Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Испанский любовник

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Троллоп Джоанна / Испанский любовник - Чтение (стр. 1)
Автор: Троллоп Джоанна
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


Джоанна Троллоп
Испанский любовник

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДЕКАБРЬ

ГЛАВА 1

      Это сделал, скорее всего, кто-то из детей. Роберт никогда бы на такое не осмелился. На кухонной доске для записей красовался маленький плакат – рисунок, пропечатанный черной, ярко-розовой и желтой красками и изображавший женщину с растрепанными волосами, взявшую под крыло, как берут под руку, индейку с круглыми выпученными глазами. Внизу было написано прыгающими буквами: „Женщины и индейки – против Рождества!".
      Лиззи сказала в телефонную трубку:
      – Я хочу, чтобы она была минимум двадцать два фунта весом… Нет, уже потрошенная. И, я надеюсь, это будет индейка не из клетки, а выращенная на воле?
      Она посмотрела в противоположный угол кухни на плакат и непроизвольно поправила прическу. С волосами, похоже, все было в порядке.
      – О Боже, – продолжала она, – но это слишком дорого!
      Лиззи потерла подбородок. Что же ей делать? Принять участие в борьбе за спасение индеек или все-таки бросить в молох рождественского стола очередную порцию индюшатины?
      – Ладно, – согласилась наконец она, – но обязательно выращенную на воле.
      Она подумала о стаде счастливых индеек, резвящихся на красивой лужайке, прямо как на картинке из детской книжки.
      – Настоящая сельская, двадцать два фунта. Либо я, либо мистер Мидлтон заберем ее в понедельник. Да, да, я знаю, что запоздала с заказом, мистер Моуби, но я уверена, что, если бы на вас висел такой дом, четверо детей, работа да еще три гостя на Рождество, вы бы тоже запоздали с заказом.
      Она положила трубку. Не надо было ей разговаривать с мистером Моуби таким тоном. Мистер Моуби держал мясную лавку в Ленгуорте вот уже четверть века, имел умственно отсталого ребенка, а конкуренция с супермаркетом изматывала его все больше. Наверное, где-то в глубине души мистер Моуби относился к Рождеству так же, как женщина и индейка с плаката.
      Лиззи подошла к доске для записей и внимательнее пригляделась к рисунку. Никаких сомнений, его купила Гарриет. Худенькая, умная, ироничная тринадцатилетняя Гарриет, которая, видимо, заметила, что Рождество становилось для ее матери настоящим кошмаром, а отнюдь не тем безмятежным праздником, каким она представляла его раньше. Лиззи и Гарриет поспорили сегодня за завтраком. Правда, они спорили за завтраком практически каждый день, и споры эти заканчивались обычно тем, что Гарриет отправлялась в Школу со своей неповторимой загадочной улыбкой, которой она всегда одаривала трех младших братьев и которая должна была выражать ее безмерное сочувствие тому, что они были такими маленькими, неразумными созданиями.
      Этим утром Гарриет спросила Лиззи, пойдет ли она сегодня в „Галерею" – художественный салон, который они с Робертом открыли шестнадцать лет назад, когда только приехали в Ленгуорт. Лиззи ответила, что не пойдет.
      – Почему?
      – Из-за Рождества.
      – С какой стати… – Гарриет откинулась на спинку стула и закатила глаза, как бы иллюстрируя невозможность самой мысли о том, что кто-то может пожертвовать важной работой ради такого незначительного домашнего мероприятия, каким является празднование Рождества.
      Лиззи вспыхнула в одно мгновение. Она слышала себя, кричащую о своих изматывающих многочисленных обязанностях и о неслыханной неблагодарности Гарриет. Девочка хладнокровно за ней наблюдала. Дэйви, которому было всего пять лет, начал реветь, и большие круглые слезы капали с его несчастной мордочки прямо в чашку с молоком и овсяными хлопьями.
      Гарриет удовлетворенным тоном произнесла:
      – Ну вот, посмотри, Дэйви расплакался из-за твоего крика.
      Лиззи перестала кричать и нагнулась, чтобы обнять мальчика.
      – Ну, дорогой мой… Дэйви, рыдая, бормотал:
      – Вы же отпугнете Рождество! Если вы будете так говорить!..
      Гарриет вскочила со стула.
      – Ну, я пойду. Мне нужно повидаться с Хизер. Я зайду в „Галерею" и скажу папе, что тебя сегодня не будет.
      – Пожалуйста, останься дома, Гарриет, – твердо проговорила Лиззи. – Ты мне понадобишься. Здесь столько работы…
      Гарриет глубоко и протяжно вздохнула и молча выплыла из комнаты, с ужасным грохотом захлопнув за собой дверь.
      После этого Лиззи скормила Дэйви его овсянку с ложечки, как маленькому, чтобы он успокоился, затем поручила ему и Сэму обмотать лестничные перила праздничными красными ленточками. Сэм, которому было восемь лет, решил, что обматывать ленты вокруг себя и Дэйви, а также пытаться проделать то же самое с громко протестующим котом было куда интереснее. Лиззи не стала вмешиваться, а поднялась наверх, чтобы заправить кровати, спустить воду в унитазах и поискать расческу, серьги и список дел на сегодня, составленный прошлым вечером и куда-то запропастившийся. Потом она опять спустилась вниз, чтобы позвонить мяснику, и обнаружила на доске для записей этот плакат. Гарриет, наверное, повесила его за те несколько минут, что Лиззи была наверху. Было ли это чем-то вроде извинения? Или жестом солидарности? Лиззи жаждала солидарности с Гарриет, взаимопонимания с дочерью. Ведь в их семье только они двое принадлежали к женскому полу. Это почти то же, что быть близнецами, подумала Лиззи, возвращаясь к столу с остатками завтрака. Это должно заставлять хотеть единения с твоей другой половиной, когда ее нет рядом. А Фрэнсис не будет рядом с Лиззи до самого сочельника.
      Роберт и Лиззи открыли „Галерею Мидлтон" в маленьком магазинчике на одной из окраинных улочек Ленгуорта. Они впервые встретились в колледже искусств. Лиззи училась на скульптора, Роберт – на дизайнера по графике. Именно тогда они поняли, что уже никогда не расстанутся. В конторе художественного салона висела их фотография тех далеких дней: сосредоточенный, нахмуренный Роберт в расклешенных брюках и очень худенькая Лиззи, одетая в короткий шерстяной свитер, туфли на высокой платформе, с волосами, спрятанными под огромным бархатным кепи. Фотография была сделана вскоре после открытия салона. Жили они в то время в сырой неухоженной квартире, расположенной над магазином и обставленной разнокалиберной мебелью, позаимствованной на время у родителей. Фрэнсис получила тогда свою первую работу в Лондоне. Она звонила Лиззи по три раза в неделю и приезжала в Ленгуорт, каждый раз привозя чудеса столичной цивилизации вроде колготок с серебристыми блестками или плодов авокадо в бумажных пакетах.
      Роберт ездил по вечерам на занятия в Бат, где учился изготовлять рамы для картин. Лиззи неохотно отказалась от своей глины, занявшись шитьем художественных вещиц из лоскутов, составлением букетов из сухих цветов и полировкой воском не очень оригинальных, но симпатичных предметов мебели из сосны. Оба они открыли в себе коммерческую жилку. К тому времени, когда родилась Гарриет, то есть к 1978 году, их первый магазин являл собой средоточие предметов, символизирующих английскую деревенскую идиллию. Он был полон салфеток из хлопка, простеньких акварелей, массивных пористых горшков и кружек, деревянных ложек. Все это пользовалось большим успехом и охотно раскупалось. Взяв приличную сумму взаймы у отца Лиззи и получив кредит в банке, Мидлтоны перенесли свой салон в бывший цветочный магазин на Хай-стрит Ленгуорта. Витрины здесь были украшены элегантными, выкрашенными в белый цвет железными портиками в викторианском стиле.
      Фрэнсис сразу же захотела все увидеть собственными глазами. Лиззи поехала встречать ее на вокзал в Бат в своем зеленом „ситроене", которые уже стали привычным явлением на улицах Ленгуорта, и привезла в „Галерею" с гордостью и… болью в душе. Наблюдая за лицом Фрэнсис, пока та рассматривала натертые мастикой блестящие полы, пятна света, романтически струящегося сверху и снизу, свежеокрашенные полки, ожидавшие прибытия ваз, подушек для диванов, подсвечников и кувшинов, Лиззи чувствовала бесконечную гордость за то, что им с Робертом удалось сделать. Но в то же самое время, будучи сильно привязанной к Фрэнсис, она чувствовала и нестерпимую боль. Боль за сестру, работающую в заурядной турфирме и возвращающуюся по вечерам в скромную квартирку в Бэттерси, которую она делила с девушкой, не особенно ей симпатичной. И еще был Николас, тихий, замкнутый, невыразительный Николас, так не похожий на Роберта, такой неподходящий для Фрэнсис.
      Лиззи тогда сказала, обращаясь к сестре: – Мы собираемся заказать келимы. Повесим их вот здесь, на специальных карнизах. У Роба есть друг, который может поставлять нам из Африки занятные поделки из высушенных тыкв, кокосовых орехов и всякое такое.
      – А что такое келимы? – спросила Фрэнсис. Она стояла, осматривая выкрашенную в белый цвет кирпичную стену, на которую собирались повесить эти загадочные вещи.
      – Коврики, – ответила Лиззи. Она уставилась в спину Фрэнсис. Что еще можно было тут сказать, когда ее собственная жизнь складывалась столь успешно и перспективно?
      Фрэнсис отвернулась от стены и заглянула Лиззи в глаза.
      – Коврики? Будут висеть? Да, красиво. Ты ведь опять беременна, правда?
      Лиззи еле сдержалась, чтобы не заплакать.
      – Да, беременна. Фрэнсис обняла ее.
      – Это же отлично. Отлично, я очень рада, что ты снова ждешь ребенка.
      На этот раз она носила Алистера. Это должны были быть близнецы, Лиззи ждала близнецов, но второй ребенок умер при родах. Фрэнсис прилетела сразу, даже раньше, чем следовало, и пробыла три недели, использовав почти весь свой отпуск. Она мало чем смогла помочь в том, что касалось Алистера, вспоминала Лиззи, но все остальное ей удавалось: работа по дому, общение с маленькой неугомонной Гарриет („А зачем еще нужен ребенок?"), с Робом, в „Галерее"… Лиззи сразу ощутила утрату, как только Фрэнсис уехала обратно в Лондон. Она чувствовала, что ее одной не хватает на все в доме.
      – Может, мне надо было жениться сразу на вас обеих? – шутливо сказал Роберт, наблюдая, как она кормит в кровати ненасытного Алистера. – Но я никогда не смог бы полюбить Фрэнсис. Странно, да? Так похожа на тебя во всем, но нет какого-то „фактора икс".
      Вскоре после этого тихий Николас тоже решил, что Фрэнсис не хватает „фактора икс", и расстался с ней. Фрэнсис тогда заявила:
      – Конечно, я расстроена. Но еще больше разочарована. Я хочу сказать, разочарована в себе.
      Лиззи молилась, чтобы у Фрэнсис наконец появился хороший мужчина. Он должен был быть высоким, как Роб, и привлекательным, как Роб, но не таким нежным и артистичным, как Роб, тогда Лиззи пришлось бы сравнивать мужчину Фрэнсис и Роба, а она чувствовала, что это никому добра не принесет. Фрэнсис сама вскоре решила эту проблему, влюбившись сначала в архитектора, потом в актера и наконец в приятеля девушки, с которой делила квартиру. Между тем „Галерея Мидлтон" процветала, трижды за год обновляя ассортимент. На верхнем этаже Роберт и Лиззи открыли кафе с экологически чистыми продуктами. Роберту удалось расплатиться по всем займам да еще и получить прибыль. Лиззи, родив одного за другим Сэма и Дэйви, по-прежнему делала закупки для салона и организовывала переезды. Они переезжали четыре раза за шестнадцать лет: из их первой квартиры – в коттедж восемнадцатого века, который когда-то был чайной и сохранил запах жареного хлеба, затем – в виллу, построенную в викторианском стиле, и наконец – в Грейндж. В конце восемнадцатого века Грейндж был одним из лучших домов Ленгуорта, с красивым каменным фасадом и украшенным колоннами подъездом. Тогда перед домом располагался сад, от входной налитки к подъезду вела гравийная дорожка, позади дома имелась обширная лужайка, а за ней – огород, обнесенный со всех сторон каменной стеной. Во времена королевы Виктории к задней части дома пристроили несколько комнат, а в последующий период территорию усадьбы со всех сторон зажали другие здания, так что при покупке Грейндж напоминал Робу и Лиззи потрепанный старый морской лайнер, загнанный в маленький порт. Новые богатые дома красивой каменной кладки заполнили огород, а половина луга исчезла под улицей Тэннерилейн, названной так в память о существовавшей здесь в девятнадцатом веке кожевенной мастерской, которая полвека издавала ужасное зловоние на весь Ленгуорт. Но и того, что осталось от сада, посчитали Роб и Лиззи, было вполне достаточно для крикета, детских игр и устройства пикников. Внутренних же помещений дома могло хватить для чего угодно. Осматривая светлые, просторные комнаты и широкую лестницу, прикидывая, как можно было бы соединить несколько комнат, чтобы получить гостиную внушительных размеров с прилегающей к ней кухней, и мысленно любуясь сочетанием терракотового, синего и золотисто-желтого тонов с полированными полами и ослепительно белыми потолками, Роберт и Лиззи решили, что Грейндж станет символом их успеха. Расширяющееся дело, приличный дом (просторный, но не вызывающий), четыре умных и сообразительных ребенка, растущий авторитет в городе – есть чем гордиться! И именно потому, что он часто об этом думал, Роберт и повесил в заново отремонтированном офисе „Галереи" фотографию Лиззи и себя в годы студенчества. Чтобы всегда помнить о том, как многого они достигли.
      Фрэнсис впервые удивила их накануне крещения Дэйви. Они прожили в Грейндже уже почти год, и половина помещений в доме была окрашена в яркие, насыщенные цвета, которые так нравились Лиззи. Лестница – в желтый и белый, гостиная – в темно-зеленый, а перестроенная и расширенная кухня – в коричневый, бежевый и голубой.
      Фрэнсис спросила Лиззи:
      – Зачем вообще надо крестить Дэйви? Вы же не крестили остальных детей?
      – Просто мне этого хочется. И Робу тоже. Теперь мы жалеем, что не крестили и других. Это как-то… как-то более традиционно…
      Фрэнсис взглянула на свою сестру. Затем оглядела кухню, задняя дверь которой была открыта в залитый солнцем сад, а подоконники красиво заставлены горшочками с благоухающей геранью и кувшинами с петрушкой; посмотрела на пучки салата на столе, на красивые коврики на деревянном полу, на сверкающую новую посуду, на испанский подсвечник, покрытый зеленоватой патиной, и подмигнула Лиззи.
      – Посмотри на все это, Лиззи. Ты становишься такой солидной гражданкой.
      – Серьезно? Фрэнсис повела рукой.
      – Посмотри вокруг себя!
      – Мы ведь этого и хотели, – немного смущенно сказала Лиззи.
      – Я знаю. А теперь вы хотите крестить Дэйви.
      – Люди меняются. Мы тоже не могли не измениться. Нельзя же все время оставаться такими же, как и в двадцать пять.
      Фрэнсис подошла к зеркалу, висевшему возле двери, ведущей в сад, и открыла рот.
      – Что ты делаешь?
      – Просто разглядываю свои зубы.
      – Зачем?
      – Мне кажется, что они выглядят такими же, как и прежде. И вообще, я не чувствую себя другой, не чувствую, что изменилась.
      – Нет, но…
      – Но нужно, наверное, учитывать, – мягко проговорила Фрэнсис, отходя от зеркала, – что у меня нет мужа и четырех детей, правда?
      – Я не хотела сказать…
      – Ладно, пойдем посмотрим на Дэйви.
      Дэйви лежал в своей корзинке посреди родительской кровати, покрытый тонкой марлевой сеткой, как окорочен в кладовой. Они склонились над малышом. Он крепко спал, мягко посапывая, сжав в кулачки свои крохотные пальчики, похожие на креветки. Лиззи придерживала дыхание, чтобы случайно не разбудить сына. Фрэнсис подумала, как бы он себя повел, если бы открыл глаза. Стал бы плакать?
      – Лиззи, – позвала она.
      – Да, – откликнулась та, не сводя влюбленных глаз с Дэйви.
      Фрэнсис выпрямилась и подошла к огромному шкафу, в котором хранилась одежда Лиззи. В его дверцу было встроено большое овальное зеркало. Оно давало мягкое, слегка размытое отражение, характерное для старинных зеркал.
      – Я хочу тебе кое-что сказать.
      Лиззи подошла к сестре. Они смотрели на свое отражение, стоя бок о бок, две высокие англичанки, с крепкой костью, широкоплечие, длинноногие, с густыми каштановыми волосами, постриженными в длинные „каре". У Лиззи была челка, а у Фрэнсис волосы свободно падали вперед, наподобие раскрытого птичьего крыла.
      – Мы не красавицы, не так ли?
      – Нет, но мы достаточно симпатичны. По-моему, мы выглядим весьма привлекательно.
      – Для кого? – спросила Фрэнсис. Лиззи взглянула на нее.
      – Что ты собираешься мне сказать?
      Фрэнсис немного склонилась вперед, к своему отражению. Она послюнила указательный палец и провела им сначала по одной брови, затем по другой.
      – Я открываю собственное дело. Лиззи изумленно уставилась на нее.
      – Ты шутишь?
      – С какой стати я буду шутить? Лиззи взяла сестру за руку и сказала:
      – Фрэнсис, пожалуйста, тщательно все обдумай. Что ты знаешь о том, как вести собственное дело? Ты всегда работала под чьим-то началом, была наемной служащей…
      – Точно, – сказала Фрэнсис, – и теперь с меня довольно. – Она мягко высвободила руку.
      – Где ты возьмешь деньги?
      – Там, где их обычно берут в подобных случаях. – Фрэнсис подняла воротничок своей блузки, засучила рукава жакета и повернулась боком к зеркалу, осматривая себя. – Немного в банке, немного у отца.
      – У отца?
      – Да. А что тут такого? Ведь вам с Робом он дал деньги, разве не так?
      – Да, но это было… Фрэнсис не дала ей докончить.
      – Только не говори, что тогда все было иначе! И теперь ситуация та же самая, просто я начинаю это позже и в одиночку.
      Лиззи судорожно сглотнула.
      – Да, конечно.
      – Почему ты не хочешь, чтобы я начала свое дело? Лиззи подошла к кровати, села рядом с колыбелью Дэйви на лоскутное покрывало – их шила вручную жена одного фермера, живущего по соседству, и они хорошо расходились в салоне.
      Фрэнсис осталась на прежнем месте, у шкафа, прислонившись спиной к гладкому холодному зеркалу.
      – Мы – близнецы, – сказала Лиззи.
      Фрэнсис склонила голову и внимательно разглядывала свои ноги с крупноватыми ступнями и добротные темно-синие мокасины. Она прекрасно знала, что хотела выразить Лиззи. В словах „мы – близнецы" не было досказано главное. Мы – близнецы, значит, мы составляем единое целое, вместе мы представляем из себя законченную личность. Мы похожи на два кусочка из картинки-головоломки, мы должны подходить друг другу, но не можем быть полностью одинаковыми.
      Вслух Фрэнсис произнесла:
      – Ты очень домашняя, Лиззи. Мне это нравится. Мне нравится ваш дом, твои дети доставляют мне столько радости. Но я не претендую даже на частичку этой твоей жизни. И в обмен мне должно быть позволено жить своей собственной жизнью, когда это нужно. А как раз сейчас мне это необходимо. Если у меня будет свое дело, твоего салона это никак не коснется, и это ничего не изменит в наших с тобой отношениях.
      – Почему ты хочешь этого?
      – Потому что мне уже тридцать два года и я достаточно разбираюсь в туристическом бизнесе, чтобы попять, что в этом деле я лучше многих людей, на которых работаю. Ты решила крестить Дэйви, и ты это сделаешь, а я приняла свое решение и тоже этого добьюсь.
      Лиззи посмотрела на сестру. Она вспомнила их первый день в детском саду. Одетые в одинаковые зеленые фартучки для уроков рисования с вышитыми на них именами „Э. Шор" и „Ф. Шор", с волосами, туго собранными сзади в хвостик зелеными эластичными резинками.
      – Ну и что это будет за дело?
      Фрэнсис улыбнулась, закинула руки назад, приподняла волосы и опустила их обратно на шею.
      – Необычные каникулы. Поездки по маленьким городам и остановки в затерянных гостиницах, даже в частных домах. Я начну с Италии, ведь все англичане сходят с ума по Италии.
      – А как ты назовешь свою фирму?
      Фрэнсис вдруг рассмеялась. Она, пританцовывая, сделала пару шагов по комнате.
      – „Шор-ту-шор" – вместе с Шор к новым берегам!
      Как и Дэйви, за пять лет фирма „Шор-ту-шор" неузнаваемо изменилась. Начиналась она в гостиной маленькой квартиры в Бэттерси, и начало это было весьма трудным, всего лишь с несколькими клиентами и многочисленными просчетами. Вскоре Фрэнсис поняла, что ей самой нужно будет проверять каждую кровать и стол, на которых предстояло спать и есть ее клиентам. И она отправилась на четыре месяца в Италию, где колесила по проселочным дорогам Таскании и Умбрии за рулем взятого напрокат „фиата", который служил ей и офисом, и платяным шкафом, а иногда и спальней. Перед поездкой она опасалась, что найдет Италию лишь красивым клише, где холодные англичане цивилизованно сбрасывают оковы пуританства, чтобы испытать приемлемую долю чувственности. Но, как оказалось, беспокоилась она зря. Фрэнсис поняла, что, хотя Италия и затаскана по тысячам романов и газетных статей, а ее природа послужила декорацией для тысяч фильмов, ни одно чувствительное сердце не сможет не затрепетать при первом же взгляде на силуэты покрытых оливковыми рощами и виноградниками холмов с пятнами красноватых стен и коричневатых крыш и искусно разбросанных среди них остроконечных свечек кипарисов.
      Она начала устраивать своим клиентам небольшие поездки по таким местам. Некоторые туры проходили по виноградникам, другие были организованы специально для художников или фотографов-любителей, третьи носили характер маленьких экспедиций по следам этрусков, Пьеро делла Франчески или когда-то могущественных кланов, например Медичи. Она продала свою половину квартирки в Бэттерси проворной девушке, занимавшейся операциями с акциями, и переехала на север, на другой берег реки, в небольшой дом прямо у Фулэмской дороги. Фрэнсис пока не могла позволить себе купить его, поэтому платила ежемесячную ренту. Первый этаж она отвела под офис, а сама жила на втором, с прекрасным видом на соседскую вишню. Она наняла в помощницы девушку, исполнявшую обязанности референта и секретаря, а последние взятые в долг деньги потратила на компьютеры. Компании не исполнилось еще и четырех лет, как три известные турфирмы уже попытались выкупить у Фрэнсис ее дело.
      Лиззи гордилась сестрой. По просьбе Фрэнсис она приехала в Лондон и спланировала оформление офиса на первом этаже, покрыв пол паласом цвета водорослей, а стены – впечатляющими фото: хлеб и вино на кованном железом столе в лоджии, с виднеющимся вдали городом на холме; беременная Дева Мария в кладбищенской часовне в Монтерки работы Пьеро; красивая современная девушка, идущая по средневековой итальянской улочке. Они установили итальянскую кофеварку и маленький холодильник, где хранили зеленоватые бутылки „фраскати", которым угощали клиентов.
      Фрэнсис сказала тогда сестре:
      – Вот видишь, я же говорила, что это никоим образом не изменит наши отношения! Говорила ведь я тебе!
      – Я боялась этого, – ответила Лиззи.
      – Я понимаю.
      – Мне сейчас очень стыдно. Это было так эгоистично, но я не могла ничего с собой поделать.
      – Да, я все понимаю.
      – А теперь я испытываю чувство гордости за тебя. У тебя здесь прекрасно. Как с заказами?
      – Хорошо.
      Это, думала теперь Лиззи, был единственный сбой, единственный случай, когда их с Фрэнсис параллельное движение по жизни оказалось нарушенным. Оглядываясь назад, Лиззи испытывала не только чувство стыда за свою неспособность тогда проявить великодушие, но и недоумение. Чего она боялась? Зная Фрэнсис так, как знала она, чего было опасаться в этом человеке, который являлся частью ее самой, настолько похожим на нее, настолько близким ей по своей природе? Фрэнсис, в конце концов, была самым бескорыстным человеком на свете. У Лиззи вдруг мелькнула мысль: „А не завидовала ли я?" Завидовала ли она когда-нибудь поездкам Фрэнсис в Италию, когда сама она почти все время проводила в Ленгуорте, ухаживая за заболевшим корью Сэмом, сопровождая Алистера на урони музыки, просиживая с Робертом до глубокой ночи над счетами „Галереи"? Не возникало ли у нее желания, пусть даже в минуту усталости и отчаяния, поменять по своей воле такую жизнь, до предела заполненную хлопотами и семейными заботами, на свободу, одинокую свободу Фрэнсис? „А Фрэнсис, вне всякого сомнения, одинока", – подумала Лиззи, со вздохом садясь за кухонный стол и пододвигая к себе один из бесчисленных блокнотов, чтобы составить рождественское меню.
      Одна экзальтированная дама из числа клиентов „Галереи", которая настойчиво набивалась Лиззи в подруги, подарила ей американскую кулинарную книгу „Хорошая еда для плохих времен". Автором ее была Энид Р. Старберд. Лиззи раскрыла ее, думая о том, что, возможно, найдет там несколько практических советов, которые пригодились бы, чтобы обеспечить едой на четыре праздничных дня компанию из девяти человек: шестерых Мидлтонов, Фрэнсис и родительскую чету Шоров. Вчера вечером Роберт пониженным тоном, каким он обычно сообщал неприятные новости, сказал, что в предрождественский период доходы „Галереи" не только не возросли, как обычно, на двадцать процентов, а, наоборот, на десять упали. Это обстоятельство, правда, не явилось для них полной неожиданностью. В течение года они не раз обсуждали, хотя и с некоторой философской отвлеченностью, вероятность снижения деловой активности. Но вчера вечером это стало для них реальностью.
      Лиззи спросила:
      – Это означает скромное Рождество?
      – Боюсь, что так.
      Лиззи опустила взгляд на раскрытую страницу книги миссис Старбёрд. „Никогда не следует забывать, – наставляла та, – о традиционных для юго-запада Франции супах с капустой. Свиную головизну, этот необходимый для них ингредиент, не так уж трудно найти в магазинах". Лиззи громко захлопнула книгу, чтобы избавиться от видения с укором взирающей на нее свиной головы. Она взяла блокнот и быстро написала: „Сосиски, разбрызгиватель с желтой краской, сушеные каштаны, что-нибудь для подарочных чулков, консервы для кота, пластыри, большая банка начинки из изюма и сахара, недорогие марки, взять платье из химчистки, грецкие орехи". Она остановилась, оторвала листок и продолжила на другом: „Подготовить кровати для гостей, закончить упаковку подарков, положить торт в холодильник, сделать начинку, проверить пирог с мясом (достаточно?), напомнить Робу о вине, начистить серебро (Алистер), пропылесосить гостиную (Сэм), собрать листья плюща и дуба (Гарриет и Дэйви), украсить елку (все), сделать гирлянду для входной двери (я), приготовить грог для сотрудников „Галереи" (тоже я), вылизать весь дом сверху донизу до приезда мамы (я, я, я)". И в конце сделала приписку: „Помогите! Помогите! Помогите!".
      Кухонная дверь тихонько отворилась. Вошел Дэйви. За завтраком он был нормально одет, а теперь на нем остались только носки, трусы и игрушечная полицейская каска. Вид у него был виноватый. Он подошел к Лиззи и прислонился к ее коленке. Она дотронулась до него и сказала:
      – Ты же ледяной! Что ты делал?
      – Ничего, – ответил он, точь-в-точь как Сэм.
      – Где же тогда твоя одежда?
      – В ванной.
      – В ванной?
      – Ну, понимаешь, надо было ее простирнуть, – доверчиво пояснил Дэйви.
      – Но утром одежда была абсолютно чистой…
      – Видишь ли, она немного испачкалась пастой, – задумчиво протянул он.
      – Какой пастой?
      – Зубной. После рисования зубной пастой… Лиззи поднялась.
      – Где Сэм?
      – Пришел Пимлот. Сейчас Пимлот и Сэм строят лагерь супермена…
      – Пимлот?
      Пимлот был лучшим другом Сэма. Хилый, бледный мальчик с зоркими глазами и изворотливым характером.
      – А где они строят лагерь?
      – Все нормально, – ответил Дэйви, опуская каску на лицо, так что виден остался только его подбородок. – Ну-у, не в твоей комнате, всего лишь в свободной…
      Лиззи выскочила из кухни и понеслась вверх по лестнице. Красные ленточки, уже спутанные, валялись на ступеньках, перила были голые.
      – Сэм! – крикнула она.
      Откуда-то доносились глухие удары, похожие на звуки дорожных машин.
      – Сэм! – возопила Лиззи. Она распахнула дверь спальни для гостей. На полу валялись простыни и наволочки, а на кроватях, прекрасных старинных бронзовых кроватях, подходящее белье для которых Лиззи подбирала с таким трудом, пыхтя как паровозы, прыгали Сэм и Пимлот.
      – Сэм! – прорычала Лиззи.
      Он так и застыл в воздухе и упал на кровать, словно тонкая жердочка. Пимлот же попросту исчез, шмыгнув куда-то.
      – Что же ты делаешь? – кричала Лиззи. – Я тебе дала поручение, ты его не выполнил. Я сказала, чтобы Пимлота сегодня здесь не было, по крайней мере, пока ты не выполнишь то, что я просила тебя сделать, эта комната должна быть приготовлена для бабушки и дедушки, у меня еще тысяча дел, а ты, непослушный, глупый, неумный мальчишка…
      Сэм съежился в комок.
      – Ну, извини…
      – Мама, – позвал голос сзади.
      Лиззи не дыша обернулась. У двери стоял Алистер с тюбиком клея в одной руке и моделью самолета из серой пластмассы в другой. На одном из стекол его очков тянулся какой-то беловатый след.
      – Тебя папа к телефону. А потом не могла бы ты прийти ко мне и подержать эту модель, пока я буду приклеивать последнюю деталь фюзеляжа?..
      Лиззи бросилась в комнату напротив, к телефону, стоявшему около их с Робом кровати.
      – Роб, это ты?
      – Лиззи, я понимаю, что у тебя дел невпроворот, но не могла бы ты приехать? Дженни ушла домой, очень плохо себя чувствовала, бедняжка, а в магазине вдруг наплыв покупателей…
      – Нет.
      – Но, Лиз…
      – Прости, я хочу сказать, я постараюсь, но здесь полный кавардак, а надо еще так много сделать…
      – Я все прекрасно понимаю. Вечером я тебе обязательно помогу. А пока можешь все оставить как есть.
      – Я не смогу приехать в течение ближайшего часа. И мне придется взять с собой Сэма и Алистера.
      – Хорошо, приезжай, как только сможешь.
      Лиззи положила трубку и вышла на лестничную площадку. Заглянув в гостевую спальню, она увидела, что Сэм и Пимлот, с Дэйви в качестве зрителя, неумело заправляли кровати. Алистер все еще ждал ее.
      – Не могла бы ты…
      – Нет, не могла бы! У меня слишком много дел и плохое настроение. Я хочу, чтобы ты занялся чисткой серебра.
      Глаза Алистера за стеклами очков расширились от удивления.
      – Чистить серебро?
      – Да, – ответила Лиззи. Она зашла в спальню и вытолкнула оттуда детей, громко захлопнув за собой дверь. – Мужчинам положено чистить серебро. Им также положено готовить, менять пеленки детям и ходить за покупками. А женщины не могут терять время на такое глупое занятие, как склеивание моделей самолетов.
      – Господи, у тебя действительно плохое настроение, – заметил Алистер.
      Пимлоту Лиззи сказала:
      – Иди домой и, пожалуйста, посиди там до окончания Рождества.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20