Хозяин берега

      - Как вы относитесь к проблеме снежного человека? - спросил Гарегин, накладывая мне на лицо теплые ухоженные пальцы.
      - Есть что-нибудь новое? - осторожно спросил я. - Мне казалось, что вопрос давно решен.
      - Разве вы не читали в "Восточнокаспийском рабочем"? - Гарегин на секунду даже задержал бритву.
      "Восточнокаспийский рабочий" в надежде на новых подписчиков то живописал кладбища африканских слонов, то освещал аварию истребителя где-нибудь в Небраске. Теперь вот - снежный человек...
      - Видимо, я пропустил.
      - Два английских туриста видели его своими глазами, - поведал Согомоныч. - Они стояли совсем близко. Как от этой двери до зеркала... Он был хорошо виден. Волосатый, уши белые. Босиком...
      - А почему уши белые? - Я заинтересовался.
      - Я думаю, отморозил. Мой дед тоже отморозил уши. И они у него до конца жизни оставались белыми. И не только уши.
      Я деликатно промолчал.
      Оперативно-следственная группа с того берега начала операцию еще на рассвете. Я в ней не участвовал. Несколько оперативных групп одновременно выехали из Дома рыбака на обыски - к Эдику Агаеву, к Буракову, к Цаххану Алиеву...
      - ...Кстати, вас в городе очень хвалят, - Согомоныч сменил тему. - Вы вроде честного комиссара полиции. Смотрели "Признание комиссара полиции прокурору республики"?..
      За окном промелькнул автобус-катафалк, на секунду он закрыл запечатленный в масляной краске призыв к расстрелу Умара Кулиева.
      Я очнулся, почувствовав мгновенный ожог всего лица. Но прежде чем боль стала нестерпимой, Согомоныч уже приподнял салфетку, охладил и снова набросил мне ее на лицо - еще теплую и влажную.
      - У вас сегодня вид прекрасно отдохнувшего человека, - любезно сказал Гарегин, уже не пытаясь представить свой труд как обычный "хэрмет". - Между прочим, меня считают вашим человеком...
      - Как ты себя чувствуешь, Гезель? - спросил я, когда она вошла в кабинет.
      Что-то подсказало мне, что с ней не все в порядке.
      - Доктор говорит, что я должна была уйти в декрет раньше. У меня все как-то быстрее оказалось...
      - Дело только в этом? Она вздохнула.
      - Не только. Кто-то хулиганит по телефону. Угрожает.
      - Ничего не бойся, Гезель. Я скажу - с сегодняшнего дня тебя будут отвозить на машине. Она улыбнулась.
      - Мне звонили? - спросил я.
      - Из обкома. В четырнадцать собирают административные органы. Вас просили приехать за час. К Митрохину.
      - Меня - одного?
      - Да.
      - Непонятно. Бала звонил?
      - С самого утра. Он хотел прийти, но почему-то задерживается. Я даже волнуюсь. Звонила его мама из Баку. Она не может к нему дозвониться: никто не берет трубку.
      - Тогда, пожалуйста, найди его.
      - Кроме того, вас хотела видеть вдова Ветлугина... - Гезель прислушалась к шагам в коридоре. - Наверное, это она!
      Это действительно была Ветлугина. Она явилась по собственной инициативе и выглядела весьма решительно. Я сразу это заметил. Арест Баларгимова изменил ситуацию.
      - Мне бы хотелось дополнить показания о гибели мужа...
      - сухо сказала она.
      Я пригласил ее в кабинет, молча указал на стул.
      - Мне рассказала одна женщина, - Ветлугина начала с конца. Мы с ней вместе работаем. А ей говорил сын - он осенью утонул на рыбалке... Моего мужа застрелил Баларги-мов. На берегу, рядом с метеостанцией.
      Я боялся ее вспугнуть, но все же спросил:
      - За что?
      - Не знаю. - Она достала платок, вытерла сухие глаза. - Ждали как раз лодку с рыбой, а Баларгимов ходил с ружьем. Пьяный. Подавал сигналы - в каком месте подплывать к берегу... Тут это и произошло.
      - Что потом?
      - Там была весельная лодка одного казаха - вечно пьяного. Тоже браконьера...
      Я вспомнил громадного лысого азиата - в галифе и телогрейке, угрожающе кренившегося к земле в мой первый приезд на метеостанцию, похмельный памятник, возникавший на площади перед бывшим банком.
      "Адыл Абдтоазаков!" Именно он притащил в "козлятник" кричащего, отбивающегося карлика Бокассу, когда тот порезал Мишу Русакова.
      - Баларгимов направил ружье на казаха, потом да другого - маленького сумасшедшего старичка карлика, который ему служил...
      "Бокасса!"
      - Приказал поднять Сашу, вывезти на лодке в залив и бросить в воду. Они это и сделали. Не очень далеко от берега. И ружье это туда бросили...
      - Вы подтверждаете, что у мужа ружья не было?
      - Никогда! И боеприпасов тоже... Или я, или его брат - мы бы их видели!
      - Кто же их принес в дом? Ветлугина поколебалась.
      - Милиция, наверное, во время обыска. Их приезжало несколько человек. Старшим был Бураков.
      - Вы можете написать об этом собственноручно?
      - Конечно. Теперь уже все равно.
      Я дал ей чистой бумаги, посадил в кабинет Балы:
      - Когда напишете, передайте, пожалуйста, секретарю.
      Я спустился в дежурку. Здесь были уже известны последние новости.
      Моего однокашника подняли с кровати. Он устроил скандал, сказал, что пойдет в тюрьму с партбилетом, но, узнав, что арест согласован наверху, сразу стих.
      Супруги были готовы к обыску. Никаких ценностей и сберкнижек у Агаева не нашли и не описали, кроме видеосистемы и машины "Жигули" - ВАЗ-2105, на которой он ездил по доверенности от тестя.
      Единственное, что всех очень удивило, прямо-таки поразило, - огромное количество мужских костюмов - около ста! - висевших в его комнате. Все новые, один-два раза ношенные, импортные и отечественные, разных цветов и покроев. Агаев объяснил, что все они являются носильными вещами и не могут быть описаны.
      В квартире, перед тем как вести кмашине, на Эдика надели наручники.
      Одновременно с Агаевым был арестован и Бураков. У него тоже не нашли никаких ценностей. Жена Буракова объяснила, что у мужа была другая семья, которую он тщательно скрывал, - сбережения и зарплату держал там, дома бывал редко. Соседи подтвердили ее показания. Не обнаружили даже огромной библиотеки, которую Бураков собрал в надежде, будучи на пенсии, заняться серьезным чтением.
      Ни Агаев, ни Бураков виновными себя не признали.
      Агаев показал, в частности, что знал Баларгимова как человека ранее судимого и по долгу службы - в порядке предупреждения новых преступлений с его стороны - иногда бывал у него дома с беседами профилактического характера, о чем всегда составлял справки. Он поражен, узнав, что Балар-гимову в течение трех лет удавалось открыто в три смены снаряжать лодки за осетровыми и продавать улов на берегу. Свидетельские показания против себя Агаев рассматривал в качестве мести ему за партийную принципиальность при выполнении служебного долга, как отплату за нежелание идти на компромисс с браконьерской мафией.
      Я был еще в дежурке, когда с самыми свежими новостями приехал Хаджинур Ореэов - в последнюю минуту, по рекомендации Балы, его тоже включили в следственно-оперативную группу.
      Мы поднялись ко мне.
      - Бураков п о п л ы л... - сообщил Хаджинур, когда мы остались вдвоем.
      - Начал давать показания?
      - Пока нет. Но просил дать подумать...
      - Да-а...
      Главари восточнокаспийской мафии, снимавшие процент с браконьерской ловли осетровых, конечно, никогда не контактировали непосредственно с шефом лодок, поручая это кому-то в самом низу.
      Судя по всему, этим и занимался Бураков. По приказу Агаева он взимал ежемесячную дань, сообщал браконьерам о повышении "налога", организовывал уничтожение лодок наиболее строптивых и несговорчивых.
      Теперь все упиралось в его показания.
      "Поплывет Бураков - и следствие выйдет бог знает на какой уровень! Умолчит - примет весь удар на себя. Нет, Буракову не выдержать очных ставок с браконьерами, которые давали ему деньги..." - подумалось мне.
      - Он уже в тюрьме?
      - Да.
      - А что начальник рыбинспекции?
      Цаххан Алиев снова оказался хитрее и удачливее всех - в час, когда следственно-оперативная группа покинула Дом рыбака, он, предупрежденный кем-то, обманом захватил катер на воздушной подушке - "гепард", принадлежащий заповеднику, и скрылся.
      - Если по тихой воде да не подвели рубчатые ремни, он куда хочешь умотал... - Хаджинур был возбужден, как гончая, почувствовавшая азарт псовой охоты, опьяняющую радость преследования и гонки. - Сейчас, наверное, уже на Кавказе. А может, в России...
      Дела Хаджинура складывались удачно - руководители группы заметили сметливость и трудолюбие молодого лезгина - за его судьбу, по крайней мере на данном этапе, можно было не беспокоиться.
      Он ушел, а я все сидел за столом.
      Тайное становилось явным. Преступления, совершенные группой, как обычно, раскрывались все одновременно.
      - Игорь Николаевич! Не забыли? - Гезель в дверях показала мне на часы. - Может, лучше раньше приехать? Они не любят, когда опаздывают!
      - Сейчас еду. Мне надо еще заскочить на набережную... Бала не появился?
      - Нет. Я звонила - дома его тоже нет.
      Садясь в машину, я увидел у ворот отца Умара Кулиева вместе с его снохой - они проводили теперь много времени у нас во дворе, ожидая известий.
      Он пожелал мне счастливого пути, а его строптивая спутница, похоже, наконец улыбнулась.
      Анна уезжала паромом "Советская Нахичевань". Я наблюдал с верхней дороги. Мелкая пыль, принесенная ветром, в городе была совсем незаметна, но, глядя сверху, можно было заметить, что он весь в дымке - небольшой, уютный, опущенный в неглубокое седло между двумя вершинами, названными в честь царских генералов - путешественников и топографов.
      Паром медленно отвалил. На причале было пусто и голо. Надрывно прокричал маневровый паровозик внизу, тащивший игрушечные платформы с контейнерами.
      "Познай самого себя!" - говорили древние. В школе я не раз смеялся над заблуждением мудрецов: да что может быть проще! Разве я не знаю, что у меня на уме? Куда собираюсь сегодня? Завтра? "Познать другого!" - вот проблема! Кто он? Какие у него намерения?
      Святая простота! Что я знаю о себе? Не буду ли я всю оставшуюся жизнь мечтать об Анне, как об утерянном рае, утраченном навсегда отчем доме?
      Не оглядываясь, стартовал я в нашей прокурорской "Ниве" кратчайшей дорогой - через перевал - и уже через несколько минут был в центре Нахалсгроя, у парикмахерской Гарегина.
      Но что это? Согомоныч стоял на своем традиционном месте, только на этот раз он смотрел внутрь здания, словно не решаясь войти. Представитель частного капитала слышал шум подъехавшей машины и даже, как мне показалось, на мгновение глянул в мою сторону, прежде чем отвернуться.
      Я вышел из машины, подошел ближе, и мне открылась картина варварски уничтоженной парикмахерской.
      Дверь частного предприятия была высажена, она так и стояла с отжатым ригелем замка; окна разбиты. Внутри злоумышленники разбросали, затоптали, побили все, что попалось им под руку.
      - Надо вызвать милицию. - Я тронул Согомоныча за плечо.
      - Нет, - он отвел глаза. - У нас так не Делается. Нужно сделать вид, что ничего не случилось, - он взглянул на меня. - Жаль только, чтоя не могу теперь по-прежнему заниматься вашей головой...
      Это был еще один мой заложник, попавший в беду. Расположение ко мне навлекло несчастье на его заведение.
      Я отошел к машине. Постоял, прежде чем сесть за руль.
      Вокруг сплошным беспределом тянулся одноэтажный Самстрой - поставщик самой опасной уголовной преступности, организованной вокруг браконьерских СемейиЛодок. Честолюбивые юноши, взлелеянные крестными отцами Берега, уже освоили свой путь, пока одряхлевшие вожди наверху награждали друг друга, а придворная номенклатура делила дачи, квартиры, пайки, пристраивала детей за границей.
      "Новыми успехами встретим..." - было выведено на розоватом выгоревшем полотнище, соединявшем городской роддом с домом для престарелых. Продолжение не читалось, но мысль была ясна. "Успехов много, хотя старых для встречи чего-то там пока недостаточно...
      Я закрывал "Ниву", когда к обкому подкатила черная служебная "Волга". Из нее вышел человек в прокурорской форме. Я узнал Фурмана.
      - Привет, Игорь! - Мы вместе вошли в здание. Поднялись по лестнице. Фурман вел себя так, словно между нами ничего не произошло. - Хочешь новость? В этом доме пока никто не знает. Ты - первый... Бураков повесился. В следственном изоляторе.
      Я поразился:
      - У нас в следственном изоляторе? Чего они...
      - Не у нас, слава Аллаху! В следственном изоляторе КГБ...
      - А туда-то он как попал? - удивился я. - Как шпион?
      - Да нет! При поступлении у Буракова обнаружили обострившийся геморрой. Ну, и решили подлечить. Консервативно, разумеется. В нашем изоляторе условий нет, а у них и условия, и специалисты. Тебя это удивляет?
      - Меня уже трудно чем-нибудь удивить, Фурман. - Постепенно я пришел в себя. - У других обвиняемых, надеюсь, нет геморроя?
      - Нет вроде.
      Над дверью вспыхнула лампочка, и секретарь Митрохина, до того не обращавшая на меня ни малейшего внимания, оторвалась от своих ногтей и кокетливо улыбнулась:
      - Вас приглашают...
      Знакомое аэродромное величие кабинета, ощущение взлетной полосы, обозначенной ковровой дорожкой. Первый поднялся из-за стола.
      - Присаживайся... - Митрохин кивнул на приставной столик и сам тоже пересел, оказавшись напротив меня. - Что там с этим делом Умара Кулиева? спросил он. - Ну, мало ли что преступник сочинит, чтобы выкрутиться? Стоит ли сразу бить в самые большие колокола! Я по поводу телеграмм...
      - Стоит! Умар Кулиев невиновен... Меня мучила жажда, но графин с водой стоял на столике в стороне.
      - Мне докладывали обратное... - сказал Митрохин.
      Без стука в кабинете появились прокурор Довиденко и полковник Эминов. Довиденко поздоровался со мной коротким, сухим кивком. С лица Эминова не сходило злое, капризное выражение. Он снова не заметил меня.
      Митрохин подал знак - Довиденко и Эминов сели чуть поодаль, чтобы не мешать нам, и в то же время при первой необходимости дать Первому справку. Все у них спланировано, который раз я снова мог в этом убедиться.
      - ...Между прочим - раз уж мы заговорили о работе водной прокуратуры, - сказал Митрохин, - как ты смотришь, если мы переведем вас в помещение бывшей военной?
      Это - нежилой дом, все приспособлено. Вначале людям необходимо создать нормальные условия, а потом спрашивать с них работу. Устроитесь, а там, глядишь, решим и жилищные вопросы... Надоело, наверное, жить как на бивуаке?
      Я знал теперь, что меня ждет, если я соглашусь быть послушным. Особняк бывшей военной прокуратуры. Квартира. Кормушка. Как равный, получу я свой кусок от общего жирного пирога. Я перестану быть парией в среде местного начальства. Мы будем встречаться с Митрохиным, Довиден-ко и Эминовым на сессиях и активах, обмениваться новостями, приглашать друг друга на юбилеи и праздники. "Ты - нам, мы - тебе!" Ничего другого не требовалось.
      В кабинете стало тихо. От меня ждали ответа.
      - Надо срочно освободить невиновного, - повторил я. - Дело Умара Кулиева полностью сфальсифицировано... Сделка не состоялась.
      - Вы говорите об улучшении работы водной прокуратуры... - тотчас подал голос Эминов. Это был опытный демагог. - А он делает вид, что не понимает!
      Брезгливое выражение не сходило с его лица.
      "Это не маска, - подумал я. - Он действительно оскорблен. Какой-то водный прокуроришка выступил против исконных привилегий здешней чиновничьей мафии..."
      - Пусть скажет тогда, для кого его помощник сегодня утром получил взятку - ни много ни мало - тридцать тысяч...
      Я выслушал эту клевету молча, не шевельнув ни одним мускулом.
      - Бала Ибрагимов уже взят под стражу, и деньги у него изъяты! Я говорил с ним. Молодой, но уже глубоко аморальный, развращенный юноша...
      "Толстый, неуклюжий Бала! - подумал я. - Деликатный, в темных очках-консервах, идеалист... Конец твоим честолюбивым мечтам о прокурорской карьере!"
      Я посмотрел на графин - я просто умирал от жажды.
      - А вот письмо от следователя водной прокуратуры Гусейна Ниязова, он возмущен...
      "Сколько-же еще у них для меня новостей? Вечно занятый семьей и детьми Гусейн! Не поэтому ли он сидит на больничном и не показывает носа..."
      Митрохин снова возвратился к Умару Кулиеву - меня к чему-то готовили.
      - В связи с делом Кулиева нам удалось поднять - и на такую высоту! принципиальные вопросы борьбы с браконьерством! Народ до этого здесь спал, свыкся с тем, что происходит...
      - О чем вы говорите... - невежливо прервал я Первого. - О каких принципиальных вопросах, когда невиновный осужден на смерть!
      Но Митрохин словно не услышал меня:
      - Сразу же пошли десятки, сотни писем! Тысячи подписи со всего Союза. "Смерть! Никакой пощады убийце!" Я лично выступил в республиканской газете... И теперь как? Что мы им скажем? "Ошиблись. Извините!" Так? - Что об этом говорить зря... - Я снова прервал его.
      Митрохин снова взглянул на меня. - Ты в курсе? - О чем вы?
      Теперь уже не только Митрохин, но и Довиденко, и Эминов смотрели на меня волчьими, настороженными глазами.
      Я все прочитал в их глазах.
      Умара Кулиева не было больше в живых. Живой он был им опасен, и приговор спешно приведен в исполнение.
      Я не рванул рубаху на груди, не взвыл глубоко, по-собачьи, от невыразимого отчаяния и безнадежной боли. Я поднялся, налил из графина воды.
      - А мои телеграммы в Москву? В Президиум Верховного Совета? Генеральному прокурору?
      - Видишь ли... - объяснил Митрохин. - Довиденко попридержал их. Ему показалось, что он обязан посоветоваться со мной.
      - Когда его расстреляли? - спросил я.
      - Сегодня. Рано утром.
      Довиденко задержал телеграммы. Эминов, член коллегии республиканского МВД, ускорил приведение приговора в исполнение.
      Они все еще следили за мной. Настороженно и в то же время уже успокаиваясь.
      Поезд ушел. Ничего нельзя было больше сделать. Я поднял стакан и долгим неудержимым швырком выплеснул содержимое в их перекосившиеся лица. У меня было чувство, словно я окропил их кровью невинно казненного. Никто не сказал мне ни слова. Я поставил стакан и пошел к дверям.
      ЭПИЛОГ
      Последним в ряду смертоносных событий этих недель была гибель молодого следователя Алиханова, который вел дело Умара Кулиева.
      В машине у него отказали Тормоза, она сбила легкое ограждение на причале, недалеко от кафе "Сахиль", и сверзилась в море.
      Эдик Агаев на следствии и в суде все отрицал и получил шесть лет. Шефу лодок определили пятнадцать. Цаххана Алиева так и не нашли.
      Бала был осужден на восемь лет. Многократные обращения в надзорные инстанции его родителей и мои пока ни к чему не привели.
      Незадолго до отъезда между роддомом и домом для престарелых я случайно встретил вдову Умара Кулиева. Мы остановились в растерянности, но, когда я хотел что-то сказать, она вдруг бросилась от меня, словно от зачумленного.
      Я сдал дела. Мое новое место службы на этот раз оказалось не близким Камчатка. Директор саженого комбината оказался провидцем.
      Впрочем, и теперь нашлись люди, которые попытались снова убедить меня в том. что это - синекура.
      Анна ни разу не сделала попытки со мной связаться. Из записки, брошенной в мой почтовый ящик, я узнал, что фотографии, сделанные ночью, когда мы с Анной выходили из кафе "Сахиль", неизвестный доброжелатель послал моей жене, "действуя во имя спасения оскверненного семейного очага".
      Лена не уведомила меня об этом.
      Я не заехал домой - у меня не хватило мужества. Прямо с парома, которым, конечно же, оказалась "Советская Нахичевань", я перебрался в аэропорт, улетел в Москву, а оттуда в Петропавловск-Камчатский.
      - Там есть несколько браконьерских дел... - предупредил один из заместителей Генерального прокурора, напутствовавший меня перед отъездом. Но не знаю, захотите ли вы повторить все с самого начала...
      Во время двенадцатичасового перелета я перелистал нашу с женой научную студенческую работу - "Поведение браконьера в конфликтной ситуации". Мы ни разу не упомянули в ней о прошлом опыте как факторе, влияющем на поведение инспектора.
      Но, может, мы и были правы.
      Незадолго до отъезда я обнаружил у себя под кроватью убитую стальным капканом огромную серую крысу.
      Осторожно, то и дело оглядываясь, чтобы предупредить внезапное нападение со стороны другого страшилища, я опустился на корточки.
      Предыдущий печальный опыт никого и ничему не учит, даже таких биологически совершенных, как крысы. Крыса была без хвоста.