Хозяин берега

      - Все забрали. Увезли. А сейчас ищут!
      - А Сергея?
      - Предупредили! Больше, мол, не делай, а то головы не сносишь. Вот и не снес.
      Я завез Пухову домой, помог занести продукты и еще несколько минут постоял в маленькой, заставленной вещами прихожей.
      На вешалке я увидел синюю, с форменной кокардой, фуражку Пухова, высокие рыбацкие сапоги. В глубине квартиры висел портрет в траурной рамке.
      - Вы разрешите от вас позвонить? - спросил я.
      - Пожалуйста, звоните. Я набрал номер Агаева:
      - Какие новости?
      - Никаких. Если не считать того, что Мазут уже в красноводском следизоляторе... Генерал Эминов и областная прокуратура если берут, то берут крепко". - Я почувствовал в его словах укор.
      - Я собираюсь подъехать на метеостанцию, посмотреть тайник."
      - Дело хорошее. - Он не предложил мне себя в спутники.
      Пока мы разговаривали, в дверь позвонили. Приехал Цаххан Алиев. Поздоровавшись, начальник рыбинспекции объяснил цель визита:
      - Пухов сигнализировал о браконьерах. Вовремя мер не приняли, а сейчас высокое начальство как с цепи сорвалось. Требует копии докладной... Может, я рано заехал? - спросил он у Пуховой. - Вы хотели поискать бумаги. Искали?
      - Да нет их. - Она махнула рукой. - Все тогда увезли! Пусть у себя ищут...
      - Ну, ладно. Я все-таки еще заеду.
      - А первые экземпляры? - спросил я у Цаххана, когда мы вышли.
      - Как всегда... Списали. Переслали. Подшили. Отфутболили. И концов не видать. И копии найти не можем... Кстати, - он усмехнулся, что-то достал из кармана, протянул мне, - вы этого никогда еще не видели...
      Я взял в руки маленький полотняный мешочек, раздернул завязочку черные сухари с какой-то темной пылью. Принюхался - перец.
      - Что это? - спросил я.
      - Это здешняя черная метка. Предупреждение о смерти.
      - Где вы это обнаружили?
      - "Обнаружил"! - усмехнулся он. - На веревочке к двери моего дома привязали. Предупреждают, чтобы я их не трогал. Но они меня напрасно пытаются испугать. Перед тем как сожгли Саттара Аббасова, мне тоже такую прислали. Я приносил к Буракову, показывал. Они ведь не на Саттара охотились - на меня...
      - А что Бураков?
      - Сказал, что у каждого милиционера десяток таких дома. И у него, и у Агаева тоже... - Он спрятал метку в карман. - Но я им яйца поотрываю, прежде чем они до меня доберутся.
      "Что за странные обычаи... - подумал я. - Черные метки присылают одним, а убивают других..."
      Машину я вел сам.
      Когда проезжали по центральной площади города, мы с Балой стали свидетелями прибытия в обком двух высоких гостей.
      Крупный мужчина с депутатским значком и Золотой Звездой Героя и моложавый стройный генерал вышли из белой - со шторками на стеклах "Волги" и не спеша направились к подъезду. Их сопровождал уже знакомый мне зам-предисполкома Шалаев.
      - Кто такие? - спросил я Балу.
      - Не знаете? Кудреватых, директор сажевого комбината. С ним генерал Эминов - начальник областного управления".
      Мы выехали из города.
      Серое, затянутое низкими облаками небо неслось нам навстречу. Земля вокруг проживала свой самый счастливый, медовый, месяц - вся она была темно-зеленой, покрытой фиолетовым цветом верблюжьей колючки. Через две недели, знал я, от всего этого нежного цветения ничего не останется, поскольку это не степь, это пустыня. И она вернется в свой исконный желто-серо-белый выгоревший естественный цвет.
      Бала был идеальный попутчик. Он не начинал разговора первым - ерзал, пыхтел, поправляя сползавшие на нос огромные свои очки, но все же был нем, как рыба.
      Трасса была пуста. Вблизи берега не было видно ни одной лодки, ни одной машины с перекупщиками. Все тот же космический ландшафт - пески да колючки - сопровождал нас вдоль всего пути. Пустая, все еще малообжитая земля. Совсем недавно несколько незадачливых путешественников, ехавших на машине из Бекдаша в Красноводск, рассказывал мне кто-то, решили сократить путь и поехали напрямик через пустыню. Спустя несколько недель их нашли мертвыми - _ заблудились в дороге, умерли. Видимо - от жажды. Шакалы поели останки.
      Мы проскочили место, где в прошлый раз вместе с Хад-жинуром остановили машину снабженца сажевого комбината. Впереди показалась метеостанция. Я не снижал скорости.
      Теперь мы мчали вдоль серых песков. И разнотравье здесь было в основном сине-серое, цвета ветоши. Почва казалась известково-белой, на небольших барханах темными кляксами чернели колючки, разросшиеся до размеров кустарников. Справа показались серо-зеленоватые темные полосы. "
      Не доезжая метеостанции, я круто повернул к берегу. Затормозил.
      Нас успели заметить - от метеостанции к нам потянулась делегация: жена Касумова, малюсенький, смуглый до черноты усатый человек - Бокасса, которого я видел во время осмотра трупа Пухова, знакомый высокий казах - он и сейчас был выпивши, а может, так и не протрезвел с того дня, мальчик в коротких шортах с маленьким магнитофоном на шее и еще несколько детей - мал мала меньше.
      - Ну, как там он? - спросил Бокасса, крохотный "мальчик-дедушка" с толстыми усами. - Живой? - На лице его плавала та же, что и в прошлый раз, когда я увидел его впервые, странная гримаса - то ли печальная улыбка, то ли счастливый плач. - Как? Как? - Он наступал на нас с беспечной опасной шуткой сумасшедшего, и я принужден был ответить ему словами Хаджинура Орезова:
      - Отойди, Бокасса, не путайся под ногами!
      Карлик тотчас же забыл о своих вопросах, счастливая страдальческая улыбка стала выглядеть более веселой, даже игривой. Он присоединился к детям, став между мальчиком с "вокменом" - самым крупным из детей, которому Бокасса доходил головой до плеча, - и самым меньшим.
      - Ну, как он? - повторила жена Мазута, здороваясь. - Передачи принимают?
      - Должны, - сказал я. Она кивнула.
      - Легко сказать - "принимают"... Я поеду, а с ними как? - Она показала на детей.
      - Хорошо, - сказал я. - Соберите ему что-нибудь, мы захватим.
      Она невнятно поблагодарила.
      Я поискал глазами и увидел "козлятник" Касумова - он ничем не отличался от других таких же - прибитые "заподлицо" доски-"двадцатки" образовали глухой непроглядный круглый забор, достаточно высокий, поэтому взобраться снаружи и увидеть, что там, внутри, тоже не было возможности. От метеостанции к "козлятнику" тянулись электропровода. На калитке, навешенной изнутри и полностью прикрывавшей любые щели, висел огромный ржавый замок.
      Я показал на забор.
      - Откроете нам? Ключи есть?
      Она полезла в карман цветастой, как у цыганок, юбки.
      - Вот.
      Втроем мы вошли в маленький, огороженный со всех сторон дворик. В середине находился домик или сарай, дверь которого забыли закрыть. Я заглянул внутрь - кроме верстака с инструментами, там стоял еще маленький телевизор "Шилялис". На полу виднелось несколько гребных винтов, а на приколоченной к стене сарая перекладине висели два новеньких мотора "Вихрь-30".
      Настоящая браконьерская база, подумал я.
      - А где тут тайник нашли?
      Не говоря ни слова, Касумова обошла изгородь - сбоку, со стороны моря, рядом с несколькими досками лежал камень-валун; она нагнулась, с усилием откатила его.
      - Это? - я удивился.
      - Да.
      Мы с Балой подошли ближе. Под камнем была отрытая, видимо, совсем недавно, не очень глубокая ямка. Дно ее устилал песчаник.
      Все это было странно. Браконьер наверняка смог бы подыскать на берегу более надежный схрон.
      Пока жена Касумова собирала передачу мужу, я снова осмотрел берег.
      Вдоль залива тянулся обширный пляж, устеленный мелким белым ракушечником. Огромные черные камни, видневшиеся в прибрежной полосе, были остатками древней скалы, обрушившейся в море.
      - Передайте, пожалуйста. - Жена Касумова принесла узелок. Я увидел в нем лепешку, несколько луковиц, вяленую рыбу, овечий сыр.
      - Слушайте, - сказал я, - ваш муж за последнее время ездил в Красноводск?
      - Мой муж? - Она хотела выиграть время.
      - Ну да.
      - Не знаю.
      Закон всеобщего молчания не позволял ей отвечать.
      - Его отпустят? - спросила она.
      - Возможно. Пока я ничего не могу сказать.
      - Не виноват он! Они с Сережей дружили...
      - "Козлятник" этот ваш муж отстроил уже после пожара? - спросил я. Умар Кулиев его сжег... Так? Она робко возразила.
      - Его только подожгли, а сделать ничего больше не сделали. Люди затушили...
      И снова - ни одного имени.
      Мы отправились в обратный путь.
      "Кирли-кирли...ц-э" - чайки с визгом пикировали на воду, пронзительно, на одной ноте повторяя свой жалобный крик.
      Странно, что моя синекура выбрала такое место для гнездовья, думал я. По моим представлениям, эта экзотическая птица радости должна селиться в тропических садах, жемчужных лагунах, под сенью олеандров иди там рододендронов каких-нибудь. А здесь не было олеандров. Здесь вообще ничего не было. Здесь была пустыня. А на краю пустыни - урез взбесившегося от шквалистого ветра буровато-грязного прибоя, размытого мутно-зелеными полосами. Был еще тусклый, слепой свет солнца - как бы день, а все безвидно. Летит по воздуху песок и превращает свет в дым. Земля вспучена нарывами сыпучих дюн. Жалобный подшерсток укрывает горбы холмов - кусты саксаула и карагача, верблюжья колючка, чертополох пустыни, отчаянная растительность, ожесточенно цепляющаяся за жизнь.
      - Бала!
      Я заметил, что он сидит как-то боком.
      - Ты не заболел? - спросил я.
      - Да нет. Спина немного... Пройдет! Вы что-то хотели?
      - Я попросил Гезель найти один материал о несчастном случае. Мы будем проверять его сами, не привлекая водную милицию.
      Я имею в виду случай с Ветлугиным.
      Моей жене чай никогда не удавался, хотя она изводила уйму заварки и приправляла ее травами. Я подозреваю, что искусство заваривать чай передается по наследству. Гезель заваривала чай небрежно, даже не особенно приглядываясь, как это делают профессиональные чайханщики, но чай тем не менее у нее всегда получался одинаково ароматный и терпкий.
      С пиалой в руке я открыл пуховскую тетрадь, другой придвинул карандаш.
      Первой в списке браконьеров, задерживавшихся Пуховым, я увидел фамилию уже знакомого мне Багирова Бахти-яра-Сафарали-оглы.
      Видимо, охотиться на старого браконьера считалось "классикой" "школой" Восточнокаспийской рыбинспек-ции. Старика ловили все. И все-таки Бахтияр-Сафарали-оглы оставался на свободе.
      Дальше шли тоже уже известные мне люди. Большинство их мы уже вызывали, допрашивали. Мне вспомнились проходившие через мой кабинет рыбаки - в высоких, с раструбами, сапогах, в комбинезонах и телогрейках, в теплых ушанках и шерстяных лыжных шапочках; молодые и пожилые, тихие и горластые...
      В нескольких местах на страницах виднелись отметки красной пастой:
      "Смотрел. Ц. Алиев". И даты.
      Начальник рыбинспекции регулярно знакомился с реестром. Последний раз просматривал записи примерно месяц назад.
      Я уже хотел было отложить тетрадь, как вдруг заметил в списке некую странность. Я заново пересмотрел его. Действительно! Именно Касумова Пухов не задерживал ни разу!..
      "А если Кулиева права - и существовали какие-то скрытые отношения между Мазутом, Умаром Кулиевым и Пуховым? И Мазут доставил записку из тюрьмы от Умара Кулиева - Пухову?"
      Я даже пошел в своих предположениях дальше: "А что, если Пухов оказался в ту ночь вблизи метеостанции именно потому, что шел к Мазуту?"
      Вошел Бала. Он занес не очень объемистую папку - "Материалы по несчастному случаю на охоте с гр. Ветлугиным А. Т.".
      - Успел прочитать? - спросил я, переправляя папку себе на стол.
      - Там, собственно, немного. - Бала осторожно - с прямой спиной опустился на стул. - Ветлугин был в нетрезвом состоянии. Когда давал напарнику прикуривать, качнул лодку. Ударил прикладом о борт...
      Синекура завела меня в удивительное место, где окружающее постоянно оказывалось недостоверным и твердь то и дело оказывалась хлябью. Как люди умудрялись тут ориентироваться?
      - ...Лодка перевернулась. Заряд угодил Ветлугину в лицо.
      - Их было двое в лодке?
      - Да. Ветлугин с приятелем.
      - А кто приятель?
      - Баларгимов Садык. Осмотрщик кабельного участка.
      - На берегу был кто-нибудь? Может, другие охотники? Очевидцы?
      - Никого. - Бала протер очки. - Ночное время.
      - А что следователь?
      - Он допросил Баларгимова, выехал на место. Есть протокол воспроизведения. Подняли со дна ружье - в нем один патрон. Во втором стволе только гильза. Проведена судебно-баллистическая экспертиза...
      Я знал методику подобных дел.
      - Спусковой механизм оказался изношенным? - спросил я.
      - И довольно сильно.
      - А что боеприпасы?
      - Экспертиза подтвердила: дробь, порох, пыжи - все такое же, как изъятое в квартире Ветлугина... С этим все в порядке...
      - Отношения Баларгимова с Ветлугиным действительно приятельские?
      - Собутыльники!
      - А возраст?
      - Баларгимов - тот постарше, лет сорока. Женат, есть дети. У Ветлугина - жена...
      - Я хочу с ней встретиться. Вызови ее, пожалуйста. И свидетелей.
      Мне позвонил Агаев - его интересовали результаты поездки на Берег.
      Оставшись один, я внимательно прочитал показания Баларгимова. Если вначале, в объяснениях, он слегка путался, то к окончанию следствия показания его обрели необходимую ясность.
      Ничем не опровергнутые, они установили окончательные обстоятельства случившегося:
      "...Ветлугин и Баларгимов в лодке "кулаз" вышли ночью в море для отстрела птицы. Баларгимов сидел на веслах, а Ветлугин - напротив него, с заряженным ружьем. В море Ветлугин закурил и хотел угостить сигаретой Баларгимова, руки которого были заняты..."
      Бала доложил обо всем существенном полностью. Мне осталось лишь просмотреть обычные в делах подобного рода документы: протокол выезда на место происшествия; справки о принадлежности дробовых ружей, протокол допроса понятых...
      Капитан рыбоохранного судна "Спутник", допрошенный в качестве свидетеля, сообщил:
      "... Баларгимов показал место, где это произошло. Спустили катер... Море было мелкое, камни. Примерно восемьдесят метров от берега. Вода была чистая, глубина небольшая, дно было хорошо видно. Недалеко от камней обнаружено ружье..." Увидел я и документ, подписанный водной милицией. Ей поручалось изъять образцы боеприпасов погибшего для криминалистической экспертизы.
      Протокол был составлен Бураковым и отличался присущей ему обстоятельностью: "...Когда Ветлугиной Т. В. в присутствии понятых было предложено показать, где в доме находятся охотничьи боеприпасы, принадлежащие ее мужу, Ветлугина заявила, что охотничьих боеприпасов в квартире нет. Однако при осмотре платяного Шкафа была обнаружена картонная коробка, в которой...".
      Далее шел перечень гильз и описание пыжей. Бураков с честью выполнил данное ему поручение. Поздно вечером неодолимое чувство жалости к жене заставило меня кривыми улочками Нахалстроя спуститься на морвокзал, занять очередьу автоматов междугородной связи. Связь с тем берегом была плохой. Люди под пластмассовыми белыми яйцами громко выкрикивали свои "алле", "алле", припечатывая их ударами по неуязвимым, как БТРы, видавшим виды металлическим ящикам.
      Пропустив сквозь себя десятки имен, просьб, упреков и признаний абонентов, звонивших передо мной, я снял трубку, надеясь, что тоже окажусь в безопасной звуковой отдаленности и мы с женой будем больше догадываться, нежели слышать друг друга.
      Все, однако, оказалось не так.
      - Я думала, что ты уже не позвонишь, - просто произнесла она так близко, что я расслышал все оттенки каждого слова.
      Ее злое веселье, делавшее меня отчаянным, отвечающим за себя одного, куда-то исчезло. Голос был печален. У меня сразу испортилось настроение.
      Мы поженились не сразу. К тому времени, когда я помогал ей собирать материалы о поведении браконьеров в конфликтной ситуации, о ней уже знали мои близкие - и мать, и сестра не чаяли в ней души. Лена охотно всем помогала, дарила книжки, советовала, заступалась. Она боялась одиночества, болезней, неохотно оставалась одна. В ней было что-то от ласкового ребенка, который знает, что его любят. Иногда, правда, ребенок этот мог оторвать голову кукле, с которой любил играть. Этой куклой порой чувствовал себя я.
      - Ты совсем забыл обо мне? - Сейчас ребенок чувствовал, что любимую куклу взяли у него и забросили аж на другой берег моря.
      - Ну что ты, малыш! - Мои интонации были насквозь фальшивы, но она этого не почувствовала. - Жутко много работы...
      Она обрушила на меня вихрь быстрых вопросов, от которых невозможно было укрыться.
      - А насчет жилья ты говорил? Пока еще ничего неизвестно?
      - Нет.
      - Не говорил или неизвестно?
      - Неизвестно.
      - Может, мне приехать к тебе в следующую субботу? - спросила она. Как там с продуктами? Привезти?
      Я вспомнил, что уже давно, как принято у нас на том берегу, не брал в воскресенье две большие корзины и не отправлялся на рынок за провизией на всю неделю. Лена все это делала теперь сама.
      - Я могла бы тебе захватить фруктов. Как ты обходишься с питанием? снова заговорила она.
      - Нормально. У меня все есть. Ни о чем не беспокойся. А насчет приезда - давай обсудим. Позвони заранее, чтобы достать тебе каюту...
      - Если тебе неудобно, я сама могу позвонить Эдику Агаеву... Я знаю его жену. Достать каюту не так сложно...
      - Думаю, я устрою... Ладно! Очень много желающих звонить. Так все ничего?
      - Ничего, - сказала она вдруг мрачно-зло. Тон ее переменился. - Если не считать всего, что происходит... Тебя, по-моему, это устраивает.
      - Ну почему?
      Вокруг были люди, мне неудобно было обсуждать наши отношения. Тем более что в прежние времена даже не по телефону мы никогда не могли прийти к согласию.
      - Это тебя надо спросить - "почему?", - сказала она.
      - Ну ладно! На неделе я тебе позвоню... С другого конца провода уже неслись гудки.
      "Неудивительно ли, что жилище прокурора, человека, поставленного державой наблюдать за точным исполнением законов, - думал я на обратном пути домой, - расположено в самом центре Нахаловки - того самого огромного городского района, который официально не существует, но, несмотря на эту свою юридическую недостоверность, развивается исключительно бурно?"
      Наверное, в этом тоже заключалась од на из прихотей моей загадочной птицы счастья.
      Крестьяне, пришедшие после войны в порт и на нефтепромыслы на заработки, перетаскивали из кишлаков многочисленные семьи, а потом друзей и соседей; демобилизовавшиеся из армии; отбывшие срок заключенные, которым был воспрещен въезд в родные места; надумавшие осесть на месте цыгане и, главное, огромные крысы - пионеры освоения и возникновения Нахалстроя отстроили себе жилье самовольно, без всяких разрешений, планов, проектов, согласованных виз.
      Они возводили свои домишки из чего попало и где попало, самоуправно врезались в газовые трубы, присоединялись к нитям водопровода, воровали со столбов электричество, в общем - жили. И город, остро нуждающийся в них, делал вид, что их не замечает, поскольку их как бы нет в красивых генеральных планах развития и расширения, в статистике, в отчетности - и нет их проблем. Собственно, они есть, эти проблемы, но это их проблемы нахалстроевцев...
      Лишь потом как-то неожиданно выяснилось, что их жалобные жилищные делишки стали городскими проблемами. И чтобы их решить, необходимо стало канонизировать существование Нахаловки и войти в правительство с просьбой о многомиллионных кредитах. Но от этой мысли городские власти закрыли в ужасе глаза.
      "Не в этом ли причина "недостоверности" здешней жизни?"
      У дома меня окликнули:
      - Игорь Николаевич... - Я увидел милицейскую машину. - Дежурный послал за вами... - Из кабины высунулся помощник дежурного.
      - Что-нибудь случилось?
      - На сажевом комбинате ЧП: нефть прорвало. Большой ущерб! Комбинат хотел скрыть, но директор госзаповедника узнал. Дал телеграмму в Москву с просьбой создать государственную комиссию...
      4
      - ...Так испортить настроение директору сажевого комбината, да еще накануне женитьбы его единственного сына!..
      Проворные пальцы представителя частнопредпринимательского капитала на восточном берегу быстро перебирали кожу на моих щеках, натягивая и тут же отпуская ее в зависимости от взмахов и приземлений выдернутой с моим появлением из ножен особо острой, привезенной "оттуда" контрабандной бритвы.
      - Закрыть установку, которую с такой помпой пустил... Говорят, Кудреватых кричал вам: "На том берегу один Баку сливает в море триста миллионов кубометров - так и его закройте!"
      Парикмахеру были известны, самые свежие городские новости.
      - "...Да я тебя за Можай загоню! На Камчатку..." Согомоныч ждал подтверждения, но я молчал.
      - В городе только и разговоров, что о водной прокуратуре... Так им спокойно жилось! - наклоняясь почти к самому моему лицу и поминутно заглядывая в зеркало, нашептывал Гарегин. - Браконьеры таскали осетров. Заводские сбрасывали отходы в море. Ни штрафов, ни санкций"
      "Самое удобное для рыбинспектора, - отмечали мы с женой много лет назад в ее студенческой курсовой работе ва тему "Поведение браконьера в конфликтной ситуации", - это контактное поведение нарушителя. Объектное поведение неудобно, поскольку человек быстро выходит из этого состояния и, как последующая реакция, появляются повыла" преувеличения своей активной роли. Поэтому объектное поведение не переводится сразу в контактное, а только через конфликтное..."
      Я вспомнил об этом, когда браконьер, в данном случае Кудреватых плечистый, с испитым, но приятным лицом, голубоглазый, властный, - пошел в атаку на рыбинспекгора, то есть на меня.
      - Водная прокуратура... Это сейчас модно - охрана окружающей среды!..
      О! Он никак не хотел себя считать нарушителем, по чьей вине в море ушли тонны нефтепродуктов из-за никуда не годной системы очистки и блокировки, которыми никто не хотел заниматься! Эта работа не приносила ни денег, ни славы, и за нее не давали ни Героев, ни грамот.
      - ...Люди нацелены на большие свершения... - кричал браконьер.
      И благодаря странной его логике, благодаря лицемерной демагогии многих десятилетий в этой конфликтной ситуации, я - рыбинспектор, поставленный представителем всего, что не может ни слова сказать за себя - плавающего, растущего, обитающего на дне бассейна, накрытого теперь масляной, уничтожающей все блевотиной сажкомбината, - выглядел в его, директорской, интерпретации как человек никчемный, живущий инструкциями, не видящий ничего вокруг, глубоко равнодушный к судьбе страны, поскольку сажа, которую выдавал на-гора Кудреватых, где-то там, в недоступных прокуратуре сферах, сложным образом оборачивалась в конвертируемую валюту и просыпалась на всю страну, и в первую очередь на Восточнокаспийск, обильными осенними золотыми дождями.
      - О чем говорить, когда вы образовали мертвую зону! Уничтожили одним махом рыбное стадо! Вы понимаете, что вы сделали... - В запале я пренебрег важным правилом: не увеличивать нагрузку на человека, находящегося в раздраженном состоянии, а, наоборот, дружелюбно стремиться вывести из него - в таком случае больше вероятности, что поведение его не станет и вовсе агрессивным. - Я вынужден закрыть установку. Сегодня же вы получите от нас письменное предписание...
      - Прокурор области отменит ваше указание! - заорал он.
      - У него нет прав!
      - Есть еще обком партии...
      - Аонпричем?
      - Обком, по-вашему, ни при чем? Вы выше обкома? - Еще раньше, до того как разговор наш перешел на крик, Кудреватых вернулся к столу, выдвинул ящик, что-то поискал в нем, не нашел, задвинул, вернулся назад. - Обком партии вам не указ?
      - Мы выполняем указания Генерального прокурора...
      - Вот и договорились! - продолжал орать на меня Кудреватых. Он вернулся к столу, пошарил в ящике - по-видимому, выключил диктофон. - Обком для тебя никто!
      Я нарушил золотое правил о службы и уже пожинал плоды этой оплошности. Было бы куда дипломатичнее, если бы, перед тем как закрыть установку, я бы пришел к директору со словами извинения:
      - Вынужден! Пойми правильно. Жмут на меня! И Кудреватых понял бы!
      - Я не обижаюсь... - Подумав, он, может, пригласил бы меня на свадьбу своего сына. Судя по всему, там должна была собраться вся восточнокаспийская элита.
      А вместо этого! Оскорбленный и униженный, вернувшись, я поднял трубку и неожиданно для себя позвонил Мурадовой. Она была на месте.
      - Я не буду называть себя. Интересно, узнаете ли вы, кто вам звонит...
      - Уже узнала! - Я почувствовал, что ей приятен мой звонок, она ждала его.
      - Как вы смотрите, если мы вместе пообедаем, конечно, если вы не избавились от этой неудобной привычки...
      - Представьте, не успела!
      - Очень хорошо.
      - ...Взять, к примеру, рыбкомбинат! - Чистые пухлые пальцы Согомоныча бегали по моему лицу, не причиняя никаких неудобств. - Рыбкомбинат никогда не выполнял плана, а всегда был с наваром... - Он не мог работать молча.
      - Как? А очень просто. Бегут в обком. Так и так... "Конец квартала, а рыба не идет..." Оттуда звонок Сувалдину: "Пустите рыбкомбинат в заповедник! В порядке исключения!"
      До меня не сразу дошел смысл долгого его монолога, но, подытожив, я понял: Согомоныч и какая-то группа людей, близких ему, связывали свои надежды на оздоровление обстановки с моим появлением. Предполагалось, что водная прокуратура и я лично можем поставить предел ведомственному беззаконию.
      Я спросил:
      - Вам кажется, что рыбинспекция работает неэффективно?
      На мгновение бритва в руках Согомоныча дрогнула, но в следующую секунду она так же ровно и легко поползла по моей намыленной физиономии...
      - Стараются... - Он кивнул за окно, на призыв расстрелять убийцу Умара Кулиева. - Скоро тут такое начнется! Каждую весну у них настоящая война на море. Автоматы, вертолеты... Сами увидите. Главное, все равно никого не поймают. А если поймают - то мелкую сошку. Не знаю, как это там у них выходит, но крупная никогда не попадается. Может, с вашим приходом что-то изменится...
      Я прервал его философствование:
      - А если конкретно?
      Согомоныч обтер свою раздвижную опасную бритву о белый листочек, вздохнул и категорически отрезал:
      - Я думаю, большего вам никто не скажет.
      - Может, и скажет. Кроме того, существует уголовная ответственность для тех, кто знает о совершенном преступлении и молчит.
      Согомоныч пожал плечами. Мы были вдвоем. К его уютной частной лавочке никто нас не слышал.
      - Дай-то бог... Но не думаю. У нас не Сицилия, но длинный язык могут отрезать в два счета...
      - Бывают и такие случаи?
      - О, сколько хотите! - Согомоныч предпочел переменить тему. - А вы, оказывается, не только на воду смотрите! Освежить? Тонкая туалетная вода "О'жен", Франция! Совершенно необходима мужчине" - Он заговорщицки на меня взглянул, словно уже все знал обо мне и Анне Мурадовой.
      Я-то полагал, что по крайней мере еще неделю мы можем встречаться совершенно спокойно.
      - Спасибо, - сказал я, кладя на стол художника его гонорар. - Сейчас, правда, мне предстоит свидание не с женщиной. Я бы сказал, с одним из наиболее мужественных мужчин города. Кстати, когда свадьба у сына Кудреватых?
      - В субботу. На той неделе.
      Бала ждал меня в кабинете вместе с болезненной, средних лет блондинкой, которую я видел на похоронах Пухова, - она разговаривала тогда с Анной Мурадовой.
      Когда я вошел, женщина испуганно оглянулась.
      - Это Татьяна Ивановна, вдова Ветлугина, - представил ее Бала. - Мы только начали(tm) Значит, в ночь, когда это случилось, дома вы не ночевали? - спросил мой помощник у Ветлугиной.
      - Я работала. А кроме того... Видите ли... У нас две квартиры. Мы жили то у него, то у меня. А иногда каждый уходил к себе...
      Я сел. Ветлугина тревожно взглянула на меня, снова обернулась к Бале.
      - ...Сходились, расходились. Одно время Саша страшно пил. Его направляли в ЛТП, он давал мне слово не пить, не выдерживал...
      - А в последнее время перед его гибелью?
      - Последнее время держался... Но я боялась оставлять его одного, когда у меня были ночные дежурства. Соседи и прочее. Он у меня не прописан...
      - Тогда он ночевал у себя?
      - Да. Ивтуночьтоже. Япришлаутром, была в уверенности, что он дома. И вдруг приходит его приятель... Садык...
      - Баларгимов Садык, - пояснил мне Бала.
      - Все его зовут Садык. Сказал: поехали они на качкалдаков. Саша стал давать ему прикурить, перевернул лодку. Произошел выстрел... Там все записано. - Она показала на уголовное дело, лежавшее на столе перед Балой.
      Мы помолчали все трое, наблюдая, как Гезель поливает над балюстрадой цветы, что-то тихо мурлыкая под нос для своего малыша.
      - Вы раньше Баларгимова знали? - спросил я.
      - Видела несколько раз. - Ветлугина снова насторожилась.
      - Муж дружил с ним?
      - Дома он у нас никогда не был. Я вообще не любила его. компании. Ничего хорошего... Одна пьянка! Знаю, что они встречались. Саша последнее время был на инвалидности, не работал...
      - Травма?
      - С легкими у него было плохо. Вообще-то он подрабатывал, только в штате не состоял. У нас своя машина. Смотришь, подвезет кого-нибудь. Заплатят.
      - Вообще-то он рыбак? Она замялась.
      - Иногда приносил рыбу.
      - Осетрину?
      - Ну да... Но где брал? Этого не знаю". Я продолжал расспрашивать:
      - С Касумовым вы знакомы?
      - Первый раз слышу.
      - Ваш муж помогал тушить ему "козлятник". Его кличка
      - Мазут.
      - Мазут - я слышала.
      В кабинет постучали, это был Хаджинур Орезов.
      - Извините, Игорь Николаевич. Я не знал, что вы не одни.
      - Я скоро освобожусь.
      Прежде чем дверь закрылась, я разглядел в коридоре приземистого, с черными живыми глазами мужчину, смахивавшего по одежде на рыбака, Я понял, что это Баларгимов.