Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

Если нам захочется проводить свои дни в любовных утехах, мы найдем в здешних местах юных красавиц, которые превосходят дородством придворных дам, сплошь покрытых румянами и белилами и прибегающих ко всяким уловкам, чтоб приподнять свои дряблые груди. Мне приходилось ночевать с такими худышками, что я предпочел бы попасть прямо в геенну. Да вот, кстати, недавно: помните Люцию? Оказалось, что она обязана своей красотой не столько природе, сколько искусству, и что тело у нее — кожа да кости.

Открытый характер сего вельможи так мне полюбился, что я уступил всем его настояниям. Он оставил при дворе всю свою важность, не сохранив о ней даже воспоминания, и так опростился, что по воскресеньям плясал под вязом вместе с кумом Пиаром и сьером Люкреном. Его забавляло играть с ними в шары на ужин и смотреть, как они допивались до того, что начинали нести всякие небылицы. Когда же он бывал в более серьезном настроении, то призывал к себе добрых старцев и просил их рассказывать ему все воспоминания, сохранившиеся у них о днях молодости. И какое удовольствие испытывал он, когда они начинали рассуждать о делах государственных сообразно с собственными и дедовскими мнениями, постоянно осуждая в чем-нибудь вельмож, близко стоявших к королевским особам! Я лично по своей природе не вижу никакой прелести в подобных забавах, ибо не выношу общения с глупыми и невежественными людьми. Тем не менее, желая ему угодить, я всячески пытался находить в этом удовольствие и, пожалуй, до некоторой степени достиг цели хотя бы тем, что видел, как он радуется, ибо почитал главной своей заботой услаждать его существование.

Я даже вознамерился оказать ему любезность, на которую редко кто соглашается. Нам передали, будто в трех милях от нашего дома жила на мызе мещаночка редкостной красоты. Я надумал перерядиться крестьянином и, захватив с собой скрипицу, на которой умел играть, проникнуть с ее помощью в обиталище сей прелестницы. На эту мысль навело меня то обстоятельство, что наша милашка была, по слухам, большой охотницей похохотать и не лезла в карман за острым словцом. А потому надеялся я завести с ней веселую беседу, которая могла бы доставить слушателям немалое удовольствие. По счастью, должна была праздноваться на деревне свадьба в тот самый день, когда я положил туда отправиться. Клерант, желая повеселиться, запасся цимбалами, дабы мне аккомпанировать, ибо играть на сем инструменте нетрудно: надо только ударять железным прутом в такт песни.

Итак, выезжаем мы как-то поутру в обычных своих одеждах, сказав, что отправляемся куда-то за двенадцать миль, и берем с собой только моего камердинера, превратившегося под руководством своего барина в тонкую шельму. В трех милях от дома мы вошли в пустынный лес и переоделись в принесенное с собой отрепье. Клерант приказал забинтовать себе половину лица и почернить русую бороду, боясь, как бы кто-либо его не узнал. Я же только прикрыл глаз пластырем и напялил на голову старую шляпу, поля коей мог опускать или подымать по желанию, как забрало шлема, ибо были они раздвоены по бокам.

В таком виде дошли мы до деревни, где происходила свадьба, и мой камердинер оставил лошадей на постоялом дворе до тех пор, покуда они нам не понадобятся. Мы направились прямо к отцу невесты, деревенскому пентюху, которому я предложил свои услуги. Он отвечал мне, что уже нанял музыканта и дал ему в задаток шестнадцать су, обещав ефимок за день работы.

— А я возьму с вас только пол-ефимка за себя и своего сотоварища, — сказал я, — и к тому же берусь стряпать на кухне, в чем мы большие мастера, ибо служили первыми ложкомоями в гостинице «Оборот» [171].

Услыхав про такую дешевку, он согласился взять нас, по совету жены, не желавшей лишних расходов. Вскоре заявился второй музыкант, и дело не обошлось между мной и им без маленькой ссоры. Он говорил, что его наняли накануне вечером и что пришел он за версту, я утверждал, что пришел нарочито для свадьбы за восемь верст и что подрядил меня две недели тому назад такой-то человек, заходивший в мою деревню; на сем основании резоны мои были признаны более вескими, а музыкант хоть и удержал свой задаток, но удалился весьма недовольный.

Мы принялись хлопотать на кухне, и Клерант, который иногда расспрашивал своих людей, как готовят для него всевозможные лакомые блюда, состряпал бы отличные соуса, если б было из чего; но на сей раз мы удовольствовались тем, что смастерили все на грубый манер по совету некоего господина эконома, заходившего к нам время от времени. Как только отошла обедня, накрыли на стол, и вся компания, разместившись, принялась за еду. Наша мещаночка сидела на одном из почетных мест, так как невеста была дочерью ее виноградаря; мне удалось ее рассмотреть, и признаюсь вам, что никогда не видал более красивой женщины. По окончании трапезы молодожены стали у стола, на коем возвышался прекрасный медный таз: после каждой монеты, которую гости опускали туда в виде подношения, они благодарили великолепным реверансом, склонив голову набок. Те, кто давал две серебряные монеты, были так падки до славы, что бросали их одну за другой^ дабы обратить на себя внимание. Мещаночка поднесла две серебряные вилки; какая-то селянка две железные для доставания мяса из горшка, с уполовником вместо ручки; другая — щипцы и клещи, — таким образом, все подарки носили форму рогов, что было дурным предзнаменованием для бедного простофили. После этих гостинцев он простоял со своей молодой с добрых четверть часа, дожидаясь, не поднесут ли ему еще чего-нибудь. Затем они удалились и принялись считать расходы, но, увидав, что свадьба принесла им только убыток, разревелись самым отчаянным образом, а так как я оказался неподалеку, то пришлось мне всячески их утешать. Тут подошел к ним отец новобрачной и объявил, что сеньор разрешает всей компании потанцевать в замке, а посему пусть они идут впереди шествия вместе со скрипачом. Я настроил свой инструмент и, заиграв первый пришедший мне на память мотив, двинулся в качестве предводителя всего сборища. Звуки цимбал были многим не по вкусу, а поэтому Клеранту пришлось оставить их в бездействии. Но, шествуя передо мной, он откалывал такие ловкие па и коленца, что, не будь я с ним знаком, наверное, счел бы его лучшим скоморохом на свете. По приходе во двор замка я заиграл хороводную, и почти вся компания пустилась танцевать. Затем я перешел на плясовую и на куранты, каковые мои пентюхи исполнили преуморительным образом, чем немало меня позабавили, так что я не пожалел о своей замечательной метаморфозе. Кроме того, мне было любопытно послушать пересуды нескольких старух, сидевших подле меня; они обзывали родителей молодоженов сквалыгами за то, что те наняли одну только скрипку и поскупились на порядочное угощение.

— Ей-ей, — говорила одна из них, — когда я выдавала старшую свою дочь, Жанету, то осталось столько мяса, что на другой день — а было то в четверток — пришлось позвать священника доедать: не то бы все протухло до воскресенья; да еще к вечеру одарили всех бедняков на деревне. А что до музыки, так мы подрядили на свадьбу всю банду трубачей, вот как!

Остальные судачили в том же духе, не обращая на танцы никакого внимания. Особливо занимали меня разговоры одного юного простофили с господской служанкой. Он увязался за ней с игривым хохотком и, отвешивая ей поклоны, вихлял задом и мял поля шляпы.

— Как живете-можете, Робэночка? — обратился он к ней, — С чего это вы строите из себя сахарную святошу? Сдается мне, засела в вас какая-нибудь хворь.

— Не вы ли сглазили, — огрызнулась та.

— Да-с, милочка, вы теперь уже девица на выданье, — продолжал паренек, — скоро ли кто-нибудь вас прихватит, как всех прочих? Морозец-то в нынешнем году знатный: все посевы хватило. Может, и вас схватит.

— Тех хватает, кто не улетает, — отбрехалась служанка. — Посмотрите-ка на этого молодца: откуда что берется! С чего это он раскудахтался, как теткина наседка; не видать ему моего проса, как своего носа.

Тут мой пентюх присмирел, так как весьма чтил сию девицу, да и серебряный полукушак, надетый на ней, был могучей цепью, притягивавшей его сердце! ибо надобно вам знать, что как только какая-нибудь служанка опояшет чресла этим дивным украшением, так не найдется такого лакея или бедного поселянина, который не бросил бы на нее столько же умильных взглядов, сколько кот на говядину, подвешенную на крючке. А потому заговорил он с ней таким несуразным голосом, что я не мог разобрать, плачет он или смеется:

— Н-да, старуха моя мне про вас говорила.

Но так как она ему ничего на это не ответила, то он повторил ей те же слова раза четыре или пять и дергал ее при этом за руку, чтоб обратить на себя ее внимание, полагая, что она дремлет или не думает о нем.

— Я не глухая и отлично все слышу, — отозвалась служанка.

— Для вас прицепил к шляпе шнур аквамалиновый, — продолжал крестьянин, — ибо моя крестная сказывала, что вы очинно этот цвет уважаете и износили аж с три таких исподницы. Намедни, идучи к винограднику, нарочно сделал крюк шагов на сто проселком, чтобы на вас поглядеть, да так и не поглядел; и кажинную ночь только о вас думаю-с, так уж мы в вас втюримшись; ей-ей, сто раз хотел биться о заклад со свояком нашим, с Мишо Купьером, что хоть целый день скакать на его большой кляче, а не найдешь девки такого приятного вида, потому как вы бричка во языцех во всей нашей округе по скромности и мягкости нрава.

— Что же это вы насмешничаете? — возразила служанка. — Вам бы только языком трепать.

— Ей-богу же нет, — поклялся парень.

— Брешете, — отвечала та.

— Н-да, — заладил он снова, — старуха моя, н-да; старуха мне про вас говорила, как я вам уже сказывал; коли вы хотите под венец, так только слово скажите.

Никогда еще не признавался он служанке так откровенно в своих намерениях, после чего, желая доказать, как сильно он ее любит, прошелся с ней в плясовой, задирая ноги и трепыхаясь руками и всем телом с такими выкрутасами, что его можно было принять за полоумного, бесноватого или одержимого падучей болезнью. Я нагляделся еще на многие всякие дурачества, но пришлось бы слишком долго их описывать. Довольно будет сказать, что я видел там совсем другие приемы любовного искусства, нежели те, о коих повествует нам сладостный Овидий.

Клерант внимательно следил за всеми происшествиями, а по прибытии большой толпы дворян, проследовавшей в залу замка, не глядя на свадьбу, он отправился за ними или, вернее, за мещаночкой, которая тоже туда вошла.

— Эй, кум, — обратился к нему сеньор, заметив его забинтовую голову, — кто это проломил тебе футляр твоего рассудка?

— Человечица, у которой его нет, — возразил Клерант, изменив голос, насколько мог. — У меня такая злая жена, что, вероятно, сам дьявол вселился в ее тело. Ах, господа, сердце мое разрывается — так я от нее страдаю! Один бог ведает, сколько раз я пытался ее образумить, колотя смертным боем, но ничего из этого не вышло, хоть и говорят, будто особы ее пола одного нрава с ослами и орехами, от которых не получишь никакой пользы, Пока не ударишь по ним как следует. Я по ремеслу своему — бочар и играю на цимбалах только по праздничным дням. Намедни, выбившись из сил, чтоб прекратить ее брань, я засадил ее (с помощью работника) в огромную бочку и прикрыл отверстие доской, так что могла она дышать только через дыру для затычки; после того взял я свои кладки и спустил по ним сосуд в погреб, а затем вытащил его наверх и снова спустил как можно быстрее, дабы жена там помучилась и раскаялась в нанесенной мне обиде. Но, в противность всем моим чаяниям, прикладывала она губы к окошку своей конуры всякий раз, как ей это удавалось, и говорила мне невыносимые пакости. В конце всех концов я был вынужден оставить ее там, пока ее гнев не поостынет. Под вечер обуяло меня проклятое желание получить с ней обычное свое удовольствие, к коему я настолько привык, что не могу обойтись без него ни одной ночи, ибо испытываю такие страдания, словно меня жгут на медленном огне. Тем не менее я не хотел выпускать ее из бочки, боясь, как бы не учинила она мне какой-либо гадости, что делала уже не раз по меньшим поводам.

— Поцелуй меня, милочка, сквозь дырку, — сказал я, — а затем мы с тобою помиримся.

— Ни-ни, — отвечала она, — я предпочту дружить с адским дьяволом, нежели с тобой.

— Ничего тебе дурного не будет, — возразил я, — а кроме того, муж должен исполнять свои обязанности Дай мне шесть поцелуев из бочки, и, как только ты это исполнишь, я выпущу тебя на свободу.

Это предложение проняло ее; она согласилась исполнить мое желание и, полагаю, приблизила рот к дырке, насколько могла, но мне не удалось вытянуть губы так, чтоб ее поцеловать. В конце концов, распаленный страстью, я был вынужден выпустить ее из заточения, но не успел я несколько с ней потешиться, как она снова принялась меня поносить и обвинять в том, что я любился с одной из наших соседок, о чем-де ей доподлинно известно. Не знаю, как она об этом догадалась, ибо ласкал я ее и на сей раз с обычной своей ретивостью; однако она взъелась, как бешеная. Заря застала нас за перебранкой и была свидетельницей того, как жена запустила мне в голову ночной посудиной и поранила меня, как вы изволите видеть; но уверяю вас, что случилось это не по моей вине.

Побасенка Клеранта рассмешила все общество, а также и мещаночку, каковая задала ему несколько шутливых вопросов. Какой-то дворянин из числа гостей приказал ему спеть песенку. Он тотчас же заиграл на цимбалах и исполнил одну из самых вольных. Тогда его попросили спеть еще, но так как он исчерпал этим весь свой запас, то заявил, что надо позвать меня и что я знаю самые забавные куплетцы на свете. Таким образом, свадьба осталась без скрипача, ради удовольствия сеньора, к коему я незамедлительно отправился. Согласовав голос с инструментом, я спел несколько песенок, сочиненных мною за стаканом вина во время пирушек и таких игривых, какие редко кому приходилось слышать; я сопровождал их гримасами, жестами и ужимками, так что скоморохи всей Европы были бы не прочь раздобыть такую таблатуру, чтобы заработать на жизнь.

Тем временем Клерант подошел к двум старцам, не обращавшим никакого внимания на мою музыку и беседовавшим серьезно о предмете, интересовавшем его не как цимбалиста, а как знатного вельможу. Он притворился, будто их не слушает, дабы они продолжали громко разговаривать, и даже не смотрел на них, хотя ему и нечего было опасаться, чтоб они воздержались от высказывания всех своих мыслей, ибо принимали его за балясника и не считали способным понять их рассуждения.

— Как мне передавали, Клерант провел несколько дней в здешних местах, — говорил один из них, — но сегодня утром он уже уехал; это очень меня радует; пусть будет хоть у черта на куличках, но только не здесь; я ненавижу его с того самого дня, как с ним познакомился. Он ужасный развратник и только помышляет, что о вине и женщинах, а иногда позволяет себе поступки, которые далеко не соответствуют его рангу. Я больше уважаю своего мызника, ведущего жизнь простого и честного крестьянина, каким и создал его бог, чем Клеранта, который живет не так, как подобает вельможе, хоть и родился в знатности.

— Он недолго будет вам докучать, — возразил другой. — Поведаю вам по дружбе и с просьбой хранить в секрете, что некоторые лица, пользующиеся ныне большим влиянием в государстве, решили избавиться от него без шума именно теперь, когда он удалился от двора. Они подослали сюда одного человечка, но он не смог выполнить их поручения. Не знаю, повезет ли ему больше на дорогах, где он разыскивает Клеранта.

Хотя сии слова и были сказаны тише, нежели все предыдущее, однако Клерант их отлично расслышал и, дабы рассеять досаду, которую вызывали в нем злые козни, затеянные против него, попросил лакея налить ему вина, сославшись на то, что надсадил горло пением и что неминуемо погибнет, если не увлажнит изрядным потоком всего пищевода вплоть до вместилища кишок. Ему предоставили выпить, сколько душе было угодно, после чего, отойдя в сторону, он извлек из котомки остатки свадебного пиршества, но я с жадностью отобрал у него несколько добрых кусков и отправился поедать их подле окна, в каковое увидал преуморительное зрелище, происходившее на дворе. Стряпая к обеду похлебку и сладкое мясо, я подсыпал туда некое принесенное с собой слабительное средство. Сие снадобье произвело к тому времени свое действие, и все участники свадьбы были вынуждены, не уходя далеко, облегчиться от ноши, каковую труднее таскать, нежели всякую другую, хотя и весит она немного. Одни бежали к конюшням, сжимая ягодицы, другие, не будучи в силах сдвинуться, опорожняли желудки на навозе, не сходя с места. В мое отсутствие молодежь вздумала поплясать под пение, но большинство было принуждено прекратить танцы, повинуясь несносному тирану, их угнетавшему; бедная же новобрачная, съевшая слишком много мяса и испытывавшая поэтому такие же острые рези, как и другие, была в превеликом затруднении. Как виновница торжества, почла она для себя неприличным покинуть партнеров, державших ее за руки, и упустила некую зловонную жидкость, а так как танцующие, наступив на нее несколько раз, учуяли, наконец, зловоние, то взглянули на землю и затеяли меж собой жаркий спор по сему щекотливому поводу, сиречь о том, кто виновник этого непотребства. Мужчины тотчас же оправдались, сославшись на то, что им незачем пачкать землю в присутствии стольких почтенных лиц, коль скоро широченные их штаны способны вместить испражнения за две недели и более. Но так как всякому уже становилось невмоготу и не хотелось грязнить во дворе у сеньора, которого я подозвал к окну вместе с остальным обществом, дабы могли они полюбоваться на сие забавное происшествие, то все свадебные гости один за другим разошлись по домам, осыпаемые насмешками зрителей, смотревших, как они отплясывали совсем другие куранты, чем прежде, под звуки моей ребеки [172]. Каждый высказался по сему поводу, и почти все сочли причиной поноса то, что крестьяне обычно едят один только хлеб.

Даже наша мещаночка не составила исключения, и болезнь схватила ее неожиданно, в то самое время, как она потешалась над другими страдальцами. Боясь впасть в такой же грех, как и новобрачная, она тотчас же покинула зал и; не зная, куда направиться, стала метаться из стороны в сторону. Наконец она повстречала лакея и, притворившись сильно взволнованной, спросила у него, где находится отхожее место; он указал ей на него пальцем, но не успела она задрать юбки, как какой-то мальчик, торопившийся не меньше ее, пожаловал туда за той же нуждой. Они поспорили, кому садиться первым, а тем временем мать новобрачной, особа толстая и решительная, расположилась там сама, так что им пришлось оправляться в том месте, где они стояли. Мещаночка, вернувшись в зал, получила новый вызов для личной явки в то же помещение, где спроворила свое дело с большими удобствами, нежели в первый раз. Как только попалась она мне на глаза, я сказал дворянам, что, по-видимому, их общество не доставляет ей удовольствия, ибо она то и дело выходит и ищет случая совсем их покинуть. Заметив, что я хочу над ней посмеяться, она попыталась меня атаковать и, чтоб испытать изворотливость моего ума, спросила:

— Скажи-ка, музыкант, какую из всех твоих струн труднее настроить? Не квинту ли?

— Ни-ни, сударыня, — отвечал я, — напротив, самую толстую: иной раз бьюсь с ней добрых два часа и без всякого толку. Но, поверьте, стоит вам только тронуть ее пальцем, и она натянется так, что лучше не надо: попробуйте, когда захотите; а если возьмете ее с собой в постель, то эта струнка и вас приструнит.

Смех, вызванный этой шуткой, еще больше подзудил мещаночку отплатить мне острым словцом, но тут Клерант, поднявшись с чаркой в руке и вращая белками, принялся подражать пьянице с величайшей естественностью, и я бы сам поверил в его опьянение, если б не знал, сколько он в состоянии выпить и что хлебнул он не более половины той порции, которая могла помутить его разум. Но прочие гости были совсем иного мнения. Клерант то и дело покачивается, запинается на каждом слове и несет какой-то бред. Он притворяется, будто хочет испытать вкус вина, и, обмакнув мизинец в чарку, обсасывает вместо него большой палец. Поднося чарку к губам, он проливает половину на себя и, чтобы вытереть рот, вытаскивает из гульфика рубаху; при этом он раскорячивает ноги и показывает мещаночке все, что носит при себе. Та, желая разыграть из себя скромницу, вскрикивает и поспешно закрывает глаза рукой, но, как и подобает лицемерке, потихоньку раздвигает пальцы и подглядывает так, чтоб другие не заметили. Клерант, продолжая выкидывать несуразности, направляется на середину залы к мещаночке, чтоб пустить струю, словно была она стенкой или статуей: держа руку в штанах, он уже было собрался упереться в нее головой, но она отступила назад, и мне посоветовали увести его и дать ему проспаться. Я отвел его в дом мещаночки, где собралась вся свадьба. Вернувшись, она приказала уложить его в боковушке подле входа и спросила меня, скоро ли, по-моему, к нему вернется сознание; а так как, судя по ее тону, ей не нравилось сонное его состояние и она предпочла бы, чтоб был он пободрее, то я отвечал ей, что через час он встанет, как встрепанный. Она успела увидать почти все части его тела, так как заходила в светелку, где он лежал, и после этого не переставала превозносить мне его дородность и приятное лицо, каковое можно было разглядеть, хотя и было оно наполовину забинтовано; а по этим признакам я заключил, что была она весьма склонна оказать ему величайшие благодеяния. Я поведал обо всем Клеранту, который остался этим весьма доволен. И действительно, я не ошибся: ибо, после того как все разошлись и мне отвели отдельную горницу, мещаночка, обуреваемая сильнейшими желаниями, вошла без свечи к Клеранту и проскользнула в его кровать, полагая, что сможет насладиться без чьего-либо ведома, так как сам он за отсутствием света не узнает, с кем ночевал, и, не будучи еще окончательно трезв, может статься, сочтет на другой день все происшествие за сон.

Не успела она его поцеловать, как он узнал свою гостью и, не проронив ни слова, накормил ее досыта тем, по чем она так томилась. Около одиннадцати часов постучали в двери; мещаночка тотчас же вскочила и отправилась туда. Она спрашивает, кто там; отвечает ее собственный муж и просит открыть поскорее, так как, скача из города без передышки, очень устал.

— Ах ты, господи! — воскликнула она, открывая дверь, — только что ушел от нас человек, который повсюду вас разыскивает: я сказала ему, что вы в городе, и он туда отправился; ему необходимо переговорить с вами о спешном деле, которое, судя по его словам, очень для вас важно. Вы его не встретили?

— Нет, — отвечал муж, — я ехал окольным путем.

— В таком случае, умоляю вас, возвращайтесь обратно по большой дороге, и вы его наверняка нагоните, — возразила жена.

Не подозревая ее намерений, муж пришпоривает лошадь и скачет назад. Мещаночка, весьма довольная успехом обманной своей выдумки, возвращается к Клеранту, у коего остается сколь можно дольше.

Когда окончательно ободняло, муж вернулся домой и сказал, что не нашел искавшего его человека, хотя и расспрашивал о нем на всех дорогах и в городе, где принужден был провести остаток ночи, отчего очень измучился.

Простившись с мещаночкой, мы удалились, довольные и веселые, и прошли мимо постоялого двора, где дожидался мой камердинер. Как только он нас заметил, то незамедлительно тронулся в путь, следуя за нами издали. Мы вспоминали все, что с нами случилось. Клерант рассказал мне про подслушанный им разговор стариков, из чего я заключил, что какой-то добрый гений надоумил его перерядиться, дабы раскрыть столь злостное предательство. Я немало порадовался сему обстоятельству, а также тому, что Клеранту довелось ночевать с красоткой, ради которой, если б понадобилось, я прошел бы сто миль пешком и перерядился бы как угодно.

Пусть те, кто почтет за надувательство сей поступок Клеранта, памятуют о том, что ему не подобало любиться с мещанкой в обычном платье, ибо он тем унизил бы свое достоинство: лучше было поступить так, как он поступил. Клерант прибег к хитрой уловке, рассказав вымышленную историю про свою жену, ибо да будет всем ведомо, что не успела мещаночка узнать о том, как он, поамурившись с соседкой, ретиво приласкал свою супружницу, как у нее потекли слюнки и она распалилась желаниями; да и при прочих всех обстоятельствах соблюдал он также превеликую предусмотрительность.

Особливо же позабавило его переодевание: во-первых, потому, что помогло ознакомиться с крестьянскими нравами, каковые смог бы он наблюдать не иначе, как с большим трудом, а кроме того, ему доставило удовольствие переменить на короткое время образ жизни и узнать, как стали бы с ним обращаться, будь он цимбалистом или рылейщиком. Когда вельможи желают потешить себя соучастием в комедийном действе, то выбирают обычно роли простолюдинов. Их прельщает испытать, хотя бы в воображении, как живется людям низкого звания, столь отличного от их собственного. Да и зачем нам так упорно придерживаться величия высокого ранга и не отступать от него ни на шаг? Разве Фортуна не лишает нас зачастую, в противность нашей воле, привычной нам королевской пышности и не низвергает в нищету, заставляя жить в жалких лачугах? Надлежит посему привыкнуть заблаговременно к убогому существованию. В Нероне была какая-то изысканность, что бы ни говорила о нем чернь. Он учился играть на систре, дабы заработать на жизнь, если его когда-нибудь низвергнут с трона. С другой стороны, знатным вельможам не мешает узнать, как вынужден жить бедный люд, ибо сие внедряет в них сочувствие к простому народу и побуждает их к человеколюбию, отчего становятся они достойными всяческого почтения.

Правда, совершая все эти поступки, каковые могут быть учинены с добрым намерением и без всякой примеси непотребства, сей вельможа отпустил узду своему распутству; но нет человека столь совершенного, у коего не было бы своих недостатков. Прилепимся же мыслью к добру и презрим зло. К тому же надлежит отметить, что Клерант выполнил и такие деяния, которые могли послужить к немалой для него пользе.

Мы занимались всеми этими размышлениями по дороге, а когда пришли в лес, где накануне перерядились в лохмотья, то сменили их на обычные свои наряды, каковые мой камердинер вручил нам, как только нас нагнал. По прибытии домой Клерант вызвал к себе одного советника, своего приятеля, и рассказал ему, что, по словам некоего старца из местных дворян, в окрестностях замка бродит человек, намеревающийся его убить. Советник отправляется к старцу, названному Клерантом, и старается его убедить, чтоб он сообщил все имеющиеся у него сведения, так как о нем уже говорят как о лице, посвященном в это предприятие. Но это не приводит ни к чему, ибо старец утверждает, что все сказанное им накануне основано на простых слухах. Его допрашивают с большей настойчивостью и узнают в конце концов место, где должен находиться убийца, а также описание его внешности, роста и одежды. Тотчас же посылают туда, но тщетно: не найдя случая осуществить свое намерение, он, отчаявшись, неожиданно удалился.

Советник высказался за то, чтоб Клерант отомстил старцу, оказавшемуся таким злодеем и не предупредившему его о замышляемом покушении, но наш вельможа не захотел ничего предпринять, подозревая, что оба его недоброжелателя претерпели из-за него какую-нибудь обиду, в чем он нисколько не ошибся, ибо, как он узнал от своего секретаря, его мызники самовольно оттягали у них обманным и сутяжническим путем некую незначительную сумму, что ввиду убогого состояния стариков было для них весьма чувствительно. Он тотчас же приказал взять из собственной казны следуемые им деньги и послал их своим врагам с просьбой впредь питать к нему дружеские чувства. Этот куртуазный поступок окончательно покорил их сердца, и с тех пор они проявляли к сему славному вельможе всяческое расположение.

Успокоившись на этот счет, он вспомнил о прекрасной Эме (так звали нашу мещаночку), коей хотел еще раз насладиться. А так как любовь властвовала над ним весьма сурово, то был он вынужден прибегнуть к любому способу, дабы ее повидать. Перерядиться казалось ему нежелательным, а посему выезжаем мы из замка в сопровождении небольшой кучки слуг с соколами на руках; они отпускают птиц там, где попадается добыча, и, охотясь таким образом, мы добираемся до желанного дома. Клерант посылает своего слугу постучаться в садовую калитку, якобы для того, чтоб выловить залетевшего туда сокола. При имени вельможи слуге любезно отпирают, но говорят, что не заметили никакой хищной птицы; он долго кличет ее и, несмотря на все уверения, упорно ищет повсюду. Наконец Клерант сходит с лошади, и я вместе с ним; мы направляемся в то место, где находится слуга, и спрашиваем, не попадался ли ему сокол. Тем временем мещаночка, увидав в своем доме нашего вельможу, выходит, чтоб оказать ему внимание, и приглашает его отдохнуть в зале, пока не разыщут пропажи.

Желая воспользоваться представившимся случаем, он отвечал ей, что такая учтивость не допускает отказа и что к тому же он очень устал. Мы говорили совсем другими голосами, чем на свадьбе, а лица наши были совершенно неузнаваемы; но если б даже, изображая музыкантов, мы не постарались их изменить, то все же Эме никогда бы не поверила, что мы те же самые личности, коих видела она за несколько дней до того в лохмотьях, и предпочла бы опровергнуть свидетельство собственных глаз: ибо кто мог быть настолько прозорлив, чтоб угадать истину в таком деле? Когда мы уселись, и она также, то Клерант стал жаловаться на норов своего сокола, самой ветреной и непостоянной птицы, когда-либо водившейся на белом свете. Я возразил, что не будет большой беды, если он пропадет, и что нетрудно будет найти лучшего; таким образом, мы разговорились о соколиной охоте, не преминув отпустить несколько легких шпилек по адресу дам, весьма искусных в уловлении добычи, и тем навели мещаночку на мысль, что мы — веселые малые. Однако же она не посмела вставить острое словцо, дожидаясь, пока мы сами вызовем ее на это.

— Сударыня, — сказал Клерант, прекращая беседу со мной, — не стану скрывать от вас, что меня привлекли сюда не столько поиски сокола, сколько желание вас увидать.

Она возразила, что просит ее извинить, однако же не может поверить, чтоб он стал затрудняться по такому ничтожному поводу.

— Вы, по-видимому, думаете, — продолжал он, — что я сильнее дорожу своим соколом, нежели вами. Но это заблуждение: у меня больше оснований любить вас, чем его, ибо, по всей вероятности, вы не окажетесь такой злой, чтоб лишить своего охотника пойманной вами добычи.