Радуга

И вдруг поняла; ей было очень удобно, потому что разговор с Кастилем велся по-французски. Баронесса представляла ее на английском языке, Кэт была в этом уверена. Но в какой-то точке разговора они сбились на французский. Кто — Ален или она — первым произнес слово на прекрасном языке любви? Кэтрин не смогла этого припомнить. Но почему принц не заметил ее безупречного французского? Бесспорно, его должно было удивить столь виртуозное владение чужим языком провинциальной девушкой из Канзаса.

Кэтрин предположила, что, возможно, Ален не осознавал этого, так же как до сей минуты не осознавала Кэтрин. Интересно, а он тоже до сих пор находится под впечатлением их удивительно приятной беседы?

Кэтрин слегка нахмурилась — не обеспокоенно, а удивленно, — войдя наследующий день в семь часов вечера в свой элегантный номер. Тяжелые портьеры на окнах закрывали летний закат и виды на расположенный внизу парк. В прежние вечера горничные всегда оставляли портьеры раздвинутыми, и Кэтрин всякий раз, подойдя к окну, любовалась тем, как розовое небо постепенно становилось серым. Сейчас комната была темна и полна теней. Что ж, сегодня вечером у нее не так уж много времени, и шторы все равно пришлось бы опустить, пока Кэтрин будет готовиться к ужину с Аленом.

Она пересекала комнату, направляясь к гардеробу, когда одна из теней ожила и бросилась вперед. Кэтрин почувствовала бесшумное движение, но, прежде чем успела обернуться, чья-то сильная рука плотно зажала ей нос и рот.

Перед тем как провалиться в кромешную тьму, Кэтрин увидела лица людей, которых она любила.

И к которым обратила свои, казалось, последние слова: «Я люблю тебя, мама. Я люблю тебя, папа. Я люблю тебя, Алекса.

Я люблю тебя, Джеймс».

— Кэтрин!

Она была погружена в сон, от которого никак не могла пробудиться. Раздавались голоса, зовущие ее по имени, тревожные голоса, один из которых был более спокойный и неясно знакомый — говоривший с ней на французском.

— Ален, — прошептала Кэтрин, поднимая наконец тяжелые веки.

— Кэтрин, как вы себя чувствуете?

— Кажется, нормально. Что случилось? — задавая вопрос, Кэтрин почувствовала на шее странную горячую влагу и прикоснулась к ней — кровь!

Посмотрев на свои пальцы, Кэтрин увидела многочисленные кровоточащие порезы.

— Вор-взломщик, — ответил начальник службы безопасности отеля; в его голосе зазвучали нотки великого облегчения от того, что Кэтрин Тейлор пришла в себя, и великой досады на происшедшее.

Известная пианистка стала сегодня не единственной жертвой. Взломщик похитил ключи у дежурной по этажу и, пока та искала их, полагая, что по рассеянности просто не положила их на место, проник в несколько номеров. Во всех хозяева отсутствовали, за исключением Кэтрин. Вор похитил деньги, драгоценности и часы. Шеф службы безопасности продолжал свой рассказ по-французски, поскольку на этом языке красивая женщина говорила с принцем.

Вызвавшее кратковременную потерю сознания действие эфира ослабевало, и Кэтрин с поразительной ясностью понимала, что произошло. Вор не ожидал ее появления, а потому, применив эфир и нож, похитил сапфировое ожерелье, которое Кэтрин надела впервые только вчера, — символ любви, которая, в конце концов, вероятно, существовала. Ожерелье исчезло вместе с серьгами — другим символом другой любви. Мочки Кэтрин не пострадали, они не кровоточили и не болели. Грабитель был хорошо знаком с драгоценными украшениями, а потому очень аккуратно отвинтил крепившие серьги золотые шайбочки.

— Я хотел бы немедленно отвезти ее в больницу, — заявил врач отеля. — К счастью, ножевые порезы неглубокие, но их нужно промыть и зашить. И хотя потеря сознания, по всей видимости, вызвана лишь действием эфира, а не ударом по голове, я хотел бы понаблюдать за пострадавшей ночью, в больничных условиях.

— Можно войти?

— Ален? Да, конечно. — Прошло несколько часов с тех пор, как Кэтрин доставили в больницу, несколько часов, в течение которых она была предоставлена бережному и внимательному попечению целой бригады докторов и медсестер. Неужели все это время Ален дожидался в приемном покое?

— Кэтрин, как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. Думаю, вовсе не обязательно было проводить целую ночь в больнице, но…

— Лучше подстраховаться.

— Да. Кажется. — Улыбка Кэтрин угасла, когда, проследив за обеспокоенным взглядом Алена, она посмотрела на свои забинтованные руки. — Порезы поверхностные, нервы и сухожилия не задеты, но врач сказал, что пройдет несколько недель, прежде чем я снова смогу играть.

— Вы собираетесь вернуться в Штаты?

— Не уверена. Так далеко я еще не загадывала.

— В таком случае могу я предложить вам провести часть или, смею надеяться, все время вашего выздоровления на Иле?

— На Иле?

— Чарующая красота острова в силах заживить самые глубокие раны. Вы знаете об Иле, Кэтрин? Не все знают о моем острове, но в момент нашего знакомства у меня сложилось такое впечатление, что вы знаете об Иле нечто особенное.

«Что ты знаешь, принцесса Кэтрин, о своем волшебном королевстве радуги?»

— Ничего особенного, Ален. Только то, что я узнала от Марион и Артура Стерлинг.

— О-о, — прошептал Ален. — Каким образом?

— Моя сестра и их сын были очень близки. Прошлым летом я провела уик-энд в доме Марион и Артура в Мэриленде. Они были такими прекрасными людьми.

— Да, это правда. Их смерть — большая трагедия. — Лицо Алена приняло суровое и задумчивое выражение, что не сделало его менее красивым; через минуту он тихо спросил:

— Вы не хотите посетить Иль, потому что это связано с печальным воспоминанием об их трагической смерти?

— Нет, как раз наоборот, Ален. Я очень хотела бы увидеть райское место, которое так полюбили Марион и Артур.

Глава 23

Остров Радуги

Июль 1990 года

— Принц до завтра пробудет в Вене, — ответил личный секретарь звонившему во дворец Джеймсу. Секретарь немедленно настроился на изысканное гостеприимство, обещанное Стерлингу Аленой в его письменном соболезновании. — Но принцесса сейчас находится в резиденции, месье, и она будет очень рада принять вас сегодня.

Прибыв час спустя во дворец, Джеймс был препровожден по выложенному блестящим мрамором внутреннему дворику в гостиную с видом на море. Открывавшийся отсюда вид представлял собой картину, переливающуюся ослепительными оттенками мерцающей голубизны — словно яркое лазурное небо ласкало залитое солнцем сапфировое море.

«Потрясающая красота! — подумал Джеймс, и мысль эта не покидала его на протяжении всех трех дней, которые он провел в прогулках по острову. — Действительно, райское место».

— Месье Стерлинг?

Джеймс перевел взгляд с восхитительного пейзажа на не менее восхитительное сокровище острова — принцессу Натали Кастиль. Она действительно была щедро награждена природой: прекрасные карие, с золотистыми радужками глаза, аристократические черты лица, изящные и чувственные, пышная грива золотисто-каштановых волос, играющая всеми оттенками огненного пламени.

— Ваше высочество.

— Пожалуйста, зовите меня Натали.

— В таком случае меня зовите — Джеймс.

— Мы с братом очень сожалеем по поводу трагедии, которая произошла с вашими родителями, Джеймс. Они были удивительными людьми. — Натали говорила мягко и с чувством. У нее был очень приятный голос, акцент едва заметен — результат великолепного образования; ее английский был безупречен, хотя в силу редкого употребления отличался некоторой официальностью. — Мы с большой радостью ожидали их и вашего приезда на Рождество. Какое счастье, что вас не было с ними на катере!

Натали произнесла последнюю фразу с выражением сочувственным и мудрым, словно знала, что за те ужасные месяцы печали и скорби, прожитые после гибели родителей, Джеймс не раз думал о том, действительно ли ему повезло, что он избежал смерти. После мрачной паузы Натали согнала со своего красивого лица грусть и спросила:

— Вы приехали только что? Мы с Аленом надеемся, что на время своего визита вы остановитесь во дворце.

— Вообще-то я уже несколько дней здесь. У меня прекрасный номер в гостинице.

— Несколько дней назад? И вы провели эти дни исследуя остров?

— Да. Полагаю, что я прошелся по всем его прекрасным маршрутам.

— В поисках следов? — В голосе Натали не было осуждения.

— Следов?

— Наш отец был очень дурной человек, Джеймс. Мы с братом это знаем. Ведь мы жили в жуткой атмосфере его безумства. Мы понимаем, с каким подозрением относятся к нам, как к его детям. Это — тоже часть его наследства. Хотя я и Ален никогда об этом не говорим, но я точно знаю, что мы оба копаемся в собственных душах, боясь обнаружить следы дьявольской натуры Жан-Люка. — Натали с печалью улыбнулась. — Уверена, что мы оба избежали его сумасшествия. Реальным наследством является этот волшебный остров, а не злодейство нашего отца. Мой сводный брат — не террорист, Джеймс. Вы поймете это сразу же, как только познакомитесь с ним. Итак, вы искали следы, но не нашли ничего страшного. А кто-нибудь провел вас по туристическому маршруту?

— Нет.

— В таком случае я с превеликим удовольствием расскажу вам истории, связанные с мистической красотой нашего острова. Ален вернется только завтра после полудня. Если хотите, утром мы сможем выйти на яхте, и вы полюбуетесь островом с моря.

За изысканным ужином во дворце Натали рассказывала Джеймсу легенды и мифы Иля. На следующее утро, выйдя на яхте, уверенно управляемой Джеймсом, Натали поведала грустную историю детства наследников Жан-Люка Кастиль.

— Дворец скорее был похож на осажденную крепость. Повсюду находились до зубов вооруженные охранники — в каждой комнате, за каждой дверью.

— А теперь здесь вообще нет вооруженной охраны.

— Нет. Никаких охранников во дворце и никаких телохранителей у нас с Аленом. Это естественная реакция на детство, в котором было очень мало свободы. Теперь я и брат наслаждаемся полной свободой, хотя мы, разумеется, осторожны, потому что наше состояние делает нас мишенью для похищения с целью выкупа. Мы избегаем слишком часто появляться на людях и если и покидаем Иль, то всегда путешествуем на личных самолетах.

— У вас не один самолет?

— У нас у каждого по самолету, — с сияющей улыбкой призналась Натали. — Мы любим путешествовать вместе, но вот, например, сейчас Ален захотел остаться в Вене, а мне нужно было лететь по делам в Париж. Мы начали поездку на его самолете, но потом вызвали мой.

— Кажется, вы с Аленом большие друзья?

— Да, мы с ним как два солдата на войне. И все же, — задумавшись, прибавила Натали, — хотя у нас с Аленом и было одинаковое детство, жизненный опыт у каждого разный. Брат на шесть лет старше меня. Еще мальчиком его послали учиться в школу царственных особ. Мы почти не общались друг с другом, пока меня тоже не отправили в школу, где на меня смотрели как на дикарку. Моя необузданность и в самом деле выходила за рамки, но тем не менее ее приписывали капризам несостоявшейся принцессы.

— Очередное нарушение естественных свобод?

— Да. Мне кажется, я бунтовала и старалась привлечь к себе внимание. Но никто этого даже не заметил, за исключением (к величайшему моему удивлению) старшего брата — достаточно «правильного» и достаточно «королевского». Мы с Аленом подружились, хотя мое своенравие утихомирилось не сразу. Алену даже приходилось «приезжать на белом коне» и предотвращать мои взбалмошные попытки выйти замуж. Он и сейчас покровительствует мне, хотя я давно повзрослела и полностью избавилась от самодурства.

— Больше нет желания вступать в необдуманный брак?

— О нет! — беззаботно улыбнулась Натали. — Вообще никакого желания вступать в какой бы то ни было брак. Мне всего двадцать шесть, и потому особой спешки нет, но я не уверена, что когда-либо выйду замуж. Мой взгляд на брак весьма скептический. Мать Алена умерла вскоре после его рождения (Жан-Люк запрещал кому-либо даже упоминать ее имя), а отношения моей матери и Жан-Люка были, мягко говоря, неспокойными. Имеется, разумеется, и исторический прецедент: дочери такого тирана, как Генрих VIII, тоже так и не вышли замуж.

— В самом деле. А что же Ален? Он-то собирается жениться?

— Вне всякого сомнения: он обязан стать отцом следующего правителя острова. Но я думаю, что произойдет это очень не скоро. Однажды Ален был помолвлен.

— Да?

— Да. Ее звали Моника. Она работала на французскую разведку — красавица секретный агент, присланный следить за Аленом вскоре после гибели Жан-Люка.

— И…

— Ален об этом узнал, но после того, как влюбился в нее.

— И пришел в ярость, выяснив, кто эта девушка на самом деле?

— В ярость? Нет. Ален никогда не впадает в ярость.

— Значит, вы «приехали на белом коне», чтобы положить конец его глупости?

— О нет! Моника мне очень нравилась. Она была такой милой и действительно любила Алена. Это был бы идеальный брак. Моника рассказала Алену правду, и они решили пожениться, но… — На красивое лицо Натали снова набежало облачко грусти. — Они с Аленом ехали в Монте-Карло. Произошла ужасная автомобильная катастрофа, и Моника погибла.

— А Ален пострадал?

— Нет. Они с Моникой были в разных машинах, хотели вернуть один автомобиль в аэропорт, в Ниццу, а затем вместе поехать в Монако. Автомобиль Алена ехал следом за Моникой, когда произошла авария. Брат стал лишь беспомощным свидетелем жуткой трагедии. — Натали слегка покачала головой при этом горьком воспоминании. — Когда-нибудь он женится, но только чтобы дать острову нового монарха. Я абсолютно уверена: Ален больше никогда никого не полюбит…

— Натали плавает. — Ален указал на белеющую вдали яхту, когда вез Кэтрин с аэродрома во дворец. — Ты когда-нибудь плавала на яхте, Кэтрин?

— Да. — «По крайней мере пробовала, — призналась про себя Кэтрин. — Пробовала с человеком, которого люблю… любила». Она отогнала воспоминание (или оно само отлетело?), потому что стоило Кэтрин обратить свой взор на красоты острова, как она тут же почувствовала удивительную умиротворенность.

— Уверен, тебе понравится, Кэтрин.

Во время дух захватывающей поездки и экскурсии по прекрасному мраморному дворцу она лишь снова и снова шептала, изумляясь увиденному великолепию:

— Ален, о-о, Ален!..

— А вот здесь, Кэтрин, музыкальная комната. Ты сможешь заниматься музыкой, как только твои пальчики начнут заживать.

— C’est magnifique[17].

— Oui. D’accord[18]. Это моя любимая комната во дворце. Здесь, сидя за роялем, ты будешь любоваться радугами. Они возникают совсем близко, можно рукой потрогать, и заполняют все это огромное окно.

— А где пещера? Марион рассказывала, что на острове есть пещера, которая когда-то была полна драгоценных камней — сверкающих осколков радуг.

— Она вон за тем холмом. Если хочешь, я могу сводить тебя туда.

— О да, мне бы очень хотелось.

— Марион рассказала тебе легенду о радугах. А она поведала тебе подлинную историю этих кладов?

— Да. Но сейчас, когда я на этом волшебном острове, Ален, хочется верить только в прекрасную легенду, — тихо ответила Кэтрин.

Мгновение спустя она перевела взгляд на лазурное небо, которое через несколько часов затянется темными грозовыми облаками, потом расплачется теплыми живительными слезами, чтобы улыбнуться сверкающей лазурью, украшенной праздничными лентами радуг.

Видя явное потрясение Кэтрин от Иля — ее Иля, — Ален вспомнил слова Бальзака, которые он сказал тогда Марион Стерлинг: «За каждым большим состоянием стоит преступление». В королевском роду Иль д’Аркансьеля было немало злодеев. Были династии Кастиль древних времен, бравшие в плен небольшие суда, груженные золотом и драгоценными камнями. И был современник — Жан-Люк, бравший в плен надежду, мечту, красоту и мир.

Но теперь, несмотря на то что в жилах Алена не текло ни капли королевской крови, он претендовал на звание величайшего вора из всех Кастилей. Потому что он, самозванец, похитил целиком волшебный остров.

— Ален!

Он радостно улыбнулся голосу Натали, прервавшему его беспокойные размышления. Кэтрин тоже была счастлива снова видеть очаровательную сестру принца. Но как только она обернулась, улыбка ее застыла.

— Джеймс…

— Здравствуй, Кэтрин, — пробормотал он, пораженный не меньше Кэтрин; Натали упоминала о том, что Ален может вернуться из Вены с гостем, но…

Это была его Кэтрин. По-прежнему так красива, так прекрасна, но за те семь месяцев, прошедших после их прощания с любовью, Кэтрин изменилась. Стыдливая невинность исчезла, а в сапфировых глазах застыло тревожное и внимательное выражение, словно она боялась, что кто-то хочет ее обидеть.

«Ах, Кэтрин, я никогда не обижу тебя!» Джеймсу очень хотелось, чтобы Кэтрин увидела это в его глазах, но она отвела взгляд. В конце концов сам Джеймс с неохотой опустил глаза, в которых тут же вспыхнула новая тревога. Белая марлевая повязка на шее Кэтрин была прикрыта блестящим каскадом мягких локонов. Но когда Кэтрин под взглядом Джеймса смущенно наклонила голову, он увидел краешек повязки.

— Что случилось?

— Я… Ах, Джеймс, ты еще не познакомился с Аленом.

Мужчины приветствовали друг друга с вежливой официальностью, и Ален сказал несколько сочувственных слов о Марион и Артуре, после чего разговор зашел о ранах Кэтрин.

— Грабитель забрался в номер Кэтрин и снял с нее украшения, — спокойно объяснил Ален.

— О нет! — прошептала Натали.

— Я почти не пострадала, — заверила Кэтрин. — Бандит использовал эфир, но у него был также и нож, а я, должно быть, сопротивлялась, пока эфир не подействовал. Порезы на шее и пальцах неглубокие, все хорошо заживает, но пройдет несколько недель, прежде чем я возобновлю концертное турне.

— И я надеюсь, проведете эти недели здесь, с нами.

— Спасибо, Натали. Ален тоже сделал мне это великодушное предложение.

Кэтрин согласилась, но «всего на несколько дней», хотя до появления Джеймса уже подумывала провести еще недельку-другую на этом прекрасном острове. Теперь же ее душевный покой был нарушен, и Кэтрин хотела, должна была бежать от этих грустных голубых глаз, смотревших на нее с такой нежной заботой.

— Что было украдено, Кэтрин? — спросила Натали и нахмурилась. — Я надеюсь, не то волшебное ожерелье, что было на вас во время концерта? Я, разумеется, обратила на него внимание. Цвет и качество сапфиров были на редкость исключительны.

— Да. Сапфировое ожерелье похищено и пара сапфировых сережек. — Кэтрин с гордым вызовом взглянула на Стерлинга.

«Да, Джеймс, я все еще носила серьги. Я носила их не из-за глупой надежды на то, что ты вернешься ко мне, но как память о любви, так много для меня значащей… несмотря на то что для тебя это не имеет значения».

— Вы должны позволить нам восполнить украденные драгоценности, — предложила Натали. — Я помню ожерелье и с вашей помощью составлю эскиз. И серьги…

— Благодарю вас, Натали, не надо. — Отказ Кэтрин был вежлив, но тверд. — Я не собираюсь восстанавливать ни то ни другое. И ожерелье, и серьги были символами далеких воспоминаний… и, я думаю, пришло время отпустить эти воспоминания.

— В таком случае вы должны позволить мне создать для вас что-то новое, — предложила Натали. — Символ нового воспоминания — о вашем первом посещении Иля, — созданный из всех цветов радуги.

После обильного ленча в летней столовой дворца хозяева острова удалились в кабинет Алена для краткого, но делового обсуждения поездки Натали в Париж, оставив Кэтрин и Джеймса наедине.

Последовало несколько минут молчания, в течение которых они встретились взглядами, и Кэтрин, не выдержав этой дуэли, подошла к окну. Она попыталась найти успокоение в завораживающей красоте пейзажа, но это было невозможно, потому что мысли ее были о Джеймсе, который встал у нее за спиной.

— Я удалюсь, как только вернутся Натали и Ален, — неизвестно кого успокаивая, сказал Джеймс. — Просто хочу с ними попрощаться.

— Попрощаться? — не поворачивая головы, прошептала Кэт, а сердце ее кричало: «Сколько еще раз мы должны прощаться, Джеймс?»

— Кэтрин?

Она обернулась, потому что привыкла всегда подчиняться его приказам, и встретила в глазах Джеймса такое участие…

— Можно посмотреть? — нежно спросил Джеймс, кивнув на повязку на шее Кэтрин.

Какую же боль приносила Кэтрин его нежность!

«Ах, Джеймс, прошу тебя, уходи!» — хотелось ей крикнуть.

Но Кэтрин понимала, что Джеймс не уйдет, пока она не исполнит его просьбу, и потому потянулась к пластырю на белоснежной коже. Однако ее обычно проворные пальцы, сейчас забинтованные и дрожащие от волнения, не слушались, а потому пластырь осторожно отлепили сильные и нежные пальцы Джеймса, тоже дрожавшие.

Джеймс убедился, что рана, как и сказала Кэтрин, неглубока. Острым тонким лезвием ножа грабитель сделал прямой, почти хирургически точный надрез на правой стороне шеи. Со временем шрам станет почти незаметным, но сейчас он был темно-красным свидетельством недавнего насилия.

Глядя на любимую, Джеймс почувствовал мощный прилив ярости к тому, кто осмелился ранить Кэтрин, и его охватило еще более сильное, но невозможное желание всегда быть рядом с Кэт и всегда защищать ее.

— Мне показалось раньше, когда ты описывала происшедшее, что ты не помнишь, как боролась с ножом, — произнес наконец Джеймс.

— Нет, я не помню борьбы, но я наверняка сопротивлялась. — Кэтрин отстранилась от таких мучительно-заботливых рук и прижала пластырь к шее.

— Ты должна быть очень осторожной, — ласково заметил Джеймс.

— Я и так осторожна, Джеймс, — мгновенно возразила Кэтрин, изумившись тому, с какой стремительностью и легкостью солгала.

Конечно же, она вовсе не была осторожной. Кэтрин ночи напролет бродила по темным улицам незнакомых городов, совершенно равнодушная к тому, кто ее окружает и каким опасностям она себя подвергает, полностью погруженная в мысли о том, как освободить свое сердце от воспоминаний о любви к Джеймсу.

— Хорошо. Я рад, — сказал Джеймс, сгорая от желания и понимая, что ему следует уйти как можно скорее — ради себя, ради своего сердца и, что было ясно по мученическому выражению сапфировых глаз, ради Кэтрин. — Ладно. Мне лучше уйти. По пути я отыщу кабинет Алена и попрощаюсь с ними.

— Джеймс… Спасибо, что позвонил и сказал мне об Алексе. Я поехала к ней… Алекса, наверное, тебе обо всем рассказала. — Кэтрин почувствовала новую волну боли, прочтя в виноватом взгляде Джеймса, что он действительно встречался с Алексой и все уже знает. — Как бы там ни было, мы теперь близки, очень близки, и я просто хотела поблагодарить тебя.

— Не за что.

— И еще, Джеймс…

— Да?

— Спасибо, что помог ей. Я должна была быть рядом, но меня не было… а ты был. Мне очень жаль, что я злилась на тебя за это.

Джеймс смотрел на женщину, которую всегда будет любить, и думал: жалеет ли она о другом? Жалеет ли Кэтрин о своем предложении Джеймсу жениться на Алексе? Жалеет ли, что их любовь стала лишь воспоминанием, которое пора забыть? Но вопросы эти являлись вопросами саморазрушения, потому что ответы на них были известны. С первой минуты, когда Кэтрин вновь увидела Джеймса, взгляд ее, казалось, говорил о том, что она устала от него. Ему стало ясно, что она уже далеко, очень далеко от их любви.

«Иначе и быть не могло, — сурово напомнил себе Джеймс. — Мне нечего предложить Кэтрин. И несмотря на то что я никогда не забуду и не хочу забывать, для милой Кэтрин будет лучше, если она сможет забыть нашу любовь».

И он тихо прошептал:

— Прощай, Кэтрин.

— Мне кажется, что Алекса не единственная сестра, у которой были очень близкие отношения с Джеймсом Стерлингом, — спокойно предположил Ален неделю спустя.

Они сидели на скале и любовались великолепными радугами над морем. Ален и Кэтрин приходили сюда каждый день после полудня, когда в лазурном небе еще сияло золотое солнце, но уже собирались грозовые облака. А потом начинался дождь, и они на это время прятались в увитой экзотическими растениями беседке. Молодые люди пережидали дождь посреди бушующей вокруг природной стихии. Как только дождь стихал, они возвращались на скалу, подходили к самому ее краю, чтобы видеть, где в море рождались радуги, противоположный конец которых уходил туда, в покрывавшие остров тропические джунгли, где находилась легендарная пещера с драгоценными камнями.

Каждый день Ален и Кэтрин приходили сюда разделить друг с другом восторг от великолепного зрелища радуг и поделиться тихими словами и нежными улыбками взаимопонимания. В обществе принца Кэтрин чувствовала себя раскованно и в безопасности. Ей казалось, что Ален очень похож на свой остров. Теплый, радушный, наделенный поразительной силой, приносящей исцеление. Здесь, в этом райском уголке, порезы Кэтрин затягивались гораздо быстрее, чем предсказывали ей врачи; к тому же, как ни странно, стало заживать и ее измученное сердце.

Все раны Кэтрин чудесным образом исцелялись благодаря чудодейственной силе прекрасного острова и его прекрасного принца.

И вот теперь ласково и осторожно Ален спрашивал Кэтрин о любви, тайну которой знали только она и Джеймс. Можно ли доверить тайну ее изболевшегося сердца доброму принцу? Кэтрин решила, что можно, и, оторвавшись от пленительного узора из радуг, посмотрела на Алена.

«Я поделюсь этим секретом и, возможно, другими, — подумала Кэтрин. — А как насчет ваших собственных страшных тайн, милый принц? Я знаю, они у вас наверняка есть, и они мучают вас, как бы искусно вы это ни скрывали в глубине ваших темных глаз. Поверите ли вы мне настолько, что расскажете о своих сокровенных секретах? Надеюсь, что так и будет. А тем временем я доверюсь вам».

— Ты прав, Ален, — медленно начала она. — Алекса не единственная сестра, у которой были близкие отношения с Джеймсом. Я сама когда-то очень сильно его любила…

Глава 24

Вашингтон

Сентябрь 1990 года

В Вашингтоне стояли необычно жаркие дни для середины сентября, но по утрам свежий, бодрящий ветерок уже дышал осенью. В душе Роберта, бежавшего трусцой вдоль Потомака и вдыхавшего полной грудью прохладный предрассветный воздух, терпкий аромат уходящего лета пробуждал воспоминания о любви. Предыдущая осень была опалена любовью. Макаллистер встречал с Алексой не одно такое же вот сияющее утро, нежно целуя ее и неохотно прощаясь, как только солнце озаряло хмурое небо.

Разумеется, дело было не во времени года. Любовь Роберта постоянно была с ним. Но сейчас, вдыхая этот воздух осени, Роберт снова почувствовал непреодолимое желание, с которым боролся все лето. Ему необходимо поговорить с Алексой, он хотел, чтобы Алекса снова показала ему ту женщину, коей себя представляла, — женщину, для которой их любовь была всего лишь игрой.

Роберт всем сердцем стремился к той женщине, потому что до сих пор, как он ни старался, как ни гнал от себя образ Алексы, ему виделся только образ любви.

Группе «Пенсильвания-авеню» предстояла длинная ночь съемок, и потому режиссер объявил, что у всех есть целый час на обед и отдых. Прошло только десять минут перерыва, когда в дверь гримерной Алексы постучал менеджер по сцене.

— Тут тебя хочет видеть сенатор Роберт Макаллистер, — восторженно объявил он.

— Сенатор Макаллистер? — удивленно переспросила Алекса.

— Точно! Сдается мне, он впервые у нас в гостях.

«Да, — подумала Алекса, — впервые известный политик посещает съемочную площадку „Пенсильвания-авеню“. Но почему он здесь? Может быть, пришел, чтобы наконец сказать мне правду? Или хочет снова начать с того, на чем мы расстались? Или, напротив, настолько непоколебим и скучен, что захотел немного развлечься?»

Какова бы ни была причина, Алекса не желала видеть Роберта. Слишком поздно выслушивать правду, которую она уже знала. Несмотря на то что когда-то Алекса так жаждала прожить всю жизнь, любя его, пусть даже только бесценными ворованными мгновениями, и несмотря на то что она все еще любит Роберта, но возобновить их отношения? Нет, это невозможно. Когда-то Алекса отдала свое сердце Роберту, и оно было в полной его власти. Но сейчас ее сердце — хрупкое, разбитое, подающее лишь признаки жизни, мучающееся приступами невыносимой боли — снова принадлежало только ей, и Алекса понимала, что должна защитить себя от новых ран.

Но что, если Роберт каким-то образом узнал о Кэти? Что, если его визит как-то связан с судьбой ее дочери? Эта страшная мысль заставила Алексу забыть о собственной боли, которую она испытает, увидев любимого.

— Так сказать сенатору, что ты его примешь?

— Да. Я встречусь с ним.

Прежде чем Роберт постучал в дверь гримерной Алексы, она сумела мобилизовать весь свой актерский талант и вспомнить те далекие времена, предшествовавшие любви, когда взгляд ее еще мог окатить сенатора строгим ледяным пренебрежением в ответ на его надменность.

Но Роберт вовсе не выглядел надменным! Взгляд усталых карих глаз был полон неуверенности и грусти. И изумрудный лед в ее глазах мгновенно растаял от вспыхнувшего в сердце жара, свидетельствовавшего о том, что угольки любви не угасли.

— Здравствуй, Алекса.

— Здравствуй, Роберт.

— Я хотел спросить… Я хотел узнать, не могли бы мы иногда разговаривать?

— О чем, Роберт?

— О нас.

Голос его был нежен, но слова падали словно тяжелые камни, и ноги у Алексы подкосились. Сделав неверный шаг, она опустилась в ближайшее кресло. Но и теперь тяжесть не ушла, развернув перед глазами мерцающий золотой занавес.

«Ах, Роберт, у меня нет сил говорить о нас с тобой. Когда-то я поклялась тебе, что, какой бы ни была правда, ты должен мне ее говорить, как доказательство нашей любви и доверия, но теперь… слишком поздно. Просто видеть тебя — это так больно…»

Роберт подошел к Алексе и отвел с ее лба прядь золотых волос. Этот жест был мучительно знаком им обоим, потому что был для них самым нежным выражением любви, так часто повторявшимся после страстных любовных ласк, когда Роберт хотел снова заглянуть в сияющие счастьем глаза Алексы.

— Алекса…

— Не надо! Прошу тебя. — Алекса подняла голову с гордым вызовом, и взгляд ее упал на прикоснувшуюся к ней руку. — Ты не носишь обручальное кольцо?