Первая встречная

Что ж, он готов был к этому. Но вот так маршировать по ночной дороге, не спать? Это надоело ему еще на Западе, когда, по предложению начальника лагеря, поступил в «полицию порядка», сазданую американской военной администрацией зоны. Особенно отказываться он не мог… Прежний начальник лагеря штурмбанфюрер войск СС Гетлинг «тепленьким» передал и его, и его «личное дело» приехавшему из Мюнхена для приемки лагеря победителю – мешковатому, немолодому американскому лейтенанту.

Читая «дело», американец так похмыкивал да покручивал головой, что Митин вначале испугался – не посадят ли, а то еще хуже – передадут советскому командованию. Ответ держать пришлось бы за многое. Но обошлось. Видимо, такие, как он, были еще нужны. От него взяли подписку, что он отказывается вернуться на родину и просит о политическом убежище. Подписывал бумагу Митин с удовольствием – это избавляло от наказания. Но надо было думать о дальнейшем, не оставаться же в осточертевшем лагере, на голодной баланде, чувствовать на себе настороженные взгляды военнопленных, давно раскусивших его. По лагерю ходил слушок, что вербуют в Африку, в Иностранный легион, неплохо платят, вольготная жизнь, но знакомый капо предупредил, что договор на пять лет, да и не так уж там хорошо – арабы отлично стреляли. И пошел Митин в полицию. Натрудил там ноги – пришлось походить, поездить по баварским асфальтам да по приглаженным лесочкам. Патрулировал в шахтерских поселках, ожидая за каждым углом удара. Обозленные, голодные рабочие волком смотрели на сытых полицейских. Совсем плохо стало, когда пришлось стать штрейкбрехером. Стихийно возникали забастовки, появлялись рабочие пикеты – обстановка накалялась. В многочисленных стычках преимущество всегда было на стороне полиции – брандспойты с водой, баллоны со слезоточивым газом, наконец, оружие, делали свое дело. С обеих сторон бывали и убитые и раненые, правда, далеко не в равной пропорции. Волнения глушились, затихали, чтобы вспыхнуть с новой силой.

Работа была тяжелой, изматывающей.

Случайно Митину подвезло. Как-то в маленьком баре на Фридрихштрассе он познакомился с иностранцем, хорошо говорившем по-русски. Узнав, что Митин русский, работает в полиции, поинтересовался:

– Довольны?

Уже выпивший Митин оглянулся по сторонам, наклонился к незнакомцу и доверительно сознался:

– Не очень. Насчет жалованья не скажу. Ничего, на пиво хватает. Да только не то делают. Разве так работают?..

Сосед оказался интересный. Все больше слушал, поддакивал, изредка задавал вопросы, трижды заказывал подходи, вашему кельнеру. Увлекшись, Митин и не заметил как опьянел на дармовщину. И наконец поделился одной, давно вынашиваемых мыслью – подсылать к бастующим своих людей. Пусть входят в доверие, активничают, выясняют, кто чем дышит. И по одному убирать. На улице, в переулке, вечером, но тихо, без шума. Иностранец усмехнулся. Чуть заметная улыбка скользнула по губам и пропала.

– Да как же вы пришли к этому?

Митина понесло. С человеком, который угощал, платил, можно было быть откровенным. И он рассказал, как работал в лагере. Незнакомец слушал внимательно. Потом сказал:

– Что ж, ничего. Только способ уж очень старый. Как человечество…

Прощаясь, незнакомец предложил встретиться еще, здесь же. Митин, конечно, согласился. Договорившись о дне, они разошлись, видимо, довольные друг другом. В условленный день Митин пришел вовремя, но иностранца не оказалось. Через несколько дней зашел снова и опять впустую – незнакомец как в воду канул. Прошло какое-то время, и Митин начал забывать о приятном знакомстве, но как-то, спустившись в бар и оглядывая полупустой зал, за одним из столиков увидел его. Оказывается, тот уезжал из города, но теперь все «о'кей!», и предложил Митину интересную работу.

Митин спросил, какую именно, но новый знакомый написал на бумажке адрес и сказал, чтобы он зашел к нему завтра, там и поговорят…

… К рассвету разнепогодилось, над горами повисли грязные облака, обложили небо, громыхнул гром, и холодные капли застучали по дороге, по пешеходам. Пустынную, притихшую Даховскую прошли под неутихающим ливнем, и, как не упрашивал Митин переждать непогоду где-нибудь под крышей, Зуйков упрямо шел вперед и вперед.

На полпути к Хаджоу выглянуло солнце, разогнало тучи, дождь перестал, но через мгновение со склона, по низине потянуло дымкой, ее накрыл туман, снова заморосило. Густая сетка закрыла горы и небо. Дорога по-прежнему была пуста. Только раз мимо прогремела полуторка, доверху набитая мокнущими, прыгающими на ухабах пустыми ящиками…

Состав стоял на пути, когда они вышли на привокзальную площадь. Зуйков взял два билета до Белореченской, и они вошли в вагон.

Показалось – все опасности позади.

VIII

Они встретились в воскресенье утром, бродили по залитым солнцем, пока полупустым и прохладным, праздничным улицам, потом Ирине захотелось в зоопарк, и они поехали туда.

Сергей, все время наблюдавший за Ириной, поддался ее жизнерадостному настроению. Они смеялись, бросали животным хлеб и сахар, предусмотрительно купленный в киоске, и были похожи на окружавших их детей. Только раз она изменила себе. Пройдя мимо клетки, в глубине которой лежала рысь, Ирина остановилась. Рысь поднялась и, лениво потягиваясь, медленно подошла к железным прутьям. Женщину и животное разделяло узкое пространство.

Сергей предостерегающе взял Ирину за руку, потянул назад. Она остановилась, продолжая смотреть на животное… Марков бросил взгляд на зверя – сильные ноги застыли на месте, тело спружинилось для прыжка, точно между ним и людьми не существовало решетки. Круглые, большие, под цвет шерсти, золотистые глаза не мигая смотрела на женщину, будто вокруг не было ни толпы, ни неумолкаемого шума – криков, смеха. Рысь застыла в неподвижности, только на кончиках настороженных ушей вздрагивали смешные рыжеватые кисточки. Ирина сжала руками шершавый прут барьера и, не отрываясь, смотрела на животное. С ее лица медленно сходил румянец, она бледнела и, забыв об окружающих, не отрывала глаз от зверя.

Сергею стало не по себе.

– Ирина! – крикнул он, нагнулся, шагнул и встал между женщиной и животным. Рысь оскалилась, зарычала и, словно нехотя, ушла в глубину клетки..

Сергей обернулся – женщина завороженно смотрела на клетку. Марков осторожно отнял от барьера ее руки, обнял сразу обмякшее тело и медленно повел к скамейке. Когда они сели, Ирина закрыла лицо руками, плечи ее начали вздрагивать. Ничего не понимая, Сергей пытался ее успокоить и, боясь привлечь внимание проходившей публики, оглянулся.

По ту сторону клетку из-за прутьев на них внимательно смотрел высокий, немолодой, но подтянутый человек в сером спортивном костюме.

Встретившись взглядом с Марковым, он, прикрыв рукой грудь, резко отвернулся и быстро пошел прочь… Сергею показалось, что на груди незнакомца, в распахнувшихся полах пиджака, блеснуло стекло объектива. «Фотографирует рысь», – подумал Марков и взглянул на Ирину. – Она смотрела вслед уходившему, и в ее глазах была такая пустота, такая тоска, что ему стало страшно.

Светило солнце, кругом шумели и смеялись люди, а Сергею показалось, что рядом с ним огромное, человеческое, непонятное ему горе. Он почувствовал себя страшно одиноким, старым, много пережившим и… глупым.

– Ну успокойтесь, Ирина, – попросил он и пошутил: – Неужели вас испугала эта большая кошка?

Женщина отсутствующими глазами посмотрела на Сергея, медленно перевела взгляд на клетку с распластавшимся зверем, за которой зеленела листва кустарника, встряхнула головой, точно отгоняя от себя какие-то мысли, улыбнулась и доверчиво прижалась к своему спутнику.

Может быть, ей все это приснилось и ничего не было, – подумала она, – ни вбирающих в себя, страшных по своей пустоте глаз зверя, напоминавших о других глазах, глазах человека, только что стоявшего за этой решеткой. «Вот бы его туда, в клетку!» – мелькнула мысль. Вот, значит, для чего он сказал, чтобы она приехала с Марковым в зоопарк. А она в своей радости забыла об этом. Значит, теперь он захочет, чтобы она привела Сергея в какой-то ресторан, потребует познакомить с ним… «Нет, не отдам, – решила она, – не отдам!» И попросила:

– Уедем отсюда. Поедем в парк Горького.

Как ему захотелось защитить ее от горя, от какой-то опасности… От чего, он не знал сам. Возможно, от прошлого…

– Вот она, наша аллея… Скамейка… Милая моя скамейка, – Ирина наклонилась и погладила планки сидения.

Марков хотел сесть, но она удержала его:

– Подождите… Посмотрите на нее со стороны. Вы узнали ее, Сережа? – она подняла голову, улыбнулась. Взяла за руку.

– Давайте сядем, Ирина.

– Хорошо, но вы садитесь первым. Я посмотрю на вас, вспомню, как было. – Она быстро прошла по аллее, повернулась и теперь уже медленно стала приближаться к Сергею.

Марков с нежностью наблюдал за подходившей к нему женщиной.

– Ну, а теперь садитесь. – Он протянул руку, но она снова отошла и остановилась в глубине аллеи.

Солнце залило парк. Золотистые полосы, пробивавшиеся сквозь густую листву, лежали на дорожке, посыпанной красным кирпичом.

– Вот так это было, – сказала она издали. – Вы сидели здесь… Нет, нет, подвиньтесь ближе к краю, вот так, закрыли руками голову и о чем-то думали… О чем вы думали, Сережа? – Она все чаще называла его по имени. Казалось, это доставляло ей удовольствие.

– О вас, – пошутил он, усаживаясь по-удобнее и доставая папиросы.

– Нет, серьезно. Мне показалось, что вы были чем-то встревожены… Неприятности?..

– Да, но теперь я рад им, иначе не пришел бы сюда… Вы сядете в конце концов?

Она покачала головой… и медленно направилась к нему.

– Вот так я шла. Было темно и немного страшно. И если бы не вы, я ни за что не осталась здесь… Хотя очень хотелось побыть одной, – она подошла к скамейке, села, закинула руки за голову. – Смотрите, как устроен человек. Никого не хотела видеть – я вообще не очень высокого мнения о своих ближних, – а без людей страшно.

Сергей с удивлением посмотрел на нее.

– Что с вами?

Она вскинула голову и резко сказала:

– А почему я должна их любить? Что они сделали мне хорошего?..

– Неужели развод с мужем так ожесточил вас, что вы о всех людях судите по нему?

– Какого мужа? – она запнулась, на мгновение задумалась, злобный огонек мелькнул у нее в глазах: – Ах, при чем тут он! А вы что, встречали хороших?.. Чутких, внимательных к чужому горю? – с раздражением спросила она. Резкость, с которой это было сказано, удивила Маркова.

– Встречал! – ответил он и твердо повторил: – Встречал! Да что там встречал, каждый день вижу, они вокруг меня…

– Хороших, отзывчивых? – запальчиво перебила его женщина.

– Конечно! – спокойно подтвердил он.

– Ну, знаете…

– Что знаете? Я-то знаю, а вот вы…

– И я хорошая?.. – с горечью, видимо думая о своем, спросила Ирина.

Сергей удивленно взглянул на нее – никак не мог привыкнуть к резким переходам от теплых, ласковых слов к ироническим репликам, обидным, а порой и злобным. Его пугало, когда улыбка сменялась горькой гримасой, смех – озлобленностью. Он заметил, что все время ждет этого перехода, взрыва. Так было и сейчас.

– И вы! Вы просто не представляете себе, какая вы замечательная!

Женщина улыбнулась, лицо стало ласковым и милым. Как будто не было только что тяжелых воспоминаний, злых мыслей, резких, обидных слов. Точно подменили человека. Такой, только такой он хотел ее видеть и уже простил и резкость, и оскорбительную отчужденность.

Из центральной аллеи выскочила девушка в белом платье и с громким смехом пробежала мимо. Ее нагнал юноша, обнял и они, не замечая сидящих, смеясь, медленно пошли по дорожке. В их бездумной радости было столько чистоты и света, что Сергей не удержался:

– И они вот тоже… плохие? – сказал он и пожалел.

– Не знаю! – снова нахмурившись и помрачнев, пробормотала Ирина и опять с иронией добавила: – Я не знакома с ними!..

День был скомкан. Воскресный, солнечный день, которого так ждал Серей, – думал, что он что-то решит, что-то изменит. «Что ее мучает, что сделало такой?» – подумал он и внезапно вспомнил, что поразило, испугало его, глаза, взгляд там, у клетки. Только один раз он видел такие же, с такой же пустотой и безысходностью, – у матери, когда она получила «похоронку» – извещение из военкомата о смерти мужа… Мгновение, согнувшее, превратившее ее в старуху. За несколько минут до звонка почтальона она смеялась весело и задорно, точно ей не было тридцати двух, а столько же, как ее сыну, ну может быть, на десять лет больше. Тогда он тоже плакал, прижимаясь к большому статному телу матери, теперь единственному близкому на свете человеку, а она молча, машинально гладила по голове своего восьмилетнего сына… С тех пор Сергей не видел на ее лице улыбки. Учился он на «отлично» и, приходя из школы, с гордостью показывал ей дневник. Мать гладила непослушные вихрастые волосы, подводила к обвитому черной креповой лентой портрету отца, висевшему над диваном, рассматривала, точно никогда не видела раньше. С портрета на них с улыбкой смотрел полный, веселый человек в военной форме с двумя кубиками на зеленых петлицах гимнастерки. Таким, как на фотографии, Сергей и запомнил своего отца.

Шли годы, Тяжелые, военные. Жили они скромно, тихо, никто у них не бывал. Одно время зачастил товарищ отца, инженер, устроивший на работу мать. Как-то вечером Сергей, готовя в спальне уроки, услышал (дверь в соседнюю комнату была открыта, и мальчик невольно прислушивался к неторопливому, перемеживающимуся длинными паузами разговору), как инженер сказал матери, что давно любит ее и просит быть его женой.

У Сергея захолодело сердце, он так и застыл, напряженно вслушиваясь, что будет дальше. Ему стало стыдно, что он подслушивает. Стыдно и обидно от одной только мысли, что мать может изменить памяти отца.

«Нет, нет», – наконец услышал он голос матери.

После долгого молчания Александр Иванович (так звали инженера) снова заговорил, теперь уже тише, и Сергей, весь в напряжении, разобрал, что он говорит о нем.

– Я ему отцом буду, поверьте, Валя!

Сергей боялся пошевелиться.

– Не надо, Саша, – в голосе матери мальчику почудились просящие нотки, – никогда больше не говорите об этом, пожалуйста. Вы для меня после Сережи самый близкий человек. Спасибо вам за все, что вы сделали для нас, но не надо…

Сергей снова услышал голос дяди Саши, говорившего совсем тихо, но настойчиво, словно он боялся, что мать откажет ему опять. Сергей встал со стула и вошел в комнату. Мать подняла голову и, увидев стоявшего в дверях сына, протянула руки, точно искала у него защиты.

Александр Иванович замолчал, зазвенел ложечкой по стакану с остывшим чаем.

Сергей подбежал к матери, прижался к груди, спрятал лицо в мягкий пушистый платок, услышал, как бьется ее сердце… Так, в безмолвии, прошло несколько минут, потом скрипнул отодвигаемый стул – Александр Иванович встал, пробормотал, что ему пора, и, не глядя на мать и сына, вышел.

Оставшись вдвоем, они долго сидели не шевелясь. Сначала робко, потом смелее Сергей искоса поглядывал на мать, а она в ответ гладила голову своего внезапно повзрослевшего сына.

Время было тяжелое, но, чтобы не встречаться с Александром Ивановичем, мать ушла с работы, поступила на завод.

В сорок четвертом стало легче. Не с продуктами, нет, их не хватало и тогда, просто чувствовалось, что война идет к концу. Все чаще в репродукторе слышался торжественный, немного пугающий голос Левитана, читавшего приказы, чаще гремели залпы артиллерийских салютов, и в темном небе рассыпались гирлянды блестящего фейерверка. Под окнами дома гудели, переговаривались повеселевшие жильцы, а мать всегда в эти минуты стояла у окна, смотрела на светлевшее от огней небо и плакала. Думала о том, что никогда больше не вернется в дом человек, которого она полюбила раз и навсегда.

В пятьдесят третьем Сергей окончил спецшколу и был направлен на работу. В семью пришел мужчина-кормилец. Мать подняла сына на ноги. Теперь она могла отдохнуть, но тяжело заболела и, пролежав три месяца, умерла… Сергей остался один.

Так и жил. И вдруг эта встреча. Раньше чуждался веселых, смешливых девушек, а вот к этой, с каким-то большим горем, изломанной и очень одинокой, – потянулся. Сразу.

IX

К вечеру жара спала. Сейчас Орлов чувствовал себя лучше, хотя влажное белье еще противно липло к телу и ему казалось, что он только что вышел из парной. Поминутно вытирая махровым полотенцем лицо и шею, он ходил по кабинету, подставляя голову большому лопастому вентилятору, нагревшемуся от непрерывной работы, и мечтал о холодном душе. Жена уже дважды звонила с дачи – без него не садились за стол. Орлов обещал приехать, хотя и понимал, что если это и случиться, то не скоро. К сожалению, часто, очень часто, он возвращался поздно, когда дома все спали. На столе ожидал накрытый салфеткой остывший обед. Надо было разогревать его, и порой, взяв горбушку хлеба (он любил горбушки), положив на нее кусок холодного мяса, он шел в спальню.

Звонок Агапова перечеркнул свободный вечер. Многозначительно и настойчиво тот попросил принять его. Видимо, что-то случилось.

Орлов подошел к столу, ногой отодвинул кресло, хотел сесть, но в комнату вошел Агапов, и он остался стоять.

– Итак, встреча состоялась, Олег Владимирович, – еще в дверях сказал Агапов.

Орлов взглянул в встревоженное лицо вошедшего и понял, что предстоит большой разговор. По роду своей работы он интересовался многими людьми и их встречами, которые зачастую приводили встретившихся в этот кабинет. Но о какой именно встрече говорил Агапов сейчас? Орлов знал, что подчиненного всегда обижало, если генерал не помнил деталей его дела, подробностей разрабатываемой им комбинации. Взглянув на Агапова, он решил, что задавать наводящие вопросы не время.

– Кто он?

– Одно из двух. Либо они действительно подбираются к НИИ-16, – подходя к столу, продолжал Агапов, – либо мы что-то недосмотрели…

– Кто он? – сдерживаясь, повторил Орлов, но Агапов не ответил, обошел стол, и только сейчас Орлов заметил у него в руках попку. – Ты скажешь, наконец, кто он? – с угрозой в голосе сказал Орлов, досадуя, что не может вспомнить.

Агапов открыл папку, вынув увеличенный фотоснимок и протянул его Орлову:

– Узнаете?

Орлов взглянул на фотографию, почувствовал, как кровь ударила в голову, тут же отхлынула, и голова стала пустой – перед глазами осязаемо мелькнули приметы неизвестного, встретившегося в Центральном парке с женщиной, судьба которой с некоторых пор его интересовала. Он действительно ждал этой встречи, да и не он один… Но с этим? Нет, этого не могло быть, это ошибка!

– Не может быть! – сказал он громко, опускаясь в кресло.

– Вот документ! – кладя на стол бумагу, сказал Агапов. – Я тоже сразу не поверил, но, к сожалению, он!..

Орлов придирчиво рассматривал фотографию, пытаясь убедить себя в том, что Агапов ошибся. Даже взял увеличительное стекло. Похож! Ему нравился этот молодой подтянутый офицер, четкий и исполнительный. И все же фотография могла обмануть… Но лежавший перед ним документ… Ему хотелось оттянуть момент, который лишит возможности сомневаться. Еще не читая, он знал, что там написано. Короткими, рубленными фразами, четко, без претензий на литературу, с фотографической точностью, не оставляющей места сомнениям, там зафиксированы куски человеческой жизни. Все, все! И факты. Только факты. Он протянул руку и взял бумагу. Телефонный звонок оторвал его от чтения. Он досадливо взглянул на аппарат и кивнул Агапову. Тот взял трубку, назвал себя и сейчас же передал ее Орлову.

– Из дома, – сказал он почему-то вполголоса.

Орлов услышал голос жены. Слушал не перебивая, но, когда она замолчала, спросил:

– Мне дадут, наконец, спокойно работать?

Женат Орлов был давно, и Анна Федоровна, хорошо зная мужа, вздохнула, понимая, что и сегодня его не увидит.

– Ну, вот и хорошо! – смягчаясь, сказал Орлов. – Обедайте без меня… Зажги свет!

– Какой свет? – не поняла Анна Федоровна.

– Это я не тебе, – ласково сказал Орлов. – Спокойной ночи, Аннушка! – и как-то особенно осторожно положил трубку на рычаг.

– Зажги свет! – сказал он Агапову и улыбнулся.

– Что будем делать, Олег Владимирович? – нажав кнопку настольной лампы, спросил Агапов.

– Расставшись с Гутман, он поехал домой?

– Домой! – не понимая, какое это имеет значение, подтвердил Агапов.

– На Сретенку?

«Ах, вот что, значит, все еще сомневаешься», – подумал Агапов и кивнул головой.

– А утром пришел в управление? – продолжал Орлов.

– Нет, на объект.

– Шестнадцать?

– Да. Она уже звонила ему туда. Все это задокументировано, – сказал Агапов, но Орлов, не обратив внимания, продолжал:

– А из института?..

– В управление.

– Сейчас здесь?

«Наконец-то», – подумал Агапов.

– Здесь! Орлов молчал.

– Так что же будем делать, Олег Владимирович? – нервничая, вторично спросил Агапов.

– Пока только думать… – раздумчиво сказал Орлов. – Вот ты сказал либо, либо… Либо рвутся к институту, либо… – Орлов помолчал, словно боялся сказать это слово, – либо… – Он хмуро посмотрел на своего собеседника, – коммунист, сын коммуниста, чекист, наша с тобой смена… и предатель… – Он постучал костяшками пальцев по столу. – Так, что ли?

– Мы не имеем права слепо верить! – нахмурился Агапов.

Орлов поднял голову.

– "Мы"? Почему «мы»? Говори за себя! Не имеем права не доверять, понимаешь, торопиться не имеем права. – И, пытаясь убедить, добавил твердо: – Проверь до конца, убедись в виновности. Убедись!.. И только тогда принимай решение!..

– Мы проверили и убедились!..

– В чем, в чем убедились? – повысив голос, перебил его Орлов и, не ожидая ответа, приказал: – Дай первое сообщение!

Читая уже знакомый документ, он отчеркивал цветным карандашом какие-то места и, видимо нервничая, сломал грифель. Отложив бумагу в сторону, поднял голову и откинулся на спинку кресла.

– Встреча в парке вечером в темной аллее, – сказал Агапов, – прятанье от шофера такси…

– Основательное подозрение, – как-то легко согласился Орлов, и это насторожило Агапова, – но от него до обвинения огромная дистанция. Что же ты предлагаешь?

– Отстранить от работы. Пока.

– А если следствие не подтвердит? – скосив глаза, спросил Орлов. – Что тогда? А если это случайное знакомство?..

– Чекист должен быть осмотрителен, осторожен до предела. И если он хоть на миг забыл об этом – он не чекист, товарищ генерал.

"Ого, ты переходишь уже на официальный тон, – с обидой подумал Орлов, – вроде страхуешься «Товарищ генерал», – про себя повторил он. Волнуясь, он встал, прошел по кабинету, подошел к раскрытому окну. В лицо пахнуло прохладой. Взглядом обвел знакомую уже много лет площадь и улицу – как они изменились! – памятник, неоновые буквы метро, светлая громада «Детского мира»! У троллейбусной остановки толпились люди. Правее светлая полоса огней проспекта уходила вниз. «Значит, встретились – и уже враг? Не быстро ли?» – спросил о себя и обернулся.

– Значит, все человеческие эмоции нам противопоказаны? – с ехидцей спросил он. – А может, призываешь к подозрительности? Так спокойнее, да?

– Я докладываю факты. Наблюдение установило, что Кемминг продолжает встречаться с инженером этого института Полонским. Как вы знаете, их познакомила Гутман. Сейчас новая встреча и снова с человеком, имеющим отношение к этому объекту. Случайность? Как бы не было поздно.

– Что поздно? – усмехнулся Орлов.

– Не исключено, что это не первая встреча… – Агапов помолчал и нехотя добавил: – Прозевали, возможно.

– Как в парке, – Орлов ткнул пальцем в лежащий перед ним документ.

– Тем более есть основание начать следствие.

Орлов откинулся в кресле, с досадой посмотрел на Агапова.

– Сядь! – сказал он. – Давай проанализируем ход событий. Итак, институт, – он взял карандаш и нарисовал квадрат. – Институт, работами которого не могут не интересоваться наши зарубежные недруги. Работает в нем Полонской, – рядом с квадратом он поставил кружок. – Гутман знакомится с Полонским. Подозрительно? Если бы она не знала Кемминга – нет. Но она знакома с ним и это уже заслуживает нашего внимания. Идем дальше. Гутман знакомит Полонского с американцем и отходит в сторону. Кто Гутман?

– Приманка! – сказал Агапов.

– Это уже тревога. Мы не знаем, сознательно или нет Гутман работает на врага. Представим себе на минуту, что она не понимает своей роли…

– Не понимает? – удивился Агапов.

– Подожди. Наконец, фиксируется встреча в Центральном парке с нашим Марковым, – и поставил второй кружок. Агапов кивнул.

– Теперь уже не случайность! – сказал Орлов и тот час же добавил: – Хотя бы потому что на следующий день Гутман встретилась с Кеммингом в кино… Проходит два дня…

– Три, – поправил его Агапов.

– … Проходит три дня, она снова встречается с новым знакомым, на этот раз в зоопарке. Там находится и Кемминг, который их фотографирует. Конечно, не как достопримечательность зверинца…

– Показывают товар хозяевам.

– Возможно… Значит, готовиться штурм крепости… Теперь давай, товарищ полковник, – Орлов засмеялся, – подытожим. Итак, первое неоспоримо – к институту тянуться грязные руки. Есть уже и свой человек – Полонский. А может, и еще кто, да мы пока не знаем.

Агапов промолчал.

– Теперь дальше. Почему происходит новое знакомство, на этот раз с человеком, также имеющим отношение к этому объекту, только повыше рангом? Видимо, Полонский не тянет. – Он поднял глаза к потолку и, рассматривая плафон, пробормотал: – А она активна – эта Гутман…

– Я предлагал ее задержать, – напомнил Агапов, расслышавший последнюю фразу.

– Верно, предлагал. А что бы это дало? Раскрывать козыри следует в конце игры, полковник. Сейчас многое еще неясно. Не торопись, всему свое время… Итак, твое первое «либо» – грустная действительность, – заключил Орлов. – Что касается второго, то здесь все преждевременно и чудовищно оскорбительно для всех нас.

Он походил по кабинету, заинтересовался оконными наличниками, потрогал их рукой, потом подошел к Агапову и положил руку на его плечо:

– Методам проверки врага мы противопоставим наш прямой разговор. Убедил?

Агапов неопределенно пожал плечами.

– Не убедил? – Орлов обернулся и нажал кнопку звонка. Увидя в дверях дежурного офицера, коротко приказал: – Маркова из четвертого. Быстро!

…Итак, план был принят!.. Сложная оперативная комбинация разрабатывалась в деталях – казалось, предусмотрены все мелочи… Казалось… Но если предполагаемый замысел врага был ясен, а действия и методы достаточно знакомы, хотя бы потому, что им руководил холодный расчет, то свойство характера и настроения Гутман могли в любой момент разрушить задуманное. Все это прекрасно понимали и Орлов и Агапов, поверивший в необходимость операции, хотя временами и колебавшийся. Настораживало настроение женщины. Несомненно, в ней происходили какие-то сложные процессы – об этом говорило многое. Она часто задумывалась, нервничала, плакала. Даже знающие ее дивились такой перемене. Это же подтверждало и наблюдение. Но внутренний мир, мысли оставались загадкой. Встречи с Марковым, ее слова, паузы, раздумья лишь слегка приоткрывали то, что ее томило, волновало. Что это было? Страх перед возможностью разоблачения, сознание, что делает грязное дело?.. Или чувство? Глубокая уверенность Маркова в том, что Гутман на распутье, передалась Орлову.

– Ты рассудком понял ее состояние? – спросил он Маркова.

Сергей, чувствуя на себе внимательные глаза Орлова и Агапова, побледнел, сжался.

– Что молчишь, говори! – желая в чем-то убедить себя, сказал Орлов.

– Она плакала и когда знакомилась с тобой, – напомнил Агапов, но Орлов с укоризной взглянул на него и качнул головой.

– Сердцем! – помолчав, тихо сказал Марков.

– Оно не всегда верный советчик, Сергей, – сказал Агапов, – особенно в наших делах.

– Что ж, это неплохо, если сердцем, – вслух подумал Орлов. – Особенно в наших делах, – подчеркнул он, бросив взгляд на Агапова. – Нравится тебе эта женщина. – Это к Маркову.

Тот поднял голову, угрюмо пробормотал:

– Я не имею права думать о ней теперь.

– Ну уж и не имеешь. Сердцу-то ведь не прикажешь.

И тогда Марков, недавно просивший освободить его от участия в этой операции, встал в положение «смирно».

– Я выполню задание, товарищ генерал. Выполню! – повторил он твердо. – Рассудком!

– Смотри, Сергей, – предупредил Агапов, – не переиграй. Это трудно, ох, как трудно, – вздохнул он. – Помни – от этого зависит многое…

– Вот и ночь прошла! – взглянув на лежавший на подоконнике солнечный луч, сказал Орлов и мечтательно потянулся. – Хорошо бы чайку горячего… Распорядись-ка, Михаил Степанович, чаю и еще чего-нибудь. Только горячего, а то холодное мне и дома надоело. – И как только Агапов вышел, заговорщически наклонился к Маркову, похлопал по плечу. – Это хорошо, что сердцем. Хорошо!.. Но и голову не забывай! – он. подмигнул Маркову. – Все-таки любишь ее? – спросил он как-то по-домашнему, не отнимая руки.

Марков опустил голову.

– Что ж, борись. Борись, а мы посмотрим, стоит ли она этого. Стоит – хорошо. А нет, сам откажешься…

Чай пили молча. Каждый по-своему. Орлов шумно, весь отдаваясь еде. Агапов не спеша. Марков позвенел ложечкой по стакану и отставил его. Не мог. Думал. Не мог не думать. Захотелось увидеть ее. Он закрыл глаза, и Ирина, как живая встала перед ним. Красивая? Говорят, что любят только красивых, какая чепуха! Нет, не красивая, а вот думаю, и щемит сердце. А ведь раньше никогда не болело. Значит, у всех, кто любит, бывает так… А что, если все это показалось, что, если это игра умной, хитрой авантюристки с холодной, расчетливой головой и тонко рассчитанными движениями?

Волна неприязни, обиды, что он обманулся, что его обманули, гасила его чувство. Но только на мгновение. Кропотливо, шаг за шагом, он разбирал ее движения, слова. Вот вздрогнули плечи, вот глаза, то встревоженные, то наполненные внутренним теплым светом и часто грустные и одинокие.