dragonnovels - Люди крови

      Внутренне содрогаясь, я распарываю живот Элизабет когтями. Если бы я мог найти другой способ, я бы нашел его, но сейчас время дорого и главное – спасти сына. Проникнув внутрь ее тела, ищу пузырь, в котором находится ребенок, нахожу его и вынимаю скользкое тельце. Мой сын слабо пищит. Я баюкаю его, пытаясь согреть своим телом, и поражаюсь, как он хорошо сложен. Если не считать длинного хвоста, он не больше человеческого детеныша. Генри поворачивает голову, и я смотрю в его изумрудно-зеленые глазки. В этот момент я чувствую все, что чувствует он, и нас объединяет такая любовь и нежность, что у меня ноги подкашиваются. Бедная Элизабет! Ей не суждено было испытать это.
      Я поднимаю ребенка к небу, и он мяукает, неуклюже разворачивая крылышки и разевая рот. Он очень голоден, ему сейчас необходимо хорошо питаться. Вот почему моя жена хотела, чтобы у нас под рукой были пленники.
      Младенец снова мяукает, и я кладу его на грудь Кейси Мортон. Очень скоро он понимает, что это пища, и начинает есть. Женщина вздрагивает, а потом тихо и благодарно испускает свой последний вздох. Я позволяю Генри поесть вволю, а потом, поняв, сколько энергии я потратил за последнее время, присоединяюсь к нему.
      Порыв ветра приносит мерзкий запах человеческого пота. Не поднимая головы, я смотрю вверх одним глазом и вижу Сантоса с двумя пушками под мышкой и тремя старинными кремневыми пистолетами за поясом.
      Должно быть, он обошел дом и теперь вернулся на галерею с другой стороны. Я внутренне собираюсь, но продолжаю есть, наблюдая за ним и прикидывая, где же могут быть остальные. Я выжидаю.
      Сантос останавливается, ставит одну пушку на пол, целится, глубоко вдыхает в себя воздух, кладет палец на спусковой крючок. Я хватаю Генри в охапку и взмываю в воздух. Пуля свистит там, где я только что был. Вслед мне слышится пулеметная очередь. Чен следит за моим полетом из тени. Он стреляет, пока не кончаются патроны.
      – Черт! Мать твою! – вопит Сантос. Он отбрасывает пушку, берет другую, поднимает голову вверх, ищет меня в ночном небе.
      Сейчас моя главная забота – Генри. Я описываю круги над домом, раздумывая, где его надежнее спрятать. В конце концов я прихожу к выводу, что внутри он будет в безопасности. Прижав сына к себе, я врываюсь в большую комнату через окно, сбрасываю на пол диванные подушки и сооружаю постель для Генри в укромном уголке комода. Устроив его там, я бросаюсь вниз по винтовой лестнице в свою комнату.
      Дверь на галерею все еще открыта. Ее распахнула Элизабет, когда выходила. Я улыбаюсь, подумав о том, какие у людей будут лица, когда они меня увидят. Они ожидают, что я нападу с воздуха, а вовсе не из соседней комнаты. Некоторое время я прячусь в тени, наблюдая за Сантосом, Ченом и Тинделлом на галерее и прислушиваясь к их разговору.
      – Ну, что мы теперь будем делать? – спрашивает Тинделл.
      Сантос и Чен смотрят на него в упор.
      – Мы? – переспрашивает Чен. – А где ваше оружие?
      – Вы прекрасно знаете, что я в эти игры не играю. Я юрист. Мое оружие – слова…
      – Ну что ж, когда эта тварь вернется, мы постоим в сторонке и послушаем, как вы ее будете убеждать! – говорит Сантос.
      Чен смеется.
      – Можете смеяться, сколько вам угодно. Только помните, что именно моя лодка увезет вас отсюда. Что бы вы делали, если бы не я?
      – Лучше не напоминайте мне, Джереми, – говорит Чен, наводя свой АК-47 на Тинделла. – Если бы не вы, моя компания делала бы свой бизнес с «Карибским талисманом». Если бы не вы, мы с коллегами в Китае не потеряли бы столько денег в том пожаре. Если бы не вы, мой сын Бенни был бы сейчас жив. Если бы не вы, мои люди вернулись бы домой к своим семьям.
      Тинделл вспыхивает:
      – Хватит капать мне на мозги всей этой демагогией! Мой сын тоже погиб, знаете ли! Ни вы, ни ваши коллеги что-то не возражали, когда я все это затевал. Вы охотились за де ла Сангре, как и я. Если бы не я, вы бы ни черта не знали о его делах и передвижениях. – Он поворачивается к Сантосу. – Если бы не я, вы бы до сих пор гнили в тюрьме! Кто, черт возьми, по-вашему, заплатил за вас выкуп?
      – Я, – отвечает Чен.
      – Но без меня вы даже не узнали бы никогда о существовании Сантоса…
      – Заткнитесь вы оба! – прикрикивает на них кубинец.
      Они удивленно смотрят на него.
      – Нам нужно еще раз обыскать дом… и остров.
      Мы должны найти эту гадину и обоих де ла Сангре и убить их.
      Воспользовавшись тем, что они так поглощены разговором, я нападаю.
      – Черт! – орет Сантос, увидев меня в дверном проеме.
      Тинделл издает визгливый вопль, хватает с полу автомат одного из убитых китайцев и опрометью убегает прочь.
      Чен, не сдвинувшись с места, стреляет в меня из своего АК-47. Его черное жерло пышет огнем. Почти все пули попадают мне в живот, вызывая многочисленные вспышки боли. Я с воем бросаюсь на Чена. Сантос пытается прицелиться в меня. Но я – слишком проворная мишень. Я бью Чена лапами, потом приподнимаюсь в воздух, чтобы снова обрушиться на него сверху. Мои когти яростно раздирают его плоть. Чен хватается за горло и падает, пробулькав напоследок какие-то непонятные слова.
      Сантос следит за всеми моими передвижениями. Я взлетаю, делаю крутой вираж, описываю круг и скрываюсь из виду, оставляя его целиться в пустое ночное небо. Через несколько мгновений появляюсь снова, залетаю с тыла, на лету «чиркаю» кубинца когтями по спине и проношусь мимо. К его чести, ему все-таки удается выстрелить в меня.
      Огромная пуля застревает у меня в спине, между крыльями. Я стараюсь удержаться в воздухе и работать крыльями, но боль и нахлынувшая слабость одолевают меня. Хочу издать устрашающий рев, но вместо него у меня вырывается стон. Я падаю на пол всего в нескольких футах от Сантоса.
      – Ага! – торжествующе вопит он. Но тут боль от ранения дает себя знать и он оседает на пол.
      Мы оба лежим неподвижно: человек и дракон, страдающие от ран.
      Сантосу удается сесть. Он сверкает на меня глазами:
      – Чтоб ты сдох, гадина! – выплевывает он, вытаскивает из-за пояса пистолет и стреляет.
      Боль я испытываю, но пуля даже не пробивает моей чешуи. Прежде чем он успевает управиться со следующим пистолетом, я бью его хвостом. Оглушенный, он проезжает на спине несколько футов по полу и замирает.
      Пока он неподвижно лежит на спине и тонкая струйка крови вытекает у него изо рта, я подтягиваюсь поближе к телу Чена и ем, кусок за куском. Я насыщаюсь, чтобы поскорее залечить свои раны.
      Сантоса я все же не выпускаю из поля зрения. Он не шевелится, но смотрит на меня, и с каждым моим укусом глаза его расширяются от ужаса. Я уверен, он планирует свой следующий шаг, ищет мое слабое место. Но я вовсе не собираюсь давать ему поблажек. Со всем этим пора кончать. Пора ему наконец узнать, кто я такой. Итак, я складываю крылья, удлиняю свои конечности и издаю страшный рев, нарушающий ночную тишину. Сантос готовится к моей следующей атаке. Вместо этого… я превращаюсь в человека Голый, я подхожу к нему, вытаскиваю у него из-за пояса оставшийся пистолет и прицеливаюсь ему в голову. Он со стоном садится.
      – Кто ты такой, черт тебя возьми?
      – Я устал,- отвечаю я. У меня нет ни малейшего желания объяснять что-либо этому человечишке. Мое внимание привлекает горящий в свете факела медальон на его шее. Я протягиваю свободную от пистоле та руку и говорю:
      – Отдай мне цепочку.
      – Извини, – отвечает он. – Боюсь, что не смогу. Этот медальон принадлежал моей сестре.
      – Я знаю, – киваю я, – я снял его с нее когда она умерла.
      – Когда ты убил ее, – поправляет меня Сантос.
      Я смотрю на этого человека и понимаю, сколь велика его потеря. Но я больше не чувствую своей вины в том, что так случилось. Я такой, какой я есть.
      Из тени выходит Тинделл с АК-47 в руках.
      – Стреляйте! – кричит ему Сантос.
      Джереми прицеливается в меня:
      – Я всегда знал, что вы монстр, но такого не мог себе представить.
      Интересно, имеет ли он хоть малейшее представление о том, как пользоваться оружием. И сколько, кстати говоря, там осталось патронов?
      – Бросьте оружие, Джереми, – говорю я.
      Он мотает головой:
      – Нет уж. Тогда вы убьете меня. Это вы бросайте оружие.
      Если я выстрелю первым и мне не удастся убить его, я оставлю своего сына сиротой. Я не могу сейчас пойти на такой риск. Я знаю Джереми. Если есть способ улизнуть от чего-нибудь неприятного, он им воспользуется. Я киваю и кладу свой пистолет на пол.
      – Разве я когда-нибудь пытался убить вас, Джереми? А ведь поводов у меня было хоть отбавляй! Бросьте оружие.
      – Да стреляйте же! – орет Сантос.
      Тинделл раздумывает, но потом взгляд его суровеет. Он смотрит на меня в прицел.
      До того, как он нажимает крючок, я успеваю сказать:
      – Подумайте, Джереми. Вы же видели, что мне нипочем раны, которые покончили бы с любым другим. Чем же ваши пули лучше других? Вы уверены, что хотите рискнуть?
      – У меня нет выбора.
      – Джереми, какой мне смысл убивать вас? Кто вас заменит в офисе? Вы знаете, что нужны мне. Нам всегда удавалось уладить наши разногласия. Положите оружие. Обещаю, что дам вам уйти.
      – Задница! – шепчет Сантос. – Чего стоят его обещания…
      – Вы помните, чтобы я когда-нибудь нарушил свое слово?
      Тинделл трясет головой:
      – Я не хотел доводить до этого. Но вы не оставили мне выбора. Фабрика Чена принадлежала красным. Они пришли в ярость, когда он потерял столько денег. Чен обещал им взять реванш и вернуть потерянное. Он угрожал убить меня, если я ему не помогу. Я был вынужден. Кроме того, вы убили его сына и моего тоже. Вам не следовало этого делать, Питер.
      – Возможно, – говорю я, – но сейчас пришло время сложить оружие.
      – Не делайте этого! – рычит Сантос.
      Тинделл снова тщательно прицеливается. Я судорожно сглатываю слюну, наблюдая за тем, напрягается ли его палец на спусковом крючке или нет.
      Никто не произносит ни слова. Только шум волн, набегающих на берег и откатывающихся обратно, нарушает ночную тишину. Я смотрю на Тинделла, вернее, на черное дуло его автомата.. Где-то в темноте подвывает собака. Ветер проносится по галерее, колебля пламя факелов, заставляя рваные тени плясать по полу и стенам.
      Наконец я решаю испытать это никчемное создание, которое, видимо, думает, что может противостоять моей силе, проверить, есть ли в нем хоть капля храбрости.
      – Джереми, или стреляйте, или бросайте к чертовой матери оружие! – раздраженно говорю я.
      Тинделл лишь поудобнее устраивается, плотнее прижимая приклад к плечу. Взгляд его становится тверже, челюсти сжимаются, и я уже готовлюсь быстро отскочить в сторону, так как вижу, что его палец на спусковом крючке готов согнуться. Я даже не уверен, что смогу так быстро отпрыгнуть и принять свое настоящее обличье. Но тут у Тин-делла на лбу выступают капельки влаги, пот стекает по его лицу, автомат слегка дрожит в его руках.
      – Бросьте это, Джереми, – увещеваю я. – Мы оба прекрасно знаем, что вы не способны убить.
      Вам пора домой.
      Дрожа, Тинделл медленно опускает АК-47 на пол. Сантос стонет. Я усмехаюсь, глядя ему в глаза, потом опять поворачиваюсь к Тинделлу.
      – Ступайте к своей лодке, Джереми, – говорю я ему. – Позже мы все уладим.
      – Спасибо, Питер, – говорит Тинделл, пятясь к выходу. – Вы не пожалеете. Спасибо.
      Пока он идет по острову, я слышу лай и рычание нескольких уцелевших собак. Хорошо, что хоть кто-то из них остался жив. Свистом отзываю их, чтобы дать возможность Тинделлу благополучно добраться до шлюпки. Потом я говорю Сантосу:
      – Вставай, мне нужна твоя помощь.
      Он с большим трудом, постанывая от боли, встает на ноги.
      – Какой дурак этот Тинделл, верно? – говорит он.
      – Такой же, как вы все.
      Мой сын громко кричит. Его плач слышен нам даже снаружи. Меня тянет броситься по лестнице наверх и поскорее успокоить его, прижать к себе. Но у меня есть еще дела, которые необходимо сделать немедленно, для его же безопасности.
      – Боже мой! – восклицает Сантос. – Это еще кто?
      – Мой сын, – отвечаю я. Потом указываю на останки Элизабет. – А это моя жена. Ты убил ее.
      Хорхе хочет пожать плечами и кривится от боли:
      – Надо думать, мне отсюда не выйти, а?
      Я качаю головой, потом смотрю на море, на белый шлейф, оставляемый катером, и прикидываю, сколько времени потребуется Тинделлу, чтобы добраться до «Большого Бэнкса» на шлюпке.
      – Пошли, – говорю я. – Надо спешить.
      – А с чего это мне помогать тебе? – спрашивает Сантос.
      Действительно, с чего? Я задумываюсь. Я смотрю на этого человека, который позволяет себе разговаривать со мной вызывающе даже сейчас, когда у него не осталось никакой надежды.
      – Ты хочешь выйти отсюда? – спрашиваю я.
      Он кивает.
      – Что ж, когда мы закончим, я дам тебе шанс.
      – Как Тинделлу? Я сам не советовал ему верить твоим обещаниям.
      – Все будет по справедливости. Я сказал Тинделлу, что дам ему уйти, и выполнил свое обещание.
      Я сказал ему, что разберусь с ним позже, и разберусь.
      Сантос горько усмехается:
      – Ладно, де ла Сангре, давай кончать со всем этим. Мне не терпится посмотреть, как ты себе представляешь справедливость.
      Я приношу порох и ядро и наблюдаю, как он заряжает пушку. Потом мы вместе разворачиваем орудие, наводим его на то место, где шлюпка Тинделла будет через несколько минут.
      – Это будет нелегко, – качает головой Сантос.
      – Ты, кажется, говорил, что хорошо стреляешь, – отвечаю я и отправляюсь в оружейную за старинной отцовской подзорной трубой.
      – Траулер подбить было бы легче.
      – Нет, – не соглашаюсь я, изучая в подзорную
      трубу черную воду, различая белый завиток пропеллера, силуэт лодки, спину Тинделла. – Надо стрелять невысоко над водой.
      Я передаю трубу Сантосу, чтобы он понял, чего я хочу, а сам отправляюсь за факелом. Наконец он говорит:
      – Пожалуй, ты правильно рассчитал.
      Он проверяет, с какой стороны ветер, чуть поднимает ствол, показывает мне, куда, по его мнению, должно упасть ядро.
      – Я скажу тебе, когда он будет рядом, – говорю я, беру у него трубу, отдаю ему факел. Мы оба неотрывно смотрим на море, следим за перемещениями Тинделла.
      Сантос стоит рядом со мной с горящим факелом в руке. Он ждет моей команды. Я дожидаюсь момента, когда шлюпка оказывается в нескольких дюжинах ярдов от катера. К этому времени Тинделл, вероятно, уже считает, что он в полной безопасности. Я усмехаюсь и командую:
      – Пли!
      Пушка с ревом выплевывает пламя. Ядро летит почти параллельно воде и сначала разносит мотор, потом бензобак и, наконец, попадает в Тинделла. Тинделл и его лодка исчезают после короткой вспышки пламени. Сантос, глядя на воду, только присвистывает и говорит:
      – Ого!
      На нас опять опускается ночная тишина Бриз уносит запах серы. Генри в доме успокоился и больше не плачет. Я вздыхаю и смотрю на море. Раньше, до этой ночи, я бы вместе с Сантосом порадовался столь удачно задуманному и исполненному выстрелу. Сантос выжидающе смотрит на меня:
      – И что теперь?
      Я опять вздыхаю. Вокруг нас – смерть, вся галерея залита кровью. Но этого пока мало. Еще одна жизнь должна прерваться сегодня. Иначе нельзя. Отец был прав. Нельзя доверять людям. Но мне не хочется просто так уничтожать этого человека.
      – Иди возьми какое-нибудь ружье и заряди его,- говорю я ему, а сам беру старинный пистолет, который раньше положил на пол.
      – А ты уверен, что с пушкой я один не справлюсь? – спрашивает Сантос.
      – Уверен.
      Он бредет по галерее к одному из пистолетов с раструбом, идет с ним в оружейную за порохом и возвращается обратно, чтобы зарядить оружие у меня на глазах.
      – Насколько я понимаю, у нас дуэль?
      Я киваю:
      – Я же обещал тебе, что все будет по справедливости.
      – А что если ты проиграешь?
      – Не проиграю,- отвечаю я, подумав о том, как легко мне просчитать все его движения.
      – Кто знает, де ла Сангре, кто знает! Я почти сделал тебя сегодня два раза, не так ли?
      – Заряжай-заряжай.
      Закончив, он смотрит на меня, и его передергивает:
      – Ну что ж, все было не так уж плохо… В другое время, в другом месте мы бы… В конце концов, ты ведь говорил, что мы друзья, не так ли?
      Сантос прицеливается в меня.
      Я со стыдом вспоминаю, что действительно в какой-то момент мне подумалось, что между нами возникло нечто вроде дружбы. Я поднимаю свой пистолет и целюсь.
      – Между нами и вами не может быть дружбы.
      – А кто это вы? – спрашивает он.
      Я смотрю Сантосу в глаза, жду, когда он какой-нибудь мелочью выдаст себя. Он не отворачивается. Не дрожит. Его храбрость дает ему право получить ответ на свой вопрос.
      Но Сантос не собирается ждать моего ответа. Он судорожно втягивает в себя воздух, и я, не сомневаясь в том, что это значит, нажимаю спусковой крючок за миг до того, как он нажал бы свой. Он одновременно получает пулю и мой ответ:
      – Драконы!

30

      С тех пор, как Элизабет умерла, мы с Генри живем вдвоем. У меня нет причин покидать свой остров и искать чьего-либо общества Само существование моего сына, то, что он во мне ежеминутно нуждается, не дает мне поддаться унынию и горю. За это я ему благодарен.
      Сначала мысль о воспитании ребенка в одиночку приводила меня в ужас. Я не был готов к этому, не имел простейших навыков. Элизабет знала бы, что надо делать. Ее мать еще в детстве научила ее всему, что нужно.
      – Я помогала ей ухаживать за Хлоей, когда та родилась, – рассказывала мне Элизабет. – С детьми все просто.
      Ее пугали только сами роды.
      – Именно в родах наши женщины чаще всего умирают, – говорила она.
      Я звоню Артуро Гомесу и рассказываю ему откорректированную историю рождения моего сына, предательства Джереми и смерти Элизабет от руки Тинделла и его висельников.
      – Хорошо, что Генри не пострадал, – говорю я.
      Латиноамериканец порывается снабжать меня пособиями по уходу за грудными младенцами. Из любопытства я соглашаюсь с ними ознакомиться. Но читая Спока и Лира, пока Генри спит, я все чаще и чаще разочарованно качаю головой. В конце концов я забрасываю всю эту ерунду подальше. Мой сын – не человеческий детеныш. Ему нужно совсем другое.
      Элизабет, помню, смеялась, когда я предложил купить для ребенка кроватку. Теперь я понимаю почему. Никто еще не изобрел памперсов для младенцев-драконов. Теперь я вижу, что сено, как и говорила Элизабет, – самая удобная постель для моего сына. Ему удобно на ней спать. А когда она запачкается, сено легко сменить.
      Артуро предлагает найти для малыша няню. Я с трудом удерживаюсь от смеха. Латиноамериканец знает, что мы – необычные люди, но не представляет себе, насколько необычные. Кроме того, я уверен, что никто никогда не смог бы ухаживать за моим сыном лучше меня. Даже если бы нашлась няня, способная сладить с Генри, я никогда бы не поступился той близостью, которая существует между нами. Мы с Генри делим все, в том числе и мысли. Когда он плачет от голода, я тоже испытываю голодные спазмы в желудке. Когда ему страшно, я сразу понимаю, чего именно он боится. В его взгляде на меня столько любви, что у меня ноги подкашиваются. А когда я смотрю на него, спящего, такого маленького и невинного, такого уязвимого для всех опасностей жестокого мира, у меня слезы наворачиваются на глаза от нежности.
      Ирония судьбы: будь Элизабет жива, это она занималась бы нашим ребенком, она, а не я наслаждалась бы этой близостью. Получается, что, погибнув, она подарила мне эту нечаянную радость. Но если бы я мог вернуть Элизабет! Дня не проходит, чтобы я не побывал на ее могиле. Я похоронил ее рядом с ее любимым садом. Земля на этом месте пока еще голая. Я рассказываю ей о том, как растет наш сын, уверяю ее, что сдержу данное обещание: обязательно расскажу Генри о его матери.
      Еще я ухаживаю за садом, слежу за тем, чтобы все там было так, как она хотела. Когда Генри подрастет, я буду приводить его сюда и здесь разговаривать с ним о Элизабет. Пока не знаю, когда расскажу ему о том, как она умерла. Разумеется, он не увидит в доме ничего такого, что могло бы вызвать у него такой вопрос. Уже через несколько дней после смерти Элизабет в доме не осталось никаких следов случившегося несчастья. Тела Хорхе Сантоса, Кейси Мортон и прочих людей лежат теперь где-то на дне морском.
      Вся кровь отмыта, галерея отремонтирована и заново обставлена. Даже пушка, из которой была убита Элизабет, выброшена. Теперь она ржавеет на дне нашей маленькой бухты. «Большой Бэнкс» Тинделла затерялся в море. Вероятно, автопилот куда-нибудь да вывел его. Когда я видел его в последний раз, катер направлялся в Атлантику мимо Кубы и Багамов. Никаких следов Джереми, разумеется, не обнаружили. Кажется, никто по нему особенно не скучает. Жена и дети Тинделла поспешили официально объявить о его смерти. Артуро говорит, что они уже судятся друг с другом из-за наследства.
      Старый добрый Артуро. Он и мой новый поверенный, старший сын Джереми Йен, взяли на себя все формальности со свидетельством о смерти Элизабет и свидетельством о рождении Генри. Написано новое завещание, все денежные дела улажены. Благодаря умелым действиям моих служащих будущее моего сына обеспечено.
      Будущее становится очень важным, когда у тебя появляется ребенок. Я очень много думаю об этом, строю планы. Все дети, наверное, хотят исправить ошибки своих родителей, когда приходит время воспитывать собственное потомство. И я не исключение.
      Теперь я склонен согласиться с отцом, полагавшим, что мать была не права, настаивая, чтобы меня воспитывали, как обычных детей. Слишком большую часть своей жизни я провел, сожалея о том, что я не человек, ища общества людей, желая их признания и одобрения. Теперь я ненавижу себя за то, что так долго не мог воспринять наследия своих предков. Однако мне не хотелось бы воспитывать Генри и так, как была воспитана Элизабет: без всякого интереса к живописи, музыке, литературе. Пусть люди никогда не будут нам равными, но мой сын должен уметь ценить многое из того, на что они способны. Я никогда не отправлю его в обычную школу. Если нужно, я буду учить его сам, на нашем острове. Мне хочется, чтобы он гордился собой таким, какой он есть, и в то же время знал, что в мире людей есть много интересного.
      Только на третьем месяце жизни Генри я окончательно решил, как строить нашу с ним жизнь. Ему все-таки следует иметь не только отца, но и мать. Возможно, и мне будет лучше, если я найду себе жену.
      Обыкновенные женщины меня больше не интересуют. Когда-то давно мой отец говорил мне:
      – Познав женщину своей породы, ты уже никогда не захочешь даже прикасаться к человеческим самкам.
      Теперь я знаю, что он был прав. Но найти женщину нашей породы не так легко. Мысль о долгих поисках пугает меня.
      С другой стороны, меня так радует мой сын! Он уже подрос, и некоторые его мысли даже стали складываться в слова. Когда он не спит, то переполняет мое сознание своим младенческим лепетом. Его чешуйки еще по-детски мягкие, он весь как будто покрыт нежным загаром. Он пока не умеет принимать человеческое обличье, но когда видит, как это делаю я, старается мне подражать. Иногда результаты его попыток вызывают у меня смех: получеловечек с хвостом и ушами, приставленными не туда, куда надо. Тогда я открываю ему свое сознание и ласково прошу его вернуть себе свой первоначальный облик. Мое сердце тает, когда однажды ему удается сотворить себе настоящее детское личико, даже с ямочкой на подбородке, как у меня.
      Я люблю лежать с ним на сене и позволять ему ползать по мне, тискать и щекотать его, смеясь вместе с ним. Иногда во время игры он хватает золотую цепочку с медальоном, которую я забрал у Хорхе Сантоса и теперь ношу на шее, когда принимаю человеческое обличье. Он любит играть с медальоном, его завораживает маленький изумрудик посередине.
      – Это – твоей мамы, – говорю я ему.
      Мне хочется сказать, что когда-нибудь драгоценность перейдет к нему, но я удерживаюсь. И правильно делаю. Мне даже неловко делается – как же я раньше-то не подумал…
      На следующее утро я составляю письмо, которое так долго боялся написать. Я сообщаю Саманте и Чарльзу, что их дочь умерла в родах. Им не нужно знать правды. Я просто сообщаю, что она родила чудесного ребенка. И еще одно письмо я пишу Хлое. Сначала идет почти то же самое, а потом: «Твоя сестра очень тебя любила. Она хотела, чтобы у тебя осталось что-нибудь на память о ней. Высылаю тебе вот это. Может быть, когда-нибудь я с радостью увижу это украшение у тебя на шее».
      Гомес переправляет письма и медальон поверенному Бладов в Кингстон, фирме «Клейпул и сыновья»,- той самой, которая получила от меня золото для Чарльза Блада. Я даю Артуро и другие инструкции. Он удивленно поднимает брови, выслушав меня, но от обсуждения моих распоряжений воздерживается.
      Вечером, когда солнце уже село, а луна еще не взошла, я выношу сына на галерею. Он принюхивается к ночному воздуху и смеется налетающим порывам ветра. Я поднимаю его над головой, и он расправляет свои крылышки, еще слишком маленькие, недоразвитые, толстенькие, чтобы поднять его в воздух.
      – Как-нибудь я обязательно возьму тебя с собой на охоту.
      Он что-то лопочет в ответ, я улыбаюсь и прижимаю его к себе. Но он пищит и уворачивается, так что я отпускаю его и предоставляю ему наслаждаться ночным ветром.
      Где-то недалеко от берега крупная рыба выскакивает из воды, а потом плюхается обратно. Темные волны океана с белыми гребешками набегают на берег. Их шелест и рокот привычны мне, как стук собственного сердца. Я поднимаю голову, смотрю на толпящиеся на небе звезды и улыбаюсь. Когда-нибудь Генри полюбит этот остров не меньше, чем люблю его я. И Хлоя, надеюсь, тоже.
      Мне придется подождать несколько лет, пока мой сын подрастет настолько, что сможет менять обличье и вести себя вполне осмысленно. Но у меня достаточно времени. Артуро уже высадился на берегу бухты Монтего, что рядом со Страной Дыр. Мы с Генри сможем переселиться туда задолго до того, как Хлоя достигнет зрелости.
      Чарльз и Саманта будут в ярости, но им ничего не останется, кроме как смириться. Если я буду жить рядом, то ни за что не пропущу даже намека на запах. Она станет моей раньше, чем успеет явиться какой-нибудь другой претендент. И тогда мы с ней будем связаны на всю жизнь. Ее родители не смогут помешать нашему союзу.
      Конечно, мне не нравится, что приходится завоевывать Хлою таким способом, но у меня нет другого выхода. Даже если бы мне удалось найти другую женщину нашей породы, где гарантия, что мы с ней подошли бы друг другу? А наши с Хлоей вкусы во многом схожи. Когда я думаю о ней, в моей памяти всегда всплывает один и тот же образ: юная темнокожая девочка в шортах, скачущая на лошади за, нашим автомобилем. Хлоя улыбается, ее ноги плотно обхватывают бока лошади, волосы развеваются на ветру, и все ее тело движется в ритме, идеально совпадающем с движениями лошади.
      Малыш начинает возиться у меня на руках: хочет, чтобы его опустили на пол.
      – Не так быстро, – говорю я ему. Пока мне не хочется спускать его с рук.
      Я тоскую по ощущению полета, по азарту, охватывающему во время охоты. Но больше всего я жду того момента, когда, вернувшись с охоты, я принесу Генри еду. Еще я думаю о том, в какой ужас пришли бы люди, если бы увидели нас с ним за совместной трапезой.
      Я улыбаюсь этой мысли.
      Налетает новый порыв ветра, и нас обдает солеными брызгами. Генри ежится и тоненько скулит. Я обнимаю его, трусь щекой о его щечку и тихо произношу слова, которые мой отец так часто повторял мне, пока я рос, – слова, к которым, надеюсь, мой сын прислушается больше, чем я в свое время:
      – Мы такие, какие есть.