Вампирский Узел (№3) - Суета сует. Бегство из Вампирского Узла

— Ты улетаешь завтра? — спросила Памина упавшим голосом, чуть не плача. — Но как же так... я... ты мне нужен... мне нужно...

— А тебе не пора домой? — спросила Хит. — Твои папа с мамой, наверное, волнуются. Наверняка ты им даже не позвонила.

— В жопу моих папу с мамой, — резко ответила ей Памина. — Тетя Амелия была единственным человеком у нас в семье, который всегда меня понимал.

— Ладно, вы тут не скучайте, — кивнул им Тимми и ушел к себе в спальню. Из второй спальни доносился храп Пи-Джея.

— Все хорошо, ты успокойся, пожалуйста, — сказала Хит и сжала руку Памины. — Памина, скажи мне, пожалуйста...

— Можете звать меня Пами, если хотите. Я только мальчишкам не разрешаю так меня называть. Но вы можете называть меня Пами... если вы и вправду такая хорошая и не хотите меня наебать, как все взрослые.

— Когда я вошла в комнату, ты собиралась притронуться к одной вещи. — Амулет у нее в кармане стал теплее. Он уже обжигал ей бедро... что-то зашипело! Она почувствовала запах паленой кожи... это всего лишь иллюзия, сказала она себе. — Скажи мне, пожалуйста, ты ничего не почувствовала... ничего странного, связанного с этой вещью?

— Можно я расскажу, как мы с тетей ездили во Францию? — спросила Памина. — Мы ходили в пещеры в Ласко, там были наскальные рисунки. Очень примитивные, очень жестокие. И везде — летучие мыши... то есть я не то чтобы верю, что они могут причинить вред вампирам...

— Ты не чувствуешь что-то такое в воздухе... какую-то пустоту, прохладу, может быть, дуновение ветра? Не слышишь голоса?

— Тосты стынут. Смотрите, масло уже затвердело. Она не хотела об этом говорить. Хит знала, что внутреннее чутье не обманывает ее... что-то в ней было, в этой Памине... Хотя, может быть, это была просто тайна из тех, которые есть у каждого. Может быть, они не такие и страшные, эти тайны, но мы все равно их храним, потому что они становятся частью нашего существа.

— Что мне надеть в оперу? — крикнул Тимми из спальни. — Может быть, смокинг в стиле Дракулы?

Этот вечер был сплошь черный цвет и собрание видных людей из мира музыки. Агенту Тимми, которая позвонила устроителям мероприятия с просьбой выделить приглашение для рок-звезды, устроили настоящую обструкцию.

— Это серьезное мероприятие, мадам, а не очередная возможность для идола американских малолеток засветиться перед фотографами!

В конце концов все уладила Памина. Ей все же пришлось позвонить папе с мамой, и Тимми отметил, что она только пару раз всхлипнула в трубку и сразу добилась, чего хотела.

Однако Хит, Пи-Джей и все остальные из «ближайшего окружения» так и не сумели достать приглашения. Может, так оно и лучше, подумал Тимми. Им нужно какое-то время, чтобы побыть без меня. И мне тоже нужно какое-то время, чтобы побыть наедине с этой странной девочкой, которая ворвалась в мою жизнь.

Они стояли в фойе концертного зала. Тимми было приятно, что его окружают люди, которые не узнавали его, а если даже и узнавали, то не подавали виду; это было приятное разнообразие по сравнению с прошлой ночью. В фойе стояли скульптуры знаменитых композиторов — напоминание, что раньше на этом месте был оперный театр, — элегантный мраморный Моцарт, суровый и мрачный Вагнер, который, казалось, чувствовал себя неуютно и глупо в древнеримской тоге. Народу собралось много, гораздо больше, чем вчера на его концерте, отметил Тимми. Да и публика, понятное дело, была посолиднев. Повсюду сверкали бриллианты и драгоценные камни. В толпе то и дело мелькало самое неполиткорректное одеяние современного мира — норковое манто, украшавшее непременно какую-нибудь старую клячу, сморщенную и ссохшуюся. Тимми узнал некоторых из присутствующих... например, фрау Пильц, repetiteur. Что касается освещения... оно было достаточно тусклым. А вон там, кажется... да, это сама Монтсеррат Кабалье... а вон та элегантная дама с бокалом шампанского... не кто иная, как...

— Криста Людвиг, — подсказала Памина. — Тетя очень любила ее запись «Синей Бороды», только ее и слушала, остальных не признавала. На самом деле она даже кое-что разучила из этой записи, но никогда в этом не сознавалась.

— А мне больше нравится Сильвия Сасс, — сказал Тимми, отстукивая пальцами ритм. Это было «Озеро слез», фрагмент из оперы Бартока, который Тимми использовал для переходов в своей достаточно зловещей композиции в нью-эйджевом стиле «Я думал, что умер и попал в Чистилище». Понятное дело, никто этого не заметил и не узнал позаимствованный фрагмент.

— На самом деле герцог Синяя Борода был романтиком, — сказала Памина. — Хотя, конечно, и отравил жизнь Юдит...

— Ты его просто не знаешь, — перебил ее Тимми. — Если бы ты его знала, ты бы так не говорила.

Памина, кажется, растерялась.

— Но ведь «Синяя Борода» — это сказка, ее братья Гримм написали...

— Что лишний раз подтверждает, как мало ты знаешь на самом деле, — сказал Тимми. — Настоящий герцог Синяя Борода был садистом и извращенцем. Он насиловал маленьких детей, а потом убивал. Или они умирали сами, пока он их насиловал. Ты разве не знала? Но я-то был не такой, как все. Я был уже мертвый. Поэтому он просто проткнул мне дырку в боку и пихал в нее свое копье, образно выражаясь. Ага. Как Иисусу Христу. В бок копьем.

— Так вот что значит твоя песня «Распни меня дважды»...

— Мои песни вообще ничего не значат. Это просто песни.

— Но, судя по ним, ты пережил что-то ужасное... по-настоящему страшное... то есть это же сразу чувствуется...

Он отошел от нее. В конце концов, люди во все времена — одинаковы. Они вообще ничего не знают. Живут, как какие-то муравьи: ни тебе памяти тысячелетий, ни тебе древних воспоминаний. Чистые страницы — все до единого. «И я становлюсь точно таким же, — подумал Тимми. — Если бы Памина не завела разговор об этой сказке, я бы уже никогда и не вспомнил... пятьсот лет назад... этот ужас, который Карла Рубенс стерла из моей памяти и показала... что быть человеком — это как будто иметь возможность стирать куски текста, написанные мелом на школьной доске твоей памяти... как, даже не знаю... болезнь Альцгеймера или что-нибудь в этом роде... только в более монументальных масштабах... ты просто все забываешь... целый век — за одно мгновение. Ты запираешь все двери и выбрасываешь ключи».

— Вампиры, — сказал Пи-Джей, — десятки вампиров... как в старые времена. Но мы достанем их всех. Я так думаю. Господи. Я надеюсь.

— Жертвы, — сказала Хит, — десятки жертв. И только один вампир. Но теперь его поймали и заперли, и он не сможет освободиться. Но он разговаривает со мной, когда я сплю, и я не могу прогнать его из моих снов.

И они начали наперебой рассказывать друг другу о тех кошмарах, что творились в двух городах, которые так далеко друг от друга и которые оба имеют название «Город Ангелов».

Они сидели в ярко освещенной кофейне, в дальнем углу какого-то гипермаркета, который располагался в маленьком торговом центре; бывший оперный театр был всего в паре минут ходьбы — если, конечно, ты знаешь, как добраться туда «огородами», по хитросплетению всех этих узеньких улочек и переулков. Тимми не разрешили взять с собой телохранителей, но если вдруг что-то случится, Тимми всегда мог связаться с Пи-Джеем по пейджеру. Впрочем, Пи-Джей был уверен, что ничего не случится. Эта странная девочка, эта Памина Ротштайн, кажется, хорошо подходила Тимми. Сегодня утром он выглядел таким... не то чтобы умиротворенным... но каким-то расслабленным, не таким нервным и дерганым, как обычно...

Пи-Джей не знал, что именно произошло между ними этой ночью. На самом деле он был мужчиной, но в его чувствах и ощущениях осталось что-то от женщины — еще с тех времен, когда ему, совсем юному мальчику, открылся мир духов, и он стал ма'айпотсом, в традиции шошонских шаманов — священным мужем, который и жена тоже. А потом, когда он победил эту ведьму, Симону Арлета, которая собиралась устроить чуть ли не конец света, он утратил свои магические способности... только изредка они возвращаются к нему, но это была только слабая тень былой силы. Он был уверен, что именно память тех лет, когда он был ма'айпотсом, и помогает ему так замечательно удовлетворять Хит в постели; она часто ему говорила, что он всегда знает, чего именно она хочет, еще до того, как она сама это поймет.

— ...поэтому я знаю, что чувствует мужчина и что чувствует женщина, но я не могу себе даже вообразить, что чувствует он... — проговорил Пи-Джей вслух, отвечая собственным мыслям. Хит игриво толкнула его под руку, в которой тот держал кусок торта.

— Ты только об этом и думаешь, — сказала она.

— Ты тоже только об этом и думаешь, — ответил он. — Хочешь затрахать меня до потери сознания.

Она рассмеялась.

— Твоя интуиция тебя подводит. Я думала совсем о другом... этот амулет. Может быть, просто спустить его в унитаз?

— Неплохая идея, — сказал Пи-Джей. — Как думаешь, что тогда произойдет?

— Вампиры в канализации? — произнесла она голосом Дрю Берримор. — Слушай, Пи-Джей, а почему ajarn просто не уничтожил Эйнджела Тодда? Всадил бы кол ему в сердце, бросил бы тело в святую воду, и всем было бы спокойнее.

— Знаешь, я уже думал об этом, — сказал Пи-Джей. — Может, все дело в мировом равновесии. Индусы зовут это кармой. Шаткий танец причин и последствий, который не дает вселенной остановиться... но мы, индейцы, рассматриваем бытие как круги... круги, которые размыкаются, и их нужно снова соединить... понимаешь?

— Тайны Дикого Запада, — сказала Хит. — Поэтому я и вышла за тебя замуж...

— Нет, я серьезно...

— Пи-Джей, ты правда считаешь, что это все — не случайно? Амулет... то, что я прилетела сюда... что мы сидим тут с тобой... Тимми, который сейчас в двух шагах от нас, в этом оперном театре... все это части единого предопределения? Получается, что, когда Тимми и Эйнджел поменялись местами, эта история еще не закончилась... и мы сейчас только на середине...

— Да, они словно две половины одного ДНК — будто зеркальные отражения — обвивают друг друга спиралью.

— И время от времени они сталкиваются друг с другом, и в тех местах, где они соприкасаются, они как бы перетекают друг в друга, и один живет жизнью другого до тех пор, пока на следующем витке спирали снова не пересекутся, и... Господи, у меня голова идет кругом!

Пи-Джей рассмеялся.

— У меня тоже. Но кого это волнует?

— В смысле?

— Может, займемся любовью? Прямо сейчас?

— А вдруг надо будет срываться к Тимми? Ты же вроде как на боевом посту.

— Да, но... знаешь... сейчас уже вечер... это маленький городок в Германии... здесь не ходят по магазинам с наступлением темноты... мы можем заняться этим прямо на мостовой, и никто даже и не заметит... ну, разве что...

— Или прямо под этой кошмарной статуей во дворе у отеля? Которая похожа на Гитлера в лохмотьях?

— Вообще-то это святая Катерина, которую здесь очень чтят.

Они встали из-за стола. Пи-Джей бросил на стол несколько банкнот, явно больше, чем нужно — старая дама, сидевшая за соседним столиком, неодобрительно цокнула языком, увидев такую варварскую щедрость, — и, чтобы окончательно поставить точку, поцеловал Хит нагло и страстно, прямо на глазах оторопевшей старушки.

— Подожди. — Хит отстранилась и схватилась за грудь. — Амулет... такое ощущение... даже не знаю. — Она казалась растерянной. — Кажется, Эйнджел ревнует.

«Замок герцога Синяя Борода» — не очень длинная опера, но она опустошает... выпивает тебя до дна... Как вампир, с грустью думал Тимми.

Сам процесс опустошения начался задолго до начала представления, когда несколько импресарио и невыносимо старых оперных примадонн пустились в занудные воспоминания о прошлом. Если бы они знали Амелию такой, какой знал ее он... необузданной, дикой женщиной, которая прижимала его к своему лону, источавшему менструальную кровь, и заставляла его, как котенка, лизать эту сгущенную кровь... Тимми улыбнулся едва заметной улыбкой. Шелковое белье под его нежными лапками. Из мальчика он превращался в зверя, сгущаясь тенью в подобие плоти, мурлыкал над ее горячей кожей, совал пушистую голову прямо в эту расселину из жаркой и скользкой материи, что сжималась вокруг него, словно пытаясь его протолкнуть к самой матке... больше я так не смогу никогда, думал он. Один образ сменял другой... ключи, отпирающие двери... обнаженные ступни, бегущие по деревянному полу... нос, упирающийся в землю, исполненную таких резких запахов... вот он падает, обнаженный, с небес на землю, птицей смерти, летучей мышью в смертельном выпаде... И все это — я, думал он. То есть был я. Но теперь, когда я поменял эктоплазменное бытие на протоплазменное... ему вдруг захотелось превратиться в какого-нибудь маленького зверька... в мышь, например... чтобы умчаться отсюда... прочь... сквозь лес человеческих ног, сквозь запах пота и грибка... может быть, если я смогу сосредоточиться, то есть по-настоящему сосредоточиться, у меня все получится... но нет. Он выдает желаемое за действительное.

Они сидели в ложе, отведенной для родственников Амелии. Раньше это была королевская ложа, но теперь, после всех новомодных перестроек, она превратилась в унылую бетонную нишу с установленным в ней кофейным автоматом. Родственников было не так чтобы очень много, и все они демонстративно не замечали Памину, паршивую овцу добропорядочного семейства, и ее приятеля — рок-звезду, идола молодого поколения, — пусть даже Памина пришла в очень пристойном виде. На ней было черное строгое платье из гардероба Хит.

Вступительные слова, которые невнятно пробормотал старик в костюме арлекина, сидевший со скрещенными на груди руками, прямо перед занавесом цвета полуночного неба, были на зловещем, раскатистом венгерском:

Hqj rego rejtem

Hova, hova rejstem

Hoi volt, hoi пет: kint-e vagy bent?

— Что он там говорит? — прошептала Памина.

— Это очень древняя история, — перевел Тимми, — и кто знает, о чем она: о том ли мире, что нас окружает, или о том, что таится у нас внутри? Вот послушай... De пет abba halunk bele... «В нас самих мы никогда не умрем».

— Только не говори мне, что венгерскому тебя учил сам граф Дракула, — пошутила Памина.

— Дракула был румыном, — ответил Тимми. И тут же вспомнил...

Вымощенная дорога, крысы в сточных канавах, отрезанные головы, насаженные на колья, — до самой вершины холма, где стоит пиршественный стол...

Было ли это на самом деле? — подумал Тимми. Или это всего лишь фантазия, выхваченная из хаоса моих отрывочных воспоминаний? Знал ли я Влада Цепеша, настоящего Дракулу... или это просто картинка, всплывшая из когда-то прочитанной книги?

— Он сидел в турецкой тюрьме.

Тимми не знал, что это: его собственное воспоминание или отголосок чьей-то чужой истории.

— Как в том фильме с Брэдом Дэвисом? Дай вспомнить... «Полуночный экспресс»?

— Нет. Это было еще в средневековье. И все было гораздо хуже.

— Ты знал его!

— Не могу вспомнить. — Тимми был в замешательстве. В памяти всплывали крысы, какие-то ржавые железяки, сочащиеся влагой дыры в каменном потолке... вот сейчас... это действительно воспоминания... скрип ржавчины у него под руками... или это были лапы? Шепот. Шепот. — Хотя ладно. Какая разница? Он даже не был вампиром. Просто один из тех, кого я встретил в той турецкой тюрьме... пятьсот лет назад... Ты не волнуйся за Дракулу. Лучше слушай оперу.

Зазвучали первые ноты, виолончели и контрабасы взвыли в унисон, как несмазанные петли замковых ворот... пронзительные кларнеты возвестили приезд герцога Синяя Борода и его четвертой жены Юдит — женщины, чье стремление узнать в конце концов приведет ее к смерти.

Герцог был просто дурак. Нельзя никому уступать — никому и никогда, — даже если ты любишь этого человека и хочешь, чтобы тебя тоже любили. Надо закрыть дверь на замок и выбросить ключ. Как это делают люди. Но ты — не человек... ты — архетип...

На сцене — декорации замка. Лестница из черного камня; пейзажи на стенах. Кажется, краска на них еще не просохла. Такое впечатление, что эти декорации хранились тут еще со времен Амелии, а теперь их наскоро очистили от пыли, а картины заново нарисовали. Актеры были во всем черном. В роли Синей Бороды выступал Эдуардо Бриане, сгорбленный старик с замогильным, надтреснутым голосом, который пел эту партию еще в шестидесятых. Возможно, он сейчас жил в том же доме для престарелых музыкантов, где скончалась Амелия. Его исполнение дышало страстью, но голос уже не вытягивал нужную громкость: иногда он тонул в звуках оркестра, и время от времени переходил на хриплый sprechgesang[10].

Юдит пела Патриция Кзачек, одна из самых многообещающих протеже Амелии. В ней не было той утонченной нежности, какая была в Амелии, но зато ее голос мог разбудить мертвеца; он пробивался сквозь о музыку, как катана в руке самурая...

Hideg kovet melegitem,

A testemmel melegitem...

— Я согрею этот ледяной мрамор, согрею его теплом своего тела... — шептал Тимми, вспоминая людей, которые были еще холоднее, чем лед или камень, и людей, заключавших в себе столько тепла, что оно изливалось потоком на всех, кто рядом... он вспоминал, как пил из них эту страсть к жизни... а потом вдруг почувствовал что-то странное на щеке... влагу, которая быстрее, чем кровь... быстрее, чем смерть.

Двери замка начали открываться. Из каждой открытой двери на сцену лился поток кроваво-красного света. Темница, утыканная крюками и увешанная цепями, заставленная орудиями пыток... сокровищница, заваленная драгоценностями... сад, где шипы на цветущих розах так и норовят впиться в тебя и испить твоей крови. Повсюду был только ужас, и лишь один светлый лучик — Юдит, что так хотела пробиться к темному сердцу герцога.

Потом была пятая дверь, за которой открылись владения Синей Бороды... горы, поля, бурлящие реки, высокие небеса... они заполнили сцену сверканием и блеском. Музыка Бартока заискрилась яркими сполохами духовых инструментов, словно возвещая начало великой трагедии.

— Но там же все хорошо кончается, — прошептала Памина.

— Боюсь, что нет, — сказал Тимми.

Nyissad ki meg a ket ajtot...

Открой последние две двери!

Раз за разом повторяла Патриция Кзачек эти слова, и с каждым разом ее голос становился все пронзительнее и настойчивее. Казалось, в сердце старого герцога вскипела страсть, и он нетвердой походкой спустился по лестнице, буквально сгибаясь под напором исступленной мольбы своей юной жены. Она тянула к нему руки, ее черный плащ развевался в потоке ветра, создаваемого специальной машиной.

— Открой их! Открой их! — кричала она, и уже было понятно, что ее стремление проникнуть в старое сердце герцога было сильнее любви и даже сильнее самой смерти.

И Тимми, хотя он и слышал эту оперу уже столько раз... даже один раз в Будапеште, как раз накануне вторжения советских войск... так глубоко погрузился в музыку, в эту бесконечную, первозданную драму, что казалось, он сам стоит там, на сцене. Он забыл обо всем, что творилась вокруг... об этих родственниках и знакомых Амелии, сидевших рядом... Некоторые из них были так же, как и он, поглощены действием, но большая часть явно скучала: дамы перебирали свои меха, украдкой поглядывая в сторону выхода... а один господин даже что-то шептал в свой мобильный телефон — последний писк моды и самый шик среди обывателей, тщащихся показать всем и каждому свою значительность. Тимми забыл и про Памину, которая плакала, не таясь, и даже один раз потихонечку высморкалась в рукав платья леди Хит, которое стоило четыре тысячи долларов. Он как будто покинул тело и воспарил на волнах музыки. Это было так странно... хотя раньше он часто летал вместе с ветром, и это казалось вполне естественным... как будто музыка стала ключом, который отпер тесную клетку из плоти и выпустил дух на свободу. Но он все равно ощущал тяжесть тела, которое было как якорь... как свинцовый шар на конце цепи... все было не так, как прежде. И все же... все же...

Он как будто стоял там, на сцене, прямо между герцогом и Юдит, и качался, невидимый, на волнах их голосов. Синяя Борода уже отдал шестой ключ.

Тимми знал, что за этой дверью скрывается озеро слез. Сцена погрузилась во мрак, а потом лунный свет залил пространство зыбкой пеленой. Ступеньки каменной лестницы, сделанные из крашеной фанеры, приобрели вид холодного мрамора. Зрительный зал словно отступил вдаль... глаза людей в зале мерцали, как тысячи звезд, а сам театр походил на огромную хрустальную сферу, которая навсегда отрезала их от мира... другое место, другое время.

И тут Тимми услышал, как кто-то назвал его имя.

Конрад...

Голос юной девушки.

Через сцену промчался черный кот, не замеченный никем.

Никем, кроме Тимми.

Тимми смотрел на все это с балкона. Другой Тимми, тот, который был полностью поглощен музыкой, стоял в тени синего занавеса. Еще один Тимми был где-то там... в проблесках памяти... в прошлом.

— Амелия? — прошептал он едва слышно.

Памина подняла голову.

— Тимми... ты что-то видишь? Слышишь что-то такое, чего я не слышу?

Синяя Борода отдал Юдит седьмой и последний ключ.

За последней дверью должны были быть предыдущие жены герцога, которых весь мир считал мертвыми, но которые были живы... там, за стеной из стали и камня... погребенные заживо воспоминания, которые никогда не умрут... и поскольку Юдит захотела узнать темные тайны мужской души, что обычно закрыты для женского взора, теперь ей тоже придется спуститься в могилу памяти... и стать бессмертной... такова будет ее судьба.

Женщины вышли одна за другой и спустились по мраморной лестнице. Женщина, символизировавшая утро, была в светлом розовом платье, ее щеки сияли свежестью и чистотой... огненно-рыжие волосы женщины полудня торчали, как солнечные лучи, словно она сама была солнцем... а третья женщина, женщина сумрака...

Ove most mar minden este,

Ove barna bupalastja.

— Она, — пел старик, — заход солнца... она — темный покров могилы...

На ней было широкое платье и белый покров, скрывавший почти все лицо... из-под покрывала выбивался лишь локон седых волос. Глаз было не видно. Тимми разглядел только тонкие губы, бескровную улыбку... почувствовал едва уловимый запах разложения, запах мертвого тела, которое еще недавно было живым... и запах бальзамирующих веществ.

— Тетя Амелия! — закричала Памина.

Тимми тут же вернулся в себя, в свое тело. Чары были разрушены. Родственники в ложе старательно сделали вид, что ничего не случилось, но один из них все-таки подошел к Памине и похлопал ее по плечу.

— Бедная девочка, — сказал он, — ее так потрясло это горе, вот она и воображает себе невесть что...

— Ни хрена я не воображаю, — завопила Памина в истерике. — Это тетя Амелия... там, внизу... Это она! Она вернулась назад из могилы! Она вампир! Да! Да! Я знала, что она вернется. Знала, что тетя меня не бросит... она заберет меня с собой...

Теперь на них уже стали оглядываться. Зрители в зале шептались. Тимми слышал отрывки фраз:

— Как не стыдно?! Разве так можно?! Никакого приличия, чтобы там ни было... бедное дитя... сошла с ума от горя... как ты думаешь, она успокоится и больше не будет визжать? То есть это все-таки опера, а не какой-нибудь рок-концерт...

— Я позабочусь о ней, — сказал Тимми.

Он взял ее за руку и повел к выходу. Она шла, шатаясь, как пьяная. Ему даже пришлось приобнять ее, чтобы она не упала.

— Но представление еще не закончилось! — раздался чей-то сердитый голос. — Сейчас же вернитесь на место, юная леди! Вы ставите нас в неудобное положение! — Это была мать Памины. Тимми даже не стал ничего отвечать, он просто вытолкнул Памину в коридор. Здесь тоже шла опера: на двух экранах над столиком рядом с лестницей. Два швейцара в униформе внимательно следили за действием, а третий что-то быстро говорил по переговорному устройству.

Мимо пробежали двое медиков с носилками.

— Что-то случилось? — спросил Тимми у одного из швейцаров.

— Ой, такого у нас раньше не было... она там вроде упала в обморок... замену нашли в последний момент...

— Пошли, Пами.

— Не называй меня...

Тимми крепко сжал ее руку.

— Нас никто не заметит. Мы растворимся в тенях.

Они бросились следом за медиками с носилками. Теперь в коридоре были и другие люди: несколько охранников, кто-то, очень похожий на журналиста, — они все бежали в ту же сторону, куда-то в конец коридора, покрытого ярко-красным ковром.

— А как она смогла стать... — начала было Памина.

— Я все время пил ее кровь, — сказал Тимми. — Я не считал, сколько раз, и не знал, хватит ли этого для того, чтобы она трансформировалась после смерти... я точно не помню, но, кажется, если вампир постоянно пьет кровь у кого-то из смертных, тот может и сам обратиться... даже если не дать ему кровь вампира... может быть, именно это с ней и произошло...

— Неужели такое бывает, Тимми?

Они вышли к лестнице и побежали вниз. Вниз — до самых дверей гримерки, которую вчера вечером занимал Тимми.

Он распахнул дверь...

Она лежала на том самом диване, на котором вчера сидели они с Паминой. Уже готовая к выходу. В красивом шелковом платье. Здесь тоже был монитор, и на экране шло действие. Горестный голос герцога Синяя Борода лился из колонок, установленных под потолком. Это была молодая женщина, достаточно полная. Ее неестественно бледная кожа отливала каким-то зловещим, мертвенным блеском, который напомнил Тимми...

— Es gibt kein Blut![11] — прошептал кто-то. Медики уложили ее на носилки. Никто не заметил двоих детей, притаившихся за дверью: мальчика, бывшего вампира, и девочку, которая станет вампиром.

— В каком смысле нет крови? — спросил кто-то из медиков.

— Ее словно выпили. Всю, без остатка.

Они вынесли женщину в коридор и помчались к выходу. Но все, равно... было уже слишком поздно. Она умерла. Тимми задержался еще на мгновение, всматриваясь в монитор. Синяя Борода говорил Юдит, что та должна войти в тайную комнату, где она будет заперта навечно... Es mindig is ejjel lest mar... отныне и вовеки веков, да будет тьма, тьма, тьма...

Женщина сумерек — это была Амелия Ротштайн — распахнула свой белый плащ, чтобы заключить в объятия новую женщину ночи...

— Она убьет ее! — выдохнул Тимми. — Прямо там, на глазах у зрителей...

Юдит упала в объятия вампира. Амелия Ротштайн обнажила клыки... и кровь хлынула из прокушенной шеи Патриции Кзачек, забрызгала ей платье, оросила фанерную лестницу, раскрашенную под мрамор... зал благоговейно вздохнул... вот что делает современная техника... никто даже не сомневался, что так и должно быть... что так и положено по сценарию... никто не понял, что Патриция Кзачек исполнила последнюю арию в своей жизни... а потом дверь закрылась, и герцог остался один. В темноте.

Раздались аплодисменты.

— Что будем делать? — спросила Памина.

— Мы должны ее остановить, — сказал Тимми.

— То есть убить? Всадить кол ей в сердце, и все такое?

— Это уже не Амелия. Это всего лишь тело, в котором теперь поселилось другое существо...

— Ты же знаешь, что это неправда. В ней должно что-то остаться от прежней Амелии. И ты это знаешь. Ты сам был таким же. Всегда остается какая-то ниточка, которая связывает жизнь и смерть... или жизнь и не-жизнь...

— Может быть. — Он и сам понимал, что его ответ прозвучал недостаточно убедительно. Ну да, а как же иначе. Он утратил былую магию. Он больше не мог насылать чары на души людей и призывать наваждения из тьмы. «Да, теперь я простой человек, — думал Тимми. — Я получил, что хотел...»

— А почему обязательно нужно ее убивать? — продолжала Памина.

— Потому что иначе это вообще никогда не закончится, никогда...

— Точно, как было с тобой, — резко оборвала его Памина.

— Где ее похоронили?

— Не убивай ее!

— Давай для начала хотя бы с ней поговорим. Так где ее похоронили? Она вернется туда до рассвета, должна вернуться...

13

Родная земля

Пи-Джей даже вздрогнул от неожиданности, когда запищал его пейджер; а когда он прочел сообщение от Тимми, ему стало совсем уже муторно. Тимми назначил ему встречу и попросил взять с собой полный набор инструментов охотника на вампиров.

Похоже, все еще хуже, чем мы ожидали, подумал Пи-Джей.

Они с Хит взяли в баре полдесятка бутылок шнапса, вылили их содержимое в унитаз в ближайшем общественном туалете и доехали до ближайшей церкви — изящной маленькой церквушки на углу Айхендорф-штрабе, — чтобы наполнить их святой водой. Практически все магазины в округе были уже закрыты — здесь вам не Лос-Анджелес с его круглосуточными супермаркетами, где можно запросто пойти и купить чеснок, пару кольев и крестов в любое время дня и ночи.

— Что вообще происходит? — спросила Хит. Пи-Джей сидел за рулем «валентайнмобиля», длинного черного лимузина, который они привезли из Штатов, чтобы не лишать Тимми привычной роскоши.

— Смотри, там... кажется, что-то похожее на тайский ресторан... Может быть...

Это действительно был маленький ресторанчик, примостившийся между книжным магазином и konditorei[12]. Мир с каждым днем становился все больше и больше похожим на Лос-Анджелес, подумал Пи-Джей. Подумать только: тайский ресторан в самом сердце Баварии! Который к тому же работал в такой поздний час, сверкая ослепительно яркой, розовой с бирюзовым неоновой вывеской, выделявшейся на фоне сумрачных каменных фронтонов и вымощенных булыжниками мостовых.

— Это как двери в иную вселенную, — сказала Хит. — И у них точно должен быть чеснок.

Чеснок действительно был. Мало того: хозяин этого ресторанчика, таец по имени Самак, не только узнал Хит и Пи-Джея по их свадебным фотографиям на обложке глянцевого журнала «Ploikaempetch», но даже и бровью не повел, когда Хит объяснила ему, что им требуется снаряжение для охоты на phii dip.