Искусство жить. Человек в зеркале психотерапии

Суббота. С утра в доме уборка. Ребенок помогает отцу пылесосить, через несколько минут устремляется помогать маме вытирать пыль, но бросает это, переходя к старшему брату, разбирающему недельный завал в своей комнате. Расторможен? Нарушения внимания? Завтра к психиатру? Да нет же. Помогая одному, он чувствует себя виноватым в том, что не помогает другому, и проявляет новую инициативу. Он учится как-то обходиться с чувством вины. Поругаем – будет чувствовать себя еще более виноватым.

Благополучное разрешение таких конфликтов приводит к умению устанавливать цели, планировать свое поведение и достигать желаемого без нарушения прав других. Ребенок получает первые уроки умения быть свободным человеком, не нарушая чужой свободы.

6–12 лет: трудолюбие – чувство неполноценности. Если раньше отношения ребенка ограничивались кругом семьи, то теперь в них включаются и играют все большую роль школа, дворовая компания, соседи и др. Полностью контролировать общение ребенка уже невозможно. В расширяющейся жизни и мерки другие. Решающее место в ней занимает школа. До этого малыш не умел рисовать – зато хорошо бегал, не бегал – так пел, не пел – так штанишки никогда не пачкал… Его неуспех в чем-то не заносился «навеки» в журнал, а успехи не сравнивались каждодневно с успехами других. Теперь – в школе – разные предметы, в каждом из которых успех приходится завоевывать заново, и принцип «зато» уже не работает. Отметки определяют место среди других. В отношениях приходится ориентироваться на широкий круг очень разных людей, а не только на семью. Свести воедино ожидания и требования со стороны семьи, учителей, одноклассников, внешкольных приятелей и найти свое место на этих разных аренах жизни – задача достаточно сложная. Все это требует усилий, и немалых.

Мне всегда в этой связи вспоминается один маленький пациент времен «эпохи застоя». Симпатичный и смышленый шкет-второклассник. Родители и бабушки-дедушки – учителя. На приеме он оказался из-за «упрямства» – не хотел в школе петь хором. Родителей это особенно возмущало: «Дома-то, когда играет, поет!», а из милости ставящиеся тройки по пению среди остальных четверок и пятерок были для них как ножом по их родительским и учительским сердцам. Послушав их подольше, я без труда обнаружил, что и аппетит у него стал плохой, и радости в нем меньше, и простужается он чаще, и сны у него кошмарные по ночам. А он – этакий затюканный апостол, сев передо мной, даже вопросов не стал дожидаться, посмотрел на меня печально и сказал: «Я понимаю, что нужно петь хором. Тем более – у нас страна такая. Но я же не виноват, что люблю петь один».

Если, слушая родителей, я ему сочувствовал, то теперь зауважал: он и собственную индивидуальность изо всех своих сил сохранял, и с навязываемой ему ролью неполноценного мириться не хотел.

Конечно, дело не только в самом ребенке: разные ситуации, в которые он попадает, не им создаются. Да и успешность зависит не только от него самого. В одном из экспериментов учитель получил класс, собранный из детей, которые показали высокие результаты при тестировании интеллекта. Так сказали учителю, хотя на самом деле никто специально детей не отбирал. Через год этот класс был самым успешным. Едва ли в классе учительницы, считающей, что «дети, как вампиры: пока не выпьют стакан учительской крови, не успокоятся», ученики будут успешными. Мы могли бы сейчас перебрать десятки, если не сотни, других вариантов, когда вместо помощи в развитии трудолюбия ребенок получает бирки «хулиган», «лентяй», «тупица» и т. д. Могли бы найти множество примеров того, как успех дается практически даром. И то и другое – не самые лучшие варианты, потому что и не встречая никаких препятствий, и оказываясь перед лицом неодолимых трудностей, одинаково трудно выработать умение бороться за достижения, за свое чувство полноценности.

12–19 лет: идентичность – ролевая неопределенность. До недавнего времени все особенности подросткового возраста списывали на игру гормонов: трудный возраст, период бури и натиска, подростковая гиперсексуальность и пр. Сейчас такой подход считают слишком упрощенным и односторонним. Основной психологический конфликт этого периода связан с самоопределением личности. Когда-то в древности достижение физической зрелости означало и наступление зрелости социальной, в которую вводили обряды инициации – посвящения во взрослость. Но по мере усложнения жизни, развития наук, общественных учреждений и всего того, без чего сегодняшняя наша жизнь немыслима, требовалось все больше и больше времени на то, чтобы достичь взрослой самостоятельности. Зазор между физической и социальной зрелостью, о котором писал еще И.И. Мечников, по мере развития цивилизации увеличивается. Поговаривают даже, что еще немного, и второе десятилетие жизни будут считать юностью. Подростковый возраст – это самоопределение в треугольнике взрослости: «физическая – психологическая – социальная». К физическому созреванию нужно ведь психологически приспособиться. Даже к новым одежде, обуви, часовому браслету приходится привыкать. А к новому телу, которое еще и постоянно изменяется?! Но главное – определиться в мире, среди людей, среди множества старых и новых социальных ролей, в себе, наконец.

В фокусе этого периода, как и во время «кризиса трехлетних», оказываются становление и испытание Я. Только теперь уже стандарты задают не мама с папой, а сверстники. Психиатры в этой связи говорят о реакциях эмансипации от взрослых и группирования со сверстниками, понять которые легче всего, если припомнить себя в этом возрасте. Мы хотели быть «как все», и это «все» было для нас не совсем тем же, что для родителей, – это был наш круг сверстников. В нем были свои стандарты поведения, своя манера одеваться, были какие-то вещи, бесконечно важные не сами по себе, а как знак принадлежности ко «всем». Родителям это казалось то блажью, то дикостью. Мы хотели не столько самостоятельности (она могла даже страшить), сколько признания нашего права на самостоятельность, но со всех сторон слышали, что, мол, не доросли еще. Нас пытались держать на коротком поводке, чтобы мы не наделали глупостей, а мы не могли понять, почему в нас видят злоумышленников или идиотов. Нам было интереснее со сверстниками, их мнение означало для нас истину; мы хотели свободы, но когда нам было трудно, приходили все же к родителям. Что с нами творилось в то прекрасное и глупое время? Мы строили собственную идентичность, ориентируясь на свое поколение, с которым нам предстояло идти по жизни, настраиваясь на него. Так мы строили свое взрослое Я. Сегодня его строят наши дети…

Положительный результат этой стадии – чувство собственного Я и выбор направления будущей жизни.

20–25 лет: интимность – изоляция. Вот и взрослость! Полностью созрели лобные доли головного мозга, ответственные за планирование поведения. Право голосовать и покупать алкоголь, водительские права, родители вроде подуспокоились малость… Ощущение самого себя без острой нужды постоянно оглядываться на «таких же», сверяя свое поведение. Позади подростковые дружбы, в которых больше самоутверждения, чем собственно дружбы… Мы взрослые во взрослом мире!

И мы уже не только хотим звучать сами и петь песню жизни своим голосом и на свою мелодию, но и ищем отзвук себе в дружбе и любви. И не просто отзвук ищем – мы и раньше его искали, но теперь учимся не давать ему заглушать наш голос. Однако и в одиночестве остаться не хотим, хотя в уединении нуждаемся. Хотим быть в близких отношениях с людьми, не растворяясь в них без остатка.

Это период определения границ интимности. Кому, в каких ситуациях, насколько глубоко мы позволяем проникать в наше личное пространство, в наш внутренний мир? Как относимся к внутреннему миру другого человека? Что даем другому и что получаем от него? Кем становимся в отношениях – собственниками, собственностью или равноправными партнерами? Умеем ли сочетать устраивающие нас отношения к себе, к друзьям, к любимым? Как ни замечательно звучит «раствориться в другом», чтобы жить полной жизнью и быть интересным другому, надо оставаться самим собой. К разным людям в разных отношениях мы поворачиваемся разными сторонами, предполагающими разные границы интимности и открытости. Где та граница открытости, переступая которую мы начинаем чувствовать себя неуютно? Умеем ли мы быть открытыми, не впадая в выворачивание себя наизнанку, до подноготной? Умеем ли охранять границы собственной интимности так, чтобы не терять друзей и близких? И еще множество вопросов, не ответив на которые самим себе, мы рискуем то и дело оказываться в зоне конфликта или одиночества.

От 26 до 64 лет: продуктивность – застой. Это самая долгая стадия развития. Ничего сложного, если судить о ней по устойчивой семье, обустроенному дому и продвижению по службе. Все это, конечно, важно. Но если вернуться к терминам Э. Эриксона, то придется напомнить себе, что продуктивность имеет в виду прежде всего генеративность – заботу о следующих поколениях. Он писал свою книгу в 1950 г. Сегодня говорят о генеративности в более широком смысле будущей жизни в целом – не только детей, но и творчества, идей. В рамках собственной жизни мы судим об этом периоде не только по достижениям, но и по переживанию стремления, движения. Интенсивность стремлений у каждого своя. Автогонщик на улице большого города чувствует себя беременной сороконожкой, тогда как едущий рядом с ним водитель-новичок – лихачом.

В сегодняшней жизни под продуктивность часто рядится просто занятость или то, что можно назвать деловой суетой, или, я бы сказал, мельтешением. Летать на работу в другой город, беспрестанно перезваниваться, вести деловые переговоры за рулем, сменить за жизнь несколько городов или стран – обычное дело. Но сумеешь ли под конец жизни сказать, что ты в ней сделал и сделал ли что-то вообще, – это еще вопрос. Да и сколько проживешь в мелькании скоростей – тоже вопрос. В поисках секрета долголетия самая интересная находка принадлежит французам. Они показали, что большинство долгожителей проводят всю жизнь в маленьких городках, никуда не выезжая. Говорят, что именно такова жизнь замечательного фантаста Рэя Брэдбери. Едва ли у кого-нибудь повернется язык назвать ее застойной.

От того, как протекает диалог продуктивности и застоя (стремления и покоя, новаций и традиций, изменчивости и постоянства), зависит то, с каким чувством мы войдем в следующую, последнюю стадию развития.

После 65 лет: интеграция – отчаяние. На этой стадии мы воспринимаем мир гораздо шире, чем раньше. Дорожим семьей и детьми, получаем удовольствие от поздравлений с бывшей работы: помнят – значит и ценят. Но принадлежим уже не им, а человечеству – чувствуем себя его частью. Даже воинствующие атеисты в это время могут задумываться о существовании Бога – не из страха и желания выторговать себе местечко в раю, а как бы вкладывая в Его уста собственный вопрос к себе: «Как жил? Что сделал в жизни?» Можно, конечно, посетовать на болезни и покряхтеть, но, как говорят мои пациенты в свои и 80, и 90, иногда мило смущаясь при этом: «Знаете, доктор, а душа не стареет».

Мыльная опера. Старики уже в мыле.

Серия 224. А о чем – позабыли.

Плюются, говорят, мол, такая зараза.

Но аккуратно смотрят в день по два раза.

Новости мира разучивают по телеканалам.

Одно и то же. Господи, сколько можно?!

Вранье в упаковке, вразвес и навалом.

Без этого как? Но не так же безбожно!

Стареющие дети позванивают исправно.

Прошлое отдается эхом в глохнущем слухе.

И жизнь перетекает в небытие плавно

Под дудочку ангела в обличье случайной мухи.

Хохлятся на скамейках. Сплетничают, глазеют.

Расходятся с оглушительным суставным треском.

Стыдятся сознаться в том, что душа не стареет.

А глаза играют семнадцатилетним блеском.

* * *

Годы уходят, сдаваясь усталости,

Хрусту сухого коленного хвороста…

Только душа, неподвластная старости,

Не затихает в объятиях возраста.

Смерти мы боимся, пока молоды, пока еще нет ощущения выполненного предназначения в жизни, пока много планов, пока за спиной подрастающие дети. Опыт работы с пожилыми и старыми людьми позволяет утверждать, что страх смерти – самый редкий страх у них. Их отчаяние – не столько от страха собственно смерти, сколько от невозможности смириться с ощущением, что уже не помогаешь детям, а нуждаешься в их помощи, что чего-то важного в жизни не успел и можешь уже никогда не успеть. Это горько. Но когда человек сам или с помощью психолога проделывает нелегкую работу горевания по этой утрате, он приходит к мудрости – спокойной заботе о жизни перед лицом смерти.

Да разве я о смерти говорю?

О жизни, что похожа на зарю,

Поскольку хороша и мимолетна.

Об этом все поэмы и полотна.

Сначала – утро, яркая денница,

Потом – закат, вечерняя заря,

А после прожитое долго снится,

Тысячелетья тлея и горя…

Про смерть – в разгаре жизни говорится.

Когда же впрямь дыханьем ледяным

Повеет на тебя неотвратимо,

Захочется взглянуть поверх и мимо,

Чтоб слабый разум укрепить иным.

Припомнить осень давнюю, рассвет

И тишину, какой в помине нет,

Картавый стон тетеревиных веток.

Какая свежесть, музыка и страсть!

…Когда в сырую землю станут класть,

Ты будешь улыбаться напоследок.

Ян Гольцман

Мудрость эта может быть немного озорной и чуть ироничной, как у Карла Витакера:

Кто-то сказал, что юность – такое прекрасное время жизни, что стыдно тратить его в юности. Я бы добавил сюда свое недавнее открытие, что старость – такое прекрасное время, что стыдно ждать его так долго! …Одна причина тому – свобода от всевозможных страхов… Чувство защищенности в пожилом возрасте происходит от того, что все до лампочки. Другие люди имеют право на убеждения, но их убеждения не могут заставить меня чувствовать себя неловко или меняться. Мне нравится моя жизнь, и я могу сидеть и наслаждаться ее течением… Юность – это кошмар сомнений; средний возраст – утомительный, тяжелый марафон; пожилой возраст – наслаждение хорошим танцем (быть может, коленки хуже сгибаются, но темп и красота становятся естественными, невымученными). Старость – это радость. Этот возраст знает больше, чем говорит. Он не так уж и жаждет говорить. Жизнь просто для того, чтобы жить.

Описанные Э. Эриксоном восемь возрастов человека свободно перетекают один в другой, если кризис каждого из них разрешен положительно. Отрицательные разрешения кризисов (недоверие, чувства стыда, вины, неполноценности, неопределенности, изоляции, застоя, отчаяния) и незавершенность стадий изменяют личность, накапливая все большее количество проблем, которые мы пытаемся разрешить в дальнейшей жизни. Это никогда не поздно, хотя может оказаться нелегким делом. Мужество решиться на это открывает дорогу к мудрости.

В отличие от Э. Эриксона с его «возрастами жизни» Д. Левинсон говорит о «сезонах жизни» (ребенок-подросток, ранняя взрослость, средняя взрослость и поздняя взрослость) и кризисах перехода от сезона к сезону.

Кризис ранней взрослости (17–22 года). Мы окончательно оставляем детство и закладываем основы жизни во взрослом мире. Этот переход ведет к формированию Мечты – образа идеальной жизни, ориентируясь на который мы совершаем наши выборы и принимаем решения.

Кризис тридцатилетия (28–33 года). Становится ясно, что выстроенная в ранней молодости структура жизни не очень согласуется с реальностью. А время не ждет – надо окончательно входить во взрослую жизнь. Пора успокоиться, стабилизироваться, остепениться, угомониться, отбросить лишнее и сосредоточиться на главном.

Кризис среднего возраста (40–45 лет) – время реорганизации жизни. Воздушный шар Мечты теряет упругость, из него понемногу уходит тянувший в небеса газ молодости. Приходит понимание того, что достижение целей, которые мы перед собой ставили, не приносит столько удовлетворения, сколько от него ждали, да и едва ли эти цели полностью достижимы. Накоплен опыт не только успехов и счастья, но и утрат и разочарований. Изменяется переживание бытия – мы переходим из «жизни после рождения» в «жизнь до смерти». Или, как сказал А. Кушнер: «Жизнь кончена, а смерть еще не знает об этом. Паузу на что употребим?» Потом, когда этот кризис уже позади, оказывается, что слово пауза было ошибкой – ба, да мы живем, а не коротаем время до смерти!

Левинсоновские «сезоны жизни» не получили полного подтверждения в психологии. Кризис среднего возраста отмечается не так часто, как он утверждал. У женщин чаще выражен кризис тридцатилетия, чем кризис среднего возраста. Но если не ждать, что все в человеческой жизни можно измерить одной линейкой, то придется сказать, что в «сезонах жизни» много правды, открывающейся в общении и живом наблюдении, а не в показателях тестовых шкал.

Говорят, что никто не может пройти невредимым сквозь время. Отметины времени много рассказывают о человеке. Мы не можем обойти законы времени и возраста, но ни один из них не описывает полностью его, ее, вас, меня. Кто-то и в 60 – глубокий старик, а кто-то встречает свое столетие стихами:

Не приучена молиться,

Господи, меня прости!

Рождена я мастерицей

Словом кружева плести.

Подари мне десять спичек

И зари вечерний свет,

Сочиню сонет отличный

На молитвенный сюжет.

И на согнутых коленях

Приползу покорно в Храм,

Чтоб свое стихотворенье

Положить к Твоим Стопам.

Белла Дижур

Я в мире и мир во мне

Внутренние карты

Когда-то в детстве я открыл для себя интересную игру. Если сесть спокойно, прикрыть глаза и повторять про себя какое-нибудь слово – например, «стол, стол, стол…», то через какое-то время перестаешь понимать, что за ним. Повторяешь его, а в нем ничего, кроме букв. Ты не можешь представить себе, что оно обозначает. Открываешь глаза – перед тобой стол. Но какое-то время он никак не связывается со словом, и ты оглядываешь комнату в поисках предмета, которому принадлежит это имя. Потом вдруг в сознании что-то щелкает – ага, это же и есть стол! Легкая растерянность сменяется радостью узнавания и ощущения себя в знакомом мире.

Если бы новорожденный ребенок мог говорить, он, наверное, рассказал бы, как страшно оказаться в мире безымянных вещей, назначение которых непонятно. Что-то подобное мы переживаем, когда сгущается тьма и вещи теряют привычные очертания… И только что дружелюбно шелестевший под легким ветерком куст становится чудовищем, издающим звуки, которые заставляют сжиматься от страха.

Все мы живем в объективном мире и сами являемся его частицами. Будь в этой фразе вся правда о нас, наша жизнь была бы не сложнее жизни дождевого червя или домашнего сверчка – перенеси их на другую грядку или в другой запечек, они будут жить, как жили, не зная тоски ни по привычному месту или человеку, ни тем более по Синей Птице, по «туманам и запахам тайги». Они никогда не окажутся в ситуации любовного треугольника, не будут наслаждаться закатом и спорить о вкусах, не станут убивать друг друга из-за разницы во взглядах, сгорать от страсти… Все они вместе за всю историю их существования не совершили столько ошибок и не наделали столько глупостей, сколько один я за свою недолгую жизнь. Правда, и не придумали ничего, не написали, не открыли… У них нет имени и индивидуальности.

Человек живет не столько в собственно объективном мире, сколько между ним и миром своих представлений о нем. Мир, в который я помещен, представлен в моем сознании в виде знаний, переживаний, жизненных ценностей, комплексов, моральных стандартов, предубеждений и т. д. – своего рода карты мира, которая изменяется, расширяется, обогащается по мере жизни и приобретения опыта. Иногда изменения удачны, иногда, обжегшись на молоке, человек остаток жизни дует на воду. Один учится на чужих ошибках, другому и свои не впрок. Но так или иначе мы видим мир, в котором живем, через призму своих представлений о нем. Я не стану это долго и нудно доказывать – просто проведите маленький опыт. Вы перед телевизором в кругу семьи или в гостях. Кто-то выступает – певица, политик, юморист. Для вас это красивый, умный, порядочный, интересный человек. А теперь послушайте, что говорят остальные, не спорьте – просто послушайте. Вы скажете, что здесь замешан вкус: один, мол, любит арбуз, а другой – свиной хрящик и никто никому не указ. Допустим. Но вот эксперимент, поставленный в одной из психологических лабораторий. Представьте себе что-то вроде детской раскраски, на которой изображена женская фигура. В одном варианте ее раскрашивают так, что получается типичная мексиканская женщина, а в другом – типичная белокожая американка. Затем оба изображения проецируют на экран так, чтобы контуры точно совпадали. Получается изображение женщины без определенных национальных признаков. Однако мексиканцы узнают в нем мексиканку, а американцы – американку.

Многие вещи в мире не открываются нам просто потому, что мы не знаем о них, и потому, что восприятие выхватывает из мира прежде всего то, на что оно настроено, что ему хорошо знакомо. Говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Но слышим и видим мы то, что готовы или хотим услышать и увидеть. Нужна какая-никакая сексуальная озабоченность, чтобы пару слов – кекс и сойка – запомнить как секс и койка. Стоит молодой человек под часами, где свидание назначено, а девушки все нет и нет… и «вокруг идут прохожие, все на дьяволов похожие», но вот она показалась вдали – и что же? – «вокруг идут прохожие, все на ангелов похожие».

Как же мы строим отношения с миром и людьми, если все так переменчиво и зыбко?

Глядя на другого

При встрече с новой ситуацией мозговой компьютер прежде всего сличает ее с хранящимися в его памяти схемами, сложившимися в результате опыта, – отбрасывает то в образе человека, что со схемой не совпадает, и выделяет совпадающее. Мы лучше запоминаем и лучше распознаем то, что совпадает с нашими схемами. В осанке человека, представившегося как военный, легче разглядеть выправку (даже если ее нет!), чем в облике недавнего военного, отрекомендовавшегося вольным художником. Просто мы знаем, что у военных она должна быть. На помощь приходят и хранящиеся в памяти прототипы – образы, например, старика, преступника, врача, политического лидера.

Чтобы узнать человека, нужно с ним пуд соли съесть – полтора года, если не пересаливать. Да и то без особых гарантий. А первое впечатление рождается мгновенно и часто оказывается самым верным.

Об одном говорят, что он умный, умелый, трудолюбивый, теплый, решительный, практичный и осмотрительный. О другом – умный, умелый, трудолюбивый, холодный, решительный, практичный и осмотрительный. Кто из них по этим описаниям производит на вас более положительное впечатление? С. Эш в 1946 г. показал, что большинство людей отдает предпочтение первому. Он объяснил это тем, что не все характеристики имеют одинаковый «вес» – некоторые «весят» больше других. Они сообщают что-то очень важное. «Умный, умелый, трудолюбивый, решительный, практичный и осмотрительный» – это кто: наш разведчик или их шпион, мой друг или враг? Но стоит добавить «теплый» или «холодный», как вопросы исчезают. Не очень верится? Переберите все известные вам фильмы – от «Семнадцати мгновений весны» до похождений Джеймса Бонда, и вы без особого труда убедитесь в этом. Попробуйте представить человека, обратившегося в службу знакомств. Привлечет его кандидатура, в описании которой будут слова «колючий» или «холодный»?

Сложен человек, широк и противоречив. Сегодня он такой, завтра этакий. Верим мы больше тому, с чем столкнулись раньше. Был у меня приятель, который безо всяких знаний психологии использовал это очень умело. Устроившись на новое место, он месяц-другой приходил на работу минут на 20 раньше, а уходил – минут на 20 позже положенного. Зато потом мог и опаздывать, и исчезать пораньше («Если я опоздал на работу, то не могу же я еще и с работы опаздывать!»), но никто этого не замечал – его воспринимали через призму уже сложившегося образа беззаветного трудяги.

Проведя перед телевизором час, вы наверняка увидите рекламу освежителей дыхания, отбеливателей для зубов или нового семиэтажного гамбургера. Аккуратный, хорошо одетый, подтянутый, красивый молодой человек… а женщины в лифте от него брезгливо шарахаются – зубы желтые или изо рта не фиалками пахнет. Новый гамбургер! – его с аппетитом уплетают стройные девушки и без жиринки парни. А появись вместо них какие-нибудь замарашки или коротышки весом за центнер – вы когда-нибудь купите эти освежители-отбеливатели и гамбургеры? На американский рынок как-то вбрасывали новый холодильник – чертовски красивый и снаружи, и изнутри. На рекламе он был изображен с приоткрытой дверцей, что позволяло увидеть, как много внутри удобных полочек и разных прибамбасов. А он не продавался! Отчаявшаяся фирма наняла команду психологов, которые обнаружили один маленький нюансик: открытая дверца ассоциировалась с плохой хозяйкой и испортившимися продуктами… На той же самой рекламе появилась женская рука, закрывающая дверцу, и холодильник стали покупать. Этот пример демонстрирует еще одну особенность восприятия – отрицательные характеристики производят на нас более сильное впечатление, чем положительные. Иначе и быть не может: инстинкт самосохранения диктует прежде всего избегать опасностей и неприятностей, и только потом приходит черед «принципа удовольствия».

Физическая привлекательность очень сильно влияет на впечатление. Мы легче простим проступок стройному красивому человеку, увидим больше ума в привлекательном ребенке. Знаем, что внешность бывает обманчива, но встречаем все-таки по одежке и удивляемся: как, такой красивый – и бандит?!

Впечатление о человеке может искажать наша тенденция переоценивать его сходство с нами. «Орел, он думает, что все орлы, у каждого подозревая гордость» (Олжас Сулейменов), а вор уверен, что все люди воруют. Мне, например, в свое время потребовалось несколько лет на избавление от иллюзии, что всем моим студентам интересен мой предмет.

«Искреннее всех, – заметил В. Шкловский, – обезьяна на ветке. Но ветка тоже влияет на психологию». Впечатление о человеке зависит от ситуации, в которой мы с ним встречаемся, и от того, с какой точки зрения мы на него смотрим. В 1973 г. Д. Розенхам провел очень показательный эксперимент. Восемь здоровых добровольцев обратились к психиатрам с жалобами на «голоса» и были госпитализированы. Оказавшись в психиатрической больнице, они больше не симулировали болезнь и вели себя нормально. Примерно треть пациентов догадывались, что эти люди здоровы. Врачи же всем восьмерым поставили диагноз «шизофрения». Что, врачи глупее пациентов или такие злоумышленные – хлебом их не корми, но дай только кому-нибудь укол аминазина вкатить? Нет, конечно, и все мы бываем такими «врачами» в экспериментах, которые ставит сама жизнь. Количество звонков в полицию о подозрительных людях резко увеличивается после сообщений о серийных убийцах, насильниках или угонщиках автомобилей.

Сами по себе механизмы формирования впечатления ни хороши, ни дурны, ни правильны, ни ошибочны. Они прекрасно известны имиджмейкерам (мордоделам, как их иронично именуют в народе), и в период любой избирательной кампании в этом легко убедиться. О рекламе, представляющей не столько продукт, сколько его соблазняющий образ, я уж и не говорю.

И кто же не хотел бы уметь создавать свой образ в глазах других людей, чтобы добиться желаемого? О, это товар вечно повышенного спроса! Журналы для мужчин из номера в номер рассказывают о простых способах охмурения женщин, а журналы для женщин – о надежных способах очарования мужчин. Как понравиться начальству? Как замылить глаза профессору на экзамене? Если отжать из тысяч подобных советов воду, останется не так уж много, но кое-что останется.

Завоевать расположение бывает важно, когда мы обладаем малой властью, будь то в отношениях с начальником или с супругом. В ход идут лесть, подхалимаж, поддакивание. Слова какие-то нехорошие. И не на каждого это действует. Но в общем – действует, и еще как! Потому что доброе слово и кошке приятно. Отчего бы и начальству не слышать, что оно хорошо выглядит? Почему бы не видеть, что ему не просто из страха подчиняются, но согласны с ним? Когда в гостях женщина на вопрос о ее потрясающих сережках отвечает, повернувшись в сторону мужа, что это его подарок и что он умеет выбирать (хотя он эти сережки впервые видит), – она что делает? Да, льстит благоверному, а заодно и прозрачно намекает ему на то, как он мог бы проявить внимание к ней. Согласитесь, что это много лучше, чем в ответ на вопрос «Это тебе муж подарил?» рубануть во всеуслышание: «Да уж, от него дождешься!!!»

Прямо противоположный способ – запугивание, подчеркивание своей силы или власти. Человек, из которого можно веревки вить, симпатии и уважения не завоюет. На одном из речных островов в Псковской области был обезьяний заповедник. Работавшие там исследователи рассказали интересную историю. Умер вожак стаи. Развернулась борьба за власть между самыми сильными самцами – сложное время. И тут какой-то несмышленыш-сопляк принялся со страшным грохотом гонять забытый исследователями пустой металлический бочонок. Он и стал вожаком! В человеческом обществе эти игры сложнее, но если поскрести, то часто за ними не так трудно разглядеть «эффект пустого бочонка».

Самореклама – о ней хорошо говорят: не похвалишь сам себя – сиди как оплеванный. В обществах, где говорить «Я» – значит якать, высовываться, хвастать, быть нескромным, это осуждается: сиди и жди, пока другие скажут о тебе хорошо.