Кровавый передел

) Представляю, если в секторе А проводятся такие ультрасовременные эксперименты, то какие же изыскания ведутся там, в солнечном ядре? Одна надежда, что большинство ученых мужей не ведают, что творят. Наука — ради науки. А властолюбцы и политиканы, используя научно-технические разработки, обтяпывают свои мелкие делишки. Коли допустимо в принципе перепрограммирование в таких глобальных масштабах, то уж запрограммировать несколько десятков телесных мешков с дерьмом на самоуничтожение?..
      — Кажется, наш Саша находится под глубоким впечатлением? — спросил мой собеседник. — У тебя такое выражение, будто сидишь на ядерном облачке!
      Я промычал нечто неопределенное и перевел разговор на более земную (подземную?) проблему. Почему, к примеру, среди научного люда нет научных дам? Без женщин жизнь, даже под землей, пресна.
      — У них же мозги куриные, — удивился Слава. — И потом, они болтливые… А у нас суперсекретность; сам видишь, все под электронным контролем. Козявка не проползет.
      Кто бы говорил о болтунах, только не Слава. Что-то он слишком говорлив для суперсекретного объекта. Но я решил быть простачком и выжать по возможности всю полезную информацию. Хотя бы в общих чертах.
      Я поинтересовался, чем занимаются в секторах Б и В. И в зоне «Гелио». Слава улыбнулся: мол, не агент ли я ЦРУ? Я признался: агент КГБ. Тогда такому агенту полезно знать, что если в секторе А занимаются проблемами прошлого, то в Б — проблемами будущего, а в секторе В — проблемами настоящего. Зона же «Гелио» закрыта; толком неизвестно, чем там занимаются. И вообще мне бы не мешало полистать специальную новую литературу, чтобы быть на острие научно-технических изысканий.
      На том и порешили, заканчивая обед. Пока принимали пищу и вели светскую беседу, я пытался угадать, кто из научного люда мог быть моим неожиданным ночным гостем. Угадать было невозможно. Все были на одно лицо, к тому же одеты и не светились фосфорически. Да и на меня никто не обращал внимания, будто я находился в данном коллективе не первый год.
      Между тем трудовой день продолжался. Мы со Славой отправились в нашу родную «Альту». Как известно, после праздников наступает горькое похмелье. Лаборатория была освещена дежурным светом, и по ней, как тени с разноцветными огоньками, маялись наши коллеги. По-видимому, теория внеземного происхождения жизни на Земле побеждала иную теорию. По мне, дураку, какая разница? Откуда человечество выклюнулось? От космических частиц или от созидающего взрыва в недрах планеты?
      Ан нет! Борьба — она и под землей борьба. По слухам, теоретики Лившиц-Лурье отправились к теоретику Ладынину биться не на живот, насмерть.
      Через час маяты и неизвестности выяснилось, что профессора Лившиц и Лурье уехали в правительство добиваться правды и самостоятельного финансирования проекта.
      Как тут не вспомнить анекдот об эволюции еврейской мысли?
      Великий еврей Моисей сказал:
      «Все дело там», — и указал на небо.
      Великий еврей Соломон сказал:
      «Все дело здесь», — и дотронулся пальцем до головы.
      Великий еврей Христос сказал:
      «Все дело здесь», — и взялся рукой за свое сердце.
      Великий еврей Маркс сказал:
      «Все дело здесь», — и погладил свой живот.
      Великий еврей Фрейд сказал:
      «Все дело здесь», — и цапнул себя за то место на брюках, где ширинка.
      А великий еврей Эйнштейн сказал:
      «Все относительно».
      Я это к тому, что коллектив остался в подвешенном состоянии, как космонавты на орбитальной станции. Относительно планеты Земля.
      Был объявлен временный перерыв. И мы разбрелись каждый по своим делам. И конурам. Коллега Слава пригрозил, что часа через два явится ко мне в гости. Со специальной литературой.
      Я развел руками: всегда рад гостям. (Особенно ночным.)
      Вернувшись в свой бокс-шесть, я обнаружил под дверью странную записку: «Зомби на прогулке», — со стрелкой, указывающей как бы наверх.
      Хм? Что же мне делать? Карабкаться наверх? Каким образом? А если это провокация? О зомби я говорил только с ночным светящимся Гостюшевым. Следовательно, весточка от него? И что?
      В задумчивости я сжевал записку. Так, на всякий случай.
      Мои муки были прерваны слащавым мужским голосом по невидимому радиотранслятору:
      — Коллега Смирнов-Сокольский, вас ждут на первом блокпосту. Повторяю…
      Елки зеленые. Брызги шампанского. Это ещё что за новости по местному радио? Ох, не нравится мне вся эта история. Однако делать нечего — надо идти. Если ждут. Надеюсь, без огневых средств поражения.
      Я поплутал по коридорам и с помощью Божьей и указателей вышел-таки на первый блокпост. На этом посту дежурили два бойца Службы безопасности. Видимо, их уронили в детстве, и это отразилось на умственных способностях ушибленных об пол. Больше никого не было. Из людей.
      — Я — Смирнов-Сокольский, — сказал я.
      — И чего? — спросили меня.
      — Это первый блокпост?
      — Первый.
      — Я — Смирнов-Сокольский.
      — И чего?
      Я понял, что угодил в тупик, где сидят два болвана, способные вывести из себя даже святой дух. Е', прости мя, грешного, Господи. Я уж хотел бежать без оглядки, да из воздуха явился тот, кому Смирнов-Сокольский был нужен. Небольшого росточка человечек. Типичный представитель НТР. Он протянул бойцам пропуска, и мы без промедления оказались в кабине лифта.
      — Я — это я, Саша, — проговорил человечек от науки, и по голосу нетрудно было узнать ночного Гостюшева.
      — Что-то случилось? — спросил я.
      — Минуточку, — предостерегли меня.
      Лифт остановился, створки открылись, и мы попали в блок-карантин, похожий на банно-прачечный комбинат. Здесь нам выдали нашу гражданскую одежду, кажется, обновленную химическими парами, и мы с Гостюшевым, быстро переодевшись, поспешили на выход. Было такое впечатление, что за нами гонится стая циклопов.
      Я поперхнулся свежим, зимним, вечерним воздухом и увиденным. Сосновый бор, казалось, был залит вулканической магмой малинового солнца. Такая необыкновенная красота случается только перед концом света. Думаю, финал близок. Мой.
      А по дальним дорожкам ходили люди. От неверного освещения они были похожи на механические фигуры. На кукол. На зомби, бредущих к мертвому, темно алеющему закату.
      — Куда это мы бежим? — остановился я.
      — У вас, Саша, кажется, машина? — спросил Гостюшев.
      — Да. А в чем-таки дело?
      — Они обнаружили настоящего Смирнова-Сокольского.
      — Тьфу ты, черт!.. Ох, Орешко-Орешко, — ругнулся я.
      — У нас минут двадцать-тридцать, пока они обработают информацию…
      — Это кто? Служба безопасности?
      — Она-она, родная.
      — Хорошо работают, циклопы, — плюнул я на снег. — Только начал обживаться.
      — Саша, это очень серьезно.
      — Можно подумать? — спросил я. — Одну минуту.
      — Подумать-то можно…
      — Красиво, — вздохнул я полной грудью. — Лепота. А кто там бродит среди сосен?
      — Это санаторные… товарищи, — ответил Гостюшев. — Или господа!
      — На зомби похожие.
      — Кто-то из них и есть зомби. Только не подозревает.
      — Зомби на прогулке, — задумчиво проговорил я.
      — Зомби на прогулке, — эхом повторил мой товарищ.
      Солнце тонуло за черным, дальним лесом, малиновым пожарищем освещая облака. Тени удлинялись — мир изменялся. И не в лучшую сторону.
      — У нас какие шансы? — поинтересовался я.
      — Вы о чем, Саша? — испугался Гостюшев.
      Я объяснил, что проникнуть в Центр у нас не будет более никакой возможности. Во всяком случае, мне. И поэтому, ежели имеется хоть малейший шанс на победу, его надо использовать. Мой собеседник по прогулке взялся за голову: шанс — один против тысячи. Электронная система слежения, виртуальная система слежения, компьютерная система слежения…
      — На все эти е' системы у меня своя система, — сказал я.
      — Какая?
      — Самая надежная система из систем, — и ударил кулаком по своей ладони. — Это я сам!
      — Саша!
      — Толя!
      — Это безумие.
      — Надеюсь, связь с внешним миром имеется?
      — Да, но…
      — Тогда какие проблемы? Надо трубить чрезвычайный сбор.
      — Ооо! — снова взялся за голову мой товарищ.
      Все-таки она, научно-техническая интеллигенция, больше верит машинам, не человеку — Божьему, мать её природу так, творению. И в этом её, науки, принципиальное заблуждение. Человек — он и на созвездии Альтаир человек; и в Марианской впадине он то же самое; и в самой глубокой шахте имени XXI Партсъезда КПСС он самый человечный человек.
      Мы обсудили возможный план действий и, надышавшись морозцем, вернулись в подземный Академгородок. Туда, где нас не ждали. Или ждали. С нетерпением. Чтобы свернуть шею.
      Да, шанс на победу был. По словам Гостюшева, все управление Систем слежения находилось на Главном блокпосту. Устилая путь к нему трупами, мы, допустим, сможем переключить Системы на обслуживание самих себя. Есть такая возможность. По времени — на час. Но тем самым намертво блокируется зона «Гелио», превращаясь в бронированный банковский сейф. В супербанковское хранилище. Шифр которого неизвестен никому. Даже Господу Богу. А собрать пятерых солнцелюбов, входящих в эту зону и знающих по одной цифре, нереально. Вот такая замкнутая, хитрожопая система. Взрывать бессмысленно. И тут я вспомнил о Булыжнике, помнится, я о нем, товарище по нашей родной, зековской зоне, упоминал как-то. Был он медвежатником, но с интеллектуальным уклоном, то есть не только взрывами курочил сейфовую бронь, но и трудился пальчиками и головой. Никитин найдет Булыжника (в миру Иван Григорьевич Пулыжников), и все будет в порядке. В порядке? сомневался Гостюшев. И был прав: порядок только на кладбище. И то среди покойников.
      Вернувшись в подземелье, я первым делом решил посетить отчий блок-шесть. То есть зайти в свою временную обитель. К ужасу коллеги Гостюшева. Однако на такой подвиг у меня были свои уважительные причины. Мой боевой друг «стечкин» томился там, под стеночкой, в ожидании работы. Возникает закономерный вопрос: откуда шпаер? Могу ответить: я его нашел. (Шутка, конечно.) Просто друг «стечкин» случайно завалялся в моем кармане, выбрасывать в снег было жалко, пришлось проносить мимо всевозможных сторожей, используя медитацию, телепатию и удобную проходимость толстой, извините, кишки.
      Словом, соблюдая меры предосторожности, я проник в блок-комнату. У койки на коленях стоял человек, уткнувшись лицом в камень подушки. На полу валялись в беспорядке журналы. Было такое впечатление, что человек споткнулся и убился о подушку. Я осторожно приблизился к неудачнику. Он был мертв — пуля пробила шейные позвонки. Я чуть повернул голову потемненного и узнал Славу. И понял, что он оказался жертвой собственной педантичности. Он принес новые журнальные публикации по проблеме паранормальных явлений — и пал от банальной пули, приняв первый, подлый удар на себя. Вместо меня. Прости, Слава. Одно утешает, что его душа не корчилась в муках, а, вырвавшись из поврежденного тела, устремилась в светлую, свободную даль Мирового воздушного океана, где, быть может, обретет вечное успокоение.
      Я выцарапал «стечкина» из потайного местечка — начиналась война. И в ней, как это ни цинично звучит, я имел преимущество. Враг был убежден, что я молюсь вечности в блоке-шесть и, следовательно, не способен нанести вреда централизованному зомбированию нуждающихся в этом (по мнению земных божков) граждан.
      Я осмотрелся и вспомнил о клятых «светлячках». Пришлось вырвать эту светящуюся дрянь из чужого комбинезона и взять с собой, оставив свой датчик рядом с телесной оболочкой Славы.
      Я не стал пугать плохой новостью впечатлительного Гостюшева, который и без того находился в депрессивно-пассивном состоянии. Я взбодрил его словами о долге перед Отечеством, и мы поспешили прочь от опасного места.
      Пока нам везло: трудовой день заканчивался и научный люд разбрелся по своим боксам. Мы без проблем проникли в лабораторию, где коллега Гостюшев хранил трубку спутниковой связи. Через несколько минут мы обменивались энергичными мнениями о ситуации с внешним миром в лице Никитина и Орешко. Ор стоял такой, что Служба безопасности имела полное моральное право повязать нас как нарушителей сна дремлющей фауны и флоры. Я доказывал, что пришло время активных действий. Меня убеждали в обратном: рано, требуется более тщательная подготовка к Акции. Тогда я предупредил, что взорву все к такой-то матери!
      — Я ему взорву, я ему взорву! — доносился возмущенный голос полковника Орешко, который, вероятно, метался по кабинету в ожидании генеральского звания. — Я ему взорву, сукин он сын!
      — Никитин, передай полковнику, что он сам такой и что у меня есть электронно-виртуальная бомба, — пригрозил я. Глаза коллеги Гостюшева полезли на лоб от моих слов. — Будет маленький взрыв, как атомный. Тут рядом со мной товарищ, он подтверждает.
      — Да, — выдавил из себя ученый, ничего не понимающий.
      Короче говоря, консенсус, если выражаться мудозвонским языком политиканов, был найден. Мы с Гостюшевым прогрызаем ход к бронированной зоне «Гелио», а к нам на помощь идет подкрепление вместе с хакером и медвежатником. Веселая, знаете, такая гоп-компания.
      Когда мы закончили активные переговоры с внешним миром, мой коллега Гостюшев заплетающимся языком задал вопрос:
      — Саша, вы ещё живы?
      — А почему бы мне не жить? — удивился я.
      — Где ваш сенсор? — и указал на мою грудь: там темнела рваная рана комбинезона.
      — Потерял, — развел я руками.
      — Саша, отсутствие оного смерти подобно!
      — Я же предупреждал: я крепче любой системы, — улыбнулся и, решив не пугать больше своего товарища по общей борьбе, выудил из кармана «светлячок» цвета оранж.
      — О Господи, это откуда? — вскричал Гостюшев.
      — Оттуда, — отмахнулся я. — А что такое?
      — Такой сенсор дает возможность свободного прохода в секторы Б и В.
      — Ну и прекрасно, — сказал я. — Значит, не надо будет бегать нагишом и светиться новогодней елочкой.
      Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. (Эх, Слава-Слава!) Никто не знает своей судьбы, это правда. Даже я. Но предчувствие такое, что ночка ожидается тяжелая. Бессонная. Со смертельным исходом.
      Мы ждали условленного с внешним миром часа, когда можно нам начинать, и я от скуки развлекал своего утомленного напарника веселыми анекдотами. Например, про жен разных стран, когда муж застает их с любовником.
      Испанка. «Родриго, убей его, но не меня!»;
      Англичанка. «Милорд, вы не вовремя вошли»;
      Француженка. «Ну, что ж, Жан, ложись и ты…»;
      Еврейка. «Абрам, это ты? Кто же тогда со мной?»;
      Русская. «Иван, ей-Богу, последний раз. Только не по голове…».
      Или ещё такой анекдот. Ползут двое пьяных. «Ты меня уважаешь?» — «Нет. Я тобой горжусь».
      Мы так смеялись, что позабыли, где находимся. Что и говорить, даже перед расстрелом найдется место шутке. У тех, кто приводит приговор в исполнение.
      Напомнил нам о долге сигнал из космоса — мол, пора действовать, господа!
      Прогрызать дорогу нашим внешним боевым товарищам мы начали с промежуточного блокпоста между секторами А и Б.
      Два удара — два полноценных трупа. (Шутка.) Хотя удары были. Отключив двух бойцов Службы безопасности от текущих проблем, я оттащил их в вентиляционную шахту проветриться. Спуск по крутому желобу был произведен благополучно, без проблем.
      Проблемы возникли по дороге к общему блокпосту. К нам неосторожно прицепился боец СБ, требующий дополнительного допуска. Пришлось ему свернуть шею. К ужасу коллеги Гостюшева, который, видимо, по убеждениям был миротворец. Я развел руками: что делать? Если не мы, то нас; такая диалектика.
      Потом мы ворвались в помещение, похожее на телевизионную студию (если я верно представляю ее), с громким предупреждением всем лежать во избежание серьезных телесных повреждений. Понятно, что кричал только я и не столь изысканно:
      — Всем лежать, суки! Убью, падлы!
      Меня прекрасно поняли, и большинство операторов благоразумно выполнили просьбу, упав ниц, однако один из них решил проявить отвагу и доблесть. Наверное, он хотел получить на грудь орден Ленина или звезду Героя. Посмертно. А заработал пулю в лодыжку. Похоже, это был не его день.
      Затем, пока я заталкивал в дежурную комнатку-камеру неудачников в количестве шести человек, коллега Гостюшев, словно пианист в момент вдохновения, играл на клавишах Системы защиты. Судя по нагромождению аппаратуры и теле-, видеоэкранов с картинками любого, кажется, уголка Центра, можно утверждать, что это была тотальная слежка за научным людом.
      Люди, как рыбки в аквариуме, плавали на экранах, занимаясь каждый своим делом. Читали, писали, лежали, спали, играли в компьютеры, гоняли Дуньку Кулакову — то есть жизнь бурлила энергичным подземным ключом.
      — Еще немножко, — приговаривал Гостюшев у пульта. На большом экране мерцала многовитковая спираль, два конца которой близко подходили друг к другу. — Сейчас она, голубушка, должна соединиться. — С ловкостью иллюзиониста мой товарищ перебирал клавиатуру. — Есть контакт!
      На экране вспыхнул звездоподобный орнамент с пульсирующими точками. Я взглянул на часы — с начала Акции набежало пять минут сорок секунд. Неплохо для старта.
      Дальнейшие наши действия были так же стремительны и динамичны: я зачистил весь путь от зоны «Гелио» до первого блокпоста в секторе А, где находился лифт с выходом во внешний мир. Я работал аккуратно, стараясь не брать лишний грех на душу.
      …Встреча двух миров, внешнего и внутреннего, была скоротечна. Из кабины лифта гурьбой вывалилась группа боевиков в черных масках, человек восемь; с ними — Никитин и Резо, но без маскарада; между моими боевыми друзьями находился ещё один человек в шлепанцах на босу ногу, однако с пузатеньким саквояжем в руках. Булыжник, мать его, медвежатника, так! Оказывается, его вытащили из постели. Опять в зону? Ан нет — всюду родные лица-мусала. Какое это счастье! И пока мой друг по юрсам переживал, я предупредил Никитина, что а) у нас осталось пятьдесят минут; б) его люди должны дежурить у каждого блокпоста; в) уничтожать только тех, кто будет агрессивен, особое внимание обращать на носителей алых «светлячков»; г) вперед!
      Тренированным галопом наша группа помчалась по лабиринтам коридоров. Впереди, как знамя, мы несли нашего медвежатника в шлепанцах. По той причине, что у сейфа дыхание взломщика должно быть как у младенца. Несли Булыжника двое крепких ребят, в прошлом, наверное, штангисты-тяжеловесы. Бывший зек-милиционер переживал:
      — Ой, где это я, Александр? В аду, что ли?
      — Почти, Григорьич, — отвечал я. — Готовься вскрывать копилку. И за четверть часа.
      — Да я завсегда готов, — кряхтел мой старый друг. — Добежали бы только ребятки. Вроде как Олимпиада в трубе.
      Скоро цель была достигнута. Наша поредевшая группа оказалась у люкообразной стальной двери, похожей на вход в банковское хранилище.
      — Так-так! — заинтересовался господин Булыжник, спрыгнув с надежных чужих рук. — Современный батюшка Крупп!..
      — Пятнадцать минут, Григорьич, — решил напомнить я.
      — Попрошу! — энергичным жестом удалил меня и любопытствующую публику от места борьбы человека и машины. — Ну-с, по скачкам и тихой, - и, открыв мягкий потертый саквояж, принялся за работу.
      Я взглянул на циферблат — минутная стрелка бежала по кругу, и никакая сила не могла остановить этот вечный бег. Жаль.
      — У хакера полчаса, — сказал я. — Хватит?
      Никитин пожал плечами: полковник гарантировал высокопрофессиональную работу, а вот что получится?
      — А где этот хакер? — спросил я, точно выматерился.
      — Да рядом с Резо-Хулио. На корточках.
      И действительно, у стеночки сидел молодой человек педерастического толка в дурацкой маске и в камуфляжной форме десантника. Я уже было приблизился к нему, чтобы выдать для бодрости необходимые инструкции, как вдруг в глубине лабиринтов протрещали автоматные очереди.
      — О'е! — зарычал я и бросился к месту происшествия.
      Хотели как лучше, а получилось как всегда.
      Недотепа ученый, нарушив инструкцию сектора В, отправился к приятелю в сектор Б, чтобы обсудить с ним очередную мировую проблему, которая стукнула ему в голову среди ночи.
      На общую беду, его «светлячок» был цвета розового приморского заката и был он, человек, конечно, малость к тому же глуховат и слеповат. На приказ остановиться он не обратил внимания, поскольку вообще не воспринимал подобных команд. И получил два сквозных ранения в ляжки. Что привело его в крайнюю степень изумления.
      — Анатолий, — обращался он к Гостюшеву, — я не понимаю, это что, кровь? Моя кровь?
      Исполнительный малый, вскормленный кашей «Геркулес», виноватился, стащив маску. Добродушный такой, симпатичный убийца басил:
      — Я того… не хотел. Я ему кричу…
      — Арсен, ты дуб! — ругался Никитин. — Если не можешь отличить ученого от подлипал.
      — Я ему!.. А он прет, — обиженно басил боевик.
      — Вроде кость цела, — осматривал пострадавшего Никитин. — Робин Гуд хренов.
      — Так я ж! — страдал меткий стрелок. — Я ему!.. А он все одно прет!
      — Хватит! — зарычал Никитин и приказал удалить поврежденного ученого путем переноса его тела в его же обитель. Для оказания первой помощи. Медицинской.
      Разрешив неожиданную проблему, мы с Никитиным вернулись на передовой рубеж. И вовремя: бронированный люк медленно, но верно приоткрывался от нежно-садистских усилий Булыжника и товарищей в масках.
      — Дрянная ширма, - пыхтел медвежатник. — Прошу…
      — Мастер, Григорьич! — похвалил я его. — На пять минуток раньше…
      — На том и стоим, Сашок, — заскромничал Булыжник. Дурануть суку власть за вымя.
      Наша группа осторожно проникла в зону «Гелио». На удивление, это был небольшой, овальной формы отсек, похожий, повторюсь, на космический отсек орбитальной станции. Да, видимо, здесь находилась компьютерная Система управления по зомбированию биоиндивидуумов. Какое счастье, что я не имею отношения к наукам, а то бы, определенно, спятил от нагромождения ультрасовременной аппаратуры. По мне — проще заложить под это хозяйство несколько десятков тротиловых шашек да ка-а-ак!.. Нельзя. Народное, мать его, достояние.
      Пока я рассуждал, сколько потребуется взрывного вещества, чтобы шандарахнуть к такой-то матери всю эту фантастическо искусственную планету, мимо меня проскользнул хакер сомнительной сексуальной ориентации, оставив после себя терпкий запах духов. Этот запах был мне знаком. Определенно, знаком. На лица, цифры, голоса и запахи у меня память хорошая. Странно. Хотя чему тут удивляться? Импортная парфюмерия широко летает нынче по стране.
      Тем временем хакер занял место за пультом Управления и принялся совершать лишь ему одному известные манипуляции. Со сноровкой шулера в казино Монте-Карло или Москвы.
      Никитин жестом показал, что присутствие публики излишне. И верно: мы топтались, как кони перед забегом вокруг экватора.
      Группа отступила на заранее подготовленные позиции, а проще говоря, вывалилась в коридор. Здесь мы ещё раз обсудили наши действия. Пока все катилось подозрительно отлично, исключая недоразумение с ученым-недотепой. Однако вина наша была минимальна. Не надо шляться где попало во время путчей, переворотов, мятежей и революций. Можно получить пулю в ляжки. И выше.
      Затем я, Никитин, Гостюшев и примкнувший к нам Иван Григорьевич Пулыжников прошли по подземным лабиринтам, проверяя обстановку и посты с нашими силами самообороны. Все опять было подозрительно прекрасно. Как в том анекдоте. Сидят в подъезде два киллера. «Клиента» все нет и нет. «Слушай, — говорит один киллер другому, — я уже беспокоюсь. Вдруг с ним что-то случилось?»
      Когда мы снова возвращались к зоне «Гелио», Булыжник потянул меня за рукав и со скромной учтивостью поинтересовался, нет ли где ещё работенки. Для него. Он, конечно, готов трудиться ради голой идеи, но дома любимая жена-стерва и детишки на полатях мацают ручонками воздух в поисках заморских арахисов в шоколаде, мать их, капиталистов, так!
      Я прекрасно понял старого друга по нарам. И даже прослезился. Образ несчастных детей замутил мой доселе ясный разум. Я потянул за рукав коллегу Гостюшева и поинтересовался с любезной учтивостью: а где находится кабинет уважаемого академика Ладынина Л.Л.? К нашему удивительному везению, кабинет был расположен рядом с «Гелио». И это правильно: зачем богу ЛЛЛ плутать по лабиринтам подземелья? Можно заблудиться навсегда, нанеся вред отечественной научно-популярной мысли о том, что жизнь на планете Земля возникла где-то там, за млечными путями космоса.
      Признаюсь, Никитин был против нашей самодеятельности. Равно как и коллега Гостюшев. Они не понимали, что импровизацией можно добиться больших успехов, чем многократно обдуманным, банальным планом. И потом, несчастные дети. Без шоколадного детства на арахисовом поле жизни.
      Словом, я настоял на своем. А это я умею делать, моментально превращаясь в недоумка, не принимающего разумных доводов. Тем более я люблю ходить в гости. Без приглашения. Можно вволю наблатоваться и кое-что наблындить. Перевожу для тех, кто ещё не успел побывать за паутинкой: можно завести полезные знакомства и кое-что проверить.
      Кабинет академика невнятных наук был похож на своего хозяина: член партии, но демократ в душе, строг, но вальяжен, официален, но дружеская улыбка ломает губы. Ну и так далее. Кабинет также был наполнен компьютерной техникой и прочими наукообразными, техническими новшествами. На стенах яркими пятнами цвели абстракционистские полотна. Видимо, для настроения и улучшения потенции. Под одной из таких абстрактно-идеалистических картин господин Булыжник нанюхал сейф. Пренебрежительно сплюнув на себя, он сказал:
      — Ну, это, Сашок, из фанеры. Сейчас мы этот гробик враз! — И вытащил из саквояжа фомку. — Ох, Сашок, была бы тут зеленая фанера или хоть тити-мити, - и налег на орудие производства, — да чую, шнифер голый, как баба в бане!
      И при последних словах что-то выразительно хрустнуло; мне показалось, что кости моего друга; нет, это был хруст ломкого сейфового замка. Действительно, шнифер оказался декоративной игрушкой для папы-лоха ЛЛЛ.
      — Ну, что нам Боженька прислал? — И любопытный гражданин Пулыжников тиснул свое фото в настенную камеру. — Е', Сашок! Кажись, долляры? — В его руках вспухла пачечка импортных ассигнаций. — Не фальшивые, чай? — Принялся смотреть на свет. — Вроде с полосочками?
      — А в клеточку нет? — Я тоже поинтересовался содержимым слабобронированного ящика.
      — Сашок, там более ничего, — отмахнулся Булыжник. — Мы эту зелень делим или как?
      — Все твое, родной, — успокоил товарища, который ошибся: в сейфе находились компьютерные лазерные дискеты. Их было пять — пять фанер с неведомой пока мне информацией, способной, быть может, взорвать, к чертовой матери, весь наш провинциально убогий шарик. А быть может, на этих дискетах были записаны лазерным лучом детские игры — стрелялки, догонялки, пугалки и сексораздевалки? Этого пока никто не знал. Но что-что, а эта проблема была решаемая. В спокойной обстановке. В кругу друзей и близких.
      — Ты чего, Сашко, задумался, как жунг? — насторожился Пулыжников. Если надо, делим зелень.
      — Григорьич, не утомляй. — Я взглянул на часы.
      — Дергаем?
      — Пора, мой друг, пора, — задумчиво проговорил я, осматривая кабинет. Он был удобен во всех отношениях, в том числе и для душевных бесед.
      — Тики-так, — сказал медвежатник, поправляя экзотическое полотно, скрывающее сейф для домашних пирожков. — Лепота, мать ее!
      — Пошли, ценитель живописи…
      — Ох, Александр, а был у меня талант ко всякому малярству, ох, был!
      Я успокоил старого друга тем, что художников, мастеров кисти, до черта, а таких, как он, мастеров фомки, раз-два, и обчелся. На наших-то просторах Родины.
      — Это точно, — был вынужден согласиться со мной несостоявшийся Шишкин-Брюллов-Суриков.
      Вернувшись к зоне «Гелио», мы обнаружили нервничающего Никитина.
      — У нас проблемы, братцы.
      — Какие?
      — Хакер заканчивает это самое перепр… препр… тьфу… перепрограммирование, но нужно заблокировать потом люк, — объяснил Никитин. — Хотя бы на час, чтобы новая программа сработала, а затем пойдет вирус… По всей системе…
      — Бррр, — проговорил я и выразительно посмотрел на Булыжника.
      — Нет проблем, Сашок! Закупорим коробочку, — пожал он плечами. Навсегда.
      Мы с Никитиным одобрительно хмыкнули; я передал ему дискеты и предупредил: только в руки полковника Орешко.
      — Так сам? — удивился Никитин.
      — У меня дельце осталось, — ответил я. — Личное. — И постучал по стеклу часов. — Две минуты у хакера…
      И, словно услышав мое предупреждение, из зоны «Гелио» выскользнула вышеупомянутая личность; жестом показала, что все в полном порядке. И снова терпкий парфюмерный запах встревожил меня. Но гражданин Пулыжников отвлек от загадочной, камуфляжной, сексуально неверно ориентированной фигуры хакера. (Кстати, что за слово? Чахоточно-отхаркивающее.)
      Приняв от господина Булыжника свинцовую примочку, я крикнул, чтобы группа двигалась на выход, мы её догоним. Группа загалопировала прочь, а мы, два бывших зека, остались у огромного шнифера.
      — Что это, Григорьич? — поинтересовался я тем, что держал в руках.
      — Магнит, Сашка, — перебирал он цифровой шифр на люке толщиной в метр сверхпрочной стали. — Сейчас мы его причмокнем… Дай-ка!.. И не одно чмо с электроникой не возьмет кода.
      — Ну ты, Ваня, голова! — восхитился я.
      — А то! — был вполне серьезен. — Фирменный знак Булыжника — это его булыжник! — И влепил магнитную чушку рядом с цифровым шифром. — Навсегда. Открою или я, или бомба с автогеном. Но это на неделю, чтобы сделать по шлифту.
      На этой пессимистически-оптимистической ноте мы защелкнули замок люка до лучших времен и поспешили за группой товарищей. Оставалось семь минут времени достаточно на благополучный уход из подземелья, но я-то решил задержаться, записавшись на личный прием к товарищу Ладынину. (Он же Латынин? Он же Доспехов?) Не знаю. Такие проблемы решаются именно на приемах по личным вопросам. В полночь. Когда люди разговорчивы, как дети, и доверчивы, как звери.