Страсти ума, или Жизнь Фрейда

Абрахам Арден Брилл был коренастым мужчиной среднего роста, с короткой шеей и тяжелыми веками, в его глазах сквозила сентиментальность, хотя им доводилось видеть и трудности и жестокость. Его жизнь напоминала бег с препятствиями, а их он считал вроде бы нормальными. В остальном он был приятно–домашним, если не распалялся, будучи возбужденным. Брилл удивленно смотрел на мир и людей через очки в стальной оправе; на его голове вихор черных волос стоял почти вертикально, в верхней части спускался назад к затылку. Он носил необычно высокие американские воротнички, под самый подбородок. Он был жаден до знаний, опыта, и это создавало впечатление о его уступчивости. Лишь одно отрицало это – выступавший вперед подбородок, когда казалось, что его ждет разочарование или поражение.

Брилл родился в Австрии и, когда ему было всего пятнадцать лет, убедил своих родителей купить ему билет на пароход в Соединенные Штаты, где, несмотря на отсутствие друзей и родственников, он намеревался завершить свое образование и войти в новый мир. Ловкачи на борту парохода выманили у него те несколько долларов, что сумели скопить родители, и он высадился в Нью–Йоркской гавани, не зная ни слова по–английски и без единого цента. Но он был сильным, находчивым и неисправимым оптимистом. Содержатель ночного клуба позволил ему спать на полу в качестве платы за уборку помещения; позже он встретил врача, который разрешил ему спать на полу в его кабинете… За это время он закончил среднее образование.

В восемнадцать лет он принял решение, которое и привело его в конечном счете на семинар по фрейдистской психологии. Не имея средств, он все же мечтал стать врачом: окончил городской колледж Нью–Йорка, обучался в университете Нью–Йорка и получил степень бакалавра, после чего был принят на медицинский факультет Колумбийского университета. Когда его сбережения оказывались на исходе, он прекращал посещение университета, находил два–три рабочих места, ограничивал себя во всем, копил необходимые средства еще на год учебы.

Получив в двадцать девять лет медицинскую степень, Брилл провел четыре года в больнице Айслип, где работал с психически ненормальными пациентами. Поскольку применявшиеся им методы терапии не давали нужных результатов, он, испытав разочарование, обратился к неврологии; с увлечением читал литературу по психиатрии на немецком, переводил наиболее ценные, по его мнению, работы на английский язык, в особенности исследования Крепелина из Мюнхенского института. В 1907 году он отправился в Париж для работы в больнице Бисетр под руководством доктора Пьера Мари, который принимал Зигмунда в группу Шарко в Сальпетриере. Недовольный результатами доктора Мари в лечении психически больных, Брилл переехал в Цюрих, где тренировался под началом профессора Блеилера и доктора Карла Юнга, заменив ассистента Карла Абрахама.

– Последний год в Бургхёльцли стал поворотным в моей жизни! – воскликнул Брилл с радостной улыбкой, когда они поднимались по извилистой горной тропе к зеленой чаще над ними. – Я никогда не слышал о вашем психоанализе. За двое суток я втянулся в свой первый сеанс и выслушал о случаях, проанализированных с фрейдистской точки зрения. Я думал, что у меня треснет голова! Первая пациентка, которой мы занимались, иногда выливала красное вино или красные чернила на простыни своей постели. В больнице штата Нью–Йорк или в Бисетре это описали бы как бессмысленное поведение. Но Блейлер и Юнг согласились с тем, что это был осмысленный акт, продиктованный подсознанием женщины. Они были правы, у женщины прекратилась менструация, и она отвергала подсознательно признаки старения. Она хотела вернуться к лучшим годам своей жизни. Я ушел с обсуждения, захватив экземпляр «Толкования сновидений». В течение следующего месяца я прочитал все написанное вами.

Дорогой профессор Фрейд, в третьем году, когда я начал свою работу в больнице штата Нью–Йорк, уже были опубликованы ваши работы «Об истерии», затем «Толкование сновидений», «Психопатология обыденной жизни», не говоря уже о монографиях, посвященных одержимости и фобиям, защитным психозам, а я не прочитал ни строчки! Мне уже тридцать два года, полжизни прожито, и только сейчас я попал к вам. Но даже и это удача; если бы один из моих учителей в Нью–Йорке, Адольф Мейер, не обучался в Бургхёльцли, я, возможно, поехал бы к Крепелину в Мюнхен и там не получил бы ничего, кроме дополнительной классификации психозов.

Они подошли к лесу. На самой вершине Мёнхсберга возвышалась крепость Верхнего Зальцбурга – резиденция епископов и неприступное укрепление, построенное за сто лет до нашей эры. Внизу, по обе стороны реки Зальцах, раскинулся город. Здесь в 500 году до нашей эры обосновались кельты; в 40 году нашей эры это место было захвачено римлянами. В четвертом веке святой Максим ввел христианство и выкопал первые катакомбы под Мёнхсбергом; в восьмом веке святой Руперт построил монастырь Святого Петра перед катакомбами, и с тех пор Зальцбург получил известность.

Осматривая сверху город, показывая Бриллу и Джонсу примечательные места, Зигмунд испытывал счастливое чувство – у него оказались два смышленых, молодых, страстных поклонника психоанализа. Он взял под руки обоих и сказал:

– Прекрасная прогулка. Но полагаю, что нам следует вернуться в отель «Бристоль». Туда сейчас приезжают остальные делегаты.

– Господин профессор, мы поедем в Вену после заседаний, – сказал Брилл. – У вас найдется время встретиться с нами?

– Конечно. Любой вечер ваш. А если вы сможете остаться до воскресенья, то у нас будет целый день.

– Прекрасно! – воскликнул Эрнест Джонс. – В следующий раз все мы будем только слушать. Мы придем учиться.

7

Когда они возвратились в гостиницу, в фойе стояла группа мужчин. Первым, кого заметил Зигмунд, был Карл Юнг, ожидавший его возвращения. Они тепло приветствовали друг друга. Зигмунд забыл, какой мощной была у Юнга «длань каменотеса», сжавшая его руку. Как и год назад, Зигмунд был в прекрасном настроении.

– Дорогой коллега, сердечно благодарю вас за работу, которая увенчалась созывом этого совещания.

Юнг сделал жест, показывавший, что не стоит благодарности.

– Эта работа – знак признательности, уважаемый профессор.

– Я решил представить историю человека, одержимого крысами, которого я лечил восемь месяцев, – сказал Зигмунд. – Это необычный случай, показывающий, как можно одновременно питать к человеку и любовь и ненависть в результате конфликта в подсознании.

– Мы и приехали выслушать сообщения, раскрывающие ваш метод. Но позвольте мне представить вам врачей, которые жаждут встречи с вами: Аренд, Левенфельд и Людвиг из Мюнхена; Штегман из Дрездена; наш друг Карл Абрахам из Берлина; мой родственник Франц Риклин вместе с вашим другом Максом Эйтингоном из Цюриха; приятный сюрприз – Эдуард Клапаред из Женевы, где он пропагандирует наше учение. Ваш последователь Шандор Ференци прибыл из Будапешта. Блейлер приедет к вечеру прямо с вокзала. Венская делегация насчитывает двадцать шесть человек!

– Вы не просили профессора Блейлера быть председателем конгресса?

– Он откажется. Блейлер настаивает на своей полной независимости и свободе своих убеждений. Быть председателем по меньшей мере означает для него, что он не только присоединился к организации…

– Еще нет никакой организации!

– …но одобряет и поддерживает представленные доклады. Он приезжает сюда, как на многие конгрессы, в качестве заинтересованного, но независимого наблюдателя. Кроме того, дорогой профессор, вы заблуждаетесь, полагая, что Блейлер – последователь, как сказано в вашем письме на мое имя. Заинтересован – это да, последователь – нет.

Зигмунд рассудительно ответил:

– Блейлер является крайне важной фигурой для нашей группы. В таком случае мы обойдемся без председателя и без секретаря, казначея и официальных заседаний. Встречи будут неформальными. Нам нужен только порядок представления докладов.

Это были самые благостные дни в жизни Зигмунда, ведь с приездом Блейлера их стало сорок два человека, прибывших из разных уголков Европы на эту встречу, а это почти равнялось числу участников традиционных неврологических и психиатрических конгрессов. Его радовала совместимость участников: они были связаны не только общим интересом, но и чувством ожидания. Зигмунд пообедал с пятью представителями из Германии в «Гольденер Хирш», с удовольствием отведал дичи и зальцбургского пирога, прошелся с Юнгом, Эйтингоном и новыми знакомыми из Швейцарии по исторической площади Резиденцплац, провел остальную часть дня в беседах с врачами, желавшими получить консультацию. К вечеру он сговорился с представителями из Вены устроить прием для иностранных гостей в «Штернбрау» – огромном ресторане с музыкой и тирольскими танцами, где пиво подавали в литровых кружках и можно было наблюдать за работой мясника, заказать только что изготовленные сосиски. Это было излюбленное заведение местных жителей, недорогое, шумное, полное жизни. Марта любила бывать здесь хотя бы раз во время летнего отдыха семьи поблизости в горах.

Когда они вернулись с вечеринки, Карл Юнг провел Зигмунда в номер Блейлера. В ответ на стук Юнга тот сказал мягко: «Входите!» – встретил Зигмунда в центре комнаты с протянутыми руками и улыбкой на лице. Юнг представил Зигмунда, а сам удалился. Зигмунд чувствовал себя неловко, скованно, размышляя о том, как многим он обязан Ойгену Блейлеру, который первым признал его работу, представил ее университету, обучал его методам врачей в приюте и выпестовал Карла Юнга, Риклина, Абрахама, Эйтингона, Джонса, Брилла. Как выразить благодарность этому человеку, который в буквальном смысле слова превратил психоанализ из венской причуды в мировое движение!

Зигмунду казалось, что Блейлер выглядит замечательно. В его облике было что–то от орла, вылепленная по моделям Ренессанса голова гордо, но без надменности возвышалась над торсом. Его светлые глаза были широко раскрыты, внимательны; тонкий нос, высокий покатый лоб, мягкие седые волосы, седоватая тень небольшой бородки, прилегающие к черепу уши, жестковатые усы – все это, вместе взятое, создавало впечатление проницательности, отваги и такта; Ойген Блейлер умудрился быть в стороне от мелочей сего мира и в то же время близким к людским бедам.

Пока Блейлер говорил, с каким удовольствием он встречается с господином профессором Фрейдом после многих лет знакомства с его работами, Зигмунд слегка наклонил голову, затем поднял ее с теплой улыбкой.

Блейлер был моложе Зигмунда на несколько месяцев; он сменил Фореля на посту директора Бургхельцли, того самого Фореля, чью книгу «Гипнотизм» Зигмунд защищал от неуместных нападок профессора Мейнерта. Блейлер, бывший профессором психиатрии в университете Цюриха, заслужил репутацию смелого человека. После того как он разошелся с мировым авторитетом Крепелином в вопросах раннего слабоумия, он публиковал свои открытия не торопясь, зондируя обстановку, всегда документированно, никогда не задевая Крепелина и его рьяных поклонников. Крепелин интересовался формой, видом и категорией заболевания; Блейлер обращал внимание на происходившее в уме пациента.

Хотя Общество психоаналитиков в Цюрихе было образовано Карлом Юнгом и он был очевидным руководителем, выбор был предрешен старшим, то есть Блейлером. Даже здесь, в Зальцбурге, Блейлер сидел спокойно и давал возможность Юнгу управлять швейцарской группой и определять другие частные моменты.

Они уселись на удобную софу, дискуссия касалась психиатрии и психоанализа, затрагивался также вопрос, как они могут быть полезными друг другу. Зигмунду не потребовалось много времени, чтобы уяснить справедливость сказанного Юнгом: Ойген Блейлер никогда не взял бы на себя роль председателя и считал бы проявлением дурного вкуса подобное предложение. Зигмунд понимал, что в отличие от других участников встречи Блейлер был крепким орешком. Он открыто и сердечно излагал свои взгляды, но до определенного предела: за этой чертой он становился недоступным. Однако, прежде чем попрощаться и пожелать друг другу доброй ночи, Блейлер сказал:

– Мы с женой надеемся приехать в Вену через несколько месяцев для отдыха. Можем ли мы иметь удовольствие посетить вас и фрау профессоршу Фрейд?

На следующее утро Зигмунд проснулся рано, позавтракал в номере, подстригся у парикмахера гостиницы, подровнял баки, седеющую бороду и усы. После этого он надел новый серый костюм, специально предназначенный для этого события, белую льняную сорочку с черной бабочкой, продел в тугие манжеты запонки, подаренные ему Мартой ко дню рождения. Прежде чем выйти из номера, он посмотрел в зеркало и решил, что в свои пятьдесят два года не выглядит старым, и, хотя иногда думал о смерти, подчиняясь предписанному порядку вещей, им овладело чувство, словно он начинает жизнь заново.

Зигмунд вошел в комнату заседаний около восьми часов утра. За длинным столом уже сидели человек двадцать. В середине стола было оставлено место для него. Его доклад был первым. Он пожелал всем доброго утра и точно в восемь приступил к чтению доклада об одержимом крысами человеке. Он говорил низким, дружелюбным тоном, как говорят с уважаемыми коллегами, но голос звучал так мощно и произношение было столь отчетливым, что никто, даже сидящие в конце стола, не пропустил ни слова.

Он рассказал группе об адвокате Лертцинге, о его одержимости, его страхах; о том, как повлиял на него рассказ капитана–садиста на военных маневрах о наказании преступника, которому наложили на ягодицы горшок с крысами; об утере Лертцингом очков; о подмене отца капитаном; об анальном эротизме и подавленном гомосексуализме.

Его доклад длился три часа. Все слушали с жадным вниманием, ибо случай человека, одержимого крысами, представлял собой полный букет взаимосвязанных психоаналитических симптомов. В одиннадцать часов он закончил сообщение.

– Господа, я говорил слишком долго!

– Нет, нет, господин профессор. Продолжайте! Зигмунд осмотрел стол, заказал кофе для группы и возобновил анализ заключений и лечения.

Участники пообедали, погуляли по городу, а затем вернулись в зал заседаний. Эрнест Джонс выступил с блестящим докладом «Рационализация в повседневной жизни», он был первооткрывателем в этой области психологии. За ним последовал Альфред Адлер, сделавший хорошо документированный доклад «Садизм в жизни и неврозы», он выбрал эту область для изучения; Ференци ярко изложил доклад «Психоанализ и педагогика», заслуживший аплодисменты; Исидор Задгер зачитал вызвавший спор отчет «Этиология гомосексуализма»; Карл Юнг и Карл Абрахам сообщили о двух аспектах раннего слабоумия. При этом произошел единственный неприятный огрех: говоря о вкладе Юнга в открытия этой области, Абрахам забыл упомянуть его имя. Юнг был раздражен, а Абрахам расстроен.

– Мое подсознание предало меня! – сетовал он, оказавшись один на один с Зигмундом. – Я имел в виду признать свой долг перед Юнгом. Просто его имя выскочило из поля зрения.

– Мне не хотелось, чтобы между вами были разногласия. Нас еще так мало, что не должно быть расхождений, основанных на личных «комплексах».

8

Когда доклады и обсуждение были закончены, участники собрались в комнате для банкета. Зигмунд был в добром настроении, заседания прошли успешно, каждый из докладов открывал многообещающую перспективу…

Прошедший день показал, что психоанализ перестал быть делом одного человека. Участники из Швейцарии были полны энтузиазма в отличие от представителей из Вены, выглядевших несколько сдержанными.

Хотя Ойген Блейлер был решительным противником спиртных напитков, банкет прошел весело. По одну сторону от Зигмунда сидел Юнг, по другую – Блейлер. Гвидо Брехер из Мерана, новый австрийский член, остроумно высмеивал конгрессы психологов, а затем стал безжалостно подшучивать над выступавшими, доводя до абсурда их тезисы. После серьезной дневной работы смех помогал расслабиться; каждый по очереди рассказывал какую–нибудь забавную историю из своей практики или добродушно острил.

Время близилось к одиннадцати, но никто не задавал вопроса о ежегоднике, который намерен был обсудить Зигмунд. Он не хотел, чтобы участники встречи разъехались, не имея хотя бы начальных планов публикации. Он полагал, что швейцарцам следует играть ведущую роль. Перед окончанием обеда Юнг наклонился к Зигмунду и тихо сказал:

– Мы готовы обсудить учреждение ежегодника. Не могли бы вы подойти в номер Блейлера?

Зигмунд почувствовал, как учащенно забилось его сердце.

– С великим удовольствием.

– Вы желаете включить кого–либо?

– Да, некоторых членов из стран, где мы только начинаем: Джонса, Брилла, Ференци, Абрахама.

– Хорошо. Я попрошу их прийти.

Войдя в номер Блейлера, Зигмунд почувствовал, что там царит дух ожидания. Каждый член швейцарской группы пожал ему руку и поздравил с успешным проведением совещания. Брилл, Джонс, Абрахам и Ференци были довольны тем, что их пригласили. Хотя встреча проходила в номере директора, профессора Блейлера, руководил ею, испытывая явное наслаждение, Карл Юнг… Зигмунд сидел спокойно, перечисляя в уме задачи: «Основание ежегодника превратит психоанализ из локальной дисциплины в международное движение. Выступление Цюриха спонсором публикации свяжет психоанализ с Цюрихским университетом, который имеет высокую репутацию в Европе, и с Бургхёльцли, слава которого дошла до Соединенных Штатов. Прекратятся обвинения, что новая наука исходит из самого сладострастного и сексуально извращенного города в мире и заслуживает того, чтобы там оставаться. Прекратятся злокозненные нашептывания, будто это «еврейская наука». Будет обеспечен непрерывный приток информации от швейцарских врачей, а это побудит немецких психиатров внести свой вклад. И самое важное, они станут независимы от журналов, которые помещают лишь частицу того, что готовит группа Фрейда».

Карл Юнг встал в центре комнаты и сказал, что настало время учредить ежегодник. Эрнест Джонс высказался за публикацию на трех языках; Эдуард Клапаред настаивал на французском издании, поскольку лишь немногие французские врачи и студенты читают по–немецки. Макс Эйтингон проговорил, заикаясь, что расходы по публикации могут быть покрыты за счет скромных сборов общества и он знает, откуда можно получить помощь, если возникнет дефицит. Шандор Ференци настаивал на высоком редакционном уровне, чтобы не могли придраться критики; Карл Абрахам предложил, чтобы помимо основных статей был предусмотрен раздел для обзора публикаций. Юнг, желая показать, что он не в обиде на Абрахама за то, что тот не упомянул его имени в своем докладе, крикнул:

– Раздел ваш, доктор Абрахам!

К удивлению Зигмунда Фрейда, самую горячую поддержку оказал Блейлер, который встал, повернул к себе спинкой стул, оперся на нее и заговорил с энтузиазмом о значении такого журнала, о его возможности пробиться в мир науки, о том, насколько журнал необходим для ученых, желающих видеть свои работы опубликованными.

Все взгляды повернулись к Зигмунду Фрейду. Одобрение Блейлера придало уверенности, что ежегодник будет создан.

– Настоящая встреча является высшей точкой нашего заседания и воплощением моей сокровенной мечты. Мы теперь сможем занять подобающее нам место на мировой сцене. Чтобы получить уверенность в прекрасной редакции ежегодника, я полагаю, что все согласятся просить господина доктора Карла Юнга стать редактором.

Присутствовавшие приветствовали Юнга аплодисментами. Его лицо просветлело, и он сказал, улыбаясь:

– Принимаю. С гордостью и радостью. Спокойный Франц Риклин, который, как казалось, не возражал находиться все время под протекцией Юнга, сказал:

– Господин профессор Фрейд, у нас есть редактор, вам же надо стать директором.

– Благодарю вас, господин доктор Риклин. Разумеется, мне было бы приятно. Но я должен быть одним из директоров. Мы должны иметь кого–нибудь из Швейцарии, чтобы разделить ответственность и решения по вопросам политики ежегодника.

Никто не поднял глаза на Ойгена Блейлера, не взглянул и Зигмунд. Если Блейлер отказался быть председателем на обычном двухдневном совещании, то как он может принять ответственность в качестве директора будущего ежегодника? Нет, это невероятно… для всех, но не для Блейлера.

– Буду счастлив стать вместе с вами содиректором, господин профессор Фрейд, если меня приемлют все в этой комнате. Полагаю, что, работая вместе, мы сумеем выпустить весьма внушительный ежегодник.

Это заявление наэлектризовало присутствующих. Зигмунд почувствовал необычное возбуждение. Швейцарцы сердечно поздравили Блейлера, затем Фрейда. Вслед за ними Джонс, Брилл, Абрахам, Ференци выразили свои поздравления редактору и директорам. Зигмунд прошептал на ухо Абрахаму:

– Как вы думаете, не заказать ли бутылку шампанского? Это памятное событие, и оно требует тоста.

Абрахам пожал плечами:

– Только не алкоголь. Блейлер и Юнг – трезвенники!

Радость по случаю удачной договоренности оказалась кратковременной. Войдя в купе поезда и увидев лица своих компаньонов из Вены, Зигмунд понял, что его ждут неприятности. Он вдруг осознал, что в прошедшие два дня он уделял слишком мало внимания своим старым друзьям. Но о чем особом он мог с ними говорить? Он помогал всем им в подготовке их докладов. К тому же нужно было встретить много новых людей и наладить отношения с ними. Со своими венскими коллегами он встречался каждую среду. Разве не было разумным и правильным потратить эти дни на установление связей с представителями других стран?

Его венские коллеги думали иначе. На лицах Альфреда Адлера, Вильгельма Штекеля, Исидора Задгера, Рудольфа Рейтлера, Поля Федерна и Фрица Виттельза, разместившихся в купе, было написано раздражение и недовольство. Признаком этого было то, что ни один не встал и не предложил Зигмунду места. Он стоял в проходе купе, а под его ногами трясся вагон, минуя стрелки пригорода Зальцбурга. В коридоре стояла другая группа: Отто Ранк, сжавший его руку, когда он проходил мимо; Эдуард Хичман, подмигнувший ему с насмешкой, словно говоря: «Что можно ожидать от человеческой натуры?» Леопольд Кёнигштейн кивнул ему, когда он входил в купе… Зигмунд заметил, что шесть мест были заняты врачами–профессионалами; люди иных профессий, такие, как Гуго Геллер и Макс Граф, находились в коридоре, достаточно далеко, и не слышали дискуссии. Покрасневшее лицо Вильгельма Штекеля говорило о том, что он взял на себя роль выступающего от имени всех.

– Прекрасно, Вильгельм, в чем дело?

– Мы страшно разочарованы.

– Чем?

– Вашим отношением к нам на конгрессе. Вы пренебрегали вашими старейшими друзьями, которые помогали вам начать движение…

– Без которых не было бы конгресса, – съязвил Исидор Задгер.

Зигмунд напомнил, что они вместе выступали в качестве хозяев в «Штернбрау».

– Но вы относились к нам, как к бедным родственникам, – сказал хрипло Фриц Виттельз, – вам надоели те, кого вы давно знаете.

– Я встречался с дюжиной новых людей впервые. Я считал важным посвятить им каждую свободную минуту.

Леопольд Кёнигштейн просунул голову в купе и сказал осторожно:

– Могу ли я высказаться как посторонний? Полагаю, что профессор Фрейд прав, думая…

– Нет, вы не можете говорить как посторонний! – выкрикнул Рудольф Рейтлер. – Мы все члены этой группы с самого начала, и только мы имеем право говорить.

– Пусть будет так, Рудольф, – ответил Зигмунд, – но, видимо, есть нечто большее за этим разговором, чем пренебрежение с моей стороны.

– Почему вы окружили себя приехавшими из Цюриха и новыми людьми из Англии и Америки, в то время как нас, венцев, поместили в другом конце гостиницы? – Это был опять–таки Штекель.

– По той же причине, Вильгельм. Но мы так и не подошли к вашей настоящей жалобе. Доктор Адлер, вы, очевидно, разделяете настроения? Скажите честно, что волнует группу?

– Да, господин профессор, если вы настаиваете. Мы недовольны вашей встречей по поводу ежегодника.

Альфред Адлер замолчал; у него не было намерения примыкать к недовольным. В купе протиснулся Макс Кахане.

– Поскольку я не разделяю чувство враждебности и ревности, то, быть может, я в состоянии изложить дело объективно. Ваши венские коллеги считают себя умышленно отстраненными. Вы хотели, чтобы швейцарцы командовали, чтобы они предложили ежегодник и, следовательно, помогли издать его.

– Верно. Но не так, как вы это излагаете. Карл Юнг спросил меня, не могу ли я пройти в номер Ойгена Блейлера, чтобы обсудить вопрос о возможном ежегоднике. Я сказал, что жду с нетерпением такого момента. Юнг спросил, кого я хотел бы пригласить. Я сказал: «Да по одному человеку от каждой страны, представленной на конгрессе: Брилл от Америки, Джонс от Англии, Абрахам от Германии, Ференци от Венгрии…

– И почему ни одного венца? – прервал Рейтлер.

– Потому, что считал себя способным представлять вас.

– И кто будет контролировать ежегодник?

– Юнг будет редактором…

– Мы так и думали!

– Блейлер и я, мы будем директорами.

– Почему нет больше венцев в этой группе? – спросил Фриц Виттельз тоном, далеким от вежливого. – Почему швейцарцев вдвое больше, чем нас?

– Фриц, это не игра в футбол, швейцарцы не выступают как наши противники. Мы друзья и товарищи по оружию. Хотя они занимают два из трех исполнительных постов, – признаюсь, я хотел, чтобы было так, – мы, венцы, заполним на две трети журнал нашими статьями, поскольку у нас больше членов, чем у всех других обществ, вместе взятых. Разве не это нам нужно?

Наступило молчание. Лицо Альфреда Адлера просветлело. У него было больше всех других оснований войти в редакцию, и, поскольку он принял объяснения Зигмунда Фрейда, напряжение в купе спало. Из коридора доносились звуки успокоившихся голосов. Зигмунд слышал, как Отто Ранк сказал:

– Слава богу, пронесло!

Но не пронесло. Вильгельм Штекель не умерил своего пыла, он кричал:

– Есть еще один вопрос, и вся наша группа согласна: вы допускаете фатальную ошибку.

– В чем, Вильгельм?

– Карл Юнг. Мы следили, как вы его обхаживали. Вы полагаете, что он может стать самым важным, следующим после вас на международной сцене. Вы думаете, что он так же верен и надежен, как мы, окружавшие вас почти шесть лет. Но вы ошибаетесь. Карл Юнг не станет работать долго ни для кого и ни с кем. Он отдалится и будет сам по себе. Когда он отойдет, он причинит нам непоправимый вред.

– Не замечаю ничего такого в Карле Юнге, – умиротворяюще ответил Зигмунд. – Он предан нашей теории. Он запланировал работу на много лет вперед. Он расширит наш круг и завоюет нам новых сторонников. Я в этом уверен, Вильгельм. Что же дает вам возможность предсказать его дезертирство и отступничество?

Штекель ответил ледяным тоном:

– У ненависти острые глаза!

Книга четырнадцатая: Путь в рай не вымощен

1

Марта была в Гамбурге, ухаживая за больной матерью, когда в четверг в конце апреля Джонс и Брилл пришли на обед в дом Фрейда. Кухарка превзошла самое себя в отсутствие фрау профессорши: к закуске был подан соус с хреном, молодой картофель с петрушкой.

Зигмунд приветствовал своих новых друзей. Джонс был в элегантном костюме и модном галстуке. Он, как всегда, был бледен, но его глаза, как зеркальная поверхность стоячих прудов, отражали возбуждение. Брилл был в рубашке с американским воротничком, который его душил; его обычно тяжелые веки поднялись, когда три собеседника, перебивая друг друга, начали долгий разговор на английском языке. После обеда они перешли в кабинет Зигмунда и осмотрели его коллекцию древностей. Брилл откашлялся, ему явно хотелось что–то сказать.

– Господин профессор, вот уже двенадцать лет вы публикуете свои книги по психоанализу, и ни одна из них еще не переведена на английский.

– Верно, никто не вызвался и никто не просил права. Брилл запустил указательный палец под высокий воротник.

– Мы говорили об этом с Джонсом в поезде и решили, что давно пора бы это сделать. Если вы считаете меня достойным, я занялся бы переводом. Начну с «Психопатологии обыденной жизни» как самой простой, а когда отточу технику перевода, займусь «Толкованием сновидений» и «Тремя очерками к введению в теорию сексуальности». Если мне выпадет стать зачинателем движения психоанализа в Соединенных Штатах, я должен сделать доступными американцам ваши книги. – Затем с озорной улыбкой он добавил: – Я спросил Джонса: «Как я начну проповедовать новую религию в Нью–Йорке, если у меня нет Священного Писания? В конце концов у евреев был их Ветхий Завет, у христиан – Евангелия по Матфею, Луке и Марку, у мусульман – Коран…»

Зигмунд был польщен. Из всех его работ на английском была опубликована лишь ранняя статья в журнале «Брейн». Он взглянул на Джонса, чтобы убедиться, не чувствует ли тот себя посторонним.

– Быть может, нужны два перевода – один для Соединенных Штатов, другой для Англии?

– Никоим образом, – ответил Джонс, откинув назад свои спадавшие на лоб шелковистые волосы. – Один хороший перевод пригоден для обеих стран.

– Договорились!

Гости задержались для участия в вечерней встрече на среду, Брилл хотел поднакопить опыта, чтобы основать Нью–Йоркское общество психоаналитиков, как только ему удастся сплотить вокруг себя группу единомышленников. У Джонса было мало надежд на основание общества в Торонто, к тому же он не собирался задерживаться там надолго.

– Учитывая настроения моих коллег в Англии, – сказал он резко, – психоанализ останется на том же уровне, на каком он был, когда я покинул страну. Нет пророка в родном отечестве. Но попомните мои слова: я создам Лондонское общество психоаналитиков, когда вернусь.

Это была первая встреча венской группы после конгресса в Зальцбурге. Приветствуя тринадцать участников, вновь представляя их Джонсу и Бриллу, наблюдая за тем, как они занимали свои любимые места за длинным столом, Зигмунд заметил с большим облегчением, что недовольство по отношению к нему испарилось, что стычка в вагоне дала выход раздражению венцев. Однако он понимал, что в отличие от него венцы никогда не будут симпатизировать цюрихцам. Темпераментный Вильгельм Штекель, собиравшийся прочитать только что написанный доклад о «Происхождении импотенции на психической почве», не вспоминал об инциденте, и только Альфред Адлер, заметил Зигмунд, спрятал свои истинные чувства по отношению к нему в самые глубокие тайники своей души.