Небо моей молодости

Смирнов Борис Александрович
Небо моей молодости

      Смирнов Борис Александрович
      Небо моей молодости
      Аннотация издательства: Тревожное небо Испании, мертвая пустыня Гоби, бескрайние просторы русских равнин пролегли в судьбе автора этой книги огненными маршрутами. И все-таки не воздушные бои, не схватки на смерть с коварным противником главное в ней. Книга эта, скорей, размышления военного летчика о времени и о себе, о людях трудной и неоднозначной эпохи, которой он служил верой и правдой. Книга привлечет внимание широкого круга читателей.
      Биографическая справка: СМИРНОВ Борис Александрович, родился 18.10.1910 в г. Самара (Куйбышев) в семье служащего. Русский. Член КПСС с 1932. Окончил 7 классов. Работал грузчиком в порту, затем рабочим на лесопильном заводе. В Советской Армии с 1930. В 1933 окончил Сталинградскую военно-авиационную школу лётчиков. Участник национально-революционной войны испанского народа 1936-39. Участник боев на реке Халхин-Гол в 1939. Инспектор по технике пилотирования 70-го авиационного полка (1-я армейская группа), майор. В воздушных боях с противником проявил высокую выучку, мужество и героизм. Звание Героя Советского Союза присвоено 17.11.39. На фронтах Великой Отечественной войны с 1943, был командиром истребительной авиационной дивизии. С 1946 генерал-майор авиации в запасе. Жил в Москве. Награжден 2 орденами Ленина, 3 орденами Красного Знамени, орденами Суворова 2 степени, Кутузова 2 степени, Богдана Хмельницкого 2 степени, Отечественной войны 1 степени, Красной Звезды, медалями, иностранными орденами. Умер 17.5.1984. (Герои Советского Союза. Краткий биографический справочник. Том 2.) \\\ Андрианов П.М.
      С о д е р ж а н и е
      Испания в огне
      В небе над Халхин-Голом
      Из огня да в полымя
      Испания в огне
      Когда человеку двадцать с небольшим, ему трудно держать в узде свое воображение. Да и стоит ли? В двадцать лет мы мечтали об Испании, о тяжелой, но благородной судьбе защитников республики, об Интернациональной бригаде, о неведомых и заманчивых путях отдельных счастливчиков, которым удалось-таки встать в ряды бойцов республиканской армии.
      Испания! Мы смутно представляли себе ее людей, их нравы и обычаи. Но зато мы твердо знали главное: там, далеко за Пиренеями, идет сейчас жаркая схватка свободолюбивого народа с фашизмом. Мы, советские люди, разгадали сущность фашизма еще в то время, когда Гитлер витийствовал в мюнхенских пивных. С болью и тревогой за народ Германии мы следили за тем, как разрастался фашизм, распространяясь, словно злокачественная опухоль, по всей немецкой земле. Мы услышали гром солдатских сапог, готовых наступить на горло народам, раньше, чем над Берлином вспыхнуло зарево подожженного рейхстага, раньше, чем на площадях немецких городов запылали костры из книг, раньше, чем тысячи коммунистов - подлинных патриотов Германии - были брошены в гестаповские казематы. И когда фашизм пришел к власти, мы поняли, что он не удовлетворится только
      Германией, как прежде он не удовлетворился одной Италией. Мы знали, что фашизм - это война.
      И вот первым из нас, летчиков одной из строевых частей, отваживается перейти от мечтаний к делу Саша Минаев. Он посылает письмо в испанское посольство. Хотя мы и не знаем, есть ли в Москве такое посольство. Попытка оказывается неудачной, видимо, письмо не нашло своего адресата...
      Но неудача Минаева не обескураживает нас, мы вновь обращаемся к различным организациям, лицам. По-разному пишем об одном и том же: наша мечта - стать бойцами Интербригады.
      С юга на север наступает весна. В Испании республиканцы одерживают несколько побед. После тяжелой осени 1936 года, когда иной раз казалось, что дни Мадрида сочтены, после кратковременного затишья фронт снова приходит в движение. Воодушевленные первыми успехами, защитники республики вместо "No pasaran!" ("Они не пройдут!") провозглашают "Pasaremos!" ("Мы пройдем!").
      А на наши письма все нет и нет ответа.
      Но вот перед Первым мая 1937 года мы узнаем, что в Москве гостит испанская делегация. В газетах пишут о ней много. Делегация примет участие в Первомайской демонстрации на Красной площади. Вновь строим планы: может быть, удастся встретиться с испанцами...
      И еще одна маленькая надежда: в эти же дни командование нашей авиационной бригады ознакомило летно-технический состав с приказом Наркома обороны. В приказе говорилось о том, что за последние месяцы на его имя поступает много рапортов, а еще больше писем с просьбой военнослужащих послать их в Испанию.
      Мы заметили, что в приказе не было категорического запрета обращаться к наркому по этому вопросу, наоборот, приказ был составлен в разъяснительной форме, и мы даже читали мысленно, скорее угадывали подтекст этого хорошего, добротного документа: "Поймите, дорогие товарищи, сложное это дело, всему свое время!"
      - Знаешь, Борис, - говорит мне Минаев, откладывая газету, - весна, что ли, на меня действует, но хорошие у меня предчувствия: сбудутся наши мечты.
      ...Севастополь. Знакомимся с человеком, который должен устроить нас на испанский пароход. Сам он тоже поплывет до Испании для передачи подарков представителям испанской общественности. Подобные рейсы он уже совершал неоднократно, сопровождая груз, которому нет цены - тонны сливочного масла, печенья, ящики с консервами, теплые вещи, купленные на деньги ленинградских школьников и рыбаков Дальнего Востока, скотоводов Туркмении и горняков Урала. И мы-то знаем: не только подарки он везет, но и оружие, боеприпасы, так необходимые сейчас республиканской Испании.
      Спрашиваем у сопровождающего, поплывет ли еще кто-нибудь с нами.
      - Человек пять-шесть, не больше, - отвечает он. - Вас трое, еще один летчик, Иванов, тоже только что приехал... Да, впрочем, вот он и сам - видите, вон там, возле мешков...
      Неподалеку в картинной позе, облокотившись на мешки, стоит высокий красивый парень, на вид заправский спортсмен. Шляпа лихо сдвинута на затылок. В углу рта папироса. Пиджак нараспашку, галстука, конечно, нет, наверняка лежит засунутый в угол небольшого чемодана, ни разу не завязанный, но уже измятый.
      Знакомимся с Ивановым и устраиваем маленький "военный совет". Испанский пароход еще не пришел. Можно было бы обосноваться в городе, в гостинице. Однако решаем остаться в порту. Надежнее - уж здесь-то мы не прозеваем прибытие парохода.
      - Можно достать палатку? - спрашиваем сопровождающего.
      - Конечно. Они уже есть.
      Находим ровную каменистую площадку с несколькими зелеными кустиками. С нее открывается прекрасный вид на море, величавое, щедрое, поблескивающее бесчисленными гребешками волн. Ночью я впервые слышу, как море вздыхает, словно огромное и доброе живое существо, мучимое бессонницей. Вздыхает кротко, так, чтобы не потревожить сон людской.
      А наутро к нам является новый спутник. Запыхавшись, шариком подкатывается к палатке. Первый вопрос: "Здесь летчики?" Никто из нас не может сдержать улыбки. Отвернувшись в сторону, одним уголком рта улыбается Бутрым, и даже Панас застывает на месте от удивления, Я сразу же буду называть в своих воспоминаниях Иванова Панасом, хотя на самом деле он получил это прозвище позднее.
      Так вот, улыбаться было отчего. Несмотря на жару, на незнакомце застегнутое на все пуговицы немыслимо клетчатое пальто. Ослепительный канареечный галстук, широченные брюки и шляпа с огромными полями, из-под которых сияет круглое веснушчатое лицо. Ничего не скажешь - убил!
      - Волощенко! - простодушно отрекомендовался наш новый знакомый. - Здорово, ребята!
      Заметив, что к одному из его чемоданов привязана кокетливая тросточка, мы уже не можем сдержать откровенный хохот.
      Волощенко смущен. Как выяснилось потом, бедняга замучил всех, кто подбирал ему штатскую одежду, просил выбрать самую модную, элегантную пару. И вот, пожалуйста, этакий прием!
      - А ну вас! - отмахивается он и сердито ставит чемоданы на землю.
      - Подожди, подожди, - говорит, подходя к нему, Панас. - А это что за чемодан?
      Новый взрыв хохота: Панас держит в руках... патефон.
      Да, наш спутник оказался на редкость веселым малым.
      Пароход не пришел и на другой день. Надолго ли мы тут застрянем? Сопровождающий пожимает плечами: странно, но пароход, видимо, где-то задержался - это раз; потом учтите, что погрузка займет несколько дней- это два. В общем, с недельку придется просидеть.
      - Отдыхайте, загорайте, - говорит он нам.
      Пока я хорошо знаю лишь Бутрыма и Минаева. Высокий, костлявый и, как большинство людей такого склада, медлительный, Бутрым выглядит взрослее нас всех. Я думаю, что он может оказаться нашим командиром, и сравниваю его с Сашей Минаевым. Так же, как и Бутрыма, я знаю Минаева давно и так же давно люблю. Мы почти одногодки с ним, но я привык считать его старшим. Спорить с ним трудно: он умеет находить веские, неотразимые доводы; поссориться невозможно: он предельно честен в отношениях с друзьями. Вообще он удивительный человек: за что бы ни брался, все у него выходило ладно, толково и красиво.
      В разговоре кто-то вспомнил об Анатолии Серове. Я о нем слышал не раз, но видел его только однажды, и то мельком. Помню, он с первой минуты произвел на меня большое впечатление: рослый, с широко развернутыми плечами и открытым, энергичным лицом.
      Лежа на горячей севастопольской земле, с удовольствием слушаю рассказы о Серове и молча присоединяюсь к общему мнению: хорошо бы и ему разрешили ехать в Испанию вместе с нами.
      Майское солнце припекает изрядно, и беседа наша. течет неторопливо. Тихо плещут о берег волны, и так же тихо рассказывает что-то Панас. Я прислушиваюсь: Па-паса ли это голос? Приглушенный, странно печальный...
      - Батьку доконали царские жандармы. Мать говорит, веселый был: начнет плясать - хата ходуном ходит. А я ничего не помню. Только помню - борода у него была колючая, он любил щекотать бородой. И брата я потерял старшего - тот махновцам попался в лапы. В братской могиле похоронили. Сейчас там памятник стоит, и на памятнике фамилия: "Иванов".
      Я слушаю Панаса, и мне становится ясно, почему этого парня потянуло в Испанию.
      Все жарче и жарче печет солнце. Не выдержав зноя, Волощенко уползает в палатку. И сразу же оттуда раздается неунывающий хрип патефона. Море, белые палатки, легкая музыка - да и впрямь не на отдых ли мы приехали? Долго мы тут будем валяться?
      - Куда пропал сопровождающий? - говорит Минаев. Никто не может ответить: сопровождающий исчез бесследно, мы даже не заметили, на чем он уехал.
      - Неужели мы только сутки живем здесь? - спрашивает Минаев. - Чудно... Кажется, будто уже давным-давно. Во всяком случае, пора сниматься.
      И смотрит на бухту. Бухта - это угнетает нас больше всего - пустынна. На приколе стоят два буксирчика, несколько шаланд - и все.
      Испания почему-то кажется очень далекой страной. Гораздо более далекой, чем это нам раньше казалось.
      Как в сказке - заснули после обеда, а в это время произошло чудо. Просыпаемся - в бухте стоит большой двухтрубный пароход. Видно, только что подошел: по всей бухте волнами морщится вода. На палубе суетятся черноволосые, загорелые матросы. Явственно слышны незнакомые, твердые слова.
      - Испанцы, - догадывается кто-то из нас, и, охваченные внезапной радостью, мы кричим, перебивая друг друга:
      - Привет, товарищи!
      Нас замечают. Матросы подходят к самому борту и, приветственно подняв сжатые кулаки, отвечают:
      - Салуд, камарадас!
      Первое знакомство. Пароход подошел так близко, что мы отчетливо различаем лица матросов, видим, что они возбуждены встречей. Не в силах оторваться, смотрим на пароход, пока Минаев не догадывается:
      - Им же работать надо. А мы митинг устроили. Кричим друг другу и ничего не понимаем.
      Нехотя уходим в палатку. Но нет-нет да кто-нибудь и приоткроет угол полотнища и снова взглянет на пароход, читая по складам его название: "Oldecon". Там уже кипит работа.
      Идет погрузка. Раздаются возгласы, которые можно услышать в любом порту мира: "Вира! Майна!" Испанцы умеют работать темпераментно и легко, с каким-то удивительно праздничным подъемом. Мы любуемся ими, и кто-то, кажется Бутрым, не выдерживает:
      - Чем глазеть без толку, пошли бы помогли...
      Но его прерывает появившийся сопровождающий:
      - Я советую вам заняться другим - изучением испанского языка. Пригодится.
      Толковое предложение. Мы и сами не раз задумывались над простым вопросом: а как будем разговаривать с испанцами?
      Наш маленький лагерь пополнился еще одним человеком. Вместе с сопровождающим прибыл молодой человек, на вид лет двадцати, не больше, одет скромно, опрятно. Сразу видно, что военной формы еще не носил, но, видно, с дисциплиной в ладу, коли не включился в разговор до тех пор, пока его не представил сопровождающий:
      - Вот и учитель испанского языка, в Испании будет работать военным переводчиком. Леонид Резников.
      Нас эта новость поразила. Совсем молодой парень, а уже знает иностранный язык, да какой - испанский!
      Спросонок ничего не могу понять. Невероятный шум, крики, хохот. Вскакиваю с постели - мимо меня пролетает подушка.
      - Довольно спать, сони! - кричит здоровенный детина и стаскивает за ноги с постели ничего не соображающего Волощенко.
      Протирая глаза, всматриваюсь - Серов! А он, не давая опомниться, уже командует:
      - Ну-ка, быстро в море! Утро какое, а они спят!
      И заразительно смеется. Удивительный человек этот Серов - почти никто из нас не знает его, а он врывается к нам, словно мы его старые друзья. И главное - сразу же располагает к себе, так что не остается места ни. для обиды, ни для смущения. Уж на что молчалив Бутрым, но и тот громко смеется и весело расталкивает все еще полусонного Волощенко.
      Не одеваясь, в трусах, обступаем Анатолия и забрасываем его вопросами. А ему не стоится на месте. Бурно жестикулируя, рассказывает, как он по дороге в Севастополь все боялся, что мы уже отплыли.
      - Ну, так когда же? Когда? - спрашивает он нас.
      Мы показываем на пароход: мол, грузится. Серов круто поворачивается, внимательно смотрит на него и покачивает головой:
      - Н-да... Ясно. Самый обычный грузовой теплоход. На этом корабле нам долго придется шлепать до берегов Испании. Скорость не больше двенадцати узлов. И то по праздникам.
      Утром начинаем второе занятие по изучению испанского языка.
      - Вчера мы занимались только три часа, - говорит сопровождающий. - Советую вам наилучшим образом использовать свободное время и отдавать языку каждый день шесть часов.
      Панас пробует о чем-то заикнуться, но его обрывает Серов:
      - Шесть часов - мало. Восемь часов - нормально. Будем заниматься столько, сколько нужно. Язык-то испанский!
      Лицо его становится сосредоточенным. Он достает блокнот, чинит карандаш и выжидающе глядит. Каких-нибудь пять минут назад Толя неугомонно носился в воде, хохотал на всю бухту. Как он быстро и резко изменился!
      - Ну что ж, повторим испанский алфавит и произношение отдельных звуков, размеренно говорит переводчик. - Вчера мы узнали, что испанская буква "А" пишется так же, как русская "А", и точно соответствует гласной "а" в нашем языке. Так что здесь никакой разницы нет...
      Серов начинает ерзать на месте.
      - Извините, - говорит он переводчику, когда тот смотрит в его сторону. Все это - и звуки и грамматику - мы будем повторять днем и ночью. Это я вам обещаю. А сейчас мне хочется, чтобы вы прежде всего научили нас приветствовать испанцев. А то вот он, пароход, люди на нем, наши товарищи, а мы и поздороваться с ними не умеем.
      Учитель улыбается:
      - Ну что ж, тоже правильно. "Здравствуй, товарищ" по-испански - "салуд, камарада".
      Чтобы не ошибиться, Серов повторяет слова по слогам и тут же размашисто русскими буквами записывает их в блокнот.
      Перед обедом Анатолий приводит в растерянность повара - совершенно серьезно спрашивает его громовым голосом:
      - Амиго, что у вас сегодня для авиадор русо?
      А вечером ходит по берегу и бубнит под нос все, что было задано выучить, отдельные слова, грамматические правила. Панасу не везет: попадается на глаза Серову, и тот допрашивает его с пристрастием. Убедившись, что Панас не знает и половины первого урока, Серов тащит беднягу на расправу к учителю. Тот смеется:
      - Интересный человек...
      Нас самих многое удивляет. Уж на что Панас - разудалая головушка, да и переводчик отпустил его с миром, а вот ведь целый час послушно ходит по берегу за Серовым, и тот твердит ему:
      - Следующее слово - "кверидо", что означает по-испански "дорогой". Запомнил? Ну-ка, повтори. И Панас повторяет:
      - "Кверидо" - по-испански "дорогой".
      И опять, как в сказке, только с плохим, невеселым началом: просыпаемся пет нашего парохода, а на его месте стоит другой, полупассажирского типа. Смотрим в растерянности на палубные надстройки, сияющие масляной краской, на ряды круглых иллюминаторов - и не верим своим глазам. Что же это такое? Нас обманули? Почему пароход ушел ночью, не захватив нас? Неужели придется ждать целую неделю, пока загрузят и эту посудину? Черт знает что такое!
      Сопровождающий ухмыляется:
      - А я думал, что летчики народ наблюдательный. Значит, ошибся. Никто из вас даже не догадался прочитать название парохода.
      Смотрим на носовую часть парохода - и столбенеем.
      Те же белые буквы, то же название... Ничего нельзя понять.
      - Один из маскировочных вариантов, - смеется сопровождающий. - Мало ли что может быть в пути. Так вот сейчас проверяется вариант номер один. Судя по вашим физиономиям, неплохой вариант...
      - Здорово! - восклицает Серов. - Ну и хитрецы!
      Но нам все еще не верится: неужели за одну ночь можно так неузнаваемо преобразить большой пароход? Наши сомнения быстро рассеивают испанцы. Убирается одна декорация за другой. Через два часа теплоход принимает прежний вид.
      Эти "чудеса" производят на нас разное впечатление. Панас и Волощенко в восторге.
      - Как в приключенческом романе! - радуется Панас.
      - Знаешь, есть фильм... Забыл только, как он называется. Так вот там такое же показывали, - поддакивает ему Волощенко.
      Бутрым восхищается мастерством испанцев:
      - Чистая работа! Метров пятьдесят до парохода, не больше, а все как настоящее - и каюты, и иллюминаторы...
      Только Минаев и Серов над чем-то всерьез призадумались. Они уединяются и долго беседуют вдвоем.
      - Довольно трепать языками, - вмешивается наконец Серов в наш разговор. Приключенческий роман! Надо серьезно подумать о предстоящем пути. Я вот думаю - и Минаев со мною согласен, - что придется нам на пароходе установить дежурства - наблюдать за морем. Испанцы будут, конечно, заниматься этим, но лишний глаз не помеха.
      И, удивляя нас знанием дела, Серов подробно рассказывает о том, как вести наблюдение за морем. При этом он часто поворачивается в сторону Минаева, и тот одобрительно кивает.
      Они хорошо понимают друг друга.
      Наше терпение уже истощилось, а пароход по-прежнему стоял у причала. Трюм его казался бездонной ямой. Десятки груженых платформ и вагонов подходили к подъемным кранам, быстро опорожнялись, на их месте появлялись новые - и так четыре дня подряд. Когда же насытится это морское чудовище?
      Житье на берегу с каждым днем становилось все нестерпимее. Но вот в конце недели сопровождающий объявил нам, что отплытие назначено на завтрашнее утро.
      Весь вечер прошел в нескончаемых разговорах. Шутка ли - завтра отплывем! Теперь до Испании - рукой подать! И в разговорах мы все чаще и чаще возвращаемся к одной и той же теме - к будущим боям. Теперь эти бои не беспредметная мечта. Нет. Промчится неделя, другая, наконец, третья - и мы выйдем на линию огня. Не спится. Еще раз каждый проверяет себя, безжалостно разбирает свои недостатки, осторожно взвешивает достоинства. И каждый задает себе вопрос: сумеет ли он не дрогнуть перед лицом опасности?
      На рассвете мы уже на ногах. Солнце еще за горизонтом. То ли от волнения, то ли от утренней свежести пробирает озноб. Корабль высится в бухте сероватой глыбой. На нем тоже поднялись: видимо, идут последние приготовления к отплытию.
      Складываем палатки, собираем вещи. Волощенко без колебания запихивает костюм и галстук в чемодан, клетчатое пальто перебрасывает через плечо, патефон с тросточкой в одну руку, чемодан - в другую, и уже стоит, посмеивается, ждет нас. Тут же к нему присоединяется Панас. На берегу он с нескрываемым удовольствием отказался от всех прелестей одежды цивилизованного человека и целыми днями щеголял в трусах. Сейчас он собрался на корабль в мгновение ока: варварски скрутил костюм в клубок и сунул под мышку, полупустой чемодан поддел двумя пальцами и, недовольный нашей медлительностью, встал рядом с Волощенко.
      - Вы что это, не на палубу ли собрались? - удивленно воззрился на них Минаев.
      - Ну конечно! Вас ждать... - буркнул Панас.
      - Что вы, с ума сошли? В таком виде!
      Волощенко и Панас почувствовали неладное.
      - Нельзя, ребята, являться к чужим людям вот так, - просто сказал Минаев. - Что испанские товарищи могут подумать о нас? Надо надеть все самое лучшее, почистить одежду, чтобы ни пятнышка, ни соринки. Неужели вы не чувствуете этого?
      Панас крякнул:
      - Да, черт... Правильно. Недодумали. Волощенко покраснел так, что не стало видно его рыжеватых веснушек.
      А через час к Волощенко невозможно было подойти - он вылил на себя, по его собственному признанию, чуть ли не целый флакон одеколона.
      - На пароходе, наверное, и то слышат запах - шипел на него Панас, неумело завязывая галстук.
      - Готовы? - спрашивает нас сопровождающий и невольно останавливает взгляд на Серове. Плотный, атлетически сложенный, в безукоризненно выглаженном костюме, он немного волнуется. Сопровождающему он, видимо, очень нравится.
      По широким сходням поднимаемся на пароход. У борта стоят испанцы, приветствуя нас поднятыми кулаками. Почти все без пиджаков, в пестрых цветных рубашках. Бронзовые лица, гладко зачесанные назад волосы, лихо сдвинутые набекрень береты. И несется над бухтой:
      - Салуд, камарадас!!
      Мы отвечаем по-испански, вызывая ликование экипажа. Ступив на палубу, сразу же попадаем в горячие объятия. И тут же от волнения мы забыли все испанские слова. Не растерялся, кажется, один Серов. Живо жестикулируя, он что-то говорит, потом поднимает кулак, и матросы покрывают его речь громким: "Viva Russia!"
      Откуда-то появляются глиняные кувшины с вином. Испанцы показывают, как нужно пить из них: держа кувшины прямо перед собой, высоко поднимают их - из длинного узкого горлышка вырывается золотистая струя. Они пьют стоя, искусно направляя струю прямо по назначению. С некоторым страхом берем кувшины и, конечно, обливаемся вином. Испанцы ободряюще похлопывают нас по плечу, мы вновь мужественно поднимаем коварные сосуды, и наконец-то нам удается отведать чудесное виноградное вино.
      Солнце стоит уже высоко в небе. Матросы сменили праздничную одежду на рабочую. Подается сигнал к отплытию.
      Тихо поскрипывая, теплоход медленно отшвартовывается. Между нами и берегом появляется узкая полоска воды. С. каждым мгновением она становится все шире и шире. Мы не в силах оторвать от нее взгляд, словно эта полоска воды обладает невиданной притягательной силой. Родина...
      Долго стоим, опершись о борт, не спуская глаз с удаляющегося берега. Вот уже бухта осталась позади. Теплоход - в открытом море. Вдалеке Севастополь, а впереди бесконечное синее море.
      Постепенно выходим из оцепенения. Здесь же, у борта, завязывается разговор. Говорим о предстоящих воздушных боях. Душа беседы - Серов. Его спрашивают, с ним советуются, словно он уже раньше воевал. Он говорит:
      - Драться надо с умом и так, чтобы "прохладно" не было. Спросите у Бутрыма и Смирнова, как их обучал Антон Губенко. Бутрым! Помнишь, ты говорил мне, что после каждого учебного боя с Губенко тебе приходилось сушить гимнастерку? Вот это, я понимаю, бой!
      Серов глубоко затягивается, выпускает целое облако папиросного дыма и почему-то вздыхает:
      - Да, но то были бои учебные.
      Мы спускаемся к своему кубрику и тут только замечаем, что берегов уже не видно. Куда ни кинь взгляд- волны, волны и волны...
      Ближе знакомимся с экипажем. Испанцы нам очень нравятся. Они темпераментны и быстры, хотя среди матросов немало пожилых, уже поседевших на морской службе.
      Капитан теплохода моложе многих своих подчиненных. На вид ему не больше тридцати лет. Несмотря на молодость, у капитана, видимо, достаточный опыт. В его жестах, манере держать себя чувствуются спокойствие бывалого моряка, твердая уверенность в своем положении.
      Капитан приглашает нас к себе. Просит садиться и сразу же приступает к деловому разговору.
      - Экипаж, - говорит он, - как вы уже могли убедиться, не слишком многочислен. Ничего не поделаешь, война, на фронте люди нужнее. Поэтому каждый новый человек представляет на борту большую ценность.
      Вот почему он просит русских летчиков включиться в боевые расчеты. Это значит, что в случае тревоги или (помоги нам избежать напастей, пресвятая дева!) в случае нападения мы должны занять свои места у огневых точек и действовать так, как будет приказано. Немного позднее он сам покажет нам эти огневые точки, их скоро оборудуют.
      - Как вы на это смотрите, сеньоры? - спрашивает нас капитан и, не дожидаясь ответа, удовлетворенно кивает: по нашим лицам видно, что мы согласны.
      Гораздо более неожиданной для меня оказывается вторая часть его речи.
      - Сеньоры авиаторы, - говорит он, - конечно, понимают, что, поскольку пароход испанский, да еще торговый, на нем не должно быть никого, кроме моряков-испанцев. Присутствие на теплоходе русских может вызвать подозрение при проверке и привести, например, к задержке или аресту парохода.
      Поэтому мы все включены в списки экипажа под вымышленными испанскими именами. Капитан чрезвычайно доволен, что некоторые из нас брюнеты. Внешность при проверке - залог успеха или неудачи, так как полицейские чиновники лично не разговаривают с матросами.
      - Итак... - Сделав паузу, капитан начинает перечислять: - Камарада Анатоль - матрос, камарада Педро - матрос, камарада Борес (я встаю) - официант.
      Гром с ясного неба! Я официант! Да я же никогда в жизни не бегал с салфеткой вокруг ресторанных столиков и наверняка не обладаю нужными для этого способностями... Смутившись, объясняю это капитану. Он внимательно выслушивает меня и громко смеется.
      - Вы меня совсем не поняли. Ваша должность - простая формальность, необходимая лишь на крайний случай проверки судовых документов. Ваши паспорта будут храниться в моем сейфе.
      Я успокаиваюсь, смотрю на свой испанский паспорт, в нем значится: Мануэль Лопес Горей. Но ребята, черти, все-таки ухмыляются: им что, они матросы!
      Выходим из каюты. На палубе уже полным ходом идет оборудование огневых точек. Вместе с экипажем осматриваем и проверяем оружие, советуемся с испанцами, где лучше установить пулеметы, накрываем их аккуратными фанерными ящиками, которые прекрасно сливаются с общим ансамблем палубных надстроек. Капитан наблюдает за нашей работой, не скрывая удовлетворения. Когда эта работа заканчивается, он ведет нас по палубе к укрепленным на бортах двум спасательным шлюпкам, покрытым брезентом. Глаза его лукаво щурятся.
      - Что думают сеньоры авиаторы об этих шлюпках?
      Что мы можем думать о них? Шлюпки как шлюпки. Пожимаем плечами.
      Капитан останавливает двух матросов, те что-то быстро делают, и вдруг каждая из шлюпок распадается на две половинки, открывая взору пушку небольшого калибра. Капитан смотрит на нас с вопрошающим видом: как нравится сеньорам маскировка?
      Он приглашает нас в каюту, знакомит со своими помощниками.
      - Вас с нетерпением ждут у нас, - повторяют испанцы. - До сих пор республиканская авиация слабее фашистской, бомбежки замучили жителей Мадрида, Валенсии...
      - Нам самим не терпится скорее приплыть. И - в бой, чтобы повытрясти душу из фашистских летчиков! - отвечает Серов.
      Капитан молча встает из-за стола, подходит к сейфу и достает несколько крупнокалиберных патронов. Показывает их Серову.
      - Видите? Итальянские и немецкие летчики угощают вот такими фруктами. На то война. Не будьте беспечными. Не думайте, что легко справитесь с врагом.
      Серов смущается: неужели в его словах прозвучало бахвальство? Да нет же, он прекрасно понимает, что воевать и побеждать трудно, тяжело.
      - Сеньор капитан, - поднимается он из-за стола, - вы, должно быть, не так меня поняли. Мы глубоко сознаем, что едем в Испанию не за апельсинами, а для того, чтобы помочь народу в его борьбе. Но поверьте - то, что вы нам показали, нас не пугает.
      Он говорит почти клятвенно. Капитан, бурно жестикулируя, уверяет нас, что он нисколько не сомневается в наших будущих успехах. При этом он часто похлопывает Серова по плечу - обычный у испанцев жест, обозначающий полное расположение к человеку.
      На третьи сутки входим в турецкие воды. По заранее намеченному плану мы должны пройти Босфор с наступлением темноты. Останавливаемся, минут тридцать ждем турецкого лоцмана, который должен прибыть на теплоход и провести его через пролив в Мраморное море. Это международное правило.
      Мы беспокоимся - не пронюхает ли лоцман, что на пароходе находятся русские? Капитан, посасывая трубку, усмехается:
      - Турецкие лоцманы очень любят коньяк и американские доллары. Мы предусмотрительны и приготовили для "дорогого гостя" все необходимое. Только об одном прошу вас - не попадайтесь ему на глаза.
      Вскоре к борту теплохода пришвартовывается катер, и через минуту на палубу, отдуваясь, поднимается маленький тучный турок. Ночь, на наше счастье, темная. Капитан любезно принимает "гостя", разговаривает с ним по-английски и проводит кратчайшим путем в каюту.
      Часа через два изрядно захмелевший лоцман вываливается из кают-компании и ковыляет по трапу. Из его карманов торчат две бутылки коньяка. Его любезно поддерживают капитан и старший помощник.
      Настроение у капитана превосходное. Он громко отдает распоряжение идти полным ходом, желает всем спокойной ночи и, насвистывая песенку, уходит к себе.
      На другое утро, берегов уже не видно. Турция осталась позади. Мы снова в открытом море.