Хозяин берега

      - Ты наверное, стараешься не как следует?
      - Я стараюсь как следует, - возразил я, - только результатов пока не видать.
      - Больно скоро хочешь...
      - Запиши номера моих служебных телефонов.
      - А домашний? Я хочу звонить тебе домой.
      - Домашнего у меня пока нет. Лена даже замолчала.
      - У прокурора нет домашнего телефона?
      - Нет. Пока нет.
      - Ну и дела, - вздохнула она. - А если ты срочно понадобишься?
      - Наверное, пришлют посыльного.
      - Хорошо, видимо, ты там живешь, - усмехнулась Лена.
      - Ладно, жду от тебя вестей.
      - При первой же возможности позвоню, - пообещал я. - Целую. Пока. - И положил трубку.
      Кто-то, нетерпеливо ждавший своей очереди, втиснулся в яйцо, оттолкнув меня от кабинки.
      Я пошел к выходу, раздумывая о своей единственной и неразлучной на всю жизнь подруге. Не было случая, чтобы после нашего разговора по телефону я почувствовал бы себя счастливее или хотя бы бодрее.
      Я уселся в "Ниву" и тихонько отъехал от морвокзала. Надо было где-то поужинать. Дома ничего нет да и быть не может.
      Я вспомнил теплую, гнилостную сырость выключенного навсегда холодильника и решил ехать в ресторан.
      В этот момент я увидел идущую по тротуару Анну Мурадову. Я узнал ее сразу, хотя разделяло нас метров пятьдесят.
      Шла женщина, не спеша и мило размахивая сумкой на длинном ремне. На ней был традиционный туркменский наряд - платье "куйнек". Этакое среднеазиатское "макси". Но во всем ее облике было какое-то удивительное плавно-ленивое изящество.
      Я выключил скорость, и машина бесшумно догнала ее. Я тормознул, высунувшись в окно:
      - Не нужно прокатить?
      Она подняла голову, всмотрелась в меня и засмеялась:
      - О-о-о! Вы что, по вечерам подрабатываете как таксист?
      - Да, среди интересующих меня женщин.
      - Нет смысла занимать вашу машину, - сказала она с усмешкой. - Тут ходьбы до дома пять минут.
      - А вы что, с работы? - спросил я. Она кивнула.
      - Идемте куда-нибудь вместе поужинаем. Я с утра во рту не имел еще той самой пресловутой маковой росинки. Где у вас можно поесть?
      Она пожала плечами:
      - Если честно сказать, то я просто боюсь наших душегубов с поварешками. Но если невтерпеж, можно пойти в ресторан на морвокзале. Это надо объехать вокруг здания.
      - Садитесь, - распахнул я дверь.
      Она уселась в машину, и я на крутом форсаже, как гонщик, описал дугу вокруг двухэтажного морвокзала.
      Около плохо освещенных дверей с вывеской "Ресторан" мы заперли машину и, распахнув двери, оказались в здании.
      - Прекрасно...
      В полупустом зале какие-то подвыпившие люди громко разговаривали, а магнитофон вполголоса хрипел что-то хардроковое.
      Мы уселись за свободный стол, посмотрели друг на друга. Глаза у нее сейчас были светло-синие. Это было видно, несмотря на густой полумрак ресторанного интима. Она повесила сумочку на спинку стула и спросила меня:
      - А почему с вами не приехала жена? Я развел руками:
      - Проблема бытовой неустроенности. Она покачала головой и одновременно просто и как-то очень настойчиво поинтересовалась:
      - У вас хорошая жена?
      - Да! - воскликнул я готовно. - Нас объединяет общее чувство любви к ней. Она засмеялась.
      - Вы что, жалуетесь на жену мне? Я не успел ответить, поскольку появился опухший толстый официант и спросил:
      - Что будете есть?
      - А вы нам дайте меню, - попросил я.
      - А зачем? У нас все равно есть только шашлык "Дружба".
      - Очень увлекательно. Тогда чего же вы спрашиваете, что мы будем есть?
      - Так полагается. Шашлык "Дружбу" будете?
      - Будем, - обреченно согласился я. - Дайте нам четыре шашлыка "Дружба". Кстати, а почему "Дружба"?
      Официант развел короткопалые ручки и показал на пальцах:
      - Два кусочка свинины, два кусочка баранины, два кусочка говядины дружба.
      - Коньяка и минеральной воды! - крикнул я ему вслед.
      Я положил на стол сигареты. В спичечном коробке осталась одна спичка, я чиркнул - вялое пламя лизнуло белую тонкую деревяшечку и синим столбиком поднялось вверх, сигарета разгорелась. Я с наслаждением глубоко затянулся, судорожно вздохнул. Она смотрела на меня сочувствующе, спросила негромко:
      - Ну, как впечатления на новом месте?
      - Трудно сказать... Сегодня ходил к начальству представляться.
      - И как прошло?
      - Да трудный дядя здешний ваш Первый... Анна вздохнула.
      - Он несчастный человек. У него тяжело, неизлечимо больна дочь. Если бы от меня зависело, я бы никогда не назначала большими руководителями несчастных людей. Они проецируют свою судьбу на подчиненных.
      - Боюсь, мы тогда бы вообще не нашли руководителей, поскольку известно, все в мире несчастны.
      - Что да, то да, - усмехнулась она. - Очень счастливых людей в поле зрения не наблюдается. Но есть откровенно, кричаще несчастные...
      Я отрицательно покачал головой:
      - Глядя на Митрохина, этого не скажешь. Мне показалось, что в нем живет готовность сделать несчастным всякого, кто не соглашается с его мнением.
      Она внимательно посмотрела на меня.
      - Не торопитесь с суждениями. Мы живем в странном мире. Тут странная жизнь и странные люди.
      - Да, я уже заметил, - сказал я. - У вас как в Сицилии - кого ни спросишь, никто ничего не знает, никто ничего не помнит.
      Анна с интересом спросила меня:
      - И вам ничего не удалось узнать за это время?
      - У нас нет правильного направления. Зачем, например, ко мне подходил Пухов накануне своей смерти? Если бы это удалось понять, мы бы решили вопрос.
      - Я думаю, что найти убийцу Пухова будет очень трудно.
      - Я тоже так думаю, - согласился я. Официант принес бутылки на подносе и тарелки с шашлыком, слабо украшенным соленым огурцом.
      - Как же так, у вас, на краю субтропиков, нет никаких овощей? спросил я его, пожав плечами.
      - Откуда они возьмутся? У нас порог пустыни!
      - Ежегодно область отчитывается о бескрайних садах, разбитых здесь, нескончаемых огородах, тысячах высаженных деревьев...
      Анна усмехнулась:
      - Если бы все это не было липой, мы бы давно жили в джунглях. А так все порог пустыни! Официант буркнул:
      - Я за это не отвечаю. Повернулся, направился от нас.
      - Спичек принесите! - крикнул я ему.
      - Спички тоже дефицит, - сказала Анна.
      - Я все время думаю о том, зачем ко мне подходил Пухов?
      - сказал я ей.
      Мы выпили по рюмке коньяка и с удовольствием вонзились в шашлык "Дружба" - жесткий, переперченный, острый, похожий на любовь, неразделенную любовь.
      Вернулся официант и протянул мне коробок спичек.
      - Спасибо, - поблагодарил я его. Взял картонную коробочку и обратил внимание, что на этикетке все тот же Циолковский на фоне музея космонавтики в Калуге.
      Я взял официанта за рукав, не давая ему снова покинуть
      нас, и спросил:
      - Скажите, эти спички продаются везде в городе?
      - Да нет, это нам на той неделе из Каспийского пароходства, из орса завезли.
      - Скажите, а рыбинспектора Пухова вы знали? Официант насторожился и осторожно высвободил свой
      рукав.
      - Знал. А что?
      - Он у вас на этих днях был?
      - Вообще-то был, недели две назад.
      - А после этого?
      - Нет, не был, - твердо покачал головой официант.
      В моей комнате - чистоплотное запустение казенного дома. Кочевая необремененность никакими приметами обжитости. Только белые занавески на пыльных окнах, отпертый чемодан в углу на полу и портфель-дипломат на столе. Кроме них, ничто не свидетельствовало о том, что здесь кто-то живет. Это нехорошо. Когда я вошел сюда несколько дней назад, под окном валялись засохшие листья с тополей - их еще с осени занесло сюда через неплотно прикрытую форточку. Форточку прикрыли, слегка протерли пыль, и я поселился.
      А сейчас уже весна, преддверие лета! Вернувшись домой, как я мысленно называл уже свою пристройку, я заварил крутой чай. И выпил его. Погасил свет. Ладно! Теперь мне жить тут. Вряд ли жена примчится когда-нибудь, чтобы делить со мной радости синекуры. Она вообще-то человек стойкий, с юмором и трудностей никаких не боится, так она, во всяком случае, говорит... Но беда в том, что она не любит кататься как сыр в масле. Не пробовала наверняка. Наверное, она не ощущает себя в должной мере сыром. И у меня нет духа даже предложить ей это сказочное наслаждение. Ладно, бог с ней. Пока мне даже одному лучше... Обычно, доходя до этой мысли, я понимаю, что сейчас усну. Что-то прошуршало под шкафом, я мгновенно пробудился. Как женщина, которая может спать во время артиллерийской канонады, но мгновенно просыпается, стоит только ее ребенку пошевелиться, - так и я во время сна ориентирован на едва слышные шорохи и царапание. Крыса!
      Несколько секунд лежал я, представляя, как мерзкая хвостатая тварь быстро, бесшумно пролагает путь по комнате.
      Я не считаю себя трусом и, увидев ночью подозрительные личности, идущие мне навстречу, хладнокровно решаю, как действовать. Но мысль о крысе вызывает во мне настоящую панику. Тварь эта вырастает в моем воображении до размеров доисторического животного. Не оттуда ли, из глубины веков, от наших пещерных предков, эта не поддающаяся контролю разума удивительная реакция? Ведь крыса - многократно уменьшенная копия древнего ящера с его огромным мощным хвостом.
      Прыжок! Вот она уже поверх стопки моих неразвязанных книг, оттуда - на письменный стол. Теперь она уже на уровне подушки, рядом со мной. Мысль, что между нами никакой преграды и ее колкая серая шерсть, когтистые лапки или голый шершавый хвост могут сейчас коснуться моего лба, заставляет меня буквально похолодеть.
      Так проходит несколько долгих неприятных минут. Но шорох больше не повторяется. Крыса ушла.
      3
      Когда я вышел из дома, то увидел, что "Нива", которую я вечером припарковал под окнами, унизительно скособочилась на правую сторону. Оба правых колеса были проколоты.
      Я постоял на дороге в некоторой растерянности, бесплодно раздумывая о том, зачем и кто могэто сделать.У машины был жалкий вид, как у собаки с перебитыми ногами.
      Я спустился вниз по улице до площади, и около приюта для стариков меня догнал похоронный желтый автобус. Я махнул рукой, и он готовно остановился. Я влез внутрь и подивился тому, что для маршрутного автобуса даже никто не постарался сделать нормальные лавочки поперек салона, здесь сиденья были как в обычном похоронном катафалке, вдоль бортов.
      Странная жизнь. И надо было вписываться в ее реалии. Не спрашивая меня, водитель автобуса через несколько минут притормозил около здания прокуратуры. Все тут действительно знали друг друга.
      В приемной меня встретил Бала.
      - Вы еще не знаете новость? Мазута задержали городские... Так до дома и не добрался...
      - Потом-то отпустили? - Я посмотрел на своего помощника.
      - Получилось так. Патруль увидел его на пристани. Привез в отделение милиции... - Бала опирался на сейф, я подозревал, что, несмотря на молодость, моего помощника мучает радикулит. Он и со стула приподнимался в два приема - привставал, затем начинал разгибаться. - Мазут сослался на вас, но ему не поверили. Позвонили дежурному...
      - Но после этого-то отпустили?
      - Сообщили в областное управление внутренних дел, в обком. Кто-то передал Первому, что водный прокурор отказал в санкции. Митрохин позвонил прокурору области...
      Я почувствовал себя мальчиком, которому взрослые публично приказали выйти из-за стола.
      - При чем здесь прокурор области? Речь идет о преступлении, отнесенном к компетенции водной прокуратуры... Бала хмыкнул, но это было скорее от растерянности:
      - От территориальной милиции прямой путь в территориальную прокуратуру. Митрохин работает с нею в контакте. Они до нас вели все дела о браконьерах.
      - Что с Касумовым?
      - Прокурор области арестовал Касумова на четырнадцать суток.
      - Беззаконие... - Надо было ехать в прокуратуру Восточнокаспийской области, но на девять было назначено оперативное совещание. - Народ подходит? - спросил я.
      - Почти все здесь. Курят.
      Оперативное совещание прошло под знаком ареста Мазута.
      Начальник рыбинспеции Цаххан Алиев не скрывал удовлетворения:
      - Мазут - бродяга, бандит, Игорь Николаевич, - несколько раз повторил он. - Злостный рецидивист-браконьер. Пять раз за браконьерство привлекали... Главный враг Сережки Пухова был на этом участке... Все знают!
      - Не фантазируй! - неожиданно откликнулся дремавший Бураков. - Не был он враг Сережки! Мазут браконьерствовал. Сережка ловил - вот и вся вражда!..
      - Да ладно! Много ты знаешь! Спишь, и спи! Тебе бы главное - поменьше шевелиться... - махнул на него рукой начальник рыбинспекции.
      - Когда шевелишься больше чем надо - суета одна получается, - ответил, не открывая глаз, Бураков. - А ты что, Алиев, всерьез подозреваешь Мазута?
      - Никого я не подозреваю, - сердито буркнул Алиев. - Это вам надо подозревать или оправдывать. Но знаю, что воевали они всерьез...
      - А ты в курсе, что Мазут вытащил Пухова из воды, когда он чуть не утоп у банки Зубкова?
      - Ну да, вытащил! До этого Сережка два часа на моторе гонял за ним, пока Мазут его на камни не завел! Если бы Сережка утонул тогда, Мазуту срок обломился бы, как из аптеки!
      - А кто узнал бы про это? - сонно поинтересовался Бураков. - Людей там не было!
      - Были! Монтажники из Нефтегаза...
      Говорили громко и много - не по делу. Но скольких я видел в жизни следователей и прокуроров, криминалистов и оперуполномоченных - толковых, юридически грамотных, - которые за всю свою деятельность никогда не раскрыли ни одного убийства!
      Это давалось всегда только избранным, отмеченным особым даром. Сильные стороны таких людей нередко являлись продолжением их недостатков - неумения мыслить абстрактно, ограниченности, агрессивного, неуемного честолюбия.
      Я смотрел на окружающих меня сыщиков и думал: кто из них может оказаться сейчас наиболее удачливым? Уравновешенный, косая сажень в плечах, Бураков, разглядевший поэта Евтушенко на этикетке спичечного коробка, посвященного Циолковскому? Горячий, идущий прямиком к цели Хаджинур Орезов? Мой тихий, сутулый, многодетный следователь Ниязов - вечно занятый проблемами детского сада, лекарств, панамок, колготок... А может, я сам?
      Полковник Эдик Агаев величественно молчал, передоверив мне все полномочия. Вновь созданное управление внутренних дел Каспийского бассейна уже объявило о присылке бригады проверяющих - не менее трех ревизоров, обещавших перетряхнуть все его бумаги, и мой однокашник чувствовал себя весьма неуютно.
      - Этих людей хорошо допросили, тех, кому Пухов помогал вечером перетаскиваться? Джалиловых? - спросил я.
      - Хорошо, - крикнул Хаджинур. Он сидел в углу у балюстрады. Между полами его незастегнутой кожаной куртки виднелся ремень, шедший под мышку к кобуре. - Я сам с каждым говорил. Они ночевали на новой квартире.
      - И никто не выходил до утра?
      - Никто. Первым ушел в семь утра зять - на работу. Я беседовал с бригадиром, он лично инструктировал его в половине восьмого. Надо еще учесть: Сергея перед его гибелью видели много людей. Он весь день провел в центре. Жене ничего утром не сказал. Ушел, и все. Может, ему кто-то был нужен?
      На это счет у меня имелась своя версия: Пухов искал встречи со мной. Наедине. Вне этих стен.
      Извинившись, я вышел в приемную. Гезель была на месте, на столе перед ней стоял красивый, старинной работы, глиняный кувшин - по утрам Гезель выходила на угол, где старая армянка в киоске каждый раз открывала специально для нее свежую банку виноградного сока.
      - С Пуховой ты можешь меня связать, Гезель? Ты давно видела ее?
      - Жену Сережи Пухова? - удивилась она. - Сегодня. Вернее, сейчас. Она, кстати, спросила, когда у вас прием.
      - Какое совпадение!
      - Я сказала - по понедельникам.
      - Гезель! Сегодня только четверг!
      - В обед она собирается на кладбище...
      - Ничего не поделаешь, - сказал Бураков, когда после совещания я рассказал о плачевном состоянии, в котором пребывает прокурорская "Нива". Надо посылать Рустама, чтобы чинил колеса. - Он покачал головой, похлопал себя по толстому животу.
      - И все? - спросил я.
      - А что поделаешь? Все равно виновника не найдем. Такие вещи можно вскрыть только случайно.
      - Постарайтесь объяснить мне, зачем это сделали?
      - Ну как зачем? - развел руками Бураков. - В порядке общей дисциплины. Чтобы знали, что не вся власть у вас.
      - Может, все-таки из хулиганства? Бураков посопел в короткие широкие ноздри, будто продул двустволку, потом сказал:
      - Не думаю, что из хулиганства. Это вас все-таки припугивают.
      - Кто, зачем?
      - О-о-о, если б я знал, - сказал Бураков. - Такие уж условия игры. Вам намекнули, что здесь на каждого можно найти управу. Он ведь знали, что вы не будете поднимать сильный скандал.
      - А почему они, по-вашему, это знали?
      - У нас все про всех знают. Знают, что вы вчера ужинали с девушкой в ресторане, выпили пару рюмок коньяка, а потом ездили на машине, что запрещается. Уже основание, чтобы вас вздрючить. Потом поставили машину около дома, а не оставили в прокуратуре... Есть тактика упреждающих ударов, - рассудительно заключил Бураков. - Вперед ваших шагов они вам легонечко так по носу дали, чтобы вы знали: полезете дальше - они вам найдут укорот серьезнее. Сейчас я скажу Рустаму!
      Он вышел, но в ту же секунду голова его снова показалась в дверях.
      - Вас тут ждут.. - Он выразительно мигнул.
      Я вышел в приемную. Там было несколько человек - Бала, Ниязов, еще кто-то. В углу весьма решительно, не глядя ни на кого, с голыми коленками, в черном траурном платье и таком же черном платке сидела жена Умара Кулиева. Я едва не назвал ее про себя вдовой, хотя приговоренный к расстрелу муж Кулиевой пока еще был жив.
      - Ко мне? - спросил я. Она поднялась. - Проходите.
      Едва мы уединились, за дверью кабинета воцарилась полная тишина. Я словно кожей почувствовал интерес моих коллег, вызванный приходом Кулиевой.
      Я предложил ей сесть. Она села недовольно, ничем не дав понять, что помнит нашу первую встречу - на улице, накануне убийства Пухова.
      - Гезель передала вам мое приглашение? - спросил я.
      Она подняла голову. В приемной скрипнули половицы, затем послышались чьи-то приглушенные шаги на балконе. Я поднялся, закрыл балконную дверь.
      Кулиева молчала. Я начал разговор снова:
      - Тогда, в переулке, вы хотели ко мне обратиться. Может, по поводу мужа?
      - А что по поводу мужа? - Она вскинула голову. По ее манерам я угадал в ней несовершеннолетнюю. В школе ее не обучили ни полным предложениям, ни интонациям вежливости. - И так все знают. Знают и молчат... - Она дернула носом.
      - Молчат? О чем?
      Она пожала плечами. Разговаривать с ней было одно удовольствие.
      - Кто все? - снова спросил я.
      - А все!.. - Она махнула рукой.
      - Я, например, ничего не знаю.
      - Вы - другое дело! Я говорю про местных!
      - И Гезель?
      - Ну, Гезель сейчас ничего не интересует, кроме своего живота...
      Кулиева упорно не хотела смотреть мне в глаза.
      - Но что же они знают, эти "все"? Ваш муж невиновен? Я попал в точку.
      - Конечно, нет!
      - А приговор? Он вошел в законную силу...
      - Подумаешь! Рыболовные сети Умару подкинули, а потом будто бы нашли!..
      - Кто подкинул?
      - Милиция, рыбнадзор...
      Иного я не ожидал от жены осужденного. Но меня интересовал Сергей.
      - А Пухов верил, что ваш муж невиновен?!
      - Сергей потом узнал... - Мне показалось, в ее отношении ко мне наметился поворот. - Сначала и Пухов не хотел ничему верить. Год не хотел верить! А когда Мазут передал ему записку от Умара...
      - Касумов? Разве они не враждовали? В приговоре указано, что ваш муж в тот вечер поджег "козлятник" Касумова и Мазут с Ветлугиным его едва затушили...
      - Ветлугин! - Она как-то странно взглянула на меня. - Вы сначала узнайте, что они с ним сделали, с Ветлугиным...
      - Что вы имеете в виду?
      В приемной послышалась громкая речь. Это Эдик Агаев о чем-то спросил Балу. Бала ответил. Мой заместитель как-то удивительно робел перед начальником милиции. Агаев интересовался - на месте ли я. Затем в дверях появился он сам - высокий, барственный, остановил холодный начальственный взгляд на Кулиевой, многозначительно помолчал.
      - Я зайду позже, - сказал он. - Есть важные новости... - Он так же величественно удалился.
      Мгновенного этого вторжения оказалось достаточно, чтобы уничтожить наметившееся было движение ко мне моей посетительницы.
      - А-а... Что зря говорить! Не верите - ну и не верьте... - Она сделала движение подняться.
      - Подождите!
      - Ничего я вам не скажу!
      - Вы сказали, что Мазут передал Пухову записку от вашего мужа". Когда это было? Перед нашей встречей с вами?
      - Не знаю.
      Она снова сделала движение подняться. И потому, что она делала все во вред себе, я был готов ей верить.
      - У Мазута связь с тюрьмой?
      - Пусть он сам вам и объявит. А я ничего не знаю... - грубо сказала она.
      Момент был упущен.
      Я вдруг вспомнил девочку, которая жила в нашем дворе во времена моей юности. Многие ребята из дома с нею спали, но каждый раз ее предстояло завоевывать заново: наутро она ни с кем из них не желала здороваться.
      - Все, что ли? - Она поднялась, поправила сбившееся над голыми коленями платье.
      Я пожал плечами. Она вышла, не попрощавшись.
      - А где... - спросила меня через минуту Гезель, она отлучилась из приемной, чтобы наполнить заварной чайник. Я только развел руками.
      - С ней бывает, - успокоила Гезель, - убежит, хлопнет дверью, а потом, смотришь, опять идет как ни в чем не бывало...
      Мне показалось, Кулиеву напугал барственно-надменный вид начальника милиции, брошенный на нее презрительный, злобный взгляд.
      Надо же было ему появиться в эту минуту!
      - Гезель, - попросил я, - мне нужен один материал. Попытайся его найти...
      - Конечно!
      - Материал о несчастном случае с Ветлугиным.
      - Потрясающая новость!.. - Агаев, к которому я зашел, поднялся из-за стола мне навстречу. Бисеринки пота блестели у него на висках. Он, не глядя, достал батистовый платок и так же, не глядя, промокнул их. - Я узнал, почему арестовали Мазута! Сначала я решил, что Довиденко просто хотел утереть нос водной милиции и водной прокуратуре... Нет!
      Еще в школе Агаева и его компанию отличала поразительная осведомленность. И не только в отношении учителей и директора. Они коллекционировали фамилии директоров заводов и управляющих, инструкторов, заведующих отделами ЦК, не говоря уже о командующих военными округами, министрах, председателях госкомитетов и их заместителей.
      Впрочем, в этом не было ничего удивительного - в компанию их входили в основном сынки республиканской номенклатуры. Удивительно другое информированность эта никем в школе не ценилась, а успеваемость компании была даже ниже средней.
      - Ночью передали с парома "Советская Нахичевань"... - сказал Агаев, складывая платок и убирая его в карман. - К матросу на трапе подошла цыганка. Сказала, что за "козлятником" Касумова, на Берегу, есть тайник. Он закрыт камнем. В нем будто бы находится пистолет, из которого Мазут убил Пухова...
      - Что за цыганка? - спросил я.
      - В том-то и дело! Пока матрос бегал за помощником по пассажирской работе, цыганки все перемешались - там целый табор!
      - Нашли?
      - Искали. Но безрезультатно. Информация пошла не через нас, а по старому каналу - через территориальную милицию и прокуратуру области. Нас только сейчас подключили. И то - областное управление настояло! Генерал Эминов!
      - Безобразие...
      - Это не все! Они сразу поехали на метеостанцию и все изъяли. "Макаров" с запасной обоймой. С патронами. Все - в управлении внутренних дел области. Довиденко дал им свое благословение.
      - Все это делается в обход нашей прокуратуры, - сказал я. - Я буду сейчас говорить с прокурором области.
      - Довиденко можете не застать" - заметил Агаев. - Он собирается в обком. Там Кудреватых. Приехал из Москвы...
      В отличие от моих сотрудников, этот всегда все знал.
      Я спустился во двор.
      Человека, проколовшего колеса на ночевавшей под моими окнами прокурорской "Ниве", Буракову найти, конечно, оказалось не под силу. Хотя это и было легче, чем разыскать убийцу рыбинспектора Пухова. Об этом поведал мне на чистейшем русском языке шофер-милиционер Рустам, спортивного вида туркменский парнишка, не знавший ни слова по-туркменски. Он успел устранить оба повреждения и коротал время перед дежурной частью.
      - Спасибо, Рустам, - поблагодарил я.
      Сверху упало несколько капель - я поднял голову. Над балюстрадой, сквозь расползавшиеся по балконам нераспустившиеся пока лозы винограда, показалось погруженное в мир собственных ощущений прекрасное лицо Гезель. Она занималась единственным достойным в ее состоянии занятием для беременной женщины в водной прокуратуре - поливала тюльпаны.
      Прокурор области Довиденко принял меня как бедного родственника. Следуя сформулированной Бураковым "тактике упреждающих ударов", он "в порядке общей дисциплины" не дал мне войти - через секретаря предложил посидеть в приемной.
      Хотя должности наши начинались одинаково - "прокурор", дистанция между нами была примерно такой же, как между командиром роты и командиром полка или дивизии. Однако, если я и был командиром роты, то - "особого назначения", абсолютно самостоятельной, автономной, подчинявшейся непосредственно министру.
      Проигнорировав предложенное, я сразу протопал в кабинет. Как и в первый раз, когдая приезжал к нему знакомиться, Довиденко - длинный, худой, как жердь, - сидел за огромным, заваленным бумагами столом, лицо у него было серого, нездорового цвета, как у всех, кто проводит большую часть жизни в кабинете.
      Впрочем, столов в кабинете было несколько. Тогда на соседнем лежала литература. Сейчас она тоже был здесь. Я не обратил внимания на название книг. Заметил лишь одну - "Прокуроры" Анатолия Безуглова. С автографом писателя.
      - Ну, что у тебя стряслось? - спросил Довиденко милостиво, не имитируя, однако, движения тазом, как человек, который собирается подняться, чтобы поздороваться. Он отложил авторучку и протянул мне холодную потную ладонь.
      - Если у тебя не очень важное - зайди к моему заму. Я каждую минуту могу уехать в обком...
      Эдик Агаев обладал абсолютно точной информацией.
      - Кудреватых приехал из Москвы. - Я дал понять, что тоже не лыком шит, и Довиденко с любопытством взглянул на меня. - Ну, что там с Касумовым? спросил я. - Дело об убийстве Пухова у меня в производстве, а я даже не могу допросить подозреваемого!
      Довиденко улыбнулся механической улыбкой человека, давно разучившегося улыбаться:
      - Мне позвонил Митрохин: "Водники отпустили браконьера, который убил рыбинспектора..." - "Где? Что?" - "Передали с парома: рядом с "козлятником" тайник, а в нем пистолет, из которого совершено убийство..."
      - А кто сообщил Митрохину? Ни я, ни мой помощник ничего не знали!
      - Мир не без добрых людей... Довиденко позвонили, он снял трубку.
      - Да. Сейчас выхожу...
      - А что Касумов? - спросил я. Довидеико запер сейф и двигался к двери. - Что он говорит?
      - Касумов твердит, что он тайник этот ни разу не видел... Мы вместе спустились в подъезд. Я посмотрел на часы. Пора было ехать на кладбище, где я рассчитывал встретить вдову убитого рыбинспектора.
      Пухова была одна. Она что-то поправляла среди венков. Рядом стояла тяжелая хозяйственная сумка.
      Я поздоровался. Пухова доверчиво взглянула в мою сторону. Она ничем не дала понять, что узнала меня.
      Я отошел. Фанерный обелиск со звездой на верхушке привлек мое внимание. Был он свежепокрашенный, новый, как и металлическая ограда, начинавшаяся непривычно высоко над землей. Дощечка на могиле гласила:
      "Аббасов Саттар Габибулла-оглы, воин-интернационалист, инспектор рыбнадзора, 23 года, погиб при исполнении служебных обязанностей..."
      Теперь, подумал я, обоих инспекторов связывает не только прежнее место работы.
      Когда жена Пухова освободилась, я подошел.
      - Вот зашла Сереже рассказать, как мы живем... - Пухова смахнула слезу. - Он ведь беспокоится там! Против этого было трудно возразить.
      - Как дети? - спросил я.
      - Дети и есть дети. Младшую отправляю в Челекен, к старикам. Старшего в городской пионерский лагерь. Вы идете?
      - Да.
      Я оставил "Ниву" внизу, рядом с кафе, на двери которого было приколото объявление: "Кафе не работает. Нет воды".
      Я взял у Пуховой сумку, она оказалась полной продуктов. Мы молча начали спускаться по тропинке, вокруг которой не было ни деревца - ничего, кроме могил и смерти.
      Пухова что-то еще говорила - скорее, для себя.
      - Вы меня не помните, - сказал я. - Я новый водный прокурор. Вы даже собирались ко мне на прием...
      - Как же! - спохватилась она. - Кто-то из ваших спрашивал про Сережины бумаги. Разрешите... - Она нагнулась к сумке, которую я продолжал держать, быстро достала зеленоватую тетрадь, зажатую каким-то свертком. Пожалуйста! В портфеле лежала вместе со школьными учебниками...
      Я быстро открыл ее где-то посередине, потом в конце. Это был список браконьеров, задерживавшихся Пуховым. Почему-то я рассчитывал на большее.
      - Спасибо. Пухова отмахнулась:
      - Зачем она мне...
      - Других бумаг у вас не осталось? - спросил я.
      - Нет. Меня уже спрашивали. И про докладную, которую Сережа посылал в Москву год назад...
      - А кто?
      - Спрашивала-то? Начальство... Цаххан Алиев. Из управления приезжали... Да где же я ее найду? У нас ведь даже обыск был тогда! Негативы искали... Сережа к докладной фотографии приложил, кто, значит, осетрину у браконьеров брал. Там и номера машин, и снимки...
      - И что?