Торнадо - Инопланетянин

В антракте, ненадолго отлучившись от жены и затем отыскивая её в праздничной, разодетой толпе людей, Мейседон вдруг с удивлением обнаружил, что она очень оживлённо беседует с Робом Флинном. На Флинне был строгий вечерний костюм с белой гвоздикой в петлице, но борода и манера поведения были точно такие же, как и в мастерской. Мейседон хотел подойти, но что-то удержало его, его покоробил рисунок их разговора. Собственно, ничего бросающегося в глаза не было, но Мейседон сразу уловил оттенок интимности, доверительности в их позах, улыбках, в слишком подчёркнутой близости лиц. Заметил Мейседон и то, как Флинн непринуждённо, как бы по праву, по-хозяйски взял Сильвию выше локтя за обнажённую руку, и как Сильвия приняла это как нечто совершенно естественное и даже желанное. Неприятное, ещё неосознанное ревнивое чувство шевельнулось в груди у Мейседона, но подошёл знакомый, и в разговоре с ним это чувство если и не растаяло вовсе то заметно выцвело. Тем не менее он суховато-язвительно поинтересовался у Сильвии, с кем это она так мило беседовала во время антракта.

— О, с целой кучей людей, — пожала она обнажёнными плечами.

— Я говорю о рослом бородатом мужчине.

— Да ты посмотри, сколько тут рослых и бородатых!

И в самом деле, бороды тогда, что называется, вошли в моду, особенно среди художников, музыкантов и других служителей муз, поэтому примета, указанная Мейседоном, была не очень-то характерной. Мейседон постарался забыть об этой историйке, но если у него раньше и мелькала иногда мысль о посещении Флинна, то теперь она уже больше не возникала.

Именно об этой театральной истории и о Роберте Флинне и вспомнил Мейседон, терзаясь муками сомнений и ревности после разговора со стариком Милтоном. Почему бы не поговорить с художником? Судя по всему, это честный и откровенный человек. Вряд ли он был тем самым любовником, который вскружил голову бедной Сильвии, она по меньшей мере лет на десять старше Флинна. Если между ними что-то и было, то лёгкая интрижка, не более того. Но можно надеяться, что Флинну хоть что-нибудь да известно о тайной, неизвестной Мейседону жизни Сильвии. Генри никогда бы не решился на откровенный разговор такого рода с человеком из своей среды, с офицером или бизнесменом, но Флинн — совершенно иное дело. Он был художником, представителем мира богемы; обычные условности, определяемые хорошим тоном и так называемыми правилами приличия, в представлении полковника на него не распространялись.

У Мейседона была тренированная память профессионального разведчика, поэтому он без особого труда отыскал оригинальный дом художника. Ему открыла женщина средних лет, Мейседон затруднился бы сказать, какую роль она играла в этом доме и кем приходилась хозяину: матерью, служанкой или сестрой, ясно было только, что это не жена. Собственно, Мейседон не знал, женат ли художник, но именно с женой ему меньше всего хотелось бы встретиться. Наверное, Мейседон выглядел достаточно солидно, во всяком случае, ему без каких бы то ни было вопросов разрешили пройти в мастерскую. В ответ на приветствие Мейседона Флинн буркнул не оборачиваясь: «Доброе утро», — и продолжал работать над холстом.

В блузе с закатанными по локоть рукавами, с палитрой и кистями бородатый Флинн выглядел весьма картинно и импозантно. День был пасмурный, рабочее место подсвечивали софиты, спектр излучения которых был подобран так удачно, что казалось — мастерская освещена утренним солнцем. На холсте был изображён огромный, во все полотнище, стилизованно, но очень чётко выписанный женский глаз; бровь, часть щеки и прядка волос едва выступали из туманного полумрака. Глаз смотрел прямо на Мейседона понимающе и скорбно, из угла его скатывалась крупная, играющая весёлыми серебристыми искрами слеза.

— Я бы хотел поговорить с вами, мистер Флинн.

— А я бы не хотел, — рассеянно сказал художник, отступая от картины на два шага и меняя кисть.

— Помнится, вы приглашали меня.

— Что из того? — Художник прищурился, откинул назад голову, разглядывая свою работу, и снова приблизился к холсту. — Зайдите в другой раз.

Но Мейседон отнюдь не был расположен откладывать свой разговор.

— У меня совершенно неотложное дело, — проговорил он с тем большим нажимом, что сознавал — несёт явную нелепицу.

Флинн резко обернулся, вид у него был довольно свирепый; можно было подумать, что в левой руке у него щит, а в правой — кинжал, которым он намерен без малейшей жалости проткнуть ненавистного врага. Мейседон сдержанно поклонился.

— Вы что же, не видите, что я работаю? Вы думаете, черт побери, что время только для вас деньги? — начав эту сентенцию довольно яростно, Флинн закончил её не очень уверенно. Хмуря брови, он все более пристально вглядывался в лицо визитёра.

— Видимо, вы забыли меня, — начал было Мейседон, но Флинн не дал ему договорить. Лицо художника расплылось в широкой улыбке. Он швырнул палитру и кисти прямо на пол и шагнул к Мейседону.

— О, Генри! Рад вас видеть!

После традиционного в таких случаях рукопожатия, фамильярного похлопывания по плечам и по спине (Мейседону пришлось ответить тем же) художник потащил его в уголок мастерской, где стоял удивительный стол в окружении не менее удивительных кресел. Столешница был сделана из цельного среза дерева оригинальной, очень неправильной, но близкой к кругу формы диаметром футов около шести, покоилась она на узловатых корнях, словно бы вырастая из пола. А кресла были сооружены из старых пней, причём сиденья были вырублены в столь искусной форме, что Мейседон никак не ощутил жёсткости дерева, — ему показалось, что он опустился в мягкое кресло. Ничего подобного Мейседон не видел во время предыдущего посещения мастерской.

— Сам делал, дизайн высшего качества. — Флинн захохотал и похвалился: — Предлагают бросить живопись и поработать для салонов финансовых тузов и деловых боссов. Да ну их к черту!

Художник сел не в кресло, а прямо на стол, и пошлёпал ладонью по дереву.

— Клён, трехлетней выдержки. И даром! То есть, я хочу сказать, что он не стоил мне ни цента, только труд и время. Я и хозяину отгрохал такой же гарнитурчик. — Флинн небрежно пнул ногой одно из кресел. — А это из лиственницы. Вечная продукция. Лиственница — удивительное дерево, со временем она становится только крепче.

Художник болтал, а Мейседон вежливо улыбался и думал, как бы побыстрее и половчее повернуть разговор в нужную сторону. И опыт, и интуиция подсказывали, что в такой ситуации лучше сразу брать быка за рога.

— Я ведь к вам по делу, Роб, — сказал он, воспользовавшись паузой.

— Да ну?

— И по весьма щекотливому.

— О! — Флинн засмеялся. — Какой-нибудь заказ? Да вы не стесняйтесь, Генри. Я свиреп только с виду, а так-то — человек нежный и сговорчивый.

Мейседон набрал в грудь побольше воздуху и, как это говорится, прыгнул в холодную воду.

— Простите, Роб, вы знакомы с некоей Сильвией, — полковник запнулся, — с Сильвией Хаксли?

— А-а, с этой потаскушкой! Как же, знаком. — Художник передёрнул плечами. — Настоящая стерва, но дело своё знает.

Мейседон обладал профессионально поставленным самообладанием, но фраза Флинна, произнесённая обыденным, будничным тоном, чуть не вышибла его из кресла. Видимо, лицо Мейседона отразило нечто, замеченное цепким взглядом художника.

— Удивлены? О, эта особа не лишена примитивной животной хитрости. Она из богатой семьи, а муж у неё какая-то шишка в Пентагоне. Ну, и она, избегая приключений в вашингтонском обществе и в околовоенной среде, научилась ловко обделывать свои делишки на стороне.

— Вы уверены в этом? — негромко уточнил Мейседон.

— В каком смысле? Вы не доверяете молве и предпочитаете сведения из первых рук? — Художник улыбнулся. — Вас интересует, спал ли с ней персонально я?

— Скажем так.

— Разумеется. — Художник сказал об этом без нотки гордости и даже хвастливости. — Она редко пропускает мужчину моего роста и веса. Настоящая би-герл! — Он огладил бороду, присматриваясь к лицу Мейседона. Видимо, оно ему не понравилось, потому что художник доверительно, с некоторым сочувствием спросил: — Послушайте, а коего черта вы заинтересовались этой дамочкой? Уж не покорила ли она ваше сердце? В порочных женщинах есть нечто, притягивающее мужчин. Как у дичи с душком для иных гурманов! — Флинн захохотал и доверительно положил свою лапу на плечо Мейседона. — Плюньте!

В искренности художника сомневаться было невозможно. Мейседон узнал то, что было ему нужно, и держать себя в узде дальше не было ни смысла, ни желания. Мейседон откинулся на жёсткую спинку декоративного кресла и провёл ладонью по лицу.

— У меня такое ощущение, точно я выкупался в дерьме, — пробормотал он с отвращением.

Флинн беспокойно шевельнулся, приглядываясь к собеседнику.

— Уж не родственница ли она вам? — спросил он с опаской.

— Нет, — вздохнул Мейседон.

— О, — с облегчением протянул художник, — а я было подумал…

— Нет, — тусклым голосом, но весьма решительно перебил его Мейседон. — Это не родственница. Это моя жена.

Реакция Флинна была хоть и слабой, но все-таки некоей психологической компенсацией морального ущерба, нанесённого Мейседону; она помогла полковнику сбросить брезгливое оцепенение и в какой-то мере овладеть собой. Художник вспыхнул, точно неоновая лампочка под критическим напряжением. Мейседон никогда не видел раньше, чтобы зрелые мужчины краснели столь стремительно и интенсивно. На лбу художника выступили бисеринки пота, переливавшиеся в свете софитов радужными огоньками. Флинн, испуганно глядя на Мейседона, пря мо ладонью, испачканной красками, вытер лицо, кое-как сполз со стола и плюхнулся в кресло, расплывшись по нему, как гигантский моллюск.

— Идиотом я родился, идиотом и помру! — уныло выдавил он и в отчаянии постучал себя кулачищем по лбу. — Великий Боже! Какая же я скотина! — Он снова постучал себя кулаком по лбу. — Но кто же мог подумать? Вы же ни капли не похожи на военного! — Флинн между тем перестал колотить себя по лбу и несколько оживился.

— Может быть, нам стоит выпить? — Он с надеждой смотрел на Мейседона. — Разве виски не лучшее лекарство от душевных забот?

— Стоит.

Художник буквально расцвёл улыбкой.

— Минуту! У меня есть коллекционный набор — шесть бутылочек по четверть кварты каждая.

Он притащил этот набор, жаренного с солью арахиса, бутылку содовой, бокалы и извинился за то, что не может предложить льда. Все это хозяйство стояло на чудесном резном подносе, сделанном из цельного куска липы. Мейседон, разумеется, догадался, что это ещё одно изделие художника. Полковник окончательно овладел собой. Странно, он уже не испытывал чувства ревности, не возникло у него и ничего похожего на ненависть или отчаяние, — никаких бурных эмоций. Брезгливость, гадливость, презрение к Сильвии, да и к самому себе — вот что варилось в глубине его души. Оба они, и Мейседон и художник, испытывали заметную неловкость по отношению друг к другу. Пили непривычно много, во всяком случае, о себе Мейседон мог это утверждать со всей определённостью. Обоим хотелось не просто выпить, но и по-настоящему надраться. И, действительно, они быстро опьянели, а когда опьянели, то уже без стеснения вернулись к интересовавшей их обоих, правда, по разным причинам, теме.

— Как вы с ней рассчитаетесь? — с нескрываемым интересом полюбопытствовал художник. — Пристрелите?

Генри поперхнулся содовой.

— Неужели я похож на этого дурака Отелло?

— Ни капельки не похожи, ни вот столечко, — успокоил его Роб. — У вас кольт? Одиннадцать миллиметров?

— Одиннадцать.

— Чудесно! Это верняк — в шкуре останется дырка величиной с кулак. А мозги так просто расплёскиваются! Вжик! И нет больше мыслящего человека. Впрочем, — художник нахмурился, — зачем я вам все это рассказываю? Вы же человек военный, все это знаете лучше меня и на высоком научном уровне.

— У меня была и практика, — мрачно заметил Генри.

— Честно? Вы счастливый человек! Выпьем по этому поводу.

— Выпьем!

Мейседон молча, но очень торжественно и дружелюбно поднял рюмку. Выпив, они некоторое время молча жевали орехи.

— Между прочим, — с заговорщицким видом вдруг заметил художник, — закон очень снисходителен к этим… виновникам убийств на почве ревности.

— Серьёзно?

— Вполне. Я консультировался у адвоката. Хотел шлёпнуть Беатрису, но потом раздумал. Пусть живёт. Потаскушки тоже нужны, в особенности мыслящим людям. Что бы делали без них холостяки? Жуткое дело!

Генри представил себе эту картину, и ему стало так смешно, что он начал все громче и громче смеяться. Глядя на него, захохотал и художник.

— Жуткое дело! — повторил он и добавил: — Но закон снисходителен, могут даже оправдать! Так что вы учтите на всякий случай.

— Да не собираюсь я её убивать!

На глаза художника навернулись слезы.

— Вы гуманный человек, Генри. Может быть, слишком гуманный. Вы лучше меня. А я — свинья!

— Не мелите чепухи! Вы отличный парень, Роб.

— Может быть. Но вы лучше, гуманнее. Я хотел шлёпнуть Беатрису, а вы не хотите. И правильно! Их надо не убивать, а лечить! От нимфомании.

Генри вдруг остервенился.

— Нимфомания! Не понимаю, при чем тут нимфы? Эти прекрасные создания, ублажающие взоры людей и богов! Нимфы… и это самое. Не понимаю!

— Нимфы, — мечтательно повторил художник. — Наяды, дриады, нереиды… Вы правы, прекрасные создания!

— Но почему? — упорствовал Генри. — Распутство… И вдруг нимфы? Почему?

Художник, поглаживая свою роскошную бороду, погрузился в раздумье.

— Наверное, — глубокомысленно заметил он, — дело в том, что нимфы сожительствуют с фавнами. Фавны же похожи на козлов! А чтобы сожительствовать с козлами надо иметь исключительно высокий сексуальный потенциал. Не так ли?

— Интересная мысль!

— Думаю, что так.

— Интересная мысль, — убеждённо повторил Генри, — свежая. Но меня смущает эмансипация.

Художник откинулся на спинку лиственничного кресла.

— Почему? Почему вас смущает эта дребедень?

— Мне… трудно собраться с мыслями и изложить проблему обобщённо. — Генри сделал пояснительный витиеватый жест. — Я поясню вам на конкретном примере.

— Валяйте, старина, — поощрил Роб.

— Есть такой балет — «Послеполуденный отдых фавна». Я его видел.

— Я не видел, но есть. Это точно!

— А вот балета «Послеполуденный отдых нимфы» — нет! Разве же это справедливо?

— И действительно. — Художник стукнул своим кулачищем по столу. — Свинство какое! Безобразие! Надо открыть глаза общественному мнению.

— А если так, вправе ли мы?.. Вправе ли мы судить?

— Вы ставите животрепещущую проблему, Генри. — Художник некоторое время пытался поймать ускользающую мысль, лицо его вдруг осветилось улыбкой. — А ведь вы угадали! Тот диптих, «Прозрение», помните? Я получил за него сумасшедшие деньги от одной богатой дамы. Она плакала и говорила, что это напоминало ей её собственную юность!

— И она плакала? — изумился Генри. — Настоящими слезами?

— Плакала. И я плакал. — Художник порывисто вздохнул. — Но дама эта совсем не похожа на нимфу. Нисколько!

— Обидно!

— Очень обидно. Выпьем?

Они выпили, но ни о нимфах, ни о женщинах больше не говорили. А может быть, и говорили. Мейседон очень смутно и приблизительно припоминал впоследствии последующие события.

ЕЩЁ СЮРПРИЗЫ

Утром Мейседон проснулся с тяжёлой головой и ещё более тяжёлым настроением. Он не сразу вспомнил вчерашнее, а когда вспомнил, испуганно взглянул на кровать жены и вздохнул с облегчением — она была пуста и не разобрана. На покрывале лежала телеграмма. Он смутно помнил, что телеграмму ему вручила удивлённая и, пожалуй, даже испуганная служанка, когда поздно вечером Роберт Флинн привёз его домой. Теперь, морщась от головной боли, Генри взял телеграфный бланк. Сильвия сообщала, что не смогла до него дозвониться, — это было правдой, дозвониться до него вчера было невозможно, — что болезнь сестры оказалась неожиданно серьёзной, а поэтому она задержится у неё примерно на неделю. Второй раз в это утро Мейседон вздохнул с облегчением. Он совершенно не представлял, как он теперь встретится со своей супругой (Боже мой, с супругой!), о чем и как будет с ней говорить. Устроить скандал, может быть, поколотить её? Глупо! Промолчать и сделать вид, что ничего не знает? Невозможно! Понемногу и с некоторым удивлением он осознал, что, кроме развода, не видит разумного выхода из сложившейся ситуации. Конечно, развестись с Сильвией — это в известной мере поставить крест на своих честолюбивых замыслах в деловой сфере, а может быть, и на служебной карьере. Но что делать? Эх, если бы можно было поговорить с Милтоном! Но старый бизнесмен за океаном. И, скорее всего, он прекрасно осведомлён о приключениях своей распутной дочери. Не случайно же он завёл с Генри тот многозначительный разговор об эмансипации. А развод — дело серьёзное!

За завтраком (крепкий колумбийский кофе и два яйца всмятку, больше Мейседон протолкнуть в себя ничего не мог) Генри вдруг кольнуло острое сомнение. Почему, собственно, он так безусловно и сразу поверил Робу Флинну? Конечно, художник добрый и очень симпатичный парень, но полковнику было прекрасно известно, что для провокаций и дезинформации чаще всего как раз и используют симпатичных людей, честность которых, на первый взгляд, не вызывает никаких сомнений. Короче говоря, нужны доказательства, факты: письма, фотографии, магнитофонные записи. Железные, проверенные, доказательные факты нужны и для развода, если Мейседон в конце концов решится на такой шаг. Без таких фактов Мейседона могут принять за параноика и, чего доброго, упрятать в сумасшедший дом! Добравшись до этого пункта размышлений Мейседон вспомнил о Рэе Харви.

Мейседон впервые встретил Харви в Вашингтоне года два назад. Это случилось в обеденном зале офицерского клуба, этого старомодного девятиэтажного здания из кирпича, которое расположено в четверти часа езды на автомобиле от Пентагона. Это было во время ленча. Мейседон сначала не понял, чем привлёк его внимание рослый, спортивного вида зрелый мужчина в прекрасно сшитом, дорогом костюме — сером в мелкую узенькую полоску. Что-то знакомое было в его сутуловатой фигуре, свободных, несколько медлительных движениях. Мужчина занял столик неподалёку, огляделся и, встретившись взглядом с Мейседоном, поклонился со сдержанной улыбкой. Машинально ответив кивком, Мейседон некоторое время, морща лоб, вглядывался в этого человека и вдруг, узнав в нем лихого разведчика, командира отделения «зелёных беретов» Рэя Харви, чуть не выронил стакан с томатным соком. Харви, поняв, что его узнали, улыбнулся шире и поклонился ещё раз. Мейседон в молчаливом удивлении театрально развёл руками, поспешно допил сок и, благо с завтраком было покончено, направился к Рэю.

— Вы ли это? Здесь, в округе Колумбия? И в таком импозантном виде?

— Я, сэр. Собственной персоной.

Ладонь Харви, как и прежде, была твёрдой, словно выточенной из дуба. Прежними были серые грустноватые глаза, в которых иногда, вроде бы и совсем некстати, мелькали насмешливые искорки. Но полное достоинства выражение лица! Этот дорогой костюм, хорошо подобранный галстук, золотая заколка с жемчужиной!

— Великий Боже! Вы прекрасно выглядите. Наверное, уже дослужились до капитана? Вы разрешите?

— О, прошу вас, сэр.

Мейседон поудобнее поставил себе стул и сел.

— Не дослужился, сэр. — Харви расправлялся со спагетти с непринуждённостью итальянца. Держался он скромно, но без малейшей тени заискивания или смущения. — Я надел шляпу примерно через год после того, как мне присвоили звание лейтенанта. Кстати, искренне благодарю вас, сэр. Позже мне довелось узнать, что вы приложили немало усилий, чтобы ускорить этот процесс.

— Пустое, Рэй, — поморщился Мейседон. — Ведь и вы со своими ребятами приложили немало усилий, чтобы спасти мне жизнь.

— Ну, до этого было далеко, — философски заметил Харви. — Египет — это не Вьетнам. Поскольку фреггинг не удался, гиппо сделали бы все, чтобы захватить вас живым, а потом содрать с наших друзей-израильтян выкуп побольше. Вы уж меня простите, сэр, но к тому времени Анвар уже ухитрился превратить свою армию в газхаус.

— Мне помнится, вы получили не только офицерское звание, но и какой-то орден. Не так ли?

— Совершенно верно, сэр. Мейседон поморщился.

— Ну что вы заладили? Помнится, там, в пекле, вы называли меня иначе.

— Так это было в пекле. — Харви на секунду задумался о прошлом и, судя по всему, воспоминания не были для него неприятными. Сдержанно улыбнувшись, он добавил: — Это было давно. Тогда вы ещё не были полковником и не служили в Биг-Хаус, в разведуправлении министерства обороны.

— Да вы прекрасно осведомлены! Харви серьёзно кивнул.

— Положение обязывает.

Он достал из кармана и протянул Мейседону визитную карточку. Она была изготовлена из превосходной плотной бумаги, скорее всего, японского производства. Текст был отпечатан золотыми буквами. Мейседон пробежал его глазами раз, потом уже внимательно прочитал другой.

— Вы — владелец частной сыскной конторы? — спросил он, не скрывая изумления.

— Совершенно верно, сэр. Могу вам теперь признаться, что звание лейтенанта мне было нужно главным образом для того, чтобы удобнее было начать это дело. Я ведь практикую главным образом среди военных и служащих, которые работают в Пентагоне. Положение офицера запаса упрощает многие проблемы.

Мейседон все ещё не мог прийти в себя от изумления. Он разглядывал то визитную карточку, то невозмутимого Харви, который заканчивал ленч чашкой крепкого кофе с крохотной рюмочкой бренди.

— И как ваше дело? Процветает?

— Не жалуюсь. Пентагон ведь целый город с тридцатитысячным населением. И, как в любом американском городе, в нем немало больших и малых нерешённых проблем.

— Каких же?

Мейседон конечно же играл в неосведомлённость, но ему было любопытно, что ему скажет по этому поводу Харви и как скажет.

— Самых разных. Но я занимаюсь главным образом бытом, а то нечего будет делать ребятам из Эм-Пи и Фоли-Сквер.

— А все-таки? — настаивал Мейседон полушутливо.

— Сточные воды, сэр. Супружеские измены и разводы, драки и поножовщина, самоубийства и убийства, контрабанда наркотиков и виски, мошенничество. Жизнь в столице дорога, жалованья не всем хватает. Некоторые сержанты и старшины подрабатывают в свободное время, например, на ночных такси или в охране, а это всегда окна для злоупотреблений. — Хмуря брови, Харви переплёл пальцы своих дубовых дланей. — Недавно одного старшего писаря, главстаршину, уличили в подделке пропусков на автомобильную стоянку — они ведь стоят немало. Пожилого капитана нашли мёртвым в багажнике собственной машины. Молоденький самолюбивый луут всадил пять пуль в своего шефа в звании полковника, вы уж извините меня, сэр, за то, что тот забрался в постель к его обожаемой супруге. Будни, невесёлые будни жизни, сэр. Все это вам хорошо известно.

— Известно, — согласился Мейседон. — Но я не совсем понимаю, как вы получаете доступ к этим делам.

— По-разному. Иногда по инициативе потерпевших, которые не хотят предавать гласности свои дела. Иногда по просьбе начальников, которые знают или подозревают о грехах своих подчинённых, но не хотят бросать тени официальным расследованием ни на себя лично, ни на свой отдел. А иной раз ко мне обращаются честолюбцы, которым нужны материалы для того, чтобы убрать с дороги конкурентов.

— Да вы полезный человек, Рэй. И опасный!

Харви улыбнулся не без некоторого лукавства.

— Для вас — нет, сэр. Разве что мне заплатят уж очень крупную сумму.

— О! Оказывается, вас можно купить?

— Мы живём в таком мире, где все покупается и продаётся, такой мелюзге, как я, было бы неразумно пытаться плыть против течения, — рассудительно заметил Харви и посоветовал: — Не пренебрегайте моей визитной карточкой, сэр. Спрячьте её, но так, чтобы можно было найти при случае.

Мейседон засмеялся.

— Вы полагаете, такой случай возможен?

— Кто знает? Но доктор, адвокат и частный детектив могут вдруг понадобиться кому угодно.

Мейседон встречался с Харви несколько раз: то в офицерском клубе, то в торговом центре Пентагона, а однажды на западной автомобильной стоянке он видел его в обществе начальника полицейского отряда, с которым, судя по всему, Харви был на весьма короткой ноге. Мейседон сделал для себя некоторые выводы и постарался расположить к себе этого не совсем обычного человека.

Мейседону повезло: во время обеденного перерыва он встретился с Харви в торговом центре Пентагона, на первом этаже гигантского пятиугольника. Всякий раз, спускаясь сюда, Мейседон испытывал странное чувство отстраненности — ему казалось, что с помощью лифта он переносится от места своей службы по меньшей мере на десяток миль. Тут был совершенно иной мир, отличный от мира военного, а лучше сказать — штабного. Вместо тишины, порядка, общей подтянутости и чёткости — свободное движение разношёрстной толпы, шум, музыка, витрины и огни реклам. Говорить тут о делах было неудобно, поэтому Мейседон, благо погода была хорошая, пригласил детектива в бар, что расположен во внутреннем пентагоновском сквере. Они выпили по бокалу лёгкого коктейля, поговорили о том о сём, Мейседон заказал было по второму бокалу, покрепче, но тут спохватился — ведь был обеденный перерыв, а не конец рабочего дня. Приглядываясь к его озабоченному лицу, Харви спросил напрямик:

— Какие-нибудь неприятности?

— У меня? — переспросил Мейседон с привычной улыбкой, но тут же погасил её и признался: — Неприятности, Рэй. Мне нужно обстоятельно поговорить с вами.

— Тогда я жду вас у себя в конторе.

Мейседон был рад оттянуть неприятный разговор и поэтому согласился.

Контора Харви размещалась на втором этаже делового здания вместе с десятком других частных контор, представительств мелких фирм и организаций. В маленькой приёмной за пишущей машинкой сидела миловидная, весьма строго одетая женщина лет тридцати. Она была привлекательна, хотя во всем её облике и поведении не было ничего сексуального. Женщины такого типа, спокойные, умудрённые, но отнюдь не обескураженные правдой жизни иногда встречаются во французских фильмах. Секретарша была предупреждена и без ненужных разговоров проводила Мейседона в кабинет своего шефа.

Кабинет поразил Мейседона своими размерами, у пентагоновских генералов, которым по штату полагалось тридцать квадратных метров, кабинеты были поменьше раза в полтора. Собственно, это был маленький зал, предназначенный для заседаний доброго десятка людей. Здесь конечно же можно было просматривать фильмы или использовать для тех же целей телевизор с большущим экраном. Вдоль одной из длинных стен на стеллаже была смонтирована специальная аппаратура, а возле неё оборудованы рабочие места. Мейседону бросился в глаза мощный бинокулярный микроскоп, портативный японский спектрограф, полковнику был знаком этот аппарат, разглядывать остальные у него не было времени. Был здесь и рабочий стол, но он пустовал — Харви вообще не было в этом зале-кабинете. Генри удивлённо взглянул на секретаршу, она улыбнулась.

— Сюда, мистер Мейседон, — и указала на дверь, которую Генри не заметил.

За этой дверью и находился настоящий кабинет Харви — небольшая комната с окном до самого пола, обставленная металлической мебелью. Харви сидел в вертящемся кресле за Г-образным столом с телефонами, картотекой, пепельницей и портативной пишущей машинкой. Он был без пиджака, в зубах у него была крепчайшая кубинская сигарка, такие дешёвенькие сигарки Харви никогда не курил в офицерском клубе и вообще на людях. Приветствуя Мейседона, Харви потянулся к пиджаку, который висел на спинке кресла, но полковник остановил его:

— Будет вам, Рэй.

Харви не настаивал, однако же счёл нужным подтянуть ранее ослабленный галстук и сунул окурок сигарки в пепельницу. Не зная, с чего начать разговор, Мейседон кивнул головой на дверь.

— Реклама? — спросил он, имея в виду конференц-зал и размещённую в нем аппаратуру.

Харви ухмыльнулся.

— Угадали. Половина устройств — макеты, пустые коробки, которые я по случаю приобрёл в военном ведомстве. Из этих телефонов задействовано фактически только два. Публика хочет видеть в современном детективе инженера и учёного, который при нужде может напрямую связаться с Агенси или Фоли-Сквер. Зачем же обманывать её ожидания?

Мейседон покачал головой.

— Вы не боитесь раскрывать мне свои профессиональные тайны?

— Мы же свои люди, — мягко проговорил Харви.

Эта фраза определённо помогла Мейседону окончательно собраться с мыслями, внятно обрисовать ситуацию и твёрдо изложить заказ — собрать о Сильвии компрометирующие данные или убедительные свидетельства в пользу отсутствия таковых. Пока Мейседон приходил в себя после своей речи, — а это была именно речь, причём очень нелёгкая, — и вытирал большим цветным платком со лба пот, Харви, сохраняя полную невозмутимость, сунул в рот окурок вонючей сигарки и щёлкнул зажигалкой. Мейседон, не глядя на него, спросил:

— Так вы берётесь за это дело?

— Берусь. — Харви глубоко затянулся, поглядывая на Мейседона со странным выражением, в котором угадывались и некоторое смущение и простодушная гордость. — Точнее, я взялся за него два месяца назад.

Секунду-другую Мейседон осмысливал услышанное, потом его лицо похолодело.

— Объяснитесь, Харви!

— Все очень просто, — мягко сказал детектив, не глядя на полковника и разминая окурок в пепельнице. — Я случайно перекупил интересующие вас материалы у одного подонка, который давно занимался шантажом такого рода. Он пришёл ко мне, потому что старшие офицеры и их жены — не его стихия. А он видел нас вместе, за коктейлем.

— Какого черта вы промолчали?

— Не так-то просто говорить о таких вещах. — Харви все ещё не поднимал глаз от пепельницы. — И никогда нельзя знать заранее, как это примут. За фотографии вместе с негативами я выложил гранд.

— Тысячу долларов?