Переодетые в чужие тела

      -- Что ты хочешь сказать, Виктория? Я, то есть мое старое тело профессора, в котором теперь заключен подлинный Миша, находится в доме для душевно больных и никогда оттуда не выйдет, это факт.
      Сегодня я, неоспоримо, являюсь Мишей, а Юленька, она тем более в полной безопасности и я снова с ней. Все состоялось, как и должно было быть. Тебе..., согласен -- надо побаиваться их, но..., мне кажется, ты можешь, наверное это даже будет лучше, -- куда-нибудь уехать, затеряться, даже за границу, с финансами я помогу.
      -- Нет. Ты, уважаемый профессор... -- взвол-нованно заговорила Юсман.
      -- Миша, -- вмешался молодой человек.
      -- Да, да, Миша... -- приняла поправку Юсман, не придавая этому значения, -- Так вот, -- продолжала говорить она, -- ты и в самом деле наивно доверился Ворбию?
      -- А почему бы и нет?! -- довольный собой, возмутился молодой человек, -- то, что он обещал -- выполнил, и результат налицо! А то, что ты хочешь сейчас сообщить мне, скорее всего, вряд ли будет иметь реальное лицо.
      -- Ты хочешь сказать, что я намеренно тебе буду лгать?! -- в свою очередь возмутилась Юсман.
      -- Я так не сказал, но..., сама понимаешь, я вынужден относиться к твоим словам с осторо-жностью, -- мягко, будто успокаивая младшего, сказал Миша.
      -- Хорошо! Я буду действовать сама, за свою шкуру, как ты наверное думаешь обо мне, а ты... -- Юсман посмотрела на молодого человека с пренебрежением, -- можешь убираться в свой временный, подлый рай! -отрезала она.
      -- Зачем ты меня осуждаешь? -- попытался спросить Миша.
      -- Все. Я окончательно не желаю иметь дело с самодовольным слепцом и даже..., видимо, трусом! Убирайся и погибай, жаль только Юлю, твою дочь -наивную, несчастную девушку, жаль, что и ее как и себя ты погубишь своим недоверием ко мне и доверием к этой скотине, Ворбию, к этому оборотню! -Юсман негодовала, но уже успокаивалась, как человек, понимающий, что ничего изменить нельзя и надеяться, кроме как на себя, не на кого и не на что.
      -- Извини, если я тебя обидел.
      -- Не надо извинений. Иди.
      -- Я никуда не пойду.
      -- Что еще за очередное хамство?
      -- Ты должна мне рассказать все, что знаешь, я постараюсь поверить тебе.
      -- Боже мой! -- театрально воскликнула Юсман, -- он постарается поверить мне!
      -- Перестань, Виктория, -- мягко попросил Миша, -- рассказывай, -- в искренне заинтересованном тоне сказал он, отчего Юсман посмотрела на него внимательно.
      На этот раз, его лицо убедительно выражало непредвзятость и этим расположило Викторию Леонидовну вернуться к прерванному разговору.
      -- Хорошо, -- тихо сказала она, -- слушай меня внимательно. Ворбий задумал и уже при-ступил к выполнению задуманного, не знаю, но не исключено, что по каким-то причинам желая спасти свою задницу, если не так, то, все-равно, в любом случае, ему необходимо жить дальше, он хочет продолжать, разворачивать свои, теперь уже без сомнения -- зловещие планы, и у меня имеются подлинные доказательства моим словам.
      -- Извини, -- вмешался Миша, -- ты сказала доказательства. Ты можешь их предъявить?
      -- Да.
      -- Они при тебе?
      -- При мне. Куда еще больше! -- негодующе воскликнула Юсман и тут же, закативши рукав своей кофточки, протянула к молодому человеку свою оголенную руку и указала нервным кивком головы на место чуть пониже внутреннего изгиба локтя, -- убедился? -- спросила она.
      -- В чем? -- заинтересованно разглядывая руку, сказал Миша, -- я вижу здесь... какой-то бугорок под кожей.
      -- Пощупай его, только осторожно, он может сработать.
      -- Да. Там что-то есть, и оно довольно твердое на ощупь, -- подытожил Миша.
      -- Это -- ампула смерти. Ее внедрил в мое тело Ворбий, когда не без его же участия я ненадолго впала в бессознательное состояние. Она в любой момент, по желанию ее внедрителя, хозяина, может произвести свое безвозвратное действие -- умертвить, при этом, так как она изготовлена каким-то образом из биологического материала, эта ампула очень быстро способна рассосаться и никаких следов убийства не одна комиссия обнаружить будет не в состоянии...
      Вспомни, Василий Федорович, извини, Ми-ша..., вспомни, когда ты был еще в своем теле: не было ли у тебя подобного, такой же, где-нибудь на теле припухлости, она должна была быть и ты не мог не обратить на нее внимания?
      -- Постой, постой.... Сейчас, я, кажется, припоминаю... Как-то я, по непонятным причинам, потерял сознание в кабинете у Ворбия, потом..., когда я пришел в себя, то обнаружил у мочки правого уха, вот здесь где-то, -- Миша нащупал пальцами у себя это место, -- припухлость, про-исхождение которой я объяснил тогда себе как удар при падении во время потери сознания.
      -- Она была болезненной? -- поинтересовалась Юсман.
      -- Да, по крайней мере в начале -- я помню.
      -- А потом, перед пересадкой тебя в это тело, припухлость оставалась?
      -- Я точно не помню сейчас. Во всяком случае, припухлость перестала меня беспокоить, я... Постой... Припоминается... Да нет же, точно! Припухлость была до самого конца: я запомнил это лишь потому, что, когда меня уложили на кушетку возле усыпленного Миши, я стал, нерв-ничал видимо, ощупывать свое лицо.
      -- Мои доказательства убедили тебя? -- по-интересовалась Юсман.
      -- Если учесть, что ты ничего не могла знать о моей припухлости, но сообщила мне о таковой и даже показала свою, такую же, плюс, обстоятельства появления наших припухлостей практически одинаковы, во всяком случае имеют од-ну и ту же, существенную деталь: потеря сознания в присутствии Ворбия, то, можно сказать о том, что ты говоришь правду, -- сказал молодой человек и призадумался. -- Но, -- оживляясь, снова возобновил он разговор, -- тогда почему ты говоришь, что это ампула смерти?
      -- Ампула может сработать в любой момент по желанию ее хозяина, Ворбия, -- сказала Юсман, -- твое тело, в котором сейчас заключен в психушке подлинный Миша, скоро умертвят.
      -- Ты знаешь, Виктория, хоть это и бесчеловечно, жестоко с моей стороны..., но для меня это будет выгодно. Постой... Значит...
      -- Ты правильно догадался и решил эту про-стейшую задачку: они умертвят и меня, -- проговорила опечалено Юсман.
      -- Послушай, но этого же...нельзя допустить! -- возмутился молодой человек.
      -- Ты еще не все знаешь, Миша. Это еще не все.
      -- А что еще? -- насторожился молодой человек.
      -- Ты не думал над тем, почему ты сейчас без этой ампулы?
      -- О чем ты, Виктория? Я тебя перестаю по-нимать.
      -- Сейчас поймешь, и хорошо поймешь, -- раздражительно заговорила Юсман, -- Ворбий готовится занять твое место.
      Наступила пауза.
      -- Как? Ворбий станет жить с Юленькой? Бред! -- встревоженно вскричал Миша. -- Сейчас же перестань надо мной издеваться! -- гневно потребовал молодой человек и он озлобленно вскочил со стула и быстрыми шагами подошел к окну, потом резко отвернулся от окна и посмо-трел на Юсман глазами, полными молящей просьбы, глазами, которые будто пытались внушать Виктории Леонидовне: "Забери, забери свои слова обратно".
      -- Не кипятись. Я же относительно спокойна, хотя моя угроза гораздо ближе. Я все это тебе сейчас говорю, потому что мне нечего терять, говорю, поддерживая надежду: совместно, может нам и удастся вырваться.
      -- Так значит, Ворбий, -- сдерживая нарастающий очередной взрыв гнева в себе, заговорил Миша, возвращаясь к столу и усаживаясь на свое прежнее место, на стул, -- Ворбий, -- повторился он, -- останется с Юлей?
      -- Нет.
      -- Ну, ты же только что мне это сказала! -- произнес настороженно Миша. Ему ожидалось, что вдруг все-таки все не так.
      -- С Юленькой останешься ты.
      -- Нет, Виктория, но ты непременно издеваешься надо мной, -- с некоторым облегчением сказал молодой человек.
      -- Да. С Юленькой останешься ты, а Ворбий останется со своей женой, ложной Верой -- это ее не настоящее имя, на самом деле ее зовут Карвелла.
      -- Вера -- жена Ворбия? -- удивился Миша.
      -- А что тебя здесь так удивляет! -- восклик-нула Юсман, -- я же тебе уже сказала: никакая она не Вера, а Карвелла. Вера -- псевдоним, ли-па. Это не так существенно, оставим пока. Ты, наверное, хочешь знать, Миша, каким образом, и почему я так говорю: ты остаешься с Юлей, а Ворбий с Карвеллой, если Ворбий будет на твоем... -- недоговорила Юсман.
      -- Постой! -- остановил ее молодой человек, взволнованно вскрикнувши, -- Ворбий занимает... мое место..., а... Карвелла... Так? -- переспросил Миша.
      -- Да, -- подтвердила Юсман, -- Карвелла...
      -- А Карвелла, -- продолжил молодой человек, -- Займет...
      -- Юлино тело, -- в свою очередь, не давши договорить молодому человеку, будто подсказала Юсман.
      -- Ты знаешь, Виктория, это очень похоже на правду, хотя..., я очень бы не хотел, чтобы это было и случилось именно так.
      -- Сейчас не ныть нужно, а в срочном порядке действовать, Миша, -- я устала тебя так называть, я буду говорить нормально.
      -- Хорошо, -- чувствуя себя опустошенно, согласился молодой человек, -только смотри, -- будто спохватился он, -- не ляпни при Юленьке или еще при ком-нибудь! -- предупредил он.
      -- Не волнуйся, Василий Федорович, к двойственности мне не привыкать.
      -- Ты говоришь -- "действовать", но как? У тебя есть какие-то соображения, план? -- печально спросил молодой человек.
      -- Пока нет.
      -- Ну, вот видишь, -- опечалившись еще больше, сказал профессор, словно укорил.
      -- Это вовсе не должно означать, что мы будем сидеть сложа руки. Я кое-что знаю о фирме, некоторые нюансы, и потом, я практически без особого труда вхожа в кабинет Ворбия, естественно в его присутствии, но все же. Да, я тебе забыла сказать, что Ворбий это все мне рассказал сам и заставил, как он думает, стать его сообщником за мое право жить, пока существует его соизволение.
      -- Мерзавец! -- печально огрызнулся молодой человек. -- И что ты должна делать по его плану? Каким действующим лицом он тебя на-значил?
      -- Я должна быть всегда по возможности рядом с тобой и Юлей, доносить о передвижениях ваших, так сказать, мыслей, чувств и тел, и прочее, что прикажут.
      -- Как это гадко и абсолютно без правил, -- подытожил профессор.
      -- Согласна. Ну, да так можно говорить нам долго и безрезультатно. Короче, я предлагаю следующее: так как на сегодня мы не готовы с тобой принять конкретное решение и приступить к его выполнению, то мы должны встретиться, скажем дня через два три, я тебе позвоню, я подумаю за это время и ты подумаешь тоже и тогда что-то решим. Нам не помешал бы для результативности еще бы один человек, это было бы здорово. Конечно же, неплохо было бы, если бы... -- посвятить во все это... Юлю.
      -- Это исключено! -- во мгновение взволновавшись, вскрикнул молодой человек. -- Мы сами все решим.
      -- Жаль. Но пусть будет, как ты хочешь.
      Ворбий и Гермич
      Ворбий находился в контактной комнате интегральной фирмы. Он манипулировал у главного генератора, пощелкивая клавишами его спецпульта, готовясь к очередному контакту с Гермичем, и по лицу Георгио Фатовича никак нельзя было бы сказать, что этот человек чего-то боится или хоть каким-то образом напуган, обременен ожиданием неведомого, остерегается возможного случая -- непоправимого. Нет. Его лицо ясно и четко выражало сейчас непоколебимую уверенность, привычное спокойствие и даже, в некоторой степени, приподнятость настроения.
      Произведя подготовительные операции, которые занимали всегда не более, чем минут десять-пятнадцать, Ворбий, все так же, улегся в известное контактное кресло главного генератора и вскоре вышел на контакт с Гермичем.
      -- Адрес оказался неточным, -- сказал ему Гермич.
      -- Да. Я уже знаю об этом, так сказать, из первых уст, Алекс прилично напуган, и он теперь будет осторожнее.
      -- Ты принес уточнение координат?
      -- Нет. Да они и не нужны нам.
      -- Но зачем же тогда я делал это? -- удивился Гермич.
      -- Достаточно, что ты напугал его, ты бы видел, какой он был сегодня почти послушный барашек, -- самодовольно сказал Ворбий.
      -- Хорошо. Что будем делать дальше? Я начинаю всерьез уставать здесь, Ворбий.
      -- Именно для "дальше" я сюда и пришел, Гермич. Слушай меня внимательно. Итак... Все остается в силе относительно того, что я тебе уже гарантировал в прошлое мое посещение те-бя: ты обязательно займешь одежду Алекса, а он окажется здесь, вместо тебя и будет пахать как папа Карло на нас!
      -- О-о! Его так! -- воскликнул восторженно Гермич.
      -- Не перебивай меня, -- строго предупредил Гермича Ворбий.
      -- Молчу я. Говори, Ворбий, -- заискивающе извинился Гермич.
      -- Так вот. Ты займешь одежду Маприя, но это все необходимо тщательно подготовить и основательно обыграть, театрализировать. Как ты понимаешь, Алекс не из тех профанов, которые могут сунуться в мышеловку прежде, чем не подставит кому-нибудь подножку, чтобы в мышеловку угодил кто-нибудь другой на его глазах и если обстоятельства будут позволять, брошенный в мышеловку, парализует ее действие или это окажется не мышеловка, только тогда Алекс сунется в нее сам, и вот здесь нам надо будет быть начеку -- мышеловка должна оказаться таковой и сработать, обязательно сработать! Это, голубчик мой, наш литературно-поэтический сценарий. Теперь объясняю в первых подробностях.
      Как только я сочту нужным, срочно необходимым, а значит возможным по укладке обстоятельств безошибочно, действительно располагающих, выказывающих себя к успеху нашего дела, я выхожу сюда на очередной контакт и делаю посыл Алексу на его энергопейджер, что якобы, я стал пленником Гермича, срочно требуется твое, Алекс, участие и неотлагательная помощь.
      Маприй, естественно, придя сюда, в контактную комнату -- не поверит, даже энергопейджеру. Он обязательно прозондирует пространство с помощью главного генератора, потому что его, я не думаю, чтобы убедило присутствие моего оставленного тела в кресле генератора. И когда Алекс убедится в том, что в пространстве и в самом деле находятся двое, тогда, он к нам не пойдет -- это без сомнения, но войдет информативное общение -- обязательно.
      Потом я вернусь обратно в свою одежду, но для Маприя, здесь, признаться, я расчитываю на свое знание профессиональное психологии и на свои некоторые актерские данные, слава Богу, что голос менять не надо, а только манеру поведения и логику изложения мыслей, так вот, здесь-то, для Маприя в мою одежду должен вернуться Гермич, то есть ты.
      Конечно же, на самом деле возвращусь я, но Алекс не должен об этом догадаться! Видимо, он попытается, ложного, тебя как -то пристроить и лишь только через некоторое время, когда дела фирмы потребуют от него очередного контакта, он пойдет на него сам. Естественно, он не пошлет Гермича, который в этом пока ничего не будет соображать и потребуется время на его подготовку, да еще и не будет достаточного доверия, скорее страх к Гермичу. А больше посылать будет некого. Маприй, обязательно сам, как это ему не противно, но выйдет на контакт, с ложным, со мной, потому что на самом деле ты его встретишь здесь, и вот тогда-то все и решится! Ты займешь одежду Алекса, я тебе помогу в этом, и будешь преспокойненько жить-поживать, как президент нашей фирмы, но тебе не надо будет что-то делать: живи как знаешь, имей что хочешь -- работать буду я.
      Алекс -- трус, и потом, я его прилично напугал новым прибором и прочим -- он исправно будет выполнять свои обязанности здесь, вместо тебя. Таковы первичные детали нашего с тобой проекта, мой друг, Гермич. Тебе они нравятся?
      -- Еще бы! Ты, Ворбий, пройдоха -- хоть куда.
      -- Да, уж наверное, не пройдошливее тебя, Гермич: избежать смертной казни, да еще иметь такую, сверкающую основательным блаженством богатства, реальную и самую близкую, приближающуюся перспективу. Это -- не каждому дано!
      Потом Ворбий выполнил еще ряд энергома-нипуляций, необходимых для нужд существования интегральной фирмы, и вскоре оставил Гермича и, удаляясь из контактной комнаты, подумал: " Гермич -- просто болван! Болванка, легко поддающаяся моей обработке".
      У Георгио Фатовича было самодовольно-прекрасное настроение и оттого, он то и дело, как бы сам для себя, оскаливал страшные улыбки, что смогли бы насторожить любого, кто бы увидеть их смог, потому что выглядели они так, будто Ворбий носил теперь на своих плечах невидимого всадника, который поминутно, глубоко всаживал, больно, в своего носильщика -- крючковатые шпоры, но они вызывали вожделенный, рабский восторг у принимающего их удары.
      Тень, отбрасывает тень
      -- Внимание!.. Включаю прием, отвечай!
      -- Я здесь.
      -- Хорошо. Вы встречались?
      -- Да.
      -- Понял тебя. Каков результат?
      -- Против тебя.
      -- Против -- заметно или открыто?
      -- Открыто.
      -- Значит открыто -- против меня.
      -- Да.
      -- А ты?
      -- А я -- в друзьях и помощниках на той стороне!
      -- Ошибаешься.
      -- Почему?
      -- Мы тоже встречались.
      -- И что?
      -- Результат -- против тебя.
      -- Заметно?
      -- Открыто.
      -- Вот, сука!
      -- Эмоции!
      -- Извини.
      -- Ладно. Слушай меня.
      -- Слушаю.
      -- Приказываю пока ждать.
      -- А скоро?
      -- Думаю, да. Оповещу.
      -- Сигнал?
      -- Лимоны любишь?
      -- Обожаю!
      -- Сигнал: дважды вкус лимона.
      -- Понятно.
      -- Повтори.
      -- "Дважды вкус лимона".
      -- Правильно. Жди.
      -- Буду начеку.
      -- Надеюсь. Вокруг спокойно?
      -- Сейчас уже начнет!
      -- Тогда все. Конец приема.
      Последний обрывок судьбы
      Юля продолжала читать отцовский дневник. Многое уже сегодня знала девушка о папе. Ее настроение выровнялось и к изучению этих, рукописных откровений, она сейчас относилась все больше как ученик, впивающийся глазами и сознанием, забывающий обо всем на свете вокруг, в дорогой и любимый для него учебник, в котором изложен жизненно необходимый для него предмет.
      А то, что у Юлии возникало раньше, когда она получила случайную возможность приступить к чтению первых страниц дневника: рыдающие истерики чувств наплывами, истаскивающие до бессилия тело и душу, часто приводящие к тупиковому оцепенению разум -- этого теперь уже не было.
      Дневник, с каждой страницей утрачивал, как замечала Юля, последовательность, местами записи встречались все чаще, даже где-то наспех изложенными, косноязычили.
      * * *
      "Порою, и это все чаще, мне кажется, что Юленька догадывается о моих внутренних переживаниях. Но я говорю себе -- нет! Этого не может, не должно случиться, потому как, тогда... неведомо что произойдет. Если такое случится, не дай-то Бог, то, я не знаю, во что все это, мое внутреннее выльется и какие примет формы наружи, в реальности -- я не знаю, трудно даже предположить.
      Лучше не думать об этом. Прочь скользкие мысли! Я все правильно делаю.
      * * *
      Я переспал с Юсман. Она узнала от меня о некоторых моих внутренних переживаниях и мучениях по поводу моей дочери.
      Юсман -- сумасшедшая, хотя и кандидат психологических наук! Она мне дала какой-то идиотский номер телефона, какой-то, не менее идиотской, сумасшедшей фирмы. Проституцкий бред! Фантастический абсурд!..
      Но я все-таки попробую туда позвонить, поскольку терять мне нечего.
      * * *
      Я посетил эту фирму. Ну, и что?! Не исключено, что Юсман в ту ночь просто наврала или бредила.
      Представитель фирмы все отрицает, но..., ка-жется..., не исключена зацепка, может что-то и прояснится.
      * * *
      Миша. Интересный молодой человек. Ка-жется, это лучшая кандидатура, да что-там, скорее бывает лучше, но она единственная -- у меня совершенно нет выбора, а в особенности, как я уже начинаю догадываться, мало времени. Надо спешить и все обставить как подобается.
      А если..., а вдруг, ничего не получится и я потеряю Юленьку?!
      Нет. Все будет хорошо, говорю я себе и буду говорить только так и не иначе.
      Главная моя задача теперь заключена в том, чтобы они понравились друг-другу. И в самом деле о существовании такой проблемы я еще не думал всерьез, а надо было бы!
      * * *
      Откуда у меня дома появился этот журнал со статьей об этой фирме?! Словно кто-то нарочно подбросил его. Кто? И зачем?
      Слава Богу, мне думается, что я выкрутился и Юленька ничего не успела понять или заподозрить.
      Кажется, Мише Юленька в пору, по крайней мере симпатизирует -- это пол-дела.
      Юленька не против этого молодого человека.
      Господи, только бы мне все это выдержать!
      * * *
      Сегодня решающий день. Сейчас я обязательно дозвонюсь Мише и мы встретимся. Там все готово, там -- ждут, я не должен их подвести, и Миша не должен подвести меня.
      Юленька Мише нравится -- этого достаточно, остальное неважно, потому что самое главное, что я люблю Юленьку, а значит и Миша скоро будет любить мою дочь, сегодня же так случится, произойдет!
      И все-таки немного, но жаль этого молодого человека мне. Впрочем, нельзя расслабляться. Передумать -- это конец!
      Юленьке Миша подходит, о Господи! Трудно такое осознавать и вытерпеть. А вдруг как она в него влюблена?
      Боже мой! Что я думаю?! Будто забываюсь на время, что именно так и надо, чтобы она была влюблена в этого молодого человека.
      Это мне мешает, старая привычка моего одинокого, скрытого влечения к дочери.
      Сегодня все меняется, все по-другому. Надо победить себя изнутри.
      Зачем я пытаюсь представить себе то, как я играю короля в костюме нищего -- для этого необходимо иметь божественно-гениальный та-лант, которого у меня нет. Ведь сыграть короля в костюме короля может и последний дурак! Так, что же я боюсь тогда? Я не дурак и одевши кос-тюм короля, без особого труда буду производить должное, соответствующее впечатление.Все будет в порядке. Все будет так как надо.
      Юля и я, Миша -- будем всегда вместе. Это прекрасное время приближается.
      Однако, пора звонить.
      Все."
      Юля сидела на кожаном диване в кабинете отца в коротеньком домашнем халате. По прочтении этих срок, она опустила дневник отца себе на обнаженные колени и пристально задумалась.
      Девушку мучила ускользающая от нее загадка: что стоит за этими, последними строками дневника?
      Странная метафора, в которой сказано отцом о, наверняка, что-то другое выражающих, одеждах нищего и короля, -- обеспокоила сердце дочери, и сейчас, эта метафора, исподволь обнажала мутное, еще не разглядеть, (но что-то, вот оно, есть), необъяснимое предчувствие того, что, несомненно, рядом лежащее, даже обязательно знакомое, но еще не уличенное в чем-то, в каких-то действиях, совершенных или совершаемых поступках.
      "А может и так, на это тоже похоже: папа и в самом деле в последних своих записях все больше выражается как человек, который не в себе. Господи!" -- думалось Юле.
      И все-таки, изложенное на бумаге, не похоже на переломанно-перемешанные мысли человека, теряющего, или потерявшего контроль собственного разума над собой -- ... не похоже..." -- по-дытожила, рассуждая про себя Юля, -"Тогда... Все должно, обязательно должно объясниться!.. Но как?..
      Нет! Так больше продолжаться не может! Мне срочно необходимо увидеться с папой. Да что это такое, наконец!
      Какое они имеют право не допускать к нему меня?!" -- разгоряченно возмутилась девушка, произнеся последнюю фразу вслух, -- "Сегодня же я потребую свидания с ним и оно состоится! Или я разгромлю их лечебницу! -агрессивно вскочивши с дивана, громко выкрикнула Юля в сторону, по направлению воображаемого присутствия недоброжелателей, удерживающих ее отца, и пригрозила им кулаком, -- "Я разгром-лю вашу лечебницу! Вы слышите?!" -- прокричала она.
      В отчаянии, девушка стала обозленно, истерично избивать кулаками лежащую на диване пуховую подушку.
      Вскоре она почувствовала усталость во всем теле. Тогда медленно она прилегла на диван и обессиленно закрыла глаза.
      Не через долго Юля уснула.
      Внеплановое решение
      -- Новоявленный, глубокий вечер, -- тихо проговорила Юля, всматриваясь в настороженные тени, которые словно подползали под каждое фруктовое дерево дворика дачи. -- Интересно, -- задумчиво сказала она.
      -- Что? -- послышался негромко вопрос молодого человека. Миша устало лежал поодаль от окна на растормошенной кровати.
      -- Тени своим рождением обязаны сегодня-шнему безоблачному небу и полнолунию, Луне, но они будто прячутся, в самом деле, прячутся от своего родителя. Интересно, не правда ли?
      -- Да, Юленька. Так всегда. Мы стараемся уйти от того, кому или чему принадлежим собою. И это справедливо -- размножение. Вечный процесс. Суть любого движения и существования.
      -- А почему так? Почему не объединение? -- предложила уточнить, продолжая неподвижно стоять у окна, Юля.
      -- Тем и един Господь, что все размножается.
      -- Миша, -- позвала Юля.
      -- Да, -- отозвался молодой человек.
      -- Если бы я сейчас могла обернуться назад и увидеть папу. Ты... совсем сказал как он. Не обижайся. Может, тебе покажется это глупым или ненормальным, пусть даже так, но я, сейчас бы хотела оказаться с ним, здесь, с моим отцом как с тобой. И я отдалась бы ему всей душой бы и... телом... Извини... Миша... Порыв... Видимо, я слишком потрясена случившимся, -жалобно сказала Юля и тут же отвернулась от окна и присмотрелась к молодому человеку.
      -- Иди ко мне, Юленька, маленькая моя, -- позвал ее Миша.
      Юля подошла к молодому человеку в это время привставшему на кровати на локтях, халат соскользнул с ее плеч и обнажилось гибкое женское тело -- Юля села так близко к Мише, что их лица, дыхания оказались друг против друга.
      -- Обними меня, папа, поцелуй. -- мягко по-просила она.
      -- Не казни меня, Юленька, -- заговорил молодой человек, исцеловывая ее лицо, губы, глаза, -- Любимая, нежная, -- заботливо нашептывал он.
      -- Я твоя, ты хотел, я твоя, -- будто бредила Юля... -- Достаточно! -неожиданно вскричала она и вскочила с кровати, вырвавшись из Мишиных объятий. -- Завтра же я иду к отцу! -- решительно сказала Юля и уселась в кресло-качалку в дальнем углу комнаты, и теперь молодой человек мог видеть только ее раскачивающийся, белеющий наготой и окутанный полумраком, силуэт.
      -- Ты... действительно любишь меня? -- через паузу, вкрадчиво спросил, будто позвал Юлю Миша.
      -- Я должна видеть папу, -- холодно и спокойно сказала в ответ она.
      -- Ты не ответила на вопрос, Юленька.
      -- Я люблю своего отца... в тебе.
      -- Как это? -- отчетливо насторожился молодой человек.
      -- Ты меня..., я не смогу объяснить..., не поймешь правильно, как я того бы хотела, Миша.
      -- Хорошо, -- успокаиваясь в голосе, сказал молодой человек и присел на кровати. -- Пусть оно так, -- подытожил он свое невмешательство. -- И что ты намерена предпринять?
      -- Я хочу видеть отца и все! -- воскликнула не громко Юля. -- Завтра же я еду к нему. Ты должен мне сказать, где находится это заведение или же..., я сама разыщу его, чего бы мне это не стоило.
      Между ними, будто проснулась, ничего не соображая толком -- не зная, чью принять сторону и чей выражать интерес, озадаченная теперь пауза.
      Юля ждала определенного ответа, от кото-рого, как сейчас понимал Миша, определялись их дальнейшие отношения. Юля это понимала тоже.
      -- Что ж... -- заговорил молодой человек, чувствуя, как продолжает незримо присутствовать, словно прислушиваться, проснувшаяся пауза к интонациям его зазвучавшего голоса. -- Если ты не станешь возражать, Юленька..., я сопровожу тебя завтра к твоему отцу.
      -- Да. Я хочу этого, -- тут же согласилась она.
      -- Но я не могу поручиться за то, что нас пустят к нему, -- словно предлагая отказаться от подобной затеи, с интонацией надежды на это, сказал Миша.
      -- Пусть... они только попробуют не пустить. -- Злым шепотом проговорила Юля, не обращая внимания на чувственный намек молодого человека. -- Я взорву это заведение, уничтожу.
      И снова пауза, которая теперь, словно заметалась между молодыми людьми, от одного к другому: одного пытаясь успокаивать -- другого подталкивая, убеждая говорить, а не молчать.
      "Столько вымученных ожиданием лет, чтобы, в конечном итоге, прийти к тому, что любимая, наконец-таки, -- станет понимать меня, согласна принять меня, но... прежнего, которого теперь нет и не может быть". -- Думалось Василию Федоровичу. -- "Зловещая несправедливость!.. И ничего ведь, действительно, не исправишь теперь, ничего... Она опять будет рядом, к этому стремился, будет любить...но, не меня, и все же, меня! И от этого... еще больнее. Еще бессердечнее уклад и милость судьбы, уходя от которой, можно угодить не дальше, чем еще в большую боль и страдание...
      Смирение. Вот чего не хватило, не хватает и сейчас. Будь она трижды проклята, жажда, отнимающая глаза, но надежда..., только она не изменна, если остался еще, хотя бы клочок разума в тупике моего положения! Ведь остался... Я все понимаю, а значит... буду бороться, но теперь уже не так, как я это делал раньше. У меня... выбора нет.
      Надо идти и начинать все заново. Я уступил свое место и занял чужое. Я дважды нарушил свое благополучие, нарушил судьбу, попытался исправить ее ошибку в своих правилах. А у судьбы другая орфография! И мои правила поставили лишнюю запятую..."
      Миша нервно вскочил с кровати и подошел к окну. Он смотрел на облуненный светом двор, на Луну, которой нечего было скрывать в своем полнолунии. И он, впервые в своей жизни понимал, что он, и в самом деле -Мертвяк, Аршиинкин-Мертвяк. Он понимал, что он уже действительно, и в самом деле, мертв и что он сам закончил, оборвал свою жизнь там, в Интеграль-ной фирме, и навсегда.
      Он сейчас понимал, что уже принял бесповоротное решение о дальнейшем своем существовании.
      -- Она взошла хрустально-молодою, -- сказал Миша, не поворачиваясь к Юле, всматриваясь в лунное небо.