Искусство жить. Человек в зеркале психотерапии

Виктор Каган

Искусство жить. Человек в зеркале психотерапии

Редактор Т. Толстова

Руководитель проекта И. Серёгина

Корректор Н. Самбу

Компьютерная верстка О. Кокорева, Е. Сенцова, Ю. Юсупова

Художник обложки Н. Вихляева

© В. Каган, 2010

© Издательство «Смысл», 2010

© ООО «Альпина нон-фикшн», 2010

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Предисловие

В начале 1990-х гг. мы с Дмитрием Леонтьевым обсуждали идею книги о немедицинской психотерапии. И сегодня еще не затихающие споры о том, имеют ли психологи право заниматься психотерапией или это дело исключительно врачей, тогда бушевали вовсю. Психология в России только пробивала себе дорогу из академических институтов и лабораторий в практику помощи людям, и все «руководящие положения» были подстроены исключительно под медицинскую психотерапию. Мы были уверены, что ситуацию надо менять и что книга может стимулировать эти перемены, однако до самой книги руки тогда не дошли. С тех пор многое изменилось, психологическая практика вошла в жизнь, и сегодня к ней можно обратиться не как к желательному будущему, а как к развивающемуся настоящему.

Когда психиатр (а по своей исходной профессии я психиатр) выступает как сторонник немедицинской психотерапии, это выглядит странно, не так ли? На самом деле было бы странно не увидеть, не услышать и не воспринять те уроки, которые давала жизнь. Вот два примера.

1972 год. Я – еще молодой и по уши влюбленный в свою профессию психиатр. Одному из моих пациентов лет 35. Перенесенная когда-то травма головы оставила след в виде хронических слуховых галлюцинаций (мужские голоса), под влиянием которых он впадал в неодолимую ярость, с печальной регулярностью приводившую его в психиатрическую больницу. Говоря о них, он однажды с сожалением и трогательным удивлением спросил: «В.Е., ну почему голоса меня все время подъелдыкивают?» Как-то на дежурстве, ночью уже, я зашел в свое отделение. Он не спал, и я пригласил его в кабинет, где мы просто болтали за чашкой чая. Слово за слово – он заговорил о своем детстве. В рассказе было очень много обиды на отца, который постоянно недооценивал его успехи, корил за неудачи и наказывал за малейшие проступки, все время требуя от него больше, чем мальчишка мог, видимо, полагая, что слова типа «слабак», «дурак» и т. п. подвигнут сына на достижения. Повинуясь какому-то внутреннему чувству, я просто слушал его. А он говорил и говорил – то ли мне, то ли самому себе. И с какого-то момента в его словах, исполненных обиды и боли, зазвучало сочувствие к отцу, который не мог разглядеть в нем того, что хотел видеть. Напряженность его воспоминаний-размышлений стала спадать, разговор сам собой свернулся, и он отправился спать. Через несколько дней медсестры обратили внимание на то, что он стал мягче и дружелюбнее, и если и говорит с «голосами», то не только без озлобления, которого раньше было хоть отбавляй, но даже иногда с улыбкой. Когда я спросил его об этом, он не без удивления сказал, что «голоса» перестали его «подъелдыкивать»; да, они есть, но они лишь комментируют его действия, советуют, иногда шутят. Он настолько изменился, что через две недели смог выписаться. В больнице я его больше не видел. Спустя несколько лет мы случайно встретились в трамвае. Он сам поздоровался (я никогда при случайных встречах не вступаю в контакт первым – это золотое правило психиатров, гинекологов и венерологов) и пересел ко мне. Его галлюцинации не исчезли, но стали не столь интенсивными и постоянными, а главное – теперь они были вполне миролюбивыми, даже дружескими и поддерживающими. Очевидно, что переломным моментом послужили наши с ним посиделки за чаем, когда он разрешил свои внутренние проблемы, связанные с отцом.

1990 год. Один из курсантов группы усовершенствования врачей – назовем его В. И. – беспрестанно задавал массу вопросов и постоянно выступал, демонстрируя свою эрудицию и прочие качества, ставившие его выше других. К тому времени мне удалось добиться того, чтобы 3–5-дневный тренинг стал обязательной частью курса обучения. Обычно мы с него и начинали, но в этот раз, не помню уже по каким обстоятельствам, отложили на третью неделю. За это время В. И. извел нас, срывая все занятия куда успешнее, чем Вовочка из анекдота. Наконец – тренинг. На нем В. И. продолжал «солировать», практически блокируя работу всей группы своим забалтыванием. Уже первый день его солирования стоил мне напряжения, какого требует 5-дневная группа. На второй день его беспрерывное токование настолько выводит меня из себя, что я довольно резко отказываюсь продолжать занятие. Группа ошеломленно замолкает. В. И. тоже сидит растерянный. Я чувствую некоторые угрызения совести и – мое напряжение уже разряжено – спрашиваю его, для чего, зачем ему нужно все время говорить? Совершенно спокойно и даже не без сочувствия спрашиваю – ведь его растерянность совершенно искренна. Он отвечает, что просто не может молчать: если он пришел, к примеру, на профсоюзное собрание, то обязательно должен выступить. Я предлагаю ему поиграть – он соглашается. «Вот вы на собрании, – говорю я ему, – и прекрасно выступили, а тут приходит волшебник и превращает вас в кого-то или во что-то; в кого или во что он бы вас превратил?» Ответ следует незамедлительно: «В отличника!» – «А вот вы не выступили, промолчали…» Он перебивает: «Такого не может быть!» – «Ну хорошо, а вот выступили так, что “умри, Денис, хуже не скажешь” – в кого бы он вас превратил?» После долгой паузы: «В двоечника». Молчу я, молчит он, молчит группа. Через пару минут он совершенно другим уже тоном произносит: «Я почему-то вспомнил папу. Можно, я расскажу?» И в течение минут пятнадцати говорит примерно следующее. У него был замечательный отец, которого он очень любил. Папа хотел, чтобы сын в будущей жизни был как можно более успешен, и золотым ключиком к тому видел образование, постоянно повторяя при регулярных «разборах полетов» – сначала детсадовских, а потом школьных: «Учись, Вовка, а то так дураком и помрешь». Дальше последовал подробнейший рассказ о том, как наш герой учился – с перечислением всех грамот и поощрений за хорошую учебу в каждом классе, а потом и в институте. Наконец он закончил. Воцарилась тишина. Другие участники группы поглядывали на него уже не раздраженно, а сочувственно и вполне тепло. Я спросил В. И., не будет ли он против, если они выскажутся. Он согласился. И очень мягко, деликатно и точно другие участники группы стали говорить о том, как это трудно – всю жизнь доказывать отцу, которого уже нет, что ты не дурак. …Следующие две недели это был уже совершенно другой человек. То есть я видел, как его иногда подмывает снова «выступить», но он будто что-то вспоминал – и удерживался. Если он и брал слово, то это были уже разумные, взвешенные и уместные выступления.

У пациента с тяжелыми психическими нарушениями и у здорового В. И. была одна и та же проблема, порожденная подавляющими отцами, чья любовь выражалась способом, который ребенок воспринимает как отвергание и унижение. В обоих случаях я не делал ровным счетом ничего из того, чему меня учили как психиатра, – в первом случае от растерянности, во втором уже совершенно осознанно. А то, что я делал, было психологической практикой – немедицинской психотерапией, в центре которой – не болезни, а человек с его переживаниями – сам творец и своих проблем, и их преодоления.

Здесь трудно не вспомнить сказанное Маймонидом восемь столетий назад. Он говорил, что несчастья бывают трех видов.

Первые связаны с нашей телесностью. Мы несем в себе наследственную предрасположенность к болезням, подвержены разного рода разрушительным воздействиям (инфекции, отравления, природные катастрофы, влияния климата и т. д.), у организма есть свои уязвимые места. Таких несчастий сравнительно немного.

Вторых много больше. Их люди причиняют друг другу – войны, терроризм, техногенные катастрофы, тираническая власть и т. д. Они исходят от людей, и человек не может их предотвратить.

Наконец, третьи – самые частые – те, которые человек навлекает на себя сам: «…Душа сводит знакомство с ненужными вещами и приучается к ним, и вследствие этого приобретает привычку желать вещи, которые не нужны. <…> Когда, однако, человека поражают такие злоключения на путях, которыми он ходит, он сетует на повеление и предопределение Господне и начинает возлагать вину на сей мир и удивляться его несправедливости. <…> Что кажется трудным и тяжелым для нас, вызвано следующей причиной: когда человек стремится искать то, что не нужно, становится трудно найти даже то, что нужно…»

У всех этих столь разных несчастий есть, однако, нечто, их объединяющее. Любые события не только проживаются и переживаются, но и пере-живаются – пропускаются через душу, где обретают для каждого человека свои индивидуальные смыслы и значения. Какими они будут, прямо зависит от того, как человек видит себя и мир, как и кого он об этом вопрошает. Именно об этом говорит Дж. Бьюджентал: «Каждый человек должен так или иначе ответить на встающие перед каждым основные вопросы: Кто я и что я есть? Что такое мир, в котором я живу? Мы отвечаем на эти вопросы своими жизнями, тем, как мы определяем себя, как используем свои силы, как встречаем возможности и ограничения бытия. Мы собираем материал для таких ответов от родителей, братьев и сестер, других членов семьи, учителей и сверстников, из литературы… от наших церквей и нашего членства в разных организациях. Всю жизнь мы собираем эти материалы, находим и пересматриваем ответы и непрерывно продолжаем делать это вплоть до последнего вопроса, на который отвечаем своей смертью». Какими будут ответы на эти вопросы, такой будет и жизнь.

Итак, два разных человека – религиозный философ и светский психолог, принадлежащие к совершенно разным культурам и разделенные едва ли не тысячелетием, говорят об одном и том же. Об ответственности человека за его собственную жизнь и выбираемые в ней пути. Об ответственности за свое счастье и несчастье. Об ответственности не перед кем-то, будь то родители, семья, общество или Бог, а перед собой самим. Об ответственности, не следующей за поступком, а предшествующей ему.

Мы сваливать не вправе

Вину свою на жизнь.

Кто едет, тот и правит,

Поехал, так держись!

Николай Рубцов

Человек свободен следовать этой ответственности или не следовать ей. В любом случае результаты выбора будут сказываться на его жизни. Он своей жизнью может украшать или отравлять жизни других, но первый, кто пожинает плоды его выбора, это он сам. Какими будут эти плоды, зависит от него. В своей жизни он и сад, и садовник, и инструмент. Из этого исходит немедицинская психотерапия, или, другими словами, психологическая практика помощи людям[1].

Каких-нибудь двадцать лет назад книги по психологии были редкостью, прошедшей сквозь частое сито цензуры. Сегодня на прилавках их многие сотни – отечественных и переводных, серьезных и веселых, скучноватых и увлекательных, получше и похуже… Одни из нас психологией очарованы настолько, что видят в ней Золотой Ключик к двери в Страну Чудес. Другие говорят, что за дверью в Страну Чудес находится Страна Дураков. Третьи подозревают, что психологию придумали всякие Карабасы Барабасы и Дуремары.

Представления о психологии как о чуде или шарлатанстве связаны с тем, что мы слишком мало знаем о себе самих. Можно ли почерпнуть это знание из книг? Нет – потому что ни одна книга не в состоянии рассказать всего и тем более рассказать мне обо мне. Да – потому что чтение – это разговор с автором и размышление, а не заглатывание готового к употреблению фастфуда. Чем разнообразнее чтение, тем шире и глубже размышления. Книг о психологии не может быть слишком много – их может быть только слишком мало. Можно спорить о том, является психология наукой или искусством, принимать или не принимать те или иные ее направления. Но одно бесспорно – без душевного труда собранная из самых распрекрасных деталей жизнь не работает или работает плохо.

Эта книга построена достаточно вольным образом. Вы не найдете в ней списка литературы и словаря терминов, академических выкладок и научных доказательств, готовых ответов на вопросы и предписаний «здорового образа жизни». В ней многие «несомненные» вещи ставятся под сомнение, а «сомнительные» обсуждаются совершенно серьезно. Она не преследует цели научить читателя чему-то, а приглашает к размышлению. Она не «профессиональная» и не «популярная» – ее содержание находится в зоне общих интересов психолога/психотерапевта и пациента/клиента. Наконец, я пытался построить ее таким образом, чтобы она не только давала пищу уму, но и помогала читателю помогать себе. По ходу изложения я часто обращаюсь к художественной литературе, в частности – к поэзии, в том числе и к своим стихам, в надежде выразить то, что иначе осталось бы невыраженным. И еще. Психология и психологическая практика настолько широки, что сказать о них все невозможно, и я позволил себе говорить прежде всего и в основном о том, что интересно мне самому, не видя другого способа сделать книгу интересной для читателя. Удалось ли это – судить уже вам…

Книга никогда не пишется в одиночку – за автором всегда стоят те, у кого он учился, и те, чья поддержка была необходимой для работы. Список имен занял бы слишком много места и едва ли интересен читателю. Но я не могу не упомянуть тех, кто меня вырастил и с кем я вырос, – бабушку, родителей и брата, которых, к сожалению, уже нет со мной, моих главных учителей – профессора С. Мнухина и доктора И. Покотинского, моих пациентов, участников тренинговых групп и студентов, у которых под прикрытием помощи им и роли преподавателя я многому учился. Отдельная благодарность – редактору книги Татьяне Толстовой за скрупулезно точное и матерински-нежное отношение к тексту, сделавшее его много лучше.

Виктор Каган

Душа

Психология изучает душу; поэтому первый вопрос, который может явиться у читателя, это вопрос о том, что такое душа вообще. Представление о душе и ее сущности крайне разнообразно. Как часто мы слышим в нашей жизни утверждения об известных нам людях:

– Это бездушный человек.

– Ничего подобного, – отвечают не менее чуткие люди, – он просто мерзавец и спекулирует на олове…

Или:

– Сегодня Киканов пел с душой.

– Какая же это душа, если он слова перевирал и на другой мотив пел?

И даже сами опрашиваемые о своих душевных переживаниях иногда бессознательно путают это понятие.

– Почему вы не хотите сегодня прийти?

– У меня скверно на душе. Хоть бы где-нибудь три рубля достать… И кроме того – флюс.

Что же такое душа? Душа, как ее определяют философы, это то, что владеет нашими поступками, повелевает нам делать то или иное. Здесь, конечно, можно встретиться с самыми разнообразными возражениями. Так, например, то, что повелевает нам печатать дома деньги или говорить по телефону гадости о приятелях, называется не душой, а свинством.

Представители чистой науки определяют душу иначе: в их представлении она нечто среднее между каким-то серым мозговым веществом, мозговыми извилинами и тремя-четырьмя наиболее бойкими нервами. В сущности дела, ученые, может быть, и правы, но при таком понимании им никогда не удастся разграничить душевный мир лирического поэта от такового же сибирской козы…

Что же такое душа?..

Над этим вопросом потратили много времени и не пришли к окончательному выводу. Именно поэтому и образовалась целая наука изучения души – психология. Если бы душа была определена со всеми своими достоинствами и недостатками, была бы признана простым отростком организма, как, например, слепая кишка, – почетное звание психолога свелось бы к обыкновенной негромкой профессии, как женщина-зубной врач или выжигальщик по дереву… Теперь же для изучения всех явлений души существует целая наука, которая и помогает нам… выяснить сложный вопрос о сущности и проявлениях души.

Так посмеивались над психологией знаменитые сатирики А. Аверченко, А. Бухов, Г. Ландау и Н. Тэффи в 1916 г., когда ей как науке было от роду всего ничего – 37 лет. Почти теми же словами над психологией и рассуждениями о душе подтрунивают и сегодня, даже на фоне растущего интереса к ней. Игорь Губерман, например, пишет: «Науки, как известно, делятся на точные (уважаемые за глубину и точность), естественные (почитаемые за познание естества) и гуманитарные, то есть неточные и неестественные. К сожалению, психология ввиду полной загадочности нашего душевного устройства относится скорей к наукам последним, отчего распахнута любым гипотезам, догадкам и толкованиям. Не говоря уже об иллюзии доступности, в силу чего психологом почитает себя каждый – особенно если заходит речь о неприятных ему людях».

Один из отцов научной психологии Уильям Джеймс вообще предпочитал не говорить о душе, пока неясно практическое значение этого слова. А Григорий Сковорода говорил, что «душа – это то, что делает траву травой, дерево деревом, а человека человеком. Без нее трава – сено, дерево – дрова, а человек – труп». Она делает нас людьми, страдает, радуется, болит, надеется, верит, любит, замирает от восторга и немеет от страха, уходит в пятки, парит в мечтах и разбивается о беды, пылает страстями и возрождается из пламени, как Феникс. Ее пытаются потрогать, взвесить, рассчитать по сложным формулам, поймать в сети хитроумных приборов. А она ускользает, не дается, оставаясь великой тайной и лукаво напоминая с могильного камня Григория Сковороды: «Мир ловил меня, но не поймал».

Душа – это мир, в котором каждый человек – сам себе Колумб. И у каждого есть свое представление о душе, своя карта этого мира, своя лоция, помогающая продвигаться по жизни. Правда, карта одного человека не похожа на карту другого. Больше того, саму душу мы представляем очень по-разному. Для одних она продукт деятельности мозга. Для других – сгусток энергии, который после нашего ухода из жизни растворяется в мировом океане. Третьи полагают, что она может переселяться из одного тела в другое и обходиться вовсе без него. Для четвертых душа – просто миф, выдумка, сказка для легковерных. Для пятых – то, что отличает душевного человека от бездушного. Для шестых – Дух Божий в человеке. Для седьмых – сумма внимания, памяти, интеллекта и эмоций… Мы отправляемся на поиски ее секретов подобно герою сказки «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что». И что удивительно – идем, находим и приносим. Впрочем, ходить далеко не приходится – душа в нас самих.

Всякий раз, читая книгу, разговаривая с людьми, сидя напротив пациента, я убеждаюсь в том, что душа каждого человека неповторима и уникальна – другой такой нет. За сорок лет работы я могу припомнить множество пациентов с одним и тем же диагнозом или одной и той же проблемой, но не могу припомнить двух одинаковых людей.

Тут читатель вправе сказать: «Ну хорошо – красиво излагаешь, молодец. Но как же ты работаешь, если о душе ничего толком не знаешь? Тебя что, в университетах так ничему и не научили? Может, мне к кому-нибудь другому лучше пойти, другую книжку почитать?»

Хороший вопрос… Душа – размытое понятие, смысл которого каждому ясен, но точное определение невозможно. Это, иначе говоря, понятие рамочное, объединяющее множество вещей и явлений. Свести его к чему-то одному невозможно, как невозможно втащить раму в картину. Такие понятия есть и в физике, и в математике, и в других точных науках. Психология в этом смысле не лучше и не хуже.

– О чем вы говорите, профессор? Разрежьте человека, и что вы видите: печень, сердце, легкие… Где же душа?

– А если раскрыть вашу голову, молодой человек, найдешь ум?

Кл. Болотина

Мы, и правда, о многих вещах не знаем пока ничего или знаем мало, не можем дать им точных определений. Но никто не освободил нас от необходимости и не лишил счастья иметь с ними дело. Люди рожали детей и умели предупреждать беременность задолго до того, как в начале XVIII в. увидели под микроскопом сперматозоид. Человек, думавший, что плоская Земля лежит на трех слонах, устроившихся на трех китах, наслаждался красотой заката ничуть не меньше нас, знающих, что Земля – шар. Маленький ребенок, понятия не имеющий об устройстве компьютера, осваивает его гораздо быстрее и легче по лысину набитого знаниями взрослого. Говорят даже, что бабуины неплохо справляются с компьютерным программированием и тестированием, так что в будущем могут вытеснить занятых в этих областях людей – удобный вольер, свежие бананы и никаких зарплат, профсоюзов, забастовок! Вовсе не обязательно раскручивать все по винтикам в стремлении понять устройство и причины. Можно наблюдать, как та или иная вещь «ведет» себя, и на этом основании строить с ней отношения. Ганс Фаллада в «Волке среди волков» устами одного из героев говорит, что умный человек – это не тот, кто знает, как делаются макароны, почему летают самолеты и т. д., а тот, кто умеет жить с людьми.

Психологические теории – замечательная и интересная вещь. Однако, и не имея о них никакого понятия, а просто наблюдая человеческое поведение и размышляя об увиденном, мы можем ориентироваться в себе и мире ничуть не хуже, а иногда и лучше, чем водружая на нос очки теорий.

Когда необходимо набросать беглый портрет человека, обычно используется простая схема: пол, возраст, характер – «девушка лет 22, веселая такая и немного взбалмошная», «степенный, неторопливый мужчина 60 лет», «женщина бальзаковского возраста, постоянно готовая расплакаться», «юркий, пронырливый мужичок лет 30», «темпераментный 40-летний мужчина»… Человека мы еще в глаза не видели, и вроде ничего толком не сказано, а первое представление о нем уже есть.

Характер

У меня в кабинете сидит мать 8-летней девочки: «Доктор, помогите. У нее ужасный характер! Сплошная психопатия! Что ни слово, то поперек. Если на скамейке сидит ребенок, она ни за что не сядет на свободное место, а обязательно сгонит его!» Минут через десять спрашиваю, на кого девочка похожа по характеру. В ответ: «Я понимаю, что вы хотите сказать. Но мне-то она должна подчиняться!» Другая мать со скоростью четыреста слов в минуту и от слова к слову все более заводясь, но успевая при этом и любимое чадо одернуть, и прическу поправить, и что-то из сумочки достать, и на звонок по мобильному телефону ответить, рассказывает о том, как суетлив и непоседлив ее ребенок.

Если полистать книги, то легко обнаружить, что слова «темперамент» и «характер» часто используются так, будто они означают одно и то же. На самом деле за ними кроются разные смыслы.

Темперамент – одно из самых старых психологических понятий. С темпераментом мы появляемся на свет. В переводе с латинского это «соразмерность». Первые упоминания о нем относятся еще к Древним Греции и Риму. Гиппократ говорил, что у людей есть четыре главных сока: кровь, лимфа и желтая и черная желчь, от соотношения которых зависят темперамент и состояние здоровья. Гален выделил девять темпераментов, но в обиход вошли только четыре: сангвинический, флегматический, холерический, меланхолический.

И. П. Павлов, сохранив галеновские названия, наполнил их новым содержанием. Сопоставляя силу, подвижность и уравновешенность процессов возбуждения и торможения в нервной системе, он выделил четыре типа высшей нервной деятельности: 1) сильный, уравновешенный, подвижный (сангвинический); 2) сильный, уравновешенный, инертный (флегматический); 3) сильный, неуравновешенный (холерический); 4) слабый (меланхолический). В чистом виде они практически не встречаются, и темперамент каждого из нас представлен разными сочетаниями разных типов. В поведении эти типы проявляются в различиях активности (инертность, пассивность, спокойствие, инициативность, стремительность; темп, скорость, ритм, общее количество движений) и эмоциональности (впечатлительность, чувствительность, импульсивность). На такого рода признаках построены системы определения темперамента начиная с самого раннего возраста, когда специально разработанные опросники заполняются родителями или постоянно наблюдающими малыша воспитателями. Казалось бы, это очень ненадежная система – там или не там поставит галочку захлопотавшаяся мать или озабоченный воспитатель? Но множество проверок показало высокую надежность этих тестов – выявленный с их помощью тип темперамента сохраняется на протяжении всей жизни.

Если попытаться кратко определить, что такое темперамент, то это врожденный тип реагирования нервной системы на внешние (шум, свет, холод или жар и т. д.) или внутренние (голод, например) раздражители.

Характер же – это индивидуальный почерк поведения, которое вовсе не исчерпывается только реакциями на что-то. Он формируется на основе темперамента, но не сводится к нему. Наблюдение за поведением ребенка 8–9 месяцев от роду позволяет с очень высокой точностью описать его будущий характер. В ходе жизни одни черты характера обминаются, притираются, другие, наоборот, заостряются, но в целом характер – штука очень устойчивая. То, как человек набирает телефонный номер (тщательно и неспешно, или вколачивая кнопки в аппарат, или по нескольку раз заново), может рассказать о его характере не меньше, чем содержание разговора.

Э. Кречмер в своей знаменитой книге «Строение тела и характер», опубликованной в 1921 г., дал представление о характере, не потерявшее значения и сегодня. Он обследовал около 200 душевнобольных, сопоставляя их душевные расстройства с физической конституцией. Оказалось, что больные шизофренией по своему телесному сложению похожи на Дон Кихота, а больные маниакально-депрессивным психозом – на Санчо Пансу. Склонность к вязкости мышления, трудностям переключения, аффективным вспышкам и эпилепсии оказалась свойственна людям атлетического телосложения. Кречмер считал, что разница между болезнью и здоровьем прежде всего не качественна, а количественна (количество переходит в качество) – те же черты, что у больных, есть у здоровых, но выражены не так ярко.

Другими словами, конституциональные особенности могут быть представлены с разной силой в стадиях здоровья – психопатии – болезни. Соответственно этому говорят о шизоидном круге (шизотимия как норма – шизоидия как расстройство характера с замкнутостью, рассудочностью, эмоциональной холодностью, потаенным и богатым внутренним миром – шизофрения), циклоидном (циклотимия как норма со склонностью к колебаниям настроения – циклоидия как расстройство характера, что-то вроде нерезко выраженного маниакально-депрессивного психоза с волнами подъемов и спадов настроения на протяжении всей жизни – маниакально-депрессивный психоз) и эпилептоидном (эпитимики – аккуратные, педантичные, немножко занудные и вспыльчивые люди на уровне нормы – эпилептоидия, при которой те же черты усиливаются, отчетливо осложняя жизнь, – эпилепсия).

Хотя в таком подходе достаточно много натяжек (прежде всего потому, что за точку отсчета были взяты душевные расстройства), ему трудно отказать в известной справедливости. Один из старых психиатров на основании кречмеровского представления описал человечество примерно так. Люди шизоидного круга делают все принципиально новые открытия, совершают прорывы в науке. Люди циклоидного круга проталкивают их в жизнь на подъеме настроения и мучаются совестью за последствия – на спаде. Люди эпилептоидного круга берут на себя подробную и детальную разработку и доводку открытий. Были даже попытки сопоставления с кречмеровскими кругами целых цивилизаций.

Представление о характере как продолжении четырех типов темперамента прижилось больше. Тест Айзенка, например, позволяет определить характер как разные сочетания «экстраверсии (обращенности к внешнему миру) – интроверсии (обращенности внутрь себя)» и «нейротизма (эмоциональной неустойчивости) – стабильности». Здесь угадывается некоторая перекличка с кречмеровскими «кругами» и вместе с тем налицо соответствие представлениям И. П. Павлова о темпераменте. Другие классификации типов характера опираются не на теории, а на описания сочетаний разных черт.

Когда я только начинал работать, мне казалось, что, определив характер человека, я буду знать о нем все и смогу раскладывать людей по десятку-другому полочек. Потом это прошло. Давайте посмотрим вместе. Возьмем один из самых распространенных тестов характера – тест Кеттелла. Он выделяет 16 черт характера, сочетанием которых описывается каждый человек. Каждая из черт может быть выражена более или менее – от 16 баллов до 1. Сколько вариантов перестановок возможно? Перемножив ряд чисел от 1 до 16, получаем 3 000 000 000 000. Это в 60 раз больше сегодняшнего населения Земли. Но одни черты характера во взаимодействии с жизнью чуть приглушаются, другие, наоборот, проявляются сильнее. Если ограничиться только воспитанием в семье и принять, что есть 4 его типа, а воспитание каждого ребенка представлено тем или иным их сочетанием, то по той же формуле получаем 24 варианта. Тогда итоговое число – при очень большом упрощении – оказывается 72 000 000 000 000, то есть в 1440 раз больше, чем людей на Земле. Вероятность встретить свою точную характерологическую копию составляет, таким образом, ничтожную величину: 0,0000000000000139 %. Куда как легче выиграть несколько десятков миллионов в лотерею…

Ни разу в жизни я не встречал человека, которому не было бы интересно узнать что-то о своем характере. Никто не знает нас лучше нас самих, но разобраться в этом знании частенько бывает так сложно, что даже самым глупым тестам люди склонны доверять больше, чем самим себе. Попытки определить свой характер могут быть вполне интересной игрой. Сегодня к вашим услугам множество книг с тестами такого рода и возможность протестироваться в Интернете. Играйте на здоровье, но не заигрывайтесь и не забывайте, что у этой игры есть свои правила.

Прежде всего – зачем, для чего вам это? Просто так? Но «просто так» – ни с того, ни с сего – не бывает. Все мы несем в себе маленькие, не известные нам самим тайны. Иногда они вполне безобидны, а иногда заряжены болью, которая может вспыхнуть при выполнении теста.

Тест – не линейка, годная для измерения всего и у всех. Вот простой вопрос: «Любите ли вы помидоры?» «Обожаю», – выдохнет удачливый огородник. «Терпеть не могу», – дружно ответят аллергик и тот, кто недавно попался на краже томатов, «Кушать люблю, а так нет», – сообщит персонаж анекдота.

Метрической системою владея,

Удобно шею или брюхо мерять.

Душевным меркам невозможно верить.

Портновская идея.

Борис Слуцкий

Нередко люди пытаются «переиграть» тест. Можно так ответить на вопросы теста на вспыльчивость, что окажется, что вы тише воды и ниже травы, а порадовавшись такому замечательному результату, закатить скандал домашним за не выключенный в ванной свет. Но, отвечая на вопросы теста открыто и искренне, можно получить довольно интересный материал для размышлений о себе любимом (или ненавидимом).

Серьезные профессиональные тесты, требующие соблюдения особых условий их проведения, знаний и навыков интерпретации результатов, для развлечений типа «Проверь себя» не используются. Наспех составленными опросниками можно позабавиться, но особенно доверять результатам не стоит (знаю, о чем говорю, – сам сочинял такие игрушки).

Главное, чего следует остерегаться, – это попыток разделить черты характера на «хорошие» и «плохие». Во-первых, таковых просто нет. Во-вторых, нахождение «хороших» черт не делает нас лучше, а нахождение «плохих» хуже: мы такие, какие есть. В-третьих, как я уже говорил, мы можем вольно или невольно передергивать карты в ходе выполнения теста. В-четвертых, восприняв «плохое» со звериной серьезностью, можно начать такую войну против себя самих, что никакие миротворческие силы ООН не помогут.

Дело не в чертах, а в том, находят ли они свое место в жизни. Вот этот шкет с вечным гвоздем в известном месте – от него стонут учителя, перешли на аспириновую диету родители и катаются со смеха товарищи – не новый ли это Райкин? А этот – такой маленький, а уже занудливый умник, не вынимающий головы из книг, не слышащий никого и ничего вокруг, не знающий радостей детских игр, затюканный сверстниками и затасканный по психиатрам, – не он ли годы спустя расшифрует на изъеденном временем камне надписи, которые тысячи взрослых, как ни бились, расшифровать не могли? Ни одна черта характера, если она проявляется в нужное время и в нужном месте, не плоха.

В свое время в одном из ленинградских институтов, где готовились будущие строители дорог и мостов, ходили легенды о человеке, которого называли Дедом. Он приезжал на распределение из Средней Азии набирать специалистов. Отличники его не интересовали: «Это вам для аспирантуры и протирания штанов». Он смотрел личные дела. Этот схватил «трояк» и четырежды пересдавал экзамен, пока не получил желанную «пятерку» – «У меня есть место для этого упорного вола». Этот к концу зачетной сессии подошел без единого зачета, а к середине экзаменационной уже опередил всех, сдав и зачеты, и экзамены, – «Для этого авральщика у меня есть отличная работа». Деда любили и приезжали из пекла среднеазиатских пустынь счастливыми.

То в характере, что мы знаем и принимаем, доступно нашему контролю и управлению, а то, что остается неизвестным или отвергается, – управляет нами. В конце концов, звуки одних струн моего характера нравятся мне больше, других – меньше, но дело в том, играю ли я на них если не так, как Паганини, то хотя бы как выпускник музыкальной школы. Меланхолик, рвущийся в торговые агенты, холерик, стремящийся в бухгалтеры, флегматик, мечтающий стать популярным ведущим ток-шоу, – примеры неумения пользоваться своим характером так, чтобы быть успешным и получать максимум удовлетворения от работы и жизни. И вместо того, чтобы «ровнять» характер своего ребенка, может быть, лучше подумать, какая работа, какие занятия ему по характеру, а какие нет.

Говорят о нормальном характере. Но и он определяется не наличием, а выраженностью черт и их сыгранностью в оркестре характера. Я бы скорее говорил о гармоничности характера, чем о его нормальности или ненормальности.

Черты характера не подобраны по росту, как солдаты королевской гвардии. Какие-то из них выражены ярче других или отчетливее проявляются в ситуациях напряжения, стресса, заинтересованности: музыка поведения от этого не нарушается. Тогда говорят о характере акцентуированном – это не диагноз, а лишь признание того, что в характере есть достаточно выраженные ведущие черты.

Но порой какая-то черта (или группа черт) характера выражена настолько сильно, что начинает заглушать все остальные, управляя поведением. Раньше это называли «психопатией», теперь – «расстройством личности». Что это за штука? Точнее всего ее определяли старые врачи. Психопат, говорили они, это человек, трудный для себя и окружающих, поскольку его реакции не соразмерны по силе и продолжительности вызвавшим их событиям. Другими словами, хвост вертит собакой. Осторожность, к примеру, нужна, но когда она проявляется по любому незначительному поводу или начинает эти поводы для себя творить – это уже чересчур. Или – кому не знакомы переживания ревности? Но между способностью ревновать и неспособностью управлять своей ревностью как раз и пролегает граница нормы.

Однако не стоит делать культа из представлений о норме. Часто в ответ на вопрос «Что вас беспокоит в вашем характере?» слышишь: «Беспокоить-то не беспокоит. Но ведь это ненормально!» То есть человек чувствует себя в жизни, как в строю, – «стоять по росту и видеть грудь четвертого, не высовываясь и не западая». И тогда кто-то нам или мы кому-то со стальной ласковостью конвоира разъясняем: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим». В каких-то специфических ситуациях в этом, наверное, есть резон. Но возведи мы такой лагерно-строевой устав характера в правило – любовь потеряет право сводить нас с ума, Коперники и Галилеи будут просиживать штаны в НИИ и писать ежегодные отчеты о вращении Солнца вокруг Земли, а Спартаки с безграничной любовью к своему господину отправятся на мечи друг друга и на рога быков.

Трудно ли с людьми, характеры которых уж очень бугристы? Да, безусловно. Но, замечу, им и самим трудно. Как мало кто другой это чувствовал и понимал Ф. М. Достоевский, выписывая характеры Раскольникова, Мышкина, Карамазовых, Смердякова, Сонечки Мармеладовой… и принимая их такими, какие они есть. Оно конечно, принимать характеры литературных героев легче, чем характеры окружающих людей и свой собственный. И все-таки другого выхода нет, хотя бы уже потому, что принять значит понять. Если мы знаем, что в ответ на крик человек заводится с полоборота, то, может быть, лучше попробовать говорить с ним, не повышая голоса, чем кричать: «А ты не ори!»? Я вовсе не имею в виду, что все вокруг должны приносить себя в жертву такому бугристому человеку, становясь для него психотерапевтами или окружая его всепрощающим сюсюканьем. Это попросту невозможно, да и сам он скорее всего рванет рубаху на груди, мол, мы – психопаты, а «ты, пионер, не спи, глаз не закрывай, ты меня воспитывай!». Но видеть в человеке личность, а не только носителя черт характера, не вредно. Слишком часто по существу согласные между собой люди становятся злейшими врагами, не различая за частоколом черт характеров друг друга личностной близости.

Многие из нас ужасно недовольны характером (реже – своим, чаще – чьим-то) и пытаются наращивать «хорошие» черты и выжигать каленым железом «плохие» (причем иной раз так усердно, что, кажется, паленой человечиной пахнет). Если с вами такое случается, возьмите лист бумаги, разделите его пополам и напишите слева, какие черты вашего характера вам нравятся, а справа – те черты, которые вам не нравятся. Не спешите – для себя же делаете. А когда наберется хотя бы штук по десять с каждой стороны, посмотрите, что получилось. Много интересного можно для себя открыть.

Даже если вам не нравится какая-то черта характера другого человека, не спешите настаивать: «Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу». Ничего из этого не получается, кроме конфликтов и душевного раздрая. Характер – это ансамбль черт, и важно, как он играет, как звучит в целом. Иногда человек спасается бегством не потому, что трус, а потому, что практичен, а иногда лезет в драку не от храбрости, а по безрассудству. Наконец, даже если взять одно какое-то измерение характера, например «трусость – храбрость», то практически никогда нельзя сказать: «Или трус, или – храбрец». Всегда приходится поискать место на шкале между этими полюсами. Потому что и то и другое – в наличии. В зависимости от ситуации человек может проявить одно или другое: «трусливая» зайчиха будет защищать зайчат, как львица, а цирковая львица – безропотно подчинится этому хилому дрессировщику, которого ей и на обед было бы маловато.

Я бы сравнил характер с арсеналом личности. И может быть, стоит начать с того, чтобы узнать и понять свой и ближайших людей характеры и поучиться использовать это знание? А то ведь недолго оказаться в роли обладателя фамильного столового серебра, владеющего им, как мартышка очками, рядом с соседом, который пластиковыми вилкой и ножом над бумажной тарелочкой орудует с изяществом аристократа в седьмом поколении.

Пол

В течение последних 25–30 лет в мире ежегодно выходит не менее полутора тысяч научных книг и статей, посвященных половым различиям. Не так, значит, все просто, как могло показаться Адаму и Еве, только что отведавшим плода от Древа Познания. Во всяком случае фиговыми листочками досужих мнений, анекдотов и вековых предрассудков проблему не скроешь. Современные Адамы и Евы бьются над составлением списка различий между ними и пониманием их происхождения. Два основных вопроса: 1) Какие половые различия действительно существуют? 2) Их существование – дань биологической природе мужчин и женщин или они задаются историей и культурой?

Половые различия

Старт нынешнему марафону их изучения дала книга Э. Маккоби и К. Джеклин, вышедшая в США в 1974 г. Они проанализировали большинство опубликованных к тому времени работ о врожденных различиях между полами и сочли, что достоверны только: у мальчиков/мужчин – бoльшая агрессивность и бoльшая успешность в выполнении математических и зрительно-пространственных заданий, а у девочек/женщин – более высокие языковые способности. Скажем прямо, не густо. И. С. Кон по этому поводу заметил, что авторы были чересчур придирчивы, а то, что различия не подтверждены психологами, еще не означает, что их действительно нет. К тому же и с подтвержденными дело обстоит вовсе не просто.

Вскоре после выхода книги последовало много возражений, особенно в отношении агрессивности. Было показано, что женщины не менее агрессивны, чем мужчины, если расценивают свои действия как справедливые или свободны от ответственности за них. Возможно, что присущие женщинам тревожность, способность к сопереживанию и чувство вины приводят к подавлению агрессивности там, где мужчины ее не скрывают. Поскольку агрессивность традиционно приписывается мужчинам и служит предметом их гордости, они склонны подчеркивать или преувеличивать ее.

Эмпатия (способность к сопереживанию), какими бы методами ее ни изучали, с первых дней жизни более присуща женскому полу. Вероятность того, что данные разных исследований совпадают случайно, – всего-навсего 1:64000 (0,000016 %), то есть практически никакая. В ходе развития различия сохраняются, но мальчики/мужчины в какой-то мере обучаются эмпатии, а девочки/женщины в какой-то мере приглушают ее. И очень низкая, и очень высокая эмпатия жизненно невыгодны, неудобны: воспринимать другого голой, незащищенной душой больно, а быть эмоционально толстокожим бегемотом – значит не улавливать важные эмоциональные сигналы, помогающие ориентироваться в отношениях.

Есть различия, за знанием которых не приходится лазать в книги. Например, мужчина любит глазами, а женщина ушами. Если она ему хочет понравиться, она в первую очередь должна «выглядеть». Если понравиться хочет мужчина, он должен быть хорошим «говорильником».

Вполне традиционно представление о том, что мужчины умнее женщин: «Умных женщин не бывает: бывают очаровательно-глупенькие и ужас какие дуры» (М. Жванецкий). Есть на сей счет и другое мнение: когда мужчины хотят понравиться женщинам, они прикидываются умными, а женщины, когда хотят понравиться мужчинам, прикидываются глупыми. Мужчины прикидываются умными потому, что понимают: при прочих равных у умного больше шансов. Женщины прикидываются глупыми, чтобы мужчинам не приходилось так сильно напрягаться, делая вид, что они умнее. Если же серьезно, то половые различия интеллекта выражены меньше, чем индивидуальные, и ответственны не более чем за 5 % тестовых показателей. Маккоби и Джеклин (см. выше) утверждали, что математические способности лучше развиты у представителей «сильного пола». Действительно, так ли уж много женщин – способных математиков?! Но вот, говорят, в Исландии есть деревушка Сандгерди, где местную школу вдруг поразила вспышка математических способностей у девочек. Секрет, до которого было совсем не просто докопаться, оказался до смешного прост. Не грела девчачьи души перспектива повыходить замуж за рыбаков и провести всю жизнь в деревне, а математика открывала возможности учебы в университете, жизни в большом городе. Мальчишек же больше привлекала перспектива быть рыбаками и хорошо зарабатывать, да и романтики сколько… Как не без иронии заметила женщина-журналист, комментируя очередное исследование, утверждавшее, что мужской интеллект выше, «в глубине души каждый мужчина, даже самый раздемократ, уверен, что все женщины – дуры. А мы и не спорим: одна из важных составляющих женского ума – способность его не демонстрировать».

В 1980-х гг., еще увлекаясь исследовательской работой, я натолкнулся на статью о том, что мужской и женский ум различаются не по величине, а по организации. У мужчин он представлен тремя независимыми факторами: словесным, зрительно-пространственным и математическим. У женщин – двумя: один объединяет в себе все три фактора, выделенные у мужчин, а второй связан с зависимостью речи от окружения (речевой гибкостью). Идея показалась мне интересной и повлекла за собой серию экспериментов, приведших к заключению, что ум, подобно армии, умеет перестраиваться в зависимости от ситуации. В обычных условиях мужской ум представлен отдельными, не зависимыми друг от друга группами способностей, но чем труднее задача, тем больше эти группы объединяются, как бы собираясь в кулак. Женский ум придерживается прямо противоположной тактики: в обычных условиях он наступает на задачу единым фронтом, но чем задача труднее, тем больше он разбивается на отдельные, действующие независимо группы, нанося удары одновременно с разных сторон. Я ловлю себя на мысли, что женщина, скорее всего, нашла бы какое-то иное, не военное сравнение. Но это так, кстати. Важно, что передовая линия женского ума представлена синтезом, интуитивностью, тогда как анализ, рассудочность в запасе, а мужской ум действует наоборот. Стоп! Но ведь и эмпатия, столь выраженная у женщин, тоже штука целостная, синтетическая – интуитивная: женщина чувствует состояние другого человека, а мужчина «вычисляет» его. Так, может быть, у эмпатии и интуиции есть какой-то общий корень?

Думаю, что да. И связан он с мозгом. Правое полушарие ответственно за синтетическое, интуитивное мышление, а левое – за аналитическое, рассудочное. Их функции настолько различны, что говорят о «правом» и «левом» мозге. У мужчин полушария функционируют более независимо, чем у женщин. Это выявляется уже в первые сутки жизни. И не только выявляется, но и подтверждается строением мозга. Полушария соединены между собой так называемым мозолистым телом – пучком нервов-проводников, своего рода кабелем, обеспечивающим обмен информацией между ними. Уже к моменту рождения этот «кабель» у девочек и толще, и устроен несколько иначе, чем у мальчиков.

Вырисовывается сложная и интересная система половых различий. Пока она далеко не до конца расшифрована, но ее можно проследить на примере той же эмпатии. С точки зрения эволюции преобладание эмпатии у женщин можно объяснить материнским инстинктом, врожденными программами материнского поведения, обеспечивающими выхаживание и воспитание потомства. С точки зрения психофизиологии она находит объяснение в более симметричной, содружественной работе мозговых полушарий, обеспечивающей целостность, интуитивность восприятия и переживания. Для социального психолога важно, как проявляет себя эмпатия в разных ситуациях, что ее стимулирует, а что тормозит. Наконец, для социолога важно, что оба пола подтягивают эмпатию к тому уровню, который обеспечивает более эффективное социальное поведение. Индивидуальные различия в проявлении эмпатии могут быть как угодно широки – вы наверняка можете припомнить как очень сопереживающих мужчин, так и эмоционально «глухих» женщин.

С разных точек зрения половые различия психики видятся по-разному. Похоже, что, составляя списки обязательных «мужских» и «женских» черт, едва ли можно что-то толком прояснить. Возможно, правы те, кто считает, что уместнее говорить о разнице стилей жизни. Мужской стиль описывают как предметно-инструментальный. В нем ведущее место занимают цели и способы их достижения. В женском – эмоционально-коммуникативном – стиле ведущее место принадлежит отношениям и связанным с ними эмоциям. Другими словами, мужской стиль ориентирован больше на результат, а женский на процесс. Поведение мужского стиля отвечает на вопрос «Что?», женского – на вопрос «Как?». С этой точки зрения взглянем еще раз на агрессивность. В предметно-инструментальном стиле она, скорее всего, проявит себя физической, сексуальной или открытой словесной агрессией. В эмоционально-коммуникативном стиле это может быть вскользь брошенная фраза – точная, как укол рапиры в самое чувствительное место. Что-нибудь вроде: «Дорогая, где ты купила это прекрасное платье? Оно так замечательно скрывает все недостатки твоей фигуры». Если мы не учитываем разницу стилей, в отношениях то и дело потрескивают короткие замыкания, грозящие пожаром. «Милый, ты меня любишь?» В ответ он бурчит что-то нечленораздельное, не отрываясь от компьютера. Она переходит к прямым инструкциям: «Милый, ну скажи, что ты меня любишь!» В ответ – «Угу!», а в голове: «Черт подери, вечно под руку… И чего надо? Пашу, как папа Карло, семью обеспечиваю, не изменяю, не импотент, детей в школу вожу, краны-шманы чиню. Чего еще надо?!»

Все это хорошо согласуется с эволюционной теорией пола, предложенной в 1960-х гг. В. А. Геодакяном. Зачем она вообще нужна – эта двуполость? Если для размножения, то почему человек не размножается делением? Живут же бесполые черви тысячелетиями, и ничего. Правда, какими они были миллионы лет назад, такими и остались, а разница между доисторическими людьми и нами поражает воображение. Двуполость обеспечивает самый прогрессивный вид воспроизводства – так говорят ученые, и нет никаких оснований подозревать их в обмане или ошибке. Если уж два пола существуют, то каковы их функции?

В теории В. А. Геодакяна женское и мужское начала сопоставляются как наследственность и изменчивость, количество и качество потомства, консервативность и вариативность. Женское начало обеспечивает неизменность от поколения к поколению, сохранение того, что было накоплено в ходе эволюции. Оно – «золотые кладовые» наследственности. Мужское начало – передовой отряд эволюции, берущий на себя «разведку боем». Оно принимает на себя функцию столкновения со средой, испытания ее новых условий – если они достаточно сильны и устойчивы (природе нет смысла реагировать на слабые и случайные влияния), «под них» формируются новые генетические тенденции, которые могут быть переданы потомству.

Выглядит фантастикой? Что ж, посмотрим на факты. Если гипотеза «разведки боем» верна, она должна подтверждаться более высокими потерями. Сразу после зачатия соотношение плодов мужского и женского пола составляет примерно 150: 100, к моменту рождения – 105–107: 100, к 30 годам на 95 мужчин приходится 100 женщин, а годам к 80–85 на одного мужчину приходится семь женщин (но это уже как-то и ни к чему). Так что в призыве «Берегите мужчин», если его не оглуплять до уровня бульварных журналов, что-то есть. Действительно ли в ходе этой разведки формируются новые качества? При сравнении врожденных пороков сердца оказалось, что у мальчиков/мужчин они чаще представляют собой футуристические модели сердца, каких в эволюции не было, а у девочек/женщин чаще воспроизводят более ранние эволюционные модели (например, двухкамерное сердце).

Согласно теории В. А. Геодакяна, мужское и женское начала в человеке выполняют разные задачи. Женское начало обеспечивает неизменность в эволюционном развитии и пластичность в жизни, мужское – пластичность в эволюционном развитии и неизменность в жизни. Мне всегда хочется сравнить женское начало с персиком, податливая мякоть которого окутывает несокрушимую косточку, а мужское – с орехом: под жесткой и прочной скорлупой у него таится уязвимое ядрышко.

Отсюда уже можно шагнуть к психологии пола. Только осторожно. Потому что если прямо перенести теорию Геодакяна в психологиию, то получится, что женщине с ее постоянством, консервативностью, стабильностью выход за пределы классического пространства «кухня, дети, церковь» категорически запрещен и ума для сидения в этом пространстве много не надо, а любить она может исключительно свой домашний очаг и домочадцев. Мужчина же всегда если не в бою, то в походе, а если не в походе, то в загуле, потому что, дома сидя, разве может он выполнить свою великую миссию преобразователя и исследователя, для которой ему природа такую бездну умища дала?

Но при более осмотрительном подходе обнаруживаются интересные вещи, многие из которых знакомы просто по жизни. Колючие, ершистые, беспокойные мальчишки – как с ними бывает трудно! Но если вам удалось пробиться сквозь эту скорлупу, он ваш преданный друг. Аккуратные, покладистые, послушные, тихие девочки – просто мечта! Но это лишь до тех пор, пока дело не касается чего-то важного и принципиального для них, а коснется – тогда и мальчишки ангелами покажутся. Учителя это хорошо знают. И выводы Э. Маккоби и К. Джеклин о том, что мнения о различиях мужского и женского пола в послушности, степени влияния среды на развитие, внушаемости и социальности не имеют оснований, уже не выглядят столь убедительными.

…Вот вы это читаете и вольно или невольно примеряете все к себе и знакомым вам людям. Наверняка в памяти оживают образы, опровергающие все, что я пытаюсь сказать. Есть, правда, и совпадения, но меньше, чем можно было бы ожидать. Но в общем – не сходится!

И не должно сходиться. Потому что В. А. Геодакян говорит не о мужчинах и женщинах, не о присущих каждому мужчине и каждой женщине особенностях, а о мужском и женском началах в человеке. Человек ведь, строго говоря, двупол. И. С. Кон в книге «Вкус запретного плода» пишет: «Вы, конечно, помните библейскую историю о сотворении Евы из Адамова ребра. Но в первой главе книги Бытия эта история излагается несколько иначе: “И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их”. Вместо лестной для мужского самолюбия версии создания женщины “для человека” здесь утверждается одновременность их сотворения или, страшно подумать, что наш первопредок обладал как мужскими, так и женскими свойствами». Не мужские гормоны у мужчин и женские у женщин, а те и другие и у мужчин, и у женщин. Например, сила сексуального влечения и у тех и у других зависит от тестостерона – мужского полового гормона, а расслабленное удовлетворение после полового акта – от женского гормона пролактина. И в устройстве тела и мозга сочетаются признаки, присущие тому и другому полу. Каждый из нас – сочетание мужского и женского начал. Женщина может быть энергичной, предприимчивой, напористой, а мужчина – пассивным, непрактичным, ведомым. Штольц и Обломов не только представители разных жизненных позиций и мировоззрений, они еще и разные типы мужчин. Хрупкая и нежная тургеневская Ася и некрасовская «женщина русских селений», которая «коня на скаку остановит», – это тоже не просто образы представительниц разных сословий – это и разные типы женщин. Если вы любите историческую и мемуарную литературу, то от вашего внимания не ускользнуло, что далеко не все короли, цари и императоры являли собой образцы «железных мужчин» и далеко не все королевы, царицы и императрицы были нежными, мечтательными и слабыми особами.

Так что же, половых различий психики и вовсе нет? Не будем бросаться из одной крайности в другую. Они есть, но их меньше, чем кажется, и они не столь категоричны и прямолинейны, как распространенные представления о них. Это не такая уж новость. Достаточно на досуге перелистать легенды и мифы Древней Греции, чтобы увидеть, насколько различны Зевс, Геракл, Нарцисс, Вакх или Афродита, Афина, нимфы. Удивительно другое – живучесть штампованных-перештампованных жестких противопоставлений типа «мужчины умны, женщины дуры», «женщины эмоциональны, мужчины – бесчувственные чурбаны». Удивительна готовность превращать отношения людей в «отношения полов», а их, в свою очередь, в «войну полов», ломать собственную судьбу, судьбы близких и детей в угоду этим представлениям. А ведь ломаем…

«Сколько помню себя – тянуло к кисти и краскам, музыке, красивому. Отец – он военным был, хорошим офицером – гнал меня на футбольное поле, в секцию бокса, хотел, чтобы я пошел в суворовское училище… Как вечный топор над головой: “Ты что – баба? Скрипочку ему… Мужчиной надо быть!” …От суворовского училища мать меня как-то отбила, но в армии я свою солдатчину оттянул – с отвращением, чуть ли не на грани самоубийства, но прошел… Потом хотел музыкальное или художественное образование получить, а как, если с детства все это было под запретом или тайком? Ничего же не умел, одно желание голое. Отмучил с грехом пополам институт, работаю в оборонке, за сорок перевалило, дети скоро взрослыми станут, все вроде ничего… вот именно – ничего… Жизнь проходит, а я еще и не жил по-настоящему».

Л. Г., 43 года

Нет ничего проще и бесполезнее, чем споры о том, хороши или плохи, правильны или неправильны с точки зрения науки о половых различиях позиции отца и сына. Потому что дело тут уже не в половых различиях, а в людях и человеческих судьбах.

Гендер

Как-то в начале 1990-х гг. на серьезном научном собрании, где мне пришлось делать доклад о половых ролях, один пожилой и уважаемый мной профессор спросил не без ядовитой иронии: «Я правильно понимаю, что, как Шекспир говорил, мир – театр и люди в нем – актеры и мы на самом деле не мужчины и женщины, а только роли играем, притворяемся?»

Оставаясь самими собой, мы действительно играем роли. Генерал, перед которым трепещут его подчиненные, перешагнув домашний порог, становится нежным дедушкой, из которого любимый внучек только что веревки не вьет, или готов ползать на коленях перед молодой женой. А когда по каким-то причинам способность к смене роли страдает, возникает множество конфликтных, иногда трагикомических ситуаций: «Я – главный инженер, а мой муж просто инженер. В сексе я должна быть сверху», – заявила С. С. Либиху его пациентка. Когда в постели встречаются директор школы и командир полка, не умеющие оставить за порогом дома (и тем более спальни) таблички с дверей своих кабинетов и погоны, хорошего ждать не приходится.

Под половыми ролями понимают систему существующих в обществе стандартов, предписаний, нормативов, ожиданий, которым человек должен соответствовать, чтобы его признавали мальчиком/мужчиной или девочкой/женщиной. Послушаем детей пяти-шести лет: «У мальчиков лошадки, у девочек колясочки… пожарные – дяди, а девочки плачут… у мальчиков дома машинки… мальчики могут всяко делать, а девочки только в школу и больше никуда… тети в ушках камушки носят… девочки красят глазки, губы, щечки… мальчики защищают девочек».

Самая простая и самая старая модель половых ролей построена по принципу «или-или» – никогда не сходящихся полюсов. Женская роль – слабость, пассивность, нежность, беззащитность, зависимость. Мужская – сила, активность, грубость, агрессивность, лидерство. Если представить себе мужчину с такой половой ролью, то к нему лучше всего подойдут слова Б. Заходера: «Никакого нет резона у себя держать бизона, поскольку это жвачное грубое и мрачное». Жизнь, однако, сложнее черно-белых схем. «У женской нежности завидно много сил», – писал И. Анненский, а Н. Гоголь заметил: «Есть случаи, где женщина, как ни слаба и бессильна характером в сравнении с мужчиною, становится вдруг тверже не только мужчины, но и всего, что есть на свете» (как тут не вспомнить теорию В. Геодакяна?).

На смену модели «или-или» пришла модель «большеменьше». Она допускала сочетание тех и других ролевых качеств, в котором у мужчин должны преобладать мужские, а у женщин – женские ролевые особенности. Скупая мужская слеза даже на глазах героев Шварценеггера не дает оснований сомневаться в их мужественности. Сдвиг к таким моделям был не случаен и диктовался самой жизнью с ее все большей демократичностью отношений мужчин и женщин, где жесткое разделение ролей порождало дискомфорт и конфликты.

После публикации в 1974 г. работы американской исследовательницы Сандры Бэм на первый план вышла предложенная ею модель «и-и». В ней мужественность и женственность рассматриваются как независимые друг от друга качества. (Поскольку мужественность в русском языке – понятие довольно широкое и вполне приложимо к женщинам, будем, как это принято, пользоваться словами маскулинность и фемининность.) С. Бэм выделяет по четыре полоролевых типа для мужчин и для женщин: 1) высокая маскулинность – низкая фемининность; 2) низкая маскулинность – высокая фемининность; 3) высокая маскулинность – высокая фемининность; 4) низкая маскулинность – низкая фемининность.

Поскольку большинство профессиональных и социальных требований нашего времени не соответствуют традиционным стереотипам «или-или», мужчины 1-го типа и женщины 2-го типа испытывают немалые трудности в приспособлении к современной жизни, требующей изрядной ролевой гибкости. У женщин этого типа часто отмечают низкое самоуважение и повышенную тревожность. А вот мужчины и женщины с высоким потенциалом и маскулинности и фемининности гораздо меньше подвержены стрессам – они легче приспосабливаются к условиям, где требуются разные стили деятельности.

Так как же все-таки ответить на вопрос профессора: мы мужчины и женщины или просто роли играем? Половые различия – это то, что нам дано природой. Половые роли – то, что задается культурой и обществом. Если сравнить эпоху матриархата, когда в жизни главенствовали женщины, с эпохой патриархата, когда главенство перешло к мужчинам, и затем взглянуть на современность, где речь идет не о главенстве и подчинении, а о равноправном сотрудничестве, то половые различия окажутся неизменными. А вот половые роли разительно изменились. Те же самые качества в меняющихся условиях жизни проявляют себя по-разному. Это видно в жизни общественной, профессиональной, семейной и… сексуальной.

В викторианской Англии считалось, что приличная женщина «лежит и не шевелится». Сегодня мы вместе с М. Жванецким скорее посмеемся над таким отношением: «Ты – женщина. Ты должна: раз – лежать и два – тихо». Из прямых, как оглобля, противопоставлений мужского и женского растет множество мифов. В мифах о мужской сексуальности решающее место отводится инструментальным характеристикам: размерам полового члена, мгновенной эрекции «по заказу» и ее силе, длительности полового акта, доминированию (мужчина что-то делает с женщиной), постоянной готовности к новым и новым «подвигам». Не человек, а сексуальный робот, который может что угодно, сколько угодно, как угодно и где угодно со всем, что движется и не движется. Эта инструментальность звучит в бытовых названиях полового члена – «прибор», «инструмент», «штырь», «стержень». Мужчине даже импотенцию могут простить и посочувствовать, но сказать «не хочу» он не может – обидятся или пальцем у виска покрутят. Какое количество мужчин, недовольных размерами своего символа мощи, пускается во все тяжкие, чтобы удлинить его хоть на сантиметр, а в случае неудачи готовы едва ли не в петлю. Но вот что говорил мужчинам один из моих друзей-сексологов, принося на занятия весьма внушительных размеров искусственный половой член и парочку вибраторов: «Ни у кого из вас такого нет и никогда не будет. Ваша анатомия ничто по сравнению с этим. Совершенно непонятно, кому вы нужны с вашими скромными размерами и силенками, если женщина может иметь такое! И все-таки женщины почему-то любят вас, а не эти штуки. Знаете почему? Потому что эти штуки не умеют быть нежными». Когда в паре один или оба одержимы мифами, близость оказывается чем-то вроде работы на испытательном стенде. Мужчины часто мучаются тревожностью исполнения (так ли я делаю, достаточно ли этого, сколько продержусь?!), которая – сексопатологи не дадут соврать – сама по себе может блокировать эрекцию и приводить к дисгармонии. Разрушительную силу подобных мифов часто недооценивают. Но больше 60 % французских женщин утверждают, что все совершается подобно буре – они просто не успевают толком почувствовать, что же происходит, не говоря уже об удовлетворении. Мифов о женской сексуальности ничуть не меньше. Один из них – о всеобщей обязательности оргазма с потрясающими ощущениями и переживаниями. Когда его нет, одни женщины начинают чувствовать себя фригидными, вовсе таковыми не будучи, другие объявляют войну партнеру: «Ну?! И где мой оргазм?!» Можно заставить книжные полки руководствами по сексуальной технике, выучить наизусть Камасутру, но, если половые роли не гибче лома, толку не будет, и мы будем рваться к результату, по пути уничтожая процесс его достижения.

Последнее время термин половые роли все больше вытесняется термином гендерные роли. Гендер – это психосоциальный пол. Он не дан при рождении, а формируется под влиянием культуры с ее представлениями о том, какими должны быть мужчины и женщины. Можно представить, что Александр Пушкин и Наталья Гончарова – наши современники. Но даже при самом богатом воображении невозможно предположить, что в своей переписке они будут изъясняться на языке начала XIX в. и что их ожидания друг к другу как к мужчине и женщине будут теми же, что были больше столетия назад.

Все эти теории половых различий и гендерных ролей могут казаться страшно далекими от жизни, и примерить их к себе и своим отношениям бывает не всегда легко. Может быть, потому, что в собственной жизни мы всегда более или менее пристрастны: «Мужчина – хам, зануда, деспот, мучитель, скряга и тупица; чтоб это стало нам известно, нам просто следует жениться» (И. Губерман), «Женщина гораздо хуже разбойников. Разбойники требуют кошелек или жизнь, а женщина – и то и другое» (Вл. Вишневский). Или, как говорит анекдот: «Идут двое молодых мужчин. Видят – стоит очень красивая женщина, с чудесной фигурой… Один обращается к другому, мол, посмотри, хороша… Тот говорит, что да, даже очень, но – проводя ребром ладони по горлу – ведь кому-то она вот здесь!»

Теории подобны трафаретам – они говорят не о живом человеке, а о явлениях, закономерностях. Превращать их в прокрустово ложе для себя и других не хотелось бы. Ни одна из терий не описывает именно вас или именно меня. Но очень часто, наложив такой трафарет на собственные жизнь и переживания, мы начинаем что-то в себе и другом понимать лучше и яснее.

Возраст

Времена жизни – как времена года: весна, лето, осень, зима… от рождения и расцвета через зрелость к увяданию и концу. Говорят, что старость не радость – впадаем в детство, но оно почему-то не золотое. Посмеиваемся над этим («Успех в 5 лет – проснуться в сухой кровати. Успех в 17 лет – суметь переспать с женщиной. Успех в 25 лет – найти хорошую жену. Успех в 35 лет – карьера и семья. Успех в 45 лет – семья и карьера. Успех в 55 лет – найти хорошую жену. Успех в 65 лет – суметь переспать с женщиной. Успех в 85 лет – проснуться в сухой кровати»). Заглушаем шутками горечь и тревогу. Сначала меряем жизнь годами, потом десятилетиями. Веселимся и грустим, радуемся и отчаиваемся. Становимся мудрее, но не всегда помним об этом и думаем, что золото детства постепенно превращается в никому не нужную истертую медяшку. Не верим научным изысканиям в области продления жизни, но внимательно читаем о них. Почему-то не сразу находим себя на детских фотографиях, а найдя – недоверчиво вглядываемся: неужели это я?! Не замечаем, как пролетает время: «…До чего быстро летит время! – громогласно удивлялся Корней Иванович Чуковский. – Подхожу к даче, гляжу – на дереве, прямо на ветке, качается девочка Леночка. Я говорю: “Леночка, не качайся на ветке, она же обломится, ты ушибешься, вот рядом чудные качели, качайся на них”. Она отвечает: “Хорошо, Корней Иванович, я буду качаться на качелях”. Спустя какое-то время опять прохожу мимо и вижу – девочка Леночка снова качается на ветке. Я начинаю сердиться: “Леночка, ты же мне обещала, что будешь качаться на качелях”. А она: “Корней Иванович, я не Леночка, мою маму зовут Леночка”». Сами сочиняем сказки о возрасте и начинаем верить им больше, чем себе…

Бoльшая часть возрастной психологии связана с периодом развития, и это не удивительно. Родившись, мы умеем выразить лишь голод, боль и гнев, да и то криком, а не словами, в 9–10 месяцев произносим первые слова, а уже к трем годам строим простые фразы, наш словарный запас составляет около тысячи слов и до пяти лет увеличивается со скоростью 50 слов в месяц. В первые пять лет человек проходит примерно 50 % умственного развития, потом до окончания школы с помощью учителей, учебников, репетиторов и неустанного надзора родителей – еще 30 %, и на протяжении оставшейся жизни – остальные 20 %.

В первые пять лет без всяких специальных уроков, просто по ходу жизни, мы совершаем сложнейшие открытия, достойные Нобелевской премии, но награждаемые лишь радостью родителей (если они заметили). О Нобелевских премиях мы еще ничего не знаем, и радость эта больше всяких премий. Если ум оценивать по интенсивности, скорости развития, то любой трехлетка дает фору университетским профессорам – и еще какую фору!

Швейцарский психолог Жан Пиаже описал несколько стадий познавательного развития.

От рождения до двух лет. Примерно в 8 месяцев появляется понятие о предметах и их постоянстве: погремушка она и есть погремушка. Около 10 месяцев мы начинаем понимать причинные отношения – что одно событие вызывает другое. А в полтора года происходит гениальный прорыв к символическому мышлению: мы начинаем использовать слова как символы вещей и действий.

От двух до семи лет. Развитие символической функции позволяет делать волшебные вещи – учиться, используя слова, представления и другие символы вещей в отсутствие самих вещей. Вот этот кубик – машинка, перевернутый стул – космический корабль, песок в формочках – еда для кукол, да и сами мы в любой момент, стоит только захотеть, можем стать Красной Шапочкой, собачкой или шофером.

С точки зрения взрослых, нам еще много чего недостает, но плохо это или хорошо – большой вопрос. Причинность переживается не так, как переживают ее взрослые: для ребенка все в мире связано. Если он в сердцах подумал что-то плохое о папе или маме, с ними может это случиться. Такое мышление называют магическим: мы волшебники, хотя волшебство совершается лишь в наших представлениях – иногда радостных, иногда пугающих. Мы еще одушевляем чуть ли не все вокруг и думаем, что наши куклы скучают, когда мы не играем с ними. Если у нас на глазах перелить воду из широкого и низкого сосуда в узкий и высокий, мы уверены, что во втором воды стало больше, чем было в первом. Наконец, мышление в этом возрасте эгоцентрично: нам кажется, что все думают так же, как думаем мы, и невозможно представить себе, что у других людей могут быть иные взгляды на вещи. Взрослые то с улыбкой говорят, что мы маленькие лгунишки, то ругают за вранье, а мы не врем – мы говорим чистую правду, только правда наша не видна, не понятна взрослому уму. Они думают, что это наш недостаток. Наверное, они не совсем правы. Во второй половине ХХ в. ученые всерьез заинтересовались детским философствованием – недаром ведь в нем черпают новые идеи физики и математики. Что-то в нем, значит, есть. Но тем временем мы дорастаем до следующей стадии развития, и многое из этого волшебного мира остается в прошлом.

От семи до примерно одиннадцати лет. Мы осваиваем психические операции, позволяющие лучше работать с информацией: классифицировать, располагать по порядку, понимать соотношение части и целого, нам открывается обратимость вещей – сломанное можно починить, потерянное – найти и т. д., мы можем выходить за пределы эгоцентрического видения мира и сугубо конкретного его восприятия. В результате нас уже не обманешь, перелив воду из низкого сосуда в высокий. Литр становится литром, а килограмм – килограммом, будь это килограмм ртути или «сладкой ваты», хотя уронить на ногу килограммовую банку ртути больно, а килограмм «сладкой ваты» будет упавшим к ногам подарком. Появляется способность заучивания, которой раньше не было – мы могли запомнить песенку, отрывок из сказки, понравившийся стишок, дорогу из детского сада домой, но заучить, вызубрить что-то просто потому, что это нужно, было выше наших сил.

После одиннадцати лет – стадия, которую Пиаже назвал стадией формального мышления. Мы научаемся мыслить абстрактно, понимать относительность вещей и событий, начинаем строить гипотезы, мысленно разыгрывая разные варианты хода событий, и проверять соответствие наших гипотез реальности. Развивается способность «думать о думании» – распознавать и оценивать процесс своего мышления.

На этапе подросткового осмысления приближения к взрослости и самоутверждения все это часто принимает вид так называемого подросткового эгоцентризма и выражается: 1) в ярком чувстве собственной уникальности и неподвластности тем правилам и законам, которые управляют другими (не это ли звучит в словах Родиона Раскольникова: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» и не потому ли подростки чаще отождествляют себя с ним, преступающим правила, чем с ним, несущим наказание как покаяние? «Раскольников правильно сделал, только жаль, что попался» – из школьного сочинения), и 2) в ощущении себя в центре внимания. Вспомните свое ощущение особости и как вам были близки и понятны слова песни Андрея Макаревича: «Не надо прогибаться под изменчивый мир – пусть лучше он прогнется под нас». Или, например, как вам казалось, что все обращают внимание – просто глаз не спускают! – на «тот самый» недостаток вашей фигуры, который вас так мучил. Потом еще годы уйдут на личностное созревание с его принятием собственной уникальности не через отвергание и противопоставление, а через принятие и сотрудничество.

Теория Пиаже стала классической. Ее проверки подтвердили, что стадии познавательного развития следуют именно в таком порядке и перескочить через стадию невозможно. Но исследования в разных культурах показали, что возрастные рамки этих стадий могут различаться. Скажем, в современных западных культурах ребенок, сталкиваясь с простыми и знакомыми вещами, уже и в два года может понимать, что другие люди воспринимают их не так, как он.

А сейчас расслабьтесь немного. У меня для вас две новости – хорошая и плохая. (Помню, в детстве я «терпеть ненавидел» манную кашу, несмотря на то что время было довольно голодное и есть все время хотелось. Ну не любил и все тут, а с комочками или пенками – так смертельно не любил. Но кормили! В конце концов, повоевав и побрыкавшись, я понял, что лучше зажмуриться, подавить отвращение и съесть ее, пока теплая, чтобы не давиться потом еще более отвратительной холодной. Так и осталось на всю жизнь: невкусное (не важно, что – еда или дела) сразу, а вкусное на закуску. И поскольку книгу эту пишу все-таки я, то спрашивать, с какой новости начать, не стану, а буду действовать привычным для меня способом.)

Итак, новость плохая. Для определения стадий познавательного развития Пиаже разработал специальные задания. Их использование, однако, показало, что стадии формального мышления достигают лишь около половины людей и взрослые опираются на него часто лишь в знакомых им областях деятельности. Такой вот щелчок по взрослому носу! Знали бы (не дай бог!) это наши дети, они бы сказали: «Дорогие папы-мамы! Спасибо, конечно, что учите нас. Но вот вам несколько задачек – давайте посмотрим, до чего вы сами доросли!» Собственно, время от времени они и пытаются нам намекнуть на что-то в этом роде…

Теперь – новость хорошая. Познавательное развитие – лишь один из аспектов общего развития, а целостную человеческую жизнь невозможно свести к одним познавательным способностям. Архитектор, глядя на дом, видит его композицию, строитель – особенности конструкции и прочность, инженер-сантехник – систему труб и кранов, дизайнер – особенности оформления, бухгалтер и налоговый инспектор – стоимость, представители эксплуатационных служб – места скопления крыс, тараканов, муравьев и прочей докучающей живности или степень защищенности от возгорания. К каждому дом поворачивается своей стороной. Человек не «проходит» описанные Пиаже стадии, «входя» в одну и потом «выходя» в следующую, а соединяет их в себе. Физически мы вырастаем из детства, как из коротких штанишек, а психологически – расширяем свой внутренний мир и свои способности, не отказываясь от прошлого опыта, но приращивая его новым. Сегодня психологи часто говорят о «внутреннем ребенке» во взрослом человеке. Это он приходит в восторг от фейерверка, с головой окунается в дружбу, как чуду радуется желанной вещице, с замиранием сердца заглядывет под новогоднюю елку, поет на праздниках, обожает цирк… Придуши его в себе или запри в темном чулане – останутся скучное рассуждательство, деловые расчеты, постная физиономия и брюзгливое «Ну и что?!» в ответ даже на самые прекрасные и невероятные вещи. Можно сколько угодно считать магическое мышление и одухотворение неживой природы проявлением недоразвитости, невежественности или «не имеющей научных оснований» суеверности и снисходительно воспринимать Древний Египет и античный мир как примитивные по сравнению с нашим уровнем цивилизации. Однако исследования показывают, что за пределами своих наук, в повседневной жизни, даже выдающиеся физики и математики с их мощным формально-логическим мышлением ведут себя подчас так же, как люди античного мира, ощущавшие и переживавшие себя в живом, одухотворенном, откликающемся на их действия Космосе… Говорят, в доме одного великого физика над дверью висела подкова. Один из его учеников удивился: неужели Учитель может верить в такую ерунду? «Я, конечно, не верю, – ответил Учитель, – но слышал, что это помогает даже тем, кто не верит». Вот я пишу эту книгу, щелкая по клавишам компьютера – машины, железяки, но, когда он начинает «глючить» или выкидывать какие-то фортели, я сержусь на него, как на человека, пытаюсь уговорить, бурчу, ругаюсь… Так ли уж сильно это отличается от разговора с Солнцем, Луной или от обращения к небесам, чтобы дождик послали? Не знаю, как бы я решил задачи Пиаже и к какой стадии отнесли бы на этом основании развитие моего мышления. Допустим, до стадии формального мышления не дотянул. Это ничуть не уменьшает мое удовольствие от жизни и работы.

По контрасту с детством старость долго представляли как время обратного развития. На эту тему есть множество мифов и анекдотов, обыгрывающих разные стороны старения – умственного, сексуального, личностного. Взглянем на некоторые из них.

Старость заостряет личностные черты, делая стариков похожими на психопатов. Исследования, однако, показывают, что «большая пятерка» личностных свойств (общительность, сотрудничество, сознательность, стабильность, открытость) в старости не претерпевает сколько-нибудь существенных изменений.

Старость стирает личностные особенности и черты, делая стариков похожими друг на друга. Напротив, в старости люди более разнообразны, чем в молодости, – сказывается бoльшая свобода от требований, связанных с работой, социальными обязанностями и т. д.

В старости сексуальность отмирает. Границей этого отмирания, после которой людям уже вроде и неприлично сознаваться в сексуальных интересах и желаниях, обычно считают климакс. При этом путают способность к зачатию и рождению детей с сексуальностью. Силу сексуального влечения в старости можно предсказать по интенсивности сексуальной жизни до ее наступления, но так или иначе оно сохраняется и имеет для людей большое значение. У мужчин сексуальная активность может снижаться за счет болезней. У одиноких женщин она блокируется трудностями нахождения партнера. Следуя мифам и будучи воспитанными в ограничивающей морали, старые люди часто просто стесняются обсуждать эти темы, тем самым укрепляя так мешающий жить им самим миф об асексуальности своего возраста.

Старость – время тихого доживания. Старость, однако, очень творческое время. Математические открытия в этом возрасте уже не делаются, но люди гуманитарных профессий – литераторы, философы, художники, психологи и др. в преклонные годы могут быть очень продуктивны. Несколько снижается скорость умственных операций, но там, где нужно поразмышлять внимательно, именно это часто совсем нелишне. «Последние пять лет моей карьеры преподавателя (она кончилась в мои 70) и последующие пять лет на пенсии оказались более живыми, более творческими и счастливыми, чем предыдущие сорок», – заметил Карл Витакер. Ирвину Ялому сейчас за 70, Игорю Кону за 80, но у них выходят книга за книгой – одна интереснее другой. Так что не будем путать бурление с творчеством – в уютной и мудрой тишине возраста творить ничуть не хуже, чем в молодости.

Ухудшение памяти тотально, необратимо и неостановимо. Это может быть так, когда речь идет о заболеваниях головного мозга. Но по мере старения одни функции памяти страдают больше, другие меньше, и чем интенсивнее умственная жизнь человека, тем больше шансов сохранить хорошую память.

Однако я, кажется, забежал вперед… Как же связано с личностью прохождение человеком разных времен его жизни? На этот счет есть много разных мнений и теорий, из которых можно было бы составить не одну книгу. Мне ближе всего теория Эрика Эриксона. Почему? Прежде всего потому, что она проста и понятна, что, согласитесь, немаловажно. Она хорошо согласуется с тем, что мы знаем по себе и можем наблюдать в жизни. Да и с научной точки зрения теория Эриксона имеет неоспоримые достоинства. Во-первых, она охватывает весь жизненный цикл от младенчества до старости, чем не может похвастать большинство теорий. Основное значение, далее, в ней придается взаимодействию человека с другими людьми, обществом и культурой. Кроме того, человек в теории Эриксона – существо разумное, которое не сводится только к инстинктам, рефлексам, познанию или чему-нибудь еще в этом роде. И наконец, она не втискивает человека в жестко заданную схему, а лишь намечает основные этапы развития. Каждая стадия развития рассматривается в ней как своего рода психосоциальный кризис, и дальнейшее развитие зависит от того, как разрешен кризис предыдущей стадии. Соответственно, названия стадий складываются из возможных результатов того, как разрешается кризис. Кратко эти этапы представлены в таблице. Говоря о них, я позволю себе некоторые вольные рассуждения и иллюстрации:

До года: базовое доверие – недоверие. Попадая в новое место, приезжая в незнакомый город или страну, мы, взрослые и достаточно много повидавшие люди, способные пользоваться картами и путеводителями, задать вопрос и попросить о помощи, тем не менее всегда переживаем некоторое напряжение, растерянность. У нас «ушки на макушке» и глаза открыты во всю ширь – надо сориентироваться, чтобы избежать возможных опасностей и не попасть впросак. Как же должен чувствовать себя только что вышедший в этот «прекрасный и яростный мир» из уютного океана беременности и вдохнувший первый глоток воздуха, еще не умеющий ни жить сам, ни защитить себя младенец?

Давно прошли времена, когда новорожденного приносили матери через сутки, а то и трое. Сегодня его сразу положат на грудь матери. Зачем? К моменту рождения он умеет безошибочно отличать голос матери и звук ее сердцебиения от чужого или имитированного. Оказавшись сразу после рождения у нее на груди, он слышит их примерно так же, как слышал изнутри, – и он спокоен. Сделан первый шаг к чувству доверия. Мать (не важно, левша она или правша) берет его на руки так, что головка оказывается слева – к сердцу ближе. Так же берут на руки кукол девочки. И в музеях мира на 80 % изображений мадонны с младенцем детская головка тоже слева. Строительство доверия продолжается при каждом взятии на руки.

Все, что умеет новорожденный, – это криком давать знать о том, что он голоден, испытывает боль или дискомфорт. Но сверхозабоченные воспитанием родители боятся взять ребенка, особенно мальчика, лишний раз на руки, чтобы не вырастить плаксой и не избаловать. Не бойтесь! В первые 4–5 месяцев ласки, внимания, заботы, тепла слишком много не бывает, бывает только слишком мало – вы не можете избаловать ребенка, он нуждается в комфорте и только вы можете этот комфорт ему обеспечить. Потом, когда он начнет узнавать вас и созреет до того, чтобы плачем намеренно удерживать около себя, осторожно и постепенно давайте ему своими действиями понять, что вы знаете, когда вы действительно нужны ему.

Насколько это все важно, мне довелось убедиться, работая вместе с доктором А. Левиным и психологом Т. Листопад в Таллине, где доктор Левин вводил в отделении новорожденных разработанную им систему раннего контакта «мать – ребенок». Да и лечебная практика дает немало примеров чрезвычайной важности раннего контакта для последующего развития и здоровья ребенка.

Вильнюсские врачи рассказывали мне, что у них в больнице погибал 4-месячный малыш; они ничего не могли сделать. С его матерью творилось что-то ужасное, но ее не допускали в стерильную палату. И тогда один из врачей сказал: «Мы не можем его спасти! Он доживает последние часы. Ну хоть о матери подумаем. Пусть она хоть на руках его подержит». Она проходила с малышом на руках по палате около часа. И назавтра… К удивлению врачей, ребенок был жив. Она проводила с ним все больше времени и вынесла из болезни.

Совпадение? Может быть. Но очень важное совпадение.

Женщина страдает тяжелым нейродермитом с раннего детства. Вконец измученная, она обращается к психотерапевту. Нейродермит вообще-то психотерапевтически, как правило, лечится очень трудно, но психотерапевт решается попробовать. Использует гипноз, в котором сеанс за сеансом происходит гипнотическая регрессия – возврат во все более ранний возраст. И вот, когда в состоянии транса пациентка возвращается в возраст около 6 месяцев, она в резком возбуждении выходит из гипноза и в ответ на вопрос психотерапевта кричит: «Вы не понимаете! Вам этого никогда не понять! Когда вас берут и как кусок мяса кладут на отвратительные холодные весы, а вы можете только кричать, но никто вас не слушает, и вы бессильны, беспомощны, вы ни-че-го не можете поделать…» После этого сеанса ее нейродермит постепенно идет на спад и в конце концов исчезает.

Чем счастливее чувствуют себя родители в общении с младенцем, тем больше шансов, что они смогут правильно понимать его поведение и реагировать на него. Он ведь не ждет от нас сплошного вылизывания все 24 часа в сутки. Дело не в этом, а в том, как мы читаем его поведение. Вот когда месяцев в девять он роняет ложку, мы ее поднимаем, он роняет опять, мы поднимаем, он опять роняет, и мы замечаем, что это вовсе не нечаянно – что происходит? Он что, издевается над нами? Решив так, мы скорее всего цыкнем на него, а кто-то в сердцах и по лапкам хлопнет. Но все может быть иначе, если поймем-почувствуем, что это: 1) исследование – уронил случайно, раздался звук падения, ага, проверим повторится ли это; 2) удовольствие от того, что он сам производит этот прекрасный звон; 3) игра, к которой он приглашает и нас. Тогда мы, скорее, подключимся к игре, разделим радость ребенка и усилим ее своим участием, а потом скажем что-нибудь вроде: «Хорошо, а теперь положим ложечку в чашку». Он еще не поймет эти слова (впрочем, кто знает?), но почувствует.

Родители (или те, кто их заменяет) – это одновременно и мостик между ребенком и миром, и проводник в пути. Как минимум, ребенок должен не набивать слишком много синяков, не замирать постоянно от страха, не проваливаться в дырки на этом мосту, не чувствовать себя брошенным на произвол судьбы.

1–3 года: автономия – стыд, сомнение. Малыш начинает действовать сам: говорить, ходить, быть опрятным, пить из кружки, есть из тарелки… Он исследует мир, в котором все ново и интересно. Он совершает массу ошибок – иногда смешных, а иногда небезопасных: тянет на себя скатерть, не видя стоящей на столе кастрюли с горячим супом, или пробует «конфетки», выкатившиеся из пузырька с бабушкиными лекарствами, или сует пальцы в розетку. Посмеемся над ним, накричим, выругаем или найдем в себе силы остаться спокойными и дружелюбными? Встанем между ним и миром, чтобы, не дай бог, чего не вышло, или выберем позицию страхующего друга, которого ребенок чувствует позади себя, встречаясь с миром самостоятельно?

Мы охотно играем с малышом во всякие игры типа: «А где у Вовочки носик? – Правильно! А что носик делает?», «А где у Машеньки глазки? – Молодец, Машенька! А что глазки делают?», помогая составить карту тела, связать разные ощущения с разными его частями, узнать – зачем эти части. Но вот трогать половые органы или – какой ужас! – играть ими: «Нельзя! Грязно! Хорошие дети так не делают! С тобой никто играть не будет!» Помогая людям с сексуальными проблемами, у очень многих в раннем детском опыте я нахожу подобные вещи, спустя многие годы создающие трудности в интимных отношениях. Удивительно, но взрослые при этом не замечают, что лгут. Фрейд одну из своих лекций начал примерно так: «Каждый из сидящих здесь хоть раз в жизни да онанировал, а тот, кто будет отрицать, онанирует до сих пор». Все трогают половые органы, все ковыряют в носу. Так, может быть, лучше не твердить, что «хорошие люди в носу не ковыряют», а научить ребенка очищать нос более приемлемым способом?

Внушим ребенку чувство стыда за все его промахи и сомнения или поможем верить в себя и действовать все более уверенно и самостоятельно? Как он разрешает конфликт между своими желаниями и существующими правилами? Таково содержание этой стадии.

3–6 лет: инициатива – чувство вины. Эта стадия по содержанию и смыслу перекликается с тем, что «Моцарт психологии» Л.С. Выготский описывал под названием «кризис трехлетних». Ребенок начинает осознавать себя – называет себя «Я» и стремится делать «сам». Его инициативность далеко не всегда удобна для взрослых, и они пытаются ее ограничивать. В эти годы ярко проявляются два типа поведения. 1) Упрямство – следование собственной инициативе. Вспомните Жеглова в «Место встречи изменить нельзя» с его «Я сказал!» Малыш, заявивший «Не хочу есть», может истекать слюной при виде пищи, но не поест. 2) Негативизм – отвергание инициативы, исходящей от других, просто потому, что это сказал кто-то, а не он. Вы своим «Обедать! К столу!» на секунду опередили порыв голодного ребенка – и вот уже разгорается скандал. Самое интересное в том, что вообще-то он стремится походить на вас, делать, как вы.

Сценка из жизни. Семья с девочкой 4 лет; были в гостях, а теперь уходят. Мать, присев на стул, надевает сапоги. Девочка садится на приступок вешалки и пытается надеть свои. Мать берет у нее из рук обувь и начинает натягивать ей на ноги. В ответ: «Я сама!» Матери неудобно, что хозяева ждут: «Уже некогда. Не возись. Нам пора идти». Через минуту девочка в слезах, мать раздражена, отец делает вид, что это не его мужская забота, хозяевам неловко.

Что, у нее была цель довести мать до белого каления? Она всего-то и хотела, что сделать сама, как мама. Если взрослые очень настойчивы, они наталкиваются на протест. Если продолжают настаивать (тоже, в общем-то, реакция «Я сказал!») – вспыхивает бунт. Подавить этот бунт – значит одержать пиррову победу: постоянное подавление приводит к тому, что, повзрослев, усмиренные бунтовщики часто оказываются пассивными, зависимыми, постоянно боятся натолкнуться на осуждение и потому избегают проявления собственной инициативы.

Суббота. С утра в доме уборка. Ребенок помогает отцу пылесосить, через несколько минут устремляется помогать маме вытирать пыль, но бросает это, переходя к старшему брату, разбирающему недельный завал в своей комнате. Расторможен? Нарушения внимания? Завтра к психиатру? Да нет же. Помогая одному, он чувствует себя виноватым в том, что не помогает другому, и проявляет новую инициативу. Он учится как-то обходиться с чувством вины. Поругаем – будет чувствовать себя еще более виноватым.

Благополучное разрешение таких конфликтов приводит к умению устанавливать цели, планировать свое поведение и достигать желаемого без нарушения прав других. Ребенок получает первые уроки умения быть свободным человеком, не нарушая чужой свободы.

6–12 лет: трудолюбие – чувство неполноценности. Если раньше отношения ребенка ограничивались кругом семьи, то теперь в них включаются и играют все большую роль школа, дворовая компания, соседи и др. Полностью контролировать общение ребенка уже невозможно. В расширяющейся жизни и мерки другие. Решающее место в ней занимает школа. До этого малыш не умел рисовать – зато хорошо бегал, не бегал – так пел, не пел – так штанишки никогда не пачкал… Его неуспех в чем-то не заносился «навеки» в журнал, а успехи не сравнивались каждодневно с успехами других. Теперь – в школе – разные предметы, в каждом из которых успех приходится завоевывать заново, и принцип «зато» уже не работает. Отметки определяют место среди других. В отношениях приходится ориентироваться на широкий круг очень разных людей, а не только на семью. Свести воедино ожидания и требования со стороны семьи, учителей, одноклассников, внешкольных приятелей и найти свое место на этих разных аренах жизни – задача достаточно сложная. Все это требует усилий, и немалых.

Мне всегда в этой связи вспоминается один маленький пациент времен «эпохи застоя». Симпатичный и смышленый шкет-второклассник. Родители и бабушки-дедушки – учителя. На приеме он оказался из-за «упрямства» – не хотел в школе петь хором. Родителей это особенно возмущало: «Дома-то, когда играет, поет!», а из милости ставящиеся тройки по пению среди остальных четверок и пятерок были для них как ножом по их родительским и учительским сердцам. Послушав их подольше, я без труда обнаружил, что и аппетит у него стал плохой, и радости в нем меньше, и простужается он чаще, и сны у него кошмарные по ночам. А он – этакий затюканный апостол, сев передо мной, даже вопросов не стал дожидаться, посмотрел на меня печально и сказал: «Я понимаю, что нужно петь хором. Тем более – у нас страна такая. Но я же не виноват, что люблю петь один».

Если, слушая родителей, я ему сочувствовал, то теперь зауважал: он и собственную индивидуальность изо всех своих сил сохранял, и с навязываемой ему ролью неполноценного мириться не хотел.

Конечно, дело не только в самом ребенке: разные ситуации, в которые он попадает, не им создаются. Да и успешность зависит не только от него самого. В одном из экспериментов учитель получил класс, собранный из детей, которые показали высокие результаты при тестировании интеллекта. Так сказали учителю, хотя на самом деле никто специально детей не отбирал. Через год этот класс был самым успешным. Едва ли в классе учительницы, считающей, что «дети, как вампиры: пока не выпьют стакан учительской крови, не успокоятся», ученики будут успешными. Мы могли бы сейчас перебрать десятки, если не сотни, других вариантов, когда вместо помощи в развитии трудолюбия ребенок получает бирки «хулиган», «лентяй», «тупица» и т. д. Могли бы найти множество примеров того, как успех дается практически даром. И то и другое – не самые лучшие варианты, потому что и не встречая никаких препятствий, и оказываясь перед лицом неодолимых трудностей, одинаково трудно выработать умение бороться за достижения, за свое чувство полноценности.

12–19 лет: идентичность – ролевая неопределенность. До недавнего времени все особенности подросткового возраста списывали на игру гормонов: трудный возраст, период бури и натиска, подростковая гиперсексуальность и пр. Сейчас такой подход считают слишком упрощенным и односторонним. Основной психологический конфликт этого периода связан с самоопределением личности. Когда-то в древности достижение физической зрелости означало и наступление зрелости социальной, в которую вводили обряды инициации – посвящения во взрослость. Но по мере усложнения жизни, развития наук, общественных учреждений и всего того, без чего сегодняшняя наша жизнь немыслима, требовалось все больше и больше времени на то, чтобы достичь взрослой самостоятельности. Зазор между физической и социальной зрелостью, о котором писал еще И.И. Мечников, по мере развития цивилизации увеличивается. Поговаривают даже, что еще немного, и второе десятилетие жизни будут считать юностью. Подростковый возраст – это самоопределение в треугольнике взрослости: «физическая – психологическая – социальная». К физическому созреванию нужно ведь психологически приспособиться. Даже к новым одежде, обуви, часовому браслету приходится привыкать. А к новому телу, которое еще и постоянно изменяется?! Но главное – определиться в мире, среди людей, среди множества старых и новых социальных ролей, в себе, наконец.

В фокусе этого периода, как и во время «кризиса трехлетних», оказываются становление и испытание Я. Только теперь уже стандарты задают не мама с папой, а сверстники. Психиатры в этой связи говорят о реакциях эмансипации от взрослых и группирования со сверстниками, понять которые легче всего, если припомнить себя в этом возрасте. Мы хотели быть «как все», и это «все» было для нас не совсем тем же, что для родителей, – это был наш круг сверстников. В нем были свои стандарты поведения, своя манера одеваться, были какие-то вещи, бесконечно важные не сами по себе, а как знак принадлежности ко «всем». Родителям это казалось то блажью, то дикостью. Мы хотели не столько самостоятельности (она могла даже страшить), сколько признания нашего права на самостоятельность, но со всех сторон слышали, что, мол, не доросли еще. Нас пытались держать на коротком поводке, чтобы мы не наделали глупостей, а мы не могли понять, почему в нас видят злоумышленников или идиотов. Нам было интереснее со сверстниками, их мнение означало для нас истину; мы хотели свободы, но когда нам было трудно, приходили все же к родителям. Что с нами творилось в то прекрасное и глупое время? Мы строили собственную идентичность, ориентируясь на свое поколение, с которым нам предстояло идти по жизни, настраиваясь на него. Так мы строили свое взрослое Я. Сегодня его строят наши дети…

Положительный результат этой стадии – чувство собственного Я и выбор направления будущей жизни.

20–25 лет: интимность – изоляция. Вот и взрослость! Полностью созрели лобные доли головного мозга, ответственные за планирование поведения. Право голосовать и покупать алкоголь, водительские права, родители вроде подуспокоились малость… Ощущение самого себя без острой нужды постоянно оглядываться на «таких же», сверяя свое поведение. Позади подростковые дружбы, в которых больше самоутверждения, чем собственно дружбы… Мы взрослые во взрослом мире!

И мы уже не только хотим звучать сами и петь песню жизни своим голосом и на свою мелодию, но и ищем отзвук себе в дружбе и любви. И не просто отзвук ищем – мы и раньше его искали, но теперь учимся не давать ему заглушать наш голос. Однако и в одиночестве остаться не хотим, хотя в уединении нуждаемся. Хотим быть в близких отношениях с людьми, не растворяясь в них без остатка.

Это период определения границ интимности. Кому, в каких ситуациях, насколько глубоко мы позволяем проникать в наше личное пространство, в наш внутренний мир? Как относимся к внутреннему миру другого человека? Что даем другому и что получаем от него? Кем становимся в отношениях – собственниками, собственностью или равноправными партнерами? Умеем ли сочетать устраивающие нас отношения к себе, к друзьям, к любимым? Как ни замечательно звучит «раствориться в другом», чтобы жить полной жизнью и быть интересным другому, надо оставаться самим собой. К разным людям в разных отношениях мы поворачиваемся разными сторонами, предполагающими разные границы интимности и открытости. Где та граница открытости, переступая которую мы начинаем чувствовать себя неуютно? Умеем ли мы быть открытыми, не впадая в выворачивание себя наизнанку, до подноготной? Умеем ли охранять границы собственной интимности так, чтобы не терять друзей и близких? И еще множество вопросов, не ответив на которые самим себе, мы рискуем то и дело оказываться в зоне конфликта или одиночества.

От 26 до 64 лет: продуктивность – застой. Это самая долгая стадия развития. Ничего сложного, если судить о ней по устойчивой семье, обустроенному дому и продвижению по службе. Все это, конечно, важно. Но если вернуться к терминам Э. Эриксона, то придется напомнить себе, что продуктивность имеет в виду прежде всего генеративность – заботу о следующих поколениях. Он писал свою книгу в 1950 г. Сегодня говорят о генеративности в более широком смысле будущей жизни в целом – не только детей, но и творчества, идей. В рамках собственной жизни мы судим об этом периоде не только по достижениям, но и по переживанию стремления, движения. Интенсивность стремлений у каждого своя. Автогонщик на улице большого города чувствует себя беременной сороконожкой, тогда как едущий рядом с ним водитель-новичок – лихачом.

В сегодняшней жизни под продуктивность часто рядится просто занятость или то, что можно назвать деловой суетой, или, я бы сказал, мельтешением. Летать на работу в другой город, беспрестанно перезваниваться, вести деловые переговоры за рулем, сменить за жизнь несколько городов или стран – обычное дело. Но сумеешь ли под конец жизни сказать, что ты в ней сделал и сделал ли что-то вообще, – это еще вопрос. Да и сколько проживешь в мелькании скоростей – тоже вопрос. В поисках секрета долголетия самая интересная находка принадлежит французам. Они показали, что большинство долгожителей проводят всю жизнь в маленьких городках, никуда не выезжая. Говорят, что именно такова жизнь замечательного фантаста Рэя Брэдбери. Едва ли у кого-нибудь повернется язык назвать ее застойной.

От того, как протекает диалог продуктивности и застоя (стремления и покоя, новаций и традиций, изменчивости и постоянства), зависит то, с каким чувством мы войдем в следующую, последнюю стадию развития.

После 65 лет: интеграция – отчаяние. На этой стадии мы воспринимаем мир гораздо шире, чем раньше. Дорожим семьей и детьми, получаем удовольствие от поздравлений с бывшей работы: помнят – значит и ценят. Но принадлежим уже не им, а человечеству – чувствуем себя его частью. Даже воинствующие атеисты в это время могут задумываться о существовании Бога – не из страха и желания выторговать себе местечко в раю, а как бы вкладывая в Его уста собственный вопрос к себе: «Как жил? Что сделал в жизни?» Можно, конечно, посетовать на болезни и покряхтеть, но, как говорят мои пациенты в свои и 80, и 90, иногда мило смущаясь при этом: «Знаете, доктор, а душа не стареет».

Мыльная опера. Старики уже в мыле.

Серия 224. А о чем – позабыли.

Плюются, говорят, мол, такая зараза.

Но аккуратно смотрят в день по два раза.

Новости мира разучивают по телеканалам.

Одно и то же. Господи, сколько можно?!

Вранье в упаковке, вразвес и навалом.

Без этого как? Но не так же безбожно!

Стареющие дети позванивают исправно.

Прошлое отдается эхом в глохнущем слухе.

И жизнь перетекает в небытие плавно

Под дудочку ангела в обличье случайной мухи.

Хохлятся на скамейках. Сплетничают, глазеют.

Расходятся с оглушительным суставным треском.

Стыдятся сознаться в том, что душа не стареет.

А глаза играют семнадцатилетним блеском.

* * *

Годы уходят, сдаваясь усталости,

Хрусту сухого коленного хвороста…

Только душа, неподвластная старости,

Не затихает в объятиях возраста.

Смерти мы боимся, пока молоды, пока еще нет ощущения выполненного предназначения в жизни, пока много планов, пока за спиной подрастающие дети. Опыт работы с пожилыми и старыми людьми позволяет утверждать, что страх смерти – самый редкий страх у них. Их отчаяние – не столько от страха собственно смерти, сколько от невозможности смириться с ощущением, что уже не помогаешь детям, а нуждаешься в их помощи, что чего-то важного в жизни не успел и можешь уже никогда не успеть. Это горько. Но когда человек сам или с помощью психолога проделывает нелегкую работу горевания по этой утрате, он приходит к мудрости – спокойной заботе о жизни перед лицом смерти.

Да разве я о смерти говорю?

О жизни, что похожа на зарю,

Поскольку хороша и мимолетна.

Об этом все поэмы и полотна.

Сначала – утро, яркая денница,

Потом – закат, вечерняя заря,

А после прожитое долго снится,

Тысячелетья тлея и горя…

Про смерть – в разгаре жизни говорится.

Когда же впрямь дыханьем ледяным

Повеет на тебя неотвратимо,

Захочется взглянуть поверх и мимо,

Чтоб слабый разум укрепить иным.

Припомнить осень давнюю, рассвет

И тишину, какой в помине нет,

Картавый стон тетеревиных веток.

Какая свежесть, музыка и страсть!

…Когда в сырую землю станут класть,

Ты будешь улыбаться напоследок.

Ян Гольцман

Мудрость эта может быть немного озорной и чуть ироничной, как у Карла Витакера:

Кто-то сказал, что юность – такое прекрасное время жизни, что стыдно тратить его в юности. Я бы добавил сюда свое недавнее открытие, что старость – такое прекрасное время, что стыдно ждать его так долго! …Одна причина тому – свобода от всевозможных страхов… Чувство защищенности в пожилом возрасте происходит от того, что все до лампочки. Другие люди имеют право на убеждения, но их убеждения не могут заставить меня чувствовать себя неловко или меняться. Мне нравится моя жизнь, и я могу сидеть и наслаждаться ее течением… Юность – это кошмар сомнений; средний возраст – утомительный, тяжелый марафон; пожилой возраст – наслаждение хорошим танцем (быть может, коленки хуже сгибаются, но темп и красота становятся естественными, невымученными). Старость – это радость. Этот возраст знает больше, чем говорит. Он не так уж и жаждет говорить. Жизнь просто для того, чтобы жить.

Описанные Э. Эриксоном восемь возрастов человека свободно перетекают один в другой, если кризис каждого из них разрешен положительно. Отрицательные разрешения кризисов (недоверие, чувства стыда, вины, неполноценности, неопределенности, изоляции, застоя, отчаяния) и незавершенность стадий изменяют личность, накапливая все большее количество проблем, которые мы пытаемся разрешить в дальнейшей жизни. Это никогда не поздно, хотя может оказаться нелегким делом. Мужество решиться на это открывает дорогу к мудрости.

В отличие от Э. Эриксона с его «возрастами жизни» Д. Левинсон говорит о «сезонах жизни» (ребенок-подросток, ранняя взрослость, средняя взрослость и поздняя взрослость) и кризисах перехода от сезона к сезону.

Кризис ранней взрослости (17–22 года). Мы окончательно оставляем детство и закладываем основы жизни во взрослом мире. Этот переход ведет к формированию Мечты – образа идеальной жизни, ориентируясь на который мы совершаем наши выборы и принимаем решения.

Кризис тридцатилетия (28–33 года). Становится ясно, что выстроенная в ранней молодости структура жизни не очень согласуется с реальностью. А время не ждет – надо окончательно входить во взрослую жизнь. Пора успокоиться, стабилизироваться, остепениться, угомониться, отбросить лишнее и сосредоточиться на главном.

Кризис среднего возраста (40–45 лет) – время реорганизации жизни. Воздушный шар Мечты теряет упругость, из него понемногу уходит тянувший в небеса газ молодости. Приходит понимание того, что достижение целей, которые мы перед собой ставили, не приносит столько удовлетворения, сколько от него ждали, да и едва ли эти цели полностью достижимы. Накоплен опыт не только успехов и счастья, но и утрат и разочарований. Изменяется переживание бытия – мы переходим из «жизни после рождения» в «жизнь до смерти». Или, как сказал А. Кушнер: «Жизнь кончена, а смерть еще не знает об этом. Паузу на что употребим?» Потом, когда этот кризис уже позади, оказывается, что слово пауза было ошибкой – ба, да мы живем, а не коротаем время до смерти!

Левинсоновские «сезоны жизни» не получили полного подтверждения в психологии. Кризис среднего возраста отмечается не так часто, как он утверждал. У женщин чаще выражен кризис тридцатилетия, чем кризис среднего возраста. Но если не ждать, что все в человеческой жизни можно измерить одной линейкой, то придется сказать, что в «сезонах жизни» много правды, открывающейся в общении и живом наблюдении, а не в показателях тестовых шкал.

Говорят, что никто не может пройти невредимым сквозь время. Отметины времени много рассказывают о человеке. Мы не можем обойти законы времени и возраста, но ни один из них не описывает полностью его, ее, вас, меня. Кто-то и в 60 – глубокий старик, а кто-то встречает свое столетие стихами:

Не приучена молиться,

Господи, меня прости!

Рождена я мастерицей

Словом кружева плести.

Подари мне десять спичек

И зари вечерний свет,

Сочиню сонет отличный

На молитвенный сюжет.

И на согнутых коленях

Приползу покорно в Храм,

Чтоб свое стихотворенье

Положить к Твоим Стопам.

Белла Дижур

Я в мире и мир во мне

Внутренние карты

Когда-то в детстве я открыл для себя интересную игру. Если сесть спокойно, прикрыть глаза и повторять про себя какое-нибудь слово – например, «стол, стол, стол…», то через какое-то время перестаешь понимать, что за ним. Повторяешь его, а в нем ничего, кроме букв. Ты не можешь представить себе, что оно обозначает. Открываешь глаза – перед тобой стол. Но какое-то время он никак не связывается со словом, и ты оглядываешь комнату в поисках предмета, которому принадлежит это имя. Потом вдруг в сознании что-то щелкает – ага, это же и есть стол! Легкая растерянность сменяется радостью узнавания и ощущения себя в знакомом мире.

Если бы новорожденный ребенок мог говорить, он, наверное, рассказал бы, как страшно оказаться в мире безымянных вещей, назначение которых непонятно. Что-то подобное мы переживаем, когда сгущается тьма и вещи теряют привычные очертания… И только что дружелюбно шелестевший под легким ветерком куст становится чудовищем, издающим звуки, которые заставляют сжиматься от страха.

Все мы живем в объективном мире и сами являемся его частицами. Будь в этой фразе вся правда о нас, наша жизнь была бы не сложнее жизни дождевого червя или домашнего сверчка – перенеси их на другую грядку или в другой запечек, они будут жить, как жили, не зная тоски ни по привычному месту или человеку, ни тем более по Синей Птице, по «туманам и запахам тайги». Они никогда не окажутся в ситуации любовного треугольника, не будут наслаждаться закатом и спорить о вкусах, не станут убивать друг друга из-за разницы во взглядах, сгорать от страсти… Все они вместе за всю историю их существования не совершили столько ошибок и не наделали столько глупостей, сколько один я за свою недолгую жизнь. Правда, и не придумали ничего, не написали, не открыли… У них нет имени и индивидуальности.

Человек живет не столько в собственно объективном мире, сколько между ним и миром своих представлений о нем. Мир, в который я помещен, представлен в моем сознании в виде знаний, переживаний, жизненных ценностей, комплексов, моральных стандартов, предубеждений и т. д. – своего рода карты мира, которая изменяется, расширяется, обогащается по мере жизни и приобретения опыта. Иногда изменения удачны, иногда, обжегшись на молоке, человек остаток жизни дует на воду. Один учится на чужих ошибках, другому и свои не впрок. Но так или иначе мы видим мир, в котором живем, через призму своих представлений о нем. Я не стану это долго и нудно доказывать – просто проведите маленький опыт. Вы перед телевизором в кругу семьи или в гостях. Кто-то выступает – певица, политик, юморист. Для вас это красивый, умный, порядочный, интересный человек. А теперь послушайте, что говорят остальные, не спорьте – просто послушайте. Вы скажете, что здесь замешан вкус: один, мол, любит арбуз, а другой – свиной хрящик и никто никому не указ. Допустим. Но вот эксперимент, поставленный в одной из психологических лабораторий. Представьте себе что-то вроде детской раскраски, на которой изображена женская фигура. В одном варианте ее раскрашивают так, что получается типичная мексиканская женщина, а в другом – типичная белокожая американка. Затем оба изображения проецируют на экран так, чтобы контуры точно совпадали. Получается изображение женщины без определенных национальных признаков. Однако мексиканцы узнают в нем мексиканку, а американцы – американку.

Многие вещи в мире не открываются нам просто потому, что мы не знаем о них, и потому, что восприятие выхватывает из мира прежде всего то, на что оно настроено, что ему хорошо знакомо. Говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Но слышим и видим мы то, что готовы или хотим услышать и увидеть. Нужна какая-никакая сексуальная озабоченность, чтобы пару слов – кекс и сойка – запомнить как секс и койка. Стоит молодой человек под часами, где свидание назначено, а девушки все нет и нет… и «вокруг идут прохожие, все на дьяволов похожие», но вот она показалась вдали – и что же? – «вокруг идут прохожие, все на ангелов похожие».

Как же мы строим отношения с миром и людьми, если все так переменчиво и зыбко?

Глядя на другого

При встрече с новой ситуацией мозговой компьютер прежде всего сличает ее с хранящимися в его памяти схемами, сложившимися в результате опыта, – отбрасывает то в образе человека, что со схемой не совпадает, и выделяет совпадающее. Мы лучше запоминаем и лучше распознаем то, что совпадает с нашими схемами. В осанке человека, представившегося как военный, легче разглядеть выправку (даже если ее нет!), чем в облике недавнего военного, отрекомендовавшегося вольным художником. Просто мы знаем, что у военных она должна быть. На помощь приходят и хранящиеся в памяти прототипы – образы, например, старика, преступника, врача, политического лидера.

Чтобы узнать человека, нужно с ним пуд соли съесть – полтора года, если не пересаливать. Да и то без особых гарантий. А первое впечатление рождается мгновенно и часто оказывается самым верным.

Об одном говорят, что он умный, умелый, трудолюбивый, теплый, решительный, практичный и осмотрительный. О другом – умный, умелый, трудолюбивый, холодный, решительный, практичный и осмотрительный. Кто из них по этим описаниям производит на вас более положительное впечатление? С. Эш в 1946 г. показал, что большинство людей отдает предпочтение первому. Он объяснил это тем, что не все характеристики имеют одинаковый «вес» – некоторые «весят» больше других. Они сообщают что-то очень важное. «Умный, умелый, трудолюбивый, решительный, практичный и осмотрительный» – это кто: наш разведчик или их шпион, мой друг или враг? Но стоит добавить «теплый» или «холодный», как вопросы исчезают. Не очень верится? Переберите все известные вам фильмы – от «Семнадцати мгновений весны» до похождений Джеймса Бонда, и вы без особого труда убедитесь в этом. Попробуйте представить человека, обратившегося в службу знакомств. Привлечет его кандидатура, в описании которой будут слова «колючий» или «холодный»?

Сложен человек, широк и противоречив. Сегодня он такой, завтра этакий. Верим мы больше тому, с чем столкнулись раньше. Был у меня приятель, который безо всяких знаний психологии использовал это очень умело. Устроившись на новое место, он месяц-другой приходил на работу минут на 20 раньше, а уходил – минут на 20 позже положенного. Зато потом мог и опаздывать, и исчезать пораньше («Если я опоздал на работу, то не могу же я еще и с работы опаздывать!»), но никто этого не замечал – его воспринимали через призму уже сложившегося образа беззаветного трудяги.

Проведя перед телевизором час, вы наверняка увидите рекламу освежителей дыхания, отбеливателей для зубов или нового семиэтажного гамбургера. Аккуратный, хорошо одетый, подтянутый, красивый молодой человек… а женщины в лифте от него брезгливо шарахаются – зубы желтые или изо рта не фиалками пахнет. Новый гамбургер! – его с аппетитом уплетают стройные девушки и без жиринки парни. А появись вместо них какие-нибудь замарашки или коротышки весом за центнер – вы когда-нибудь купите эти освежители-отбеливатели и гамбургеры? На американский рынок как-то вбрасывали новый холодильник – чертовски красивый и снаружи, и изнутри. На рекламе он был изображен с приоткрытой дверцей, что позволяло увидеть, как много внутри удобных полочек и разных прибамбасов. А он не продавался! Отчаявшаяся фирма наняла команду психологов, которые обнаружили один маленький нюансик: открытая дверца ассоциировалась с плохой хозяйкой и испортившимися продуктами… На той же самой рекламе появилась женская рука, закрывающая дверцу, и холодильник стали покупать. Этот пример демонстрирует еще одну особенность восприятия – отрицательные характеристики производят на нас более сильное впечатление, чем положительные. Иначе и быть не может: инстинкт самосохранения диктует прежде всего избегать опасностей и неприятностей, и только потом приходит черед «принципа удовольствия».

Физическая привлекательность очень сильно влияет на впечатление. Мы легче простим проступок стройному красивому человеку, увидим больше ума в привлекательном ребенке. Знаем, что внешность бывает обманчива, но встречаем все-таки по одежке и удивляемся: как, такой красивый – и бандит?!

Впечатление о человеке может искажать наша тенденция переоценивать его сходство с нами. «Орел, он думает, что все орлы, у каждого подозревая гордость» (Олжас Сулейменов), а вор уверен, что все люди воруют. Мне, например, в свое время потребовалось несколько лет на избавление от иллюзии, что всем моим студентам интересен мой предмет.

«Искреннее всех, – заметил В. Шкловский, – обезьяна на ветке. Но ветка тоже влияет на психологию». Впечатление о человеке зависит от ситуации, в которой мы с ним встречаемся, и от того, с какой точки зрения мы на него смотрим. В 1973 г. Д. Розенхам провел очень показательный эксперимент. Восемь здоровых добровольцев обратились к психиатрам с жалобами на «голоса» и были госпитализированы. Оказавшись в психиатрической больнице, они больше не симулировали болезнь и вели себя нормально. Примерно треть пациентов догадывались, что эти люди здоровы. Врачи же всем восьмерым поставили диагноз «шизофрения». Что, врачи глупее пациентов или такие злоумышленные – хлебом их не корми, но дай только кому-нибудь укол аминазина вкатить? Нет, конечно, и все мы бываем такими «врачами» в экспериментах, которые ставит сама жизнь. Количество звонков в полицию о подозрительных людях резко увеличивается после сообщений о серийных убийцах, насильниках или угонщиках автомобилей.

Сами по себе механизмы формирования впечатления ни хороши, ни дурны, ни правильны, ни ошибочны. Они прекрасно известны имиджмейкерам (мордоделам, как их иронично именуют в народе), и в период любой избирательной кампании в этом легко убедиться. О рекламе, представляющей не столько продукт, сколько его соблазняющий образ, я уж и не говорю.

И кто же не хотел бы уметь создавать свой образ в глазах других людей, чтобы добиться желаемого? О, это товар вечно повышенного спроса! Журналы для мужчин из номера в номер рассказывают о простых способах охмурения женщин, а журналы для женщин – о надежных способах очарования мужчин. Как понравиться начальству? Как замылить глаза профессору на экзамене? Если отжать из тысяч подобных советов воду, останется не так уж много, но кое-что останется.

Завоевать расположение бывает важно, когда мы обладаем малой властью, будь то в отношениях с начальником или с супругом. В ход идут лесть, подхалимаж, поддакивание. Слова какие-то нехорошие. И не на каждого это действует. Но в общем – действует, и еще как! Потому что доброе слово и кошке приятно. Отчего бы и начальству не слышать, что оно хорошо выглядит? Почему бы не видеть, что ему не просто из страха подчиняются, но согласны с ним? Когда в гостях женщина на вопрос о ее потрясающих сережках отвечает, повернувшись в сторону мужа, что это его подарок и что он умеет выбирать (хотя он эти сережки впервые видит), – она что делает? Да, льстит благоверному, а заодно и прозрачно намекает ему на то, как он мог бы проявить внимание к ней. Согласитесь, что это много лучше, чем в ответ на вопрос «Это тебе муж подарил?» рубануть во всеуслышание: «Да уж, от него дождешься!!!»

Прямо противоположный способ – запугивание, подчеркивание своей силы или власти. Человек, из которого можно веревки вить, симпатии и уважения не завоюет. На одном из речных островов в Псковской области был обезьяний заповедник. Работавшие там исследователи рассказали интересную историю. Умер вожак стаи. Развернулась борьба за власть между самыми сильными самцами – сложное время. И тут какой-то несмышленыш-сопляк принялся со страшным грохотом гонять забытый исследователями пустой металлический бочонок. Он и стал вожаком! В человеческом обществе эти игры сложнее, но если поскрести, то часто за ними не так трудно разглядеть «эффект пустого бочонка».

Самореклама – о ней хорошо говорят: не похвалишь сам себя – сиди как оплеванный. В обществах, где говорить «Я» – значит якать, высовываться, хвастать, быть нескромным, это осуждается: сиди и жди, пока другие скажут о тебе хорошо. Но кто может отрекомендовать вас лучше, чем вы сами? Когда вы составляете резюме или проходите интервью, от вас ведь не скромности ждут – не в Смольный институт благородных девиц поступаете, а информации о том, что вы умеете, почему вы предпочтительнее других кандидатов. Из скромности тоже можно сделать рекламируемый товар: я такой скромный, такой скромный, что впереди вечно оказываются ничего из себя не представляющие горлопаны. Но такая реклама обычно приводит к обратному результату.

Можно использовать убеждение: «Я – человек добрый… люди этим злоупотребляют, но я все равно не могу отказать… я всем помогаю…» Если при этих ваших словах на скулах у вас гуляют желваки и кулаки сжаты, никто не поверит. Если это только слова, вас рано или поздно раскусят. Если же вы хотя бы изредка подкрепляете их делом – можете слыть добрым всю жизнь. Но истинная доброта себя не рекламирует – как говорят на Востоке: «Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах – запах мускуса говорит сам за себя».

Прошение – тоже способ произвести впечатление. Люди, которые видят в вас нуждающегося в помощи и заслуживающего ее человека, будут к вам расположены. Когда вы просите человека о чем-то, он чувствует себя значимым, а это всегда приятно. Тут важно не перегнуть палку, не переиграть и не заиграться – вечно хныкающих и прибедняющихся попрошаек не любят.

Последнее время в ходу слово харизма (от греч. charisme – божественный дар, милость) – исключительные свойства, которыми наделен лидер в глазах своих почитателей. Говорят – харизматическая личность, харизматический лидер. Я бы сказал, что харизматический дар – это способность воздействовать на людей так, чтобы они считали тебя харизматической личностью. Мы очень различаемся по умению контролировать свое поведение, по стремлению и способности активно формировать у других впечатление о себе. У харизматичных людей эти свойства ярко выражены. Они видят свое поведение не изнутри, а снаружи – как бы со стороны, но еще чаще «пупом чувствуют», какими надо быть, чтобы покорять людей. О. Уайльд заметил, что о чужом произведении мы судим по тексту, а о своем по замыслу. Харизматичные люди как бы видят «текст» своего поведения. Они обостренно чувствительны к тому, что желательно и чего от них ждут в разных ситуациях, очень восприимчивы к используемым другими способам контроля производимого впечатления и легко перенимают их, постоянно обогащая свой арсенал. Но это не значит, что их можно «лепить». Они «лепят» себя сами, ориентируясь на внутренние цели; обычно они очень целеустремленны и упорны. Их задача – не нравиться людям, а подчинять их, вести за собой. Они всегда загадочны, в них есть некая тайна, нераскрытость и способность вести себя неожиданным образом, очень точно отвечая на ожидания других. Но – не всех. В этом нетрудно убедиться, наблюдая поведение публичных политиков и реакции на него.

Толкование поведения и восприятие себя

Даже профессиональным психологам не всегда удается быть нейтральными наблюдателями, принимающими человеческое поведение таким, как оно есть, без толкования его причин. Почему человек плюнул: во рту противно стало, легкие больные, слюнки на что-то потекли, дурная привычка такая, хотел выразить свое отношение? Как ответим на вопрос, так и отнесемся к плюнувшему. Хотя, с другой стороны, как относимся, так и толкуем. Фрейд однажды заметил, что, если человек, глядя на вас, морщится, вовсе не обязательно, что вы ему неприятны – может быть, у него просто живот болит. Мой ребенок ударил – дал сдачи, защищал кого-то, отстаивал принципы; соседский – хулиганил, плохо воспитан, злодей. В обыденной жизни восприятие поведения зависит от того:

1) вызвано оно внутренними (настроение, способности, здоровье, наследственность, желание) или внешними причинами (особенности ситуации, окружения, стоящих перед человеком задач);

2) постоянные или временные, преходящие факторы влияют на поведение;

3) проявляется оно всегда или в ответ на какие-то специфические ситуации или события;

4) контролируемы ли причины поведения.

Но самое интересное здесь – не сами эти признаки, а то, что при оценке чужого и своего поведения люди пользуются ими по-разному.

При интерпретации чужого поведения обычны переоценка внутренних и недооценка внешних причин. Если кто-то не справился с задачей, значит, ему недостает ума, способностей или воли.

В оценке чужого успеха-неуспеха мы обычно используем два измерения: «внутреннее – внешнее» и «временное – постоянное». Б. Вейнер представляет это такой схемой:

Измерение «временное – постоянное» помогает прогнозировать успех и неудачу, а «внешнее – внутреннее» – определять отношение к ним. Если я думаю, что мой ребенок умница, я свяжу его успех с его способностями, а неудачу – со слишком трудным заданием, шумом в классе, с его усталостью или со случайностью – найду, с чем. При удаче похвалю, при неудаче поддержу. Если я считаю, что он туповат, – буду ждать провала на каждом шагу даже при легкой задаче и счастливом случае. Его успех натолкнется на мое: «Ну, тебе повезло сегодня», а неудача станет поводом для упреков или обвинений.

Собственные неудачи мы чаще объясняем внешними причинами. Никто о себе не скажет, что сам виноват в том, что его в переулке избили или что сам выбрал себе эту скучную и плохо оплачиваемую работу.

Джейн Гудселл описывает эту разницу в восприятии и толковании своего и чужого поведения так:

Я задержалась не по своей вине.

Ты вечно опаздываешь.

Она решительно ни с кем не считается.

У меня богатое воображение.

Ты немного странновата.

Она совершенно чокнутая.

Я обожаю живой обмен мнениями.

Ты любишь спорить.

Она всем навязывает свои взгляды.

Я деловой человек.

Ты ловкач.

Он просто жулик.

Мой ребенок не напорист.

Твой ребенок ленив.

Ее ребенок тупица.

Мне весь вечер не шли карты.

Ты слишком рискованно играешь.

Она ничего не смыслит в игре.

Я натура утонченная.

Ты пускаешь пыль в глаза.

Она кривляка.

Я ошибся.

Ты свалял дурака.

Он ничего не может сделать толком.

Я знаю себе цену.

Ты слишком самоуверен.

Он самовлюбленный дурак.

Я экономна.

Ты скуповата.

Она скряга.

Я впечатлительна.

Ты горячишься по пустякам.

Ей бы лучше сходить к психиатру.

Я не поспеваю всего прочесть.

Ты многого не знаешь.

Она просто невежда.

Я люблю модерные фильмы.

Ты склонна к эротике.

Она увлекается порнографией.

Я съел что-то лишнее.

Ты объелся.

Он блевал.

Я не так молода, как прежде.

Ты перешагнула за 45.

Она подбирается к 50.

Я требовательна.

Ты придирчива.

Она вечно всем недовольна.

Такой вот простенький способ поддерживать самоуважение. Успех, конечно же, обусловлен нашими способностями, неудача – чем-то внешним и временным. То есть я замечательный, а мир плохой. А вот при депрессии – как раз наоборот: успех объясняется везением или случайностью, а неудача – неспособностью, неумением. Плохо это или хорошо, я не знаю, но думаю, что легкая депрессинка подталкивает к самосовершенствованию. В приподнятом настроении, конечно, лучше и интереснее пребывать, но когда море по колено и одним махом семерых побивахом, что за смысл в самосовершенствовании?

Надо всем этим можно поиронизировать, но если серьезно, то без Другого нет меня. Стандарты поведения чаще всего более или менее относительны, и мы смотрим на других, чтобы оценить себя. Не на всех подряд смотрим, а с перебором – чаще всего на тех, кто сходен с нами по каким-то важным для нас признакам (профессиональный футболист не станет сравнивать себя с политиком или с игроком дворовой команды). Но когда речь заходит о нежелательных чертах или состояниях, сравнение ориентируется на тех, кто еще хуже. Тот, кого считают слишком агрессивным, скорее всего, найдет кого-то еще агрессивнее, на чьем фоне сам он – сущий ангел. Когда мы заболеваем, серьезной поддержкой может быть пример тех, кто болен гораздо тяжелее, но лечиться мы все же предпочтем в компании людей с той же болезнью, чувствующих себя так же, как мы, или лучше.

Восприятие человеческого поведения не может быть совершенно беспристрастным и полностью объективным. Его невозможно подогнать под единые для всех правила. Оно всегда процесс – нельзя дважды вступить в одну и ту же реку. Однако представление о нем помогает лучше понимать себя и других, контролировать отношения и поддерживать их продуктивность.

Воздействие – взаимодействие – взаимосодействие

Как так получается, что этот умница тянет воз учителя в школе, а его серенький сокурсник заседает в академии чего-то там? Почему эта обладательница редкостного голоса поет во время застолий, а на эстраде блистает вон та – с голосом хронически простуженной вороны? Кто так подсиропил кристальной чистоты человеку, что он набирается тюремного опыта, пока жулик жирует в уютном кресле? Может быть, и насчет себя у вас есть такие же вопросы.

Установка

Отношение к миру, вещам и ситуациям – установка – задает тон отношениям с миром, вещами и ситуациями. Она, в свою очередь, складывается во взаимодействии индивидуальных особенностей человека и его опыта. У живого, подвижного ребенка легче выработать положительную установку на учебу, если позаботиться о том, чтобы ему было интересно, чем если настаивать на том, что это его обязанность, и привязывать его к стулу. Внимание девушки, у которой был пожилой, ласковый и любимый ею отец, скорее будут привлекать мужчины старше ее. Молодой человек, всю жизнь с трудом вырывавшийся на свободу из-под маминой юбки, скорее будет обращать внимание на женщин, не слишком похожих на маму. Пополнить ряды алкоголиков рискуют и мальчишка, любящий отца-алкоголика, и тот, у кого не сложились отношения с отцом-трезвенником. Почему в семье с культом книги вырос человек, которого с книгой в руках не увидишь, в другой, к чтению отнюдь не склонной, – страстный книгочей, а выходец из третьей засыпает над первой же страницей любого текста? Об этом можно догадаться, посмотрев на то, как мы читаем маленьким детям.

Вариант 1. «Что? Гулять? Нет, сначала я тебе почитаю, а потом гулять… Пока не прочитаешь три страницы, никаких игр». Лучшего способа превратить книгу во врага не придумать.

Вариант 2. Малыш уютно устраивается на ваших коленях, и книжка раскрыта перед вами обоими – он может видеть картинки и текст и (пусть пока совершенно неосознаваемо) связывать вид слов с их звучанием (глядишь, и читать легче научится); почувствовав первые признаки того, что ему становится неинтересно или он устал, вы говорите: «Ну а теперь я займусь делами, а когда ты захочешь, мы дочитаем». В этой ситуации каждый ее элемент в отдельности и все вместе работают на создание и поддержание интереса к чтению.

Вариант 3. «Уже вечер. Постель готова. Ложись на бочок, а я почитаю тебе сказку, чтобы ты поскорее заснул». Стоит ли удивляться тому, что книга на всю жизнь становится лучшим снотворным?

Установка может не совпадать с осознанными намерениями. Каждый хочет быть счастливым. Сидящий передо мной мужчина – тоже. Но у него рассыпается уже третий брак. Что интересно – его рассказы о каждой из жен рисуют как будто одного и того же человека, хотя он и говорит, что всячески старался не наступить на те же грабли. Мы с ним проведем и переживем не одну и не две встречи, прежде чем он сможет осознать свои реальные установки в отношениях с женщинами.

Психологи выделяют три стороны установки: эмоциональная – нравится или не нравится; познавательная – знания, мнения о вещах и ситуациях; поведенческая – действия по отношению к ним. Установка достаточно надежно предсказывает поведение, когда все три грани в согласии, но полное их совпадение – скорее исключение из правила. Если человеку не по душе запах и вкус табачного дыма (раз), он убежден, что табак вреден (два), он не закуривает даже из любопытства или за компанию (три) – его шансы стать курильщиком стремятся к нулю. Если вы при слове «мидии» сглатываете слюнки, если убеждены в полезности морских продуктов, а на берегу моря первым делом прикидываете, где бы тут мидий набрать, – я хорошо подумаю, прежде чем за свой счет приглашать вас в ресторан даров моря.

Поведенческая сторона установки позволяет прогнозировать поведение лучше, чем эмоциональная и познавательная. Вот человек, который и детей любит, и знает, что «мужчина должен посадить дерево, построить дом и вырастить ребенка», а будучи у вас в гостях, в ожидании начала застолья скорее пристроится к книжным полкам, чем обратит внимание на малыша. Как, по-вашему, очень ли высока вероятность того, что он станет отцом троих детей?

Предсказать, как поступит человек, легче по тем его установкам, которые сформированы в непосредственом опыте. Все знают, что существует на свете такое занятие, как рыбалка. Однако на приглашение порыбачить скорее откликнутся те, кто хоть однажды пережил это удовольствие, чем те, кто прочел десяток книг о ловле рыбы, так и не найдя времени на рыбалку, или тот, кто промок до костей и ничего не поймал.

Чем важнее для человека последствия его поведения, тем точнее можно это поведение предвидеть на основе установки. Мечтающему о том, что на его могильном камне будет выбито слово «профессор», можно не предлагать доходный бизнес – будьте уверены, он найдет тысячу причин отказаться (можно, конечно, просто купить профессорские «корочки», но это уже совсем другая история).

Наконец, осознаваемая установка более или менее двойственна. У Льва Гаврилова есть такое стихотворение: «Человек нашел мешок ума. Приподнял, вздохнул: “Ого, немало! Повезло – досталось задарма то, чего как раз мне не хватало”…» И вот стоит он над этим мешком, размышляет наличным умишком: «При уме тебе машины, дачи… Но когда начнутся неудачи, боже мой, костей не соберешь» – и… уходит, оставив мешок. Ладно, скажете вы, на то он и дурак. Не стану спорить, тем более что и поэт назвал свое стихотворение «Дурак». Однако не такой уж дурак, если умеет так взвесить «за» и «против» и сделать выбор.

Говорят: «И хочется, и колется». Мама моей 9-летней пациентки показала ее рисунок: девочка стоит между двумя цветками – желтым и красным. В ответ на вопрос, что девочка хотела изобразить, мать получила такой ответ: «Красный цветок – это жизнь честная, но бедная. Желтый – богатая, но нечестная». Мать спросила, что девочка выберет. Та печально вздохнула: «Конечно, красный». На рисунке она была ближе к желтому. Двойственность установки может порождать проблемы и создавать трудности в принятии решений. Жесткая однозначность – лишает гибкости и уменьшает свободу выбора. Осознавание установок и возможность их изменять делают отношения с миром и людьми более творческими и эффективными.

Влияние, убеждение, переубеждение[2]

В гостях и «средь шумного бала» от узнавших о моей профессии людей приходится слышать: «А можете вы повлиять на мою тещу – она вон там сидит, вконец запилила», или «Повлияйте на мужа, чтобы не пил», или… у каждого свой резон хотеть, чтобы я повлиял на другого и желательно прямо сейчас. Когда уж очень докучают, предлагаю заодно прооперировать, если надо, вот, кстати, и ножик есть, а там по ходу дела и повлияю немножко, – и скатерть на столе начинаю отворачивать. Что там, это же просто!

Вопрос на самом деле не так прост, если не путать влияние и убеждение с навязыванием своего мнения или отношения к жизни. Когда в ответ на просьбу учителей «повлиять на ребенка» папаша ремнем вколачивает ему желание учиться (господи, почему в это место?), он ведь тоже повлиять надеется. И жена, публично называющая мужа козлом или закатывающая ему дома концерт с летающими сковородками за то, что он на другую даму загляделся, тоже влияет. И муж, который «бьет – значит любит», влияет. Только одна закавыка – «влиять» и «повлиять» не одно и то же: без желания (не так важно, осознанно это желание или нет) самого объекта влияния ничего не произойдет. Если вы все же хотите влиять на людей, манипулируя ими, вам лучше почитать об этом в других книгах или записаться на прием к кому-то, кто привораживает любимых и отвораживает разлучников и разлучниц. (К слову, мне при разговорах о подобных способах решения проблем всегда представляется такая ситуация. Две женщины любят одного мужчину, а он то ли выбрать между ними не может, то ли ласковое такое теля. И вот одна приходит к известной колдунье, та колдует и привораживает – иди домой и жди его вечером. Через час к той же колдунье приходит соперница и все повторяется. Что будет вечером? Если бы она действительно колдовала, я не позавидовал бы этому несчастному.) Как повлиять на человека – это вопрос о том, как привести его к тому, чтобы он сам изменил свою установку.

Эффективность убеждения зависит как минимум от трех вещей.

Внимание. Сто раз повторенные, но оставшиеся не услышанными убеждения убедить не могут. Станете вы убеждать смертельно голодного человека в пользе «кремлевской диеты» или, может быть, пусть сначала поест?

Понимание. «Искусство должно быть понятно… для тех, кому оно предназначено», – сказал Ст. Е. Лец. «Надо так давать, чтобы можно было взять», – запомнилась мне последняя фраза рассказа В. Осеевой. «Семантика и понятийный аппарат коммуникации должны корреспондировать с когнитивным уровнем и интерпретативным потенциалом субъекта» – вы что-нибудь поняли? А некто всего лишь сказал, что слова и аргументы, которыми пользуются для убеждения, лучше выбирать такие, чтобы человек мог их понять.

Принятие. «Не пей из копытца – козленочком станешь», «Курить вредно», «Пьянство лишает ума». Эти и еще сотни прописных истин знают все. А принимает – вводит в свои установки – далеко не каждый. Иначе бы не пили что и откуда попало и не коптили легкие, не нарушали десять заповедей, не неслись через улицу на красный свет. Принятие – результат не только внимания и понимания. Кто убеждает, кого убеждает, как проходит процесс убеждения и на каком фоне – четыре столпа и четыре ахиллесовы пяты эффективного убеждения.

Кто?

Прежде всего тот, кто вызывает доверие. Кто для вас такой человек? Для кого таким человеком являетесь вы? Роль «вызывающего доверие» не постоянна: человек, изменивший свою установку, может через какое-то время утратить доверие к тому, кто его убедил, и поверить тому, кому раньше не верил. И нет в жизни дорог, на которых нас ждет полное счастье. Меня убедили – я изменил свою установку и пошел новым путем. Столкнувшись на этом новом пути с новыми проблемами, я думаю: «Что ж ты, парень, этому поверил, а тому нет? А ведь тот был прав». (Все как в анекдоте: «5 лет – Мама знает все! 10 лет – м-да… не все мама знает. 16 лет – Господи, да что вообще мать о жизни знает!!! 30 лет – надо было слушать маму…») Фокус, однако, в том, что, измени я установку в соответствии с убеждениями «того», я и на его пути столкнулся бы с проблемами и решил, что их не было бы, поверь я «этому».

Убеждающее сообщение должно исходить из надежного источника – ему всегда доверия больше. Ощущение надежности возрастает, когда убеждающий действует вопреки своим интересам. Если продавец советует нам что-то купить, первая мысль: он хочет «впарить» неходовой товар. Но если даже о давно вымечтанном нами и наконец найденном он скажет: «Я бы не советовал», – скорее всего мы прислушаемся. Реклама нового замка из уст бывшего взломщика подтолкнет к покупке скорее, чем рекомендации изготовителя.

Убедить человека всегда легче, если в его восприятии вы чем-то на него похожи. Наверное, вам приходилось встречать в чужих краях земляка. Дома вы в его сторону и не посмотрели бы, а тут он воспринимается чуть ли не как родной. (На этой почве, к слову, произрастает множество старых и вечно новых приемов воров, картежных шулеров и прочих охотников использовать вас.)

У людей, говорящих громче и быстрее, шансов убедить больше. Во-первых, напор симулирует уверенность, а во-вторых, не успеваешь толком вдуматься в то, что слышишь.

Кого?

Чем выше (и чем ниже) у человека самооценка, тем труднее его переубедить. При очень высокой самооценке нет потребности меняться – разве что повысить ее еще больше, если есть куда, да и с Олимпа такой самооценки убеждающие не вызывают доверия. Очень низкая самооценка сковывает, замораживает – нет ни смысла, ни внутреннего права стремиться к чему-то, если я так плох и ничего у меня не получится.

Дурак может быть очень внушаем, но если в голову ему что-то втемяшилось – переубедить его практически невозможно. «Дурака, что он дурак, даже умный убедить не может», – сказал поэт. И внушаемость, и непробиваемость его связаны с тем, что его умственных ресурсов маловато как для критического отношения к внушению, так и для понимания аргументов. Очень умных переубедить тоже трудно – их установки более продуманны и обоснованны, у них выше критичность к убеждающему и его позиции.

Вы, вероятно, заметили, что счастье не делает людей умнее. «Сумасшедшая любовь», «опьянение успехом», «ослеп от счастья» – в этих словах много правды. Счастливый человек изменит свою установку скорее всего под влиянием тех, кто сумеет подвести его к озарению готовым решением. Он живет на таких высоких оборотах, что ему не до аргументации. Добропорядочного семьянина, вдруг впавшего в маниакальное состояние, когда ему море по колено, ничего не стоит увести в квартал красных фонарей, усадить за игорный стол в казино, подбить на множество поступков, на которые он, кажется, просто не способен. Обычное (среднее, нормальное) или подавленное настроение делает сознание более бдительным, позволяет и заставляет проверять, даже доверяя. И тогда убеждающий должен быть особо внимателен к содержанию своей аргументации.

Легче ли переубедить женщину, чем мужчину? Единого ответа, с которым все были бы согласны, нет. Впрочем, вспомнив теорию В. Геодакяна, кое-что можно представить. Женская гибкость, податливость внешним влияниям сказываются и на реакциях на убеждение. Я бы, однако, не советовал убеждающему переоценивать это. Во-первых, потому что он не единственный, кто влияет на установку женщины. Во-вторых, потому что податливость эта, как вы помните, имеет свои границы, за которыми женщина оказывается тверже любого мужчины. Разница «мужского» и «женского» стилей жизни подсказывает, что на мужчин большее убеждающее влияние окажет ЧТО-послание (четко обозначенная цель и обоснование средств ее достижения) – они будут внимательны к содержанию, а на женщин КАК-послание – их внимание направлено на то, как преподносится убеждение, к каким переживаниям оно может привести, какие чувства у них вызывает общение с убеждающим. Безусловно, важно учитывать, мужчину или женщину вы намерены убедить в чем-либо, но переоценивать значение пола не стоит.

Как?

Установку человека легче изменить при умеренном расхождении ваших и его мнений и стиля общения. Когда расхождения очень велики, недостает ощущения понимания и принятия. Доверять при этом трудно. Поэтому всегда имеет смысл, прежде чем убеждать (напомню, что убеждение всегда в какой-то мере переубеждение), представить себе, что вас объединяет.

Монолог или диалог – что лучше для убеждения? Когда человек: а) настроен положительно по отношению к убеждению, или/и б) не очень образован, или/и в) не хочет слышать доводы «против» – более эффективен монолог. Когда же он: а) настроен отрицательно, или/и б) хорошо образован, или/и в) склонен взвешивать «за» и «против» – эффективнее диалог.

Иногда для убеждения и изменения установки достаточно одного разговора, иногда это забег на длинную дистанцию. При «одноразовом» убеждении наибольшей силой влияния обладает информация, представленная первой, а при протяженном, потребовавшем ряда встреч, – та, что была представлена последней. В первом случае убеждение хорошо начинать с доводов «за», во втором – заканчивать ими.

Одно и то же содержание можно выразить по-разному. Когда стакан налит наполовину, оптимист скажет, что он наполовину полон, пессимист – что наполовину пуст, а зануда – что стакан вдвое больше необходимого размера. Допустим, вы хотите убедить человека сесть на диету и начать заниматься физкультурой. Того, кто чувствует себя счастливым, скорее подвигнут на это слова: «Если ты сделаешь это, то жизнь твоя будет дольше и счастливее». Человеку в нормальном или подавленном состоянии, когда склонность к критическому восприятию больше, лучше сказать: «Если ты не сделаешь этого, жизнь твоя будет труднее и короче». Когда нужно убедить ребенка или подростка, не надо заглядывать далеко в будущее. На ребенка слова «Не будешь есть кашку – не станешь солдатом, когда вырастешь» не подействуют – лет до 10 столь далекие перспективы не имеют никакой мотивационной силы. Да и потом, эта сила не слишком велика. Как-то я убеждал своего 15-летнего сына (мне тогда было 35) в том, что покупать то, на чем он настаивал, не так уж необходимо – мол, живу же я без этого и ничего себе, хорошо живу. А он посмотрел на меня с этакой мудрой снисходительностью и сказал: «Батя, когда я буду такой старый, как ты, мне уже тоже ничего не будет нужно». Какой же толк говорить подростку, что если он будет курить, то проживет 60 лет, а не 85, а если не будет – то 85 вместо 60?!

Страх как средство убеждения – палка о двух концах, и запугать – вовсе не значит убедить. Сильный страх может быть эффективен, когда человек получает четкие инструкции, как не допустить пугающих последствий, и уверен, что способен последовать этим инструкциям. Он может сработать и тогда, когда человек спустя какое-то время сталкивается с тем, чем его пугали. Легкий страх лучше работает у людей, склонных к обдумыванию и планированию жизни. В целом же, как говорят – в среднем, изменения установки наиболее вероятны при умеренном уровне страха, вызывающем озабоченность, но не парализующем. Обратите внимание – речь идет о силе страха, а не о силе запугивания. Не стреляйте из всех бортовых там, где и разрыва хлопушки может быть многовато.

Случайно услышанное убеждает больше, чем адресованное прямо. На первый взгляд это кажется противоречащим отмеченной выше необходимости привлечь внимание того, кого вы убеждаете. Однако «боковые» зрение и слух играют роль бдительной охраны, контролирующей ситуацию в целом. Даже у самых доверчивых людей при прямом убеждении может возникнуть ощущение, что на них оказывается давление, может и появиться подозрение, что убеждающий преследует какие-то свои цели. Доверие от этого никак не увеличится, скорее наоборот. На детей, например, гораздо большее влияние оказывают не родительские инструкции, увещевания и разъяснения, а разговоры взрослых между собой, стиль их отношений. Можно до бесконечности талдычить детям, что обманывать нехорошо, но слыша не предназначенные для их ушей родительские разговоры о том, как они здорово кого-то провели, дети берут уроки обмана. Этот механизм часто используется во взрослом мире – хорошо спланированный и ловко запущенный слух действует сильнее, чем официальная информация.

Чем больше убеждение намозолит глаза и уши, тем вероятнее, что оно сработает. Если вы постоянно слышите, что такая-то книга прекрасна, то скорее всего вы захотите прочесть ее (иметь этот прекрасный шампунь, это суперэффективное средство от облысения, этот шикарный автомобиль). О женщине все постоянно говорят, что она скандальна и отвратительна: разве не промелькнет желание посмотреть, что в ней такого – ужас-ужас-ужас или просто ужас? Не так важно, поносят тебя или превозносят, – важно быть на слуху и на виду. Особенно сильно действует «намозоливание», когда оно не осознается. Так работает реклама, в несущемся потоке которой постоянно повторяются ключевые слова или образы. Классический пример – теперь запрещенный (но я не уверен, что не используемый) «25-й кадр»: вставка мгновенных, неуловимых для сознания «посланий» в кинофильм или текст. Когда в кинофильм вставляли повторяющиеся кадры с изображением мороженого, по выходе из кинотеатра люди покупали его в несколько раз чаще.

Фон

Что думает двоечник или проказник по дороге к кабинету директора школы? «Сейчас опять нудеть будет». После этого директор (начальник, муж, жена…) может разливаться соловьем или метать громы и молнии, сколько влезет. Если вам заранее известно, в чем вас будут убеждать, вы будете менее восприимчивы к убеждению – работу мысли ведь не остановишь, и в голове заранее выстраивается система контрдоводов. Однако если вы хотите «сохранить лицо» в глазах убеждающего или понравиться ему, в сознании заранее выстроится система поддержки, увеличивающая силу его убеждения.

Люди эффективнее сопротивляются убеждению, когда они «привиты» против него. Такой прививкой часто служит опровержение их позиций. В ответ на них выстраивается система защиты своего мнения, «опровержения опровержений», так что человек оказывается хорошо защищенным от переубеждения. Если же поддерживать его позиции, он все больше верит в свою правоту и расслабляется настолько, что порой даже слабые доводы «против» могут смести его защиту.

Способность убеждать других, сохранять и изменять собственные установки – не чудо и не божий дар. Ее приходится выращивать в себе, тренировать, оттачивать, развивать. Не бросайтесь сразу в переубеждение других. Начните с себя. Наберитесь терпения и посмотрите – как убеждают вас, как пытаются изменить ваши установки. Что вы чувствуете, когда кто-то пробует вас изменять? Какими приемами пользуются те, кто хочет в чем-то убедить вас? Что в их поведении увеличивает ваше доверие, а что уменьшает? Какие реакции это вызывает у вас? Как вам удается не поддаться? Что именно в убеждении оказывается решающим и приводит вас к изменениям? Люди будут совершенно бесплатно обучать вас, делиться опытом, показывать приемы, раскрывать большие и малые тайны искусства убеждать.

Понаблюдав некоторое время, можно приступить к тренировкам в роли убеждающего. Хорошо бы при этом удержаться от соблазна использовать людей в качестве боксерской груши для отработки приемов – это может травмировать их и быть для них разрушительным. Для вас тоже: переубеждение – не просто воздействие на человека, это еще и взаимодействие с ним. Тренировочные манипуляции людьми притупляют способность чувствовать их состояние и, следовательно, подстраиваться к нему. Вполне достаточно ситуаций, возникающих по ходу жизни: ребенок начал завираться, жена передвигается по городу со скоростью слишком-много-монет-в-час, муж не уделяет внимания вам и детям… Попробуйте убеждать, наблюдая за собой. Что именно подталкивает вас к этому? Что вы чувствуете, когда другой стоит на своем? Какие приемы используете? Удается ли заметить, действуют они или нет?

Будьте готовы не только к победам. Не ешьте себя поедом за ошибки: единственная непоправимая ошибка в жизни – не брать уроки у своих ошибок. Другой, как и вы, не хочет укладываться на прокрустово ложе ваших установок и благодарить вас за укороченную фигуру. Убеждая других, используйте этот процесс для проверки собственных убеждений – может статься, они ошибочны.

В 1998-м году в Таллине я участвовал в тренинге, который проводила Галина Миккин (обычная практика – мы ведь тоже нуждаемся в помощи, развитии и всем том, что предлагаем своим клиентам и пациентам). По ходу дела нужно было решить психологическую задачу как раз на убеждение: в ней обычно получаются разные ответы и она считается выполненной, когда сторонники одного из ответов убеждают всю группу, что именно их ответ верен. Достигшая единства группа награждается перерывом. Так вот, решили мы задачу каждый для себя, сгруппировались по ответам и начали друг друга убеждать и переубеждать. В бушевании страстей наша группа, вначале маленькая, все увеличивалась и увеличивалась, пока напротив не осталось всего двое или трое упрямцев. Я, уже предчувствуя победу, перешел ради этих тупиц к наглядным объяснениям – вытащил из кармана горсть мелочи и, выкладывая монеты на пол, начал решать задачу шаг за шагом. И вдруг, выкладывая очередную монету, к ужасу своему понял, что правы как раз «тупицы». И знаете, что я сделал? Не донеся монету до места, все смешал и заявил, что дальше и ежу понятно.

Жить в обществе…

…и быть свободным от него нельзя, утверждал Маркс. И был совершенно прав. Хотя, что там говорить, часто хочется. На каждом шагу мы, с одной стороны, подвергаемся его явному или скрытому давлению, а с другой – будучи его частью, сами становимся проводниками этого давления.

Босоногий мальчик с хворостиной в руке гнал сотню быков с пастбища. Один человек спросил его: «Как ты, такой маленький, одной тонкой хворостинкой гонишь целое стадо быков?» Мальчик ответил: «А я и не гоню. Каждого быка гонят остальные девяносто девять».

Что ведет к восприятию социального давления?

Конформность

Этим словом обозначают добровольное, хотя далеко не всегда достаточно осознанное поведение по типу «как все», «как другие», или, иначе говоря, подчинение общественным или групповым нормам. Одеваться, как все. Обязательно посмотреть фильм или прочитать книгу, которые все смотрят или все читают: «Как?! Ты не видел этот фильм? Ты не читал эту книгу?» или: «Как?! Тебе уже 23, а ты все не замужем (не женат)?» Иногда на нас в буквальном смысле давят, иногда мы сами давим на себя – сначала выносим на помойку или задешево продаем «всякую рухлядь», чтобы купить эту блестящую лаком мебель, а потом бегаем по антикварным магазинам в ожидании счастливого случая, когда сможем купить втридорога когда-то выброшенное, и с отвращением смотрим на громоздящиеся дома лакированные опилки. Идем в церковь, синагогу или мечеть не оттого, что вдруг такими религиозными стали, а потому что вроде и неприлично не ходить.

Изучая конформность, психологи предлагали группам испытуемых, в число которых входили и «подсадные утки» (обученные добровольцы), разные задачи, например, определить, какая из трех линий равна по длине четвертой или оценить расстояние до источника света в темной комнате. Ответы были самыми разными, когда испытуемые решали задачи поодиночке. В группе же, слыша ответы добровольцев, испытуемые часто присоединялись к их решениям – даже тогда, когда те были очевидно ошибочны. Не все присоединялись. Но многие. Не очень верится? Вспомните школьный урок, или собрание, или совещание, где все по очереди представляют свое решение или мнение, и все это отличается от того, что хотели сказать вы сами. С каждым высказыванием все больше и больше сомнений в правильности того, что вертится на кончике языка. «Сколько будет семью восемь?» У вас такие задачки с начальной школы от зубов отскакивают. Но звучат ответы: «48», «48», «48», «48». На всякий случай пересчитываете свои 56, убеждаетесь, что правы, а когда доходит очередь до вас, с удивлением слышите свой голос: «48»… Что же говорить о ситуациях, когда надо выбрать между несколькими решениями, каждое из которых не так очевидно, как результат сложения или умножения? Совет экзаменующимся – давать первый приходящий в голову ответ – часто не так плох, как кажется на первый взгляд.

Однако конформны не все и не во всех ситуациях. В ходе многих исследований были выявлены факторы, поддерживающие и усиливающие склонность к конформному поведению.

Она больше, когда все другие члены группы едины во мнении. Чтобы взломать это единодушие, бывает достаточно кому-то одному не согласиться с общим мнением.

Конформность может выступить подчас в неожиданном виде:

А наш король разодет, как куколка. Все жители королевства это знали и подтверждали это при каждом удобном случае. В определенные дни и в неопределенные тоже подданные его величества сходились на митингах и собраниях, выходили на демонстрации, выражая единодушное восхищение платьем своего любимого монарха. И хотя само это платье было выше всяких похвал, народ того королевства торжественно обещал, что скоро-скоро королю будет сшито платье еще лучше этого.

…Откуда ни возьмись, появляется некий глупый мальчик и не своим голосом вопит: «А король-то голый!» Начитавшись Андерсена, мальчик, конечно, воображает, что, как только он это выкрикнет, народ тоже смекнет, что к чему, и заметит, что король действительно гол. И все скажут: «Спасибо тебе, мальчик, спасибо, дорогой, спасибо, умница, что подсказал, мы-то сами не видели». И даже найдется еще какой-нибудь Андерсен, который про него сказку напишет. Мальчик не знал, что королевство живет по сказкам не Андерсена, а дедушки Карлы Марлы, а в этих сказках всякие глупые возгласы насчет голости короля приравниваются… как бы это сказать… к террору.

Стоило мальчику что-нибудь такое воскликнуть, как королевская стража тут же его хватала и уволакивала, а народ расходился, про себя бормоча: «Сам виноват, не надо чего зря болтать языком. Подумаешь, Америку открыл: король голый! Ясно, что голый, все знают, что голый, но кричать-то зачем?»

Следует отметить, что строгие меры приводили к положительным результатам, со временем количество таких глупых мальчиков постепенно, в общем-то, убавлялось. Одних родители загодя пороли, другие сами без порки умнели. И, поумнев, начинали понимать, что выражать свои мысли можно по-разному. Можно опасным, а можно совсем безопасным образом. Можно кричать, что король гол, имея в виду, что он гол. А можно, имея в виду то же самое, кричать, что король распрекрасно одет.

В результате в этом королевстве развилось очень высокое искусство наоборотного понимания. Иногда даже понимания с юмором. То есть один житель королевства встречал другого и говорил: «Вы видели, какое сегодня замечательное платье у короля?» Другой немедленно хватался за живот и хохотал до упаду, понимая, что речь идет о том, что у короля вообще никакого платья нет. «Да-да-да, конечно, я обратил внимание, – отвечал другой, давясь от смеха. – Причем мне кажется, что сегодня на нем было платье еще лучше вчерашнего». После чего от смеха давились оба.

Владимир Войнович

Чтобы «запустить» конформное поведение, достаточно группы из 3–5 человек. При дальнейшем увеличении группы уровень конформности не увеличивается.

Чем выше степень группового согласия, тем больше уровень конформности. В таких группах заодно выше и склонность принимать крайние решения – положительные или отрицательные, верные или неверные, но крайние.

Однако в условиях анонимности вероятность конформного поведения меньше. С одной стороны, можно себе позволить, когда лицо в тени и тебе ничто не угрожает. С другой – окружающие не заражают своими мнениями. Правда, если какие-то вещи стали внутренней меркой того, «как надо», мы можем следовать им и в условиях анонимности.

Чем больше различие между моим мнением и мнением группы, тем большему давлению группы я буду подвергаться. И вовсе не потому, что люди такие плохие. Просто группа воспринимает меня как угрозу своей целостности. Обычно мы избегаем оказываться в меньшинстве и можем согласиться с тем, с чем исходно не были согласны, лишь бы не быть «белыми воронами». Но если упорно и последовательно держаться своего мнения, можно и переубедить большинство.

Высокий уровень конформности обычно присущ людям с определенными личностными характеристиками: низкой самооценкой, не слишком высоким интеллектом, высокой потребностью в принятии другими людьми и одобрении, высоким самоконтролем, выраженной авторитарностью.

Усиливает конформное поведение и «эффект толпы». Когда все вокруг «в едином порыве», эмоциональный накал высок и критическое отношение к происходящему и своим действиям приглушено, требуются особые внутренние усилия и мужество, чтобы сказать: «…Если сотня, воя оголтело, кого-то бьет, пусть даже и за дело, сто первым я не буду никогда!» (Е. Евтушенко). Тут всегда важно отдавать себе отчет в том, чтo ты делаешь, осознанно разделяя общее мнение, а чтo – как управляемая извне марионетка.

Наконец, в культурах, где ценности коллектива выше ценностей индивидуальных, склонность к конформному поведению выше, чем в культурах, ориентированных на индивидуальные ценности. Например, на Востоке она выше, чем в странах Запада.

Согласие

В отличие от конформности, это реакция на прямую просьбу вести себя так или иначе. Есть много способов добиться согласия. Один из них делает ставку на постепенность. Он напоминает противостолбнячную прививку, когда сначала вводят маленькую дозу, потом чуть побольше, а уже потом все остальное. Его еще называют техникой «ногу – в дверную щель»: когда не впускают в дом, попросить хотя бы приоткрыть дверь… «Не хочешь – не ешь, только попробуй» – помните? Расчет здесь не только на то, что человек «распробует и войдет во вкус», но и на его удовлетворение от сотрудничества, которое не требует насилия над собой, отказа от принципов и т. д.

Другой способ – «дверью по физиономии» – прямая противоположность первому. Его часто используют алкоголики – очень творческий народ по части добывания денег: «Одолжи тысчонку. Нет? Ну ладно, дай на бутылку». Не уступая в большом, почувствовав себя «твердым» (что приятно), так легко сделать для человека малость, увидеть его благодарность и еще раз почувствовать удовлетворение: «Я могу». Обычно этот способ эффективнее первого.

Внешне на него похож способ «вбрасывания мячиков». Им обычно пользуются продавцы. Говорят, что некий молодой человек пришел наниматься в супермаркет продавцом. Его решили проверить в деле и поставили за прилавок. Через некоторое время менеджер приходит посмотреть на его работу и слышит разговор продавца с покупателем:

– Вы выбрали отличную удочку. Теперь к ней нужно подобрать леску, крючки, поплавки, блесну на всякий случай…

– А что вы порекомендуете?

– Пожалуй, вот это и это, и еще вот это… Да, подсачек, конечно…

– Беру.

– Отлично. А как вы будете ловить рыбу? С берега? Вам не кажется, что с лодки будет лучше? Как раз есть замечательная надувная лодка с мотором. Представляете, вы на середине озера… тишина… вокруг рыба играет, сама на крючок просится…

– Беру.

– Замечательно. А вот если неожиданно начнется дождь, что вы делать будете? Или вдруг захотите остаться еще на денек. Не под сосной же ночевать. У нас есть три вида палаток, и я, пожалуй, предложил бы вам эту.

– Беру.

– А как вы всё это повезете? Вам просто необходимо купить себе прицеп для автомобиля. Кстати, что у вас за машина?

– КИА-седан.

– Знаете, что я вам скажу? Купите себе джип «Гранд Чероки» – и никаких прицепов не надо…

– Беру. Сколько с меня?

– 79 423 доллара 48 центов. Редко кто укладывается в такую цену.

Счастливый покупатель выписывает чек и благодарный уходит. Обалдевший от увиденного менеджер подлетает к парню:

– Вы у нас работаете! Кстати, в этом отделе и зарплата на 15 % выше, чем в других. Нет, это же надо, человек пришел купить удочку, а вы ему почти на сто тысяч продали!!! Гениально!!!

– Ну что вы. Просто он пришел купить «Тампакс» для жены, а я ему сказал: «Если у вашей жены месячные, то зачем три дня дома сидеть? Езжайте на рыбалку!»

Если вам приходилось покупать машину, вы могли убедиться в том, что все разыгрывается по нотам этого анекдота. Вы приходите, вас внимательно выслушивают и показывают то, что вы хотите. Предлагают проехаться и попробовать. Хорошо – то, что и требовалось. Первый мячик в корзине. В ответ на вопрос о цене вы услышите, что вообще-то так, но сегодня и для вас – пониже. Вы, естественно, рады, но пока не настолько, чтобы выложить требуемую сумму. Он говорит, что посмотрит, что еще можно сделать, и исчезает. Минут через десять возвращается: ему удалось уговорить менеджера на дополнительную скидку. Теперь вы удовлетворены. Вам повезло с дилером, и вы ему признательны. Вот и второй мячик в корзине. Это замечательная, прекрасная модель, но, оказывается, что во-о-н там стоит такая же, только вместо ремня передач у нее – металлическая цепь. Вы вспоминаете, как у вас на шоссе полетел ремень и вы прилаживали колготки жены, чтобы добраться до ближайшего автомагазина. Вы снова благодарны ему. Надо! Так, третий мячик вброшен. Теперь очередь четвертого, пятого и последующих мячиков: можно не загромождать «торпеду» приклеенным компасом, а иметь его прямо в зеркале заднего вида, а впрочем, зачем тратить деньги на эту игрушку, куда как удобнее иметь в машине спутниковый навигатор… особенно не в этой модели, а вот в той, в которой плюс ко всем достоинствам этой еще и сиденья, к которым летом не прилипаешь, а зимой не примерзаешь. Тем более что их осталось всего две и скидка на них доживает последний день. Все это действительно замечательно, но, выезжая за ворота дилерства, вы соображаете, что «подписались» на сколько-то тысяч больше стартовой цены. Как заметил Ж. Ренар, нужно немало мужества для того, чтобы сказать парикмахеру: «Не надо мне одеколона!» – он ведь так старался… и вы соглашаетесь.

Послушание

Ах, какой послушный мальчик! Какая послушная девочка! Это говорят мама, папа, бабушка, дедушка, соседка, воспитательница в детском саду, тетя на улице, учительница… любой авторитет. Чтобы не задеть болезненные струны читательской души, просто напомню об эксперименте, который провел в 1960-х гг. в Йельском университете С. Милграм.

Человек в белом халате, представлявшийся руководителем, предлагал испытуемым (ими были мужчины и женщины разного возраста и разных профессий, совершенно нормальные по данным психологического тестирования) выступить в роли «учителя», который должен был проверять, как «ученики» заучили набор слов.

Место «учителя» было за пультом с рядом кнопок, включавших ток от 15 до 450 вольт. «Ученик» находился в соседней комнате. Связь между ними осуществлялась с помощью переговорного устройства. При ошибке «учитель» должен был наказывать «ученика» разрядом тока, начиная с 15 вольт и прибавляя по 15 вольт при каждой следующей ошибке. По сигналу руководителя «учитель» начинал экзамен. При силе тока до 105 вольт «ученик» не проявлял особого беспокойства, при 120 жаловался на сильную боль, после 150 кричал и требовал отпустить его, а дальше шли душераздирающие вопли, мольбы и проклятия. Руководителя это не волновало, и он предлагал «учителю» продолжать. На самом деле «учениками» были актеры и никакой ток не включался, но «учителя» об этом не знали.

Опрошенные до эксперимента психиатры предсказывали, что опасный порог силы тока перешагнут 1 % «учителей». Перешагнули, нажав все кнопки до последней, две трети. Они делали это даже тогда, когда «ученик» надрывался в крике о своем больном сердце и о том, что ему становится плохо.

«Учителя» отнюдь не были садистами, как может показаться. Они переживали и страдали не меньше «учеников», просили руководителя прекратить экзамен, их трясло, они кусали губы, впадали в истерику, один колотил себя по лбу, повторяя: «О Боже, пусть это наконец прекратится!» Но… выполняли распоряжения!

В одном из вариантов эксперимента у «учителя» было два руководителя. Один приказывал прекратить, другой – продолжать. Ошалевший «учитель» пытался добиться от них однозначного приказа, потом «вычислить», кто из них главный, и лишь когда это не получилось, отваживался прекратить «наказания».

Вывод Милграма был жестким: «Обычные, нормальные люди готовы пойти на что угодно по приказу власти» (напомню, что власть руководителя заключалась всего-навсего в белом халате и его утверждении, что он руководитель).

В последующих экспериментах Милграм пытался выяснить, что влияет на послушность испытуемых. Оказалось, что степень послушности меньше, когда «учитель» находился ближе к «ученику»; когда он получал инструкции от руководителя по телефону, а не лично; когда эксперимент проводился не в здании университета, а в непрезентабельном складском помещении; когда «помощник учителя» (на самом деле – наученный доброволец) отказывался выполнять распоряжения руководителя.

Неприятно узнавать такое и думать, что и сам мог бы оказаться среди «учителей», не правда ли? Но, наверное, лучше знать и контролировать, чем не знать. Недаром же большинство испытуемых Милграма были довольны участием в эксперименте. Не так часто открывается возможность на собственном опыте убедиться в том, что само по себе послушание – далеко не всегда благо. Не слишком ли мы послушные мальчики и девочки?

На чем держится власть? Что одному человеку дает власть, а другого заставляет подчиняться? Говорят о шести основаниях власти.

Власть кнута – в руках власти наказующий контроль. Карабас Барабас с плетью-семихвосткой, надзиратель.

Власть пряника – в руках власти поощряющий контроль. Дед Мороз, комитет по присуждению наград, выдающий бесплатные путевки профком.

Экспертная власть – превосходство способностей, умений или знаний. Гений, мастер, педагог.

Референтная власть – властное лицо привлекательно, симпатично, в чем-то сходно с нами. «Голосуйте сердцем!»

Законная власть – данная законом. Представители судебной власти, полиция, налоговая инспекция, начальство.

Информационная власть – обладание информацией и свободой ее распространять. Средства массовой информации, игры с так называемым компроматом и т. д.

Все эти основания власти работают не только и не столько потому, что человек ими обладает, а прежде всего потому, что люди признают за ним наличие этих качеств или приписывают их ему. «Добрый царь» вовсе не обязательно добр, а «злой» не обязательно зол. Взятые по отдельности, в чистом виде, все эти типы власти менее эффективны, чем в комбинациях. Симпатичный, но мало знающий и умеющий или много знающий и умеющий, но сухой и черствый человек обладает меньшей властью, чем тот, кто сочетает в себе обаяние и мастерство.

Власть кнута и пряника порождает формальное согласие с ней, не задевая личных мнений. Сломался о спины кнут, кончились пряники – власти нет. Референтная власть сопряжена с изменениями поведения, потому что обладающий властью нравится людям и они хотят нравиться ему и походить на него. Разонравится властвующий – и конец его власти. Экспертная, законная, информационная власть скорее приводят к тому, что взгляды, установки, поведение обладателя власти принимаются и входят в систему собственных взглядов, установок и поведения тех, кто ему подчинен. Такой лидер может позволить себе быть самим собой, подолгу находиться вне своей команды – его власть не ослабнет. Если же ваше самолюбие урчит, как довольный кот, когда после отпуска вы обнаруживаете, что без вас дело стояло или начало рассыпаться, – с вашими лидерскими позициями что-то не в порядке.

Власть большинства – великая сила и основа демократии. Правда, говорят, что демократия началась, когда Бог подвел Адама к Еве и сказал «Ну, выбирай себе жену», а проявляется, когда 51 % голосующих решают, что остальные 49 % должны быть изжарены в кипящем масле.

Между тем меньшинство вполне может перехватить власть. Для этого его взгляды должны быть достаточно устойчивы, а их представление большинству – ясным, четким и бескомпромиссным (но не чугунно-упертым). Вероятность успеха тем больше, чем больше позиция меньшинства соответствует тенденциям существующих перемен. Ни Копернику, ни Галилею, в конце концов вынужденному отречься от идеи вращения Земли вокруг Солнца, в упорстве не откажешь. Но перетянуть на свою сторону большинство, уверенное в том, что центр Вселенной находится как раз под подошвами их башмаков, – для этого время тогда еще не пришло. Кстати, пример Галилея показывает, что люди часто соглашаются с большинством ради каких-то благ или во избежание неприятностей. А вот согласие с меньшинством требует изменения внутренней позиции. В этом смысле власть меньшинства, если она достигнута, всегда глубже и прочнее, так как она превращает противников в сторонников, а не просто понуждает играть на своей стороне.

А иногда власть так мудра, что просто действует, не требуя признания и любви к себе, не доказывая себя, не размахивая кнутом и не приманивая пряником.

…В седой древности некое племя шло наугад, если не напролом, шло через поле – к обрыву; притом что племя не только не знало, но и не очень хотело знать, что идет к гибели… Люди шли очень быстро… ни заметить обрыва, ни вовремя остановиться. В первых и во вторых рядах размахивая копьями, а с женами и детьми и с поклажей в тылу, племя шло все быстрее, и сказать им: развернитесь, мол!.. – было невозможно и даже немыслимо, ибо, спешащие и ходкие, не стали бы, конечно, они слушать. И тогда, желая быть с ними и как-никак спасти, некий старый человечек стал их окликать – не был он ни умен, ни образован, не знал тем более и какими словами развернуть людей и как им объяснить. Старый человечек лишь спрашивал робко: «Братья, а вы не забыли, что надо любить друг друга?» Или еще проще, именно что с нехитрым смыслом: «Братья, а вы не забыли взять в дорогу еды? Хлеба-то взяли?» – «Пшел вон!» – они покрикивали, совершенно справедливо считая его необразованным и не слишком умным, но тут-то, пожалуй, и ум был какой-никакой: поскольку приходилось хотя бы прикрикнуть на старика и цыкнуть, хоть на миг малый, оглянувшись, повернуть шею, люди несколько отклонялись и вот уже отклонились, хоть на волос, от своего пути. Тем более что он, конечно, подбегал к ним снова: «Гляньте, братья, красивый какой закат! Ведь чудо…» – «Идиот!» – они кричали со смехом ли, с гневом, а пожалуй, и с перекошенными подчас лицами, однако вновь на него оглядываясь и вновь хоть на волос отклоняясь. Старый человечек, прогоняемый, может быть, и робея, но опять и опять подбегал к людям и окликал – в итоге же люди совершили плавный изгиб, такую вычертили в пути лебединую кривую, что счастливо миновали и обрыв и погибель. Конечно, люди не все и не всё поняли. Они опять куда-то спешили. Они считали, что они все время шли прямо. «Видишь, старый болван, никакого тут обрыва – и зря ты нас пугал!» – так они ему сказали и еще посмеялись над ним, пусть слегка. Но и он, свое честно сделавший, посмеялся…

Владимир Маканин

Задумываясь о власти, рано или поздно приходишь к выводу, что дело не в символах власти и даже не в доставляемых ею благах (хотя, что говорить, они приятны), а в контроле над людьми. Контролируя поведение других, человек обретает уверенность, что он контролирует и себя – свои мысли, убеждения, способы поведения и события собственной жизни. Если задачи добивающегося власти человека с этого начинаются и этим заканчиваются – беда!

Был у нас в институте профессор. Ученых степеней достиг, защитив две диссертации по какому-то мелкому симптому, которому ни до, ни после него никто больше статьи не посвящал. Считал себя основателем нового раздела в своей профессии. На лекциях устраивал переклички в начале, перед перерывом, после перерыва и в конце. Опоздать было нельзя. Прийти на лекцию без тапочек, белых халата и шапочки – тоже, хотя аудитория была не в клинике. О чем бы ни говорил, сворачивал к симптому имени себя.

Знакомая картинка? Профессору эта игра приносила удовлетворение – чувство контроля дорогого стоит, а то, что студенты не любят, так какое это имеет значение? И чем меньше любят, тем больше нуждаются в жестком контроле.

Болезнь может выбить из колеи и мучить беспомощностью, но возвращение чувства контроля даже при тяжелых хронических болезнях помогает выстоять под их ударами и получать удовлетворение от жизни.

Утрата контроля – серьезное испытание для самоуважения и чувства свободы. Пытаясь восстановить и укрепить их, человек часто делает не то, что навязывают ему влияния извне, а прямо противоположные вещи. Запретный плод сладок – цензура обычно повышает интерес к запрещенной литературе и ее власть над умами. Попробуйте изъять какую-нибудь книгу из библиотек, где она годами пылилась на полках, и к ней воспылают жутким интересом даже те, кто кроме расписания электричек в направлении своей станции последние десять лет не читал ничего. Другие варианты реакции на утрату контроля – уход из ситуации (для защиты своего Я) и возникновение иллюзий контроля. Кого в школьные годы боль в животе не спасала от беспомощности в классе? Чем больше человек рассказывает о том, как успешно он справляется с жизнью, тем больше подозрений, что на самом деле жизнь справляется с ним, а убеждает он бравыми рассказами не столько вас, сколько самого себя.

Последнее время внимание психологов привлекает так называемая выученная беспомощность – убежденность человека в том, что все происходит само по себе и от него не зависит. Развивается она при выраженной или долгой утрате контроля, особенно в позиции зависимости. Говорят – сломался человек, жизнь сломала. Проявляется она пассивностью и безволием в проблемной ситуации, которые часто распространяются на все более широкий круг ситуаций и становятся привычной моделью поведения, жизненной стратегией.

Обучение беспомощности возможно не только на собственном опыте, но и на чужом примере – в семье, в школе, вообще при наблюдении беспомощного поведения других при невозможности вмешаться и изменить ситуацию. Люди быстрее сдаются, когда находят сходство между собой и человеком, демонстрирующим беспомощное поведение. Публичные казни в прямом и переносном смысле слова (унижающий «разнос» на собрании, наказание перед классом) можно объяснять какими угодно резонами, но психологически они – направленное воспитание подчиняемости и в конечном варианте беспомощности. Многие исследователи связывают с выученной беспомощностью развитие депрессии.

В. Ротенберг рассматривает выученную беспомощность как утрату поисковой активности. Казалось бы, что в лоб, что по лбу: какая разница – назвать это выученной беспомощностью или утратой поисковой активности, да хоть горшком назови… Разница все-таки есть. Из представлений о выученной беспомощности следует желательность изменения приводящих к ней условий: не будет тех или иных событий – не будет и ее. Из понятия поисковой активности следует возможность повышения ее как ресурса личности исходя из того, что жизнь если и не пытается на каждом шагу загнать нас в угол, то постоянно ставит в ситуации, требующие активных усилий. Что объединяет ребенка, получающего все раньше, чем он толком захотел и успел пальцем пошевелить, и ребенка, не получающего ничего, сколько он ни бейся? Стопроцентный успех и стопроцентный неуспех, как ни кажется это странным, приводят к одному результату: в обеих ситуациях нет смысла стараться – поисковая активность блокируется. Ребенок с шансами успеха и неуспеха 50:50 методом проб и ошибок, выигрывая и проигрывая, радуясь успеху и огорчаясь неудачам, будет наращивать свою поисковую активность. Тот, кто в детстве не обжигался о свечки, рискует с бесстрашием идиота сунуть голову в печь. Поэтому хороший воспитатель не идет впереди ребенка, своим телом загораживая его от возможных опасностей, а заодно и от самой жизни, но находится за спиной, так что ребенок встречается с жизнью сам: успех будет его собственным успехом, а при неудаче подстрахуют. Так набирается опыт эффективного поведения, который в свою очередь стимулирует поисковую активность: чем она больше, тем меньше вероятность возникновения выученной беспомощности с ее утратой контроля над жизнью. Старая притча рассказывает о двух лягушках, оказавшихся в кувшине с молоком. Одна последовала принципу «Если не знаешь, что делать, не делай ничего» и утонула. Другая, руководимая принципом «Если не знаешь, что делать, делай хоть что-нибудь», колотила лапами, сбила ком масла и, передохнув на нем, выпрыгнула из кувшина. Нетрудно представить себе, как проходило их лягушачье детство.

Человек человеку…

…«Волк», – говорят одни. «Друг, товарищ и брат», – не соглашаются другие. «Какой приятный человек!» – восклицает один. «Да, отворотясь не налюбуешься!» – отзывается другой.

С этим можно в разведку. С тем и в одном ресторане обедать не сядешь. На вкус и цвет товарищей нет: устриц и лягушачьи лапки любят далеко не все. Что ж, имеем право. Но это, так сказать, котлеты, а интересно посмотреть, как они готовятся: почему к одному человеку тянет, к другому – нет, а от третьего чем ты дальше, тем лучше? Что делает людей привлекательными или непривлекательными в наших глазах?

Радость, приподнятое настроение раскрашивают восприятие мира и людей в яркие цвета. Ими хочется поделиться, и мы всегда находим с кем, тем более что люди тянутся к радости. Тревога заставляет искать не тех, с кем бы поделиться, а тех, к кому бы притулиться. По мнению С. Шахтера, именно тревога – основная причина тяги к людям, стремления быть с кем-то рядом. Он провел изящный и показательный эксперимент. Одним испытуемым говорили, что им предстоит получить очень болезненный удар током, другим – не вызывающий боли удар. Иначе говоря, у первых провоцировали высокий, у вторых – низкий уровень тревоги. Затем их спрашивали, как они предпочитают ожидать удара током – в одиночестве или в компании с другими. Испытуемые с высокой тревогой больше, чем испытуемые с низкой, предпочитали ждать в компании. Но в какой? Людей с высокой тревогой. При предложении разделить время ожидания с людьми без тревоги они предпочитали одиночество. «Несчастные любят общество несчастных», – заключил Шахтер. Зачем? Зачем сидеть среди трясущихся от страха и хором стучать зубами, вместо того чтобы расслабиться в кругу спокойных, уверенных людей?

В вашем опыте есть ответы на все вопросы, в том числе и на эти. Сегодня к стоматологу сходить – как в кино сбегать: техника на грани фантастики. Вернитесь лет на …дцать назад в коридор стоматологической поликлиники. Вы промаялись с зубом до утра и пришли на всякий случай пораньше. Из-за двери несется вопль очередной жертвы, пытаемой бормашиной чуть ли не с ножным приводом. Что дальше?

Вариант 1 – перед кабинетом никого, кроме вас. Вам до жути страшно даже подумать о предстоящей пытке, и вы с трудом удерживаете рвущиеся к выходу ноги. В конце концов из кабинета выходит пациент – господи, живой, и даже пробует бодро улыбаться опухшей физиономией. Ваша очередь… и вы шагаете, как с обрыва в пропасть.

Вариант 2 – в коридоре еще 5–6 человек. Сидят-болтают. Голоса не дрожат. Глаза из орбит не вылезают. Посмеиваются. Ни тени страха на лицах. Только на вас вроде поглядывают то ли с недоумением (чего, мол, трясется как осиновый лист?), то ли с сожалением (это ж надо, так перетрусить!). Вы чувствуете себя таким мелким и ничтожным в сравнении с этими храбрецами, что готовы сквозь землю провалиться. Потом, уже выйдя из кабинета и присев перевести дух, вы прочтете на соседней двери: «Зубной техник» – эти гиганты всего-навсего примерки протезов ждали! Но это будет потом…

Вариант 3 – подходят новые пациенты, пристраиваются за вами в тот же кабинет, что и вы, спрашивают, не были ли вы там раньше, не страшно ли, а у самих зуб на зуб от страха не попадает и лица белее царских простыней. Вы такой же, как они. Ваш страх совершенно нормален – все ведь боятся. И все вас понимают, потому что сами такие же, и никто не осудит. Может быть, вы даже боитесь не так сильно, как некоторые из них, которые и вовсе приличие потеряли от страха. И вы даже кого-то успокоить пробуете: «Ничего, все мы здесь боимся. Я вот тоже боюсь ужасно». И время идет быстрее. Вы собираете остаток сил и, когда вас вызывают, заходите бодрым шагом, провожаемые взглядами перепуганных бедняг.

Первый вариант – боль и страх, которых никто не видит. Второй – боль и страх плюс постыдное ощущение себя нагишом среди одетых. Третий – ваши боль и страх как бы растворяются в котле общего страха: ну, голый среди голых; нормальное дело, как в бане. Не ударить лицом в грязь, сохранить самоуважение – вот преимущества третьего варианта. Вот зачем страдальца тянет в компанию страдальцев. Был у меня приятель, который при всей своей мужественной внешности мог шлепнуться в обморок, если ему кровь из пальца на анализ брали. К стоматологу, когда пришла пора, он один категорически отказывался идти. С ним пошла жена – и выдала в приемной такой страх за него, что он вынужден был ее успокаивать и потом с чувством глубокого мужского превосходства рассказывал, какие женщины трусихи. А она, умница, потихоньку улыбалась.

В обычно текущей жизни, когда эмоции не бушуют, на первый план выходит человеческая привлекательность. Соблазнительно было бы вывести некую формулу и рассчитывать по ней индекс привлекательности. Не думаю, правда, что это сделало бы жизнь интереснее – без пряности, остроты, риска «роскошь человеческого общения» превратилась бы в пресную диетическую кашку. Кое-какие закономерности, однако, есть.

Человек тем более привлекателен, чем больше мы находим сходства во взглядах, вкусах, интересах, жизненных ценностях, чем больше воспринимаем его как похожего на нас. Психологи спорят, что важнее – чтобы люди были похожи или чтобы они дополняли друг друга? «Они вместе, потому что удивительно похожи» и «Они слишком похожи, чтобы быть вместе»; «Они слишком разные» и «Они хорошо дополняют друг друга». Как тут не запутаться? Вероятно, для завязывания отношений и на первых этапах важнее воспринимаемое сходство, а в отношениях длительных – взаимодополнительность.

Физически привлекательные люди обычно кажутся и личностно привлекательными. Как правило, они более популярны, им приписывают больше ума, положительных качеств. Некоторым удается кататься на санках своей привлекательной внешности всю жизнь. Другие, которых популярность не слишком пьянит, умеют отвлечься от своего отражения в зеркале чужого восприятия и возить саночки, наполняя свою привлекательную форму содержанием. Третьих может ожидать разочарование недавних поклонников, обнаруживших в фантике от «Мишки на Севере» бог весть что.

Те, кого мы считаем умными и компетентными, всегда более привлекательны. Доказывать это – ломиться в открытую дверь. Скользкое место здесь – стремление быть умным и компетентным всегда и во всем. Если вы уж так умны, то позволяйте себе иногда мелкие глупости и кое-какие ошибки, чтобы не подавлять окружающих и не слышать в свой адрес: «Больно умный!» «Ходячие образцы» привлекательны на обложке журнала, но не в жизни.

«Стерпится – слюбится», «узнает поближе – полюбит» – в этом много правды. Люди становятся взаимно привлекательными, когда находятся не слишком далеко друг от друга и часто видятся. Большинство отношений завязывается как раз при этом условии. Стремясь привлечь внимание, мы стараемся быть поближе к человеку – и почаще. Но если он изначально настроен против нас, то намозоливание глаз ничего не даст или приведет к еще большей неприязни.

Впрочем, у человека, который меня не любит, меньше шансов стать для меня привлекательным. Бывает, конечно, в любви особенно: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей» (А. Пушкин), но здесь, скорее, нужно говорить не столько о собственно привлекательности, сколько об установке завоевателя, покорителя вершин. Куда как привлекательнее люди, для которых мы привлекательны. Это очень точно схвачено в песенке: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Особенно возрастает привлекательность человека, если его первая реакция на нас была так себе, никакой или отрицательной, а затем сменилась положительной. Приятно, когда ты приятен, когда само в руки плывет или с неба падает, но еще приятнее – чувствовать, что приязнь эта тобой завоевана.

Слишком открытый человек, с места в карьер вываливающий на вас все о себе, раскрывающий свою подноготную, привлекательным вряд ли покажется – должна же быть в человеке какая-то тайна, да и принимать на себя содержимое чужих душевных подвалов и чердаков нет охоты, свои бы разобрать. Закрытый человек может оказаться привлекателен, как сейф с хитроумным кодом. Но чаще непонятность вызывает настороженность: неизвестно, чего от такого можно ожидать. Открытость вызывает доверие и дает возможность быть открытым в ответ. Она производит большее впечатление на женщин, чем на мужчин. Но открытость – не душа нараспашку перед каждым встречным и поперечным. Да и в близких отношениях приходится регулировать степень открытости.

Всегда приятно, когда тебе делают приятно, не правда ли? Любуясь «Мадонной» Рафаэля или «Моной Лизой» Леонардо да Винчи, мы не вступаем с ними в человеческие отношения и к тому же получаем свою порцию приятности, а картины ничего от нас не ждут. В жизни и другой хочет получить. Больше того, оба участника отношений хотят получить по крайней мере не меньше, чем вложили. В деловых отношениях это взаимная выгода. В творческой, умственной работе – обмен мыслями, идеями. В отношениях личных – обмен благодарностями, эмоциональными «поглаживаниями». В отношениях «мужчина – женщина» мужчины больше ориентированы в выборе пары на физическую привлекательность, а женщины на образованность и финансовые возможности. Хотя и для мужчины порой сейф или связи тестя куда важнее привлекательности его дочери.

Привлекательность – не свойство человека, как форма носа, цвет глаз или рост. Она – сила возникающего между людьми притяжения. Иногда это притяжение односторонне, иногда взаимно, но всегда зависит не только от того, кого воспринимают, но и от того, кто воспринимает. Прежде чем стать привлекательным или непривлекательным, образ человека проходит через фильтры восприятия, сконструированные так, что на подходе к ним есть «магнитное поле», которое одни образы притягивает, а другие отбрасывает.

Вот мужчина. Рост – метр с кепкой, усердно копит на мыльницу с двигателем внутреннего сгорания и мечтает о высокой блондинке 90–60—90 за рулем шикарного авто. Не глуп – стоять на перекрестке, заглядывая в окна иномарок в поисках женщины своей мечты, не станет и рулетку в кармане для ее обмера не носит. Но всю жизнь пытается завоевать сердца блондинок выше себя ростом.

Очень многое зависит не только от качеств человека, но и от того, как они воспринимаются. В вас могут ценить ум, если видят его. Если нет, будь вы хоть семи пядей во лбу, так и останетесь дурачком в чьих-то глазах – «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?»

Но в общем «мы не луидоры, чтобы всем нравиться» (Бальзак) – умение спокойно принимать это не менее важно, чем умение нравиться.

Предубеждение

Поля притяжения – отталкивания и их настройка запрограммированы прошлым опытом. Психологически говоря, это установки. Как правило, они очень индивидуальны и уходят корнями в неосознаваемое. Сознание в них участвует, но не порождает, а скорее обслуживает их, подыскивая доводы – порой совершенно невероятные, переворачивающие факты и истины с ног на голову. Когда речь идет об отношении одного человека к другому, это еще как-никак можно свалить на разницу во вкусах. Сложнее обсуждать отношение к человеческим группам и культурам, благодаря которому их представители воспринимаются как привлекательные или непривлекательные. Кто-то когда-то придумал, что горбатые люди злы – мол, воспринимают себя как уродов и злятся на всех, кто напоминает им об этом своей стройностью, завидуют, мол, черной завистью. Оснований для этого не больше, чем считать верблюда злюкой и любого человека с прямой спиной – образцом доброты. Но миф живуч, и горб часто заслоняет лицо.

Пристрастность, неприязнь, нетерпимость – составные части предубеждений, проявление которых выливается в дискриминацию, отвергание, ущемление в правах, агрессию. Ксенофобия (боязнь чужого) – своего рода мутант, произрастающий из здорового корня различения «свой – чужой». Различение входит в жизненные программы уже в животном мире: звери разных видов не спариваются между собой, животные одного и того же вида отличают свою стаю от чужой. «Свои» узнаются не только по наличию у них признаков «своего», но и по отсутствию признаков «чужого». В развитии личности человека всегда присутствует и играет очень большую роль отождествление со «своим» – «я» так или иначе есть часть «мы», отличающегося от «они». Музыка, песни, сказки, обычаи своей семьи, своего народа и своей культуры пропитывают «я» и формируют его. Душа человека, родившегося и выросшего под музыку казахской речи и кобыза (на место слова «казахский» и названия инструмента вы можете поставить любые другие), всегда будет по-особому откликаться на них. И замечательно! Но если предубеждение против других языка, музыки, культуры приведет к тому, что он откажется от музыки Моцарта, Бетховена, Чайковского и начнет выступать за ее запрет, преследовать ее любителей и требовать упразднения всех музыкальных инструментов, кроме кобыза, а там, глядишь, и дочери запретит встречаться с этим «мерзким пианистишкой» – речь пойдет о ксенофобии, дискриминации. Любить и сохранять «свое» и ненавидеть и уничтожать «чужое» – разные вещи.

Сноски

1

Дело не в том, кто – врач или психолог – осуществляет помощь, а в том, какими принципами он руководствуется, как строит помощь. Чтобы не мучить читателя громоздкими словесными конструкциями и повторяющимися пояснениями, хочу сразу обратить его внимание на то, что слова «психотерапевт» и «психолог» в этой книге обозначают специалиста, проводящего немедицинскую психотерапию. (Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, подстрочные примечания принадлежат автору книги.)

2

Убеждение – всегда переубеждение. Разница между ними лишь в целевой сфокусированности на том, чтобы человек не делал чего-то или, наоборот, делал что-то. Но в любом случае человек – не «чистая доска»: воспринятое убеждение сменит имевшееся ранее.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.