Дело об императорском пингвине

      — Думаю, есть необходимость рассмотреть этот вариант, — и, как было уже накануне, вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
      Все, закончится эта история с «Нерпой» — ухожу, к чертовой матери. Обнорский с его казарменной манерой общения мне осточертел. Тут я заметила уютно примостившуюся на Ксюшином столе Завгороднюю. Ксюша очень трепетно относилась к своему рабочему месту и терпеть не могла, когда кто-нибудь покушался на него, даже с такой невинной целью, как написание заявления на отпуск, — чтобы сразу же можно было отдать его на подпись шефу. Видимо, Завгородняя рассказывала что-то увлекательное — в духе «Elle» или «Cosmopolitan», от которых Ксюша была без ума. Светкина юбка достигла критической отметки и грозила перестать быть данным предметом туалета. Даже мой взгляд на какие-то секунды был прикован к открывшемуся мне зрелищу. В общем-то, присутствие Завгородней в приемной шефа — вещь редкая. Во-первых, Обнорский не раз во всеуслышание говорил, что Светка полная дура, хотя и очень красивая. Во-вторых, несколько «военно-морских историй», связанных с похождениями Завгородней, основательно потрепали в свое время нервы шефа, о чем он не преминул сообщить с тихой угрозой в голосе самой Светлане. Правда, последние подвиги Завгородней на репортерской ниве и ее самоотверженность в истории с Лялей-наркосбытчицей несколько подкорректировали образ нашей дивы в глазах Обнорского. Тем не менее Света избегала шефа, а потому ее возлежание на столе секретаря Обнорского показалось мне довольно странным.
      Будь я в настроении, я бы обязательно подколола примадонну репортерского отдела. Но сейчас мои мысли были заняты одним — найти хоть какую-то зацепку в этом деле с «Нерпой», где, конечно же, правосудие будет отдыхать… Несмотря на то что председательствующей по этому делу была моя однокурсница Эля Колмогорова (в студенческие годы — девушка с совестью и принципиальностью Павки Корчагина), после проведенных переговоров у меня сложилось впечатление, что Колмогорова получила от «Нерпы» заманчивый ангажемент. Как в том анекдоте про прокурора и адвоката: «Откуда, мол, у прокурора такие отпускные? — А это смотря кого отпускать…»
 

5

 
      В нашем кабинете было пусто.
      Каширин — в очередной таинственной командировке, которые стали обычными для Агентства, а Шах, очевидно, страдал после вчерашней упоительной — в буквальном смысле — беседы с источником. Это даже к лучшему, подумала я, усаживаясь на то же самое место, где вчера нас с Шаховским застал Обнорский. Вывалив на стол все, что было подготовлено по «Нерпе», я с унынием размышляла о том, что наш единственный выход — вызвать в суд тех людей, которые давали Спозараннику информацию об убийствах. Глебу я верила: если он счел возможным что-то предавать огласке, значит, информация достоверная. Другое дело, что суду и Эле Колмогоровой слово Спозаранника ни о чем не говорит. Господи, никогда бы не подумала, что классическая ситуация, которую мы сотни раз с моими студентами разбирали на журфаке — можно ли раскрывать источники информации? — случится именно со мной! А с какой уверенностью и убежденностью я глаголила слушателям: мол, раскрывать источники — это ваше право, а не обязанность, никто не может вас заставить назвать имена тех, кто доверил вам информацию. Как же, никто. Выяснилось, что очень даже кто… А ведь Спозаранник ни за какие блага земные не пойдет на то, чтобы раскрыть своих людей. Это даже к бабушке ходить не нужно. Представив себе процесс уговаривания Глеба, я содрогнулась. Главный расследователь, когда сердится, весьма предсказуем. Сначала он скажет мне, что всегда подозревал скудость ума у особей женского пола. Потом прочитает лекцию о ценности конфиденциальных источников. И только потом добавит, что против меня как человека он ничего не имеет, но — как юриста…
      — Глеб, ты только выслушай меня сначала, а потом резюмируй, хорошо? — Я все-таки решилась на этот шаг.
      Спозаранник, не отрываясь от монитора компьютера, кивнул мне на свободный стул. Остальные были завалены папками с надписью «Нерпа».
      Надо же, удивилась я. Мне казалось, что Глеб переложил все бремя ответственности на меня, и «Нерпа» его интересует теперь постольку-поскольку.
      — Как вы изволите видеть, Анна Яковлевна, я пытаюсь хоть как-то облегчить вашу участь. — Спозаранник не был бы Спозаранником, если бы не обратил мое внимание на прилагаемые им усилия. — К сожалению, вынужден констатировать, что мы находимся, как выражается уважаемый Андрей Викторович Обнорский, в большой… В общем, вы понимаете.
      — Есть один вариант. — Я присела к столу Спозаранника и, гипнотизируя его взглядом, принялась излагать ему свои мысли относительно «засветки» источников. Я даже пошла на то, чтобы слегка приоткрыть коленки…
      Нет, я была далека от мысли соблазнить Глеба, просто таким образом можно было на некоторое время дестабилизировать его умозаключения и, если повезет, в этот короткий промежуток попробовать убедить его в резонности моих доводов. — Мы можем настаивать, чтобы их имена и показания оглашались в закрытом заседании… — с каждой секундой я все больше понимала тщетность своих попыток. Глеб уже формулировал речь.
      — Я всегда подозревал, что особи женского пола не отличаются глубиной интеллекта, — начал Спозаранник. — В вашем случае я иногда допускал исключения, но с нынешнего дня у меня нет для этого никаких оснований.
      Тут Глеб остановился, чтобы перевести дух. Я устало поднялась со стула и направилась к выходу.
      — Можешь не продолжать, Глеб Егорович. Несмотря на неразвитый интеллект, я все-таки догадываюсь, что ты скажешь дальше. Надо вносить разнообразие в свои монологи, Глеб.
      А то ты начинаешь повторяться.
      Все правильно. И Обнорский прав, что процесс нельзя проигрывать нам просто будет потом не подняться.
      И Глеб прав тоже. Стоит Агентству раскрыть хоть один конфиденциальный источник, даже со всеми мерами предосторожности, как слух об этом пойдет по всем инстанциям. Кто после этого станет делиться с нами информацией? К тому же люди, «слившие» нам сведения по «Нерпе», до икоты боялись мести Аллоева. Я, признаюсь, тоже чувствовала себя неуютно — кому охота связываться с осетинской мафией или с Жорой Армавирским! А ведь именно их — то осетинов, то Армавирского — называли наши источники в качестве «крыши» Аллоева… Впервые за последние несколько лет моей довольно успешной адвокатской карьеры я почувствовала полнейшее бессилие и даже отчаяние. Процесс громкий, «Нерпа» наверняка проплатит PR-кампании в СМИ, Агентство и меня (!) просто размажут по стенке. Какой позор, просто стыдобища!
      От этих безрадостных мыслей меня отвлек мобильник. Звонил коллега из южного курортного города. По старомодному внимательный в своих ухаживаниях, он уже давно намекал на неустроенность своей холостяцкой жизни и с маниакальной настойчивостью приезжал в Питер, чтобы увидеть меня и склонить к матримониальному шагу.
      — Нюша, — плавный голос собеседника диссонировал с моим взвинченным состоянием, — я в городе, может, поужинаем вместе?
      И тут на меня накатило. Я вдруг поняла, что устала до тошноты. Однажды в юности, когда я еще занималась плаванием, наворачивая очередную 25-метровку, неумолимо приближавшую меня к пятому километру за день, я почувствовала смертельную усталость. Казалось, тело уже существуют автономно от меня, оно лишь огромный камень, привязанный к шее, который тянет, тянет меня ко дну. А там — тишь и благодать. Нужно только перестать работать руками и ногами. Тогда перепуганный тренер кричал мне, чтобы я больше не показывалась в бассейне, что в гробу он видал таких неженок, как я. Рядом стояли недоумевающие ребята, вытащившие меня с дорожки. А я так жалела, что меня лишили этой возможности — отдохнуть. Вот и сейчас это чувство сожаления охватило меня с такой же полнотой, как тогда. Я устала работать, как волк, чтобы содержать семью и машину. Чтобы иногда выбираться куда-нибудь за границу и к старости лет познакомиться с мировыми достопримечательностями. Чтобы в этой гонке забыть о собственном одиночестве и каждый день доказывать самой себе, что я — самостоятельная и не зависящая ни от кого женщина, довольная своей судьбой.
      Я подумала, что вот он, выход. Плюну на работу, Агентство, опостылевшего Обнорского. Выйду замуж за немного занудного, но вполне обеспеченного мужчину, который к тому же любит меня, и заживу совершенно иной жизнью. И уж точно в этой жизни не будет места какой-нибудь «Нерпе»!
      — Да, милый, конечно, поужинаем, — я попыталась придать голосу нужную степень ласковости. И, видимо, добилась этого, потому что заглянувшая в кабинет Агеева, намеревавшаяся обсудить со мной свои впечатления от «летучки», подняла изящно выщипанную бровь, сделала понимающее лицо и тактично удалилась.
      Когда я выходила из кабинета, так же понимающе на меня смотрело уже пол-Агентства. Правда, в некоторых взглядах я уловила сочувствие. Или мне показалось? До меня долетели обрывки фраз из приватного разговора нашего редакционного водителя Леши с другими сотрудниками.
      — Клянусь, у шефа с Завгородней что-то зреет. Или уже было, я пока не понял.
      В «Пуле», в общем-то, не пренебрегали возможностью посплетничать, но только если для этого были хоть какие-то основания. Сама же мысль о том, что у Обнорского что-то, как выразился водитель Гена, «зреет» со Светкой, могла показаться абсурдной.
      Даже бредовой. Да нет же, не может быть! Завгородняя в жизни не польстится на мужчину, который имел наглость обозвать ее (и не единожды!) полной дурой. Разве только из чувства протеста. А шеф сам не станет крутить шашни с той, которую он считает дурой. Его, видите ли, на интеллектуалок тянет. Однако Леша не унимался:
      — Да я сам сегодня вытаскивал Светкины вещи из багажника его «хонды». Причем вещички-то были в весьма пикантном состоянии. Как после бурных и продолжительных совместных кувырканий. А Завгородняя Обнорскому лепила, что ее мамаша не успела его одежду погладить. Извинялась даже. Нет, ну ты скажи, с чего бы это маме Светки просто так гладить вещи Обнорского?
      В моей памяти всплыли Светкины умопомрачительные ноги, покоящиеся на столе Ксюши в приемной. А еще Обнорский, обычно не злоупотреблявший вниманием к репортерскому отделу, сегодня то и дело заглядывал в кабинет к акулам пера. Я поймала себя на мысли, что все эти нюансы не улучшают моего настроения. И даже совсем напротив. Неужто ревную? Кого к кому? Я скорее признаюсь себе в том, что Светку к Классику. Как же так, с ее тягой к эстетике — и вдруг такой мезальянс! Если бы меня слышала моя подруга, она бы не преминула поинтересоваться:
      — Лукошкина, ты яд сегодня в аптеку сдавала?
      Проходя мимо сплетничающих, я ослепительно улыбнулась и пожелала всем удачного уик-энда. Меня окликнула все та же Марина Борисовна:
      — Анечка, ты так сияешь, будто выходишь замуж за красивого и богатого. — Агеева, видимо, решила проверить свои догадки. Вот уж кому в расследователи идти — здесь фантазии хоть отбавляй. Из ничего такую историю придумает — Агата Кристи почернела бы от зависти.
      Я решила Мариночку Борисовну не разочаровывать.
      — Какая вы все-таки проницательная! Только это пока информация с ограниченным доступом, — мне пришлось даже воспользоваться языком наших архивариусов. Договорились? — И, заговорщицки подмигнув Агеевой, я вышла из Агентства. Я точно знала, что до конца рабочего дня известие о моем скором замужестве дойдет до самого нелюбопытного сотрудника «Пули».
 

6

 
      Домой я доехала на удивление быстро — город был почти пустой, все автовладельцы, видимо, уже отправились на дачи. Еще с порога я услышала, что сын Петруша с кем-то оживленно беседует. Глаза зафиксировали уже забытую картину — стоящие посреди прихожей кроссовки.
      Все ясно, у нас в гостях Лукошкин.
      Эта его манера оставлять обувь там, где он ее снял. По этому поводу в пору нашей семейной жизни мы с ним неоднократно ссорились. Однако сейчас желания высказать что-нибудь язвительное у меня не возникло. Спокойно отодвинув ногой обувь экс-мужа в сторону, я прошла на кухню, где сидели мужчины.
      — Мама, папа женится! — в голосе сына чувствовались слезы. Петр исподлобья посмотрел на Сергея и, круто развернувшись, выскочил из кухни.
      Лукошкин стоял растерянный и даже расстроенный. Подполковник УБОП был явно не форме. Я попыталась изобразить радость, хотя новость о предстоящей женитьбе пусть бывшего, но мужа кольнула сердце.
      — Поздравляю. И кто сия счастливица?…
 

7

 
      Выходные пролетели как миг.
      Петр был отправлен к бабушке, и я два дня занималась тем, что готовилась к очередному раунду с «Нерпой». Здесь наметился некоторый прогресс. В субботу вечером, совершенно в неурочный час, на пороге моей квартиры возник торжествующий Спозаранник.
      — Трепещите, Анна Яковлевна.
      Наши люди выразили согласие выступить в суде.
      Эта новость поразила меня больше, чем давешнее сообщение Лукошкина о своей женитьбе. Боясь спугнуть неожиданно свалившееся счастье, я почему-то шепотом спросила:
      — Что случилось, Глеб?
      Спозаранник решил не выдавать секретов мастерства. Напустив туману, он лишь поведал мне, что все решилось накануне, когда он встречался со своим источником в психиатрической больнице имени Скворцова-Степанова.
      — Извини, Глеб, а твой источник в этой больнице в каком статусе? — заволновалась я.
      Спозаранник посмотрел на меня так, будто я сама пациентка «Скворечника»:
      — Конечно, как психически больной человек. Впрочем, сам он себя таковым не считает.
      Я почувствовала себя так, будто мне подарили игрушку, а потом отобрали.
      Показания психически больного человека, находящегося на излечении в Скворцова-Степанова, суд не станет принимать во внимание. Видя молниеносную смену выражений на моем лице, Спозаранник смилостивился:
      — Не переживайте так, уважаемая.
      Кто тебе сказал, что источник в «Скворечнике» и источник по «Нерпе» — одно и то же лицо? — с этими словами главный расследователь, не снимая обуви, прошел на персидский ковер и по-хозяйски уселся в кресло. — Надеюсь, чашку кофе я заслужил?
      Я покорно поплелась на кухню, еле сдерживая в себе желание поколебать уверенность Глеба в том, что он заслужил именно кофе. Итак, в понедельник у нас появится реальная возможность испортить настроение Аллоеву. Только бы ничего не случилось! Я бросила взгляд на миниатюрную иконку. святой Иоанны. Только бы ничего не случилось…
      Эту фразу с изрядной долей сарказма я повторяла сама себе в понедельник. Я уже давно убедилась в том, что язык мой — враг мой. Стоит только сказать или даже подумать про себя о какой-нибудь гадости или пакости — так вот они, на блюдечке. Наши свидетели, добровольно согласившиеся выступить на процессе по «Нерпе», в суд не явились. Уже полчаса прошло с начала заседания, а их все не было.
      Юристы «Нерпы» — импозантный седовласый мужчина в дорогом костюме, с аккуратно подстриженной бородкой и золотой оправой на носу, и бледный юноша, явно подражающий своему старшему товарищу, — бросали на меня весьма выразительные взгляды и понимающе ухмылялись. Эля Колмогорова в судейской мантии нетерпеливо постукивала карандашом по столу. Пикантность ситуации заключалась в том, что отсутствовал и Спозаранник, к которому у суда также имелись вопросы.
      — Ну что, представитель Агентства «Золотая пуля», может, мы все-таки начнем заседание? Все мы люди занятые, — судья не выдержала томительного ожидания. А может, ей просто хотелось поскорее разделаться с нашим делом и уйти в отпуск — наш процесс был у нее последним.
      Истцы с готовностью поднялись.
      Я приготовилась держать оборону в одиночку, мысленно насылая все кары небесные на голову Спозаранника.
      Речь представителей «Нерпы» была хорош о. подготовлена и содержала изрядную долю пафоса, суть которого сводилась к следующему. Недобросовестные журналисты воспользовались предоставленными им возможностями — а именно газетной площадью, чтобы опубликовать явно недостоверные сведения, к тому же жутко компрометирующие такую добропорядочную и известную компанию как «Нерпа». Журналисты «Золотой пули» пренебрегли своей профессиональной обязанностью проверить полученную информацию, что, на взгляд истцов, свидетельствует о заказном характере материала. Публикация же нанесла «Нерпе» огромный урон, выразившийся как в моральных страданиях работников предприятия, так и в убытках в хозяйственной деятельности фирмы — мол, некоторые контрагенты, прочитав статью, выразили желание расторгнуть контракты. По совокупности все эти страдания и потери пивоваренная компания «Нерпа» оценивает — ни больше, ни меньше — как в один миллион рублей, или почти 30 тысяч в долларовом эквиваленте.
      — Вы позволите? — Я услышала за спиной голос Спозаранника. С уничтожающим взглядом я повернулась к вошедшему.
      Глеб был бледен и немного взволнован. Колмогорова величаво кивнула, разрешив Спозараннику войти.
      Насмешливо посмотрев на нашу пару, она продолжила заседание.
      — Глеб, какого черта?! — зашипела я, забыв о сдержанности и чувстве собственного достоинства. — Где ты шляешься, где твои свидетели?
      — Все плохо, Аня. Один из источников сейчас в кардиологической реанимации. Вчера ему позвонили. Жена сказала, что он с первых минут разговора схватился за сердце, а потом уже и говорить не мог. Так что пока даже неясно, кто звонил и по какому поводу. Но, учитывая сегодняшнее мероприятия, я не исключаю, что звонили наши друзья с «Нерпы».
      — А второй что, тоже в реанимации?
      — Почти. Он уже переходил через Невский к Караванной, когда его сбила какая-то иномарка. Водитель скрылся.
      Очевидцев до кучи, но никто ничего внятного сказать не может. Ничего себе совпаденьице, да?
      — Господи… — От мысли о том, что наша тяжба могла повлечь такие последствия, защемило сердце. Я на какое-то время даже перестала вслушиваться в то, что говорили в зале. Очнулась только тогда, когда Спозаранник, несмотря на мои предупреждения, в своей обычной «изысканной» манере сказал судье:
      — Если бы ваша честь соизволила корректнее сформулировать вопрос, она бы получила и корректный ответ.
      Все пропало. Колмогорова, не знакомая с манерой общения Глеба, не простит ему этого выпада. Так и есть, судья, несколько опешившая от наглости Спозаранника, наконец справилась с собой и отрезала:
      — За оскорбление суда вы можете быть удалены из зала, уважаемый!
      Масла в огонь подлили товарищи с «Нерпы»:
      — Ваша честь, складывается впечатление, что своими ходатайствами о вызове в суд мнимых свидетелей ответная сторона старается затянуть процесс. Мы ходатайствуем о дальнейшем рассмотрении дела.
      Элеонора задумчиво посмотрела на меня и объявила:
      — Перерыв на десять минут.
      В коридоре, куда мы вышли на перерыв, юристы «Нерпы» демонстрировали нам превосходство. Седовласый даже позвонил кому-то по мобильному и оптимистично сказал:
      — Все идет как нужно.
      Выглянула секретарь:
      — Заходите!
      Я положила на стол судье ходатайство о переносе слушания на некоторое время, а вместе с ним и страничку, вырванную из ежедневника, — «Надо поговорить!». Бывшая однокурсница взглянула на записку, оценивающе окинула зал и известила:
      — Перерыв до четверга.
      Люди с «Нерпы» сидели в недоумении. Нет, все-таки у Эльки осталась совесть, пусть и подвергнутая частичной резекции. Тем же вечером мы с Колмогоровой встретились в «Идеальной чашке».
      — Эля, скажи сразу, у нас нет никаких шансов? — я решила обойтись без экивоков.
      — Вы, Аня, сами во всем виноваты. Аргументация у вас слабенькая, доказательственная база вообще никуда не годится. Как ты могла такой материал в номер пустить, не пойму…
      А этот ваш хам, Спозаранник, — это же, прости Господи, прямая дискредитация Агентства. Куда только ваш Обнорский смотрит! — Все это Колмогорова выпалила сразу, стараясь не смотреть мне в глаза.
      — Я наши минусы сама знаю. Меня здесь больше волнует твой интерес в этом процессе. Между прочим, это видно невооруженным взглядом.
      Колмогорова покраснела и, сбиваясь, сказала:
      — За такие заявления, Лукошкина, отвечать нужно!
      Я поняла, что мои слова задели однокурсницу за живое. Репутацией правдолюбки, приобретенной еще на курсе, Элеонора чрезвычайно гордилась. Потому и в судьи пошла — думала, они образец неподкупности и беспристрастности. В общем, наша встреча ничего не изменила. Разве что подтвердила мои подозрения относительно заинтересованности Колмоговорой. Был в этой встрече один большой минус — теперь мне Элька не простит, что я не только сама усомнилась в ее честности и принципиальности, но и рискнула высказать ей это в глаза.
      Но мне стало легче. Теперь я морально была готова к тому, что процесс мы проиграем. И уже не из-за моего непрофессионализма. С таким настроем я вошла в четверг в зал заседаний. Вопреки моим ожиданиям, юристы «Нерпы» уже не были так самоуверенны, как до этого. Хотя оттенок некоторого превосходства был заметен даже в их приветствии.
      Я безо всякой надежды на успех положила на стол председательствующей очередное ходатайство — об истребовании документов из правоохранительных органов, расследующих убийства, о которых мы писали. Удовлетворение этой просьбы стало неожиданным даже для меня, не говоря уже о юристах «Нерпы» — те так просто потеряли всякий товарный вид и еле дождались окончания речи Колмогоровой. чтобы тут же выскочить из зала и начать консультации с руководством. А я думала, что, по всей видимости, у Элеоноры просто сдали нервы… И чтобы подправить пошатнувшуюся нервную систему, а также — как я подозревала — обсудить возникшие нюансы с заинтересованной стороной, судья отложила дело на осень и ушла в отпуск.
 

8

 
      Обнорский весть об отложении «приговора» воспринял скептически, а сообщение о проведенной с Колмогоровой беседе — с энтузиазмом. И тут же поручил Спозараннику «пробить» судью по всем параметрам. Я ужаснулась. Судья — субъект неприкосновенный, и всякие телодвижения относительно него могут быть чреваты неприятностями с законом, — пыталась я охладить пыл Обнорского. Однако и он, и Спозаранник, нашедший в поручении Обнорского простор для очередного расследования, смотрели на меня очень выразительно.
      — Ты, Лукошкина, иногда как скажешь… — ухмыльнулся Обнорский.
      Он хорошо знал, что я очень неохотно иду на всякого рода нарушения закона. Обнорский почему-то был убежден, что на юрфаке учат совершенно обратному — как обойти закон и ничего за это не получить.
      Словом, с «пробивкой» Колмогоровой пришлось смириться.
      — Ваш неприкосновенный субъект, Анна Яковлевна, водит очень интересные знакомства. — Спозаранник нашел меня в кабинете, где я уже с полчаса тупо сидела над текстом Завгородней. Смысл статьи был мне неясен, ибо его затмевали все те же Светкины ноги и разговор, случайно услышанный в коридоре. Меня волнует только то, что обсуждение этой интересной во всех отношениях ситуации неминуемо будут связывать с моим именем, убеждала я сама себя. Признаюсь, мне это немного удалось.
      — Глеб, избавь меня от технических подробностей! Мне совершенно не хотелось вновь испытать чувство собственной неполноценности, выслушивая, какие чудеса находчивости и изобретательности проявляют расследователи, чтобы получить максимум информации об интересующей их фигуре.
      Однако Спозаранник был неумолим. У меня давно сложилось впечатление, что, докладывая обо всех усилиях, которые были приложены для получения информации, Глеб преследует исключительно одну цель — чтобы у меня и мысли не возникло не подписать его материал. Это было бы просто кощунственно!
      — Мы выяснили, что ваша подружка Колмогорова имеет во владении симпатичную такую машинку — «ауди». Но почему-то этим транспортным средством не пользуется. Зато на этой машине систематически нарушает правила дорожного движения некто Василий Братчиков… — Здесь Спозаранник сделал эффектную паузу, в ожидании моей реакции, которой, увы, не последовало. Терпеливо вздохнув, Глеб спросил:
      — Вам что-нибудь говорит эта фамилия, Анна Яковлевна?
      Я напряглась:
      — Не тот ли это Братчиков, которого ты сделал главным героем этой геморройной публикации по «Нерпе»?
      — Поражаюсь твоей беспечности, Лукошкина. Конечно тот. Понимаешь теперь, какой расклад получается, какие причинно-следственные связи проясняются?! — Спозаранник был в предвкушении скандала.
      — Если здесь и есть какие-то связи, то они совсем другого рода. Ну пользуется Братчиков машиной Колмогоровой, что из этого? Когда репортерам нужно срочно ехать на место происшествия, даже Повзло им свою машину доверяет, между прочим.
      К нашему разговору подключился вошедший в кабинет Каширин.
      — А давайте позвоним вашему Васе и прямо спросим его, что их с Колмогоровой связывает?
      Спозаранник с сожалением посмотрел на Каширина:
      — Мысль позвонить Братчикову конечно гениальная, но вот так сразу спросить про Колмогорову — это, Родя, как-то прямолинейно.
      — Хорошо, давайте позвоним и просто попросим к телефону Элеонору Иосифовну, — предложила я.
      Спозаранник и Каширин торжествующе посмотрели друг на друга. Все-таки подписали они и меня на это дело. Впрочем, если Эля действительно близка с Братчиковым и только из этих соображений портит мне карьеру, то почему я должна переживать о нашей давней симпатии в студенческую пору? Оправдываясь таким образом, я набрала продиктованный мне номер Братчикова:
      — Будьте любезны Элеонору Иосифовну!
      Собеседник с блатным одесским акцентом сообщил мне, что Элеонора Иосифовна будет около десяти вечера и, не прощаясь, повесил трубку. Задумчиво глядя на аппарат, я сделала то же самое. Спозаранник, не в силах по моему лицу прочитать результат звонка, не выдержал:
      — Ну?
      — Yes! — сказала я. Английский я знаю отвратительно и перехожу на него только в минуты крайнего раздумья. — Только, товарищи дорогие, ничего нам эта информация не дает, кроме осознания ситуации, которая, кстати, и так уже вырисовывалась. Во-первых, совместное проживание женщины и мужчины, даже если она является федеральным судьей, а он работает на «Нерпе» это скорее естественно, чем противозаконно. Во-вторых, судей в городе не так много, а потому нет ничего удивительного в том, что дело по «Нерпе» попало именно к той судье, предмет страсти которой работает в этой самой компании. Совпадения, безусловно, интересные, но юридически непогрешимые. Разве что отвод судье заявить, но чем и как докажем сожительство Колмогоровой с Братчиковым?
      Спозаранник, однако, был категорически не согласен с тем, что полученная информация годна только к утилизации. О своих изысканиях он тут же доложил Обнорскому, игравшему в шиш-беш с Повзло. И шеф, и
      его зам сразу же — что для них нехарактерно — отвлеклись от игры.
      — Это сенсация! — завелся Обнорский.
      — Об этом нужно писать, — вторил ему Повзло.
      Такая горячность несколько смутила даже Спозаранника, инициировавшего обсуждение.
      — Надеюсь, вы понимаете, что я материал об этом подписывать не буду? — Мне показалось, что я сейчас закричу от раздражения. — О чем вы собрались писать, писатели?
      На лица моих собеседников нашла тень отчуждения. Лишь Обнорский сохранил равновесие и язвительно сказал:
      — Ну вопрос о новом юристе мы уже начали обсуждать. Может статься так, что ваша подпись и вовсе не нужна будет, мадам Лукошкина. Тем более что, как сообщили по «Радио Свобода», вы собираетесь зажить жизнью замужней женщины? — В последней фразе мне явственно послышался вопрос-сомнение. Казалось, Андрей был готов подробнее поговорить о моих планах и даже желал этого. В отличие от меня.
      — Тогда делайте, что хотите. А теперь, если вы не возражаете, я бы дочитала те тексты, которые еще требуют моей подписи. — Я кивнула на материал Завгородней, внимательно следя за взглядом Обнорского.
      Тот, увидев фамилию автора, сообщил:
      — Интересный должен быть материал. Мы эту тему обсуждали. — С этими словами руководство вышло из кабинета. Вероятно, направилось доигрывать партию в нарды.
      Я с сожалением признала, что материал действительно интересный. Не знаю, что так воодушевило Завгороднюю, но и стиль, и фактура были почти безупречны. Совершенно не характерно для репортеров, которые привыкли писать в жанре информационной заметки — без эмоций и без комментариев. Исключением до сего дня был все тот же Соболин, но это у него издержки актерского образования. Однако богатство фактуры в Светкином материале вызвало у меня радость не только с точки зрения читателя. Я почувствовала, как во мне просыпаются чувства, которые я дотоле считала недостойными себя, а поэтому раньше не испытывала — злорадство и стервозность. Судя по времени, прошедшему с момента события, о котором писала Завгородняя, до того, как материал попал ко мне, Светлана вряд ли смогла запастись необходимым набором документов и других доказательств собранной информации. А без всего этого я совершенно спокойно могу не подписывать статью. Причем формально ко мне никаких претензий быть не может — мои требования всегда стандартны для всех, как для репортеров, так и для расследователей.
      Разве что интуитивно Светка почувствует, что я с особым удовольствием не подписываю ее шедевр.
      Интуиция у Завгородней действительно оказалась на высоте. Открыв ногой дверь в мой кабинет, она картинно облокотилась на косяк и томно спросила:
      — Лукошкина, какие у тебя ко мне вопросы?
      В общем, до этой темной истории с Обнорским я к Завгородней особых вопросов не имела. Иногда я тихо посмеивалась, глядя на то, как мужики, увидев Завгороднюю, начинают все, как один, напоминать идиотов: блаженная улыбка, восторженные глаза, полная нелепица, которую они изрекают. Я не подозревала у Завгородней наличие большого и светлого ума, хотя и полной дурой, как Обнорский, ее не считала. Мне казалось, что мы просто с ней такие разные, что на каждую из нас найдется свой любитель. Причем я была уверена, что эти любители тоже будут разные. Каюсь, но я считала (почему в прошедшем времени?) себя и образованней, и интеллигентней, и вообще утонченней, что ли, чем Завгородняя. Поэтому я только констатировала наличие Завгородней на этом свете, но не принимала близко к сердцу. До последнего времени.