Первая встречная

То злые, затравленные. А слезы? Разве можно плакать просто так, по заказу?.. Он вспомнил мать, лучшую из женщин. И у нее так же вздрагивали плечи, и она так же прятала заплаканное лицо. Может ли быть, что и она играла? Мысль эта ужаснула его, и он понял всю бессмысленность своих подозрений. Ему захотелось немедленно, сейчас же, увидеть ее, посмотреть в лицо. Понять. Проверить. И ее и себя. Неужели все было игрой, подлой игрой? Но глаза, слезы? Как в эти минуты она не похожа на обольстительницу, «роковую женщину»… «А в театре? – спросил он себя. – Ведь глядя на сцену, на талантливую игру актера, ты веришь ему. Да, но это в театре, – возразил он сам себе. – А разве тебе сейчас не придется стать двуликим, разве не придется тоже играть, говорить не то, что хотелось бы? Разве за внешней влюбленностью, ласковостью ты не будешь скрывать свою настороженность, подлинное отношение? Подлинное? – Марков усмехнулся. – А что делать, когда подлинное и внешнее одинаковы? Что ж, значит, труднее будет вести игру. Труднее?» Марков на мгновение пожалел, что согласился. Нет, как ни трудно задание, он выполнит его. Должен выполнить. Еще не все потеряно…

Орлов, наблюдавший за Марковым, понимал его состояние. «Пусть думает, – говорил он себе, – пусть переварит все: и обиду за подозрения Агапова, и допрос, и горечь оскорбленного чувства. Пусть пройдет через это. Так нужно!» Не понимая такой любви (уж больно быстро!), Орлов все же не осуждал, а если бы покопался в своей памяти, то, вероятно, согласился, что и такая любовь бывает. Бывает, и здесь уж ничего не поделаешь. Наступил новый день, а с ним новые заботы. Надо было отдохнуть, набраться сил.

– Итак, помни! Первый же звонок, – и ты встречаешься с ней. Обо всем докладываешь Михаилу Степановичу. План операции я сегодня же согласую. А сейчас все домой. Отдыхать! Я тоже, – сказал он, вставая из-за стола.

Когда Марков уже выходил из кабинета, Орлов окликнул его:

– Подожди!

Марков подошел к Орлову.

– Ответь на один вопрос: почему ты вышел из такси у Сретенских ворот? – И увидев, что Марков его не понял, пояснил: – В тот вечер, когда ты познакомился с Гутман?

В памяти Сергея возник вечер, парковая скамейка, плачущая женщина, разговор, начатый им, прогулка по улице. Марков видел все так ясно, что ему показалось, будто Ирина рядом… «Да, но какое отношение это имеет к вопросу Орлова? Да, он сел в такси и доехал только до Сретенских ворот, потому что, потому что…»

– Потому что у меня не было больше денег, товарищ генерал.

– У меня мелькало такое предположение… – Орлов засмеялся. – Ну и наделал же ты тогда переполоха.

X

Убийство заинтересовало капитана Смирнова своей бессмысленностью. Убитый, рабочий Городищенского номерного завода Федоров, судя по сообщению областного Управления милиции, был обнаружен поздно ночью милицейским патрулем на Первомайской просеке, за продовольственной палаткой, недалеко от своей квартиры.

По заключению судебно-медицинского эксперта смерть наступила около одиннадцати часов вечера от удара тяжелым металлическим предметом, по форме напоминавшим ударную площадь молотка, раздробившим затылочную область черепа.

Осмотр трупа показал, что у убитого похищено ничего не было. Предположение, что убийство совершено с целью ограбления, отпадало. Хотя и не исключалось.

Последние годы в суточных рапортах о происшествиях еще мелькали сообщения о кражах, мошенничествах и хулиганствах, но случаи убийств встречались все реже и реже, и это убийство настораживало.

Бессмысленность преступления, да еще то, что убитый работал на номерном заводе, хорошо известном Смирнову, не могли пройти мимо внимания, и он позвонил в райотдел милиции.

Телефонный разговор не удовлетворил Смирнова, и он, попросив собрать необходимые сведения об убитом и его семь, выехал в Городище.

Ночью прошел небольшой дождь, прибил пыль, и ехать было не так душно. Через час Смирнов уже был в райотделе и разговаривал с заместителем начальника отдела, молодым человеком с университетским значком, по его словам, «выходившим» на преступление.

– Место оцепили? – спросил Смирнов.

– А как же, – снисходительно ответил начальник ОУРа, – это же альфа нашей работы.

Смирнов взглянул на оперативника и удивленно спросил:

– Почему альфа?

– Начало, – ответил тот и пояснил: – От первой буквы греческого алфавита.

– А! – понял Смирнов и уже иронически поинтересовался: – А омега?

– Омега – конец, когда раскроем, – не улыбнувшись, спокойно ответил его спутник, – это уж зависит, как освоим альфу. – И, видимо, чтобы не тратить время на ненужные разговоры, добавил: – Я филолог, но это не мешает в работе. Пошли! – предложил он.

По дороге старший лейтенант милиции Хозанов, как он представился Смирнову, рассказал об убитом. По его словам, Федоров работал на заводе шесть месяцев, ранее работал в железнодорожных мастерских, здесь же, в Городище. Женат, двое детей. Вел скромный образ жизни, не пил. В Отечественную воевал, был в плену. На заводе и в депо характеризовался положительно. Завкомовцы и товарищи по цеху в один голос отмечали, что Федоров тихий, замкнутый человек, ни с кем не дружил и не ссорился. В два часа по Первомайской просеке проходил патруль. У продовольственной палатки старший патруля сержант Галимов остановился проверить замки на двери и наткнулся на убитого. О преступлении немедленно сообщил дежурному. После осмотра трупа привели служебно-розыскную собаку. Уверенно взяв след, она повела к железнодорожной станции, но на платформе, повизгивая и виновато посматривая на проводника, закрутилась. Вернулись обратно, но повторилось то же. След был утерян. Преступники, вероятно, уехали поездом.

– Почему преступники? – перебил его Смирнов.

– Да по следам видно, что было несколько человек.

– На месте следы не затоптаны?

Начальник ОУРа обидчиво улыбнулся:

– Мы свое дело знаем. Правда, дождь помешал, ну, да мы как-нибудь разберемся. А что, вас заинтересовало это дело?

– Вы же знаете, что он работал на специальном объекте. – Смирнову не хотелось говорить о неясном чувстве тревоги, которой не мог бы объяснить. Мелькнула мысль, что он полез не в свое дело, не согласовав даже с Агаповым.

Хозанов понимающе кивнул головой.

– Так ничего и не взяли? – перепрыгивая через лужу, чтобы что-нибудь сказать, спросил Смирнов.

– Нет, ничего, – обойдя ямку с водой, ответил Хозанов. – И часы, и документы, и деньги целы. Денег, правда, немного, всего четыре рубля.

– С женой убитого разговаривали?

– Рано утром посылал к ней сотрудника. Хотел пойти сам – раз приехали, пойдем вместе.

…У закрытой ставнями палатки, похаживал милиционер. Он козырнул и доложил, что приходила заведующая, но он ее «не допустил», и она побежала в райпищеторг.

Хозанов и Смирнов обошли палатку и осторожно по краю небольшой вытоптанной площадки подошли к двери. Вокруг дощатого домика плотной стеной стоял кустарник, вдоль которого тесно, в два ряда, высились порожние ящики из под товаров. У дверей на приступке темнело пятно. За кустарником шелестел большой раскидистый тополь, окутанный белым роем пуха. Тихо, пусто, буднично.

Смирнов внимательно обежал глазами площадку и кустарник и, убедившись, что делать здесь нечего, вернулся на улицу. Следом за ним вышел Хозанов, о чем-то поговорил с милиционером и, обернувшись к Смирнову, с иронией поинтересовался:

– Ну как, ничего не нашли?

– После вас найдешь, как же! – в тон ему ответил Смирнов.

Об убийстве, видимо, стало известно – проходившие по улице, рассматривая милиционера и стоявших штатских, замедляли шаги и, пройдя, обязательно оглядывались.

– Пойдем к Федоровой? – предложил Хозанов.

Маленький одноэтажный деревянный домик прятался в гуще зелени. Перед домиком садик с врытыми в землю круглым зеленым столом и скамейкой, рядом виднелись грядки небольшого, аккуратно разделанного огорода. На стук вышла женщина лет пятидесяти с заплаканными глазами.

Смирнов понял – Федорова! Но на всякий случай спросил.

Женщина устало кивнула головой.

– Были уже ваши, – сказала она. – А ну, в комнату! – прикрикнула она на две ребячьи любопытные головы, высунувшиеся из окна.

– Мы ненадолго, хозяйка, поговорить надо, – сказал Хозанов и, не ожидая приглашения, первым вошел в комнату…

Продолжая всхлипывать и поминутно вытирая ладонью заплаканное лицо, женщина рассказала о своей жизни. Вначале медленно, неохотно вспоминала, как жили, строили вот этот домик, обзаводились хозяйством, как пошли дети. Был он тихим, хозяйственным. «Работник!» – сказала она.

Видно, здорово помотала его жизнь. Любил дом, жену, детей. Чуждался посторонних, а на просьбы ребят неохотно рассказывал, как воевал, как попал раненым в плен.

– Дружил с кем-нибудь Григорий Самсонович? Бывали у вас люди? – спросил Хозанов.

Женщина замотала головой:

– Нет, нет.

– Так никто и не бывал?

– Нет, никто. Сам-то и соседей не любил. Все дома по хозяйству. Книжки иногда читал, – она кивнула головой на полку.

Смирнов подошел к книгам: Пушкин, «Война и мир», «Овод», «И один в поле воин», «За проволокой», «Сказки народов СССР», «Военнопленные», «Молодая гвардия», «Военная тайна» Шейнина… Смирнов любил рассматривать чужие библиотеки, пытаясь по ним определить хозяина книг, его вкусы, интересы, но сейчас ничего не получилось.

– Карточки мужа у вас нет? – поинтересовался он, думая, что это поможет ему.

Оказалось, что есть, только старая.

– Что так мало?

Женщина ответила, что муж не любил сниматься.

– А родных не было?

– Один он. Родители еще до войны умерли.

– Как думаете, из-за чего это? – спросил Хозанов. – Вы уж простите, приходится расспрашивать. А то недругов не было, ни с кем не ссорился, ничего не взяли, и такое случилось.

Женщина заплакала.

– Ума не приложу, с чего бы это.

– И на заводе ни с кем не ссорился? Может, расстроенный приходил с работы, ничего не говорил? – спросил Смирнов.

– Да нет, молчун он. Говорил мало, – вяло ответила женщина.

– Мамка, а дяди, что раньше приходили? – из-за угла подсказал один из сыновей.

– Это какие? – обернулась женщина к детям.

– Что из Москвы приезжали, – напомнил второй, старший.

– Кто это? – поинтересовался Хозанов.

– Не говорил он. Еще по весне приезжали двое, он в садик вышел, поговорил с ними, пошумели они чего-то и уехали. Спрашивала я, кто такие. Из Москвы, говорит, знакомые. Не знаю я их, и он никогда не рассказывал.

– Приметы их не вспомните? – спросил Смирнов. Федорова задумалась:

– Один плотный такой, рябой, седоватый, с плешиной.

– Высокий? – перебил ее, записывая, Хозанов.

– Этот нет. Вот второй повыше, худой.

– Нос у него длинный, – выкрикнул из угла один из ребят.

– А ну, давай сюда, – позвал Хозанов, – помогайте вспоминать.

Подталкивая друг друга, мальчики нерешительно подошли к столу.

– Ну, так какие же они? – притянул за руку старшего Смирнов.

Со слов ребят и матери, понемногу вспоминавших приезжих, постепенно вырисовывались черты незнакомцев. Дети, перебивая друг друга и споря, рассказывали о них такие детали, на которые вряд ли обратил бы внимание взрослый. Это превращалось для них в увлекательную игру, заразившую мать.

– А одеты как? – продолжая записывать, спросил Хозанов.

И снова каждый из них вспоминал, подсказывал, поправлял друг друга. Через некоторое время, еще не зная, сможет ли это помочь раскрытию убийства, Смирнов и Хозанов могли нарисовать портреты московских незнакомцев. Итак, один коренастый, в рябинку, седой, с плешиной на макушке, с красным лицом, узкими глазами и нависшими бровями. Одет в черную кепку, черное подержаное пальто, в сапогах. Второй – высокий, худощавый, сутулый, тоже седой, с белым лицом и большим носом. В короткой коричневой куртке, серой кепке и темных ботинках.

В окно постучали. Женщина испуганно оглянулась и вышла в тамбур, но через мгновение возвратилась.

– Вас спрашивают, – взглянула она на Хозанова.

То вышел на улицу.

– Кто это? – спросил ее Смирнов.

– Из ваших, что утром приходил, – ответила она.

– И что, те двое больше не приезжали?

– Нет! – в один голос ответили мать и дети. Ребята теперь считали себя полноправными собеседниками, но, исчерпав тему, тянулись к окну, за которым стоял Хозанов и разговаривал с каким-то мужчиной.

– Товарищ Смирнов! – послышалось со двора. – На минуту!

Офицер поднялся и вышел в садик. Хозанов схватил его за руку:

– Эти двое вчера поздно вечером были здесь. Стояли и разговаривали с Федоровым. Потом он ушел в дом, через несколько минут вышел и пошел с ними в сторону железной дороги…

– Откуда это известно? – взволнованно спросил Смирнов.

– Вот мой оперуполномоченный , – Хозанов кивнул на мужчину, – установил свидетелей. Если вас все это интересует, давайте поговорим с народом.

– Сейчас!

Смирнов вернулся в дом.

– Когда ваш муж пришел домой?

Женщина подняла от стола заплаканное лицо:

– Поздно!

– И не уходил больше?

– Нет, переоделся, сказал, что пойдет ненадолго по делу, и ушел! – ответила она.

– Ну, пока, прощайте. Я еще зайду.

XI

Уже стемнело, когда Кемминг вышел из дома и сел в стоявшую у подъезда машину. Проскочив набережную и Кропоткинскую площадь, он выехал на Волхонку. У Музея изобразительных искусств остановился, обошел машину, постучал ногой по покрышкам и, посмотрев по сторонам, поехал. На площади Революции, поравнявшись с «Метрополем», развернулся и встал в ряд автомобилей. Взглянув на часы, Кемминг вышел из машины и направился в кафе.

Здесь его знали. Швейцар поклонился как старому знакомому и открыл дверь. Когда Кемминг прошел, он кивнул гардеробщику:

– Трезвый сегодня!

– Не беспокойся, сейчас наберется! – заверил его тот, но в первый раз ошибся…

Через несколько минут Кемминг возвратился на улицу и сел в машину. На Кузнецком мосту он чуть не наехал на переходившую улицу женщину, сквозь зубы выругался, но, когда она укоризненно покачала головой, тотчас же улыбнулся ей. Он действительно был трезв. Несколько рюмок «столичной» (это было единственное, что ему нравилось у этих русских), выпитых на ходу в кафе, явно недостаточно для того, чтобы он смог почувствовать себя в привычной норме. Кемминг был трезв, зол и успокаивал себя, что позднее наверстает упущенное.

Дневной разговор с шефом доставил ему несколько неприятных минут. Атташе был недоволен и едко охарактеризовал его работу.

– Вы долго будете возиться с этим мальчиком, Реджи? – перелистывая только что полученный номер «Лайфа», спросил он, когда Кемминг рассказал о встрече в зоопарке.

– Это золотой мальчик, сэр, – пообещал Кемминг и, немного подумав, на всякий случай добавил, – конечно, если все будет о'кей.

– С этой женщиной у него что-нибудь серьезное? – поинтересовался шеф.

– Несомненно. Поверьте, этот ребенок будет наш. Женщина знает свое дело и стоит дороже, чем обходится нам.

– Будьте осторожны, Реджинальд, – предупредил атташе, – я не очень верю русским детям. Они чертовски мешают нам. Я немного знаю отца этого мальчика, генерала Орлова…

– Отца?

– Да, отца. Такого, как я ваш. Он здорово портит нервы боссу, а многим из наших сломал голову. Пообещайте Гутман – в случае успеха она съездит в этом году в свою Ялту. Кстати, пусть там припомнит, как уронила в воду пакет. Между прочим, это и ваша вина, а неприятности имел я.

– Она хорошая баба, сэр, и выполнит поручение! – заверил Кемминг.

– Я рад за вес, Реджи, – шеф усмехнулся. – Когда мальчик будет готов, давайте его мне. Я выжму его, как лимон. И еще раз, будьте осторожны, я сообщил об операции в Вашингтон. Если сорвется – пеняйте на себя.

– Не сорвется, ручаюсь головой, – уверенно сказал Кемминг.

– В Амане и Бейруте вы так же ручались этой не самой важной частью своего тела, – с иронией напомнил атташе. – И меньше пейте. Здесь это опасно. Генерал Брэдли перед встречей с русскими всегда принимал флакон минерального масла. Последуйте этому примеру, если не можете не пить!

Каждый раз, когда он хотел уколоть Кемминга (как будто другие пили меньше его), он вспоминал о неудачах, стоивших уйму денег и сыгравших в одном случае на руку Англии, а в другом – арабским националистам. После этих провалов Кемминг был убежден, что не удержится на работе, но выручил счастливый случай. Шефа назначили в Москву, особенно желающих ехать туда не было, и он взял его с собой.

– Как этот инженер? Вы передали ему «Контакс»? – вспомнил шеф.

– Да! – Кемминга даже передернуло от неприятного воспоминания.

– И что же, до сих пор он не может сфотографировать интересующую нас площадку?

Не зная, что сказать, Кемминг развел руками – видимо, трудно!

– Мне уже напоминали о срочности задания. Когда вы встречаетесь с ним?

– Сегодня вечером.

– Где?

– Там же.

– Напомните, что это сделать надо срочно.

– Есть, сэр.

– Как ведут себя наши «друзья» из Комитета безопасности? – поинтересовался шеф. – Не опекают?

– Нет, все в порядке.

– Порядке, порядке, – недовольно повторил атташе, – не доверяйте этой тишине. Они любезны и предупредительны, но мы достаточно скомпрометированы, и нам не верят. Как с Городищем?

– Выполнено.

– Убивать – это, кажется, единственное, что вы умеете, – снова съязвил шеф. – У кого вы научились этому?

– У вас, сэр, – отпарировал Кемминг.

– Неужели только этому? – холодно спросил шеф, вставая. – На завод надо послать нашего человека! – напомнил он.

Кемминг понял, что может быть свободным.

Когда он был в дверях, атташе предупредил:

– Смотрите, Кемминг, если этот мальчик сорвется – вы можете вернуться в Штаты безработным, – и, не попрощавшись, уткнулся в «Лайф»…

Сейчас, сидя в машине и вспоминая этот разговор, Кемминг дал волю накопившейся злобе. «Старый павиан! – думал он. – Хорошо, когда у тебя такие связи»…Кемминг был прав. Действительно, знакомство с Луисом Джонсоном, бывшим в то время министром обороны, и близость к «миссурийской шайке»[2] дали возможность его шефу, тогда тридцатилетнему инженеру «Кертис – Райт Корпорейшен» поступить в ФБР. Неудавшаяся провокация в Сан-Франциско[3] не отразилась на его карьере, наоборот, правящая верхушка увидела в нем человека, не брезгающего ничем для достижения поставленной цели, и он был переведен на военно-дипломатическую работу. «Закон о Центральном разведывательном управлении», подписанный Трумэном в сорок девятом, открыл огромные возможности и широкое поле деятельности. Латинская Америка сменилась Южным Вьетнамом, потом хитро закрученными интригами в Иордании и Сириии, продолжительной поездкой в Италию и, наконец, в СССР! После провалов в Аравии Кемминг думал, что с шефом кончено, но тот выкрутился, да еще вытащил и Кемминга. И это несмотря на шум, поднятый «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк уорлд телеграф» и другими крупными газетами. Нет, связи его, не смотря на ошибки и уход с арены дружков, крепли. Кемминг не любил шефа и глухо, безнадежно завидовал ему, хотя и отдавал должное его уму, энергии и изворотливости.

Перед отъездом в эту чертову страну шефа и его принял «сам». Совладелец крупной адвокатской фирмы, ставленник и любимец Уолл-стрита, сутуловатый, начинающий полнеть мужчина, с крупным лошадиным лицом и мутными белесыми глазами, посмеялся над наивностью русских, давших «агреман» на назначение шефа военным атташе, короткими, отрывистыми словами объяснил обстановку и наметил план работы. За внешней простотой, демократичностью и панибратским похлопыванием по плечу собеседника угадывался жестокий, безжалостный хищник, цепко держащийся за власть и возможность диктовать свои желания слабому. И как ни странно, Кемминг, поденщик, подручный этого человека, выполнявший его волю, делавший всю грязную работу, боявшийся его гнева, довольно похихикивал, когда узнавал о каком-нибудь очередном промахе. Конечно, если это не было связано с фигурой самого Кемминга и не могло отразиться на нем самом.

Заветной мечтой было сделать бизнес, отхватить кучу денег и уйти на покой. Маленький домик на Западном побережье (он даже присмотрел небольшой участок недалеко от Лос-Анжелоса), пальмы, десяток апельсиновых деревьев, вечный, неназойливый шум океанского прибоя, жаркая истома и тишина. Днем – кайф, вечером – бар, с неторопливой беседой с соседом по столику, ночь – со своей женщиной, женой, подругой – все равно. Все! Это было пределом мечты.

Плевал он тогда и на шефа и на «самого». Плевал на русских с их «тарелочками» и ракетами, на китайцев, арабов, немцев, на всех. Ради такой мечты таскался он по миру, переодевался в тряпье, считая его местной униформой, делал любые пакости, убивал, покорно терпел хамство и пренебрежение своего счастливчика шефа.

Сейчас мечта была, как никогда, близка к осуществлению. Он поставил на эту лошадку, на этого Маркова! Любыми средствами она должна была прийти первой. Он знал, что в сейфе проклятого научно-исследовательского института, где работал инженер Полонский, лежал его домик, садик, морской прибой, бар и женщина… Но инженер не мог для него засунуть туда руку. Вот потому-то в голове и возникла эта комбинация. Во всем мире это было бы несложно, стоило бы больше или меньше (все хотят иметь свой домик!), но здесь?., как она отвернула морду, эта потаскуха – он вспомнил женщину-шофера, которой дал пачку «Кемэл». Эта Гаганова, прядильщица из Калинина, сделала бизнес, о ней все время пишут в газетах, но у нее нет своей чековой книжки. Нет ее и у Николая Мамая, шахтера из Донбасса – члена большевистского конгресса. «Ого! – представив себя на его месте, ухмыльнулся Кемминг. – Я бы тогда стоил дорого». – подумал он. Нет, нет, он не понимал эту страну!.. Кемминг поднял голову – у ветрового стекла автомобиля стоял орудовец и, приложив руку к козырьку, делал ему замечания. Оказывается, он задерживал движение. Кемминг улыбнулся, развел руками – не понимаю по-русски! – и включил скорость…

Он опоздал. Полонский сидел в затемненной аллее, в дальнем углу сада, рядом с книжным киоском. В десятке метров от него, на ярко освещенной веранде, звенели стаканы, слышался говор и звуки настраиваемых инструментов, пробегали с подносами официанты, а он пугливо вглядывался в темноту, ерзал по скамейке и проклинал себя, что пришел. Увидев идущего по аллее канадца, он порывисто встал, но тут же сел.

– Хэлло, Анатолий Андреевич! – медленно выговаривая трудное для него имя, сказал Бреккер, пожал мягкую влажную руку инженера и тяжело плюхнулся рядом. – Как дела? Надеюсь, вы принесли снимки этого проклятого…

– Тише, ради бога, тише! – умоляюще попросил Полонский.

– Что тише? – делая вид, что не понимает причины страха, спросил Бреккер. Почувствовав на своем рукаве руку русского, он усмехнулся: – Олл райт! Хорошо, будем говорить тихо. Где снимки?

– Я же передал их вам вместе с фотоаппаратом, – удивленно ответил Полонский.

– Нужны такие же еще!

– С пленки можно перепечатать любое количество копий! – сказал инженер.

Бреккера злил этот непонятливый русский. Не мог же он сказать ему, что потерял и аппарат и пленку.

– Я знаю это лучше вас, нужна другая катушка, еще катушка, – думая, что русский его не понял, повторил он. – Аппарат я дам.

– Нет, нет, я не могу больше, – запротестовал Полонский.

– Это нужно сделать! – наблюдая за своим собеседником, настойчиво повторил Бреккер.

Инженер замотал головой:

– Прошлый раз я случайно попал туда. С комиссией. Теперь это невозможно.

– Черт возьми, нам нужны снимки, мы платим за это. Вам известно, что мы платим? – зло спросил канадец.

Полонский поежился и ничего не ответил.

– Вы знаете, что мы делаем с людьми, которые, работая на нас, отказываются? – спросил Бреккер и, увидев широко раскрытые, испуганные глаза инженера, окончил:

– Мы передаем их в руки следственных властей. У вас в России за шпионаж, кажется, расстреливают, не так ли?

На глазах у Полонского выступили слезы. Он протянул руку к канадцу и умоляюще попросил:

– Пощадите, я верну все, что получил…

– Если вы не прекратите вытье, я вас ударю! – оттолкнув руку инженера, резко сказал Бреккер.

– Пожалейте, у меня жена и дети, – продолжая плакать, прошептал Полонский.

– Тем хуже для вас. Имея жену и детей, в Ялте вы путались черт знает с кем. И тратили на это деньги.

– Но это была ваша знакомая! – пытался защититься Полонский. – Это она познакомила меня с вами!

Надо было кончать. Бреккер резко тряхнул инженера за плечи и, глядя в глаза, отчеканил:

– Хорошо. Выполните это поручение, и мы расстанемся. Когда вы сделаете?

Полонский, не поднимая головы, беспомощно пожал плечами.

– Я позвоню через три дня, в пятницу! – Бреккер поднялся и, не прощаясь, направился в сторону матовых огней ресторана.

В конце аллеи он обернулся – на скамейке по-прежнему неподвижно сутулилась фигура Полонского. Бреккеру показалось, что он слышит, как инженер плачет. Он усмехнулся и, насвистывая «Сан-Луи», вошел в зал. Ему захотелось напиться, чтобы ни о чем не думать, хотя бы до утра.

XII

Телефонного звонка не было уже два дня. Сейчас семь часов. Неужели не будет и сегодня? Нервничая, Марков то вставал из-за стола и ходил по комнате, то бросался в кресло, и, глядя на молчавший телефон, гипнотизировал его. Ну, звони, звони же! Но телефон молчал. Час назад раздался звонок, Марков бросился к аппарату, сорвал трубку – Агапов. Разговор с ним настораживал.

– Без перемен?

– Да!

– Не собираешься уходить?

– Подожду немного.

– Хорошо. Попозже позвони мне. Есть новости! – подчеркнул Агапов.

– Связано с делом?

– Да.

Марков положил трубку. «Связано с делом, – подумал он, – видимо, зафиксирована встреча с Кеммингом… Что ж, посмотрим, как будут развиваться события…» И снова заходил по кабинету. Взглянул на часы: семь тридцать. Теперь пора! Он подошел к сейфу, проверил, закрыт ли он, и направился к двери. Здесь его и нагнал телефонный звонок. Марков вздрогнул, точно кто-то ударил его в спину, остановился, ожидая повторного сигнала. И когда он раздался, бросился к столу. Схватил трубку, не сомневаясь, что это она, Ирина. Как ему хотелось в эту минуту, чтобы все, что он знал о ней, было ошибкой, чтобы слова и поступки не были продиктованы чужой, злой волей.

– Слушаю, – сказал он, стараясь скрыть охватившее его волнение.

– Это я, – голос донесся откуда-то издалека.

– Здравствуйте, Ирина.

– Вы заняты?

– Да, работаю.

– В такой вечер?

– И вчера и позавчера были точно такие же, Ирина, – сказал Марков.

Женщина промолчала.

«Не поняла или не нашла что ответить?»

– Я хочу вас видеть, – попросила она после короткой паузы.

– Вы только сегодня захотели этого? – от его былой растерянности не осталось и следа.

Женщина не ответила. В трубке что-то щелкнуло.

– Вы слышите меня, Ирина?

– Да, да, – заторопилась она. Сейчас ее голос слышался отчетливее, стал ближе. – Нам нужно встретиться – сейчас же… пожалуйста…

И вдруг нелепая мысль прорезала мозг – отказаться. Во всяком случае, сейчас, сегодня. Если будет настаивать, значит, так требует Кемминг. А если нет? То же самое, его инструкция! Нет, не отступать от принятого плана.

– Откуда вы говорите?

– Недалеко. – Голос женщины снова стал глуше.

«Первая ошибка! – отметил Марков. – Откуда она знает, где находится институт?»

– А точнее?

– У Белорусского вокзала. Я жду вас у входа в метро.

– А вы убеждены, что я недалеко?

Женщина помолчала, потом тихо, но твердо сказала:

– Да.

Маркова удивила смелость и прямота, с которой это было сказано. Ему показалось, что на другом конце провода зашептались, потом скрипнула дверь.

– Хорошо. Я выхожу. – Марков положил трубку на рычаг и быстро направился к дверям. Звонить Агапову было бессмысленно. Марков понимал, что с Гутман, Кемминга, а теперь и с него не спускают глаз.

Выйдя из подъезда, он осмотрелся… и невольно отступил назад. На противоположной стороне стояла Ирина. Марков быстро перешел улицу, подошел к женщине.

– Вы здесь? – спросил он удивленно. Она выпрямилась, резко вскинула голову:

– Да! – Голос и поза были новыми, незнакомыми.

Марков всмотрелся в лицо женщины и почувствовал, что сейчас, в эту минуту, она слабее его.

– Вы очень быстро пришли, – с иронией сказал он.

– Я звонила отсюда, – женщина кивнула на телефонную будку у газетного киоска.

– Для чего нужна была эта ложь? – спросил Марков. Ирина помолчала, потом, после короткой паузы, выдохнула:

– Боялась, что вы не придете.

– Почему?

Она пожала плечами и, не ответив, ссутулясь, прошла несколько шагов в глубь переулка, сейчас безлюдного и из-за густо посаженных деревьев темного. Остановилась, повернула голову, точно приглашая идти за ней. Марков усмехнулся – враг? Жалкий, понурившийся, с глазами, полными растерянности и тревоги. Разве бывают такие враги? Или это тоже игра? Что ж, посмотрим!.. Марков готов был к поединку.

Женщина протянула руку, и он почувствовал, что она дрожит. На мгновение в нем шевельнулась жалость, но он подавил в себе это чувство.

– Что ж, так и будем стоять? – спросил он, любуясь собой, своей выдержкой.

– Нет, нет, – заторопилась она, и сжав руку Маркова, потянула к себе.

– Куда же мы пойдем?

Женщина оглянулась.

– Где нет людей.

Марков посмотрел в опущенное лицо.

– Что с вами?

– Не знаю, – одними губами ответила она, продолжая оглядываться. – Уйдемте отсюда.

– Куда?

– Все равно, – голос женщины дрожал.

– Что вас томит, что случилось? – спросил Марков.

Она беспокойно повела головой, избегая его взгляда, но он посмотрел ей в глаза и увидел в них такую пустоту, такую растерянность, что на мгновенье забыл, кто она. Он не привык смотреть спокойно на человеческое горе, а в том, что это горе, он ни на минуту не сомневался. Ведь даже Орлов, прошедший трудный жизненный путь, свидетель людских падений, верил, что еще не все потеряно. Иначе, зачем было устраивать всю эту игру! Да что Орлов – Агапов, суховатый и осторожный, постоянно сомневающийся, и тот…