— Обратили ли вы внимание, мистер Спилет, — продолжал Герберт, — на его глубоко запавшие глаза?
— Да, Герберт. Только надо отметить, что в них светится больше разума, чем это можно было бы ожидать, судя по его поведению.
— Будущее покажет, — сказал Пенкроф. — Мне не терпится узнать мнение мистера Смита о нашем дикаре. Как странно — мы поехали спасать цивилизованного человека, а нашли дикаря!
Ночь прошла спокойно. Неизвестно, спал ли пленник, но, во всяком случае, он не сделал никаких попыток к побегу, хотя ему развязали руки и ноги.
На следующий день, 15. октября, на заре, произошла предсказанная Пенкрофом перемена погоды. Ветер задул с северо-запада, он засвежел и развёл большую волну. В пять часов утра якорь был поднят. Пенкроф сразу же взял рифы на парусах и направил шлюп на восток-северо-восток — прямо к острову Линкольна.
Первый день плавания прошёл без происшествий. Пленник по-прежнему сидел в передней каюте и вёл себя хорошо. Он как будто стал осмысленнее смотреть на окружающее, когда у него под ногами закачалась палуба: возможно, у него мелькнули воспоминания о прежней профессии. Так или иначе, но он целый день провёл спокойно, производя скорее впечатление удивлённого, чем умалишённого человека.
Назавтра, 16 октября, ветер стал ещё свежее. Направление его несколько изменилось в сторону, и он сносил «Благополучного» к северу. Пенкрофу пришлось всё время идти в бейдевинд.
Моряку всё меньше и меньше нравилось состояние погоды: океан обрушивал вал за валом на нос судёнышка. Пенкрофу было ясно, что, если ветер не изменится, на обратный путь уйдёт много больше времени, чем на путь к острову Табор.
И точно, 17-го утром исполнилось сорок восемь часов, как шлюп отплыл с острова Табор, а острова Линкольна ещё и в помине не было. Невозможно было даже определить, на каком расстоянии от него находится судёнышко, так как лага у Пенкрофа не было, а скорость ветра всё время менялась.
Прошло ещё двадцать четыре часа, а земля по-прежнему не появлялась. Ветер перешёл в шторм. Всё время приходилось менять галсы, брать рифы, делать повороты. В этот день был момент, когда «Благополучного» целиком накрыло волной — от киля до верхушки мачты. К счастью, Пенкроф предвидел такую возможность и приказал всем привязаться, не то волна непременно смыла бы кого-нибудь за борт.
В эту опасную минуту команда «Благополучного» неожиданно получила помощь от пленника. Инстинктом моряка угадав опасность, он выскочил из люка и сильным ударом шеста выбил фальшборт, чтобы вода, залившая палубу, скорее стекла. Когда шлюп выпрямился, он, не сказав ни слова, вернулся в свою каюту.
Пенкроф, Гедеон Спилет и Герберт, онемев от изумления, смотрели на него.
Между тем положение час от часу становилось всё опасней. Моряк сознавал, что заблудился в этом безбрежном океане, и не знал, как стать на правильный курс.
Ночь с 19-го на 20-е была тёмной. Однако около одиннадцати часов вечера ветер спал, и волнение немного утихло. «Благополучный» снова стал набирать скорость. К чести его строителей надо отметить, что судёнышко великолепно вело себя во всё время непогоды.
Пенкроф, Гедеон Спилет и Герберт не смыкали глаз в эту ночь. Они напряжённо всматривались в темноту, зная, что остров Линкольна должен быть где-то невдалеке. Либо они должны были увидеть его не позже рассвета следующего дня, либо примириться с мыслью, что «Благополучный», снесённый с курса течениями и ветром, заблудился в океане.
Пенкроф, взволнованный до крайности, не терял, однако, надежды. Это был мужественный человек.
Не выпуская из рук руля, он упорно всматривался в непроницаемую темноту.
Около двух часов ночи он вдруг вскочил на ноги.
— Огонь в виду! — вскричал он.
Действительно, в двадцати милях к северо-востоку в темноте мерцал огонёк. Остров Линкольна находился там, и это был костёр, зажжённый Сайрусом Смитом!
Пенкроф, правивший много северней, быстро переменил курс и направил судно на этот огонёк, блиставший, как звезда первой величины.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Возвращение. — Спор. — Сайрус Смит и неизвестный. — Порт Шара. — Лечение. — Волнующие испытания. — Слёзы.
На следующий день, 20 октября, около семи часов утра, после четырёхдневного плавания, «Благополучный» бросил якорь в устье реки Благодарности.
Сайрус Смит и Наб, крайне обеспокоенные непогодой и продолжительным отсутствием своих товарищей, с зари дежурили на плоскогорье Дальнего вида. Наконец они увидели вдали долгожданное судёнышко.
— Наконец-то! — вскричал инженер. — Вот они!
Наб от восторга пустился в пляс.
Пересчитав людей, находящихся на палубе шлюпа, инженер сперва подумал, что либо Пенкрофу не удалось найти потерпевшего крушение на острове Табор, либо этот несчастный отказался переменить одну тюрьму на другую и остался на своём острове.
Действительно, на палубе «Благополучного» находились только Пенкроф, Гедеон Спилет и Герберт.
Когда судёнышко причалило, инженер, встретивший их на берегу вместе с Набом, крикнул:
— Мы очень беспокоились за вас, друзья мои! Не случилось ли с вами какого-нибудь несчастья?
— Нет, — ответил Гедеон Спилет. — Всё обошлось благополучно. Сейчас мы расскажем вам все подробности.
— Однако всё-таки вас постигла неудача в поисках? Иначе на палубе было бы не три человека.
— Простите, мистер Смит, — возразил моряк, — нас четверо.
— Вы разыскали этого потерпевшего крушение?
— Да.
— И привезли его сюда?
— Да.
— Живого?
— Да.
— Где же он? Кто он?
— Это человек, вернее, это бывший человек! — ответил журналист. — Вот и всё, что мы можем сказать вам, Сайрус.
И он в кратких словах рассказал инженеру о всех событиях последних дней, о том, как производились поиски, как единственный дом на острове оказался запущенным и нежилым, как, наконец, они нашли потерпевшего крушение, потерявшего всякий человеческий облик.
— Мы даже сомневались, стоит ли везти его сюда, — добавил Пенкроф.
— Нет, вы правильно поступили, Пенкроф! — живо сказал Сайрус Смит.
— Но этот несчастный потерял разум…
— В данное время, возможно, — ответил Сайрус Смит. — Но ещё несколько месяцев тому назад этот несчастный был таким же человеком, как вы и я. Кто знает, во что превратится после долгих дней одиночества тот из нас, которому суждено пережить всех остальных…
— Но, мистер Смит, почему вы думаете, что этот человек одичал недавно? — спросил Герберт.
— Потому, что записка была написана недавно и единственный человек, который мог её написать, — это сам потерпевший крушение.
— В том, однако, случае, если эта записка не была написана его товарищем, ныне умершим.
— Это невозможно, дорогой Спилет. — Почему? — спросил журналист.
— Потому, что в таком случае в записке говорилось бы о двух потерпевших крушение.
Герберт рассказал также инженеру о мгновенном возврате рассудка к этому человеку — в минуту, когда волна грозила гибелью судну.
— Ты прав, Герберт, придавая большое значение этому факту, — сказал инженер. — Этот несчастный не неизлечим. Он одичал от отчаяния и безнадёжности. Но здесь, окружённый заботливым вниманием, он выздоровеет. Мы спасём его!
Когда обитателя острова Табор вывели на берег, он первым долгом хотел убежать. Но Сайрус Смит мягко остановил его, положив ему руку на плечо. Несчастный, дрожа, остановился, опустил глаза, наклонил голову. Мало-помалу, однако, он успокоился.
— Бедный, бедный! — прошептал инженер, внимательно всматриваясь в неизвестного.
Судя по внешности, в нём не осталось ничего человеческого. Однако, так же как и журналисту, Сайрусу Смиту показалось, что в глазах неизвестного светится какая-то затаённая мысль.
Колонисты решили, что неизвестный — отныне они так называли его — будет жить в одной из комнат Гранитного дворца, откуда он не мог бежать. Он без сопротивления последовал в своё новое жилище. Колонисты закрыли за ним дверь и оставили его в одиночестве, надеясь, что рано или поздно в нём проснётся разум, и колония острова Линкольна увеличится на одного человека.
Во время завтрака, наспех приготовленного Набом, ибо путешественники умирали с голоду, Сайрус Смит заставил снова во всех подробностях повторить рассказ о поездке на остров Табор. Он согласился с предположением своих товарищей, что неизвестный должен был быть англичанином или американцем, во-первых, потому, что на эту мысль наводила надпись «Британия» на доске хижины, и, во-вторых, потому, что, несмотря на густую гриву волос и всклокоченную бороду, придававшую ему дикий вид, неизвестный был типичным представителем англо-саксонской расы.
— Кстати, Герберт, мы так и не успели расспросить, как случилось, что неизвестный напал на тебя? — сказал Гедеон Спилет.
— Честное слово, мне почти нечего рассказывать, — ответил юноша. — Помнится, я нагнулся за каким-то растением, как вдруг услышал шум точно снежного обвала, доносившийся с высокого дерева. Я не успел даже обернуться на шум, как этот несчастный свалился на меня, и не подоспей мистер Спилет и Пенкроф…
— Мой мальчик, — прервал его взволнованно инженер, — ты подвергался огромной опасности! Но, не будь этого, несчастный безумец, быть может, ничем не выдал бы своего присутствия, и у нас было бы одним товарищем меньше!
— Вы надеетесь сделать из него человека, Сайрус? — спросил журналист.
— Да, — ответил инженер.
Позавтракав, колонисты спустились на берег и занялись разгрузкой «Благополучного». Осмотрев тщательно оружие и инструменты, инженер не нашёл, однако, ничего такого, что позволило бы установить личность незнакомца.
Одичавших свиней с почётом водворили в хлев, где они быстро освоились.
Такой же хороший приём встретили и два бочонка с порохом и пулями и коробки с пистонами. Тут же было решено устроить маленький пороховой погреб на «чердаке», либо даже вне Гранитного дворца, чтобы не бояться взрыва.
Когда разгрузка шлюпа закончилась, Пенкроф сказал:
— Мистер Смит! Мне кажется, что следовало бы поставить «Благополучный» в более надёжное место.
— А разве вы считаете, что стоянка возле устья реки плохая? — спросил инженер.
— Да, мистер Смит. Во время отлива судно будет стоять на песке, а это «утомляет» корабль. Надо сказать, что «Благополучный» оказался чудесным судёнышком. Он великолепно держал себя во время бури и заслуживает лучшего отношения к себе.
— А нельзя ли держать его на якоре посредине реки?
— Можно-то можно, но устье не защищено от ветров, и «Благополучный» может от этого здорово пострадать.
— Куда же вы хотите поставить его, Пенкроф? — спросил журналист.
— В порт Шара, — ответил моряк. — Мне кажется, что там действительно хорошее место для стоянки.
— Не слишком ли это далеко?
— Подумаешь, какие-нибудь три мили от дворца по хорошей дороге!
— Что же, Пенкроф, поставьте туда ваш «Благополучный», хотя, по правде сказать, я предпочёл бы постоянно иметь его перед глазами. Когда у нас будет немного времени, мы построим для него специальный порт.
— Вот здорово! — вскричал Пенкроф. — Порт с маяком, молом и сухим доком? Честное слово, мистер Смит, с вами не пропадёшь!
— При одном условии, дорогой Пенкроф: если вы будете мне помогать. Ведь во всякой нашей совместной работе вы делаете три четверти.
Герберт и моряк взошли опять на борт «Благополучного», подняли якорь, поставили паруса и с попутным ветром быстро приплыли в тихую гавань порта Шара. Через два часа они уже вернулись в Гранитный дворец.
Как вёл себя незнакомец в первые дни пребывания на острове Линкольна? Была ли надежда, что дикость его смягчится под влиянием человеческого общества? Несомненно и бесспорно! Он настолько быстро осваивался в новой обстановке, что Сайрус Смит и Гедеон Спилет начали сомневаться, действительно ли у него был период полной утраты разума.
В первые дни, привыкнув к вольному воздуху и безграничной свободе острова Табор, неизвестный глухо возмущался стеснениями, которые ему чинили колонисты. Сайрус Смит опасался даже, что он выбросится из окна Гранитного дворца. Но мало-помалу дикарь успокоился, и ему предоставили больше свободы. Итак, колонисты вправе были надеяться на его выздоровление. Неизвестный постепенно отвыкал от приобретённой на острове привычки есть сырое мясо и начал охотно есть блюда, приготовленные Набом.
Сайрус Смит воспользовался сном неизвестного, чтобы подстричь ему бороду и волосы, придававшие ему такой дикий вид. Затем вместо набедренной повязки его снабдили более приличной одеждой. Благодаря всему этому неизвестный сразу приобрёл более цивилизованный облик, и казалось даже, что его взгляд стал менее угрюмым и диким.
Сайрус Смит старался уделять ему ежедневно по нескольку часов. Он садился работать рядом с ним и придумывал тысячи уловок, чтобы как-нибудь привлечь его внимание. Ему казалось, что достаточно одной искры, достаточно какого-нибудь одного воспоминания, чтобы у этого несчастного вновь заработала память. Ведь на борту «Благополучного» во время бури он действовал, как разумный человек.
Инженер не пропускал случая громко говорить в присутствии неизвестного, стараясь заинтересовать его разговором. Постоянно тот или иной из колонистов, а иногда и все вместе заходили в комнату неизвестного. Они говорили обычно о море, кораблях и о моряках, считая, что эти темы должны больше всего интересовать его. Иногда казалось, что он начинает прислушиваться к их разговорам, и колонисты вынесли убеждение, что кое-что из того, что они говорили, доходило до его сознания. Временами его лицо выражало страдание — несомненное доказательство того, что он о чём-то думает. Однако он не говорил ещё, хотя несколько раз колонистам казалось, что вот-вот он заговорит.
Всё это время несчастный был грустен и спокоен. Но не было ли это спокойствие напускным? Быть может, его угнетала неволя? Нельзя было ничего сказать с уверенностью. Было вполне естественно, что он внешне изменился, находясь постоянно среди дружественно относящихся к нему людей, угадывавших малейшее его желание, кормивших, поивших и одевавших его. Но освоился ли он с своей новой жизнью или только стал ручным, как животное?
Этот вопрос был очень важным, но как Сайрусу Смиту ни хотелось поскорее получить ответ на него, он боялся оказывать какое бы то ни было давление на своего пациента. Для инженера незнакомец был только больным. Станет ли он когда-нибудь выздоравливающим?..
Инженер не выпускал незнакомца из виду ни на одну минуту. Он следил за каждым его движением, как охотник за редчайшим зверем.
Колонисты с глубоким волнением наблюдали за всеми фазами этого лечения, предпринятого инженером. Они всячески, чем могли, старались помочь ему, и постепенно все, за исключением разве скептика Пенкрофа, уверовали в возможность выздоровления обитателя острова Табор.
С течением времени незнакомец стал проявлять привязанность к Сайрусу Смиту. Инженер решил проделать маленький опыт: привести незнакомца к берегу океана, а затем пойти с ним в лес, который должен был напомнить ему леса острова Табор, где он, видимо, провёл много лет своей жизни.
— Но кто может поручиться, что он не убежит, очутившись на свободе? — спросил журналист.
— Этот опыт надо проделать, — ответил инженер.
— Увидите, — возразил Пенкроф, — как только этот парень очутится на вольном воздухе, он тотчас же удерёт от нас!
— Не думаю, — сказал Сайрус Смит.
— Посмотрим, — ответил Гедеон Спилет.
В этот день, 30 октября, то есть на девятый день пребывания незнакомца на острове, жаркое солнце заливало ослепительными лучами побережье. Было совсем тепло.
Сайрус Смит и Пенкроф зашли в комнату незнакомца. Они нашли его сидящим у окна и глядящим на небо.
— Пойдёмте, мой друг, — сказал ласково инженер.
Незнакомец тотчас же поднялся. Он последовал за Сайрусом Смитом, не спуская с него глаз. Моряк, не веривший в успех опыта, замыкал шествие.
Они втроём стали в корзину подъёмной машины. Герберт, Наб и Гедеон Спилет уже ждали их внизу. Корзина скользнула вниз, и через полминуты все были в сборе на берегу.
Колонисты отошли на несколько шагов, чтобы оставить незнакомца на свободе. Взор его отражал глубокое волнение, когда он смотрел на маленькие волны, лизавшие песок. Но он не делал никаких попыток к побегу.
— Возможно, что море не вызывает в нём мыслей о бегстве, — заметил Гедеон Спилет. — Надо отвести его на опушку леса. Только тогда опыт будет убедительным.
— Кстати, и бежать-то ему некуда, ведь мостки-то подняты, — сказал Герберт.
— Как же! — рассмеялся Пенкроф. — Так его и остановит такая лужица, как Глицериновый ручей! Да он его просто-напросто перепрыгнет!
— Посмотрим, — сказал Сайрус Смит, не спуская глаз со своего «больного».
Колонисты повели неизвестного к устью реки Благодарности и оттуда все вместе взобрались на плоскогорье Дальнего вида.
Подойдя к опушке леса, к величественным деревьям, листву которых колыхал ветерок, неизвестный остановился и полной грудью вдохнул опьяняющий лесной воздух.
Колонисты стояли позади него, готовые броситься за ним при попытке скрыться в лесу.
Действительно, одну секунду незнакомец как будто собирался прыгнуть в воду Глицеринового ручья, чтобы переплыть на тот берег, к лесу, но почти мгновенно он овладел собой, отступил на несколько шагов, опустился на землю, и две крупные слёзы покатились из его глаз.
— А! — воскликнул инженер. — Ты плачешь? Значит, ты снова стал человеком!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Нераскрытая тайна. — Первые слова незнакомца. — Двенадцать лет на островке. — Признание. — Исчезновение. — Сайрус Смит исполнен доверия. — Постройка мельницы. — Первый хлеб. — Героический поступок. — Честные руки.
Несчастный действительно плакал. Какое-то воспоминание мелькнуло в его дремлющем сознании, и, как сказал Сайрус Смит, слёзы возродили в нём человека.
Колонисты отошли в сторону, чтобы неизвестный не чувствовал стеснения. Но ему и в голову не пришло воспользоваться своей свободой, чтобы бежать. Спустя некоторое время Сайрус Смит отвёл его в Гранитный дворец.
Дня через два неизвестный впервые проявил желание принять участие в повседневных заботах колонии. Было очевидно, что он всё слышал, всё понимал, но почему-то упорно не хотел разговаривать.
Однажды ночью Пенкроф, приложив ухо к перегородке его комнаты, услышал, как он бормочет:
— Нет, не здесь! Ни за что!
Моряк рассказал своим товарищам об этом.
— Здесь кроется какая-то грустная тайна, — сказал Сайрус Смит.
Незнакомец взял однажды лопату и отправился работать на огород. Временами он бросал работу и, опершись на лопату, подолгу стоял в глубоком раздумье. Инженер посоветовал своим спутникам не тревожить его в такие минуты и уважать его стремление к одиночеству. Если нечаянно кто-либо из колонистов подходил к нему в это время, он, рыдая, убегал.
По-видимому, его терзали угрызения совести. Гедеон Спилет не удержался и как-то высказал такую мысль:
— Он не говорит потому, что ему нужно начать с тяжёлых признаний.
Так или иначе, но колонистам пришлось запастись терпением и ждать.
Через несколько дней, 3 ноября, неизвестный по обыкновению прервал работу. Лопата выпала из его рук, и Сайрус Смит увидел, что он плачет. Движимый непреодолимым чувством сострадания, инженер подошёл к нему и, опустив ему руку на плечо, участливо спросил:
— Друг мой, что с вами?
Неизвестный отвёл глаза в сторону, а когда Сайрус Смит захотел пожать его руку, живо отступил на несколько шагов.
— Посмотрите мне в глаза, друг мой, — твёрдо сказал инженер, — я этого хочу.
Неизвестный поднял на него глаза, словно загипнотизированный, и рванулся, чтобы убежать. Однако почти в ту же секунду в его лице произошло какое-то изменение. Глаза его метали молнии. Слова теснились на его устах. Видно было, что он не в силах больше молчать. Наконец, скрестив руки на груди, он глухим голосом спросил:
— Кто вы?
— Такие же потерпевшие крушение, как и вы, — ответил Сайрус Смит, взволнованный до глубины души. — Такие же люди, как вы!
— Такие же люди, как я? Нет!..
— Вы среди друзей, — настаивал инженер.
— Среди друзей?.. У меня — друзья? — воскликнул неизвестный, закрывая лицо руками. — Нет!.. Никогда… Оставьте меня! Оставьте меня!
И он убежал к морю и там долго неподвижно стоял. Сайрус Смит вернулся к своим товарищам и передал им эту сцену.
— Да, в жизни этого человека есть какая-то мрачная тайна. Мне кажется, что и сознание-то в нём проснулось от угрызений совести…
— Да, странного человека мы привезли! — сказал моряк. — У него какие-то подозрительные тайны.
— Которые, тем не менее, мы должны уважать! — живо возразил Сайрус Смит. — Если даже он и совершил в прошлом какой-нибудь проступок, то он достаточно жестоко был наказан за него, и да простятся ему грехи его.
В продолжение двух часов неизвестный оставался один на пляже, погрузившись в воспоминания о прошлом… видимо, очень печальном прошлом. Колонисты не теряли его из виду, но и не нарушали его одиночества. По истечении этого времени он как будто принял решение и твёрдыми шагами подошёл к инженеру.
Глаза его были красны от пролитых слёз, но он больше не плакал.
— Вы англичанин? — спросил он Сайруса Смита.
— Нет, американец, — ответил инженер.
— Ага! — сказал незнакомец и вполголоса добавил: — Это лучше!
— А вы, мой друг? — в свою очередь спросил инженер.
— Англичанин, — ответил тот.
И, словно эти несколько слов стоили ему огромного напряжения, незнакомец поспешно повернулся и зашагал взад и вперёд по берегу реки Благодарности в состояний сильнейшего возбуждения.
Через некоторое время, проходя мимо Герберта, он вдруг остановился и сдавленным от волнения голосом спросил:
— Какой у нас месяц?
— Ноябрь, — ответил юноша.
— А год?
— Тысяча восемьсот шестьдесят шестой.
— Двенадцать лет! Двенадцать лет! — вскричал незнакомец и снова зашагал.
Герберт поспешил передать колонистам этот разговор.
— Несчастный потерял уже счёт годам! — воскликнул Гедеон Спилет.
— Да, — ответил Герберт. — Видимо, он провёл двенадцать лет на своём островке!
— Двенадцать лет! — сказал Сайрус Смит. — Двенадцать лет полного одиночества… с каким-то пятном на совести!.. От этого помутился бы самый светлый ум!
— Мне почему-то кажется, — добавил Пенкроф, — что этот человек не потерпел крушения, а был высажен на остров Табор в наказание за какое-то преступление.
— По-моему, вы правы, Пенкроф, — заметил журналист. — Но если это так, то нет ничего невозможного в том, что те, кто его высадил на остров, в один прекрасный день вернутся за ним.
— Но, не найдя его на месте, — сказал Герберт, — они решат, что он умер…
— В таком случае, — заявил Пенкроф, — надо вернуться и…
— Друзья мои! — перебил его инженер. — Не стоит обсуждать этот вопрос, покамест это только предположения. Несчастный жестоко наказан за свои ошибки, какими бы тяжёлыми они ни были. Он сам изнемогает от желания покаяться в них перед нами. Не будем же спешить с выводами! Не сегодня-завтра он сам всё нам расскажет, и тогда мы узнаем, как нам следует поступить. Только он может сказать нам, была ли у него надежда когда-нибудь вернуться на родину. Впрочем, я лично в этом сомневаюсь.
— Почему? — спросил журналист.
— Потому, что, если бы у него была уверенность, что настанет день, когда за ним приедут, он ждал бы терпеливо этого дня и не бросал бы записок в море. Нет, я склонён думать, что он был обречён умереть в одиночестве на этом островке, не увидев людей.
— Всё-таки, — сказал моряк, — есть одно обстоятельство, которое я не могу себе уяснить…
— Какое именно?
— Если этот человек уже двенадцать лет находился на острове, надо полагать, что он уже довольно давно одичал, правда?
— Возможно, — согласился с ним Сайрус Смит.
— Следовательно, он написал записку много лет тому назад!
— Конечно… Хотя, с другой стороны, записка кажется только что написанной.
— А кроме того, непонятно, каким образом бутылка плыла несколько лет от острова Табор к острову Линкольна?
— Здесь, по-моему, нет ничего непонятного, — возразил журналист. — Кстати, она могла уже давно плавать вблизи нашего острова.
— Нет, — сказал Пенкроф. — Вы ошибаетесь. Нельзя предположить, что её выбрасывало на берег, а потом опять подбирало море. Берег, возле которого мы нашли бутылку, — скалистый, и она неминуемо должна была разбиться…
— Да, вы правы, — задумчиво сказал Сайрус Смит.
— Кроме того, — продолжал моряк, — если бы записка пробыла много лет в воде, она пострадала бы от влаги, а между тем мы нашли её в отличной сохранности.
Замечания моряка были совершенно справедливыми: было что-то непонятное в том, что записка, найденная в бутылке, казалась только что написанной. Кроме того, в записке с такой точностью указывались широта и долгота острова, что автор её, несомненно, обладал большим запасом географических сведений, чем это обычно бывает у простых моряков.
— Вы правы, друзья мои, — повторил инженер, — здесь есть что-то не поддающееся объяснению. И тем не менее не надо вызывать на откровенность нашего нового товарища. Он сам расскажет нам всё, что знает… Когда сможет…
В продолжение следующих дней неизвестный не произнёс ни одного слова и ни разу не вышел за ограду плоскогорья. Он работал на огороде без отдыха, с зари до зари, но всё время сторонился людей. В часы завтраков и обедов он довольствовался сырыми овощами, несмотря на то что его всякий раз неизменно звали к столу. С наступлением ночи он не возвращался в свою комнату, а усаживался где-нибудь на берегу или, если погода была плохая, под каким-нибудь выступом скалы. Он вёл теперь такой же образ жизни, как и на острове Табор, и тщетно колонисты уговаривали его изменить своё поведение. В конце концов они решили не настаивать и терпеливо ждать. Настал, наконец, день, когда неизвестный, мучимый совестью, не выдержал и с губ его сорвались ужасные признания.
Это было 10 ноября, около восьми часов вечера. Усталые от дневных трудов, колонисты собрались под навесом и по обыкновению мирно беседовали, как вдруг перед ними предстал неизвестный. Глаза его блестели каким-то странным блеском. Во всём его облике было что-то дикое, как в первые, худшие дни пребывания на острове.
Сайрус Смит и его товарищи были поражены, видя, что он весь дрожит от страшного возбуждения. Что с ним происходит? Неужели вид людей ему тягостен? Неужели он не в силах был больше переносить трудовой жизни и его тянуло обратно, к животному состоянию?
Можно было подумать это, слушая, как он отрывисто выкрикивает:
— Почему я здесь?.. Кто дал вам право насильно увезти меня с моего островка?.. Знаете ли вы, кто я?.. Что я сделал?.. Почему я был там один?.. Может быть, меня нарочно оставили там, чтобы я умер в одиночестве?.. Что вы знаете о моём прошлом?.. Быть может, я был вором, убийцей, диким зверем, который не вправе жить рядом с людьми?.. Что вы знаете об этом, скажите!..
Колонисты слушали, затаив дыхание, эти полупризнания, словно против воли вырывавшиеся из груди неизвестного.
Сайрус Смит, желая успокоить его, сделал шаг к нему навстречу, но неизвестный поспешно отступил.
— Нет! Нет! — воскликнул он. — Не подходите ко мне! Скажите только, свободен ли я?
— Вы свободны, — ответил инженер.
— Тогда прощайте!
И с этими словами он убежал.
Наб, Пенкроф и Герберт погнались за ним, но вскоре вернулись ни с чем.
— Надо дать ему свободу! — сказал инженер.
— Но он никогда не вернётся, — ответил моряк.
— Он вернётся! — уверенно заявил Сайрус Смит.
После этого прошло много дней, но уверенность инженера не поколебалась: он всё время утверждал, что рано или поздно, но несчастный вернётся.
— Это последняя вспышка дикости, — говорил он. — Угрызения совести проснулись в нём, и он не вынесет нового одиночества. Он вернётся!
Тем временем обычные работы продолжались как на засеянных полях и огородах, так и в корале, где Сайрус Смит хотел построить настоящую ферму. Само собой разумеется, что семена, вывезенные Гербертом с острова Табор, были самым тщательным образом посеяны.
Всё плоскогорье Дальнего вида превратилось в уголок обработанной земли, требовавший неустанного труда колонистов.
По мере того как увеличивалось количество огородных растений, приходилось расширять площадь, отведённую под них, и вскоре всё плоскогорье покрылось прямоугольниками вспаханной земли.
Колонисты решили, что целесообразней распахать под огороды ограждённое со всех сторон плоскогорье Дальнего вида, чем отводить часть его площади под пастбища, которые не боятся нашествий четвероногих и четвероруких. Но онаграм не пришлось страдать от уничтожения их пастбищ, так как травы, такой же сочной и вкусной, было сколько угодно в других местах острова.
15 ноября началась третья жатва. На этот раз колонисты сняли урожай в четыре тысячи четвериков, то есть свыше пятисот миллионов хлебных зёрен! Теперь колония была несказанно богата хлебом, ибо достаточно было ежегодно сеять по нескольку четвериков, чтобы в течение круглого года и люди и животные были вполне обеспечены хлебом.
Убрав урожай, колонисты посвятили последние дни ноября мукомолью.
И в самом деле, у них было зерно, но не мука, и без постройки мельницы они не могли обойтись. После долгих споров решено было строить не водяную мельницу, а обыкновенный ветряк на плоскогорье Дальнего вида. Так как это плоскогорье представляло собой возвышенное и открытое всем ветрам место, то не приходилось опасаться, что мельнице не хватит движущей силы.
Пенкроф, сторонник постройки ветряной мельницы, привёл последний аргумент в защиту своего проекта.
