Переодетые в чужие тела

      -- Кто? -- не громко спросила Юля.
      -- Она..., взошла хрустально-молодою..., совсем, едва заметною, Луна, -- сказал молодой человек и глубоко, волнительно вздохнул. -
      Висела долго хрупкой запятою.
      Моей судьбы наверно в том вина...
      Копил годами солнечную усталь
      Я для раздумий, и пришли они...
      Я понял, что воспитывая чувства,
      Позволил мыслям одичать в тени...
      Я до сих пор оглядываю дали,
      Надеюсь, что зайду за горизонт!
      Восходы все еще не отпылали,
      Еще не оступался я с высот...
      Отзапятаюсь. В жизни так ведется, -
      Всегда над нами остается высь!
      И в полный круг моя Луна сомкнется,
      И так отпишет белой точкой жизнь...
      -- Чьи это строки? -- спросила Юля.
      -- Я считаю, что строки принадлежат на тот момент, когда они звучат, всегда тому, кто их читает, а вообще-то... -- это строки вашего отца, Юленька. Ты их наверняка не знала, совершенно случайно они оказались у меня.
      -- Ты говоришь так, что можно подумать, папа подарил тебе целую тетрадку своих стихов, Миша. -- будто укорила Юля.
      -- Нет. Не тетрадку, -- загадочно проговорил Миша, продолжая смотреть на Луну.
      -- Точка, -- сказала Юля.
      -- Да. И она отписала его жизнь.
      -- Немедленно извинись, Миша, ты сказал какую-то гадость. Мой отец жив, и он еще будет жить, слышишь! -- потребовала Юля.
      -- Юленька! -- будто опомнился молодой человек и отвернувшись от окна, прошагал к белеющему силуэту в кресле. -- Я просто оговорился, -- жалобно сказал он, припавши к Юлиным коленям и исцеловывая нежные ее руки. -- Я совсем не то имел ввиду. Я хотел сказать: отписала одну из частей его жизни, но будут еще и другие. Прости меня, Юленька. Я проговорил это в каком-то чертовом забытьи, прости.
      -- Мы действительно завтра идем? -- спросила Юля, не наклоняясь к Мишиным ласкам, будто отшатнувшаяся от них -- так она сидела в кресле, недоверчиво откинувшись на его спинку.
      -- Да. Я же сказал -- Да! Сейчас же..., я позвоню Вере домой, прямо сейчас! Я буду настой-чив. Она не откажет.
      -- Звони, -- потребовал Юля.
      Несколько секунд Миша продолжал сидеть оцепенело.
      -- Звони же! -- настойчиво прикрикнула Юля.
      -- Конечно, -- оживился молодой человек и тут же ловко встал во весь рост на ноги и решительно прошел к журнальному столику у кровати, на котором стоял телефон, сел на кровать, снял трубку с аппарата.
      Не через долго, зазвучал его голос...
      -- Алло, -- сказал он.
      -- Да, -- ответили ему.
      -- Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру.
      -- Кто ее просит?
      -- Это я, Миша.
      -- Зачем вы звоните сюда? Этот номер для экстремального случая.
      -- Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру.
      -- Вы что... не один? Ваша дочь рядом?
      -- Да.
      -- Весьма не осторожно, Василий Федорович, весьма. Вера!.. Возьми трубку...
      -- Да. Я слушаю вас, Василий Федорович. Вы, наверно, беспокоитесь о здоровье этого молодого человека. Пока он себя чувствует не плохо, смирился, молчит...
      -- Перестаньте! Я не хочу об этом слышать.
      -- Тогда, зачем же вы звоните?
      -- Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца.
      -- Что?! Свидание? Вы с ума сошли, Василий Федорович. Это исключено.
      -- Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра.
      -- Вы что, пугаете?
      -- Я предупреждаю об обязательном.
      -- Извините, но... как по-вашему я это устрою?! Прикажете показывать вашей дочери старого молодого человека, а говорить будете за него вы, или мы ему заткнем рот?
      -- Как вам угодно.
      -- Нет. Вы определенно не в себе, Василий Федорович.
      -- Это вы угадали.
      -- Перестаньте острить! Я понимаю, что вы не можете справиться со своей дочерью, и все заботы на этот счет пытаетесь свалить на меня. Мы так не договаривались. Скажите Юле -- нет. Или давайте, если вы так слабы, пригласите ее к телефону: я ей все, что понадобится, объясню.
      -- Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Ве-ра. До завтра. Все.
      Но Юля слышала только Мишин голос:
      "Алло... Это вас беспокоит Миша. Будьте добры, пригласите к телефону Веру... Это я, Ми-ша... Можете считать, что это именно так, Георгио Фатович. Позовите Веру... Да... Перестаньте, я не хочу об этом слышать!.. Как хотите, Вера..., но завтра Юля должна увидеть своего отца... Давайте без осложнений, Вера. Юля увидит отца, и это обязательно. Увидит завтра... Я предупреждаю об обязательном... Как вам угодно... Это вы угадали... Слушайте меня внимательно: завтра я и Юля будем у вас в клинике ровно в одиннадцать часов. И я не хотел бы никаких осложнений, Вера. До завтра. Все..."
      Миша брезгливо бросил трубку на аппарат. У него было такое чувство, что трубка может сейчас сама подлететь к его уху и он услышит какую-нибудь гадость, против которой не в силах будет протестовать.
      Молодой человек поторопился встать с кровати и отойти к окну, чтобы успокоиться и не выказать, через возникшее волнение, для пристально следящей за ним Юли какую-нибудь нежелательную догадку.
      Неожиданно Василий Федорович почувст-вовал, что у него ничего не получилось, когда он попытался вытереть пот со лба! Его правая рука оставалась лежать на подоконнике неподвижно, а он совершенно точно понимал, что поднял ее к лицу! "Что такое?!" -- удивился и испугался он про себя. -"Я могу поклясться, что моя рука сейчас поднята, но я вижу точно -- она осталась на подоконнике... Что это со мной? И голова немного закружилась. Стоп. Надо успокоиться, взять себя в руки... Вот так. Руку на место. Спокойно. Поднимаю ее: пошла... Слава Богу. Нельзя волноваться. Но почему же?!" -- возмутился он. -- "Неудачная пересадка? Или... Так было надо?.. Юсман права: меня поместили временно... Во всяком случае, я теперь знаю, что волноваться нельзя -- тело начинает отставать от моих движений. Надо взять себя в руки и ни в коем случае впредь не поддаваться более испугам или неожиданным переживаниям".
      -- Все в порядке? -- через некоторое время поинтересовалась Юля.
      -- Да. Все в порядке, Юленька. Завтра мы отправляемся в клинику.
      -- Но..., мне показалось, Вера не согласна?
      -- Это я беру на себя.
      Юля встала из кресла и подойдя к молодому человеку, прижалась к его спине:
      -- Спасибо, Миша, -- сказала она и шепотом спросила, -- Луна же, правда, не отписала папину жизнь?
      -- Нет, Юленька.
      Срочное ускорение дела
      После того, как Вера переговорила по теле-фону с Аршиинкиным-Мертвяком, пересаженным в тело Миши, когда, так поспешно и вызывающе, Василий Федорович оставил Веру на телефонной линии, односторонне положивши трубку на аппарат, Георгио Фатович, все подслушавший через наушники, быстро зашагал туда-сюда по своему домашнему кабинету, в котором провел около часа в одиночестве.
      -- Слушай меня внимательно, Карвелла! -- распорядительно заговорил он, когда решил и объявился в проеме двери в комнате своей жены. -- Сама судьба нам готовит завтра сюрприз! -- торжественно и обдуманно объявил он.
      -- Но, Фантик, -- (так обычно называла Ворбия дома его жена), обратилась к мужу Карвелла, пытаясь оправдаться, -- я совершенно не знаю, что мне делать? -- в это время она сидела на диване и читала книгу, но теперь Карвелла захлопнула ее и стала машинально, она побаивалась своего мужа, ощупывать, поглаживать руками переплет книги, перекладывать книгу из руки в руку.
      ...
      -- Завтра они придут оба, -- Карвелла замерла, -- придут сами и ничего лучшего нельзя себе вообразить. Сами придут, понимаешь?!
      -- Ну, и что? -- разочарованно разведя руками в стороны, растерянно сказала жена и книга упала на пол. -- Я лучше убью или спрячу этого старикашку, нежели они увидят его! -- обиженно сказала она.
      -- Зачем же так, -- покачал неодобрительно головой Ворбий.
      -- А как же? Ну, я не знаю. Скажи мне, Фантик, что делать?
      -- Старикашку покажешь, -- твердо приказал Ворбий. -- Обязательно покажешь.
      -- Постой, но... -- хотела возразить Карвелла.
      -- Позже. Позже расскажу как именно, -- остановил ее Георгио Фатович.
      -- Понятно, -- согласилась она и приготовилась внимательно слушать мужа.
      -- Завтра... -- сказал, злорадно улыбаясь, Ворбий и выдержал небольшую паузу, -- ты сделаешь им уколы.
      -- Я стану молодой! -- воскликнула Карвелла.
      -- Тише, Кара, -- будто пригрозил Ворбий своей жене. -- Не спугни такую удачу.
      Кара -- так звал свою жену Карвеллу Вор-бий -- обычно когда злился на нее.
      -- Молчу и слушаю, -- тут же определилась Карвелла.
      Георгио Фатович, до сего момента, продол-жавший оставаться в дверном проеме, скоро прошел в комнату к жене и, присевши рядом с ней на диван, заговорил шепотом.
      В тупике отчаяния
      Миша сидел в своей палате, в клинике, на жесткой кушетке. Его всего -чувственно противоречило как изнутри так и снаружи: молодой человек ощущал себя, будто перепачканным, измазанным с ног до головы чужой, приторно-вонючей блевотиной и от этого душу его выворачивало наизнанку, вплоть до ощущения физической тошноты.
      Он сидел на кушетке в состоянии большем, чем обманутый человек.
      Первые дни его действительно рвало, в особенности после еды, но постепенно, ему стало удаваться сдерживать рвотные позывы и в конце концов, он силою воли заставил себя, научил -- принимать пищу, не извергая ее обратно в тарелку.
      Миша сидел на жесткой кушетке и его отрывистые мысли и чувства, сейчас походили скорее на пунктирные отрывистые линии, которые, словно пытались отстреливать мутные, маячащие вдалеке и хохочущие над ним, ускользающие мишени.
      "Они!.. Кто они?!.." -- отстреливал мишени Миша, -- "За что же так?!!" -- раскачивался он из стороны в сторону, раскачивался не своим корпусом, сидя на кушетке и крепко обхвативши не свою голову не своими руками, -- "Я презираю их, не-на-ви-жу!..
      Профессор... Бесстыжий, подлый отец своей дочери!.. Как он мог? Меня... Уничтожить так больно... За что?...
      Это старое тело!.. Меня бросили в помойную... яму... Я искалечу его!.. Проклятый Аршиинкин-Мертвяк!.. Я... Смогу ли я убить сам се-бя?..
      О-он... Теперь я...
      Так вот же он!.. Негодяй!
      Я тебя сейчас проучу!.. Я буду бить тебя больно, сильно... пока не убью!
      Получай! А-а!!
      Еще! А-а!!" -- остервенело вскочивши с кушетки на ноги, стал избивать себя Миша.
      Он бросал тело Аршиинкина-Мертвяка на стены и оно ударялось и падало навзничь на пол. Но снова поднималось и снова ударялось...
      В палату вбежали два здоровенных медбрата в белых халатах и они ловко одели на пожилого мужчину, избивающего себя, смирительную рубашку.
      -- Я его бью! -- кричал мужчина, запелено-ванный в смирительную рубашку и опрокинутый на кушетку, изворачиваясь, будто перевер-нутая с лапок на спину гусеница, пытаясь осво-бодиться. -- Я ненавижу его!
      Пришла Вера со шприцем в руках. Она сделала пациенту какой-то укол и он стал успокаиваться и уже, тихо теперь и безнадежно-спокойно проговорил:
      -- Жаль только, что больно не ему, а мне...
      -- и пациент уснул.
      -- Поспи, -- сказала уснувшему, когда медбратья уже вышли из палаты, надменно улыбнувшись Вера, -- скоро я тебя освобожу,-- как-то ласково и заботливо добавила она.
      Клиника
      Юля и Миша свернули в переулок. Они шли молча и не очень быстро, но в их неторопливости отчетливо понималась, виделась решительность и правота.
      Таким шагом обычно приближаются к дому человека-должника, к дому, где тебе обязаны и должны, но надо быть начеку, настороже, потому что могут и обмануть или чем-то разжалобить, отвлечь и выклянчить совершенно нежелательную отсрочку отдачи долга.
      -- Это здесь, -- сказал, притормаживая шаг, молодой человек.
      Оба они остановились.
      -- В этом доме? -- уточнила Юля.
      -- Да, -- подтвердил Миша. -- Вход со двора.
      Они прошли через едва приоткрытые высокие металлические в подтеках ржавчины ворота, над которыми сверху, и вообще, далее по переулку, вдоль всего кирпичного забора, Юля мельком обратила на это внимание, протянулась многорядно колючая проволока.
      Со двора кирпичный, четырехэтажный дом, в котором располагалась клиника, выглядел довольно старым зданием: по, хотя и крепким на вид, стенам змеино расползались трещины, множество выщерблин в фундаменте. Неприятно бросались в глаза прочные сети решеток на всех окнах.
      Юля и Миша прошли во внутрь здания и ме-таллическая дверь, будто протяжно огрызаясь на своих петлях, тут же потянулась толстенной пружиной, вмонтированной в стену и закрылась за ними.
      Тяжелым и душным воспринималось освещение в маленьком фойе: трансформаторно гудели несколько пыльно-желтеющих люминесцентных ламп, нервируя и ущемляя сосредоточенность и заставляя большую часть внимания посетителя обращать на себя, словно отвлекая, по чьему-то намерению, от чего-то другого, что не должны замечать.
      Сразу у двери на выступающей барельефом из стены колонне, висел телефонный аппарат местного значения. Его трубка была вся залацкана, замусолена так, что создавалось впечатление, будто ее снимало с аппарата множество людей, перекладывая перед этим сально истекающий жиром пирожок из одной руки в другую.
      Миша, гадливо поморщившись, двумя паль-цами снял трубку с аппарата, мизинцем, словно отковыривая болячки, набрал несколько цифр на телефонной рулетке и не прислонил трубку к лицу, а придержал ее навесу возле уха.
      -- Алло! -- громко сказал он в трубку и покосился в сторону стоящей рядом с ним и пе-реминающейся с ноги на ногу Юли, она тоже взглянула на Мишу, -- этот гул... -- досадно проговорил он и недовольно, едва покачав головой, снова прокричал в трубку: -- Алло! Вы меня слышите?!... Мне нужно Веру... Мы пришли... Здесь, внизу... Ждем, -- окончил он короткий разговор и брезгливо положил трубку на аппарат.
      -- Все в порядке? -- спросила у него Юля.
      -- Да. Вера скоро спустится за нами, -- ответил он, -- только знаешь, Юленька...
      -- Что?
      -- Я туда не пойду, наверх. Я подожду тебя на улице.
      -- Но почему же? -- немного насторожилась она.
      -- Так будет лучше, -- сказал Миша.
      -- Хорошо. Как знаешь, -- согласилась Юля, но посмотрела в глаза молодого человека просительно, словно выискивая в них необходимую поддержку.
      -- Так... действительно будет лучше, Юленька, -- еще раз повторил, чувствуя себя неловко, Миша.
      -- Да. Конечно. Ты прав. Это же мой отец, -- печально проговорила она и отвернулась от молодого человека и стала выжидательно смотреть в сторону еще одной двери, расположенной в фойе, но ведущей, как понималось, в глубины палат и лабораторий клиники, откуда и должна была скоро выйти Вера.
      Не через долго, в фойе появилась Вера: на ней был одет белый халат и такая же белая, жестко накрахмаленная, шапочка, на согнутой в локте левой руке у нее висело еще два, изрядно помятых, больничных халата.
      Вера подошла к ожидающим ее Юле и Мише и суетливо, громко заговорила в укорительном тоне.
      -- Что это вы переполох устраиваете, господа?! А?! -- сказала она. -Сознайтесь, молодые люди, что вы совершенно не выдержаны, торопитесь жить! Возьмите, оденьте халаты, -- она протянула Мише оба халата.
      Молодой человек принял из ее рук только один халат и помог Юле одеть его.
      -- Вот, еще один, одевайте Миша, -- будто приказывала Вера, протягивая оставшийся в ее руках больничный халат молодому человеку.
      Юля и Миша переглянулись: у Юли про-мелькнула надежда, что Миша все-таки пойдет с ней.
      -- Я подожду Юлю на улице, -- решительно сказал Миша Вере не отрывая своего взгляда от Юли.
      -- Как же так? -- озадачилась Вера, -- я и два халата принесла и... -еще что-то хотела сказать она, но передумала и смолчала. У нее был теперь недовольный вид.
      -- Идемте, -- перехватывая инициативу и обиженно отворачиваясь от Миши, сказала Вере Юля.
      Когда Юля уже скрылась в проеме той самой двери, через которую объявилась в фойе Вера, отставшая от Юли, Вера, на мгновение приостановившись у той же двери, озлобленно и, как показалось Мише, испуганно посмотрела в его сторону.
      "Мерзавцы!" -- думал про себя Василий Федорович, -- "Какие все-таки Мерзавцы! Столько отхватили от меня денег, а в результате..." -- тяжело вздохнул он, -- "А в результате готовятся умертвить меня и мою дочь, Юленьку... Но я могу постоять за себя!" -- и молодой человек смачно сплюнул на пол. И тут он снова почувствовал неладное в своих ощущениях: он точно понимал, что плюнул на пол, но оказалось, что слюна лишь изо рта выступила сочно на его губах и испачкала подбородок так, как это могло бы случиться, если попытаться плюнуть против сильного ветра. Мишины губы не подчинились Аршиинкину-Мертвяку.
      "Я снова разволновался". -- заметил для се-бя Василий Федорович. -"Необходимо быть еще бдительнее и осторожнее. Это тело способно выходить из-под моего контроля". И он вытер носовым платком влажный подбородок и вышел во двор клиники.
      Юля поднималась по чисто вымытым сту-пенькам лестничными пролетами. Такое явилось весьма контрастным! Заброшенное фойе, там, внизу и чистота здесь -- это удивило.
      Еще там, на втором этаже, Юлю обогнала Вера.
      -- Нам на четвертый, -- чем-то обеспокоенная, сказала она.
      Когда они поднялись на четвертый этаж, то оказались на лестничной площадке, вымощенной коричневой плиткой, тогда, немного, ничего друг другу не говоря, отдышавшись, вошли они в протяженный по обе стороны коридор, завернули направо и прошли по этому коридору в самый его конец.
      Здесь Вера достала у себя из накладного бокового кармана халата ключ и открыла дверь, в которую упирался коридор.
      -- Проходите, -- сказала Вера и приказом добавила: -- садитесь на стул и ждите.
      -- Папа придет сюда? -- поинтересовалась взволнованно Юля.
      -- Вашего отца скоро приведут. Ждите здесь, в этой комнате, -требовательно прозвучал Верин голос, и Вера ушла по направлению в про-тивоположную сторону коридора.
      Несколько секунд Юля стояла у двери, ис-подволь наблюдая за удаляющейся по коридору Верой. Наконец, она решительно потянула дверь за ручку на себя и та очень легко открылась.
      Юля вошла в предложенную комнату и не спеша прикрыла дверь за собой.
      Комната была не большой, без окон, практически без мебели, освещена по-домашнему люстрой: лакированный паркет пола, выбеленный потолок, только один-единственный стул, одна стена была полностью закрыта тяжелой шторой серого цвета из плотного материала, остальные стены обклеены мелкого травяного рисунка обоями.
      "Но почему же один стул?" -- удивляясь, подумала Юля, приседая на него, -- "Сейчас придет уже папа". -- сказала она вслух сама для себя, -- "Какая бедность или не предусмотрительность! На чем же мы будем сидеть?"
      Минут через десять, дверь в комнату приоткрылась и в проеме показалась Вера, но она не стала входить в комнату. Выглядела Вера довольно растрепанно и как-то, внутренне настороже.
      -- Еще попрошу вас подождать одну минуточку, -- обратилась она к Юле. -- Сейчас начнется свидание, -- объявила она и снова, так же неожиданно, как и появилась, скрылась в коридоре, прикрыв за собою дверь.
      Юля опять осталась одна в комнате.
      "Она как-то странно выглядит" -- подумала Юля в адрес удалившейся Веры. -- "Скорей бы уже пришел папа. Может, мне удастся забрать его сегодня домой! Во всяком случае, я попытаюсь это сделать".
      И тут, совершенно неожиданно, так, что да-же напугало Юлю, массивная штора, прикрывавшая одну из стен, стала медленно, под жуж-жание, видимо электромотора, отодвигаться в сторону двери и перед Юлей, вскоре, открылось удивительное зрелище, которое заставило ее испытать в первые мгновения боль и бессилие, и пораженная увиденным, Юля оцепенела всем телом и, будто обронила на пол радость ожидания встречи с отцом.
      -- Папа? -- только и смогла она вымолвить вопросительно.
      Но отец ее слышать не мог, и она не могла слышать его.
      Когда отодвинулась штора, то она открыла возможность видеть, как оказалось, соседнюю комнату, видеть и только, потому что обе комнаты были разделены между собой двойным и толстым стеклом.
      Аршиинкин-Мертвяк сидел в противопо-ложной, соседней комнате в кресле: волосы его были выбриты налысо, на нем была одета сми-рительная рубашка и туго завязаны ее длинные рукава.
      В дверях его комнаты стоял, скрестивши ру-ки на животе, в надменно-жестоких чертах лица санитар в таком же белом халате, что и у Веры и с накрахмаленной шапочкой на голове.
      Пациент в смирительной рубашке тоже увидел Юлю, и тут же заерзал в кресле, пытаясь освободиться от наложенных на него больничных пут. Он что-то кричал, говорил, но не было слышно, что именно.
      Потом, на некоторое время, он успокоился и стал жалобно смотреть на Юлю. Его глаза теперь стали настораживать дочь. Они совершенно не выражали папу.
      -- Папа, -- тихо позвала Юля отца, выходя из оцепенения.
      Она, медленно поднялась со стула, машинально взяла этот стул за спинку и перенесла его ближе к, поражающему ее, окну свиданий.
      Юля снова присела на стул, но теперь возле самого окна и оперлась ладонями на стекло и прильнула к нему лбом.
      -- Папа, -- позвала она еще раз.
      -- Ты что же, ничего не знаешь, или так же как и они притворяешься, сволочь! -- прозвучало, но, лишь только увидела и поняла Юля, что сейчас: неистово о чем-то вскричал ее отец там, в комнате за стеклом, но она не могла слышать о чем. -- Ненавижу! -- продолжал громко выкрикивать Миша в соседней комнате, опять заерзавши в кресле. -- Вы -- сделали меня этой развалиной, стариком! Твой, негодяй, папа! Это он! Зачем ты пришла сюда, сволочь?! Посочувствовать!?
      Юля вздрогнула, когда до ее плеча кто-то дотронулся. Тут же, она обернулась назад: возле нее стояла Вера.
      -- Придется пока так, милочка, -- ехидно сказала Вера. -- Видите какой он буйный.
      -- Вы не имеете права так..., -- запнувшись от ярости, -- обращаться с моим отцом! -- громко и требовательно сказала Юля.
      -- А как же по-вашему? Пусть он себе все крушит? Да он же и вас прибьет -- только допусти!
      -- Это... бесчеловечно, -- разбито произнес-ла Юля.
      -- Извините, но у нас инструкции. Все как полагается. Ничего лишнего мы не делаем.
      -- Я прошу вас, пожалуйста, пусть уйдет этот санитар, он мне мешает видеться с папой и вы... уйдите, Вера.
      -- Ну, это можно, -- снисходительно согласилась Вера. -- Может еще что? -- спросила она.
      -- Да, -- сказала Юля.
      -- И что же?
      -- Отвяжите папу хотя бы от кресла, пусть он, если захочет, будет способен подойти к окну.
      -- И это можно устроить, -- все так же снисходительно определилась Вера. -- Для вас это ничем не грозит -- стекло бронированное, -предупредительно добавила она и поспешила удалиться из комнаты, оставивши Юлю одну.
      Вскоре Юля увидела, как санитара вызвали из комнаты, потом, через несколько мгновений, он снова вернулся, отвязал отца от кресла и снова вышел из комнаты.
      Папа, так же как и она, Юля, оставался теперь один в комнате напротив.
      Тогда Юля стала делать пригласительные жесты руками, подзывая, предлагая папе подняться из кресла и поближе подойти к окну свиданий.
      Некоторое время, отец, как казалось Юле, не обращал внимания, возможно не понимал ее или же просто не желал подходить близко, и тогда Юля, стала беззвучно для отца плакать -- по ее щекам потекли слезы.
      Наконец, отец медленно поднялся из кресла, постоял возле него, словно удерживая равновесие тела, было едва заметно, как он покачнулся несколько раз.
      И все же он подошел, приблизился почти вплотную к стеклу, на которое, со своей стороны, снова прилегла ладонями и лбом Юля.
      -- Папочка мой, папа, -- нашептывала она и целовала стекло.
      -- Ты что же... -- проговорил в замешательстве Миша со своей стороны окна, -- действительно ничего не знаешь?
      -- Я люблю тебя, папа, -- продолжала шептать она.
      И тут Юля стала медленно писать пальцем на стекле невидимые, но если присмотреться, то можно было разобрать, буквы, она старалась как можно отчетливее выводить каждую из них.
      Итак, она написала: п..а..п..а..я..т..е..б..я..л-..ю..б..л..ю. И Миша одобрительно покивал ей в ответ головой, подавая таким образом знак, что он понял написанное.
      Тогда Юля жестами предложила отцу про-делать то же самое, что и она на стекле -- ответить. И папа снова покивал одобрительно головой в знак согласия.
      -- Он меня понимает! -- не удержавшись, во-скликнула Юля. Но тут же осеклась и осмотрелась по сторонам, потому что ее могли услышать и помешать.
      В свою очередь, Миша стал выводить на стекле носом тоже буквы. Их труднее было узнавать, но Юля, чтобы понять отца, максимально напрягала свои глаза, отслеживая невидимые линии: я..н..е..т..в..о..й..о..т..е..ц..я..м..и..ш..а -- прочитала она.
      -- Ты, -- молча, произнесла только губами и как можно отчетливее Юля, -- Миша? Да? -- подкивнула она головой.
      -- Да, -- тоже подкивнул головой Миша. -- Я Миша, -- тоже произнес он губами.
      -- Пора заканчивать, милочка! -- вздрогнула Юля от внезапно возникшего голоса в тишине комнаты, обратившегося к ней -- это была Вера: она стояла у самого входа.
      Юля увидела, как в комнату отца вошел са-нитар и тут же штора стала закрываться и Юля медленно пошла впереди движущейся шторы, чтобы еще хоть несколько мгновений можно было бы видеть папу: санитар грубо выталкивал его из комнаты в дверь, а он сопротивлялся оглядываясь, в сторону Юли.
      Штора закрылась полностью.
      -- Ваши люди жестоки! -- яростно прикрикнула Юля в сторону Веры, продолжавшей стоять у входа в комнату.
      -- Я передам им вашу просьбу, чтобы они были повежливее с вашим отцом, -- язвительно сказала та.
      -- Уж будьте добры, но я все равно найду, к кому обратиться, чтобы у вас тут навели порядок, -- словно огрызнулась Юля, быстрым шагом выходя из комнаты и проходя мимо Веры.
      Юля не пошла, а побежала по коридору.
      -- Вас проводить!? -- крикнула ей вдогонку Вера, но Юля ничего не ответила: выскочила на лестничную площадку и бегло стала спускаться по ступенькам вниз.
      Когда она преодолела уже несколько лест-ничных проемов, то услышала окрик сверху:
      -- Не заблудитесь, милочка!
      Юля выскочила во двор клиники. Миша, ожидавший ее, сразу же подошел к ней.
      -- Что случилось, Юленька? -- озабоченно спросил он, на ходу пристроившись крупным и быстрым шагом рядом с Юлей, которая уже ос-танавливала свой полубег. -- Почему ты бежала? -- задал он вопрос, когда они уже вышли из ворот клиники и оказались в переулке.
      Здесь Юля позволила себе ненадолго оста-новиться и молча отдышаться. Потом она снова, но уже не быстро пошла по переулку. Молодой человек последовал за ней.
      -- Почему ты бежала? -- попробовал еще раз задать он вопрос.
      -- Не знаю, -- ответила Юля и на мгновение, опять, приостановившись, пристально заглянула в Мишины глаза, отчего молодому человеку стало немного неловко, не по себе.
      -- Что-то не так? -- вкрадчиво поинтересовался он.
      -- Все в порядке, -- ответила Юля. -- Папа... действительно болен.
      Планерка смертников
      Несколько дней спустя после вторжительного посещения клиники Юлей и Мишей, Юсман позвонила Василию Федоровичу (Мише) и предложила в срочном порядке встретиться вечером в помещении кафедры психологии, как выразилась она: "Наиболее безопасное место".
      В назначенное время эта скоропалительная встреча состоялась. Коротко поприветствовав друг друга, они заперлись в помещении кафедры изнутри и заговорили вполголоса.
      -- Ты, Василий Федорович..., извини, привычка! Конечно же, Миша, -поправилась Юсман.
      -- Не стоит извиняться. Зови меня как удобно тебе, от этого суть не изменится, -- на этот раз определился профессор, грустно почему-то, сам даже не понимая зачем, рассматривающий свои руки.
      -- Удобнее, все-таки, по-старому, -- сказала Юсман. -- Можно?
      -- Как знаешь, Виктория. Не стану возражать.
      -- Хорошо. Так вот, ты, Василий Федорович, положительно счастливчик, иначе не подумаешь и не скажешь о тебе, -- сказала Юсман.
      -- О чем это ты?
      -- О том, что ты теперь присутствуешь здесь и разговариваешь со мной, а не где-то, неведомо где.
      -- Не понимаю тебя.
      -- Так-таки и не понимаешь? -- немного игриво поинтересовалась Юсман.
      -- Не надо. В таком тоне..., я прошу... не надо.
      -- Извини, Василий Федорович. Еще одна старая привычка наших отношений, -- печально согласилась Юсман. -- Иногда, сама того не замечаю, как перехожу на обычный уклад, забывая о своем сегодняшнем положении.
      -- Ты права. Но что ты хотела сказать, Вик-тория, обо мне, как о счастливчике?
      -- Если бы ты видел, как рвал и метал Ворбий, когда он узнал, что намеченное сорвалось! Я как раз находилась у него в кабинете, потому что должна была по плану отвечать за транспортировку ваших тел.
      -- Наших тел? -- пугливо насторожился Василий Федорович.
      -- Да, ваших, профессор, твоего и Юлиного.
      -- Ничего не понимаю.
      -- Сейчас поймешь. Что интересно, что я да-же не успела бы помешать этой затее, как продумал все, гад! Я узнала об этом буквально, когда вы уже находились с Юлей в клинике и ожидали появления Веры. Она как раз позвонила Вор-бию, чтобы сообщить об этом, о начале опера-ции, и тут же, после звонка своей жены, Ворбий изложил мне: для чего меня вызвал, мои обязанности и место в этом деле.
      -- Ты меня пугаешь, Виктория. Что за срочная операция, дело о котором ты говоришь?
      -- Хорошо, что ты не пошел вместе с Юлей на встречу с..., ну, сам понимаешь какую встречу. Ворбием было запланировано вас обоих тогда же ликвидировать, покончить разом со всеми троими: у тебя и Юли -- отобрать тела, а Мишу..., просто умертвить, и похоронили бы про-фессора тогда со всеми полагающимися почестями, а на похоронах бы присутствовала Юля, точнее, Вера в Юлином теле и Миша, точнее, Вор-бий в твоем теперешнем теле. Вот такая получается картина, Василий Федорович.