Вампирский Узел (№3) - Суета сует. Бегство из Вампирского Узла

— Ой, да что вы, — остановил его Лоран. — Если вы об авторском праве... Среди друзей о таких пустяках даже не говорят.

Пит и ajarn искренне рассмеялись, но Лоран не последовал их примеру.

— Давайте начнем, — сказал Пит. — Здесь есть отдельная комната?

— Погоди, а я думал, что это будет такое большое шоу. Для почтеннейшей публики, — сказал Лоран.

— Да нет, конечно. Я тут видел ребят из «Bangkok Post». А я не могу допустить, чтобы завтра все это появилось в газетах.

Когда леди Хит увидела трех мужчин, направлявшихся в сторону лабиринта из розовых кустов, окружавшего один из печально известных «садов наслаждения» ее деда, она решила, что нужно пойти за ними. Она поставила бокал с шампанским на поднос в руках проходившего мимо слуги и пошла следом за удалявшейся троицей. Она была уверена в том, что ее мама сама управится с гостями и сможет пресечь всякое нежелательное вмешательство, если кому-то вдруг станет слишком любопытно.

Она знала этот лабиринт лучше, чем эти трое, — она часто играла здесь в прятки, еще когда училась в школе для девочек при монастыре урсулинок. Она пошла коротким путем: мимо заброшенного колодца, мимо беседки, в которой как-то давала представление труппа обнаженных альбиносов; она настигла их на ступеньках павильона, где в свое время проходили встречи оккультного общества «Боги Хаоса», организованного ее дедом, которое начиналось как дурачество молодых тогда еще студентов Кембриджского университета, а закончилось кровавой трагедией для всех его членов.

— Пит, у тебя такой виноватый вид, — сказала она. — Что ты задумал? Я тебе ничего не позволю сделать с моим любимым художником, слышишь? Если ты только посмеешь, то, как только вернется мой муж...

— Мы просто хотим, чтобы ajarn вошел в транс, — сказал Пит, — и покопался у него в памяти. Почему бы тебе не вернуться к гостям? Для неискушенного наблюдателя это будет малоприятное зрелище.

— Но ведь Лоран МакКендлз невиновен, — сказала леди Хит, — он не знает, кто убил этих женщин.

— Откуда такая уверенность? Может быть, это ты их убила?

Вокруг сгущались сумерки. Слышалось жужжание москитов. Запах выхлопных газов, доносившийся с дороги, пролегавшей прямо за стеной имения, забивал аромат цветущего жасмина.

— Я просто знаю, — сказала Хит. — Я училась рисованию.

— И ты думаешь, что картины могут тут что-то прояснить? — спросил Пит.

— Да, я так думаю. Но Лоран с этим не согласен.

— Якобы он — проводник, некое сверхъестественное зеркало, отражающее некую демоническую сущность...

— Возможно. Послушай, я разное повидала. Такое видела, что ты и представить себе не можешь. Как мой собственный дед, превратившийся после смерти в фи красу с кишками, волочащимися вслед за отрубленной головой...

Пит попытался изобразить скептическую ухмылку, но у него получилось плохо. Хотя он учился в Америке и считал себя человеком современным, он не утратил связи с миром духов, которого боится и вместе с тем почитает каждый таец.

— Ты это видела?

— Ладно, сейчас речь не о том, — отрезала она. — У меня ключи от павильона. Если вы собираетесь заниматься этим снаружи, москиты вас просто сожрут.

Во время этого разговора Сонтайя, уже надевший свои темные очки, спокойно сидел в инвалидном кресле, сложив вместе ладони. Он даже ни разу не пошевелился. Возможно, он уже был готов к тому, чтобы войти в состояние самадхи и исследовать все потаенные уголки сознания Лорана.

Из-за всех изменений, произошедших в его жизни в последнее время, Лоран был как-то странно молчалив и рассеян. Его все больше и больше тянуло исчезнуть в какой-нибудь альтернативной вселенной, в которой, наверное, больше реальности, чем в «настоящем» реальном мире; а Хит спрятала от него все наркотики.

— Пойдемте, — сказал Хит.

Она провела их вверх по ступенькам из отполированного тикового дерева. Пит и Лоран несли старика прямо в кресле. Павильон был очень старый. Хит даже не знала, откуда он взялся; она знала только, что ее дед привез его сюда в разобранном виде и здесь его снова собрали, в этом тайном саду наслаждений. Дверь оказалась не заперта, и это встревожило Хит. Она почему-то была уверена, что павильон стоял запертым со времен смерти принца. Дверь открылась легко, словно петли недавно смазали маслом; в прихожей виднелись отблески света, как будто где-то в глубине дома горела керосиновая лампа.

Осмотревшись, леди Хит увидела настенную роспись, которая так пугала ее еще в те времена, когда она была девочкой: изображения буддистского ада, куда на века попадают люди с плохой кармой. Страшные видения, наподобие творений Босха, и такие же неестественно двухмерные: мужчины, с которых живьем сдирают кожу, женщины, у которых клещами вырывают груди, дети с горящими языками, а в самом центре — Будда в позе лотоса, с ладонями, обращенными вверх. Смотрит на весь этот ужас с состраданием в глазах. Инспектор Сингхасри что-то прошептал; может быть, это была namodasa — одна из тайских молитв, которая как раз подходит при столкновении со сверхъестественным. Что-то здесь было на самом деле. Может быть, дух самого принца Пратны, темная аура зла, сочившегося из промасленного дерева, пропитавшая все кислым запахом разложения? — подумала Премхитра. Преследуя стрекозу, по лицу Будды пробежала маленькая ящерка. Должно быть, ящерка заметила Премхитру, потому что испуганно шмыгнула прочь. Это ее рассмешило. Я уже большая девочка, сказала себе леди Хит. Я окончила колледж, ради всего святого! И я видела вещи и пострашней этих картин.

На стене полыхал огненный демон... многорукий якшас пронзал кричащего человека трезубцем... и вдруг свет пламени замерцал. Дрожь отпустила ее, как только она сумела загнать свой ужас в самую глубь сознания. Я не испугаюсь, сказала она себе.

Лоран МакКендлз не выказывал вообще никаких эмоций.

— Здесь должна быть еще одна комната, — сказала леди Хит, — внутри. Может быть, там осталась какая-то мебель, кушетки, стулья. Там вам будет гораздо удобнее, чем на улице. Если хотите, я скажу там, на кухне, чтобы вам принесли чаю со льдом.

Ей никто не ответил, и она вдруг поняла, что больше не может здесь оставаться. Леди Хит развернулась и побежала, не в силах справиться со своим страхом. Она пробежала через коридор из бамбука. Остановилась на мгновение. Здесь было что-то еще. Тяжелое дыхание — где-то там, в глубине. Или это всего лишь стебли бамбука, шуршавшие в тишине? Там что-то двигалось... тень... мерцание пламени...

Глаза.

Леди Хит закричала.

Но это были всего лишь дети, два маленьких мальчика. Слуги. И они уже мчались от нее со всех ног.

— Возьми себя в руки, — тихо проговорила она и крикнула вслед убегающим мальчикам: — Эй, вы двое, а ну-ка вернитесь назад!

Они вернулись, ползком, глядя под ноги, как подобает слугам в присутствии кого-нибудь из хозяев.

— Простите нас, khunying, — пробормотали они.

— Сюда нельзя заходить никому. Вы что, не боитесь призрака принца? Вы разве не знаете, что после смерти он приходит сюда, чтобы бороться с чудовищами?

Их глаза широко распахнулись от страха, а леди Хит улыбнулась.

— Идите на кухню. Скажите, чтобы нам приготовили чай со льдом. И не забудьте надеть свою форму, когда будете возвращаться, вы оба практически... чем вы тут занимались, играли в докторов?

Мальчики поняли, что их никто не накажет, и, хихикая, удалились.

В глубине павильона располагалась hong phra, комната для медитаций и молитв, вся уставленная изображениями Будды. Это была хорошая комната; похоже, здесь не было ауры темного ужаса, что пронизывает большую часть древних зданий.

— Я чувствую чье-то присутствие, — произнес ajarn Сонтайя по-тайски, не обращая внимания на американских гостей. — Здесь живут призраки, но нам не надо бояться. Мы под защитой. Леди Хит, может быть, вы воскурите ладан? Здешняя обстановка не очень подходит для нашей церемонии — чтобы обратиться к вселенной Будды, надо держаться подальше от всех этих призрачных демонов. Хотя думается, что Великий Будда не будет против. В конце концов, он же знает, что никого из нас не существует — так же, как этих вещей, которые вы видите здесь, а я — нет. Такова моя прекрасная карма: родиться слепым. Я не вижу, я не могу даже представить себе, как это — видеть. То есть я менее подвержен искушениям Майи, творящей иллюзии. Мы — ничто, и все наши чувства и мысли, стремительно проносящиеся в сознании, не более материальны, чем эхо распавшегося нейтрино.

— Как-то ты изъясняешься... слишком уж по-научному, ajarn, — заметил Пит.

— Как-то меня пригласили на один практический семинар по физике. Меня приняли там за настоящего гуру, хотя приглашали исключительно для того, чтобы поразвлечь вею эту богатую публику.

— Ajarn Сонтайя, — спросила Хит, — вы правда думаете о нас так плохо?

Ajarn только хихикнул и отпил чая, который уже принесли, пока он говорил. Слуги, принесшие чай, тут же исчезли. Теперь он перешел на английский.

— Мистер МакКендлз, — тихо проговорил он, — пожалуйста, прилягте. Это очень опасно. Но если вы ляжете, никакого вреда не будет. — Лоран лег на одну из кушеток, расположенную прямо перед местом, предназначенным для алтаря. Хит в это время подожгла три благовонные палочки и поставила их в специальную жаровню с ладаном. Потом принялась зажигать белые свечи. Когда их свечение наполнило комнату, разогнав сумрак, она села на пол в позе phab phieb, как учила ее мать: колени вместе, ступни обращены в ту сторону, куда смотрят изваяния Будды, стоящие на многоярусном алтаре. Там были огромные Будды и совсем маленькие — из нефрита, слоновой кости и бронзы; была там и прекрасная фигурка лежащего Будды, сделанная из чистого золота. Эту фигурку сто лет назад украл из храма в Бурмесе двоюродный дед леди Хит. Аромат ладана, маслянистый запах полированного тика, благоухание цветущего ночью жасмина, едва уловимые запахи выхлопных газов и гниения соединились вместе в причудливую смесь ароматов — запах подлинного Бангкока.

— Что вы хотите с ним сделать? — прошептал Пит.

— Вызвать душу из тела, — ответил шаман. — Потом мы последуем за ней... посмотрим, где она была. А теперь помогите мне выбраться из этого кресла. Мне надо принять позу лотоса.

Пит и Хит помогли старику выбраться из инвалидного кресла и принять необходимую позу. Шаман снял темные очки, тщательно перебрал содержимое своего пакета и вставил себе сапфировые глаза. Потом он сказал:

— Вот что я собираюсь сделать. Я скажу ему несколько слов — это очень сильная мантра, которая погрузит его в сон, в глубокий сон без сновидений. Его душа освободится от тела. Как только это произойдет, его положение станет опасным: если что-нибудь потревожит его сон, а душа в этот момент будет слишком далеко, чтобы успеть сразу воссоединиться с плотью, он навеки останется заперт в пустоте между явью и сном, между жизнью и смертью. Так что вы с Питом следите, чтобы его ничто не потревожило.

— Вы его загипнотизируете? — спросила Хит. — Да?

Ajarn улыбнулся.

— Не важно, как это назвать: магией или наукой. Все зависит лишь от твоей собственной точки зрения.

Пит достал ручку и блокнот, приготовившись записывать все, что услышит.

— Ты пойдешь вместе с ним? — спросила Хит. — Вместе с его душой?

— И все вам расскажу. Все, что увижу. Или кто знает: может быть, вы все увидите сами, если сумеете настроиться на его внутреннюю волну. И он будет говорить. Как будто кто-то другой будет двигать его губами. Не он сам, а некое иное существо. А теперь приступим...

— Посмотрите, — прошептал Пит, — он уже... Ушел.

Да, действительно. Лоран МакКендлз уже заснул. Он лежал неестественно неподвижно. Казалось даже, что он не дышит.

— Так я и думал, — сказал ajarn Сонтайя. — В нем есть что-то, что отчаянно хочет с нами поговорить. — Он прошептал еще несколько слов на языке, которого Хит не знала: кажется, на санскрите. А потом произнес очень тихо: — Лоран, Лоран, Лоран.

Лоран застонал. Это было похоже на всхлип ребенка или на звук тихой флейты. Ajarn продолжал неразборчиво бормотать, изредка делая странные жесты руками. Сапфиры в его глазах сверкали в пламени свечей. Складки морщин у него на лице становились все глубже — леди Хит казалось, что он стареет буквально на глазах.

А потом Лоран МакКендлз заговорил... то есть Хит явственно слышала голос художника, хотя его губы оставались неподвижными:

— Это ангел. Он снова пришел за мной. Он стоит на корме моего плавучего дома, простирая руки над грязной водой. Его кожа кажется бледно-голубой, может быть, из-за света луны, может быть, из-за отблеска неоновых огней, но впечатление такое, что в нем нет живой крови и все за то, что он мертв...

Хит взглянула на лицо Лорана. Да, его губы не двигались. Но губы ajarn дрожали будто от резкого ледяного ветра. Только теперь она поняла, что эти слова произносил не Лоран... но и не шаман тоже.

— Лоран, — сказал он тихо-тихо, — что еще ты видишь?

— Ангел ведет меня через реку... он идет по воде... наверное, потому, что он ангел. Или, может быть, просто река так запружена всяким хламом, что совсем обмелела. Потом эта девушка... стоит на углу, у третьего дома на Патпонг.

И он продолжал свой рассказ о прогулке по темной аллее: как они поднимались по лестнице, как вошли в комнату, где кровать, как кровь хлестала фонтаном, — и все это время в его рассказе был ангел, который пил кровь, льющуюся из разодранной плоти, высасывал ее из ран, облизывал намокшие ладони... Хит взглянула на Лорана; он по-прежнему лежал неподвижно; потом — на губы ajarn. Они чуть подрагивали, словно ими дышала чужая душа. Пит, который до этого старательно записывал все, сейчас судорожно чиркал в блокноте только отдельные слова. Интересно, подумала Хит, он что, собирается приобщить эти записи к делу?

— Что все это значит? — спросил Пит шепотом. — Что за ангел? Это типа раздвоения личности?

— Вряд ли, — ответила Хит так же тихо.

— Я уже слышал о подобных случаях, — продолжал Пит, — когда убийцы перекладывали всю ответственность за содеянное на некое alter ego... ну, как в истории про того чокнутого профессора Джекила и Хайда... — Он говорил очень быстро. Хит обошла кушетку, на которой лежал Лоран, и очень нежно коснулась руки инспектора. Рука дрожала.

— Нет, — сказала она. — Это не раздвоение личности. Я знаю, кто этот ангел. Я с ним встречалась.

За дверью раздалось шуршание стеблей бамбука.

— Я даже знаю, как его зовут.

За дверью послышались тихие шаги. Кто там? Мальчик-слуга, который принес им еще чая со льдом? Нет, подумала Хит. Нет.

— Знаешь? — растерялся Пит. — И как же его зовут?

— Я не хочу произносить это имя вслух. Он может подумать, что мы его приглашаем.

— Куда приглашаем?

— Тише, тише. Слушай.

Музыка ночного Бангкока. Звон храмовых колоколов, рев мотоциклов, далекий гул гремящих отбойных молотков, стрекот сверчков в траве и кваканье лягушек в каналах; и вдруг где-то совсем рядом — протяжный вой волка.

— Что слушать? — не понял Пит.

Внезапно Лоран МакКендлз зашевелился.

— Держите его! — проговорил ajarn каким-то странно скрежещущим, сдавленным голосом. — Его надо держать... иначе он уйдет... без души... — Он умолк на мгновение, а когда заговорил снова, это был голос Лорана МакКендлза: — Пожалуйста... дайте мне уйти за ним... я должен увидеть еще... неужели вы не понимаете... это то, ради чего я живу, то, к чему я стремился всю жизнь... место, где любовь и смерть едины...

Лоран снова зашевелился. Он боролся с какими-то невидимыми силами. Хит и Пит навалились на него и придавили к кушетке. Но в нем вдруг пробудилась огромная сила. Он оттолкнул Хит, так что она пролетела через всю комнату. Ее рука ударилась обо что-то твердое, металлическое — это была статуя Будды. Ей вдруг стало неловко и стыдно — она осквернила статую, — хотя она и понимала, что это случилось нечаянно.

Снова раздался волчий вой, едва различимый в хаосе городского шума, но Хит была уверена, что это был именно волчий вой. Ей стало страшно, по-настоящему страшно. Лоран извивался на кушетке, стараясь сбросить с себя Пита. Ajarn Сонтайя достал из пакета веревку, смотанную в клубок, и бросил ее Питу.

— Быстрее, — прошептал он уже своим собственным голосом. — Используйте saisin, чтобы удержать его в комнате...

Пит поймал клубок, размотал его, привязал один конец к ножке алтаря и швырнул клубок Хит; та подбежала к двери, обмотала белую веревку вокруг ручки и отдала свободный конец Питу, который привязал его к колесу кресла ajarn и протянул обратно к святыне. Хит знала, что saisin — это священный шнур, который используется шаманами для того, чтобы не пускать злых духов внутрь огороженного им пространства; а сейчас он еще должен был удержать Лорана в комнате. Лоран уже поднялся с кушетки и пытался теперь вырваться из круга. Ajarn шептал мантры. Наконец Лоран, обессиленный, упал на пол. Во внезапно опустившейся тишине Хит снова услышала волчий вой.

— Неужели ты не слышишь? — сказала она.

— А что я должен услышать? — просил Пит.

— Они могут обращаться в диких животных, — сказала Хит. — Так они прячутся в ночи.

— Они? — переспросил Пит.

— Phii dip, — сказал ajarn Сонтайя. — Ходячие мертвецы. Знаешь, она права. Я тоже слышу его, совсем рядом. Он пришел за художником... между ними есть некое внутреннее сродство. Они оба, как это называют американцы, оторваны от своих корней... нам, тайцам, сложно это понять...

— Пока saisin на месте, он не сможет уйти, правильно? — сказала леди Хит. — Вы побудьте тут с ним, а я схожу — поговорю с phii dip.

— Ты с ума сошла! — воскликнул Пит. — То есть хоть ты и выросла в Америке и иной раз позволяешь себе перейти некоторые границы... это все-таки сверхъестественный мир, и пусть лучше с ним разбираются специалисты.

— Он со мной хочет поговорить, — сказала Хит. — Да, со мной. Понимаешь, он — мой друг.

Но когда она вышла из маленькой комнаты, находящейся под защитой Великого Будды, она уже не ощущала такой уверенности.

7

Фантомная боль

...уже столько времени он пытается до нее достучаться. И вот, этой жаркой ночью, в благоухании жасмина, она наконец услышала. Может быть, она слышала его и раньше; но как же трудно на самом деле сделать так, чтобы люди тебя услышали.

Почему мне по-прежнему больно? — думал он. Ведь уже не должно быть больно. Может быть, это просто иллюзия боли. Фантомная боль. Я слышал, что люди, лишившиеся руки или ноги, продолжают чувствовать боль — в этой руке или ноге, которой у них уже нет. Интересно, а у Тимми Валентайна тоже были фантомные боли в исковерканном члене? Была у него фантомная эрекция? Мальчик-вампир рассмеялся в голос. Все равно никто не услышит, а если даже и услышит, для него это будет как стрекотание сверчка или как призывные крики лягушки, томящейся от любви. Хит! — позвал он опять. А что услышит она?

Кошачье мяуканье, волчий вой или даже трубные звуки слонов, поднимающих бревна на какой-нибудь стройке на окраине города? Волк, решил он. Пусть будет волк. Волк — это лучше всего.

Он прятался в тени куста жасмина. Тень волчьей шкуры сливалась с листвой. Хит, прошептал он, Хит, Хит, Хит, Хит.

Она все же услышала и пришла.

— Не подходи ближе, — сказала она. Он знал, что она его не видит. Она видит только движение в тени куста. И чувствует запах... непривычный, испорченный запах... хотя, может быть, он идет от затхлой воды на дне осушенного канала... гнилостный запах, едва различимый в аромате цветущего жасмина. — Я ношу с собой статуэтку Будды. Это очень могущественный амулет, он может причинить тебе боль.

— Хит, — сказал он, — ты точно такая же, какой я тебя помню. Ты нисколько не изменилась.

— Покажись мне.

Он сгустился парами влаги, обрел зримый облик. Он стоял перед ней, практически не изменившийся с того момента, когда она видела его в последний раз, — только теперь это был именно он, а не двойник Тимми Валентайна. Его волосы были русыми, как дома, в Вопле Висельника, штат Кентукки, еще до того, как они с мамой отправились в Голливуд. Но что-то было в его глазах... в хрустальном блеске белой полупрозрачной кожи, в бледной улыбке на тонких губах... это был не человек. Может быть, больше, чем человек. Может быть, меньше. И он знал, что она это видит.

— Это ты, — тихо проговорила Премхитра. — Я знала, что это должно было произойти.

— Привет, — сказал Эйнджел Тодд.

Он легонько коснулся ее руки. Он знал, что она отдернет руку, содрогнувшись от холода.

— Прости, — сказала она, — я не хотела...

— Это лучше, чем кондиционер, — усмехнулся он. Она в ответ рассмеялась, и этот смех был похож на щебетание ночной птицы.

— Почему ты пришел сюда? — спросила Хит. — Я думала, ты останешься там... где ты был.

— Я стал любознательным, — сказал он. — Если подумать, это и неудивительно. Когда я был человеком, мне никогда не хотелось куда-то поехать или что-нибудь сделать... ну, самому. Сперва я был привязан к маме, потом — к «Stupendous Entertainment»... И еще я был привязан к собственной плоти. А теперь я могу все, что могут вампиры... превращаться в животных... или в туман, который может просочиться в замочную скважину или просто под дверью... В самом начале я только и делал, что испытывал свои новые способности. Да, я вел себя неосторожно. Даже сделал пару вампиров где-то в окрестностях Голливуда. Это были какие-то бездомные. Те, которые грабят людей... ну, знаешь, которые никогда не выходят из тени. Мне казалось, что это не важно. Ну сделал и сделал. Просто из интереса. Потом-то я понял... А еще я летал. В основном вместе с ветром. Один раз даже облетел Канзас на торнадо. Я был меньше самого маленького паучка. На Среднем Западе я не сделал ни одного вампира, потому что уже научился на горьком опыте. Заглянул в Вопль Висельника, хотел посмотреть на Бекки, ту самую девочку из моей школы, которая как-то хотела потрогать мою пипиську, но я ей не разрешил, потому что это плохо, потому что ее может трогать только мама. Я пришел к Бекки посреди ночи. В тот самый сарай, в котором мы с ней... ну, понимаешь, не то чтобы занимались сексом, но я этого хотел, кажется... Да, она была там, и там был кто-то еще, вместе с ней. Не знаю кто. Какой-то черный. Такой здоровенный амбал. И все равно я убил его так легко. Она посмотрела на меня, и ее глаза стали белыми. Абсолютно белыми. Я обнял ее, и мой холод проник в ее тело, заморозил кровь... ее кровь стала как лед... нет, теперь у меня не встает, я уже не могу ощущать возбуждение... так что я просто выпил ее кровь, всю, до последней капли. Теперь я был осторожным: я вырвал их сердца и закопал их далеко друг от друга, и еще я отрезал им головы, просто чтобы быть уверенным в том, что они уже никогда не вернутся. Я был хорошим. Больше не делал вампиров. Но знаешь, когда я понял, что нельзя делать вампиров? Только когда осознал, как это больно — когда ты не живой и не мертвый.

— Но ты же не чувствуешь боли, — сказала леди Хит. — Не можешь чувствовать. Ты поэтому и отказался от собственной жизни. Чтобы не чувствовать боль.

— Теперь мне больно оттого, что я не чувствую боли, — сказал Эйнджел.

Он не хотел говорить об этом. Он просто стоял и смотрел на Хит. Он слышал шум ее крови, текущей по венам все быстрее и быстрее, потому что ей было страшно. Она боялась его. Голод, который он ощущал, был всего лишь составляющей его боли. Боли, которая всегда при нем.

Он продолжил рассказ:

— Я путешествовал вместе с ветром. И не только с ветром. Я был крысой на океанском лайнере, я лежал в летаргическом сне в холодном багажном отсеке «Боинга-747». Я хотел оказаться как можно дальше от всех, кого я знал, когда был живым. Но я забыл, что Земля круглая, и если уйдешь далеко-далеко от того места, из которого вышел, в конечном итоге вернешься в то же самое место. Когда я впервые встретился с Лораном МакКендлзом, от него пахло очень знакомо... Это был не его запах, а чей-то еще. Твой запах, Хит. И я сразу понял, что мы встретимся снова. С тобой и со всеми... и мы все вернемся обратно к Тимми Валентайну.

— Да, кажется, этого не избежать.

— Ха.

Ему показалось, что ее страх стал сильнее. Он его чувствовал в запахе пота, зависшем в воздухе, словно плотное облако. Странная особенность этого города: запахи не исчезают... может быть, из-за высокой влажности... Как бы там ни было, запахи не исчезают, не исчезают, не исчезают. Как боль.

Которая стучала, как кровь в висках.

— Я хочу пить, пить, пить...

Хит хотелось вернуться назад.

— Помни, Эйнджел, — сказала она, — я твой друг.

— У меня нет друзей.

Ее кровь, казалось, сейчас закипит.

— У меня с собой статуэтка Будды. А в доме сидит шаман. Он заточит твою душу в какую-нибудь бутылку... ну или куда там ее заточают.

— Душу? — переспросил Эйнджел Тодд. — Какую душу?

И Эйнджел запел. Это была песня Тимми Валентайна, но голос... голос был совершенно иной; в нем не было той утонченной изысканности, что всегда поражала Хит в голосе Тимми. Это был голос неопытного певца, подернутый похотью... с налетом музыки кантри... отзвук разбитого сердца... в нем не было той мистической чистоты, что была в голосе Тимми. Он знал, что ей страшно. Он знал, что когда-то она была его другом, что она все еще любит его. И от этого было еще страшнее.

Не важно, поедешь ли ты автостопом,

Или заплатишь сполна,

Я буду ждать на Вампирском Узле

И выпью душу твою до дна.

— Что ты пытаешься мне сказать? Что ты украдешь мою душу? — спросила Хит. — Как ты можешь украсть мою душу, Эйнджел? Ты всего лишь ребенок, маленький потерявшийся мальчик.

— Да, — ответил он. — Я знаю, каким ты меня видишь. Но то, что ты видишь, — это всего лишь упаковка, подарочная обертка. А то, что было внутри коробки... этого уже нет.

Он мог столько всего рассказать. Он больше не тот потерявшийся маленький мальчик, каким был раньше. Раньше в нем не было этой неистовой пустоты. Вот в маме была пустота, подумал он. Да, была. У нее в глазах. Наверное, Хит сейчас видит в моих глазах ту же бездонную пустоту. Может быть, мама тоже была вампиром. Может быть, это она выпила из меня душу задолго до того, как я поменялся местами с Тимми Валентайном.

Он долго смотрел на нее. Она была заворожена пустотой в его в глазах, которые были как два колодца, где уже не осталось воды. Он снова запел:

...и выпью душу твою до дна.

— Хочешь, чтобы я украл твою душу?

— Нет. Я хочу помочь тебе найти то, что ты ищешь, что бы ты там ни искал.

— Я не такой, как Тимми Валентайн. Я в тысячу раз больше вампир, чем был он. Потому что у меня нет углов, сточившихся за две тысячи лет жизни среди людей. Я не такой мягкотелый, каким был он, когда я его знал. У меня не было времени, чтобы узнать, что такое сострадание. Я не понимаю, что такое иметь совесть. Я — настоящий, я только голод, обнаженный голод. Что я ищу? Только кровь, ничего, кроме крови.

— Нет, — сказала Хит. — Тебе нужен выход из лабиринта.

Он больше не мог себя сдерживать. Он слышал ее пульс, слышал, как колотится ее сердце, как шумит ее кровь — словно ливень. Самая сладкая кровь. Кровь человека, который его любит. Он уже знал, что это такое — после Бекки. Кровь того парня, который трахал ее там, в сарае... она отдавала кислятиной, как дыхание мамы. Но кровь Бекки... о, она трепетала в его стылых венах жаркой иллюзией любви. Он хотел испытать это снова. Но сможет ли она понять, что именно ему нужно? Как объяснить ей безумие этого голода?

— Я не могу себя сдерживать, — сказал он. — Не могу.

— У меня статуэтка Будды...

— Думаешь, я испугаюсь какого-то сраного куска золота? Я кое-чему научился у Тимми Валентайна. Например, как не верить во всю эту чушь. О Господи, Хит, этот голод!

— Ладно, — сказала Хит, — но только несколько капель... — Она попыталась отвернуться. Но он знал, что она не в силах будет этого сделать.

Он набросился на нее — наполовину волк, наполовину человек; она обняла его и прижала к себе. Она дрожала, но это была сладкая дрожь — сродни той, что пробегает по телу женщины, когда та изгибается в любовном исступлении; несмотря на страх, ее объятия становились все крепче и крепче; он слышал биение ее сердца. Интересно, о чем она сейчас думает? Наверняка о Пи-Джее, с которым их разделяло полмира... или он все-таки смог ее заворожить так, что она вообще не могла думать ни о чем и ни о ком, кроме него. Его губы коснулись шелка, и материя разошлась, обнажая кожу. Он почувствовал, как отстранилась горячая плоть — прочь от его языка, холодного, как лед. Он укусил ее над соском левой груди. Она застонала. Но не отодвинулась сразу, а позволила ему пару раз слизнуть кровь.

— Эйнджел, — тихо проговорила она, — хватит. Остановись.

Он не хотел останавливаться. Но кулон с изображением Будды, что висел у нее на груди на серебряной цепочке, прикоснулся к его щеке и обжег бесчувственную плоть. Было больно, и это его напугало. Он оторвал губы от кровоточащей ранки и отступил. Религиозные символы не могут причинить ему вреда. Он это знал. Тимми ему говорил. Все эти символы давно утратили свою силу.

Но выходит, что нет? Он потер щеку. Она онемела. Онемела.

— У Тимми на это ушло больше тысячи лет, — сказала Хит, — чтобы побороть страх перед чесноком, крестами и серебром. Почему ты решил, что тебе хватит на это каких-нибудь пары месяцев?

Теперь она смотрела ему в глаза уверенно и спокойно. Свежая кровь тонкой струйкой сочилась по его горлу. Запах страха рассеялся. У нее было что-то, что ему сейчас нужно; но у нее была сила, чтобы отказать ему в этом. Она больше его не боится, нисколько! — подумал он. Она сняла амулет с шеи и подняла его на вытянутой руке. Нет, его остановила не эта фигурка из золота. Его остановила вера, что была в этой женщине — и не только в ней, вполне современной и воспитанной на идеалах западного мира, а во всех жителях этой страны, погрязших в своих суевериях и ритуалах.