Страсти ума, или Жизнь Фрейда

Напряжение в комнате спало. Большинство не скрывало огорчения, что профессор Фрейд подвергся критике. Но Зигмунд решил довести дело до конца. Он полностью овладел собой, его голос стал спокойным, и в уголках губ появилась слабая улыбка.

– Теперь, когда мы перевязали наши раны и устранили взаимные обиды, обратимся к более созидательным идеям. Долгое время я желал освободиться от роли председателя Венского общества психоаналитиков. Я всегда осознавал, что естественным преемником является доктор Альфред Адлер. На следующем нашем заседании в Вене я подам в отставку и предложу вместо меня Адлера.

Раздались аплодисменты. Альфред Адлер, не ожидавший такого заявления, был удивлен.

– Далее. Думаю, нам очень нужно иметь еще одно издание, в Вене, которое обеспечит дополнительные возможности для публикации наших собственных статей. Я даже придумал название: «Центральный журнал психоанализа». Двумя редакторами стали бы Штекель и Адлер.

Вновь раздались аплодисменты. Кто–то воскликнул:

– Теперь, профессор, силы сравнялись! При Адлере как председателе нашей группы и ежемесячном журнале столица психоанализа останется в Вене.

Зигмунд вернулся к себе в номер, разделся и лег в постель, но, что с ним случалось редко, не мог заснуть до утра. Анализируя самого себя, он признал, что пережил небольшой срыв и впал в истерию. Он считал себя исцелившимся от всех неврозов, но, очевидно, напряжение, давление, нападки, поражения затронули его психику глубже, чем он предполагал. Он поступил опрометчиво, не поговорив заранее с собственной группой. Было бы разумнее, чтобы меморандум представил Адлер. Выбрав Ференци, он не должен был показать свое недовольство венской группой. Но теперь все исправлено; утром родится Международная ассоциация психоаналитиков. Юнга выберут на два года. Риклин будет избран его помощником. Ради этого он приехал в Нюрнберг. Несмотря на его ошибки, положение исправлено и конгресс будет успешным.

Он уснул в тот момент, когда первые лучи солнца проникли в окно.

Книга пятнадцатая: Армагеддон

1

Международный конгресс психоаналитиков, состоявшийся в марте 1910 года, завершился вопреки всему на приятной ноте. Зигмунд нашел подтверждение в письме Карла Абрахама, который сообщал, что на обратном пути в Берлин немецкая группа обсуждала девять часов интересные доклады и теории, представленные на конгрессе. По словам Абрахама, Берлинское общество психоаналитиков в лице десяти его членов присоединилось к Международной ассоциации.

В Вене обнадеживающим моментом для Зигмунда стало присоединение к группе бескорыстного человека – доктора Людвига Ёкельса. Он был родом из Лемберга (Львова), изучал медицину в Венском университете, а до того как присоединиться к Венскому обществу психоаналитиков, семнадцать лет занимался общей практикой. Накопив денег и отказавшись от практики, он решил в возрасте сорока двух лет посвятить все свое время психоанализу. На его голове с запавшими щеками и острым носом сохранился единственный жидкий пучок волос, зачесанный от правого уха к левому.

Члены группы оценили редкостные качества Ёкельса: он не выставлял себя на первый план, предпочитал писать, а не говорить и стал известен как «джентльмен старой закалки, для которого термины «достоинство» и «честь» превыше всего». Его жажду знаний невозможно было утолить, и он настаивал на обдумывании каждой психологической проблемы до ее конечного разрешения. Это задерживало публикацию его рукописей, но к моменту их завершения Ёкельс докапывался до истины. Он начал также переводить книги Зигмунда на свой родной польский язык.

Зигмунд направил к нему больного для лечения методом психоанализа. Ёкельс справился хорошо. Когда Зигмунд поздравил его с успехом, тот скромно ответил:

– Рад, что мог вам помочь.

Трения между Зигмундом и Вильгельмом Штекелем продолжались, но на сей раз они возникли не по воле последнего. Когда Зигмунд беседовал с Гуго Хеллером о публикации нового журнала для психоаналитиков, Хеллер твердо ответил:

– Профессор Фрейд, если вы будете редактировать журнал, то я охотно его выпущу. Однако я не могу согласиться с Вильгельмом Штекелем как редактором. Мне не нравятся его небрежность и его неумение проводить исследования.

Зигмунд помолчал, затем произнес:

– Не будем больше говорить об этом.

Он просил Штекеля найти нужное издательство. Штекель получил еще два–три отказа, но в конце концов нашел в Висбадене фирму, принявшую заказ. Зигмунд обратился к Альфреду Адлеру как второму редактору журнала с просьбой прочитывать и редактировать каждую статью со свойственной ему придирчивостью.

Потребовалось несколько встреч по средам, прежде чем венская группа избрала Альфреда Адлера президентом, а Зигмунда Фрейда – научным председателем. В конце апреля Адлер добился осуществления своего желания: после семи с половиной лет встреч в кабинете Зигмунда Фрейда Венское общество психоаналитиков переехало в помещение коллегии врачей. Туда приглашалась публика. Однако пришлось отказаться от старого правила, что каждый член общества должен участвовать в дискуссии. Отныне там проводилась официальная лекция, давались одно–два замечания, и на этом вечер заканчивался. После каждой лекции вокруг Зигмунда собиралась группа. Входившие в эту группу шли в кафе «Альте Эльстер» или «Ронахер», где усаживались на несколько часов, беседуя не только о психоанализе и прослушанной лекции, но и о новых пьесах и книгах, о политическом положении.

Адлер не скрывал своей неприязни к Шандору Ференци и частенько говорил о его неуместном меморандуме, «против которого пришлось защищать венскую школу». С меньшей горечью он добавлял:

– Что касается научной стороны дела, то наше удовольствие от совместной работы бесспорно возрастет, как только установится взаимное доверие. И это позволит нам и в будущем пользоваться неоспоримой репутацией венской школы как ведущей научной силы.

Зигмунду было приятно услышать такие слова. Фриц Виттельз, умевший попасть в точку одной–двумя фразами, заметил:

– Цюрихцы имеют клиническую подготовку, чтобы стать фрейдистами; они, видимо, любую другую доктрину отстаивали бы с тем же чувством правоты и в том же слезливом тоне. С другой стороны, Венское общество сложилось исторически; каждый из нас страдал неврозом, что необходимо, чтобы понять учение Фрейда; сомнительно, страдали ли этим швейцарцы.

Замечание вызвало смех за столом: разве кто–либо слышал о швейцарце с неврозом? Однако Зигмунд знал, что в Бургхёльцли было много больных неврозами, цюрихцы занимались такими случаями.

Тревожило то, что состоявшаяся в Гамбурге встреча неврологов обсудила доклады психоаналитиков в Нюрнберге и приняла резолюцию «бойкотировать те санатории, которые применяют методы лечения Фрейда». Это могло вызвать осложнения для Макса Кахане, многие пациенты которого прибыли из Германии. Макс почти не прибегал к психоанализу в своем санатории, однако продолжал уверять Зигмунда, что уходит с каждой встречи в среду с новым осознанием психологии, помогающим ему лечить пациентов.

Постановления Венского общества психоаналитиков гласили: «Общество ставит своей целью развивать и продвигать психоаналитическую науку, основанную в Вене профессором Зигмундом Фрейдом».

Однако через несколько недель Альфред Адлер представил документ, указывавший на то, что он почти полностью порвал с сексуальной теорией Фрейда. Он предлагал рассматривать сексуальность в сугубо символическом смысле. Адлер говорил примерно следующее:

– В нашей культуре у женщин появляется тенденция к неврастении, потому что они завидуют превосходству мужчины в современной культуре… Если бы они захотели стать мужчинами, отказаться от своего пола, то они страдали бы от других невротических симптомов…

Зигмунд жаловался Марте, что встречи по средам вызывают у него головную боль, но Адлер часто предлагал разумные, разъясняющие понятия. Так, понятие «слияние влечений» разъясняло сложность либидо – энергии инстинктов. Зигмунд был благодарен Адлеру за это понятие и ввел его в свои работы. Другая концепция Адлера касалась «чувства неполноценности». Она развилась из его оригинальной концепции о недостаточной активности органа, влияющей на формирование характера. Недостаточная активность органа в результате дефекта, слабости, болезни должна быть выправлена, компенсирована, ибо в противном случае возникает эмоциональное расстройство. Зигмунд не мог сразу принять идею Адлера. Он объяснил коллегам:

– Я не всегда могу принять на слух новые идеи. Я должен повозиться с ними дни, а иногда недели, прежде чем интегрирую их в свое мышление.

Он преуспел и в этом: вскоре термин «комплекс неполноценности» вошел в качестве одного из столпов в теорию психоанализа.

Адлер был слишком творческим мыслителем и лидером, чтобы довольствоваться ролью подчиненного Карла Юнга в Цюрихе. Всю свою жизнь он страдал, бунтуя против старшего брата, болезненного и поэтому пользовавшегося особым вниманием матери. Быть вторым было для него подобно анафеме. Он последовательно стремился отмежеваться от фрейдистского анализа, от лежавшего в его основе эдипова комплекса и сексуальной этиологии неврозов, старался заменить их теорией неполноценности органов и реакцией мужского протеста. Зигмунд знал, что в этом нет подвоха или заносчивости: Альфред Адлер был порядочным человеком. Его отношения с больными, семьей, друзьями были вне всяких подозрений. И, тем не менее, каждую среду, когда Адлер читал свой доклад или выступал с критикой кого–либо из коллег, он причинял огорчение Зигмунду, срезая живой слой со ствола фрейдистского психоанализа.

2

Зигмунд целиком погрузился в работу. В феврале, перед поездкой на конгресс в Нюрнберг, он согласился принять на лечение богатого молодого русского, с которым занимались Крепелин в Мюнхене и лучшие психиатры Берлина, в конце концов отказавшиеся от него как от неизлечимого. Сергей Петров страдал острыми приступами меланхолии, не мог ухаживать за собой, даже поесть или одеться без чужой помощи. У него были хронические запоры, и дважды в неделю ему ставили клизму.

Шесть раз в неделю после утренних сеансов в санатории он посещал Зигмунда и, казалось, охотно укладывался на кушетку для психоанализа, однако в течение всего часа он ничего не рассказывал о своем прошлом и своем детстве. После нескольких месяцев лечения Зигмунд впал в отчаяние, но пути назад не было. Он уже потратил много времени, обучая Сергея процессу психоанализа и объясняя, что может быть заложено в подсознании. По его убеждению, болезнь молодого человека – результат детского невроза и она не имела ничего общего с гонореей, подхваченной им в восемнадцать лет, с которой, по словам родителей, начались его неприятности.

Зигмунд решил установить окончательную дату прекращения сеансов, если к этому времени он не сможет помочь Сергею. Сергей сначала не верил ему, но через несколько недель, по мере приближения к последнему сеансу, понял серьезность намерений врача. Через несколько месяцев, прислушиваясь к профессору Фрейду, он осознал, что имеет дело с честным и способным человеком. Опасения по поводу прекращения лечения и привязанность к врачу заставили его раскрыться.

Сергей родился в богатом поместье в России, в семействе молодых, влюбленных друг в друга родителей. Однако счастливое детство вскоре было искалечено различными напастями. У его матери заболел желудок, и она перестала уделять внимание сыну. Его отец, поначалу обожавший мальчика, перенес затем свое внимание на старшую дочь, затем у отца начались приступы меланхолии, и он попал в санаторий. Сестра Сергея, старше его на два года, получала удовольствие от того, что пугала его рисунками волка в популярной книжонке. Стоило Сергею увидеть эту картинку, как он начинал вопить, что придет волк и съест его.

Первые несколько лет Сергей был спокойным, послушным ребенком. Когда мальчику было четыре с половиной года, его родители летом вернулись в поместье и нашли его сильно изменившимся. Его воспитывала старая добрая няня–крестьянка, но на время своего отсутствия родители отрядили в поместье английскую гувернантку, которая ссорилась с детьми и с няней. Следующие восемь лет Сергей был болен, вел себя плохо, с ним было почти невозможно ладить.

Посредством свободной ассоциации Сергей вспомнил об инциденте, случившемся, когда ему было полтора года. Он страдал от лихорадки, и его люльку перенесли в спальню родителей. Поздно после полудня он проснулся и увидел родителей, соединившихся в половом акте сзади.

Зигмунд назвал это «первичной сценой»; она не имела значения для Сергея или, во всяком случае, для его психического здоровья. Но в возрасте четырех лет он увидел сон, повторивший этот случай в символических терминах. Ему снилось, что он лежит в кровати и видит перед собой окно, выходящее на старый орешник в саду.

– Я знал, что в момент сновидения была зима. Вдруг окно самопроизвольно открылось, и я с ужасом увидел, что на дереве перед окном сидят шесть или семь волков. Волки были совсем белые и походили скорее на лисиц или овчарок, у них были большие лисьи хвосты, а уши стояли торчком, как у сторожевых собак. В страхе, что меня съедят волки, я закричал и проснулся.

Сергей добавил описание дерева и белых волков; у старого волка хвост был обрезан. После долгих обсуждений сказок вроде «Красной шапочки и серого волка», с помощью которой сестра терроризировала его, они наконец подошли к выяснению того, почему волки были белыми. Сергей рассказал врачу, что его поразили два элемента в сновидении: абсолютная неподвижность волков и напряженность, с какой они на него смотрели. Сцена казалась Сергею настолько реальной, что, как знал по опыту Зигмунд, содержание сновидения должно было иметь связь с действительным инцидентом, а не с фантазией.

Еще до того как ему исполнилось пять лет, сестра научила Сергея некоторым детским сексуальным играм. Когда они ходили вместе в туалет, она говорила: «Покажем низ», и они спускали штаны. Когда они оставались одни, она брала его пенис в руку и играла с ним, объясняя, что его няня делала то же самое с садовником. Чтобы отомстить своей любимой няне, он стал играть со своим пенисом в ее присутствии. Няня закричала:

– Не нужно этого делать. Мальчики, которые этим занимаются, теряют свой маленький член, а взамен получают рану.

Подсознание Сергея, к этому времени полностью оформившееся, подтолкнуло его к неистовству против себя и окружающего мира, – Таившееся в нем чувство обиды неохотно раскрывалось за прошедшие месяцы, потому что он был пассивным членом в сексуальных отношениях с сестрой и позволил ей играть мужскую, или агрессивную, роль. Когда ему исполнилось пять лет – в этом возрасте его психика должна была подпасть под контроль нормального интереса к генитальной зоне, – он пережил возврат к анальной стадии, сопровождавшейся садизмом; он хотел подвергаться избиению и действительно вынуждал своего больного отца стегать его якобы за проступки.

В течение второго года лечения сложилась во всех деталях картина невроза Сергея и произошел возврат памяти к старому волку с обрезанным хвостом, здесь снова выплыла сцена, увиденная Сергеем в спальне родителей. Отец был всегда образцом для него; он хотел во всем походить на отца и вырасти таким, как он. Сцена в спальне родителей повернула его сексуальность к отцу. Это вновь отбросило его рассудок к пассивной роли в сексуальной жизни, вызвав еще одну травму в его психике: он полагал, что его мужские гениталии исчезнут и на их месте появится «рана», то есть женские гениталии.

Сергей пробился сквозь внешнюю картину сновидения о волке и наконец дошел до скрытого элемента: во сне он вдруг открыл глаза и увидел волков, неподвижно сидящих за окном. Месяцы напряженных поисков дали ему ключ, почему волки были белыми: его родители были в белых рубахах во время увиденной им сцены. Но почему белые волки были неподвижными на дереве, тогда как его родители вели себя совсем по–другому в постели? Зигмунд объяснил, что сработал механизм защиты: Сергей превратил возбужденное движение родителей, противное и неприятное ему, в неподвижность волков, сидящих на дереве. В течение ряда лет он страдал депрессией, усиливавшейся во второй половине дня. Сергей смог назвать обычное время послеобеденного отдыха в их поместье в России в жаркий летний день – оно заканчивалось около пяти часов. Пик его депрессии наступал, когда его подсознание возбуждало эмоции, посеянные в уме полуторагодовалого ребенка сценой в спальне родителей.

Зигмунд получил примечательное свидетельство того, что болезнь пациента возникла по причине увиденного им случайно необычного сексуального акта.

К концу второго года пролился свет на причину другого навязчивого невроза Сергея. Достигнув половой зрелости, он был в состоянии полюбить какую–либо женщину, если видел ее стоящей на четвереньках. Заметив служанку, мывшую полы либо в поместье, либо в его собственном доме, он чувствовал возбуждение, с которым не мог совладать. Он влюблялся в нескольких девушек, увидев их в такой позе, и в такой же позе имел с ними половое сношение. Он пробовал нормальное положение, но это давало мало удовлетворения, и он отказался от него. Он не знал, почему его мучает такая одержимость; теперь он сам осознал мотивы и выложил их врачу.

В заметках, написанных в ходе лечения Сергея Петрова, Зигмунд говорил о нем как о «человеке, одержимом волком». Он намеревался описать и опубликовать этот случай навязчивого невроза. Нужно было доказать ошибку врачей–психологов, утверждавших, будто все неврозы появляются в результате конфликта между взрослыми. Ценность дела «человека, одержимого волком» заключалась в том, что после года интенсивной работы Сергей сумел сделать много собственных выводов, освободивших его от навязчивого невроза.

После того как Зигмунд сказал Марте о своем удовлетворении исходом дела, она спросила:

– Что случилось бы, если бы ты сумел убедить Сергея Петрова возвратиться в Мюнхен и предстать перед Крепелином излечившимся от меланхолии и фобии, которые тот объявил неизлечимыми? Признал ли бы он действенность твоей науки?

Зигмунд засмеялся и, обняв жену, шутливо сказал:

– Фантазия! Пусть я буду тем, кого обвиняют в выдумках и кто ловко их навязывает беззащитным пациентам!

3

Богатый источник сведений о подсознании содержится в книге «Воспоминания нервного пациента» Даниеля Поля Шребера, в прошлом судьи апелляционного суда в Германии. В октябре 1884 года, когда Шребер председательствовал в нижнем суде, у него произошел нервный срыв, главным симптомом которого стала ипохондрия. Опытная медицинская помощь, оказанная доктором Флешингом из Лейпцигской психиатрической клиники, где Шребер провел шесть месяцев, казалось, обеспечила его полное излечение. Признательность семьи Шребер доктору Флешингу была так вели–ка, что фрау Шребер повесила фотографию доктора в своей спальне.

Второй приступ произошел, когда Шребер был повышен в должности и переведен в высший суд, а фрау Шребер находилась четыре дня в отъезде. В это время Шребер пережил полосу фантазий, сопровождавшихся семяизвержениями каждую ночь. Его изнуряли сновидения о возобновлении нервного срыва; на рассвете, когда он еще спал, ему пришла в голову мысль; «В конце концов, наверное, приятно быть женщиной, совершающей совокупление».

Его направили в Лейпцигскую психиатрическую клинику, где его нервный криз стал настолько явным, что его перевели в приют Зонненштейна. Его мучила навязчивая мысль: он болен чумой, с его телом отвратительно обращаются, он мертв, и его тело разлагается. Он пытался утопиться в ванне и просил служителей дать «цианистый калий, ему предназначенный».

Желание смерти сменилось «иллюзией», будто он стал искупителем, а Бог – его естественным союзником. Его новый религиозный орден создаст государство всеобщего благоденствия, в котором Божьи лучи проникнут в каждого достойного и позволят испытать духовное наслаждение. Однако Шребер не мог искупить мир или возвысить его до состояния блаженства, пока его, Шребера, не «превратят из мужчины в женщину». Он не желал превращения в женщину, но оно составляло обязательную часть того, что он называл божественным порядком; он должен пережить перевоплощение, дабы спасти мир. Ипохондрия вернулась к нему с наслоением иллюзий: он живет без легких, внутренностей, желудка и мочевого пузыря; вместе с пищей он заглатывает часть своего горла. Однако Бог направил божественное чудо в виде лучей, которые исцелят его и ускорят его превращение в женщину. Поскольку Бог наделил его набором женских «нервов», из его тела выйдет новая и славная раса людей, несущая в себе божественность. Все узнанное Шребером сообщили ему голоса «говорящих птиц».

Пробыв восемь с половиной лет в приюте, судья Шребер обратился к государству с просьбой выпустить его. Получив свободу, он опубликовал книгу. В ней было много нападок на доктора Флешинга с описанием страшных вещей, которыми тот занимался, будучи его врачом.

Книга попала в руки Зигмунду в августе 1910 года, во время отдыха с семьей на морском побережье в Голландии. С жадным интересом он дважды перечитал ее. Возвратясь в Вену, Зигмунд попросил Отто Ранка отыскать в каталоге психиатрических и неврологических журналов ряд обзоров и дискуссий, касавшихся книги. Книгу рассматривали как классический случай паранойи на почве религиозной одержимости, ведь Шребер прошел через стадию роли Иисуса Христа, прежде чем перейти к роли Богоматери.

Психиатры Европы решили, что ядро паранойи Шребера составляли религиозные фантазии. Заявление, что для свершения своей миссии он должен перевоплотиться в женщину, было обойдено как маловажный симптом болезни, потому что психиатры поверили заявлению Шребера, что он хочет остаться мужчиной и лишь неохотно становится женщиной, чтобы произвести на свет новую расу людей.

Прочитав первые обзоры, Зигмунд воскликнул:

– Они ставят телегу впереди лошади! Религиозная система, которую он построил, порождена подавленной гомосексуальностью.

В этом связь между его желанием превратиться в женщину и его интимными отношениями с Господом Богом. Если мы не станем отталкиваться от подавленной гомосексуальности Шребера, мы окажемся в положении человека, «держащего решето под козлом, когда кто–то другой доит его», описанного Кантом в его «Критике чистого разума».

Безумный Шребер блестяще раскрыл в печатной форме почти полное содержание своего подсознания. Зигмунд увидел возможность довести до широкой аудитории метод психоанализа. Он опубликует анализ болезни Шребера сначала в ежегоднике, а позже в виде отдельной книги.

Согласно Шреберу, доктор Флешинг был его изначальным «душеубийцей», главой ритуального заговора с целью уничтожить его. Однако в течение восьми лет после выписки из Лейпцигской психиатрической клиники он любил и уважал доктора Флешинга и, ложась в постель, смотрел на его портрет! Шребер не описал в книге фантазии, вызывавшие у него семяизвержение во время четырехдневного отсутствия его жены, но сновидения имели связь с болезнью в прошлом и с лечением у доктора Флешинга. Подсознательная гомосексуальность Шребера нашла естественную цель в человеке, которого он любил и уважал. Поскольку эти желания были глубоко запрятаны, он между приступами жил спокойно с женой восемь лет. Затем чувство любви переросло в ненависть. Теперь он мог думать с ненавистью о докторе Флешинге и говорил о нем в таком духе большую часть дня, слышал голоса не только птиц, но и различных людей в облике Флешинга, даже написал книгу, в которой Флешинг стал главным разрушающим душу злодеем. В книге Шребера преследовал неизменно присутствующий страх сексуального нападения со стороны доктора Флешинга; даже находясь в больнице в Лейпциге, он опасался, что его «бросят служителям с целью сексуального насилия». Подсознательные гомосексуальные фантазии Шребера были столь сильны, что позволили ему выдумать особую религию.

Зигмунд не мог выяснить, почему Шребер был счастлив в браке добрых восемь лет, а затем заболел как раз в тот момент, когда отсутствовала его жена; что стало причиной: напряжение, вызванное повышением в должности, или отъезд жены? Возраст Шребера мог иметь к этому прямое отношение, ибо ему было пятьдесят три года, а в этом возрасте у мужчин начинается климакс. К этому моменту накапливается большая эротическая энергия, которая должна найти выход. Это проявилось сначала в том, что Шребер назвал ночным семяизвержением, затем в форме защиты от гомосексуализма и в конечном счете в решительном подавлении реальности, которую он не принимал. Все это вызвало срыв: его отказ принять жену, когда она возвратилась после четырехдневного отсутствия, возобновление его ипохондрии, фантазии и одержимость, которые вскоре привели его в приют. Возникла мания преследования, свойственная этой форме паранойи.

Зигмунд не задавался вопросами, которые могли поставить в тупик психиатров: как могло случиться, что книга ходила по рукам в течение семи лет и никто так и не понял, что причиной паранойи Шребера была подавленная гомосексуальность, что «невроз возникает в основном из конфликта между «я» и сексуальным инстинктом»? Психиатрия отказалась признать сексуальный инстинкт человека основным, она отказалась признать существование подсознания. Что же она скажет теперь, перед лицом бесспорных фактов?

Он написал монографию объемом в шестьдесят страниц и был очень доволен.

Он обещал Отто Ранку, что, когда тот закончит университет, сможет открыть свой кабинет психоаналитика, но сам Зигмунд не одобрял эту идею. Он все еще надеялся, что психоанализ будет рассматриваться как часть медицинской науки, а подключение к профессии человека со стороны могло бы нанести ущерб такому представлению.

Ганс Закс помог изменить такое мнение. Закс происходил из семьи преуспевающих образованных юристов. Он также получил степень юриста и вместе с братом занялся адвокатской практикой. Однако он проявлял больше интереса к литературе, чем к праву, писал стихи и переводил на немецкий «Казарменные баллады» Киплинга. В 1904 году он прочитал «Толкование сновидений», и это изменило его жизнь. Два года он изучал книги Фрейда, а затем посетил вместе с двоюродным братом одну из субботних лекций Зигмунда в университете. Он был слишком скромным и не представился профессору Фрейду; потребовалось еще четыре года, чтобы Закс набрался смелости и обратился с просьбой принять его в Венское общество психоаналитиков.

Он сразу же понравился Зигмунду и был хорошо принят членами общества, завязал особую дружбу с Отто Ранком и Эрнестом Джонсом, часто бывавшими в Вене. Закс был образцом светского венца: благородные манеры, широкая литературная и художественная подготовка, неистощимое чувство юмора. Среднего роста, склонный к полноте, с круглыми щеками и двойным подбородком, он не пользовался успехом у женщин. Участники заседаний по средам встречали его с удовольствием благодаря его остроумию, знаниям и скромности. Когда Зигмунд спросил его относительно юридической практики, Закс ответил:

– Какой из меня юрист? Меня нужно вечно подталкивать.

Однако, несмотря на модную одежду, склонность к мимолетным любовным интрижкам, ранний брак, длившийся всего несколько лет, эпикурейские вкусы, жизнь в театре, опере, постоянные поездки, его рукописи были настолько глубокими, что спустя несколько месяцев после присоединения к обществу ему было предложено подготовить доклад к очередному конгрессу, который намечалось провести в Веймаре в сентябре 1911 года.

4

Не Карл Юнг побудил Ойгена Блейлера выйти из Швейцарского общества психоаналитиков. Блейлер вышел по своей воле. Это было тяжелым ударом для Зигмунда, ведь он рассчитывал, что Блейлер станет президентом этого общества. Одной из причин расхождений стала отмена доклада доктора Макса Иссерлина. Для Зигмунда и венской группы эта отмена представлялась всего–навсего актом нейтрализации противника, но Блейлер тяжело воспринял отмену. Зигмунд написал пространное объяснительное письмо. Ответы Блейлера были дружественными, но, когда Зигмунд обнаружил, что обмен письмами не удержит Блейлера в швейцарской группе, он попросил личной встречи, надеясь уладить разногласия. Блейлер согласился. Они собирались встретиться в Мюнхене, имевшем прямое железнодорожное сообщение с Веной и Цюрихом. В качестве даты были выбраны свободные дни Рождества.

Встретившись в Байеришерхофе, они с удовольствием пожали друг другу руки. Между ними сохранилось теплое чувство. Они сняли номер на верхнем этаже, чтобы иметь тихое место для беседы. После обычного обмена приветствиями, вопросов о здоровье членов семьи они углубились в предмет спора.

– Профессор Блейлер, позвольте мне разъяснить вам то, что я пытался сделать в письмах: наше общество не отвергает спорных мнений. Оно было образовано по двум важным мотивам: во–первых, для ознакомления публики с подлинным психоанализом; во–вторых, из–за злостных вымыслов, изливавшихся на нас. Вы присутствовали, когда ваш коллега Хохе назвал меня сумасшедшим отщепенцем, и вы знаете, что Циен заявил, что я пишу глупости. Поскольку мы должны быть готовыми к ответу нашим оппонентам, то было бы неправильным отдавать право ответа на усмотрение одного индивидуума. В интересах нашего дела отсылать полемику центральному органу.

– Не боитесь ли вы, профессор Фрейд, впасть в ортодоксию?

– Почему вы так думаете? Мы не жесткие люди. Наши умы открыты для всех гипотез.

– Потому что принципы «кто не с нами, тот против нас», «все или ничего» необходимы религиозным сектам и политическим партиям. Я могу понять такую политику, но считаю ее вредной для науки. Абсолютной истины не существует. Из комплекса понятий один может выбрать одну деталь, другой – другую. Я не признаю в науке ни открытых, ни закрытых дверей, там нет ни дверей, ни барьеров.

– Несомненно, профессор Блейлер. Но нельзя порицать Международную ассоциацию психоаналитиков за то, что она принимает в члены лишь тех, кто согласен с концепцией психоанализа. Однако ассоциация не позволяет себе объявлять не входящих в нее гангстерами и идиотами. Ассоциация не является замкнутым образованием в том смысле, что она не запрещает своим Членам входить в другие гуманитарные и социальные общества, даже в Германскую ассоциацию специалистов по нервным болезням, которая всячески третирует нас в Берлине! Юнг и я, мы принадлежим к этой ассоциации.