– Вот, брат Лыско, теперь мы, значится, заживём с тобой на самый полный ход! Будем, брат, глухарей бить, рыбу ловить, и по тайге шататься от коопа к коопу. Жаль только, что бидона нету, бутылка того и гляди разобьётся, а то бы прямо в бидон литров так с десять. Ничего, Лыско, и бидон раздобудем, ты, брат, не тужи, всё будет. А зимой к куму подадимся. У кума, брат, благодать – заимка, ульи есть, самогон из меду гонят, замечательный, брат, самогон, вот, вроде этой водки.
Так Стёпка с Лыской начали вести истинно райский образ жизни. От коопа к коопу. Стёпка оставлял Лыску в тайге со всем своим скарбом, брал с собой только то, что было на нём до счастливого дня, когда были обнаружены мертвяки, и только те неисчерпаемые 37 рублей 50 копеек, которые никому никаких подозрений подать не могли. Закупал соответствующий запас горючего и по вечерам у костра вёл длинные душеспасительные беседы с Лыской. Лыско слушал внимательно и сочувственно, похрустывая своей травой и одобрительно помахивая хвостом. Стёпка рассказывал то о своих скитаниях в тайге, то живописал будущую разновидность рая у кума на заимке. С каждым вечером и с каждой бутылкой кум этот обрастал всё новыми подробностями, и скитания – всё новым враньем. Но Лыско был очень снисходительным слушателем и не пытался ловить Стёпку даже на самых вопиющих противоречиях. Временами у Стёпки возникали и более фантастические проекты: вот, купить земли и срубить избу. Но к избе непременно надо бабу, какая же изба без бабы? А ежели уж бабу завести, ну, это не дай Господи, будет каждую бутылку считать, да в рот глядеть. Нет, к чёрту избу, зиму у кума проведём. У кума, брат ты мой Лыско, медовый самогон какой!
Стёпка вернулся в тот рай, который, по всей вероятности, существовал ещё до сотворения Евы и прочих беспокойств. Но этот рай, к сожалению, не был безграничен. Одна из кооперативных экскурсий Стёпки повернула всю его жизненную карьеру в совершенно непредвиденном направлении.
Стёпка только что купил четыре литра водки, распределил их в своей сумке и собирался отправиться домой, то есть к Лыске. Кооператив стоял в завалящей таёжной деревушке, откуда, казалось, никакой неприятности произойти никак не могло. Однако, произошло.
– А ну-ка, дядя, катись-ка сюда!
Стёпка оглянулся и увидал, что к нему неторопливой походкой направляются два пограничника, а третий стоит в сторонке с винтовкой на изготовку. Стёпкино сердце ёкнуло, но только слегка. Он недолюбливал никаких представителей никакой власти. Но бояться было, собственно, нечего, разве только ночное приключение в Лыскове, да кто тут может что о нём знать?
Пограничники подошли к Стёпке.
– А ну-ка, покажь нам свои документы.
Стёпка показал свою единственную бумажку. Бумажка никакого впечатления не произвела. Вяло и без всякого интереса, исполняя давно заведенный порядок, пограничники обыскали Стёпку – ничего подозрительного. Выпотрошили сумку, заставили снять сапоги, порылись в карманах и обнаружили там казённый пакет из плотной серой бумаги, в который Стёпка сдуру завернул весь свой официально наличный капитал.
– А это откуда? – сразу изменившимся тоном спросил пограничник.
– По дороге подобрал, чтобы, значит, деньги не мазались…
– По дороге? Это секретный-то конверт? А, ну, пойдем вместе.
Стёпка оглянулся по сторонам: бежать было некуда. Паршивый третий пограничник стоял шагах в двадцати и держал винтовку на взводе. На широкой деревенской улице никакого прикрытия не было, нырнуть было некуда. С упавшим сердцем Стёпка пошёл куда его повели.
Дом № 13 переживал период бурной деятельности, наполнявший административное сердце товарища Медведева чувством энергии и жизни. Подъезжали автомобили, грузовики, вездеходы, привозили самый невероятный сброд, какой только когда бы то ни было появлялся в стенах этого благотворительного учреждения: золотоискатели, промышленники, контрабандисты, Иваны непомнящие своего родства, и манзы, не знавшие ни одного общепринятого языка, полудикие сойоты и бродячие торговцы спиртом, молчаливые искатели женьшеня. Были русские и были китайцы, были ойроты и были сойоты. Были люди, относительно которых даже и их собственная мать не могла бы дать никаких указаний относительно их национального и социального происхождения. Вся эта орава вливалась в дом № 13, наскоро распределялась по его бесчисленным одиночным камерам и потом подвергались допросу относительно местожительства мужика, по имени Еремей Дубин, сложения медвежьего, местопребывание где-то в пределах ста-двухсот вёрст от советско-китайской границы. Подавляющее большинство клялось и божилось, что с этим мужиком, если он и существует, они никогда и никаких дел не делывали. Другие отвечали мрачно, что всякий мужик в тайге шатается, кто его там разберёт. Но среди нескольких сот опрошенных пятнадцать дали довольно определённые указания. Беда было только в том, что эти пятнадцать человек дали пятнадцать разных указаний.
На стенке Бермановского кабинета были развешены огромные карты воздушной съёмки, но бродяги смотрели на эти карты, как баран – на новые ворота. На картах циркулем были проведены кривые с центром от ст. Лысково со стрелками, указывавшими на самое вероятное направление и с сегментами, определявшими то расстояние от этой станции, о котором говорила товарищ Гололобова – недели две пути. Таким образом на карте был отмечен тот участок, на котором Дунькин папаша обязательно должен был бы быть, а с ним и Дунька, и её муж. В пределах этого участка красным карандашом были отмечены места с озером и рекой. Возможность ошибки была сужена до довольно узких рамок. Бестолковые показания бродяг давали всё-таки кое-какие указания. Но, в общем, район поисков охватывал местность в несколько десятков тысяч километров, так, размером со среднее европейское государство, прочесать эту местность было бы всё-таки очень трудно. Надежды товарища Бермана начали таять, и, вот, в этот самый момент, ему было доложено о поимке неизвестного бродяга по имени Степан Иванов и об обнаруженном при нём конверте. Система товарища Бермана начала давать свои плоды.
Введённый в Бермановский кабинет, Стёпка не проявил никакого малодушия.
– Это ты тут начальство? – спросил он Бермана.
– Я.
– Так я тебя спрашиваю, по какому такому закону людей по тайге хватают, есть не дают, а во рту ни маковой росинки. Горло пересохши…
Холодный взгляд паучьих глаз товарища Бермана не произвёл на Стёпку ровно никакого впечатления:
– А ты – цыган, что ли, али жид, – спросил Стёпка, – что ты тут на меня буркалы вытаращил, видали мы и не таких.
Но и на Бермана Стёпкина развязность тоже никакого впечатления не произвела. Берман позвонил по какой то особой кнопке, в кабинет вошёл звериного вида мужчина.
– Дай ему по морде, – лаконически приказал Берман.
Звериного вида мужчина направился к Стёпке, привычным жестом занося назад свою убийственную длань. Стёпка мячиком отпрыгнул в сторону. Берман тормозным движением поднял руку.
– Ну, будешь теперь тут разговаривать? – спросил Берман. Стёпка покосился на звериного мужчину.
– Ну, буду.
– Ну, так вот. Рассказывай, как это ты во взвод стрелял и товарища Кривоносова убил.
Стёпка оглянулся: за столом сидел Берман, на стенке висел Сталин, около Стёпки стоял звериного вида мужчина – никуда никакого ходу, даже и окна за решётками. Стёпка выложил всё: как шли, как мертвяков нашли, как в трактире Красный Закусон было выпито и, вообще, всё. Стёпка рассказал живописно и довольно толково. Берман молчал, буравя Стёпку паучьими глазами. Стёпка покаялся во всем и даже подсчитал, сколько именно казённых денег успел он пропить за краткий промежуток райской своей жизни. Берман поставил вопрос о конверте, Стёпка признался и в конверте: действительно, был такой.
А что в конверте было? – спросил Берман.
За время повествования кое-какие смутные планы стали зарождаться в Стёпкиной голове. Воровским своим нюхом он учуял, что и на деньги, и на Кривоносова, и на красноармейцев Берману в высокой степени наплевать, а вот на конверт – не наплевать.
– Какие то-сь бумаги, – неопределённо ответил Стёпка.
– Какие именно?
– А я не знаю, малограмотный я. Написано там что-то, а что…
– А где твои вещи остались?
– Да с конём, у Светло-Троицкого, ежели коня волки не задрали.
– Сможешь найти?
– А то как-же? – Тусклый луч надежды блеснул в Стёпкиной душе.
Так вот, ты слушай: ты с провожатым поедешь к этому Троицкому и найдешь коня. Это раз. Второе, ты не видал или не слышал ли о мужике Еремее Дубине? – Берман повторил свой обычный вопрос.
Стёпка почуял другой луч надежды. Ни о каком таком мужичке он никогда и слыхом не слыхал. Но, ежели бы слыхал, его может быть взяли бы в провожатые. А если бы взяли в провожатые, там было бы видно.
– Это надо подумать, – сказал Стёпка.
Думай. Только не ври. А то за вранье у нас, – Берман показал на звероподобного вида мужчину.
Стёпка покосился на его кулак.
– А мне зачем врать? Есть такой Дубин, есть. За горой, там, – Стёпка махнул рукой из направлению Сталинского портрета.
– По карте можешь показать?
В карте Стёпка кое-что понимал, но, уставившись в огромный лист, закрывавший стену, Стёпка принял совершеннейшее баранье выражение. Его глаза отметили точку на Лыскове и все прочие линии со стрелками и без стрелок, и место, где он был сцапан. Кое-что стало проясняться.
Стоя перед картой, Стёпка начал соображать, что если он хоть что-нибудь по этой карте покажет, то Берман, пожалуй, сможет обойтись и без него. А если он не покажет?
Поэтому Стёпка продолжал стоять молча, глядя на карту прежним бараньим взором и взвешивая все за и против, какие только могли придти в его таёжную голову.
– Ну, что, можешь по карте показать? – ещё раз спросил Берман.
Стёпка решился окончательно.
– Малограмотный я, ничего тут не разобрать.
– Вот тут Неёлово, – Берман показал пальцем на соответствующий кружок.
– Вот, тоже, сказал! Неёлово, поди, вёрст пять в поперечнике будет, а тут, как муха насидела… А где тут тюрьма ваша нарисована?
Берман решил махнуть рукой на карту.
– Ну, а так, без карты, ты сможешь найти и коня, и Дубина?
– Ну, это само собой. Я тайгу, можно сказать, наскрозь знаю. Где какая заимка, где-что…
– Ну, так вот: я дам тебе провожатых. Поедете на автомобиле, пока можно будет проехать. Найди раньше твоего коня. Понял?
– Это чего проще…
ТОВАРИЩ ПАРКЕР
Из кабинета товарища Бермана Стёпку отвели в общую камеру. Там было столпотворение вавилонское почти в самом буквальном смысле этого слова. Ойроты и тунгузы, китайцы и дунгане, русские и евреи – всё было перемешано в одну рваную и вшивую кучу, которою толково, с полным знанием тюремного дела, управляла полдюжина вороватого и пронырливого вида парней – это были профессиональные воры – урки. В углу камеры сидело несколько буддийских лам, молча погружённых в свои буддийские молитвы и не обращавших никакого внимания на суету окружающего мира.
Какой-то седобородый еврей убедительно доказывал одному из урок, что он-то решительно не при чём, он, просто, – часовых дел мастер, и он, просто, приехал из Америки в еврейское государство, в Биробиджан.
– А, из Америки, говоришь, приехал?
– Ну, да, из самой Америки, даже из Бостона. Я же в России родился, ещё в царской.
– Ну, и дурак.
– Почему же это, спрашивается, дурак? – обиделся часовых дел мастер.
– А это ты у своей мамы спроси, почему.
– Так я же в Биробиджан.
– Вот тебе тут и пропишут твой Биробиджан. А за что тебя сцапали?
– А я знаю, за что? Я на станции вышел за кипятком, а поезд взял и ушёл…
– Тут ещё один такой умный есть, тоже из Америки.
– И тоже в Биробиджан?
– Иди и спроси. Один дурак и другой дурак, вот, будет целых два дурака, всё-таки веселее. Вот там сидит, – урка показал в угол камеры.
Часовых дел мастер направился к своему товарищу по Америке и по несчастью. Стёпка, из совершенно голого любопытства, пошёл за ним.
На щёгольском чемоданчике, Стёпка таких в жизнь свою не видел, сидел рыжеватого вида мужчина, лет, этак, слегка за тридцать. Сложен он был коренасто и крепко, и в зубах у него торчала коротенькая трубка.
– Скажите, вы тоже из Америки? – обратился к нему часовых дел мастер.
– Тоже из Америки, – сказал рыжеватый мужчина.
– А ты почему по-русски, а не по-американски говоришь? – вмешался Стёпка.
Рыжеватый мужчина посмотрел на него снизу вверх.
– А я и по-американски тоже могу.
– Так чего же тебя черти сюда принесли?
– Был коммунистом.
– Почему был?
– Теперь начинаю переставать.
– Ну, скоро совсем перестанешь, – утешил его Стёпка. – Помрёшь – и перестанешь. Тут помереть – это раз плюнуть…
Часовых дел мастер просунулся между Стёпкой и рыжеватым мужчиной и что-то стал лопотать на неизвестном Стёпке языке. Насколько Стёпка мог понять из телодвижений часовых дел мастера, у того куда-то уехала целая семья. Сам он отстал от поезда, а семья уехала, вероятно, в Биробиджан. Часовых дел мастер скоро иссяк и, видимо, не получил от рыжеватого мужчины никакого утешения. Понурив голову, и бессильно разводя руками, он исчез в вавилонскую кучу людей, Стёпка присел на корточки перед рыжеватым мужчиной и спросил.
– А тебя как звать?
– Паркером.
– Чудное имя.
– Бывает…
– А ты по нашему говорить где научился?
– Мать русская…
Паркер смотрел на Стёпку с видом полнейшего равнодушия, и Стёпка начинал чувствовать нечто вроде антипатии. Вот, сидит буржуй – чемоданчик, костюмчик, трубка вот какая, и, видимо, ничего не боится. Вишь, задаётся…
На Стёпку нахлынуло непреодолимое желание прихвастнуть.
– А меня скоро выпустят, – сказал он Паркеру.
– И слава Богу, – равнодушно сказал Паркер.
– Шпиёнов пойдём ловить.
– Ну и лови.
– Тут такой шпиён, самый главный, Светлов, мильён рублей я за него получу.
Трубка в зубах Паркера не дрогнула ни на один миллиметр.
– Светлов, говоришь. Ну, если поймаешь, кланяйся.
– Почему кланяйся?
– Не хочешь – не кланяйся…
– А ты его знаешь?
– Меньше, чем тебя.
– Так почему-же кланяться?
– Нужно вежливым быть.
Стёпка, сидя на корточках, волчьими глазами всматривался в крепко сколоченное лицо американца: так вот они, какие бывают, из буржуйских стран, и один спинжак чего стоит, да и не найти у нас такого. В Стёпкиной душе продолжало нарастать нечто вроде раздражения.
– Так чего же ты сюда приехал?
– Социализм строить…
– Ну и еловая твоя голова!
– Какая уж есть.
– А ботинки такие сколько там у вас стоят?
Стёпка нагнулся и погладил ботинок рукой. Когда он поднял голову, то на какую то долю секунды он заметил, или ему показалось, что он заметил, пристальный, испытующий взгляд Паркера. Но этот взгляд, если он и был, мелькнул и исчез.
– Долларов десять, – сказал Паркер.
– А на рубли, это сколько будет?
– Не знаю, я не банкир. А, вот, ты, если тебя выпустят, скажи, чтобы мне передачу прислали.
– Кому сказать?
– Да кому-нибудь. Скажи, сидит тут бывший американский коммунист Вильям Паркер, может быть, иностранцу помогут…
Паркер снова посмотрел на Стёпку как-то по особому. Вынул из кармана кисет и протянул его Стёпке. Стёпка, порывшись по карманам, нашёл смятый клочок газетной бумаги, свернул цыгарку и с наслаждением затянулся. Трубка мира была выкурена в молчании, Стёпка не курил уже несколько дней и не хотел прерывать этого наслаждения никакими разговорами. Но в его голове складывалась мысль, что всё это как-то неспроста. Конечно, если бы он, Стёпка, и пошёл бы заявлять начальству об этом разговоре, то, собственно, и заявлять было бы нечего. А всё-таки неспроста. Стёпка собрался, было, задать ещё несколько косвенных вопросов, но в это время из дверей камеры раздался зычный голос:
– Эй, кто там Стёпка, катись сюда.
Стёпка вскочил, как подколотый.
– Ну, пока, – бросил он Паркеру.
Паркер махнул рукой. На этой руке Стёпка заметил голубую татуировку…
ДРАМА НА МОСТУ
По бесконечным коридорам тюрьмы Стёпку вывели на тюремный двор. От яркого солнечного света Стёпка зажмурился и только постепенно стал раскрывать глаза во всю их ширь. Когда этот процесс был закончен, Стёпка обнаружил, что на тюремном дворе стоит огромный шестиколёсный автомобиль, около автомобиля стоит какой-то офицер с тремя солдатами, и тут же семипудовой глыбой торчит звериного вида мужчина, вот тот самый, который в кабинете Бермана собирался бить Стёпку по морде. Стёпке показалось, что даже солнечный свет слегка померк.
Подтянутый, высокого роста офицер расписался в какой то книжке в принятии Стёпки на своё ответственное попечение. Звериного вида мужчина подошел к Стёпке и сказал:
– Давай сюда руку, правую…
Стёпка протянул правую руку. В руках звериного вида мужчины оказалась короткая, аршина полтора, стальная цепочка и на обоих концах цепочки – по стальному браслету. Один браслет защёлкнулся вокруг правого Стёпкиного запястья, другой – вокруг левого запястья звериного вида мужчины. Солнечный свет померк окончательно.
– Ну, с таким боровом никуда не уйдешь, – грустно констатировал Стёпка.
– Можно садиться, товарищ Кузнецов, – сказал боров.
– Давайте, – сказал офицер. Но перед тем, как садиться, повернулся к Стёпке:
– Так ты, золоторотец, имей в виду: если что – пулю в лоб, без никаких, понимаешь?
– Это, конечно, вовсе понятно, – покорно сказал Стёпка.
– Значит, поедем на авто, пока можно ехать, а там ты нас доведёшь до своего коня. Будешь брыкаться – штыком в спину, понял?
– И это тоже вовсе понятно.
– Ну, садись.
На переднем сиденье уселись шофёр с лейтенантом Кузнецовым. На среднем – боров со Стёпкой. На заднем – два солдата с короткими автоматическими винтовками, Стёпка уже видал такие. К винтовкам были примкнуты штыки – широкие, ножеобразные. “Если таким ткнуть, – подумал Стёпка, – то уж никуда не уйдёшь…”
Стёпкины надежды рассеялись почти окончательно: он один, стражи – пять человек, да ещё и этот боров на цепочке… Как собаку везут… Если бы ещё не боров и цепочка, мало ли куда можно было бы прыгануть на ходу. А с таким боровом куда прыгнешь?
Машина выехала из тюремного двора, и Стёпка с завистью смотрел на такую близкую и такую недостижимо далекую “вольную жизнь”, вот, ходят люди по плитуарам и никаких цепочек… Вот не повезло!
Машина выехала за город. Стёпка всё-таки ощущал некое удовольствие от стремительной езды – на автомобиле он ехал первый раз в своей жизни, от мягкого сиденья и от кое-каких, пока ещё очень смутных планов на ближайшее будущее. Езды до Троицкого, где Стёпка был арестован – дня два. Потом можно будет ещё дня два по тайге проплутать, сказать, что конь куда то забрел, мало ли что? Четыре дня. Ну, скажем, три дня. Эх, там видно будет!
Переночевали в подорожном отделении НКВД. Стёпку заперли в одиночную камеру, поставили даже часового, однако, накормили хорошо. Стёпка даже о водке заикнулся, но боров посмотрел так, что если бы Стёпке и дали водки, она у него застряла бы поперёк горла. Боров был огромным, тучным человеком с заплывшими жиром, свиными, беспощадными глазками: “Как есть палач”, – подумал Стёпка. Ехали молча. Стёпкины попытки балагурить были в корне пресечены теми же свиными глазками. С каждым часом дорога становилась хуже и мосты – ненадёжнее. Перед некоторыми из них лейтенант Кузнецов слезал с машины и производил тщательный осмотр мостовых конструкций. Вид у него был неутешительный и даже тревожный. Через мосты перебирались черепашьим шагом, а один раз лейтенант Кузнецов высадил из машины всех пассажиров, и только шофёр, открыв переднюю дверцу и приготовившись к прыжку, провёл автомобиль по прогибавшимся доскам хлипкого и прогнившего моста.
К позднему вечеру второго дня путешествия вдали показалось то, что ещё осталось от купола Троицкой церкви. До села было вёрст пять, но между путниками и селом был ещё один мост. По довольно крутому спуску, на всех тормозах, машина медленно сползала вниз. Когда она въехала на мост, лейтенант Кузнецов услыхал сзади себя неистовый Стёпкин вопль:
– Стой, говорю тебе, стой, еловая твоя голова, тут мы ни в жисть не проедем, уж этот-то мост я знаю!
Машина стала. По предыдущему своему опыту лейтенант Кузнецов уже научился кое-какой осторожности.
– А ты откуда его знаешь?
– Да я сколько разов под этим самым мостом ночевал…
– Так он ведь недавно ремонтирован…
– Ремонтирован! – Стёпка испустил длинное ругательство. – Ремонтирован! Да ремонт-то советский, одна труха!
– Ну ты, золоторотец, полегче на поворотах, я тебе покажу советский ремонт!
– Что ты мне покажешь? Мне моя голова дороже твоей еловой. Ремонтировали! Сверху подлатали, а сваи как были, так и остались – одна гниль. Иди сам посмотри, ногтём колупать можно!
Лейтенант Кузнецов выругался лаконически и крепко. Вид у него был совсем хмурый.
– Ты мне верь, – продолжал орать Стёпка, – что мне жизнь моя не дорога, что ли? Я тебе говорю, провалимся. Как Бог свят, провалимся. Это телеге тут ещё как-то проехать, да и то не с таким боровом, как твой. Этот мост одного твоего борова не выдержит. Иди сам посмотри.
Лейтенант Кузнецов выругался ещё раз.
– Вот, чёрт его дери, что же тут делать?
– А очень просто, нужно пару сосёнок срубить, да вот тама, у того конца подпереть так, чтобы сосёнки прямо под колёсами стояли бы, да поскорее, а то ночь на дворе… За такие ремонты нужно прямо к стенке ставить, досок новых наклали, а сваи ногтем можно колупать… Одна свая ещё ничего, а другая наскрозь грибом проросла…
Стёпка вошёл в ажиотаж, орал и размахивал свободной левой рукой. Даже и боров почувствовал серьёзность положения, тонуть кому охота? Где-то в глубине под мостом бурлила и прыгала горная речка, туда свалиться – и поминай, как звали…
Лейтенант принял стратегическое решение.
– Ну, так вот что. Ты, Сидоров, иди со мною. Вы, товарищ Мурзин, возьмите этого золоторотца, пусть он нам покажет, где какие сваи. Ты, – обратился он к другому красноармейцу, – иди с товарищем Мурзиным и смотри в оба, держи патрон в патроннике, чуть что – понимаешь?
– Так точно, товарищ лейтенант.
Машину с шофёром оставили на берегу. Вся остальная компания двинулась на мост: впереди – лейтенант с одним красноармейцем, посередине – Мурзин со Стёпкой на цепи, сзади – второй красноармеец с винтовкой на изготовку.
– Вот тута, – сказал Стёпка, – вот тут-то самое что ни на есть гнильё, полезай, посмотри сам.
Лейтенант Кузнецов нерешительным взглядом обвёл небо, горы, лес, мост, Стёпку и прочее.
– Сидоров, вот тебе фонарь, полезай со мной, посвети, я посмотрю. Только если ты, – лейтенант повернулся к Стёпке, – наврал, тут я уж тебе…
– Что ты мне? Ты мне провожатый, а не начальство. Хочешь, тони сам. Мне чего врать? Вот слезь, да посмотри, Стёпка тут всю тайгу наскрозь знает, где какой мост и где что…
Лейтенант, ругаясь вполголоса, в сопровождении Сидорова полез под мост. Сквозь щели настила стал пробиваться электрический свет карманного фонаря. Автомобильные фары освещали часть моста и Стёпку в том числе. Боров с тревожно-скучающим видом смотрел своими свиными глазками сквозь щели вниз. Красноармеец стоял рядом со Стёпкой, держа обеими руками свою винтовку. Это было в последний раз в его жизни.
Собрав весь запас своих волчьих сил, Стёпка ахнул красноармейца ногой в низ живота. Красноармеец сказал нечто вроде “ик”, сложился пополам и осел на пол, выпустив из рук винтовку. Свиные мозги борова ещё не успели ничего сообразить, как Стёпка схватил её и, налегая на винтовку всем своим телом, всадил штык где-то под тучную грудь борова. Боров взревел, как бы на бойне, пытаясь схватить Стёпку свободной рукой за волосы, но Стёпка ухитрился нащупать спуск и нажать на него. Грохнул выстрел, и боров свалился, увлекая за собой и Стёпку. Катаясь с боровом по настилу моста, Стёпка почти инстинктивно просунул свободную руку под погонный ремень винтовки: винтовка пригодится всегда. Красноармеец, несмотря на страшную боль внизу живота, вцепился в Стёпкину ногу, он понимал, чем грозит для него всё это происшествие Стёпка упёрся спиной во все семь пудов борова, а обеими ногами – в красноармейца и спихнул его с моста. Судорожно сжимая в руке стащенный со Стёпкиной ноги сапог, красноармеец с воплем полетел вниз. Из-под моста раздался крик лейтенанта. Стёпка, перекатываясь вместе с тушей борова, докатился до края моста, протиснул под перила борова и с замиранием сердца бросился вниз, рассчитывая, однако, так, чтобы боров падал вперёд, в качестве, так сказать, подстилки.
Путь с моста в воду казался бесконечно длинным. В конце этого пути оказался всё-таки боров: его тело хлопнулось то ли о воду, то ли о камень. “Хорошо ещё, что такой мягкий”, – успел подумать Стёпка, и течение подхватило, закружило и понесло и живого, и мертвого, скованных одной и той же цепью.
Стёпка стукался о камни, но всё-таки старался маневрировать так, чтобы главным ответчиком была бы туша борова. Это, в общем, удавалось. Лейтенант Кузнецов услышал сверху крики и выстрел, почти мимо него мелькнул красноармеец с сапогом в руке, потом свалились ещё два тела. В узком луче карманного фонаря лейтенант увидел перемежающиеся тела борова и Стёпки, выхватил винтовку из рук Сидорова, но стрелять не было никакой возможности: можно было попасть в Стёпку, но можно было попасть и в борова. Одна секунда нерешительности изменила всю жизнь лейтенанта Кузнецова: боров и Стёпка исчезли за поворотом речки. Лейтенант бросился за ними, но берега речки были обрывисты и каменисты, лейтенант провалился по пояс в воду, течение чуть не сбило его с ног, фары автомобиля освещали только один участок речки, погружая всё остальное в ещё более густую тьму. У лейтенанта возникло желание пустить себе пулю в лоб.
Стёпка, то плывя, то барахтаясь, то ползя, выполз, наконец, на что-то вроде берега. Теперь Стёпка был почти на свободе. Оставалась только семипудовая туша борова, прикованная цепью к Стёпкиной руке. Стёпка действовал быстро и рационально: отомкнул штык от винтовки, положил руку борова на камень и двумя-тремя ударами отрубил её у запястья.
Правда, чекистская цепь ещё болталась на его правой руке, но Стёпка разделался с Берманом, Стёпка разделался с лейтенантом, Стёпка разделался с боровом, а уж с цепью разделаться будет не так хитро. Главное, Стёпка был на свободе и у Стёпки была винтовка. А с винтовкой всё остальное – наживное дело.
Стёпка обмотал цепь вокруг руки, чтобы не болталась, и полез вверх по берегу. По мере того, как он лез, новые планы начали возникать в его бродячей голове. Машина всё ещё стояла перед мостом, всё ещё освещая его своими фарами. Стёпка вспомнил, что в машине были всякие хорошие вещи, например, чемодан со съестным, какой-то бидон, может быть, со спиртом, потом патронов у Стёпки было мало. Выбравшись на дорогу, он неслышными таёжными шагами подошёл шагов на десять к машине и свою вторую пулю выпустил в затылок шофёра. Машина, освобожденная от ножного тормоза, стала медленно сползать вниз. Стёпка прыгнул в неё, захватил чемодан, бидон, патроны, спрыгнул на землю, упёрся плечом в зад вездехода: эй, ухнем! И огромная машина медленно и молча спустилась вниз, проломала перила моста и ухнула в воду, на камни. Фары сверкнули в последний раз и погасли. Лейтенант Кузнецов почувствовал, что его карьере пришёл конец. В лучшем случае, карьере.
ОХОТНИЧИЙ РАЙ
“Динамо” – спортивное общество сотрудников и войск ВЧК-ОГПУ-НКВД-МВД, учреждения со столь же многообразными названиями, как и функциями, проявляло трогательную заботливость о здоровье сначала чекистов, потом гепеушников, потом энкаведистов и прочих таких людей, которые, впрочем, среди своих предпочитали называть себя по старинке – чекистами. Заботливость эта имела свои основания: очень немногие имели силы долгое время выдерживать режим ночной работы, допросов, пыток, расстрелов и прочего. Да и те, у кого оказывался достаточный запас моральной непроницаемости, никак не были гарантированы от всякого рода служебных и партийных “оргвыводов”. Такого рода оргвыводы кончались то-ли концентрационным лагерем, то-ли подвалом. Словом, положение было не очень устойчивым. Но пока чекист стоял на посту, о нём заботились.
Одним из результатов этой заботы был охотничий заповедник “Динамо”, расположенный верстах в ста от Неёлова – Лесная Падь. Когда-то, довольно давно, в этом районе вспыхнуло крестьянское восстание, и когда оно было “потушено”, то ни от района, ни от крестьян не осталось ничего. Деревни были сожжены, мёртвые были кое-как похоронены, а живые отправлены куда-то на Крайний Север. Огромная площадь, тысяч в пять-семь квадратных километров, вернулась в своё первобытное состояние, в каком она была до Ермака Тимофеевича. И тогда кому-то пришла в голову идея объявить этот район охотничьим угодьем “Динамо”.
На берегу путаной таёжной речки возникло нечто вроде охотничьего замка: просторный дом из аршинных брёвен, конюшни, пристройки, и даже домик егеря Степаныча, о котором речь будет идти дальше. Для охотника здесь был истинный рай. Тут были и тайга, и болота, и озёра, и отроги Алтайских нагорий, и рябчики, и утки, и тетерева, и козлы, и медведи – всё, чего только может пожелать охотничья душа, пресыщенная охотой за людьми. Простым смертным всякий доступ в этот рай был наглухо закрыт. Но простые смертные знали, что они смертны, и не имели никакого желания проверять это знание на практике. Поэтому Лесную Падь люди обходили так же старательно, как и монументальный дом № 13 на улице Карла Маркса.
Впрочем, не очень часто посещали его и чины МВД.
