Радуга

На какой-то восхитительный, благословенный момент ее ввели в заблуждение читавшиеся во взгляде Роберта сострадание и желание извиниться. Но Алекса тут же напомнила себе, что сочувствие это — не, более чем притворство. Роберта нисколько не задела внезапная недоброжелательная атака Хилари, и он вовсе не склонен извиняться за супругу.

Если в его карих глазах и можно было увидеть нечто похожее на извинение, то Алекса вдруг с бешенством поняла, что это извинение за ее собственную будто бы упадническую мораль, а не за оскорбления Хилари, обвинившей Алексу в безнравственности. Ну конечно, Роберт, бедный деревенский парень, сумел преодолеть все испытания, оставшись при этом честным и сохранив чувство собственного достоинства. Но она, грубая сельская девчонка, никоим образом не могла быть такой же сильной и, конечно же, пускалась на самые низкие компромиссы в стремлении продвинуться по ступенькам своей деклассированной артистической карьеры.

Рассказывая Джеймсу правду о месяцах, проведенных в «Баллинджере», вину за войну с Хилари Алекса делила между ними обеими поровну. Но признавалась ли и Хилари, рассказывая Роберту ту же самую историю, в своей собственной ревности и жестокости? Алекса была уверена, что нет. Наверное, просто сообщила мужу о том, что администрация «Баллинджера» по доброте своей позволила Алексе посещать священные стены этого учебного заведения. И конечно же, Хилари рассказала лишь собственную надменную версию истории о «нищей шлюхе», а Роберт, в свою очередь, мог и сам подлить масла в огонь, припомнив услышанные им в офисе Джеймса фривольные слова Алексы.

И теперь она встретила взгляд Роберта, полный оскорбительной жалости за ее печальную судьбу, за порочный и беспринципный путь — через съемки в фильмах с обнаженной натурой — из потаскух в актрисы.

Какая самонадеянность! Какое «благородное» покровительство! Какое здравомыслие!

Алекса постаралась, чтобы дрожь в голосе не выдала клокотавший в ее душе гнев, и, глядя прямо в глаза надменному Роберту, очень спокойно произнесла:

— В актерской игре, как в профессии, есть одна замечательная особенность: вам нет нужды идти на компромисс с чьими-либо этическими нормами. Этого просто не требуется.

— Не то что в политике, — мягко подсказал он.

Именно эту фразу, разумеется язвительно-насмешливо, и собиралась произнести Алекса. А теперь Роберт превратил все в шутку, спасая ее и, возможно, весь вечер, чем только усилил неприязнь Алексы.

Притворно смутившись, она лихорадочно обдумывала его предложение о помощи. Наконец, лучезарно улыбнувшись, согласилась:

— Ну да, Роберт, вы сами об этом сказали… не то что в политике.

— Прости, — тихо пробормотала Алекса час спустя, когда они с Джеймсом уже были в ее квартире, и, освобождая свои длинные золотистые волосы от заколок, она добавила:

— До чего же трудно быть взрослой!

— Ты отлично держалась.

— Но позволила ей достать меня, а этого делать не следовало. О! Как же я и в самом деле не люблю Хилари!

— По справедливости. Не думаю, чтобы она тоже сходила с ума от любви к тебе. Но ведь никто и не просит вас становиться лучшими подругами. Ты великолепно себя вела. Вечер прошел замечательно. — Джеймс ободряюще улыбнулся, но в глазах Алексы все еще таилась тревога. — Что, дорогая?

— Джеймс, мне они оба не нравятся.

— Тебе не нравится Роберт? — искренне удивился Джеймс.

— Сказать по правде — нет.

— Потому что он перехватил твою подачу?

— Я еще до этого невзлюбила его. Твой Макаллистер такой самонадеянный.

— Самонадеянный? Роберт?

— Да. Знаешь, словно на него сошла благодать Божья.

— Алекса, ты не права, — убежденно заявил Джеймс. — Роберт Макаллистер совсем не самонадеянный человек.

— Меня поражает, как ты можешь этого не видеть!

— Не вижу, потому что знаю Роберта гораздо лучше, чем ты.

Алекса увидела его серьезный и решительный взгляд и поняла, что с этим аргументом ей тягаться бесполезно.

— А как насчет Хилари?

— Признаюсь, Хилари не совсем в моем вкусе.

— И на том спасибо: по крайней мере хоть один шаг в верном направлении. Так нам часто надо будет с ними видеться? Неужели предстоит еще один приятный вечерок?

— Нет, — загадочно улыбнулся Джеймс. — Я не тешу себя надеждой, что мы проведем с ними приятный уик-энд.

— Шутишь?

— Нисколько. Только не беспокойся: там будет еще масса всякого народа.

— Когда? Где?

— В августе, в Инвернессе. Мои родители приедут из Парижа в отпуск на несколько недель и устроят свой ежегодный прием на свежем воздухе. Он состоится в воскресенье, и это страшно важное событие, — рассмеялся Джеймс. — Но за день до того проводится небольшая домашняя вечеринка. Там будут Роберт и Хилари, Бринн со своим мужем Стивеном и, возможно, Элиот Арчер — еще один близкий друг семьи, мои родители и я. Так что между тобой и миссис Макаллистер будет весьма внушительный барьер, не так ли?

— Ты приглашаешь меня на домашнюю вечеринку? — тихо и неуверенно спросила Алекса. — Мы что, теперь строим планы на три месяца вперед?

— Да, и на домашнюю вечеринку в саду, естественно, тоже. Приглашаешься ты и, если тебе того захочется, Кэт.

— Хилари, прошу тебя, объясни мне причину. — Тихие слова Роберта разорвали молчание, в котором прошел весь путь от ресторана до номера в отеле «Плаза».

— Какую причину, Роберт?

— Причину твоей недоброжелательности к Алексе. Ты насмехалась над ней, намеренно пытаясь унизить профессию актрисы. Полагаю, ты обидела ее.

— В самом деле? — Хилари улыбнулась. — Вот и прекрасно.

— Прекрасно?

— Роберт, я очень давно знаю Алексу. Она — проститутка.

— А мне она показалась очень приятной женщиной.

— Приятной? Нет, Алекса совсем не приятная. По правде говоря, меня очень удивил Джеймс. Она недостойна его. — Хилари нахмурилась и пожала плечами, как бы отгоняя от себя невеселые мысли. — Но Алекса недолго с ним пробудет, как и все женщины Джеймса. Предполагаю, что она надоест ему гораздо скорее, чем остальные его любовницы.

Хилари направилась в спальню, но ее остановил голос Роберта — тихий, спокойный и… ледяной:

— Хилари, я все еще жду твоего объяснения. Почему ты так враждебна к Алексе?

— Ах Роберт. — Вздохнув, Хилари повернулась к мужу. — Давай впредь не будем тратить время попусту на разговоры о таких, как эта Алекса Тейлор. Поверь мне — она того не стоит. — Плотоядно улыбнувшись, Хилари подошла к мужу, прильнула к нему всем телом и, запустив под лацканы пиджака пальцы с безукоризненным маникюром, прошептала:

— Пойдем в постельку.

Роберт молча убрал ее руки со своей груди. Сердитый и мрачный взгляд его темных глаз долго буравил уверенную в себе Хилари, стоявшую так близко.

— Я пойду прогуляюсь, — наконец бросил Роберт.

— Прогуляешься? Ночью в Манхэттене?

— Именно.

— Allo. Bonjour[9].

Услышав приветствие, Алекса нахмурилась, хотя и ожидала его. На все звонки во Французском доме студенческого городка Оберлин отвечали по-французски, и каждый раз ей казалось, что это чересчур. Алексе не нравилось, что, звоня сестре, она поневоле становится участницей этой игры — говорить только по-французски. Тем более что соответствовать правилам игры она не могла, если не считать дежурной фразы «Merci beaucoup»[10].

Хотя Алексе и казалось претенциозным заставлять выполнять правила студенческого общежития людей из внешнего мира, одержимость своей младшей сестры французским она вовсе не рассматривала как претенциозность. Алекса знала, что Кэт, впервые услышав французский язык, тут же была им покорена, и теперь мелодичный язык любви так же свободно, непринужденно и весело слетал с ее губ, как музыка выпархивала из-под ее дивных пальчиков.

— Алло, — ответила Алекса на менее мелодичном английском. — Соедините меня, пожалуйста с комнатой Кэтрин Тейлор.

— Certainement. Un moment, sil vous platt[11].

Кэтрин ответила по-английски, поскольку особый двойной звонок телефонного, аппарата дал ей понять, что звонят из города.

— Слушаю.

— Привет, Кэт! С днем рождения!

— Алекса, привет! Спасибо.

— Ну, каково чувствовать себя совершеннолетней? Совсем уже взрослая? — Алекса разозлилась от банальности собственной фразы, которая прозвучала как лишенные живости общие слова, присущие скорее случайному знакомому.

— Прекрасно, но я, кажется, ничего не чувствую по этому поводу, — промямлила Кэтрин, мучительно подыскивая слова для разговора со старшей сестрой. — Как твой спектакль?

— Прекрасно. И забавно. — «Забавно? — удивилась себе Алекса. — Неужели это просто забавная пьеска о сумасшедшей любви покончивших с собой подростков?» Она нервно рассмеялась и добавила:

— Я имею в виду, что у нас забавный состав исполнителей. Когда мама с папой приезжают?

— Собирались к полудню.

— Ну вот и замечательно.

— Да. Очень любезно с их стороны, что они решили приехать.

Алекса с грустью подумала, а знает ли Кэт о том, что и Алекса тоже очень хотела приехать, но мать решительно пресекла радужные планы старшей дочери присоединиться к семье. Почувствовав, что снова начинает досадовать на отказ, обиженная Алекса поспешила обратиться к более приятным размышлениям об их с Кэт будущем.

— Ты уже решила, когда приедешь в Нью-Йорк?

— А когда тебе это будет удобно?

— Да в любое время! «Пенсильвания-авеню» запускается в производство очень скоро, так что к третьему июля мне надо быть в Мэриленде. Но я надеялась, что мы смогли бы в конце июня провести вместе недельку или около того. Я покажу тебе Манхэттен.

— О, это было бы великолепно!

— Ну вот и славно. Так когда тебя ждать?

— Последний экзамен у меня в восемь утра двадцать третьего числа, и курсовую работу по французскому языку мне выдадут после обеда, так что…

— Так что вечером этого дня или утром следующего ты можешь сесть на самолет. Я тебя встречу. Заметано?

— Да, договорились. Спасибо тебе.

Джеймс появился на кухне и, увидев, как Алекса нервно крутит телефонный провод, понял, что она беседует с младшей сестрой.

— Как там Кэт? — поинтересовался Джеймс, когда Алекса, положила телефонную трубку и улыбнулась ему.

— Прекрасно. Совершеннолетняя. Экзамены заканчиваются двадцать третьего июня, и Кэт сразу же приедет сюда.

— Отлично, — одобрил Джеймс, прикинув между делом, что конец июня будет идеальным временем для длительной командировки в Калифорнию, которую, ему необходимо совершить до августа.

— Похоже, ты собрался уходить.

— Каюсь. У меня весь день расписан. Так что сегодня я вряд ли приду на спектакль.

— Вот и чудесно! Лично я не могу себе представить, как можно высидеть столько представлений «Ромео и Джульетты».

— Я не «высидел»… мне это доставляет удовольствие. Но… не сегодня.

— Может быть, отложим наши планы на вечер? — предложила Алекса, чувствуя, как Джеймс устал, и зная, что он так до сих пор и не разобрался с материалами, собранными им в Токио.

— Отложить наше интимное празднование дня рождения Кэт? И не думай!

Спешившая на спектакль своей грациозной летящей походкой, Алекса вдруг резко остановилась. Среди театралов, надеявшихся достать в последний момент билет по брони на сегодняшнее представление «Ромео и Джульетты», стоял сенатор Роберт Макаллистер.

«Что ему здесь делать? Да как он смеет?» — возмутилась Алекса.

У нее не было ни капли сомнений в том, что Роберт считает ее артистическую карьеру бесполезным тривиальным занятием. Что ж, каждый имеет право на собственное мнение. Но не мог ли Макаллистер держать себя и свое мнение подальше от театра, имевшего в жизни Алексы столь огромное значение? Карьера была для нее делом чрезвычайно важным, как и эта пьеса Шекспира, и потому Алекса с невероятно болезненной остротой почувствовала, что Роберт тайком пытается проникнуть в ее личную жизнь.

«Что ж, мы живем в свободной стране, — тоскливо подумала Алекса. — И несмотря на то что мне ужасно не хочется, чтобы он здесь был, Роберт Макаллистер — ветеран войны, который может пользоваться правами свободных людей собираться там, где им вздумается, и наслаждаться величайшей трагедией в мире».

И все же Алексу не покидало ощущение, что свобода Роберта каким-то образом ущемляет ее права. Но пока она размышляла, действительно ли сенатор вправе смотреть и надменно оценивать ее работу, реальность, замечательная реальность подсказала ей нечто, от чего возмущение Алексы поутихло и губы ее тронула мягкая, довольная улыбка.

Роберт Макаллистер не может попасть в театр. Даже если бы его узнали и по какому-то негласному правилу пост сенатора позволил бы ему переместиться в очереди с седьмого места на первое, у Роберта ничего бы не вышло. Аншлаг! До конца месяца все билеты проданы! И если этот субботний дневной спектакль такой же типичный, как и все спектакли мая, надежды на «лишний билетик» не оставалось.

Глядя на человека, скромно стоявшего седьмым в очереди, она вдруг заметила, что Роберт вовсе не выглядел самонадеянным. Ей пришлось признаться себе, что в этот трогательно-беззащитный момент проклятый загадочный сенатор и в самом деле выглядел очень милым. Но Алекса тут же напомнила себе, что никакой трогательности и «беззащитности» не было, поскольку вся мимика, как бы выдающая гамму эмоций этого человека, заранее тщательно отрепетирована.

Алексу позабавила мысль о том, как поведет себя Роберт, когда узнает, что остался без билета на сегодняшний спектакль. Сменится ли вся эта напускная «беззащитность» досадой на потраченное в очереди столь драгоценное время важной политической персоны? Разумеется, трудно представить, будто сенатора и вправду расстроит то, что он не увидит игру Алексы. Не слишком ли великая жертва со стороны высокого чиновника — провести полдня в театре?

Ладно, не имеет значения. Сегодня на утреннем представлении Роберта среди зрителей не будет. Мысль об этом обрадовала Алексу и… заставила почувствовать себя виноватой. Ведь обещала же она Джеймсу, что будет «приятной» с его другом. И она сдержит слово! Надо только пройти в театр не через парадный, а запасной вход и никогда ни единой душе не рассказывать о том, что видела сенатора.

Но тут Роберт, словно почувствовав ее присутствие, оглянулся и посмотрел на Алексу, и та увидела во взгляде его темных глаз такую неуверенность…

«Наигранную неуверенность, — поспешила напомнить себе Алекса, — взгляд умного мужчины восьмидесятых годов, точно рассчитанный на то, чтобы привлечь женские голоса на выборах».

Взгляд этот только раздосадовал Алексу, поскольку теперь ей уже было не отвертеться. Она решительно подошла к Макаллистеру, заботясь о том, чтобы он не потерял свое бесполезное место в очереди.

— Добрый день, Роберт.

— Добрый день, Алекса.

— Вы без Хилари?

— Да, она отправилась по магазинам. — Роберт пристально смотрел в глаза, которые, как и в офисе Джеймса, отливали блеском прекрасно-бесчувственного льда; какое-то время Роберт задумчиво молчал, после чего негромко признался:

— А я хотел посмотреть вашу игру, но складывается впечатление, что у меня это вряд ли получится.

— Да нет же, Роберт. Я весьма польщена, — соврала Алекса. — У меня нет лишнего билета, но могу усадить вас в проходе между рядами или найти местечко за сценой. Вариант, конечно, не идеальный, и я нисколько не обижусь, если вы откажетесь, но я точно знаю, что на этот спектакль билетов по брони не будет.

— Мне действительно очень хочется посмотреть вашу игру, и совершенно не важно, где я буду сидеть. Я не слишком вас обременяю?

— Нисколько.

Алекса честно призналась Джеймсу, что роль Джульетты требует неимоверного напряжения у актрис, относящихся к любви столь же цинично, как она сама. И тем не менее с самого первого спектакля ее Джульетта была просто волшебна. Все зрители были уверены в ее искренней любви к Ромео, безнадежно надеясь на счастливый конец. Но влюбленные, как всегда, умирали. Умерли они и в субботу после полудня, на глазах у Роберта Макаллистера, сидевшего на складном стуле в проходе, направо от сцены. В этот день Джульетта Алексы была как никогда убедительна. В романтической героине появилось нечто новое — вызов. Вызов бросала, естественно, только актриса, показывая высокомерному сенатору великую силу своего искусства; но вызов обрел свое гармоничное воплощение в образе Джульетты, которая сегодня боролась за свою любовь еще более мужественно и страстно.

За ярким светом юпитеров Алекса не могла разглядеть, встал ли Роберт вместе со всем залом, бешено аплодировавшим ее замечательной игре, но, вновь и вновь выходя на поклон, смутно надеялась, что он придет за кулисы и восхищенно расскажет о своих впечатлениях. Нет, Алекса не приглашала сенатора к себе в гримерную, но никто и не остановил бы его, попытайся Макаллистер пройти за сцену. Однако Роберт, по всей видимости, таких попыток не предпринимал. Не было ни замечаний, ни даже нескольких слов благодарности, торопливо нацарапанных на последней страничке программки.

Алекса знала, что Макаллистер должен был готовиться к важному официальному политическому приему, следовавшему за не менее важным приемом у губернатора. К тому же он поблагодарил ее несколько раз перед спектаклем. И все же… Роберт мог бы найти быстрый и простой способ сообщить о своем впечатлении. Тем более что сегодня Алекса была в ударе и играла особенно хорошо. Но видимо, признать это было выше сил того, кто женат на Хилари.

Расслабившись в гримерной и дожидаясь, пока спадет напряжение после спектакля, актриса без устали повторяла себе, что отсутствие знаков внимания еще ничего не говорит об отношении к ее игре Роберта Макаллистера. Вскоре она обнаружила, что сегодня просидела после спектакля гораздо дольше обычного. Что за напасть? Не нужно, не следует придавать такое значение его равнодушию, но тем не менее Алексу грызло необъяснимое беспокойство и точила обида на то, что Роберт исчез, не сказав ни слова.

Через полтора часа после того как стихли бешеные аплодисменты и театр опустел, она вышла на Бродвей, а в голове ее все еще вертелся воображаемый разговор с надменным сенатором.

Надменным сенатором… терпеливо ждавшим ее у театра и… выглядевшим вовсе не надменным.

— Привет!

— Привет!

— Я только хотел сказать вам, что вы были великолепны.

— Благодарю вас. Я понятия не имела, что вы здесь. Вам надо было пройти за кулисы. — Алекса от неожиданности забыла все заготовленные колкости.

— Да-а… что ж… я… — Роберт пожал плечами. — Мне совсем не трудно было подождать.

— Обычно я покидаю театр гораздо раньше… — пробормотала Алекса. — Но, понимаете, я была так взвинчена, так зла на вас.

И, встретив ласковый и неуверенный взгляд Роберта, переспросила себя: «На вас?»

— Мне совсем не трудно было подождать, — повторил Роберт и, улыбнувшись, добавил:

— Но сейчас мне, видимо, лучше уйти. Алекса, вы действительно были великолепны.

— Спасибо, Роберт.

Он ушел, конечно, опоздав на очень важный политический прием, а Алекса, ошеломленная, осталась наедине со своим открытием: она узнала совершенно нового сенатора Макаллистера. Никакой он не самонадеянный и не высокомерный. И без особых претензий.

Роберт — простой, замечательный, чувствующий и думающий мужчина, каким и кажется.

Глава 8

Луара-Вэлли, Франция

Май 1989 года

Изабелла неподвижно стояла у окна в своем замке семнадцатого века. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, гораздо дальше открывавшегося перед ней волшебного вида на живописные реку и поля, словно Изабелла надеялась разглядеть там, в туманной дали, дом, где сегодня ее любимая дочь узнает правду о своем рождении.

До чего же поразительно: прошел уже двадцать один год! А воспоминания о тех нескольких драгоценных днях, что она провела со своей малышкой, были так живы. Изабелла все это время так часто совершала путешествие в прошлое, что по множеству причин те далекие дни сохранились в памяти, казалось, гораздо ярче и отчетливее, чем все прожитые после них годы. И вот сегодня ее маленькая девочка, ставшая взрослой, самостоятельной женщиной, наконец узнает правду о далеком прошлом. Но почувствует ли она великую любовь, которой была наполнена жизнь несчастной матери?

— Изабелла, я принес тебе чаю. — Ее размышления прервал мягкий голос Луи-Филиппа.

Изабелла оторвала взгляд от панорамы Луары-Вэлли и повернулась к человеку, который вот уже десять лет был ее мужем. Он потерял свою горячо любимую жену, так же как Изабелла потеряла своего обожаемого мужа. Отношения между Изабеллой и Луи-Филиппом начались с тонкого понимания взаимных потерь и одиночества, и понимание это постепенно переросло в нежнейшую привязанность и любовь.

Луи-Филипп знал тайну Изабеллы, ведь ему тоже приходилось жить вместе с ней под неусыпным оком «теней» — людей, приставленных Жан-Люком постоянно следить за Изабеллой. Вначале Луи-Филипп хотел оградить их личную жизнь от назойливых и дотошных посторонних глаз, но досада его постепенно прошла, когда он понял, что присутствие шпиков только успокаивает жену. Пока эти люди следуют за ней в надежде на то, что Изабелла приведет их к своей дочери, было ясно, что бесконечные поиски Жан-Люка остаются безрезультатными. Значит, принцесса в безопасности.

Шесть лет назад, через две недели после того, как частный самолет, на борту которого находился Жан-Люк со своей второй женой, упал в Средиземное море, «тени» исчезли. В сообщениях об авиакатастрофе говорилось, что она не случайна, хотя личность диверсанта осталась невыясненной. Но Изабелле было не важно, кто из многочисленных врагов Жан-Люка с ним расправился. Значение имело только то, что чудовище мертво… и с его смертью исчезли и «тени».

После пятнадцати лет беспрерывной слежки зловещие ищейки наконец сгинули. Но что означало их исчезновение? Вопросом этим без устали и задавалась Изабелла. Почему Ален отозвал их? Разве могло случиться так, что сын Жан-Люка не знал об их чудовищной миссии? Или новый монарх Иль д’Аркансьеля оказался еще коварнее своего отца? Не мог ли мальчик, когда-то невольно спасший жизнь Изабеллы, вырасти в более опасного, более жестокого в своей хитрости демона? Что, если Ален Кастиль задумал усыпить внимание Изабеллы, убедить ее в том, что теперь она может без опаски встретиться со своей дочерью, и вслед за матерью выйти на след принцессы, представлявшей угрозу его престолонаследию?

Изабелла испытывала соблазн… страшный соблазн… но она не могла рисковать. Даже когда услышала о том, что новый принц возродил на Иле замечательные традиции царствования ее Александра, снова превратив остров в райское место для почитателей музыки и изобразительного искусства, Изабелла заставила себя поверить в то, что подобное поведение тоже могло оказаться ловко расставленной ловушкой. В конце концов, Ален был сыном Жан-Люка и провел свое детство во дворце, ставшем крепостью. Уроки, полученные мальчиком от отца, были уроками алчности и террора — никакой любви и радости, никакой музыки и поэзии.

Но как же Изабелле хотелось найти свою дочь! И все же она боялась рисковать. Да к тому же совершенно очевидно, что найти девочку теперь уже просто невозможно.

«Боже, как несправедливо то, что должно произойти сегодня!» — подумала Изабелла, принимая дрожащими руками чай, принесенный Луи-Филиппом. Мелодичное позвякивание чашки из китайского фарфора о блюдце выдавало чувства, охватившие Изабеллу.

— О чем ты думаешь, любовь моя?

— Как раз сейчас думала о том, до чего же я была глупа, попросив, чтобы ей рассказали правду. Я совсем не собиралась этого делать, но когда отдавала малышку и осознала, что она никогда не узнает о моей любви… родилось это жгучее эгоистичное желание… Я сделала это не для нее — для себя. Будь на то моя воля, я бы отменила свою просьбу, но теперь мне остается только молиться, чтобы правда не ранила дочь и чтобы она не возненавидела меня. Каждой клеточкой своего существа я помню, как сильно любила мою крошку в то короткое время, что мы были вместе…

Эти воспоминания о дочери были для Изабеллы бесценным сокровищем. А какой же будет реакция девочки, когда она узнает сегодня правду? Гнев? Горечь предательства? Печаль? Больше всего Изабелла боялась, что та почувствует себя несчастной. Но и предположение, что ставшая взрослой маленькая девочка может воспринять неожиданное открытие лишь как давнюю историю, не имеющую никакого отношения к настоящему, повергало Изабеллу в уныние. Ей страстно хотелось чего-то — быть может, посланного издалека неслышного сигнала любви… Но то были глупые сентиментальные мечты исстрадавшейся Изабеллы.

— Ты так убеждена в том, что ей скажут?

— О да! — Изабелла не сомневалась, что очаровательная женщина с изумрудными глазами сдержит обещание, так же как не сомневалась все эти годы в том, что незнакомка сдержала и все прочие свои обещания, особенно самое главное: «Мы будем любить ее…»

Время настало. Втроем они провели чудесный весенний день, бродя по Оберлину, и теперь собирались отправиться на праздничный обед в расположенную неподалеку деревенскую гостиницу. Но прежде, в спокойной обстановке их номера в мотеле, Джейн и Александру предстояло рассказать дочери правду. Милая и чувствительная Кэтрин уже давно прочитала в глазах родителей странное беспокойство.

— Дорогая, мы с папой должны тебе кое-что рассказать, — тихо произнесла Джейн, прямо глядя в невинные глаза дочери.

— О чем? — встревоженно спросила Кэт.

Невысказанное волнение родителей передалось дочери. Кэт внезапно сама чуть не задрожала от страха в недобром предчувствии. Может быть, ей скажут о серьезной болезни отца или мамы, которых она так обожала? А может, заболела Алекса?

— О том, что случилось очень давно, — начала Джейн, стиснув ладони в кулаки.

Милое беспокойное выражение лица Кэт сейчас вдруг живо напомнило ее мать, которую Джейн встретила двадцать один год назад и которой пообещала рассказать правду в день совершеннолетия дочери.

Джейн и Александр, перебивая друг друга, поведали Кэт всю историю, начиная со славного весеннего денька и поездки в Канзас-Сити. Услышав о неожиданном кровотечении, вызове «скорой помощи» и реанимационных отделениях в разных больницах, Кэтрин огорчилась, что ее рождение так тяжело далось матери и доставило столько переживаний отцу. Кэтрин нисколько не удивило, что родители никогда прежде не рассказывали об этом, но ей жутко хотелось узнать, почему они решили сделать это именно сегодня.

— Ребенок умер на пятый день. — Голос Джейн Тейлор был тих и спокоен, но произнесенные слова прозвучали как раскат грома.

— Умер? — не веря собственным ушам и ничего не понимая, переспросила Кэтрин.

Она замолчала в ожидании рассказа о чуде. Ей говорят о собственной смерти лишь для того, чтобы затем поведать о чудесном воскрешении? Или она была близняшкой, родившейся после смерти своей сестрички? Так оно и есть! Кэтрин доводилось читать о близнецах, разделенных или потерянных, и о том, как в таких случаях каждый ребенок страдал от разлуки со своей половинкой. Кэтрин попыталась почувствовать свою давно погибшую сестричку-близняшку, но ощущения потери не было, по крайней мере потери сестры. Существовала единственная сестра, по которой скучала Кэт, по которой она отчаянно тосковала всю свою жизнь, но этой сестрой была, слава Богу, живая Алекса.

Алекса, чей голос звучал так нетерпеливо, когда она говорила о том, как хочет, чтобы Кэт поскорее приехала в Нью-Йорк. Ведь так оно и было? Алекса, с которой (О Господи, сделай, чтобы так было и дальше!) у них за последние восемь лет установилась такая дивная дружба. Ведь так оно и есть?

— У меня была сестра-близнец?

— Нет, дорогая, — чуть слышно ответила Джейн.

Глаза ее наполнились слезами, и она снова перевела взгляд с Кэтрин на Александра. Но муж не мог говорить об этой части истории. Только Джейн были известны слова и чувства женщины, отдавшей им их ненаглядную крошку.

— В тот день, когда меня выписали из больницы, я решила пойти в отделение для новорожденных посмотреть на младенцев. Мне нужно было набраться мужества, чтобы справиться со своей утратой и помочь папе рассказать Алексе об умершей малышке. Я зашла в отделение в поисках поддержки, а обрела там чудо. Я нашла тебя.

Не упуская ни одной подробности, Джейн рассказала все о том дне. Как в густом тумане, Кэтрин слышала слова и ощущала какие-то эмоции, которые откладывала в памяти, чтобы позже к ним вернуться, но сейчас перед ней была одна только голая правда — боль и мука, а не восторг от чуда…

— Я — не ваша дочь.

Это был шепот, тихий, едва слышный, робкий, подобный первому, едва заметному дуновению ветра, предвещающему надвигающуюся бурю.

— Я — не ваша дочь. И я не родная сестра Алексы, несмотря на то что всю свою жизнь я тосковала по ней.

— Нет, Кэт, ты наша дочь! — охрипшим от волнения голосом вмешался Александр. — Не мы твои биологические родители, дорогая, но ты — наша дочь.

Джейн и Александр часто говорили друг другу привычные слова — «биологический», «рождение», «естественный», «настоящий», но тут же отказались от первых двух. Настоящие родители Кэтрин — они, и отношения в их семье были совершенно естественными, если не сказать замечательными.

— Вы меня удочерили.

— Да. — Джейн нахмурилась и добавила:

— Но это не было официальным удочерением. Твоя мать не дала мне свидетельства о рождении, а ты родилась в тот же день, когда умер мой ребенок, поэтому…

— Поэтому мое свидетельство о рождении — это ее свидетельство? Ее тоже звали Кэтрин?

— Нет, дорогая. Ее звали Мэри. Она умерла, прежде чем это имя было вписано в свидетельство (в нем значилось только «девочка»), так что, когда мы указывали точное время в бюро по учету населения, то назвали имя Кэтрин.

Имя ребенка в свидетельстве о смерти было Мэри, и Джейн с Александром опасались, что подмена может обнаружиться, но конторы по регистрации рождения и смерти были разделены, компьютерной сети тогда еще не существовало, и вопрос сводился к обычной бумажной волоките. К тому же Тейлоры решили, что данная процедура гораздо безопаснее, чем формальное, законное удочерение, которое могло бы навести на след матери Кэтрин, видимо не без оснований так боявшейся за жизнь дочери.