Дело об императорском пингвине

      — Света, ты где? — недовольно спросила Ксюша. — Тебя шеф искал.
      Народ уже новеллы сдает. А тебя даже на работе нет.
      — А мне кто-нибудь сказал? — разозлилась я.
      — Внутренний сайт хоть иногда просматривать надо, — отчеканила секретарша Обнорского. — В общем, через два дня — сдача готовой новеллы.
      — Уже сдавать? — обалдела я. — Через два дня? — Но Ксюшка отключилась.
      Петро и толстяк переглянулись.
      Петро дописывал протокол и, видно, на всякий случай уточнил:
      — Откуда звоночек?
      — Из дурдома, — вспомнила я любимое определение Соболина. Так часто называет он нашу «Пулю» после планерок.
      — Понятно… — Петро почувствовал подвох, но все же спросил:
      — И что сдавать будете?
      — Самое дорогое, — отмахнулась я.
      За мысль о дорогом ухватился толстяк:
      — Гражданка Завгородняя! Хоть в квартире, как вы сами видите, порядок, может, все-таки, вы сможете хоть примерно сказать, все ли на месте?…
      Антиквариат, меха, деньги…
      В принципе, на этих ментов я обижалась зря. Приезжают по звонку, квартира вскрыта, с сигнализации снята по шифру — все чин чинарем.
      В квартире дамочка, знающая шифр, но утверждающая, что оказалась здесь случайно…
      Я встала с дивана и отправилась проверять квартиру. Как я сама не догадалась сделать это сразу?
      Чернобурка Василисы висела в шкафу в чехле. Компьютер стоял на своем законном месте. В баре вместе с бутылкой любимого Васькой красного мартини лежала шкатулка с ее украшениями: серьги с брюликами — на месте, кольцо с сапфирами на месте, бусики всякие, браслеты… В большой комнате по-прежнему тикали старинные — еще дедовские напольные часы. Все вроде как всегда. Что-то, правда, меня цепляло, смущало. Но я не понимала — что.
      Я еще раз прошлась по квартире.
      Возле телефона в прихожей, прямо на тумбочке, лежал листок бумаги с двумя цифрами: один — обычный городской телефонный номер, другой четырехзначный. Боже, ну какая же Васька балда!
      — Вот я же говорила, что моя подруга — забывчивая. Да тут любой дурак воспользуется шифром, если его ему прямо под нос подсовывают. А уж вор — подавно.
      Менты переглянулись.
      — Этот листок с шифром мы сразу заметили, — сказал Толстяк. — И непременно возьмем его на экспертизу.
      Но вы ведь сами уверяете, что в квартире ничего не пропало…
      Я снова устало присела на диван.
      Взглянула на часы: было почти пять часов дня. Ничего себе — уже целый день занимаюсь Васькиными проблемами: то книгами, то теперь — квартирой.
      Мой взгляд скользнул в сторону — на мраморную столешницу маленького изящного столика в углу комнаты.
      Ровно секунду я смотрела на пустой столик и, мгновенно представив себе последующую реакцию Василисы на случившееся, сглотнула комок.
      — Пингвин…
      — Что — пингвин? — Менты смотрели на меня как на действительную постоялицу того заведения, из которого мне только что звонили.
      — Чучело Императора исчезло…
 

***

 
      Чучело императорского пингвина — это семейная реликвия дома Нины Дмитриевны и Василисы.
      Муж Нины Дмитриевны — Василий Кириллович — был океанологом.
      Познакомились они в Гидромете, студентами. Только Нина Дмитриевна не доучилась, бросила на третьем курсе (ждала ребенка), а веселый бородатый студент Василий поступил в аспирантуру, защитил кандидатскую.
      Они очень любили друг друга, ждали сына, которого хотели назвать в честь отца — Василием. Но родилась девочка, и отец окрестил ее Василисой, чтобы в семье имя Васька не исчезло.
      К началу первого учебного года отец подарил Василисе чучело императорского пингвина. Птица была огромной, важной и… сидела на яйце.
      Дядя Вася объяснял нам тогда, что в семье пингвинов высиживают яйца по очереди. Потому что пока один согревает яйцо своим теплом, другой должен доковылять до океана (а это может быть несколько километров) и подкормиться. Потом они меняются.
      И, бывает, что пингвиненок вылупляется не под матерью, а под отцом.
      Еще он рассказывал, что бывают пингвины помельче — полицейские.
      Бывают совсем маленькие — адели. Но этот — всем пингвинам пингвин — император!
      …А однажды Василий Кириллович не вернулся из экспедиции.
      История его исчезновения почти мистическая. Стояли рядом два судна.
      И сотрудники одного из них — вместе с Василием Кирилловичем — были в гостях на соседнем. Посидели, поговорили, и гости отправились прямо по льду к себе домой. Между судами было всего метров двести. Василий Кириллович шел вместе с коллегой, за ними — еще двое. Только те двое вернулись на судно, а эти — нет. То ли забыли, что рядом — приливные трещины (крошка на воде, битый лед), то ли еще что случилось, только исчез Васькин отец вместе с другом на бескрайних просторах Антарктиды.
      …Много лет в день, когда Нина Дмитриевна не дождалась мужа из экспедиции, она ставит на старенький магнитофон «Весна» большую бобину, и сквозь треск потертой пленки слышится голос дяди Васи: «В Антарктиде дуют злые ветры. У-у-у!»
      И дальше слышатся визг и хохот маленькой Васьки.
 

***

 
      Петро обескураженно внес в протокол мои последние сведения и вопросительно глянул на своего толстого напарника.
      — В отделение повезем?
      — Думаю, ни к чему. Хозяйка вечером вернется, все данные Завгородней мы записали — проверить можно.
      Да и видишь — говорит искренне, аж слеза блеснула. Не похоже, что врет.
      Мы встали и вышли из квартиры.
      Мужики опечатали дверь.
      — Светлана Аристарховна, — напоследок кокетливо спросил толстый. — Поделитесь секретом: как это некоторые женщины умудряются плакать без подтеков? Моя уж если разрыдается…
      — На туши хорошей не экономьте для жены, отмахнулась я.
 

***

 
      В контору ехать — можно нарваться на гнев Обнорского, любящего неожиданно появляться в Агентстве аж в девять вечера. А дома мне позвонил Шах.
      — Светик, и о чем будет твоя новелла?
      — А тебе-то что?
      — Да просто Андрей сегодня сказал, что нужно перед написанием общаться парами, тройками. А то в предыдущих двух сборниках герои действуют сами по себе, а нужно, чтобы линии сюжетные переплетались.
      — Ну и что?
      Так вот я и подумал: а пусть у твоей Прибрежной будет роман с моим парнем.
      — Ща-ас! Размечтался.
      — А что? — гоготнул необидчивый Витька. — Это же — литература, в ней всякое бывает.
      — Вот и сговаривайся на роман с Горностаевой.
      — Да? Ты думаешь — мой пацан и ее Куницына?…
      — Да ничего я не думаю. Отвяжись. Не до тебя.
      У Васьки телефон по-прежнему не отвечал, и момент неприятного известия оттягивался во времени.
      Звонок Шаховского вернул меня к необходимости заняться новеллой.
      Дело в том, что вот уже год мы всем Агентством участвуем в новом литературном проекте — пишем сборники новелл «Все в АЖУРе» (АЖУР — это вымышленное агентство журналистских расследований, в котором якобы работают наши герои). Каждый из нас пишет новеллу от лица своей «маски».
      Я — от имени репортера Снежаны Прибрежной. В каждой из новелл, помимо некой криминальной истории, должны быть смешные бытовые зарисовки из жизни Агентства, любовные драмы и прочий «жизненный антураж». Первые книги пошли нарасхват, и мы теперь мучаемся над третьим сборником.
      Так вот: я, как и многие другие мои коллеги, не люблю писать новеллы.
      По этому делу у нас Каширин и Железняк передовики. Родьку хлебом не корми, а дай исподтишка — с помощью литературы — состроить козью рожу Спозараннику. А Нонка по натуре — железная леди: ей — все нипочем, хоть детей рожать, хоть детективы писать. Если бы у меня не было Васьки, я, может, и завела бы себе Нонку в качестве веселой, жизнерадостной подруги. Но эти ее трое детей… Может ей презервативов побольше подарить? Или таблеток противозачаточных? Балда!
      Итак, что же такое придумать?
      А может, вдруг осенило меня, и придумывать ничего не надо? Возьму и опишу, убрав ненужные детали, свою прошлогоднюю поездку на Валаам.
      Точно. И никакой Обнорский не скажет, что в новелле — мало правды жизни, что — «не верю!».
      Я села к компьютеру и стала обдумывать начало новеллы. Обнорский всегда говорит, что первая и последняя фразы — это все.
      Руки сами собой отбили на клавиатуре: «Над городом вставала кровавая заря…» Я даже ахнула: вот это да! Красотища! И одновременно — ощущение тревоги. Теперь я понимаю тех, кто говорит, что есть понятие «творческий оргазм». Это было примерно сродни тому, что чувствовала сейчас и я. Правда, меня смущало, что фраза эта будто бы была мне знакома.
      Но я справедливо решила, что она у меня давно сидела в подсознании. Как и у каждого творческого человека.
      Итак — "Над городом вставала кровавая заря.
      Я прощалась с любимым. Утром мне предстояло ответственное задание шефа АЖУРа Болконского — поездка на Валаам вместе с городскими врачами. Вдруг они что-то знают такое, чего не знают еще в Агентстве.
      — Надо узнать! дает задание Болконский.
      Любимый плачет…"
      Я реально вспомнила прошлогодние вечерние тусовки врачей и медсестер в музыкальном салоне теплохода «Остров Котлин» и решила, что моей Снежане неплохо было бы завести роман с кем-то из медиков, чтобы попытаться выведать нужную информацию.
      «Он, кружа меня в танце, неотрывно смотрел в глаза. От него исходил тонкий запах аптеки, перемешанный с дорогим парфюмом».
      Я прочитала текст и осталась довольна собой. Значит, он, как дурачок, все выбалтывает моей героине.
      Информация очень важная, но как передать ее в АЖУР? Об этом я решила подумать попозже, поскольку нужно было описать пребывание на самом Валааме, где моя Снежана найдет тайную клинику. Но кто ей в этом поможет? Ну конечно же Марэк, местный житель, который в прошлом году влюбился в меня с первого взгляда, лишь увидел на трапе.
      "Над островом вставала кровавая заря.
      Он лежал в подснежниках, в его голубых глазах плескалось небо.
      — Снежана, возьми меня в мужья…"
      Как долго все-таки пишутся эти новеллы — я сидела за компьютером уже больше часа. Скоро по телевизору должен был начаться мой любимый фильм «Унесенные ветром». Я заспешила. Ведь нужно было еще как-то огородами отправить Снежану в Питер (на теплоходе злодеи догадались, что Прибрежная такая умная, много чего вынюхала, и ей стали строить козни).
      Итак — финал.
      " — Ты — молодец, Снежана! Я горжусь тобой! — Болконский пожал мне руку.
      Репортеры, не спавшие всю ночь в ожидании меня, зааплодировали.
      Над городом вставала светлая заря".
      Уф! Я поставила точку. Новелла была готова.
      Я еще раз пробежала глазами написанное. И как я только до такого додумалась! Вот пусть теперь попробует шеф что-нибудь мне сказать по поводу поздней сдачи текста.
 

***

 
      Василиса, прочитав в трубку яростный монолог по поводу гадов, ворующих семейные реликвии, наконец взяла себя в руки:
      — А ты знаешь, Света, еще кое-что пропало.
      — Что?
      — Кассеты диктофонные. У меня в коробке возле компьютера лежало двадцать кассет — это мои беседы с пациентами. Так вот, осталось только шестнадцать.
      — А чьи исчезли?
      — Я еще не проверяла, у меня же самолет через несколько часов. Придется заняться этим после Стокгольма… Но Император… — она снова погрустнела.
      — Ладно, Вась, чего уж теперь?
      Держись. Позвони, как вернешься.
 

***

 
      — Я вычислила, кто пропал! сказала Василиска, когда мы после ее Стокгольма встретились в любимом баре «Антракт» на Фонтанке. — С кого начать? — спросила она, когда мы выпили по чашечке кофе.
      — Давай по алфавиту. Для объективности, — авторитетно сказала я.
      — Тогда так. Первый — Воропаев Сергей Сергеевич. Пятьдесят пять лет. Живет с женой. У них был поздний, долгожданный ребенок. И вот этот парень, двадцатилетний студент, недавно выбросился из окна. Я думаю — наркотики, но это к делу не имеет отношения. Старик держится, но любимая жена — в полном трансе: не ест, не пьет, смотрит в одну точку. В общем, отказывается от жизни. В принципе, надо бы поработать с ней, но это невозможно, поэтому я консультировала Сергей Сергеича. На мой взгляд — симпатичный человек.
      — Так, дальше.
      — Второй Имант Борис Рудольфович. Сорок два года. Крупный бизнесмен. Дела давно идут удачно.
      Но последнее время почувствовал, что партнеры (соучредители) стали что-то «мудрить». В общем, Имант забеспокоился, перестал всем доверять. Ему кажется, что его пытаются «вывести из игры», отобрать бизнес. Стал нервничать, допускать глупейшие ошибки в бизнесе. Приходил за разрешением конфликтного вопроса. Приятный, красивый мужчина.
      — Все у тебя — «приятные», «симпатичные», — передразнила я Ваську. — Одно имя Борис чего стоит! — С некоторых пор я была убеждена, что все Борисы — лжецы.
      — Да хватит тебе, — отмахнулась Василиса. — Будь беспристрастной. Ведь, этому вас в Агентстве учат?…
      — Ладно, продолжай.
      — Соловейчик Нина Александровна. Двадцать восемь лет. Лаборант в поликлинике. Не замужем. И в этом — ее проблема.
      — Вот уж проблема! фыркнула я.
      — Да ты научишься когда-нибудь слушать? — недовольно оторвалась от своих записей Васька.
      — Ладно-ладно, не злись.
      — Дело в том, что Нина боится мужчин. Потому что в детстве ее насиловал сводный брат.
      — Фу, какая гадость!
      — Согласна, гадость. И она, к сожалению, с воспоминаниями об этой гадости живет до сих пор.
      — Все никак забыть не может? — удивилась я.
      — Видишь ли, инцест не всегда приводит к психическим травмам.
      Маленькие дети сексуальные домогательства со стороны окружающих, в том числе родственников (а сводный брат — родственник, только — не кровный), могут воспринимать как игру. В раннем возрасте дети мало что понимают, а потом и вообще могут все благополучно забыть. Другое дело, когда ребенку больше пяти-шести лет (а Нине было девять). Тут от подобных действий можно получить серьезную психотравму.
      — И что, самому с ней не справиться?
      — Бывает. Мы это называем «переработанной» травмой. Но вот Нина сама не может…
      — Васька, какая ты у меня умная, — обняла я подругу. — Ты непременно станешь профессором.
      — Свет, мы сюда зачем пришли?
      — Все, все, все! Кто там у нас следующий потенциальный вор?
      — Четвертый — тоже очень симпатичный человек: Полярников Олег Александрович. Тридцать пять лет.
      Женат. Муниципальный депутат. Хочет баллотироваться в Думу. Приходил кое-что уточнить по поводу отрицательного и положительного внешнего имиджа.
      — Уточнил?
      — Да, думаю, некоторые мои советы ему помогут. Хотя у него и без того хороший имидж. И вообще симпатичный харизматический лидер.
      — Итак, — подвела я черту, — каждый из этих четырех симпатичных людей мог спереть у тебя кассеты, да еще и Императора в придачу.
      При воспоминании о чучеле пингвина Васька надолго замолчала. Но снова взяла себя в руки:
      — Света, но ведь это мог сделать кто-то «пятый».
      — Зачем?
      — Ну… Чтобы скомпрометировать, например. Может, думал вор, у меня бесценные исповеди встревоженных людей, которые можно как-то использовать.
      — Даже если вор — неизвестный «пятый», то его почему-то интересовали именно эти четыре кассеты.
      — Или одна конкретная, а остальные взяты для отвода глаз, — додумалась Васька.
      — Правильно. Значит, вне зависимости от того, кто вор, нам сейчас нужно выяснить, чья исповедь представляла интерес (либо кто-то испугался за компромат на самого себя, либо кто-то искал компромат на одного из этих четырех).
      — Завгородняя, ты гений!
      — Ну должна же я соответствовать подруге-профессорше!
      Васька суеверно постучала по столу.
      — Ну а дальше что? — Она с надеждой посмотрела на меня.
      — Предположим, что вор — один из них… — Я надолго задумалась, принимаясь за вторую чашку кофе, которую услужливо принес старый знакомый бармен Слава. — Как ни крути, надо сужать круг подозреваемых.
      — Правильно! — обрадовалась Вася. — Тем более что в моей квартире были только трое из них.
      — И, стало быть, только трое могли подсмотреть твой — любезно выставленный на всеобщее обозрение — шифр, — подколола я в очередной раз вспыхнувшую Ваську. Кто эти трое?
      — Воропаев, Имант и Соловейчик, — с готовностью ответила подруга.
      Так. Старик Воропаев? Вряд ли.
      Ты сама сказала, что он искренне убивается по сыну. Соловейчик? Не то.
      Во— первых, женщина, во-вторых, ей бы сейчас со своими инцестными проблемами разобраться. Остался Имант. Похоже… Во-первых, бизнесмен. -Это, сама знаешь, люди особенные, отчаянные. Может, он испугался, что пленка окажется в руках партнеров? Да, скорее всего, это — Имант.
      К тому же — Борис…
      — Све-та!…
      — В общем, надо с этим Имантом поближе познакомиться.
      В это время Васька листала свою записную книжку и на стол выпала фотография: Васька сидит в комнате рядом с чучелом Императора и с Жужой на руках. Я тут же вспомнила свой конфуз с собачкой во дворе Васькиного дома и на всякий случай спросила:
      — Слушай, а у вас Жужа никогда не убегала? В смысле — не пропадала?
      — Жужа? Ну она — девочка своенравная. Мы же ее без привязи держим: иногда убежит на день по своим «собачьим делам», а потом обязательно возвращается. А сейчас она с мамой в Петровке, там ей раздолье. Тут на днях — я как раз в Москве была — убежала как-то очень надолго, мама даже забеспокоилась. Но все равно вернулась.
      Василиса взяла фотографию, собираясь положить ее в книжку, и в последний момент еще раз перед моими глазами мелькнула гордая голова императорского пингвина. И тогда меня осенило.
      — Вась-ка! Я знаю, кто это!
      — Кто? — обалдела подруга.
      — Это — Полярников! Как же я сразу не догадалась?
      — Почему именно он?
      — Потому что он — Полярников!
      А у тебя украдена кассета с его исповедью и… пингвин.
      — Да?… — недоуменно прошептала Вася. — Они что, всегда воруя, указывают каким-то образом на свою фамилию?
      Действительно, неувязочка получилась.
      — Жаль, а такое совпадение, — огорчилась я искренне.
      — К тому же он не был в моей квартире. И вряд ли на такое дело пойдет будущий депутат Думы.
      — Да, я об этом не подумала… Но тогда… — снова озарило меня, — это — Имант. Точно — Имант!
      — Потому что он — Борис! съязвила Васька.
      — Потому что ему нужна была кассета с компроматом на Полярникова!
      Он бывал у тебя дома, подсмотрел шифр. А пингвина украл специально, чтобы мы подумали на Полярникова.
      Он на него специально стрелки перевел, паразит!
      Я с торжествующим видом откинулась на спинку стула. Васька смотрела на меня восторженными глазами. Смотрела так, словно я уже представила на суд вора в наручниках. Поэтому я слегка сбавила обороты.
      — Самого Полярникова тоже исключать окончательно не будем (все-таки — какая фамилия! Полное совпадение!), будем держать его на подозрении. Как вора — на доверии.
      — За такую работу мысли и выпить не мешает, — решила Васька.
      И заказала по мартини: себе — красного, мне белого.
 

***

 
      Художника каждый обидеть может.
      Смысл этой фразы впервые дошел до меня с утра в Агентстве.
      — Что это такое? — сунул мне в лицо Обнорский мой же текст.
      — Новелла, — не моргнула я.
      — Новелла? Нет, Светлана Аристарховна, это не новелла. Этот жанр по-другому называется.
      — Неужели на роман тянет? — ахнула я.
      — На роман? — опешил Андрей от такой наглости. — Да ты когда последний раз книгу в руках держала?
      — Вчера, — соврала я.
      — И о чем же роман? — хитро прищурился Обнорский.
      — Ну… Там один тип ужас какой ужасный… — на ходу сочиняла я, — влюбляется в красавицу. И по сюжету нужно, чтобы она его поцеловала…
      — Ты мне «Аленький цветочек» не пересказывай, — прервал мои воспоминания шеф. -
      Забирай свою исповедь сексуальной психопатки и иди работай. «Над городом вставала кровавая заря!» — фыркнул Обнорский мне в спину. — И где люди только такой пошлости набираются?
 

***

 
      — Свет, ты какой маской пользуешься? — Нонка заговорщицки тащила меня в угол.
      — Из косточек персика. А что?
      — Эффективная?
      — Утром наложишь, подходишь к зеркалу… Это кто же такой пупсик розовый? Это что за девочка с атласными щечками? Неужели это я — Нонночка Железняк?
      — Ой, Света, купи, а? Надо очень.
      — Да ладно, куплю. А — что?
      — Потом… Но никому — ни слова.
      И Нонна помчалась в буфет, куда только что, по-военному чеканя шаг, прошел Георгий Михайлович.
      А я, как всегда, заглянула к Агеевой. Марина Борисовна жаловалась Скрипке на обманувшую ее с утра продавщицу.
      — Лешенька, я ведь никогда сдачу не пересчитываю! А таких они сразу засекают. В общем — ста рублей как не бывало.
      — Это что, — поддакнул Лешка. — Со мной история еще смешнее произошла… Собрался я за бумагой для факса, беру машину, а тут Каширин с Шаховским: купи, мол, пива заодно, все равно на машине едешь.
      В принципе Андрюха таких дел не поощряет, но июль стоял — пекло!
      В общем, захожу в алкогольный отдел, прошу шесть бутылок. А пиво, что важно подчеркнуть, в тот период по шесть рублей было. Даю продавщице полтинник, она мне — шесть бутылок и… четыре рубля сдачи. А я во время покупки тоже за деньгами не слежу…
      — Ну да, у нас начальство вообще денег не считает, — не преминула вставить Агеева.
      — Не отвлекайтесь, Марина Борисовна, следите за ходом моей мысли, — не обиделся Скрипка. — Но смотрю я на эти четыре рубля и смутно чувствую, что сдача побольше должна быть. Продавщица заметила мое недоумение и говорит: «Что, молодой человек, что-то не так?» Да вот, говорю, вроде сдачи должно быть больше. Она: "Что вы?
      Раз есть сомнение — давайте пересчитывать. Вы шесть бутылок взяли?"
      Я: «Шесть». Она: «Пиво — по шесть рублей?» Я: «По шесть». Она: «Шестью шесть — сорок шесть?» Я: «Да». Она:
      «Ну вот — четыре рубля сдачи с пятидесяти». Я отошел сконфуженный, но что-то меня мучает. Она — снова: «Молодой человек, давайте еще раз — у нас не может покупатель уйти недовольным». Представляете? Мы после этого еще дважды пересчитывали, и дважды я, как зазомбированный, на вопрос «шестью шесть — сорок шесть?» отвечал: да! Вот это — актриса! Прямо в цыганки иди и не прогадаешь…
      Мы с Агеевой похихикали над незадачливостью Скрипки. Агеева даже забыла про свои пропавшие сто рублей.
      — Леш, вот вы бы так зарплату нам насчитывали, с накидкой, — подытожила она.
      Скрипка снова не обиделся.
      С Горностаевой у него, что ли, опять все о'кей? Бедная Валя!
      А я пошла в свой отдел. Звонить предполагаемому вору.
      Как я и предполагала, Имант не отказал во встрече: повод был самый правдивый — мне, как журналистке, нужна консультация для написания материала о безопасности в сфере высоких компьютерных технологий.
 

***

 
      …Этого я уж точно не ожидала.
      Борис Рудольфович встал, и я тут же села. Ну до чего породистый!
      У него был рост писателя Кивинова, разворот плеч Ван Дамма, изящество и пластика Рики Мартина, а лицо… Такого лица я никогда не видела. И описать не берусь. Могу только сказать, что у Бориса Рудольфовича И манта был не лоб, а — чело, не глаза, а — очи, не рот, а — уста. Из этих уст хотелось пить неотрывно, дабы загасить огонь, сразу вспыхнувший в нижней части тела от его искрящихся очей.
      Но самым восхитительным был его голос. Дробь тамбуринов, рокот снежных лавин, далекий майский гром — все было в этом низком тревожащем голосе. У меня вдруг — мороз по коже (после огня-то!), когда он просто спросил: «Вам удобно в этом кресле, Светлана?»
      И дальше я уже ничего не слышала. Ни про Черчилля, который считал, что тот, кто владеет информацией, владеет миром. Ни про шалунишек-хакеров. Ни про число компьютерных преступлений, которое неуклонно растет. Я хотела лианой обвиться вокруг этого гибкого загорелого тела. Я хотела хрустнуть всеми косточками под тяжестью этих мышц.
      — Я хочу вас, Светлана…
      Я вздрогнула от неожиданности.
      Борис задумчиво смотрел на меня своими глубокими очами.
      — Я хочу вас, Светлана… пригласить на ужин. Не откажите в этой малости.
      — Когда? — слишком поспешно спросила я.
      — Сегодня. Ждать до завтрашнего дня я вряд ли смогу.
 

***

 
      Уже на улице я пришла в себя. Нет, это просто наваждение какое-то. Они все, ворюги, промышляющие творениями таксидермистов, такие обаятельные? Или только те, что специализируются на пингвинах? Так задурил голову и все остальное тело. Надо взять себя в руки и вечером в ресторане расколоть-таки этот крепкий орешек.
      …Что бы такое надеть на себя — поменьше?
 

***

 
      — Андрей, я — не одета! Предупреждать надо было! — Еще в коридоре я услышала недовольный голос Лукошкиной.
      — Что значит «не одета»? — бухтел Обнорский. — У меня важные переговоры с корейцами — они изъявили желание продюсировать сериал «Все в АЖУРе», а мой юрист, видите ли, — «не одета»!
      — У меня сегодня по плану — работа в Агентстве с текстами для «Явки с повинной». И я не обязана по жаре ходить в деловом костюме.
      — Твою мать! — бесился шеф. — Не «Золотая пуля», а институт благородных девиц.
      Нужно было идти на помощь Анне, снимать напряжение.
      — Это кто же тут не одетее меня? — вплыла я в приемную.
      Андрей Викторович ошарашен но уставился на мой голый пупок.
      — Ну ты даешь! — тут же забыл он про Лукошкину. — На пляж, что ли, собралась?
      — Вот-вот, — подхватила Анька. — Для Репино Завгородняя куда как хорошо одета.
      — А вы в Репино собрались? Счастливые! — На дворе стояла не по-майски жаркая погода, и находиться в пыльном центре города было невыносимо.
      — Никуда я не собираюсь ехать, — отрезала Лукошкина. — Сейчас Спозаранник начнет материалы сдавать, будут у меня и огонь, и вода, и медные трубы…
      — Ой, Андрей, а возьми меня с собой!
      — Что я там с тобой делать буду? — уже совсем тихо сказал Обнорский, не спуская глаз с полоски тела между моей короткой — салатного цвета — маечкой и изумрудно-зелеными шелковыми брюками-шальварами.
      — Не ты со мной, а я — с тобой.
      Я буду играть свиту короля. Не может же Обнорский на переговоры приезжать без свиты…
      — А ты действительно возьми Светочку, авось пригодится, — проследила Аня за взглядом Андрея. — Восток, знаешь ли, — дело тонкое…
      — Да мне протокол о намерениях подписывать, — неуверенно протянул Обнорский.
      — А для подписания протокола о намерениях юрист не нужен. Успехов! — И Анна как-то слишком прямо, с чересчур высоко поднятой головой вышла из приемной.
 

***

 
      …Как я люблю дорогу в сторону северной части залива! Старые финские дачи, утопающие в свежей зелени цветущих кустарников, прекрасная шоссейка, петляющая среди деревьев, призывный блеск воды слева.
      Обнорский был классным водителем, и наша машина мягко шуршала в сторону Репина.
      — Света, я хотел у тебя кое-что уточнить. По новелле…
      Начинается…
      — Андрей, все, проехали. Ты мне рукопись завернул, я больше ничего писать не буду. Я вообще в писатели не нанималась.
      — Да не жужжи ты, — смешливо отмахнулся Обнорский. — Новеллу ты в любом случае писать будешь. Прибрежная — ключевая фигура сборника, так что никуда тебе не деться. Я — о другом… Ты там о прошлогодней поездке на Валаам упомянула. Ты когда на Валааме была… Что, и с аборигеном — тоже?…
      — Нет! — не моргнув глазом, соврала я. — С аборигеном — ничего не было. А что?
      — Да ничего, — смутился Обнорский. — Просто я подумал… Неужели и с аборигеном?…
      Мы припарковались у гостиницы.
      Легкая металлическая конструкция из летящих птиц у входа — удивительно! — никуда с годами не исчезла.
      Цвели клумбы. Надрывал щелочку в гортани соловей. Хорошо!
      Два натуральных корейца — господин Дай и господин Ким — церемонно здороваясь с Обнорским, недовольно глянули в мою сторону.
      Потом один из них (то ли Ким, то ли Дай) что-то зашептал на ухо переводчику, при этом продолжая улыбаться и кланяться, как болванчик, Обнорскому. Третий кореец, наш, местный, отвел в сторону шефа. Шеф выслушал и направился, прихихикивая, ко мне.
      — Везет же тебе, Завгородняя! Господам с Востока не понравилось, что я приехал на переговоры с дамой, да еще и с полуодетой. Они очень извиняются, но говорят, что у них женщины на переговорах используются только в качестве подавальщиц чая. Так что одна дорога тебе — на пляж. Но через сорок минут — возвращаемся в Питер, у меня прямой эфир на радио.
      Так бы и расцеловала тебя, Андрей Викторович!
      И я действительно чмокнула Обнорского в щеку. Два натуральных корейца деликатно опустили глаза, наш местный — хихикнул, а Обнорский — порозовел.
 

***

 
      Сезон еще только начинался, и пляж был пустынным. Жаль, что Андрей — на переговорах. Сейчас бы вместе загорали. Интересно, а он без одежды — какой?
      Еще какое-то время я думала о раздетом Обнорском, пытаясь мысленно представить себе его загорелый торс. Но меня отвлек посторонний звук.
      Вдали какой-то агрегат — то ли трактор, то ли фейдер — собирал с пляжа остатки тины, банки из-под пива и «пепси», фантики и косточки персиков. Рокот этой машины был единственным неприятным отвлекающим звуком на фоне шелеста мягких финскозаливных волн.
      Я выбрала место почище и скинула майку и брюки. Вряд ли кто позволял себе в этом цивильном месте загорать топлес, но лифчик летом я не носила, а кругом не было ни души. Песок легко обволакивал, моментально приняв контуры тела. Солнце скользило по коже, делая ее упругой и золотистой. Все-таки никакой фитнес-зал не сравнится с настоящем пляжем у залива. Никакой фитнес… Никакой… Ни…