Первая встречная

И те самые ребята, которые раньше задирали ее, дергали за косы и показывали язык, а порой и колотили, теперь ухаживали и писали записки. Она много читала, но без всякой системы, а так, что попадало под руку. Конечно, любила кино, собирала фотографии актеров и актрис и, что греха таить, втайне мечтала стать кинозвездой. После смерти матери отец женился на другой женщине, с первого дня невзлюбившей падчерицу. Жалобы на то, что отец мало зарабатывает, возросли, когда в семье появился ребенок. Отец почти не замечал ее, мачеха попрекала чуть ли не каждым куском.

В Москве жила сестра отца, старая дева. Во время одной из поездок к тетке та предложила племяннице остаться, обещала помочь поступить в институт. Ирина обрадовалась и переехала в Москву. Но готовиться к экзаменам как следует оказалось не так просто. Она провалилась по математике, погоревала, устроилась на курсы стенографии и поступила на работу…

В шесть часов кончался рабочий день, и с этого момента Золушка превращалась в прекрасную царевну. А доброй феей, творившей чудо, была соседка Анна Леопольдовна, долговязая, высохшая, как мумия, старуха из «бывших», занимавшая одну из комнат большой коммунальной квартиры. Покачивая маленькой, почти детской головкой на длинной высохшей шее, она могла часами рассказывать о кабачках Монмартра или костюмированных балах графини Анжеллы в Венеции, на которых «было очень, очень мило…». Как хотелось Ирине пожить этой жизнью, блистать на приемах, ездить в сверкающих лаком автомобилях, танцевать в ночных дансингах, слышать за собой восторженный шепот. Как было не поверить, что придет принц и уведет в свой хрустальный дворец. Но времена были другие. У немногих оставшихся на планете принцев были свои заботы и неприятности, они были далеко, не очень тепло отзывались о стране, где она жила, и даже не догадывались о существовании ожидавшей их Золушки. Не было ни роскошной, бездумной жизни, ни миллионеров, бросавших к ее ногам свои состояния, ничего, о чем она начиталась в заграничных романах и видела в зарубежных кинофильмах. Была старая, молчаливая тетка, ежедневная шестичасовая работа. И длинные вечера. И никого рядом, кто бы объяснил, предостерег, рассказал о настоящей жизни, о жертвах, принесенных за нее, – обо всем, что тревожило и волновало советских людей.

В учреждении, где она работала, был местком, общественные организации. Они следили за уплатой членских взносов, распределяли комнаты, путевки и всякие иные блага, организовывали культпоходы на итальянские кинокартины.

Стенная газета «клеймила» прогульщиков и выпивох, особенно изощряясь над Гуревичем из орготдела – неисправимым любителем «сообразить на трех».

Таких, как она, было немного… Большинство учились, работали, собираясь на вечеринках, пели песни, правда не те, которые записывались на использованных негативах рентгеновских кабинетов с нелепыми, бессмысленными словами, а свои, красивые и мягкие, грустные или веселые, о дружбе и любви, широкие, как их страна, и благородные, как они сами. Это были настоящие ребята, достойные продолжатели дел своих отцов. У многих из них их не было, и они не забывали, где и за что те погибли.

Конечно, они тоже мечтали! О дальних стройках, о Волго-Доне, Куйбышевской гидроэлектростанции, Братске, Дальнем Востоке, Крайнем Севере, где им предстояло жить, работать, возводить новые города, искать нефть, уголь, алмазы, открывать. Они говорили об этих местах с таким знанием, точно только что возвратились оттуда…

Как-то в кино она познакомилась с юношей, который щеголял в рубашках немысленных расцветок, охотно распространялся о своих знакомствах с иностранцами, и, зная несколько слов по-английски, во-всю оперировал ими. По правде говоря, знакомства эти были не случайными, а возникали в результате продуманных действий юноши, в связи с чем из сумки его матери пропадали деньги, а у него появлялись кое-какие подержанные вещи. А так как иногда доставалось лично ему не нужное, он «вынужден» был торговать им.

О том, что ее мальчика зовут Фреди, мать юноши случайно узнала по телефону от какой-то девицы, спрашивавшей, дома ли он. После небольшого и неприятного разговора с сыном она согласилась, что имя Федор, в честь деда, старого красногвардейца и партизана, сегодня, действительно не звучит…

В результате знакомства с Фреди Ирина узнала о его взглядах на жизнь и те несколько английских фраз, которые были необходимы для общения с «представителями западной культуры». Этим не ограничилось – по вечерам они ходили «прошвырнуться по Броду», что в переводе на человеческий язык означало пройтись по улице Горького. И многое, многое другое…

Она научилась курить, не без труда танцевала твист, уже вышедший из моды рок-н-ролл и другие не менее известные танцы. И отзывалась на имя Ирэн.

На первой же вечеринке Фреди довольно ясно изложил свои мысли об отношениях между мужчиной и женщиной и пытался грубо продемонстрировать их, но Ирина, не Ирэн, а именно Ирина возмутилась и наотрез отказалась «быть его подружкой».

Вероятно, этим и должно было кончиться знакомство, но нет, ее продолжали приглашать (правда, не так часто), надеясь, что она одумается. Уговаривали, чтобы не ломалась, не была мещанкой, утверждали, что так принято там, за океаном (старушка Европа котировалась у них не очень высоко). Но это ее не убедило. Она решила порвать с компанией. И как раз в это время познакомилась с человеком, которого до этого видела среди них один раз, мельком.

Впоследствии оказалось, что он иногда оплачивал эти кутежи, но об этом она узнала позже.

Подкупил он ее тем, что сидя рядом, глядел на беснующихся в танце спокойно, с чуть заметной полупрезрительной усмешкой. А затем, обратившись к ней, заговорил о глупых мальчишках, о девчонках, не знающих, куда девать свою энергию.

Это не убедило. Она не могла понять, почему, осуждая их, он здесь. Точно почувствовав этот невысказаный вопрос, мужчина сказал:

– Прихожу потому, что порой скучно. Давайте знакомиться, – он встал, наклонил голову: – Павел Петрович Панин. Три Пе. Противно! Если вы собираетесь домой, я пойду тоже! – он вопросительно взглянул на нее. Она кивнула и встала.

Первое время Ирина приглядывалась к своему новому знакомому. Был он лет на двадцать старше ее, и это настораживало, но постепенно Ирина привыкла к его звонкам и, если несколько дней проходило без встреч, ей чего-то не хватало.

Сама того не замечая, она все больше подпадала под его влияние.

«Сегодня мы идем в кино (или в театр)», – говорил он, и она соглашалась. В другой раз предупреждал: «Завтра на выставку чешского стекла (или в музей)». Или куда-нибудь еще. Рассказывая о вещах, ей не знакомых, то ли о картине художника-импрессиониста или музыке Дебюсси, не подчеркивал своего превосходства. Наоборот, скорее могло показаться, что он советуется или формирует их общие суждения.

Иногда вечерами они бродили по затихающей Москве. Взяв ее под руку, он говорил о себе. Он много ездил по стране и умел интересно рассказывать. Так интересно, что она ясно представляла себе города, в которых он бывал, и ей казалось, будто он говорил о местах, ей знакомых.

– Человек создан для счастья! – повторяя где-то слышанное, говорил он.

«Счастье! – горько усмехаясь, думала Ирина. – Где оно, это счастье?»

Как ей хотелось вырвать перо у этой жар-птицы…

Шел май. С юга на север летели птицы.

– Где вы будете отдыхать? – как-то спросил он.

Она пожала плечами:

– Как всегда, на Кропоткинской. А вы?

– Еще не решил. Возможно, поеду в Крым.

– Там хорошо? – с нескрываемой завистью спросила Ирина.

– Чудесно! – и начал рассказывать о Южном береге…

Возвратившись домой, она долго не могла уснуть, лежала с открытыми глазами в темноте и мечтала… Поезд идет на юг. Харьков, Чонгарский мост, Симферополь, залитый солнцем вокзал, петляющая шоссейная дорога, спуск. На мгновенье показалось, что она видит бескрайнюю голубую гладь… О камни бьет прибой, рассыпается серебряными брызгами и шумит, шумит. Мыс, тополиная аллея, скала, с которой когда-то бросилась девушка, пытаясь нагнать уходящий в море корабль с любимым. Легенда, быль?..

«Счастливый! Увидит и море, и прибой, и желтый серп месяца, и эту скалу, и на берегу залива дом Раевских, где бывал Пушкин. Дерево, под которым сидел поэт. Сидел и смотрел на мерцающие звезды, слушал рокот волн, шелест деревьев… Счастливый!» – вздохнула она…

– Ты что не спишь? – со своей кровати, со сна пробормотала тетка, и, не дождавшись ответа, тяжело вздохнула и повернулась к стене…

Спустя несколько дней, когда они встретились, он спросил:

– Хотите поехать? – И добавил: – Есть возможность получить две курсовки.

Она растерялась от неожиданности. Это было так заманчиво – своими глазами увидеть то, о чем он рассказывал.

– Хотите? – с улыбкой наблюдая за ней, переспросил Панин.

Ирина мысленно перебрала все возможности – зарплата, отпускные, тетка – нет, нет, конечно, не хватит.

– Не поеду! – вслух решила она, от волнения теребя носовой платок.

– Это почему? Деньги? – догадался Панин.

Она кивнула, опустив голову.

– Ну, это еще поправимо. Да не так уж много и надо…

– А сколько? – снова загораясь надеждой, спросила Ирина.

Панин поднял к потолку глаза, точно там была написана сумма, пошелестел губами и неожиданно поинтересовался:

– А сколько у вас есть?

– Рублей восемьдесят – сто.

Он обрадовался:

– Хватит! Больше не нужно!

Так легко был разрешен вопрос о поездке. И ни сейчас, ни позже Ирина не подумала, что она поедет с чужим, по сути дела малознакомым человеком, о котором по-настоящему ничего не знает. Точно читая ее мысли, Панин посоветовал не говорить тетке о том, что они едут вдвоем.

– Скажите, что «горящую» путевку получаете в месткоме. И, конечно, больше ни слова…

Ирина не поняла, почему она должна скрывать это, но обещала сделать, как он сказал. Лгать пришлось с самого начала, но все прошло гладко, и через неделю, после беготни по магазинам и спешки с портнихой – соседкой по квартире, шившей Ирине сарафан и купальник, она выехала в Крым. В первый раз к морю! Провожавшая тетка так и не догадалась, что сосед по купе – Панин. Как только поезд отошел, Панин неожиданно обнял ее. Она почувствовала, как жадные, потные руки сжали ее, увидела вытянутые в трубочку губы, тянувшиеся к ее лицу, сразу изменившиеся глаза. Ей стало противно. С внезапно вспыхнувшей злостью она уперлась руками в его грудь, оттолкнула. Он моментально успокоился, перевел все в шутку, неискренне засмеялся, пробормотал, что это от радости, оттого, что они, наконец, едут к морю, к солнцу. Ей показалось, что он обиделся, и она даже пожалела, что не уступила. Действительно, что плохого в том, что он захотел обнять ее, упрекнула себя Ирина, нельзя быть такой недотрогой. Он так старался помочь, а она обидела его…

Спустя немного времени она забыла обо всем, не отходила от окна, жадно вглядываясь в быстро мелькавшие пейзажи: густые леса, степи, в желтые копны созревшего хлеба, журавли колодцев, в одиноких путников на дорогах. Она высовывалась из окна – в лицо бил нагретый, теплый ветер, захватывал дыхание. В это минуты Панину с трудом удавалось втянуть ее в разговор.

Сперва она не решалась выходить на остановках, боялась отстать, но затем осмелела, бегая по перронам, по привокзальным базарам, размахивала руками, смеялась.

Глядя на нее, улыбались даже носильщики и деловитые, вечно озабоченные дежурные по станции, неразговорчивые флегматики и пессимисты.

Теперь уже она взахлеб рассказывала Панину, тормошила, прижималась и бесцеремонно ворошила его не особенно густые волосы. Сосед по купе, пожилой и грузный учитель из Курска, тоже ехавший в Крым, внимательно приглядывался к ним. Как-то, выбрав момент, когда Ирина вышла, с улыбкой поинтересовался:

– Дочка?

Панин не растерялся и со злой веселостью и с вызовом ответил:

– Нет, жена.

Его собеседник закашлялся, покачал головой, поправил сползавшие на нос очки и уткнулся в книгу…

… Панин говорил правду. Было все – и морской прибой, и стремительные катеры в зеленой пенистой волне, и далекие огни автомобилей на петлях горных дорог.

Как не хотелось в эти бездумные, медленно текущие дни вспоминать о комнате в коммунальной квартире, работе, старой тетке… Звезды, четкие силуэты кипарисов на синем небе… И вечер, когда она забылась, поверила словам, обещаниям, клятвам любить, всегда любить!.. А быть может, и сама, если не полюбила, то как-то привязалась к этому ласковому, заботливому человеку…

Может быть, это и есть то самое счастье, о котором мечталось? Что с того, что он не молод, намного старше, что под глазами набухли нездоровые, пульсирующие складки, а редкие волосы бессильны скрыть пугающий, голый череп. Ведь и он одинок и тоже мечтает о счастье.

В чем оно, кто знает? В любви, яркой и взволнованной? В спокойной и умиротворенной привязанности? В достатке? Или в том, что рядом, надолго, навсегда, хороший, умный человек, сердечный и внимательный друг?

Гаснет порой любовь, уходит достаток. Но дружба? Настоящая, человеческая дружба? Нет, никогда!..

… Шли дни. Как быстро прошел, пролетел месяц! Настало время возвращаться домой. Было грустно расставаться с полюбившимся морем, но грусть была легкой. Рядом – друг, муж. Теперь будет легче: и радость, и огорчение – все пополам. Верила – увидит еще и эти скалы, и застывшую бухту, и эти звезды.

… В Москве Панин отвез ее домой. Теперь она знала, что ненадолго. Скоро будет свой угол, своя семья…

…Возвращаясь с работы, на Моховой встретила Федора – Фреди. Увидав Ирину, он обрадовался, замахал руками, вихляя, подошел к ней.

– Куда ты пропала, девочка?

– Я выхожу замуж, – с гордостью сказала она.

Он присвистнул – вот так новость! Кто этот счастливчик?

Она назвала Панина и… застыла от негодования. Федор буквально давился от клокотавшего в нем смеха. Он хлопал себя по ляжкам, пританцовывал, как сумасшедший.

Еще ничего не понимая, она обиженно пожала плечами, хотела уйти, но Федор остановил ее:

– Подожди, подожди, ты что это, серьезно?

– Конечно.

– Уж не ездила ли ты с ним в Крым или на Кавказ? – с насмешливой издевкой, скосив глаза, спросил он.

– Да. В Крым, – растерянно ответила Ирина.

– Вот сволочь! – воскликнул Федор. – И жениться обещал?

Кусая дрожащие губы, она молча кивнула головой, но не удержалась:

– Откуда ты знаешь?

Федор выпрямился, грубо оборвал:

– Я знаю, что ты дура! У него это бывает каждое лето…

– Врешь, врешь! – защищаясь, крикнула Ирина. – Не может быть, не правда, он хороший, умный. Я не хочу знать, что было раньше. – Ей хотелось ударить его.

С лица Федора сошел румянец и глупая, бессмысленная улыбка, в глазах задрожали злые искорки.

– Идиотка! У него жена и трое детей! – сразу посерьезнев, зло сказал он. – Каждое лето он балуется с такими дурочками, как ты… и всем обещает одно и то же!

У Ирины закружилась голова, она почувствовала, как у нее слабеют, подгибаются ноги. Ей показалось, что она упадет.

Федор замолчал, потом медленно, точно раздумывая, сказал:

– А насчет умного, это ты верно, – и, внезапно разъярясь, схватил Ирину за плечи и, глядя в ее глаза, полные отчаяния и слез, крикнул: – Он «фарцовщик», понимаешь, «фарцовщик», скупщик барахла у приезжих иностранцев. Сволочь он, подлец! – и все больше распаляясь, не обращая внимания на собирающихся вокруг них любопытных, крикнул: – Я морду ему набью!..

Панин не показывался, не звонил. Значит, правда!.. Горе не имело границ – кому же теперь верить, если такой хороший, чуткий, близкий человек оказался подлецом? В отчаянии она не заметила, как по-товарищески внимателен был Федор. Хотя чем он мог помочь, этот плутоватый пустой паренек? Но он бегал, кричал, возмущался, угрожал расправиться с три Пе. И в конце концов привел в исполнение свою угрозу – избил на улице Панина.

Задержанный милицией, убежденный в своей правоте, Федор не унимался и там и был бы, конечно, наказан, Но Панин, боясь огласки, попросил не возбуждать дела и даже заплатил за Федора штраф.

…Шли дни. За осенними дождями и желтыми пятнами опавших листьев пришла зима, стерла яркие солнечные краски лета, припудрила землю. Казалось, время должно было притупить боль… «Хакель явор, гамза явор» – все проходит, пройдет и это – обманывало древнее библейское изречение, но, увы, воспоминания не проходили, не бледнели. Приглушенно, точно зубная боль, тихо ныло сердце, напоминая о прошлом. Чаще это случалось вечерам и, когда Ирина оставалась одна. Днем, за делами и сутолокой забот, тяжелые мысли прятались, таились. Точно их и не было, но стоило остаться одной, как они предательски выползали, шептали, будили воспоминания, и от этого сильнее билось сердце, хотелось спрятать голову в подушку, плакать, никого не слышать и не видеть. Измучившись, она засыпала, чтобы снова пережить все сначала.

Весной Ирина получила перевод – сто рублей. Отправитель, какой-то Иванов, проездом с вокзала, прислал ей эти деньги. Она не знала никакого Иванова и уже хотела вернуть извещение, но тетка, к этому времени посвященная во все, догадалась, что это от Панина («объявился, подлец!»), и убедила оставить.

Вначале она боялась прикоснуться к ним, но постепенно привыкла к мысли, что эти деньги принадлежат ей. А когда настало время отпуска, Ирина окончательно решилась и поехала на юг, в Крым…

XIX

Чем выше поднимался переулок, тем быстрее редел человеческий поток.

Впадая в площадь, узкие тротуары разбегались, огибали громаду памятника и вместе с одинокими пешеходами растворялись в залитой огнями, шаркающей центральной магистрали.

Слева, прижатый каменной глыбой дома, из подвала высовывался ресторан, где любили бывать знатоки восточной кухни, падкие на экзотику иностранцы и многочисленные приезжие, преимущественно с юга.

Попасть сюда днем не представляло труда, но как только темнело и на улицах вспыхивал электрический свет, у входа вывешивалась типографски напечатанная табличка «Свободных мест нет», а за стеклянной дверью появлялась фигура неумолимого швейцара.

Было непонятно, каким образом так внезапно наполнялись залы популярного в городе ресторана, но этим никто не интересовался. Увидев табличку люди шли дальше. Видимо предупрежденный, швейцар почтительно поклонился и распахнул перед Марковым дверь.

Спускаясь по лестнице, пропитанной запахами подгоревшего мяса и каких-то специй, Сергей скосил глаза на свою спутницу. Глядя перед собой, побледневшая и незнакомая, Ирина шла рядом. До площадки, откуда был виден зал и доносился человеческий гул и звуки настраиваемых инструментов, оставалось несколько шагов. Марков взял руку Ирины, сжал пальцы.

– Не волнуйся! Еще не поздно, повернемся и уйдем, – прошептал он.

– Нет, нет! – не поворачивая головы, упрямо, одними губами ответила Ирина.

– Тебе же плохо. Это заметно.

Женщина задержала на ступеньке ногу, взглянула в устремленные на нее глаза, упрямо дернула плечом и вошла в зал.

Почти все столики были заняты. Справа, у стены, с какой-то женщиной сидел Смирнов. Рядом, у входной двери, Сергей увидел Шамова. И тоже с женщиной. Кемминга не было. Марков хотел сесть за свободный стол в середине зала, но сзади кто-то окликнул их. Сергей обернулся – рядом стоял американец. Улыбаясь и поглядывая на Маркова, он вполголоса что-то говорил Ирине, потом взял ее под локоть и кивнул в сторону лестницы.

– Он говорит, что столик в соседней комнате, – обернувшись, сказала Ирина и пошла с Кеммингом.

После яркого света зала Маркова удивил полумрак. Низкий потолок давил, хотелось согнуться, чтобы не удариться головой. Столик был в самом углу.

Пока официант ставил, видимо, уже заказанные закуски и бутылки, Кемминг перебрасывался короткими репликами с Ириной. Стараясь попасть ему с тон, женщина отвечала, и Сергей чувствовал, как она напряжена. Прислушиваясь к разговору, Марков дважды перехватил взгляд американца. Оценивающий и изучающий. Предстоял серьезный, тяжелый поединок с опытным врагом, искушенным в таких встречах, способным на любую провокацию. Любезный, панибратски простой и предупредительный, он в любую минуту мог показать зубы. Пока около них крутился официант, никто не начинал разговора о том, что привело их сюда.

– А коньяк? – по-хозяйски осмотрев стол, спросил Кемминг. – Забыл? – Но как только официант ушел, метнул взгляд на Сергея и вполголоса поинтересовался у Ирины: – Вы обо всем переговорили? – Женщина кивнула.

И в эту минуту, ломая принятый план, Сергей в упор посмотрел на американца:

– Если пришел, значит обо всем. Давайте говорить! – И в это же мгновение почувствовал, как предостерегающе к его ноге прижалась нога Ирины.

С лица американца как смахнуло вежливую улыбку.

– При ней? – он взглянул на женщину.

Марков пожал плечами:

– Вы так хотели сами.

– Разговор связан с ней, как я догадываюсь, ради нее. Не так ли? – уточнил Кемминг.

– Верно! – согласился Марков. – Перейдем к делу. Что нужно? Что я должен сделать?

– О, не сразу, хотя такая постановка мне нравится. По-деловому! Вы работаете в НИИ-16?

– Да! – сухо ответил Марков.

– В качестве кого?

– Инженера.

Кемминг откинулся от стола, засмеялся:

– Это серьезно?

– Почти! – в тон ему улыбнулся Марков.

Американец согнал с лица улыбку, перегнулся через стол, похлопал Маркова по рукаву:

– Мы знаем, кто вы.

– Так же, как и я, – спокойно отпарировал Сергей.

– Ого! Что ж, если так, легче будет говорить.

– Все зависит от моих возможностей… и условий…

– Пусть вас это не беспокоит! – заверил Кемминг. – Вы имеете дело с солидной фирмой.

– Фирмой? – удивился Марков. – Вы представитель фирмы?

– Так же, как вы представитель этого НИИ, – усмехнулся американец.

Марков наклонился над столом. Машинально это движение повторил его собеседник.

– Я знаю, кто вы, вы знаете, кто я. Если разговор серьезный – говорите! Но прямо. Что вам нужно?

– Вы слишком форсируете события, – насторожился Кемминг.

– Может быть, все же выпьем? – вмешалась Ирина и, не ожидая ответа, наполнила рюмки. Поведение Маркова пугало, разговор становился слишко резким. Еще вчера они договорились о другом – пусть говорит канадец, задает вопросы, пусть «прощупывает». Недомолвкой, коротким ответом можно «вытянуть» его на разговор… Да и вопросами он выдаст себя.

Сергей поддержал предложение, поднял рюмку, примирительно сказал:

– Верно, выпьем!

Выпили, повторили, выпили еще и снова повторили. Женщина не отставала. Ей стало страшно. Встречаясь с Бреккером раньше, она ни о чем не думала – знала, что каждый раз он даст деньги или принесет с собой сверток с какой-нибудь безделушкой: туфли, чулки, перлоновую кофточку, флакон «Герлена» или «Шанеля», ночную рубашку, мало ли в мире пустяков, делающих женщину счастливой. Ирина, смеясь и болтая, в глубине души побаивалась этого несдержанного, часто подвыпившего человека, выполняла, как ей казалось, несложные, но неприятные поручения. И даже, когда он бывал груб, терпела, чтобы не потерять права на деньги и подарки. В какую-то минуту, в самом начале их знакомства, ей показалось, что она ему нравится, но, когда он накричал, грубо упрекнул, что ей не удалось выполнить какое-то поручение, успокоилась.

Сейчас, глядя на Бреккера, она вспоминала все это, и ей хотелось уйти; чтобы никогда больше не видеть этого человека. Но уходить было нельзя. Если бы ей приказали оставить их – она не подчинилась бы.

Она смотрела на Маркова, переводила взгляд на американца, нет, нет, не сравнивала. Одного она ненавидела, другого… Другого такого не было и не могло быть. Рядом с ним хотелось быть чище самой. Единственный, первый, кому после всех разочарований она верила по-настоящему… Это было и радостно, и одновременно горько, потому что потерять его, разочароваться в нем она не могла… В этой схватке за столом, уставленном вкусной едой и вином, под приглушенные звуки музыки, Марков не имел права на ошибку, и ей казалось, что своим присутствием она помогает ему. Победа Маркова была ее победой. Поражение – крушением всех надежд, ее концом.

Ей хотелось забыть прошлое. Ненависть к Бреккеру была огромной, всеобъемлющей, но в то же время, где-то очень далеко, внутри, в ней таился страх.

Она знала его разным – любезным и пренебрежительным, ласковым и грубым, но всегда развязным и требовательным, диктующим свои желания. Сейчас она впервые видела его другим – равным. Ей показалось, что насторожен не Марков, а именно он, Бреккер, и это радовало, но в то же время и тревожило. Радовало, потому что было расплатой за прежнее. Пугало своей новизной.

– Работа удовлетворяет вас? – обратясь к Маркову, поинтересовался Кемминг.

– Вполне, – кладя на тарелку ломтик телятины, ответил Марков.

Оказывается, Ирина и не знала, какой он лакомка. Первый раз видела, с каким аппетитом он ел, не забывая ни одной из стоявших на столе закусок.

– Интересная? – не отставал американец.

– Очень! – Марков вилкой подцепил ярко-красный помидор.

– Не понимаю вас, русских, с вечным вашим засекречиванием всего, что только можно.

– Ну уж и всего! – улыбнулся Марков. – Только того, что нужно. У вас ведь тоже открыты не все двери.

Кемминг не ответил и продолжал:

– Не слишком оперативна и ваша пресса. То, что пишут в газетах, не представляет интереса.

– Смотря для кого. Мы, например, довольны.

– Я говорю о мировой общественности.

– Вы полномочны представлять ее здесь? – спросил Марков.

Но, не обратив внимания на иронию, Кемминг продолжал:

– Уж очень различны наши представления о демократии…

– Несомненно! Кстати, Эйзенхауэр – демократ, – стараясь не улыбаться, перебил Марков.

– О, вы кусаетесь! – недовольно ответил американец и с плохо скрытой издевкой окончил: – И несмотря на различие взглядов, мы все же нашли возможность встретится.

– Это не имеет связи. Мои взгляды не должны интересовать ни вас, ни вашу фирму. Я могу быть вам полезным. Что ж, надеюсь, это взаимовыгодно. Но я рискую и хочу иметь гарантии.

– Слово джентельмена…

– Моральные обстоятельства ничего не стоят, – сухо оборвал Марков.

– Риск взаимен…

– Конечно, – перебил Марков, – с небольшой разницей. В случае провала – вас вышлют, меня – расстреляют.

– Не будем ссориться, – примирительно сказал Кемминг, – риск исключен. Важно одно – желание быть полезным друг другу. – И, глядя в упор на собеседника, поинтересовался, – верно?

Марков кивнул.

– Мне все же непонятно, почему вы выбрали это место, – выдержав взгляд, спросил он. – Сознайтесь, оно неудачно! И вряд ли подходит для серьезного разговора.

– Черт возьми! – повеселев, воскликнул американец. – Конечно, вы правы!

– Раз так – давайте расходиться. Мы уйдем сейчас, вы немного позже, – доставая блокнот, продолжал Марков. – Вот мой телефон. Позвоните, встретимся! Только не в таком месте. И не тяните. Время – деньги, кажется, так говорят у вас. Кемминг рассмеялся:

– Верно!

– А насчет взглядов и убеждений не будем говорить. Я не разделяю ваших, вы – моих, – Марков усмехнулся. – К сожалению, в жизни иногда приходится делать противоположное тому, что должно. Но, делая это (для кого – вы догадываетесь, надеюсь), хочется знать, ради чего! До свидания!

Все оказалось сложным и непонятным. После встречи в ресторане прошло безумно много дней. Неделя… Сергей исчез. Было не до гордости. Ирина звонила домой, на работу – нигде его не было. Теряясь в предположениях, она не знала, что и думать. Дошло до того, что бегала в парк культуры к той скамейке. Глупо, но что делать, я вдруг?.. Потерять его теперь она не могла… Да, да, сейчас она не боялась признаться себе в этом. Видимо, изменилась она и внешне, потому что старая тетка встревожено наблюдала за ней. Осторожные попытки выяснить причину наталкивались на упорное молчание, а иногда и слезы… Совсем недавно ее любимица была весела, по-ребячьи тормошила старуху, смеялась, а в глазах светилась такая синева и радость, что тетка, знавшая о любви только из книг, все же поняла – влюбилась. Но как недолго продолжалось это. Сейчас, видя понурую фигурку и потухшие глаза племянницы, старуха терялась в догадках.

По старой привычке всех утешителей осторожно высказывала предположение, что человек-то, видимо, недостойный, а то и просто плохой. Вроде того, крымского. Может, еще лучше, что исчез! Сказала и пожалела – Ирина, как тигрица, вступилась за Сергея. Что только не пришлось слушать тетке! Совсем, совсем потеряла девочка голову!..

И вдруг случилось то, о чем мечталось, – встретила! В голове мелькнули десятки мыслей, сотни вопросов, тысячи невысказаных упреков – бросилась к нему, как безумная. А он, заметив бегущую, трусливо юркнул в машину, и остались перед глазами только легкий дымок сгоревшего бензина, да забрызганый грязью знакомый номер автомобиля… Бреккера. В это же мгновенье из-за угла выскочила машина и, заскрипев на повороте тормозами, пошла вслед.

Ирина, ничего не понимая, оторопело смотрела перед собой…

XX

– Слушаю! – Агапов поднял трубку.

Говорила Гутман. Из путанных, бессвязных слов, прерываемых слезами, Михаил Степанович понял одно – сейчас же, немедленно она должна его увидеть.

– Да что случилось?

– Страшное! Я сейчас приеду к вам, можно?

– Подождите! Откуда вы говорите? – И узнав, что из автомата, уточнил адрес и предложил встретиться.

– Где? – взволнованно перебила его Ирина.

– Около вашей будки никого нет? Ну и хорошо. Тогда выйдите из автомата, идите по бульвару. У памятника Гоголю перейдите улицу и на углу ждите. Я сейчас подъеду. Вы поняли?

– Да.

Пройдя несколько шагов, Ирина остановилась – кружилась голова, подкашивались ноги. «Надо сесть, сейчас же сесть!» – мелькнула мысль. Она прошла еще немного, почувствовала, что не дойдет. Огляделась – все скамейки были заняты: старухи с вязаньем, читающие газеты старики, няньки с колясками. В затененном углу, окруженные болельщиками, играли в шахматы.