Путь империи

Сами испытания оказались очень интересными. Сначала три танка, оснащенные лазерами, заняли позицию и прицелились. Они очень точно и эффективно поражали как стационарные цели, расположенные в дальнем конце полигона, так и подвижные мишени — беспилотные установки на магнитной подвеске. Тем не менее, группе людей, возглавляемых Агилерой, удалось подкрасться с флангов и, как и предсказывалось, помешать им при помощи дыма, крошечных алюминиевых полосок и охапок сухой травы.

После этого заняли позицию другие три танка — со старомодными кинетическими орудиями, но также на магнитной подвеске. Точность попадания у этих орудий, безусловно, была ниже, чем у лазеров. Порой приходилось сделать несколько пробных выстрелов — «пристреляться», как говорил Агилера, — чтобы попасть в цель. Кроме того, отдача при стрельбе была более чем заметной, и магнитные приводы не всегда могли удержать машину на месте. Наконец, цели не превращались в пыль, а разлетались на множество мелких неровных осколков, а некоторые части мишени порой оставались нетронутыми.

После испытаний все шесть танков выстроились перед наблюдательной вышкой. Люки с лязгом распахнулись, люди — мокрые, точно после купания, — вылезли и выжидающе уставились на Эйлле, который облокотился на перила. Но что можно было сказать? Сначала стоило бы поговорить с Яутом и сравнить впечатления. В любом случае, это давало повод для размышлений. Для очень серьезных размышлений. Однако в одном Агилера был прав: вооружение джао действительно теряет в атмосфере часть своих преимуществ.

Проблема заключается в другом: к каким бы выводам Эй не придет в итоге, убедить Губернатора Земли в необходимости смены курса будет крайне трудно. Оппак кринну ава Нарво считался лучшим в предыдущем поколении своего кочена — намт камити, «чистейшей водой».

* * *

Талли замешкался на нижнем этаже наблюдательной вышки. От жары голова шла кругом, к тому же он, похоже, простудился. Мозг словно превратился в пульсирующий ком, к горлу подступала тошнота. Испытания закончились, Эйлле и водитель спустились по лестнице, и Яут бросил на него красноречивый взгляд: «Поторопись, или твоя голова превратится в погремушку».

Головокружение усилилось, москиты жужжали и лезли прямо в уши. Талли попытался отогнать их, но жужжание становилось все громче. Ровная спина Яута, буквально излучающая неодобрение, удалялась. Талли попытался идти, потом расстояние между ними еще увеличилось, и локатор наградил его очередным разрядом. Рубашка пропиталась потом и прилипла к коже. Чертовы «пушистики», им-то хоть бы что! Еще в лагере Сопротивления в Скалистых горах он слышал, что так же спокойно джао переносят холод. Теперь он знал, почему: те, кто создавал их с помощью биоинженерных технологий, позаботились об этом. Но должны же у них быть хоть какие-то слабости! Если бы только выяснить… Это знание с лихвой окупило бы все его страдания — и прошлые, и будущие.

Внезапно Талли стало хуже. Эх, парень… Похоже, ты не на шутку разболелся. Перед глазами поплыло, Талли судорожно вцепился в металлические перила, уже нагретые ярким утренним солнцем, и попытался сфокусировать взгляд. Потом нога соскользнула, и он тяжело приземлился на лестницу. Подняться Талли уже не смог. Он беспомощно сидел, щурясь на безжалостно палящее солнце. Яркий свет проникал сквозь веки и, казалось, прожигал дыру до самой глубины мозга.

— Талли? — послышался чей-то голос. — Вставай скорее, пока…

Знакомый разряд заставил его тело забиться в судорогах. Талли скорчился, словно это могло ослабить боль, но она была еще сильнее, чем в прошлый раз.

— Талли, вставай, черт тебя подери!!!

Ступеньки ритмично задрожали. Потом сильные руки рывком приподняли Талли и поставили на ноги.

Он заставил себя разлепить веки, заморгал, и в калейдоскопе размытых пятен на миг мелькнуло морщинистое лицо Дгилеры. Пальцы техника впились в его плечи.

— Ты что, хочешь, чтобы тебе мозги поджарили? Давай, шевелись!

Но ноги не слушались, а по всему телу как будто носилась молния, отражаясь от костей и суставов, нейронов, кожи… Потом ему показалось, что он сам стал этой молнией… что она превратила его во что-то иное, позволив постичь некую важную истину, чего ему до сих пор не удавалось.

— Выключите эту хрень! — заорал Агилера, а потом грубо взвалил Талли на плечо и неуклюже затопал вниз по ступенькам. Бум, бум, бум… Словно кто-то вколачивал гвозди в череп. Теперь при каждом разряде доставалось им обоим, и Талли чувствовал, как Агилера вздрагивает вместе с ним и шипит от боли.

— Да выключите же ее, мать вашу! Вы его сейчас угробите!

Время замерло, и он уже не чувствовал ничего, кроме ослепляющей, оглушающей, запредельной боли, которая пульсировала в каждом нерве. В следующий миг он обнаружил, что почему-то лежит на спине, а яркое солнце обжигает лицо. Талли попытался поднять руку, чтобы защитить глаза, но не смог.

— Какой вам прок от трупа?! — голос Агилеры доносился словно сквозь слой ваты.

— Тебя это не касается, — резко ответил Яут. — Этот человек на службе у Субкоменданта и должен пройти необходимое обучение.

— Да к черту ваше обучение!

Ох, ничего себе! Этот соглашатель осмеливается дерзить фрагте!

— Нельзя обращаться с человеком, как с пойманным животным. Если вам так надо его убить — убейте, но не нужно пытать его. Даже джао не опускаются до подобного.

— Ты так думаешь? — сказал Яут, и в этих словах Талли почудилось что-то смертоносное — словно в безобидном кусте затаилась змея, готовая к атаке.

— Зат… кнись, — пробормотал он, пытаясь махнуть в сторону Агилеры. — Если мне будет нужно, чтобы кто-то… за меня вступился, я… — в глазах у него вновь потемнело, и он остался один на один с болью. — Я сам с этим прекрасно справлюсь… твою мать. Только не дождетесь. Не перед этими ублюдками.

Молния исчезла. Однако Талли все еще чувствовал ее отголоски в каждой клетке своего тела — словно огненные пятна, которые плавают перед глазами после того, как посмотришь на яркий свет. Руки и ноги непроизвольно подергивались, а во рту было солоно от крови. Похоже, он прикусил язык и сам того не заметил.

— Он так ничему и не научился, — произнес Яут на своем родном языке. — В самом деле, мне уже начинает казаться, что он не способен учиться. Он завяз в своих прежних переживаниях, и его уже невозможно перевоспитать.

— Меня не столько интересует обучение, сколько причины такого поведения, — ответил Эйлле. — Если я смогу понять их, то буду знать о людях все.

Талли слабо засмеялся. Его голова перекатывалась в песке то вправо, то влево.

— Зачем он это делает? — спросил Яут.

— Не зачем, а почему, — отозвался Агилера. — Он вообще не понимает, что делает. Он находится в полубессознательном состоянии.

Я все прекрасно понимаю, хотел сказать Талли. Я смеюсь, потому что все это чертовски смешно. Потому что ты, чертов соглашатель, — единственный, кто вступился за меня перед этими меховыми шариками.

Но распухший, прокушенный язык не слушался. Его веки затрепетали, и он погрузился в прохладную тишину.

— Я представить себе не мог, что они так легко заболевают, — озабоченно проговорил Эйлле. Они уже вернулись на квартиру, а Талли так и не пришел в себя.

— Я тоже не знал, — ответил Яут. — Но в каком-то смысле они крепче, чем кажутся. По крайней мере, этот. Если бы джао получил такой сильный разряд, он был бы едва жив.

Агилера остался с ними. Эйлле и Яут наблюдали за тем, как он ухаживает за своим соплеменником, и не понимали, чем объяснить такую преданность.

— Он из твоего кочена? — спросил Эйлле, глядя, как Агилера обтирает лицо Талли. — Поэтому ты так о нем заботишься?

— Кочен — это что-то вроде клана, так? — Агилера прополоскал тряпку в тазике с прохладной водой и обернулся. Коричневые сердцевины его глаз в полумраке комнаты казались черными, почти как у джао.

— Да… «клан» — пожалуй, подходящее слово. Если я правильно тебя понимаю.

— Большинство из нас ни к каким кланам не относится, — сказал Агилера. — Раньше у американцев было что-то похожее — мы называем это «большая семья». Часть членов такой семьи могла жить в одном конце страны, часть в другом… Но после Завоевания от инфраструктуры почти ничего не осталось, с транспортом стало плохо. И вообще людям стало не до того, чтобы поддерживать отношения с родственниками… — он отложил тряпку и встал. — Вот я, например, понятия не имею, что случилось со всеми моими двоюродными братьями, сестрами, тетками и дядьками после того, как вы разбомбили Чикаго.

— Но, — вмешался Яут, — если он не из твоего кочена, какая тебе разница, будет ли он жить или умрет?

Лицо Агилеры застыло. Он снова сел, сплел пальцы в замок и некоторое время рассматривал их.

— Я не могу этого объяснить, — сказал он наконец. — У вас мозги иначе устроены.

Эйлле подошел ближе, бархатистый пух на его голове встопорщился.

— Попробуй, — сказал он. — Я хочу понять.

Глаза Агилеры сузились, взгляд скользнул по потолку, словно там был прилеплен конспект доклада.

— В каком-то смысле люди — действительно клан… ну, или кочен. Все люди, я имею в виду. Мы все друг другу как бы дальние родственники, поэтому каждый из нас должен помогать другим, даже если он не испытывает к ним симпатии и не одобряет их поведение. Обязаны сохранять жизнь, если это возможно. Поступать иначе считается… безнравственным.

Последнее слово он произнес по-английски.

— Мне не знакомо слово «безнравственный», — сказал Эйлле.

Агилера снова намочил тряпку и слегка отжал.

— Сомневаюсь, что смогу объяснить. Вы, джао…

— Продолжай! — перебил Эйлле. Конечно, люди не знают Языка тела, но поза «решимость-и-поиск» получилась сама собой. — Ты будешь пробовать, пока я не пойму.

Талли пошевелился на подстилке на полу, что-то пробормотал и снова замер. Агилера провел рукой по своим пегим волосам и внезапно принял позу, которую Эйлле понял сразу, хотя у джао она выглядит иначе: «усталость».

— Пожалуй, лучше я пойду, сэр, — он покачал головой и встал.

— Нет, — сказал Эйлле. — Объясни мне смысл слова «безнравственный».

Агилера вытянулся, его взгляд был направлен куда-то вдаль.

— Оно происходит от слова «нравственность», которое означает правильное поведение, сэр. «Безнравственно» значит «неправильно» — так, как ни один порядочный человек никогда не поступит. Люди считают убийство безнравственным поступком, если только оно не было совершено для того, чтобы защитить себя, свою семью или страну. Разумеется, есть люди, которые нарушают этот запрет, но таких людей называют преступниками. И все их ненавидят. А еще нравственно помогать тем, кому плохо. Честно говоря, мне Талли не очень нравится — уж больно он задирает нос. Но он человек, поэтому я несу за него ответственность, как если бы он был моим братом… — он отсалютовал. — С вашего позволения, я бы хотел пойти домой. Я не виделся со своей семьей почти неделю.

— Иди, — ответил Эйлле. — Ты предоставил мне достаточно пищи для размышлений.

Когда за спиной Агилеры сомкнулось дверное поле, Яут нахмурился и повернулся к своему подопечному. Положение его ушей означало «озабочен-ухудшением-сиуации».

— Ну вот, — сказал он. — Теперь ты знаешь. Они верят в единство, которого не может быть, и путают честь в отношениях между коченами с этим оллнэт, которое называют «нравственность». У них все поставлено с ног на голову. По нашим стандартам их всех можно считать безумными.

— Так и в самом деле может показаться, — отозвался Эйлле.

— Ты действительно считаешь, что существует способ с ними объединиться?

— Не знаю. Но попытаюсь его найти.

Эйлле решил ничего больше не говорить — пока. Нечто в глубине его сознания наконец-то начало принимать очертания, но эти очертания были еще слишком расплывчатыми. Кроме того, при всех своих достоинствах, Яут — все-таки фрагта. Он не обучен восприятию новых идей и не склонен к этому. Так что не стоит его торопить, чтобы не спровоцировать ссору.

Потому что Яут неправ. А если и прав, то лишь наполовину. Да, по стандартам джао люди и в самом деле безумны. Но Яут забыл, что нельзя мерить всех одной меркой. Главное — не стандарты, а их наличие. А также способность и желание им следовать.

Теперь, оглядываясь назад после беседы с Агилерой, он лучше понимал то чувство единства между ними, которое ощутил во время встречи с людьми-ветеранами. Пожалуй, это чувство возникло даже у Талли, хотя он почти не принимал участия в разговоре и считал их поведение недостойным соглашательством. И это было очень показательным. Как и то, что Агилера счел своим долгом оказать помощь и поддержку Талли, хотя этот поступок казался совершенно нелогичным.

Если попытаться объяснить это Яуту, он просто придет в ярость. Значит, надо подождать. Всему свое время. Для джао считать стремление к единству недостойным поведением эквивалентно преступлению. Вот оно, проклятие любого фрагты. Но в отношении людей…

Все гораздо сложнее. Эйлле ни на миг не сомневался, что еще не до конца разобрался в ситуации. Возможно, он вообще никогда не сможет в ней разобраться. Но одно было ясно: во время того разговора очень многое разделяло Талли и бывших солдат. Очень многое разделяло Агилеру и Талли. Пожалуй, такие барьеры неизбежны, если твое мышление столь прямолинейно. И тем не менее, все их поступки были продиктованы понятиями чести.

Честь — это основа основ и начало начал. Таков был первый урок, преподанный ему наставниками коченаты. Первый и самый главный. Честь — фундамент, на котором строится здание, именуемое единством. Не будет фундамента — и здание рухнет от малейшего толчка.

И на этой планете честь действительно была основой всего. Да, у людей очень странные понятия о чести. Жесткие, грубые, порой нелепые, как груда колючих прутьев. Но это была головоломка, которую было необходимо решить, а ее объявили бессмыслицей.

Но если есть честь, он, Эйлле кринну ава Плутрак, сможет воздвигнуть здание.

Однако с наступлением следующего планетного цикла выяснилось, что с возведением здания придется повременить. Губернатор Оппак кринну ава Нарво назначил прием в своем столичном дворце в честь недавно прибывшего отпрыска Плут-рака. Столица называлась Оклахома.

Разумеется, это была великая честь. Но и большая опасность. Из глубины поднималось морское чудовище — соперничество между коченами. Чудовище коварное, которое сперва показывает хребет, и лишь затем — пасть.

Часть 2

ЧЕСТЬ ОДНОГО, ЧЕСТЬ ВСЕХ

Получив известие о приеме, который Губернатор устроил в честь Эйлле, главный агент Своры Эбезона на Земле опечалился — правда, лишь на миг. Неплохо было бы там побывать. В качестве «жучка», как сказал бы на его месте человек. У людей есть множество очень милых образных выражений.

Но, увы, это невозможно. Во-первых, как и следовало ожидать, ему никто не прислал приглашения. А во-вторых, еще не пришло время войти в основное течение событий.

Он — всего-навсего наблюдатель, простой советник Круга Стратегов и должен таковым оставаться. По крайней мере, пока.

И все-таки жаль. Можно не сомневаться, он получил бы большое удовольствие от присутствия на этом рауте. Первые донесения из Паскагулы показались многообещающими. Кроме того, вот уже двадцать лет агент Своры пристально наблюдал за Оппаком кринну ава Нарво. И успел проникнуться к Губернатору глубочайшим презрением. И похоже, впервые за двадцать лет Оппаку предстоит…

Встретить соперника? Нет, все гораздо серьезнее.

У людей есть очень удачное выражение…

Ну конечно. Поймать тигра за хвост.

Глава 11

Кэтлин только что вышла из транспорта джао. Она стояла посреди залитой солнцем термакадамовой взлетно-посадочной площадки, и смотрела на запад, на пыльную равнину Оклахомы, которая тянулась до самого горизонта. Приглашение пришло два дня назад. «Приглашение»… Ей попросту приказали явиться, а ее родителям — нет; можно себе представить, что они сейчас чувствуют. Если все сложится удачно, она переживет этот прием, как переживают бомбардировку — притаившись и не высовываясь. И самое позднее завтра вернется в колледж. Не исключено, что Губернатор Оппак вообще ее не заметит.

Хуже было другое. Профессор Кинси тоже получил «приглашение». Зачем он понадобился Губернатору? Сам Кинси клялся и божился, что не приложил для этого никаких усилий, просто очень хотел туда попасть. Кэтлин решила поверить.

Скорее всего, это постаралась Банле. Телохранительница вбила себе в голову, что Кинси был для девушки кем-то вроде фрагты. Конечно, такого бестолкового фрагту надо было поискать, но чего ждать от людей?

Однако джао, несмотря на всю свою хваленую «прямоту», в которой совершенно отказывают людям, лицемерят похуже Борджиа и Макиавелли. И пример тому — этот прием в честь ава Плутрака. На первый взгляд, Губернатор просто желает выразить уважение и почтение новому Субкоменданту. Но за этим скрывается конфликт между кланами. Мы так счастливы видеть вас, наш дорогой враг, что готовы задушить в объятьях.

К несчастью, Губернатор Оппак решил, что декорациям этого спектакля не хватает такой милой детали, как Кэтлин. А в качестве дополнительного штриха решил добавить Кинси, что было еще большим несчастьем. Ей и так предстояло пройти по краю пропасти. А с ним…

Кэтлин почувствовала, что внутри все сжимается. Безусловно, профессор — любезный и доброжелательный человек, блестящий специалист… Но даже коллеги поражались, насколько он не умеет вести себя в обществе. Например, он вполне мог на похоронах жены своего сотрудника — кажется, такой случай в самом деле имел место — спросить прямо после завершения церемонии: «Ну, как успехи?»

Насколько Кэтлин помнила по своим прошлым визитам, здешние места напоминали бы пустыню — плоско и жарко если бы не повышенная влажность. Сейчас был конец августа и влажный раскаленный воздух казался таким густым, что им было почти невозможно дышать после относительной прохлады Мичигана.

Вряд ли люди, выбирая место для новой столицы Соединенных Штатов — вернее, того, что когда-то было Соединенными Штатами, — рассматривали бы Оклахому даже в качестве возможного варианта. Равно как и джао — они слишком любили море. Но Губернатор, скорее всего, исходил из более простых соображений. Оклахома-сити была самым центральным городом Северной Америки.

Кэтлин обернулась и посмотрела на своего научного руководителя. Профессор Кинси, весь сияющий, как новенький доллар, любовался пейзажем. Он испытывал по поводу предстоящего мероприятия столько же опасений, сколько ребенок по поводу рождества.

На трапе появилась Банле. Впереди, с багажом, шел человек-стюард. Крепкая, одетая в темно-синие штаны характерного кроя, перепоясанная темно-синей портупеей им в тон, она казалась такой же невозмутимой, как всегда, и совершенно не страдала от жары. Кэтлин поймала себя на том, что рассматривает лицо своей телохранительницы. Джао придавали особое значение окрасу на лице — ваи камити, лицевому рисунку — который считался знаком принадлежности к определенному кочену. У Банле по щекам проходили темные полосы, но вокруг глаз — мерцающих, иззелена-черных — пух оставался золотистым. Как-то она обмолвилась, что такой же рисунок у большинства отпрысков ее кочена. Это было единственное, что она рассказала о своем происхождении — за все двадцать лет их совместного пребывания.

— Машина, на которой мы доберемся до дворца Губернатора, должна ждать где-то поблизости, — произнесла Банле, тщательно сохраняя нейтральную позу.

Кэтлин неплохо разбиралась в «Языке тела» — общепринятых позах, при помощи которых джао выражали свои чувства, — поэтому ее телохранительнице приходилось потрудиться, чтобы избегать разоблачения. Это непрерывное состязание продолжалось столько, сколько Кэтлин себя помнила.

В таком порядке они и вошли в терминал: стюард, за ним Кэтлин и профессор Кинси и последней — Банле. Здесь было шумно и людно — именно людно. Кэтлин старалась не обращать внимания на удивленные взгляды: очевидно, люди в сопровождении джао были здесь редкостью. То, что Банле — не просто телохранитель, должно было стать ясно каждому, у кого еще оставалось хотя бы капля здравого смысла: самым почетным считалось место в конце процессии, и джао, обладающие высоким статусом, всегда шли замыкающими. Банле строго следила за тем, чтобы Кэтлин соблюдала это правило.

Машину действительно подали — черный человеческий автомобиль, оснащенный магнитной подвеской, которая позволяла не беспокоиться по поводу состояния дорог. Кэтлин забралась внутрь, на середину кожаного сиденья, и с удовольствием отметила, что машина оборудована кондиционером для спасения от жары, которая в конце лета становилась невыносимой. Значит, на этот раз Кэтлин здесь все-таки, скорее, в качестве гостьи, чем заложницы. Может быть, все в итоге окажется не так скверно.

Машину вел человек, кабину от салона отделял толстый слой матового стекла. Откинувшись на спинку сидения, Кэтлин следила, как город проплывает мимо. Район аэропорта явно считался престижным. Жилые дома соседствовали с небольшими магазинчиками и чаще всего выглядели ухоженными. Однако вскоре картина изменилась. За окном мелькали разбитые ржавые корпуса автомобилей, среди которых копошились бездомные дети с раздутыми животами и тонкими, как спички, ручками и ножками. Кэтлин видела, как они посмотрели вслед ее огромной черной машине, которая бесшумно проехала мимо, обдав их облачком легкой пыли. Один из них держал в руке осколок бетона, и Кэтлин отчетливо видела, как пальцы малыша сжались.

Ходят ли они в школу? Чем занимаются их родители — ковыряются в земле на убогих делянках, которые есть почти в каждом дворе? Получают ли они какую-нибудь медицинскую помощь? Что с ними станет? Ее отец пытался изыскать средства на нужды таких, как они, но джао не считали необходимым заботиться о тех, кого считали «бесполезными». Этот термин включал все и всех, чья полезность не была очевидна. Возможно, кто-то из этих голодных беспризорников на которых трудно было смотреть без боли, мог принести пользу. Но джао это мало интересовало.

Большинство мостов и скоростных путепроводов в этой части города так и не были восстановлены и напоминали торчащие из земли скелеты динозавров. Отдельные позвонки-секции выпали и разбились. Кэтлин вспомнила старые видеозаписи, которые когда-то просматривала. До вторжения джао жизнь была совсем иной. Машины, увеселительные заведения, книжные магазины, кинотеатры, всевозможные спортивные и электронные игры…

— … и серия опросов, — произнес профессор Кинси. Оказывается, он что-то ей говорит, а она даже не слышала!

Кэтлин сделала над собой усилие и отвернулась от окна.

— Вы уверены, что джао согласятся открыто рассказывать о самих себе во время приема?

— Если я правильно выражу просьбу — да, — профессор прищурил свои карие глаза, снял очки и тщательно протер. — Нужно только их убедить, что конечный результат принесет пользу не только нам, но и им. Джао такие практичные.

— Они не станут с вами болтать, — внезапно произнесла Банле. Гладкая золотистая голова повернулась, обсидиановые глаза посмотрели на людей. — Они не расскажут ни о себе, ни о том, что произошло в прошлом. Интересно лишь то, что происходит сейчас. То, что происходило во время сражений прошлого — неинтересно. Мы сделаем так, чтобы Земля принесла пользу во время будущих сражений, и больше вам ничего не надо знать.

Кэтлин почувствовала, что по затылку пробегают мурашки.

— Ты говоришь о войне с Экхат?

— Что вы можете о ней рассказать? — оживился профессор, подаваясь вперед. — В общественных архивах нет практически никакой информации…

— Такие, как вы, никогда не встретятся с Экхат, — ответила Банле. — Когда они придут, — а это обязательно произойдет, — сражение будет проходить в космосе. И скорее всего, вы будете мертвы еще до того, как оно завершится. Как и все, кто останется на планете. Так что вам незачем беспокоиться.

— Тем не менее, — Кинси явно не ожидал такой отповеди, но не сдавался. — Мне интересно.

И он покосился на Кэтлин.

— Я не уполномочена предоставлять такого рода информацию, — отрезала Банле и устремила взгляд в окно. Кэтлин отметила, что плечи телохранительницы характерным образом напряглись — признак беспокойства. — Вам придется обратиться в более высокие инстанции.

Например, к Губернатору Земли. Кэтлин поняла, что не испытывает ни малейшего желания снова с ним встретиться. Ее отец тоже терпеть не может Оппака, хотя и вынужден работать под его началом. По большому счету, Бен Стокуэлл согласился принять пост президента лишь для того, чтобы спасти свою семью и попытаться облегчить участь людей. Например, он убедил джао выделить хотя бы какие-то средства на восстановление штатов Иллинойс, Техас, Луизиана и Вирджиния, которые сильнее остальных пострадали во время войны. Ему все еще удавалось удержать инопланетян от метеоритной бомбардировки горных районов, где предположительно скрывались последние группировки Сопротивления.

Внезапно машина повернула и притормозила перед огромными воротами. Один из охранников-джао махнул рукой, автомобиль проехал на аллею. Ровные ряды деревьев отбрасывали густую тень, а за деревьями пестрели бегонии. Целое море — розовые, белые, красные… При взгляде на этот живой ковер начинало рябить в глазах. Странно. Обычно джао не питали склонности к декоративному садоводству. Нет, чувство прекрасного было отнюдь им не чуждо, но прекрасное должно было быть еще и полезным. О красоте говорили в связи либо с манерой поведения — это касалось, например, «Языка тела», — либо с такими «практичными» искусствами, как архитектура и дизайн. Интересно, кто санкционировал это впечатляющее шоу.

Когда-то здесь жили люди. Однако тех, кто уцелел во время войны, давно переселили в другие районы, и зеленые поля раскинулись вправо и влево до самого горизонта. В конце бульвара возвышался дворец. Он казался оплавленной глыбой квантового кристаллина, чернеющей на фоне безоблачного неба. Ни одной прямой линии, ни одного угла — типичный образчик архитектуры джао.

Прищурившись Банле разглядывала все это великолепие, и ее тело понемногу принимало позу «потрясение-и-негодование».

Кэтлин с трудом сдержала улыбку и подвинулась вперед, чтобы выглядывать из-за плеча телохранительницы. Кажется, она почти слышала мысли Банле. Бесполезная растрата сил и средств. Бесполезное использование территории и рабочей силы. Неужели дух Губернатора пребывает в упадке?

Машина затормозила перед дворцом, и человек-служитель в ливрее, стоявший у стены, подбежал и распахнул дверцу. Чем дальше, тем удивительнее. Джао считали этот человеческий обычай нелепым. Подобный жест не воспринимался ими как способ выказать уважение — напротив, его могли счесть оскорблением.

Правда, не исключено, что этого служителя наняли специально для приема, как знак любезности к человеческим гостям. Но нет, вряд ли. Губернатор Оппак, мягко говоря, не отличался предупредительностью в отношении людей. И уж точно не стал бы проявлять ее столь открыто, одевая служителя в цвета своего кочена.

Может быть, Оппак решил обзавестись человеческими привычками?

Кэтлин вышла из машины, щурясь от жаркого солнца. Здесь уже не было никаких бесполезных цветочков — только черные хрустальные ступени и строгие линии свода над ними, напоминающего портик…

Ах, да. Заметив повелительный жест Банле, Кэтлин повернулась. Конечно, время покажет, но поездка обещает оказаться куда более интересной, чем предполагалось.

Яут оценил значимость послания, едва оно высветилось в электронном списке. Об этом надо было немедленно доложить Эйлле.

Его подопечный находился в офисе завода по реконструкции и изучал последние отчеты о работах. Когда Яут вошел, он поднял голову. Молодой ава Плутрак только что вернулся с моря, где купался на пляже, огороженном специально для Джао, и его намокший ворс напоминал цветом старое золото.

— Каул по-прежнему требует демонтировать кинетические орудия, несмотря на результаты испытаний, — сообщил он.

— Значит, ты согласишься на демонтаж, — Яут служил слишком давно, чтобы не питать иллюзий по поводу превосходства здравого смысла над долгом. — Если лазеры плохо покажут себя, мы снова установим на танках человеческие пушки. Тогда, возможно, нам повезет, и Оппак простит тебе твою правоту.

— Но это бесполезная трата сил и материалов! — Эйлле прошелся по полутемной комнате. — И времени! Времени, которого у нас, судя по докладам, меньше, чем всего остального!

— Согласен, это глупость. И твоя задача состоит в том, чтобы сделать эту глупость быстро и без лишних пререканий, — Яут включил свою личную ком-панель и положил ее на стол перед Эйлле. — А если впоследствии обнаружатся какие-либо ошибки, то ты приложишь все усилия, чтобы их исправить.

— И люди еще сильнее разозлятся. — Эйлле шевельнул ушами, чтобы их наклон выражал «дурное предчувствие». — Они решат, что их мнением в очередной раз пренебрегли, и будут правы. Потому что если оснастить танки так, как хочет Каул, они потеряют в эффективности. Нам же воевать на планете, а не в космосе!

— Давай решим этот вопрос потом, — произнес Яут, привлекая его внимание к ком-панели. — Губернатор Оппак крин-ну ава Нарво устраивает прием в твою честь. Разумеется, ты приглашен. Посему тебе надлежит явиться в этот Оклахома-Сити. Я надеялся, что вашу встречу удастся отложить, но он, похоже, уже обратил на тебя внимание.

Эйлле осознал возможные последствия этой встречи, и его глаза вспыхнули. Исторически сложилось так, что Плутрак и Нарво почти никогда не вступали в союз, зато противостояние между ними не прекращалось. Вряд ли Нарво заинтересован в том, чтобы отпрыск Плутрака преуспел на Земле — да и не только на Земле, если на то пошло.

— Но почему он согласился с моим назначением? Я не могу этого понять. Разумеется, отказ был бы расценен как грубость, но Нарво никогда не стеснялся казаться грубым.