Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Исповедь сталиниста

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Стаднюк Иван Фотиевич / Исповедь сталиниста - Чтение (стр. 27)
Автор: Стаднюк Иван Фотиевич
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Надо было разряжать напряженность разговора. И мы, кто был в застолье, наперебой начали требовать вновь наполнить рюмки. Зазвучали тосты, а Михаил Алексеев тут же взял на себя роль "громоотвода" - увел всеобщее внимание в новое русло. Начал вспоминать тридцатые годы, страшный голод в Поволжье, стал рассказывать о своей родной Саратовщине и обо всем поволжском крае, объединившем тогда несколько областей, о царивших там беспорядках, головотяпстве местных руководителей.
      Молотов почувствовал, что в словах Михаила Алексеева сквозит прямой упрек тогдашнему Советскому правительству и лично ему, Молотову. И не только не отмолчался, но и перешел в контратаку:
      - Молодой человек, - обратился он к Алексееву, и уже от этих слов Михаил Николаевич почему-то побледнел, вызвав во мне необъяснимый приступ беззвучного смеха. - Я прочитал все ваши книги. Да, талатливо. Но в них, а значит, и в вас, есть глубокие внутренние противоречия...
      Я понял, что это был упрек и моему роману "Люди не ангелы", а также книгам Федора Абрамова и Сергея Крутилина, - на эту тему у нас с Молотовым уже были разговоры раньше, которые он всегда завершал выводом: "Многие писатели, пишущие о деревне, не понимают учения Ленина о крестьянском вопросе".
      Прервав дискуссию, Молотов встал и предложил тост в память о Сталине. Затем Владимир Фирсов и Феликс Чуев поочередно начали читать стихи, которые всех нас будто примирили...
      Мои встречи с Молотовым чаще продолжались на его даче в Жуковке.
      Несколько раз он еще приезжал к нам в Переделкино.
      Но то уже были встречи деловые, без особых дискуссий, пусть и не менее, а порой и более интересные. Для меня, продолжавшего писать о начальном периоде войны, они сослужили неоценимо полезную службу, оказались незабываемыми, о чем я искренне, с глубоким волнением сказал в своей траурной речи на его похоронах 12 ноября 1986 года. Умер он 8 ноября на девяносто шестом году жизни.
      32
      Природа - это увлекательнейшая книга, которую никогда не надоедает читать. К самым страстным любителям этой книги, посвященным в сокровенные тайны ее увлекательности, относятся рыбаки и охотники. Для меня лучшее времяпрепровождение - рыбалка, ее уединение с полным ощущением свободы. Но я не стану писать о тех чувствах тихого восторга, который испытываешь, готовя рыбацкие снасти, не буду утомлять читателя описанием различных способов ужения рыбы. Обо всем этом уже написано немало и хорошо, хотя только одно Евангелие, как известно, является книгой без недостатков.
      Так вот, повторяюсь, уединение при ужении рыбы действительно укрепляет душу, приучая ее к размышлению. Правда, мысли, когда ожидаешь поклевки, часто растворяются, как снежинки на щеке, и порой ты будто исчезаешь для самого себя из земного бытия. Да-да, забываешь, что ты есть, что существуешь, что проходит время, приближая тебя к "пробуждению", когда надо начинать сниматься с якоря, если в бесклевье сидишь в лодке, или по свисту кого-то из сорыбаков - сигнал - узнаешь, что пора покидать насиженное на льду место (если рыбачишь зимой) и волочить за собой ящик на салазках в назначенный пункт сбора нашего уже давно сколотившегося волей случайных и неслучайных знакомств товарищества "хороших людей". Если человек - рыбак, то обязательно человек хороший, - бытовало среди нас льстившее нам поверье.
      Мы - это целый "оркестр", состоящий из "личностей", ничем не похожих друг на друга, и эта непохожесть, возможно, была для нас главной цементирующей силой, питавшей интересы друг к другу и потребность во встречах. Правда, наш "оркестр" время от времени таял и вновь обновлялся одни умирали (знаменитый в прошлом театральный режиссер Майоров Сергей Арсентьевич, "засекреченный" академик, Герой Соцтруда Семенихин Владимир Сергеевич...), других сковывали болезни, а один из наших побратимов-патриархов - начальник Академии МВД СССР генерал-лейтенант Крылов Сергей Михайлович, вступив в острейший конфликт с высшим руководством своего министерства, застрелился...
      Определение "оркестр" я употребил не случайно, ибо чей-либо уход из него сказывался так, будто исчезал из маленького коллектива один из оркестрантов, без которого наша "музыка" была неполноценной - мы сразу же с болью ощущали обедненность наших дискуссий, политических схваток, оценок высшего руководства, событий в стране и за рубежом, и даже на "травле" анекдотов это сказывалось.
      Время постепенно врачевало наши душевные раны, тем более что жизнь не обделяла нас новыми бедами и потрясениями, которые мы воспринимали как неизбежные, дожидаясь очередных дней отдыха, чтоб вновь и вновь устремиться на какой-либо водоем Подмосковья, а то и соседней области, благо что кроме собственных машин можно было, чего греха таить, пользоваться и служебным транспортом - для начальства это считалось разумной заботой о его, начальства, здоровье.
      На рыбалках, дабы избежать анархии, обязательно должны были быть предводители. Ими у себя мы добровольно признали Николая Матвеевича Грибачева - главного редактора журнала "Советский Союз", а со временем еще и Председателя Верховного Совета РСФСР, Петра Ивановича Морозова заместителя министра сельского хозяйства СССР. В составе рядовых искателей рыбацкого счастья пребывали доктор юридических наук, профессор, Герой Советского Союза, генерал-майор Косицын Александр Павлович, известный военный прозаик и великий знаток зенитной ракетной техники Горбачев Николай Андреевич, работник Комитета госбезопасности генерал-майор Губернаторов Владимир Николаевич, секретарь Московской писательской организации Кобенко Виктор Павлович и я. Люди все серьезные, дисциплинированные члены Общества рыболовов; не скупились платить за путевки и за ночлег на спортивных базах, умели там без перебора выпить и закусить. Словом, все было честь по чести.
      Не обходилось на выездах и без непредвиденностей. Одна из них запомнилась мне своей необычностью. Во время нашего коллективного ужина на рыбацкой базе, когда каждый выставил на стол свои съестные припасы, приготовленные нашими женами, в столовой появилась еще одна рыбацкая бригада, состоявшая из известного нам высокого начальства. Но мы всегда придерживались элементарного принципа: на рыбалке все равны - и ничем не выказали своей учтивости вошедшим, продолжая ранее начатый разговор. Это, видимо, уязвило одного из самых "высокопоставленных" рыбаков, и он, через какое-то время, приняв дозу спиртного, едковато обратился из-за соседнего стола к Морозову:
      - Товарищ заместитель министра сельского хозяйства по живот...новодству! Можно задать вам вопрос?
      - Можно, но у меня, между прочим, есть известная вам фамилия, а должность я оставил у себя в кабинете, - ответил Морозов.
      - Вопрос такого, понимаете, свойства, - продолжал тот, сделав вид, что не уловил иронии Петра Ивановича. - Как вы полагаете, наши с вами потомки будут пасти скот?
      - Почему это вас интересует? - удивился Петр Иванович.
      - Мы должны заботиться, чтобы наши потомки не знали этой проблемы.
      - Ну и заботьтесь на здоровье! - с откровенной насмешкой ответил Морозов. - А мы заботимся о том, чтоб сытно жилось нашим современникам! Потомки наши будут умнее нас с вами и сами решат, как им быть со скотом...
      Мы все дружно, даже чрезмерно, расхохотались под гробовое молчание соседнего стола. А меня, как говорят, черт дернул за язык, и я задал встречный вопрос, не очень оригинальный и грубоватый:
      - Скажите, пожалуйста, а в будущем высокопоставленные рыбаки тоже станут возить с собой на рыбалку помощников, которые нацепляют на крючки их удочек червяков? - Я видел, как этого "чина" на озере охаживали помощники.
      - Нет, все будет по более высокому классу! - раздраженно воскликнул наш оппонент. - Грядет прогресс!
      Нашим потомкам на крючки будут под водой цеплять уже пойманную рыбу.
      Теперь взорвался хохотом соседний стол, и тоже с чрезмерностью, явно угодливой.
      Тогда Саша Косицын, призвав всех к вниманию, рассказал старую побасенку о том, как в кабинете одного министра собравшиеся служащие надрывали животы от хохота, слушая плоские анекдоты своего шефа. Молчал только один человек. Уязвленный министр спросил у него:
      - Вам что, не смешно?
      - Нисколько! - ответил незнакомец.
      - Почему?!
      - А я не из вашего министерства. Я - ревизор и прошу открыть ваш сейф...
      Перепалка, а точнее пикировка, закончилась примирением: мы заметили, что у наших "противников" закончился коньяк, и великодушно предложили им в долг водки из нашего завтрашнего запаса. Подношение бутылки совершалось в комически-ритуальной форме. Дело в том, что наш сорыбак Виктор Кобенко в свое время закончил институт имени Гнесиных и обладал таким прекрасным лирико-драматическим тенором, что, когда по случаю пел в нашем кругу, всегда вызывал искренний восторг и изумление... И на сей раз, поставив на поднос булькающий светлой жидкостью сосуд, он направился к соседнему столу и вдруг на всю мощь своего звонкомелодичного голоса запел старую ирландскую песню Бетховена "Налей полнее чары..."
      Соседи наши от неожиданности оцепенели. На некоторых лицах промелькнул испуг. Тот, который интересовался проблемой будущих пастухов, вскочил на ноги и схватился за сердце.
      Кобенко с достоинством допел песню, поклонился и уже под общие аплодисменты водрузил на стол соседей бутылку водки, напомнив, что завтра их водитель должен съездить в ближайший магазин. Наш самоотверженный жест был воспринят с благодарностью.
      Завершив ужин, мы разошлись по спальным комнатам, стараясь побыстрее уснуть, чтоб попасть на утренний клев хоть чуть выспавшимися. Но черт не дремлет, когда мужики выпьют по рюмке. Не так давно, в этом же доме рыбака, я подшутил над генералом Косицыным. Когда он могуче захрапел в своей кровати, не давая мне уснуть, я взял в охапку в вестибюле стоявшее там при входе чучело дикого кабана-секача и тихонько примостил его в постель, рядом с Сашей. Но ожидаемого эффекта не получилось. Как и полагается Герою, он ночью нащупал рядом с собой зверя, сообразил, что это моя шутка, и перенес его в мою кровать. Благо, я тут же проснулся.
      И вот профессор Косицын решил повторить эту шутку над, как их сейчас называют, "партократом", затеявшим с нами перепалку. Но в темноте перепутал кровати и положил чучело кабана в постель ни в чем не повинного водителя малолитражного автобуса, в котором приехало высокое начальство. Во второй половине ночи нас всех разбудил истошный вопль... Мы вскочили с постелей, включили свет и увидели лежащего на полу ошалевшего от испуга водителя автобуса... Пришлось успокаивать его валидолом и рюмкой водки из запасов Саши Косицына.
      И надо же было случиться такому, что через несколько дней Морозов вместе с несколькими работниками Министерства сельского хозяйства был вызван в Совет Министров. Когда зашли в зал заседаний, Петр Иванович увидел за начальственным столом знакомого рыбака - главу бригады, с которой свела нас судьба на прошлой рыбалке. Поздоровавшись, как добрые знакомые, со смехом вспоминали о чучеле дикого кабана. Потом началось совещание, о котором Морозов рассказывал мне в машине, когда мы в очередной раз ехали на водоем.
      - И знаешь, какая была повестка дня? - весело спросил у меня Петр Иванович. - О хлебном квасе!.. Москва, мол, задыхается без кваса, у цистерн стоят километровые очереди, а работники Министерства сельского хозяйства прохлаждаются на рыбалках... Вначале я стерпел обиду, а потом улучил момент и задал нашему знакомцу вопрос:
      - А очередей за молоком вы не наблюдали в Москве? Или в любом другом городе?
      - Нет, с молоком у нас благополучно, - ответил председатель.
      - А что легче - надаивать молоко или изготавливать квас?
      - Вопрос не по существу!
      - Если не по существу, то зачем вы меня, ведающего животноводством страны, вызвали на совещание о квасе? - участники собрания заржали, рассказывал Петр Иванович. - А если уж вызвали, то подчините мне производственные мощности, дающие квас, и через неделю мы зальем Москву квасом. Но тогда молоком занимайтесь сами!
      - А вы не ерничайте, товарищ Морозов, У нас кроме кваса есть еще другие проблемы.
      - Я притих, полагая, что впереди, видимо, что-то будут говорить о животноводстве. Но вдруг председательствующий объявляет:
      - А теперь давайте обсудим проблему лука! - В тот год в стране не уродился лук. - На рынках и в овощных магазинах он отсутствует полностью...
      Тут я вновь не стерпел, но голоса подавать не стал, а послал в президиум две частушки (кто-то из вас сочинил их, когда мы на рыбалке тоже говорили об отсутствии лука):
      Когда ехал я за луком,
      По телеге хреном стукал,
      По колесам стук да грюк,
      Продавайте, бабы, лук!
      А обратно ехал с грузом,
      Колес больше не вовтузил:
      Купил луку я сполна,
      Обеднела лишь казна.
      Внизу приписал: "Вот единственный выход из "лукового тупика", - и демонстративно удалился из зала заседаний.
      - Первую частушку, кажется, сочинил в несколько ином варианте Михаил Дудин, - объяснил я Морозову. - А вторую слепили мы сообща...
      * * *
      Разговор продолжили, когда, выйдя на озеро, заякорили рядом две лодки и забросили в воду удочки.
      - Думаешь, простили мне ваши частушки? - со смехом спросил у меня Петр Иванович.
      - А вы что, подписали их?
      - Догадались. Пригласил меня на Старую площадь инструктор ЦК, который курирует наше министерство. Вначале затеял разговор об удоях коров, молодняке, кормах, удобрениях. Потом вдруг достал из папочки знакомую мне записку и с издевкой сказал:
      - Петр Иванович, такие ваши шуточки могут плохо обернуться.
      - А разве над дураками шутить нельзя? - спрашиваю.
      - Почему - дураками?
      - Зачем же меня, замминистра по животноводству, вызывают на совещание, где решаются проблемы кваса и лука? У меня своей работы по горло! Да у нас есть и своя коллегия.
      - Это общегосударственные проблемы, а вы бывший первый секретарь крупного обкома партии и могли бы вспомнить свой прежний опыт, поделиться дельными мыслями, - и отчитал меня как мальчишку.
      - Неужели рядовой инструктор ЦК партии выше по положению союзного заместителя министра? - удивился я.
      Морозов горько засмеялся, помолчал, а затем, стишив голос, сказал:
      - В этом главная беда нашего времени. Назначение всех крупных руководителей - в руках ЦК. Как доложит о тебе заведующему отделом или на секретариате инструктор, таково и будет решение. Хорошо еще, если он смыслит в деле. А то, случается, попадает туда по чьей-то протекции молодой человек, допустим, с комсомольской работы, а профессиональных знаний у него на полгроша. И решает человеческие судьбы, из которых складывается судьба страны... Вот поручили бы тебе, скажем, курировать химическую промышленность...
      - Я бы им нахимичил...
      - Вот именно. А у нас только болтают о демократизме, выборной системе... Ерунда все это! Если, например, секретарь обкома не захочет, чтоб тебя избрали секретарем райкома, никогда не изберут... Все главные должности в области или крае в его ведении. А проголосуешь против - потом не возрадуешься. Попадешь в категорию "неуправляемых", и карьере твоей конец...
      * * *
      Я понимал, что в рассуждениях Морозова есть немалая доля истины, не раз убеждался в этом на собстственном опыте. Но все-таки мне верилось: справедливость можно защитить, если не уступать в борьбе за нее, даже тогда, когда проявляют активность злые, подчас тайные, силы, которым ничего не стоит накинуть тебе и твоим сторонникам на глаза повязку, употребить власть (прямо или косвенно), оглушить гневной демагогией и направить твою энергию по пути в никуда. И ты будто оказываешься в кромешной тьме, не зная, в какую сторону сделать шаг к выходу. И часто твоя борьба за справедливость превращается в судилище над тобой без всякого права на самооборону.
      Именно такое мерзкое состояние испытал я, когда после смерти Всеволода Кочетова новый редактор "Октября" изъял из верстки журнала вторую книгу моего романа "Война". Понимая, сколь беспощадно попрано мое авторское право, я попытался было защитить книгу в самых высоких партийных инстанциях. С нетерпением ждал ответа на свое письмо в ЦК.
      В эти дни заехал ко мне в Переделкино председатель одного подмосковного совхоза - Быханов Владимир Иванович. На землях совхоза раскинулось известное озеро Палецкое, где мы иногда рыбачили. Я показал Быханову верстку "Октября" со своей книгой и пожаловался, что она выброшена из этого номера журнала и вряд ли будет возвращена в какой-либо номер.
      Быханов - человек душевный, любящий литературу. Он какое-то время молчал, над чем-то размышляя, и почему-то прятал от меня глаза. Потом, тяжело вздохнув, с трудом выговорил:
      - Дай Бог мне ошибиться, но боюсь, что больше ни одна ваша книга "Войны" не увидит света...
      Я хорошо знал Быханова: он на ветер слов не бросал. И не торопил его с объяснениями.
      - На вас навели прожекторы... - болезненно сморщив лицо, продолжил он. - Ждут момента, чтоб дать залп... Остерегайтесь... Берегите себя...
      Мы сидели за накрытым столом, угощаясь коньяком. Я налил по очередной рюмке, надеясь, что услышу от Владимира Ивановича какие-нибудь подробности. Но он вдруг строго сказал:
      - Только прошу, ни о чем меня больше не расспрашивайте.
      - Зачем тогда вы взбаламутили мне душу? - обидчиво заметил я, охваченный закипевшей тревогой. - Если начинается борьба, надо знать, кто противник, где он находится и чем вооружен... Впрочем, догадываюсь, что об этом велся разговор в вашем охотничьем домике. При вас кто-то из большого начальства, держащего в своих руках запретительную власть, угрожал мне, Но кто именно?.. И какие угрозы?..
      И все-таки мне удалось отстоять вторую книгу романа "Война", как и последующие, а также романы "Москва, 41-й" и "Меч над Москвой". Их принял в свое печатное лоно журнал "Молодая гвардия", возглавляемый прекрасным русским писателем Анатолием Степановичем Ивановым.
      В ходе борьбы за выход своих книг, бывая на Старой площади, я сделал для себя неожиданное открытие: во многих кабинетах ЦК партии сидели люди с разными, подчас противоположными политическими пристрастиями и ориентациями. Очень нелегко было сообразить, в какую дверь следовало стучаться за помощью, а в какую бесполезно, хотя почти во всех кабинетах встречали улыбкой и крепким рукопожатием... Ох как горько чувствовать себя мелкой и беспомощной щепкой, попавшей в водоворот скрытых "политических игралищ" сильных мира сего.
      Радовала только активная поддержка бывших фронтовиков и кадрового военного люда, которая ощущалась в обвале писем и во время моих литературных выступлений в главных штабах родов войск, военных академиях и воинских частях. Особенно придавала сил поддержка маршалов и генералов, хлебнувших тяжких горестей в первые месяцы войны на Западном направлении и в битве за Москву. Могу похвалиться, что от них я не получил ни одного критического замечания.
      Но случалось, что я чувствовал себя удрученно...
      Вот один из примеров... Когда Михаил Шолохов вернулся из Швеции после вручения ему там Нобелевской премии, правительство дало в его честь в особняке на Воробьевых горах банкет, на который была приглашена и группа московских писателей. Перед началом приема мы, курильщики, толпились в нижнем вестибюле, разговаривали о разном. Выкурив сигарету, я пошел бросить окурок в урну и лицом к лицу столкнулся с маршалом Ворошиловым. Он был одет в темный гражданский костюм, висевший на нем мешковато. Маршал заметно исхудал, постарел, лицо его было дряблым, седые усы, седая и жидкая шевелюра. В глазах грусть и какая-то тяжкая озабоченность.
      - Здравия желаю, товарищ маршал! - поприветствовал я Климента Ефремовича, отступив в сторону. Он остановился и вопросительно посмотрел на меня.
      - Маршал плохо слышит! Ты громче с ним, - посоветовал Николай Грибачев, дымивший рядом изящной трубкой.
      Я кукарекнул громче:
      - Здравия желаю!..
      - Зачем ты куришь? - перебил Ворошилов. - Зачем травишь себя?
      Я бросил окурок и растерянно заулыбался, вглядываясь в морщинистое лицо легендарного маршала.
      - Привычка, Климент Ефремович. Сам бы рад бросить, да не получается.
      - Прояви характер!
      - Вон у Грибачева характер покрепче моего, - я указал глазами на стоявшего рядом Николая Матвеевича - нарядного, наглаженного; его лысая голова прямо сияла в лучах люстр. - Но ведь тоже курит!
      - А в голове что у твоего Грибачева?! - Ворошилов почему-то сердито постучал себя пальцем по лбу.
      Послышался чей-то смешок. Грибачев же, обиженно сверкнув глазами, откликнулся:
      - Климент Ефремович! У меня в голове не меньше, чем у Стаднюка! Я тоже всю войну прошел!..
      - Вы Стадник? - переспросил меня Ворошилов, не обратив внимания на допущенную им бестактность по отношению к Грибачеву.
      - Стаднюк! - поправил я маршала.
      - Это вы пишете о Западном?.. Вы у Павлова служили в оперативном управлении или разведывательном?
      - Никак нет!.. Войну встретил в мотомеханизированной дивизии!
      - В дивизии?! - Климент Ефремович смотрел на меня с недоумением и, как мне показалось, с упреком. - С командного пункта дивизии увидишь немногое...
      Ничего больше не сказав, он с хмурым лицом направился к лестнице...
      Я вначале не понял, что означали слова Ворошилова и чем не понравился ему мой ответ. Потом родилась догадка: кое-кому казалось, что взялся я не за свое дело. Не суйся, мол, со свиным рылом в калашный ряд; мыслить самыми высокими военными категориями тебе не по зубам.
      Запомнилась еще одна занятная и несколько загадочная для меня ситуация.
      В зале заседаний министра обороны маршала Гречко, кажется в конце 1973 года, обсуждался один из очередных томов Истории Великой Отечественной войны. Присутствовали члены редакционной комиссии многотомника, консультанты и работники секретариата. Когда я, будучи консультантом некоторых томов, вошел в зал, он был уже переполнен. Направляясь в глубину зала искать место, услышал, что меня окликнул генерал армии Иванов Семен Павлович - мой добрый знакомый. Он указал на свободный стул рядом с собой. Я заколебался, смущаясь оттого, что по соседству с ним сидел маршал Москаленко. Но Семен Павлович требовательно и строго указывал рукой, куда я должен сесть. Пришлось подчиниться.
      Надо сказать, что за внешней суровостью генерала армии Иванова скрывались необыкновенная сердечность и доброта. Можно было поражаться и его острому уму, весьма натренированному мышлению в оперативно-стратегической сфере, умению очень точно формулировать свои концепции войны и военного искусства, давать объективные оценки полководческим качествам того или иного военачальника, характеристики театрам военных действий.
      В то время разнесся по Москве слух, что Молотов якобы издал книгу своих воспоминаний, названную "Тридцать лет со Сталиным". Семен Павлович, зная о моих встречах с Молотовым, стал расспрашивать, что мне известно об этом. Я сказал, что Вячеслав Михайлович еще только собирается сесть за мемуары, но будет писать, как он говорил, о своей жизни в дореволюционный период. А не так давно Вячеслав Михайлович закончил книгу об экономических проблемах социализма и послал ее в ЦК. Но оттуда пока никто не откликнулся.
      Маршал Москаленко Кирилл Семенович прислушивался к нашему перешептыванию, а потом, когда понял, что речь идет о Молотове, вдруг наклонился к Иванову и спросил:
      - Слушай, Семен Павлович, что это за писатель объявился - Стаднюк? Который о начале войны пишет?
      Иванов скосил на меня глаза и хитро заулыбался:
      - А в чем дело? Ты побить его хочешь?
      - Понимаешь, он рассказывает о Сталине так, как будто у него под столом сидел и подслушивал... Да и о Молотове. Откуда он все знает?! - В словах маршала я уловил явное раздражение и даже недоброжелательность.
      - А ты спроси у него самого, - со смешком, но уже встревоженно ответил Иванов. - Вот он между нами сидит.
      Москаленко отпрянул от меня, будто обжегся о мое плечо, лицо его порозовело:
      - Это вы и есть тот самый Стаднюк? - он смотрел растерянно и как бы с недоверием.
      Семен Павлович, чтоб сгладить неловкость, в нескольких фразах рассказал маршалу об источниках моей информированности, давая ему понять, что сомневаться он не должен.
      - Ну, тогда будем знакомиться. - Москаленко уже миролюбиво похлопал меня ладонью по коленке. - И запишите мои телефоны. У меня тоже есть что вам рассказать.
      Но, к сожалению, не пришлось мне воспользоваться записанными номерами телефонов Кирилла Семеновича. Изучив военные пути-дороги на южном направлении прославленного полководца, я убедился, что перекинуть от них мостки на Западный фронт и соединить его непростую судьбу с судьбами персонажей романа "Война" не удастся - нарушалась стройность сюжетных линий повествования. Да и продолжал томить душу неприятный осадок от запомнившегося вопроса о моем "сидении" под столом у Сталина. Скепсис маршала надолго впился острыми коготками в мою память.
      33
      Давно известно, что в натуре человека дремлет хищник. Он начинает пробуждаться в нас особенно на охоте и на рыбалке, накаляя азарт. Если тебя постигла неудача при блеснении рыбы, но ты почувствовал ее поклевки и уже подтягивал ко льду судака, не сумев направить его в лунку, ты потом ощутишь эти поклевки во сне и рука твоя, смахивая одеяло, будет делать резкие подсечки. И истомишься от нетерпения: скорее бы очередная рыбалка!
      Ну, а если уже уходит в дыхании весны лед? К твоему азарту примешивается досада от неутоленно-ста, и сплав этих чувств может толкнуть на безрассудство. Надо, мол, попробовать еще! Авось, можно будет поблеснить хоть с утра, поближе к берегу...
      Это случилось 13 апреля 1977 года. Рыбалка уже запрещена. Но какой может быть запрет для Героя Советского Союза генерал-майора МВД Александра Павловича Косицына? Да и для меня, грешного? Егеря Озернинского водохранилища, что за Рузой, хорошо знали нас и могли подсказать, где можно порыбачить вдогонку зиме.
      На рассвете того дня, среди недели, мы уже были на Озерне, в ее четвертой зоне. Косицын поставил свою "Волгу" во дворе дачи знакомого министра среднего машиностроения СССР Афанасьева. Дача его высилась на самом берегу водоема. Егерь, опытный рыбак, свел нас на лед, просверлил пробную лунку и уверенно сказал:
      - Можете ехать хоть на машине. Лед еще прочный.
      Толщина льда была около метра, и мы с Сашей устремились подальше от берега, к своим судачьим местам. Отошли километра на два, просверлили лунки и начали блеснить. Поклевок не было. Тогда Саша перешел на ловлю мормышкой с мотылем и вскоре нащупал стаю плотвы. Саше было все равно, что ловить, лишь бы клевало. А я искал только судака; блесна - мое главное орудие спортивной рыбалки.
      Время на водоеме бежит быстро и незаметно. Настала пора завтракать. Я подошел к Саше, уселся на свой ящик с салазками. Достали термосы с чаем и кофе, еду... А вокруг - ни души! Водоем пустынный, и это вселяло тревогу, тем более что мы заметили под салазками появившуюся вдруг воду: она вытекала из просверленных Сашей лунок, а это значило - лед под нашей тяжестью начал прогибаться.
      - Давай уходить к берегу, - предложил я Косицы ну.
      - Что ты! У меня бешеный клев! - Саша был непреклонен и начал обосновывать свою уверенность: - Я недавно читал где-то, что апрельский лед может начать внезапно разваливаться только раз в шестьдесят лет.
      - А вдруг этот день настал?! - заметил я.
      - Не может такого быть! Мы ведь не самые великие грешники...
      Порыбачили еще часа два. Вдруг в одном месте резиновый сапог подо мной нырнул в толщу льда. Я с испугом выхватил ногу и увидел дырку, точно повторяющую форму моего сапога. Да и из-под ледобура выползало на поверхность не ледяное крошево, а выскакивали стрелы, похожие на сосульки.
      Надо уходить! Я осмотрелся: лед вокруг чуть потемнел, а в дальнем краю водохранилища поднялась туманная дымка, спрятав противоположный берег.
      - Саша! Уходим! - с тревогой крикнул я Косицыну, сидевшему на рыбацком ящике невдалеке от меня.
      - Ты тяжелее меня - уходи первым! - ответил Саша, продолжая мормыжить. - Я догоню! Еще половлю несколько минут!
      Отошел я метров двести от своего места, как вдруг лед разверзся и я ухнул в ледяную купель. Подо мной глубина в десять-одиннадцать метров. Но особого страха не было - степень опасности еще не ощутилась. На льду, рядом со мной, стоял на салазках мой ящик и лежал шведский ледобур, которого я не выпустил из рук.
      - Саша! - заорал я. - Помоги выбраться!..
      Косицын бежал ко мне во всю прыть, и я с ужасом заметил, как под ним плясал лед.
      - Провалишься!.. Ступай осторожней!..
      - У тебя веревка есть?! - на бегу спрашивал Саша, не обращая внимания на мое предостережение.
      - Должна быть! - Я держался одной рукой за ледобур, лежавший на закраине образовавшейся проруби, а второй нерасчетливо дернул к себе ящик, и он соскользнул в воду. Переворошив содержимое плававшего ящика, я убедился, что мотка шнура, который всегда там находился, не оказалось... Что за наваждение?! Где шнур?.. Почему он исчез?!
      Саша уже был рядом, и я увидел, как при каждом его шаге оседал лед.
      - Ложись, а то ухнешь! - вновь встревоженно крикнул ему.
      Саша лег и стал подползать ко мне, снимая с шеи серый шарф. Но сколько ни забрасывал его в мою сторону - безрезультатно: не дотянуться мне до шарфа, а если и дотянусь, то стащу Сашу к себе. Лед под натиском моих рук все больше обламывался... Я начал крошить его по кругу все расширявшейся полыньи, надеясь найти крепкое место. Но двигаться в ледяной купели было тяжело: наполнившиеся водой резиновые сапоги тянули ко дну; они были, к счастью, большого размера, надетые на шерстяные носки, и мне удалось легко сбросить их. Сковывали движения и отяжелевший летный меховой костюм полушубок и просторные штаны на подтяжках и на пуговицах, застегивавшиеся до самой груди. Почувствовал, что ситуация серьезная. Ледобура не бросал: надеялся использовать его как опору. В одном месте будто наткнулся на прочность льда. Положил на него поперек груди ледобур и начал выжиматься на руках, взбалтывая ногами... Но ледяная стена вдруг отвалилась, ледобур пошел на дно, а я ухватился за новый образовавшийся край... Оглядываюсь на голос генерала Косицына:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28