжали на улицу Зодчего Росси, чтобы выслушать просьбу Обнорского не было. Видимо, почитали за честь помочь авторитетному человеку.
      Мне присутствовать при разговоре с Рыбкиным не довелось.
      — А вы Марина Борисовна, сейчас же отправитесь домой. Это приказ, — отчеканил Обнорский. — Мне здесь кровопролитие без надобности.
      Поздним вечером Каширин с Зудинцевым привезли моего настоящего, многострадального Порселлиса.
      — Отпустили Рыбкина, Марина Борисовна, — рассказывал Каширин, уминая за обе щеки горячие бутерброды, которыми я вознаградила ребят за ратный труд. — Он Обнорскому обещал самого Рябушинского сдать, как представится случай. Признался, что давно на него работает. Как получилось-то — Соломон попался в лапы Рыбкину, когда хотел втюхать поддельные яйца Фаберже французскому консулу. Но с Рыбкиным Соломон договориться сумел — знаете, рыбак рыбака…
      Рыбкин за бабки Соломона «отмазал».
      Потом еще раз. А потом и сам стал на Соломона пахать. И Порселлиса вашего Рябушинский ему заказал.
      Машка с поджатыми губами выслушала всю историю от начала до конца и ушла к себе в комнату, даже не сказав «спасибо» — ни за разоблачение жениха-оборотня, ни за возвращенное приданое.
 

***

 
      В субботу нас с Машкой пригласил в гости Толя Стрелкин. Удивительное совпадение: после того, как с Юрой Рыбкиным провели беседу в Агентстве «Золотая пуля», Толя обнаружил в почтовом ящике рисунки Дюрера, пропавшие у него год назад во время ремонта.
      — Я думаю, это рабочие спиздили, — доходчиво объяснял историю с рисунками своим гостям-эстетам улыбчивый усатый Толя. — А что с ними делать — не знали. Хорошо хоть селедку не заворачивали. Ну хуй с ним, с Дюрером, давайте выпьем!
      Мы выпили уже не по одной, когда прозвенел звонок и на пороге Толиной мастерской появился Марк Кричевский. Стрелкин галантно представил Марка гостям.
      — Это мой старый добрый приятель, у него своя галерея в Нью-Йорке. Куда тебя посадить? Хочешь, к этим двум красавицам? Посмотри какие. Я тебе уступаю это место, только потому, что ты скоро уезжаешь и не успеешь… Ни хрена ты не успеешь, понял, Марк?
      Толя посадил Марка между мной и Машей. В этот вечер я имела возможность во всех подробностях рассмотреть затылок пана Кричевского, потому что несколько часов кряду он не сводил глаз с моей дочери.
      Улучив момент, когда нас никто не слышал, я сочла нужным ее предупредить:
      — Между прочим, пан Кричевский завтра улетает.
      — Ничего подобного, — ответила дочь. — Завтра он сдает билет. Он сам мне только что это сказал.
 

***

 
      Я никогда не видела такого выражения на лице Марка. Он добровольно приносил себя в жертву. Он просился на закланье, испытывая благодарность за каждый Машин взгляд, за каждое слово. Она строила капризные гримасы и, как мне кажется, подтрунивала над ним. А он смотрел на нее так, будто видел перед собой ускользающую мечту.
      Вот и все, пани Марина, а вы думали, что до финиша еще далеко? Не тут-то было. Так может быть, лучше добровольно сойти с дистанции?… Ну уж нет, никогда в жизни! Я взглянула на себя в зеркало. Женщина, которая улыбалась мне в его отражении, была грустна, но не походила на жертву.
      Она не хотела сдаваться. Я заговорщицки подмигнула своему двойнику.
      Не беда, что эстафетная палочка случайно выпала из моих рук. Нет, это не поражение, а всего лишь минутная слабость. Никто и никогда не заставит меня отступить, пока я сама этого не захочу. До сих пор так оно и было.
      И даже баргузинские соболя теперь уже ни за что не достанутся американской мартышке. Уж это я знала точно.

ДЕЛО ОБ ИМПЕРАТОРСКОМ ПИНГВИНЕ

Рассказывает Светлана Завгородняя

 
       "Бывшая фотомодель и манекенщица. Б Агентстве работает корреспондентом репортерского отдела. Легкая в общении, жизнерадостна, коммуникабельна. Эти качества — в совокупности с прекрасными внешними данными — дают прекрасный результат при получении важной оперативной информации. Однако излишняя доверчивость часто ее подводит.
       С мужской частью коллектива отношения прекрасные, с женской — неровные.
       28 лет. Не замужем…"
       Из служебной характеристики
      Он встал — и я тут же села.
      Да, вот это порода…
      И дальше я уже ничего не слышала. Я хотела плющом обвиться вокруг этого гибкого загорелого тела. Я хотела быть раздавленной тяжестью этих мышц.
      — Я хочу вас, Светлана…
      — Когда?
      — Сегодня. Сейчас. Ждать до завтра я не смогу.
 

***

 
      — Жужа!
      Жужа смешно морщит свой маленький носик и бросается мне в объятия.
      — Милая моя, приветик! А где хозяйка?
      Я присаживаюсь на корточки, и Жужа горячим языком начинает вылизывать мне щеки. Мне щекотно, и я начинаю глупо хихикать, а Жужа — вилять хвостом от радости.
      Жужу Васька подобрала три месяца назад на Ломоносовском мосту.
      У нас в «Пуле» был праздник, я пригласила Василиску, тем более что ее многие знали в Агентстве. За Васькой весь вечер ухаживал Соболин (Анюты на пьянке не было), потом они пошли ловить машину. А Жужа дрожала и скулила на мосту. И моя нетрезвая подружка притащила собаку домой, на Васильевский. Нина Дмитриевна поначалу стала было кричать, а Жужа — не будь дура! — лизнула ее в нос. На этом судьба дворняжки была решена.
      Блэйзерхаунд — представляла с тех пор Васька свою новую четвероногую приятельницу. На самом деле такой породы не существует. И в действительности Жужа, скорее всего, помесь кокера с пекинесом. Но — блейзерхаунд! — звучит-то как. И не разбирающиеся в собаках люди уважительно смотрели на Ваську.
      — Девушка, отстаньте от моей собаки! — только после этого окрика я вдруг с недоумением заметила на Жуже ошейник: ни Вася, ни Нина Дмитриевна не водили собаку на поводке.
      — Жужа? — недоуменно уставилась я на ошейник. На металлической плашке сверкнул кусочек адреса:
      «…екая, дом 1, кв. 3». Знакомое сочетание цифр — что оно мне напоминает?…
      — Найда! Ко мне!
      К нам приближался невысокий парень в джинсах и бейсболке. Буквы «С. Е.» с маленьким красным крестиком — этот изящный, но не известный мне логотип на футболке был намного ярче его лица: бледного, с невнятным ртом, с темными очками устаревшей модели, на таких же, наверное, невыразительных глазах. В руках он нес картонную коробку. Длинный параллелепипед был легким по виду, но неудобным по форме: парень то пытался взять коробку под мышку, то прихватывал за бечевку, и тогда она колотила его по ногам.
      «Жужа», словно извиняясь, вильнула хвостом и потрусила в сторону парня.
      — Простите, — я поднялась с корточек. — Я перепутала. Решила, что это мой знакомый песик.
      — Бывает. — Парень пристегнул поводок к ошейнику. — Чужие собаки все похожи. — И он потянул ремешок на себя. Найда, еще раз дружелюбно оглянувшись, посеменила за ним.
      — Извините, а это какая порода? — я все еще была обескуражена своей невнимательностью.
      — Кокер! уверенно отрезал парень.
      — Английский? — удивилась я. Не американский же — американских я знала.
      — …Уэльский, — нехотя оглянулся незнакомец.
      — А что — уэльские кокеры бывают? — неуверенно переспросила я.
      Это — новая порода. Очень редкая. В Питере — всего три собаки, — торопливо, как мне показалось, отчеканил парень и скрылся с Найдой за развесистой липой.
 

***

 
      Я вошла в Васькин подъезд. Почтовые ящики здесь, похоже, так никто и не собирался ремонтировать: вся стена у лифта зияла распахнутыми черными пастями. Я не особо расстроилась: те книги и брошюры, что привезла я Василисе, все равно не влезли бы в почтовый ящик.
      Книги еще с утра по телефону попросила меня привезти Васька. Позавчера она улетела на двухдневный семинар в Москву, вернется последним рейсом, а уже с утра — в Стокгольм.
      У Василисы предзащитная лихорадка. Моя подруга вдруг решила обобщить свой практический опыт работы в ведущем частном психоневрологическом центре «Гармония» и защитить кандидатскую. Я не понимаю, зачем ей это надо. Васька — ведущий специалист центра, самые большие очереди клиентов — к ней, денег у нее — не каждый бизнесмен имеет.
      Так нет же, решила еще и «остепениться». И разрывается теперь между работой, кафедрой в МГУ, библиотекой… Вся нервная стала, дерганая — под стать своим клиентам.
      Я, честно говоря, толком до сих пор не понимаю, чем она там в своем центре занимается. Говорит, что выводит людей из душевного кризиса. Как это можно сделать с помощью бесконечных слезливых разговоров — уму непостижимо. А Васька говорит, что разработала какой-то специальный тест, и что эффект — обалденный.
      Я однажды к ней пристала, чтобы она и меня протестировала. Это когда в прошлом году неожиданно исчез Борис Купцов, с которым я познакомилась на даче у подруги в Петровке.
      Я тут же Василиске позвонила и говорю: все, у меня душевный кризис, выводи… А она совсем не по форме спрашивает: а ты чем сейчас занимаешься? Я говорю: пытаюсь прицепить новую золотую подвеску к цепочке.
      Она: а потом? Я: а потом пойду к Гоше в гости, он давно звал… Васька как начала хохотать: Светик, говорит, тебе никакие тесты не нужны: ты — здоровая саморегулирующаяся личность. Вот так! Подруга называется.? Большой специалист! Чужим людям помогает, а случись что с тобой — выкручивайся сама.
      Но я все равно люблю Ваську.
      И упросила сегодня Валю Горностаеву достать для подруги несколько книг из Публички (меня бы направили в читальный зал, а у Вальки там — связи).
      …Лифт остановился на четвертом этаже, и уже через секунду я звонила в дверь Нины Дмитриевны. В предчувствии кофе, который так хорошо варила Васина мама, я заранее нащупала в сумочке пачку «Вога».
      Дверь не открылась и на пятый звонок. Что за шутки? Неужели Нина Дмитриевна укатила в Петровку полоть свои грядки? А я, как дура, тащилась по жаре с этими книгами. Зря, что ли? Ну, Васька!…
      Я закурила и облокотилась плечом на дверь. Что же делать?
      Сначала я покачнулась и только потом заметила, как дверь медленно поплыла вовнутрь.
      Сразу противно засосало где-то под ложечкой. Из-за того, что на площадке и из квартиры не раздавалось ни звука, стало холодно рукам.
      Я осторожно дотронулась до двери, она податливо поплыла еще дальше.
      А может, это Нина Дмитриевна ушла в ванную и специально — чтобы не выскакивать раздетой на звонок — оставила дверь открытой для меня?
      Я осторожно просунула голову в прихожую.
      — Нина Дмитриевна, вы дома?
      Ни звука. Ни шелеста воды из ванной, ни урчания сковородок с кухни.
      — Тетя Нина!
      Тишина.
      Я, как заправская домушница, еще раз воровато оглянулась на площадку и тихонько вошла в прихожую, прикрыв дверь.
      Эту квартиру мать с дочерью выменяли года два назад, уехав из нашего района, но я часто здесь бывала и хорошо знала обстановку, расположение вещей. Никогда еще не было мне так страшно ходить по этому пустому и тихому жилищу. Хотя никаких следов погрома здесь не наблюдалось.
      Я снова вернулась в прихожую, выглянула на площадку. И только сейчас заметила царапины возле замка, сколотые кусочки краски на полу.
      Сомнений не было: квартиру вскрывали. Но, может быть, воров в последний момент кто-то вспугнул? Такое, к счастью, бывает.? Стоп! Но ведь эта квартира — я знала точно! — поставлена на сигнализацию. Нина Дмитриевна практически весь сезон — на даче, Василиска — в разъездах, вот они и решили подстраховаться.? Что же получается? Сигнализация не сработала? Или ее кто-то отключил?…
      Я сварила себе кофе, закурила и после этого набрала Васькин мобильный. Номер абонента был отключен.
      Понятно — семинар!
      Тогда, слегка поколебавшись, я набрала «02».
 

***

 
      Два мента уже битый час задавали мне одни и те же вопросы.
      — Говорите, так дружите, что подружка сама вам шифр от сигнализации продиктовала?
      — Да, так дружим. Много лет, причем с первого класса.
      — И в квартире этой частенько бываете?
      — Частенько. Как и Василиса в моей. И ночуем иногда друг у друга, — я начинала злиться. — С детства, видите ли, не раз спали в одной постели.
      Я осеклась, потому что поняла по выражению лица толстого лейтенанта, что обычная бытовая деталь из детской жизни будет воспринята как фривольность. Так и есть, лейтенант подхватил шар.
      — Ах, какие пикантные подробности!… Петро, ты слышал, наши девочки любят спать вместе…
      Мне хотелось ответить какой-нибудь гадостью, сказать, что я им — не Горностаева, но в это время на мобильник позвонили из приемной Обнорского.