Голубая ива

— Немного отварен, — наконец выдавил он.

Она вздрогнула:

— Мне позвонил мистер Тамберлайн, сказал, что все в порядке, но мне стало как-то не по себе.

В глазах ее читалось неподдельное участие, и Артемас никак не мог отвести свой взгляд.

— Насколько серьезно? — спросила она.

— Так, ерунда, но я мог бы попасть в Книгу рекордов Гиннесса по величине пузырей. Очередной медицинский осмотр на следующей неделе.

— Ребенок, которого ты оттолкнул… совсем не обжегся?

— Слава Богу, нет.

Она кивнула, взгляд ее был теплым и восхищенным.

Слишком опасно: обезболивающее притупило чувствительность, но отнюдь не чувства, и от возбуждения у Арте-маса взыграла кровь. Он указал на коробку:

— Маленький медвежонок?

Она улыбнулась:

— Нет, два диких котенка. — Осторожно подошла к нему и положила коробку на край кровати. — Их нашли под домом тети Мод. Вначале я хотела приручить их, но подумала, что сейчас они могли бы развеселить тебя.

Артемас по-прежнему не сводил с нее глаз, когда она открывала коробку. Котята из ее рук перекочевали на кровать. Осматриваясь вокруг с наивным любопытством и высокомерием, как могут лишь котята, они заметили слабое подрагивание пальцев его поврежденной руки и, играя, прыгнули!..

Выдохнув, он резко оттолкнул эти пылкие шарики, которых только раззадорило его движение, а не остановило: котята начали карабкаться вверх.

— О Боже! — вскричала Лили.

Поспешно наклонилась к кровати, пытаясь помочь Ар-темасу. Один котенок вскарабкался по бинтам и теперь повис на них, вцепившись зубами. Лили опалила Коулбрука своим дыханием, отцепляя одно животное и прогоняя с перебинтованного плеча другого:

— Прости.

Артемас, тяжело дыша, вжался в подушки.

— Я не преминул бы посмеяться над этим, если бы не боялся лишиться руки.

Она безвольно опустилась на пол:

— Тамберлайн сказал, что тебе необходимо отвлечься. Думаю, тем самым он желал лишь смягчить твою боль.

Ее лицо покраснело, а глаза от переживания сузились. Она начала собираться.

— Не уходи! — поспешно выкрикнул он.

Он наморщился и переместил руку на подушку. Она огорченно глядела на него, и он невольно выпрямился, разбросав бумаги по кровати. Она легко вздохнула, он посмотрел на ее натруженные, потрескавшиеся руки.

— Ты, видимо, работаешь так же упорно, как и всегда. Позволь посмотреть, Он подозвал ее поближе и не нашел в лице никакого осуждения, никакой скованности.

Ее близость возбуждала его. Ему хотелось, не отрывая глаз, смотреть на ее большие, пухлые губы, на ее голубые глаза, на раскрасневшиеся щеки.

— У леди наверняка хватает своих забот, — бросил он.

— На полу твои подопечные напоминают два потускневших десятицентовика. Дома кто-нибудь есть?

— Не знаю. Я выпил половину того, что мне выписали, и от этого здорово поглупел.

Нежно взяв руку Лили, он поднес ее к своим глазам, провел большим пальцем по твердой ладони, пытаясь сосредоточиться. Ее пальцы затрепетали. Этот трепет передался ему. Осторожность и самоконтроль заставили резко отстраниться.

Она, казалось, смягчилась или по крайней мере смирилась с его требованиями и села на стул поблизости. Он вяло повернул голову. Лили знала, как тяжело давалась ему эта сдержанность; она была единственным человеком, которому он позволял знать такое.

Котята неистово бегали по комнате. Лили, пользуясь случаем, осматривала комнату. Высокий деревянный потолок с сетью искусно выгравированных лучей. Большие стеклянные двери на каменный балкон, высокие внутренние двери в разные комнаты, одна из которых, по-видимому, сообщалась с кухней.

Кровать темного, дорогого дерева, но, пожалуй, простовата, с прямыми ножками и без грядушки. На ночном столике рядом находились медная лампа, черный телефонный аппарат и пластиковый одноразовый стакан, заполненный ручками с золотыми перьями и карандашами с изжеванными концами. Стереоприемник и проигрыватель компакт-дисков стояли на полу; огромные колонки бесцеремонно расположились на деревянных комодах. В углу на половике лежали гантели. Набитые новеллами картонные коробки были разбросаны по полу; здесь же находились последние выпуски «Уолл-стрит джорнэл» [31] и либерального «Атне-Ридер» — странный контраст.

— Не только гедонист, да? — Артемас, кажется, пытался шутить.

— Какой интересный беспорядок, — отозвалась она. — А что слушают магнаты?

— Занимаясь гимнастикой — Джими Хендрикса [32] или «Грейтфул Дэд» [33]. Размышляя о чем-либо, я включаю оперу или что-то в этом роде.

— Боже мой, ты хочешь сказать, что не слушаешь Барри Манилова [34] или Мадонну?! Нет, нет, не могу поверить!

Он засмеялся и вздрогнул.

Она внимательно смотрела на него, стараясь запечатлеть в памяти. Словно успокаивала его великолепной затяжной наглостью: «Я не стану использовать тебя, богатый мальчик».

Он мог представить ее пьющей виски и выкладывающей тузы в покере, или мешающей кашу в чаду на кухне в старом халате, или похлопывающей с добрым юмором любовника по голому заду, а затем в следующее мгновение полностью отдавшейся порывам страсти в его объятиях.

Махнув здоровой рукой, он объявил:

— Наша проблема, Лили, в том, что мы слишком похожи друг на друга. И все время боремся с неприятелями, защищаем свои кланы.

— Неплохо было бы пометить границу фермы, как это обычно делают животные, но лично мне трудно орошать дерево.

— Прими нужное положение.

— Но надо же еще удерживать равновесие.

— Видимо, именно это останавливает мужчин, чтобы не совать нос в твою жизнь.

— Надеюсь.

Артемас нахмурился:

— Когда-нибудь, Маккензи, ты наконец поймешь, что не можешь жить как отшельница.

Веселое настроение вмиг улетучилось. Она скуксилась:

— А я-то мечтала сделать начес и развалиться в шезлонге у мотеля, пока какой-нибудь мужчина не подберет и не затащит меня к себе для маленьких развлечений.

— А мистер Эстес знает?

— Насчет того, что я хочу стать проституткой? Нет.

— Ты поняла, о чем я. Ему известно, что ты здесь?

— Нет. Маленькая Сис упросила его поехать с ней, чтобы привезти Большую Сис в Атланту на прием к ревматологу. У той снова обострение артрита в коленях.

— И несмотря ни на что, ты приехала сюда повидать меня?

Лили взглянула на него исподлобья:

— Да.

— Здорово.

Он вздохнул полной грудью, она тотчас убрала руку, чтобы невзначай не коснуться его. Впрочем, она страстно желала такого касания.

— Тамберлайн сказал, что ты слишком упрям, чтобы лежать спокойно. — Она взглянула на кипу бумаг рядом. — Еще он сказал, что ты запретил родным присматривать за тобой. Почему?

— Мне неприятно чувствовать себя беспомощным.

— Ах, да ты, оказывается, второй Джеймс!

— Гм. — Очевидно, он был слишком удручен, чтобы воспринимать эти слова за оскорбление. — Все работают, у всех свои дела. Касс, правда, куда-то уехала с Джоном Ли. Кажется, в Лас-Вегас. Пусть каждый живет своей жизнью.

— Тогда что за несчастная душа присматривает за тобой? Кто меняет повязки, сопровождает в ванную?

— Вообще-то Мэри Попинс, но сейчас она занята. — Он нахмурился. — Я мог бы нанять сиделку, но чужой человек меня стесняет.

— Ну кто-то же должен. Ты сегодня ел что-нибудь?

— Я не голоден.

— Какой ты, право, глупый, упрямый и скрытный, если даже есть не хочешь!

— Я могу спуститься в кухню в любое время.

Она кивнула по направлению его личной кухни.

— Все это для показухи? Продукты есть? Плита работает?

— Я и сам могу приготовить. Кухня прямо-таки забита продуктами.

— Тогда я приготовлю тебе что-нибудь на ленч.

Он чуть не задохнулся от удивления и облегчения одновременно. Изучив склянки с мазью антибиотика и спиртом на столе у кровати, она поинтересовалась:

— Как часто тебе меняют повязки?

— Раз в день.

— Я перевяжу тебя после еды. — Она вдруг смешалась. — Если, конечно, ты не против.

Он поднял здоровую руку и, коснувшись ее, грубовато спросил:

— А потом очередное бегство в связи с эмоциональным потрясением?

Лили даже глазом не моргнула.

— Нет, просто давние друзья всегда рады помочь друг другу в экстренной ситуации. Можно было бы притвориться, что мне все равно, но мысль о том, что ты, мучаясь от боли, лежишь здесь один из-за своего упрямства, отвергаешь чью-либо помощь, вызывает во мне бурю эмоций.

Он легонько погладил ее по руке. Голос ее зазвучал сильнее:

— Я хотела бы забыться с тобой в спокойствии и уединении, чтобы никто нас не осуждал Я хотела бы заботиться о тебе так, как ты всегда пытался заботиться обо мне. Вот и все.

Артемас заглянул ей в глаза. Какая-то новая таинственная смесь безмятежности и печали!

— Я рад, что ты останешься, — прошептал он. — Живи здесь столько, сколько захочешь.

* * *

— Проклятие, она там! С Артемасом.

Джеймс повесил трубку телефона и откинулся на спинку стула. Из ванной вышла Элис в белом махровом халате, с тюрбаном из полотенца на голове. Он отрешенно посмотрел на нее, в нерешительности замершую на другом конце тускло освещенной комнаты. Задумчивый амур на барельефе рядом придавал ее фигуре некое очарование и деликатность, делая ее более земной и волнующей.

— Что ты сказал? — нахмурясь, спросила она.

Джеймс ударил кулаком по ноге:

— В личных покоях Артемаса поселилась Лили. Последние два дня она готовила ему еду, меняла повязки. Вчера вечером новая горничная по ошибке вошла в спальню и нашла их спящими в одной постели.

— Как ты узнал?

Он был слишком зол, чтобы беспокоиться о какой-то нравственности. Резко поднявшись — слава Богу, он уже не нуждался в трости, — Джеймс, прихрамывая, подошел к большому гардеробу и рванул одну из дверок.

— Я договорился с одним из слуг оповестить меня, если Лили появится в поместье.

Элис раскрыла рот от изумления.

— Ты хочешь сказать, что подкупил кого-то? Ты подкупил слугу шпионить за своим родным братом?

— Если то, о чем ты говоришь, способствует сохранению семейной репутации, то я скажу: «Да».

Он вытащил изящную книгу в кожаном переплете, закрыл дверцу гардероба и вернулся к телефону. Она тотчас рванулась к нему и схватила за руку. Джеймс досадливо поморщился: ее глаза сверкнули отвращением и яростью.

— Ты совсем утратил чувство собственного достоинства! И даже не желаешь этого понять.

— Думаешь, мне самому не противно? — Джеймс заиграл желваками. — Я ненавижу делать что-либо за спиной Артемаса, но он пренебрегает семейными интересами! Проклятие, я не позволю ему позорить наше доброе имя, не допущу сплетен и слухов о его связи с вдовой одного из тех, кто ответствен за смерть Джулии.

Элис оттолкнула его и воскликнула:

— То, что ты творишь, куда ужаснее для семьи, чем какая-то страсть и верность Артемаса Лили!

— Значит, пусть Артемас увлекается Лили, несмотря на то что Ричард Портер убил Джулию своими собственными руками?!

— О, Джеймс, — расстроенно простонала она, — ты не можешь знать наверняка. Существует масса оттенков серого. То, что случилось, было совокупностью ошибок…

— Нет. Мне довольно неприятно слышать подобное от Элизабет и Майкла. Кассандра также склоняется к этому. Они не желают признавать, что Артемас поддался наваждению, — Да, ему нужен человек, который бы что-то значил для него. Он очень одинок с тех пор, как умерла Гленда. Неужели он не достоин счастья? Он не дурак и, думаю, разберется в том, что Лили не хочет ему ничего плохого.

Он снова взялся за телефон.

— Я звоню Вильяму де Витту. Возможно, он единственный, кто может заставить Артемаса увидеть жестокую правду.

Элис отшатнулась, всплеснув руками:

— Отныне я знать тебя не желаю! Не ожидала, что ты способен на такое!

Она выскочила из комнаты. Джеймс, отшвырнув телефонный справочник, бросился за ней, но входная дверь уже хлопнула за Элис, затем раздался слабый щелчок замка — жуткий, непристойный звук недоверия и отдаления.

Лоб его вмиг покрылся испариной, он в изнеможении оперся на дверь. Надо вернуть ее! Она еще убедится, что он прав.

* * *

Лили проснулась от царапанья крохотных коготков о кончик ее носа. Артемас, улыбаясь, сидел рядом, откинув длинную прядь ее волос и играя ею. Видимо, котят он только что сбросил.

Он нежным взором заглядывал ей в глаза. В тени лампы его черные волосы сливались с фоном, выявлялся серебристо-серый цвет его глаз. В комнате было тихо от полуночного спокойствия. Она чувствовала себя загипнотизированной.

— Снова болит рука? — Она приподнялась на локте. Под весом мягкого, пухового одеяла она, одетая в большую фланелевую рубашку и старые серые тренировочные штаны, чувствовала приятное расслабление.

— Я в порядке. Пойдем вниз. Теперь самое подходящее время. Никто не увидит нас вместе, никакой неловкости.

Она задумчиво уставилась на него, на узкий, белый ремень, удерживающий неподвижно поврежденную руку. Накинув на плечи темно-голубой халат, он кое-как справился со старыми джинсами и белыми носками и предупредил ее вопрос:

— Если кто-то из слуг проснется и захочет узнать, где мы, то наверняка подумает, что мы спим вместе, несмотря на нашу одежду.

Она взглянула на большую кровать с откинутым покрывалом и белыми простынями на его стороне. Она лежала поверх них, на расстоянии вытянутой руки от его больших подушек.

— Пуритане гордились бы нами.

Артемас мрачно взглянул на свою руку.

— Мне кажется, что волдыри и прием обезболивающих — верный способ заманить тебя в постель. — Он осторожно взял ее за руку. — Но это всего лишь начало, вставай. Внизу у меня кое-что для тебя приготовлено.

* * *

Они остановились в темноте перед двойной тяжелой дверью.

— Я запуталась, — прошептала она. — Где мы?

Артемас вынул из кармана причудливый ключ и сунул его в блестящий медный замок:

— Это сюрприз. Закрой глаза! Не подглядывай.

Она тупо подчинилась. Чувствовался холод полированного деревянного пола. Наконец раздался ровный, тяжелый звук открывающейся двери. Взяв Лили под руку, он провел ее вперед. Сразу же пахнуло нежными, земными цветами и растениями, холодом. Где-то громко журчала вода.

Ей показалось, что она находится в каком-то большом помещении, под ногами вроде бы каменная поверхность. Чуть дальше она, похоже, ступила на гладкую поверхность кафельных плиток.

— Один момент.

Артемас сказал эти слова таким голосом, словно предвкушал что-то очень приятное. Послышался отчетливый щелчок замка. Он взял ее за руку.

— Полюбуйся на свою пальмовую комнату, Лили!

Вздох благодарности и удивления вырвался из ее груди. Огромная разрушенная стеклянная комната предстала перед ней райской роскошью, которую она всегда безуспешно пыталась представить.

После десятилетий одиночества маленькая каменная девочка ожила и теперь исправно лила воду. Нежный пальмовый лес служил фоном для папоротников и великолепного разнообразия цветущих растений. Между ними вилась дорожка, выложенная плиткой. Красивые керамические урны заменили разбитые сосуды, которые она помнила.

— Замечательно, — прошептала она. — Даже лучше, чем я представляла!

Она услышала мелодичное щебетание сонных, рассерженных длиннохвостых попугаев, спящих на ветвях деревьев. Артемас поднял ее руку, и какая-то ярко-желтая птица тотчас села на их переплетенные пальцы. Она была такой же изящной и гордой, как и воспоминание.

Глава 27

Старый безжалостный торг висел в воздухе подобно запаху сосновых чурбачков в камине музыкальной комнаты. Мягкое освещение комнаты, величественные диваны и кресла в стиле барокко зачаровывали и успокаивали.

Артемас откинулся на спинку стула, игнорируя стакан виски на столе. Его ноющая рука покоилась на подушке, лежащей на коленях. Он не принимал никаких обезболивающих с тех пор, как приехал сенатор. Это неблагоразумие было следствием его настороженности к этому человеку.

Сенатор поглаживал причудливую трубку и искоса поглядывал на пламя. Вытянув ноги на пуфик перед стулом, он выглядел обманчиво великодушным. Наконец он снова собрался с мыслями:

— С тех пор как я ушел в отставку, у меня появилось довольно много времени для размышлений. И теперь я частенько задумываюсь о твоем продолжающемся детстве и уважении, поскольку смерть моей дочери я воспринял гораздо страшнее, чем думал, Артемас взвешивал каждое его слово:

— Мы оплатили долги друг другу.

— Не обижайся, мой мальчик. Уж не отвратительный ли это намек ужасному старому ублюдку, который манипулировал твоей жизнью?

— Я по собственному желанию принял ваше предложение, а мог бы и не делать этого.

— Насколько я помню, с моей стороны это была угроза, а отнюдь не предложение. Я был в отчаянии, не мог быть благочестивым и не мог обещать, что простил бы, если бы ты отверг меня. Уверяю, я сделал бы все, чтобы тебя уничтожить. И вряд ли ты сомневался в этом. — Сенатор улыбнулся. — Это оскорбило бы мое эго.

— Попался я в ловушку или нет, но я сдержал свое слово, а вы — свое.

— Но теперь я старый слабый человек, жаждущий искупления грехов. — Он усмехнулся. — В действительности я здесь, чтобы снова вмешаться в твою жизнь.

При этих словах Артемас выпрямился на стуле, вперившись в него холодным взглядом на мертвенно-бледном лице. Сенатор покачал головой:

— Теперь ты слишком влиятелен, чтобы меня бояться. Расслабься, мой мальчик. Я приехал выслушать тебя и дать совет, а не угрожать, поговорить о тебе и этой самой женщине — Лили Портер.

Артемас стиснул зубы, но тем не менее вежливо произнес:

— Я не обязан обсуждать с вами свою личную жизнь.

Сенатор устроился на стуле поудобнее.

— Я понимаю, что ты знал эту женщину с детства, и, возможно, дружба с ней стоит отчуждения всей семьи.

— Она не создавала проблем. Наоборот, делала все от нее зависящее, чтобы не причинять вреда мне или моей семье, которая, к сожалению, обращалась с ней значительно хуже.

Сенатор в тишине обдумывал сказанное.

— Я никогда не сомневался в твоей верности моей дочери. Не сомневаюсь и теперь, но хотел бы услышать ответ на свой вопрос. Ты был увлечен миссис Портер — в ту пору мисс Маккензи, — любил ли ты ее, когда женился на Гленде?

— Да.

— И честно выполнил наше соглашение?

— Да. Мы с Лили не видели друг друга, пока не умерла Гленда. За это время она вышла замуж и родила сына.

Артемас выдержал пристальный взгляд сенатора.

— Лили относится к тем людям, которые не изменяют своей клятве, и я никогда не просил ее так поступить.

— А теперь эти клятвы не имеют значения?

— Я втяну ее в свою семью и постараюсь убедить, что прошлое не имеет значения, и, если понадобится, я буду доказывать ей это всю оставшуюся жизнь.

— А что, если твои надежды никогда не сбудутся? Ты предпочтешь ее вместо всего того, ради чего работал, и вместо всех тех, кто любит тебя?

— Да.

— Боже мой! — Сенатор вздохнул. — Я приехал напомнить тебе обо всем, чем ты пожертвовал, чтобы твоя семья приобрела устойчивость и добилась успеха, испугавшись, что твои чувства к миссис Портер сделают все эти благородные усилия незначащими. По-видимому, я ошибся.

— Полностью, — ответил Артемас. Он не стал больше ничего объяснять. Теперь он ни с кем не хотел делиться своей любовью. Лили была его самой большой жертвой, и в том, чтобы видеть ее снова рядом с собой, сосредоточилась для него вся жизнь.

* * *

Мистер Эстес бочком подошел к Лили. Она развешивала высушенные цветы на крючки в оранжерее, желая любоваться ими даже зимой.

— Надо же, никак ты не уймешься, — посетовал он.

— Я всегда найду себе работу в отличие от некоторых. Стоит ли хандрить, если настроение и без того плохое.

Он нахмурился, в задумчивости оперся на стол. Но глаза его живо сверкнули, как только он бросил взгляд куда-то в сторону. Его настроение заметно улучшилось с того самого дня в больнице.

— Эта голая бетонная стена начинает действовать мне на нервы, — вдруг выпалила она. — Неплохо бы большую часть дохода от заказа Маллоя направить на строительство магазина. Мистер Парке говорит, что мы могли бы возвести внешнюю часть дома за пять тысяч долларов.

— В этом году уже слишком поздно, — как-то отрешенно ответил мистер Эстес. Он скользнул рассеянным взглядом по столам и полкам с растениями и вышел пройтись вдоль длинных рядов кустарников и саженцев ивы. Их хозяйство простиралось почти на акр, образовывая аккуратную мозаику. Глядя на нее, ей вспоминались старые одеяла на ее кровати, сшитые руками матери и бабушки.

Эстес не спеша прогуливался вокруг, засунув руки в карманы, смахивая на толстого красного петуха, стоящего на куче навоза в лучах солнца и подзывающего несушек. Наконец он снова подошел к оранжерее и забормотал:

— Пришла зима. Это чувствует каждая кость в моем теле.

— Джо будет условно освобожден из тюрьмы в январе. Вы, должно быть, ожидаете этого с нетерпением.

Он остановился и поднял на нее глаза с непонятным огорчением; впрочем, так уже бывало не раз, когда произносилось имя Джо.

— Уверен, что ты не испытываешь подобного.

Она обернула веревку вокруг лаванды, подвязывая растение.

— Да, не могу сказать, что люблю его.

— Он — моя плоть и кровь, ты должна понять это. И не ненавидеть меня за то, что я принимаю его сторону.

— И речи об этом не было. — Она бросила на него недоуменный взгляд. — Так как мы решили с постройкой магазина?

— Я же сказал, в этом году уже слишком поздно. Ты… тебе не нужно вкладывать свою прибыль от заказа мистера Маллоя в это место. Копи деньги.

— Нет. Я получила это место, чтобы жить и есть, а новый электрообогреватель спасет меня от мороза. Поэтому я решила вложить деньги в магазин.

— Поговорим об этом позже.

— Ладно. Подождем до января, когда я снова подпишу аренду. Я хочу продлить ее на два года.

Он вдруг рассердился:

— Ты не могла бы перестать болтать о будущем, а? Не хочу я сейчас говорить об этом!

— Ладно. Давайте поговорим о Маленькой Сис.

Он ссутулился.

— Я не знаю, что делать. Не знаю, ни что сказать, ни как сказать.

Лили опустилась на колени рядом с ведром и притворилась, что занята подвязыванием цветов.

— Вы искренне хотите попробовать? В этом причина вашего несчастья? Именно это вы хотите изменить, но застенчивость мешает вам?

Он небрежно махнул рукой:

— Это одна из причин. Я захвачен врасплох. Ты просто не понимаешь. Все кончится тем, что она меня возненавидит.

Лили плохо понимала его мрачное, долгое бормотание. Пытаясь разобраться, она поднялась и уверенно заявила:

— Поезжайте домой, примите ванну, оденьте приличную рубашку, слаксы и фирменные ботинки. Потом зайдите в цветочный магазин и купите полдюжины роз, упакуйте и перевяжите красивой лентой. Затем поезжайте и подарите розы Маленькой Сис, спросив ее, не хочет ли она пообедать с вами в приятном ресторанчике, где-нибудь в Виктории. Она ответит, что хочет.

Он фыркнул:

— Ты просто хочешь увидеть, какого я сваляю дурака.

— Должен же кто-нибудь присматривать за вами.

— Я тебе не дедушка!

Она уперла руки в бока.

— Я не настаиваю, чтобы ты вообще удочерял меня.

— Ты повсюду суешь свой нос.

— Недавно, якобы находясь при смерти, ты хотел получить шанс.

Он покачнулся, выдохнул и потом нехотя согласился:

— Ладно, я сделаю так, как ты хочешь.

— Тогда не ждите, не бойтесь дальнейшего развития событий. Сушите сено, пока светит солнце. Дареному коню в зубы не смотрят.

Она выжидала. Он не уходил. Наконец, пересилив себя, сказал:

— А что я скажу за обедом?

Когда изумление Лили прошло, она одобрительно кивнула:

— Ничего не говори. Она наговорит за вас обоих. Просто слушай так, словно вся твоя жизнь зависит от этого, и отвечай на вопросы. Потом у тебя появится потребность высказаться самому.

— Допустим, все пройдет удачно; я все равно не знаю, что делать дальше.

— Пошлете цветы на следующее утро, затем позвоните и спросите, не хочет ли она пойти поиграть в боулинг.

— Она согласится?

— Конечно.

— О Боже! Эти горячие развлечения для молодых. Я видел их на страницах одного журнала для мужчин.

— Ну, раз уж вы относитесь к себе как к старику, позвольте мне приобрести для вас инвалидную коляску и накрыть вас пледом, прежде чем обострится ваш артрит.

Он направился к двери оранжереи, напоминая неопрятного и распутного постаревшего Вилли Нелсона [35]. У самой двери он оглянулся:

— Ладно, хуже уже не будет.

Сдерживая дыхание, она крикнула:

— Полдюжины роз! Не забудьте!

— Я не старик. — Он засопел как паровоз. — Не забуду.

Он вышел, хлопнув дверью. Опустившись на бетонный пол, Лили рассмеялась. Мистер Эстес и Маленькая Сис. Касс и Джон Ли. Элизабет и ее бывший муж. По-видимому, ей на роду написано быть катализатором человеческого счастья.

* * *

На ее темнеющий двор въехал черный лимузин из поместья. Выглянув из окна, она подбросила в огонь дров и выпустила на крыльцо Люпу.

Водитель открыл заднюю дверцу и помог какому-то седому мужчине выйти из машины. Его изысканный старый костюм и пальто были такими же величавыми, как и его лицо. Он удивительно легко приблизился к ней и заглянул ей в глаза с мрачным уважением.

— Миссис Портер? Простите за мое необъявленное вторжение. Я, Вильям де Витт, хотел бы поговорить с вами. Могу я войти?

Ей и в голову не приходило когда-либо увидеть в своем доме тестя Артемаса. Похоже, сенатор де Витт решил лично заняться проблемой Коулбрука. Она смотрела на него осторожным, испытующим взглядом.

— Я приехал не затем, чтобы объявить вам приговор, миссис Портер. Вы не дождетесь от меня так называемого справедливого гнева, и уверяю вас, Артемас не имеет ни малейшего представления о том, что я к вам приехал.

Подняв белую бровь, он через плечо обратился к коренастому маленькому водителю:

— Правда, Джордж? Мы заехали просто по пути в аэропорт.

— Да, сэр. Иначе не стали бы делать такой крюк.

Вновь посмотрев на Лили, сенатор чуть заметно поклонился:

— Узнает ли Артемас об этом визите, зависит от вас.

Она кивнула сконфуженно, но вежливо и распахнула перед ним дверь. Он опустился на диван, отказавшись раздеться, она села у камина. Сенатор любопытным взглядом окинул суровую, тускло освещенную комнату, затем перевел взгляд на нее. Лили вспомнила, что несколько месяцев спустя после женитьбы Артемаса пошла в библиотеку в колледже Агнес Скотт и отыскала фотографию Гленды в светской хронике одной из нью-йоркских газет. Гленда де Витт была элегантной, довольно хорошенькой женщиной, такой же хрупкой, как и предметы прекрасного фарфора Коулбрука. Гленда де Витт — Коулбрук. Женщина, которой посвятил себя Артемас. Женщина, которую он так любил, что женился на ней.

Она ненавидела самобичевание, и все же… По-видимому, она была слишком высокой, длинноногой и бестактной в джинсах и рабочей рубашке, с волосами, спутавшимися за спиной. Ничего похожего на Гленду де Витт, никакой фарфоровой хрупкости, а добротная прочность гончарных изделий, правда, не бьющихся.

— Зачем вы здесь? — спросила она сенатора.

Он достал причудливую трубку из кармана пальто, повертел в руках, нахмурился, потом снова сунул в карман и подался вперед. Его прищуренные глаза блестели с задумчивой сдержанностью человека, который долго и серьезно раздумывал, прежде чем сказать.

— Я слишком много взял у вас с Артемасом, — медленно ответил он, сверля ее взглядом. — Я приехал сюда, чтобы возвратить будущее вам обоим.

* * *

Артемас в белой пижаме, наклонив голову, стоял у открытых дверей балкона. Отсюда он любовался панорамой осенних гор, в этот ранний час красновато-золотистых на слегка подсвеченном синем небосклоне. Он был в замешательстве, сам не зная от чего.

Его крепкий сон был наполнен присутствием Лили, сильнее, чем обычно, меланхолией, обещанием и полуосознанной тоской, поднимающейся подобно утреннему пробуждению. Воздух холодил его разгоряченное тело.

Мимо пробежали котята. Их ночные проказы всегда будили его, его воспоминания.

Он вышел на балкон, распрямил обожженную руку и с удовольствием отметил, что, пожалуй, сможет одеться и пойти в офис. Ему необходимы размеренная жизнь и работа. То непродолжительное время, пока Лили была рядом, сделало его нынешнее одиночество невыносимым. Вчера после отъезда сенатора Артемас собирался позвонить ей, но не решился, зная, что она все равно не возвратится.

Пригладив рукой растрепанные волосы, он подтащил на балкон тяжелый железный стул. Ему страшно хотелось курить, правда, уже вчера вечером пепельница была полна окурков. Он открыл новую пачку и, едва закурив, бросил сигарету.

Он хотел сесть на стул, но, бросив взгляд вниз, застыл как вкопанный, глазам своим не веря. Его апартаменты окнами выходили на небольшой участок, окруженный с трех сторон стенами особняка. В детстве — он помнил — там скрывался маленький цветочный садик.

За ночь он был восстановлен.

Большие кусты азалии, зелень которой еще не тронули осенние заморозки, находились прямо у стены. Другие кустарники, которые он не мог распознать, обозначали границы этого участка. Земля перед ними была усыпана стружками, создающими искривляющиеся пустые пространства, помеченные деревянными колышками. На колышках болтались какие-то бумажки. Артемас поспешно спустился по каменным ступеням и присел, чтобы прочесть, что там написано. Оказывается, весной здесь появятся ирисы, нарциссы, тюльпаны и лилии.