Хозяин берега

      - Ну что вы там разболтались... - крикнул он наконец раскатисто-зло кому-то, кто снял трубку. - Зайди вместе с Фурманом. И захвати наблюдательное по Умару Кулиеву... - Довиденко снова развернулся ко мне. Ты видел его заявление из тюрьмы? Тоже нет! А не мешало бы!
      И прежде чем кто-то из прокуроров вместе с Фурманом доставил наблюдательное дело, Довиденко постарался устроить мне жесткий прессинг по всему полю.
      - Умар Кулиев как сознался в первый день, когда его милиция допросила, кстати, твоя - водная, так до последнего дня ни слова не изменил! Кто и где только его не допрашивал! Он и на место выезжал и тоже подтвердил! Два суда было! Потом дополнительное следствие. И всюду - одно и то же! Почитай его ходатайство о помиловании... - Довиденко был вне себя. Моя телеграмма Генеральному произвела на него впечатление взорвавшейся бомбы, разрушительные последствия которой пока еще не были до конца известны. Там нигде и слова нет о невиновности. Только - "Каюсь. Виноват. Простите...".
      В приемной послышались голоса, но прежде чем Фурман и его коллега вошли, в кабинете появился моложавый тонкий брюнет в костюме из блестящей ткани и белоснежной тончайшей сорочке - начальник областного управления генерал Эминов. Он поздоровался с Довиденко, который шустро поднялся ему навстречу.
      На меня Эминов даже не взглянул.
      - Я уже приказал, чтобы ему подготовили бумагу. Разъяснили. Если у него самого котелок не варит... - Лицо у начальника УВД было недоумевающе-брезгливым. - Кто из посторонних мог попасть в автозак? ты слышал такое? Согласно уставу караульной службы во время транспортировки подследственных и осужденных внутри автозака могут находиться только, Эминов поднял палец, - лица, содержащиеся под стражей, и конвой. Он думает, это рейсовый автобус в Красноводск...
      Довиденко развел руками:
      - Я тоже говорю.
      - Митрохин приедет - надо выносить вопрос на бюро. Сколько можно!
      С высоты сфер, в которых Эминов вращался, я казался ему крохотным существом, величиной с насекомое.
      - Кончать надо с этим делом. Я сегодня же буду звонить министру...
      - Да, да... Эминов прав, - поддакнул Довиденко, обернувшись. - Есть правила конвоирования арестованных в автозаке. Я не слышал, чтобы их нарушали. Это - святая святых МВД. Особенно когда конвоируют смертника!.. Я положил на стол скопированную мной записку Кулиева.
      - А как ты это понимаешь? "В автозаке он обещал, что все сделал, что расстрел дадут только, чтобы попугать..."
      - Откуда она у тебя? - Довиденко набычился,
      - Неважно. Можешь оставить себе, - сказал я. - Это копия.
      Фурман и второй работник прокуратуры - невысокого роста, с белыми обесцвеченными волосами и маленькими больными глазками, похожий на альбиноса, - подошли ближе, тоже прочитали записку.
      С прибытием в кабинет Эминова и еще двух работников прокуратуры соотношение сил резко увеличилось не в мою пользу. Я смог убедиться в верности данных о поведении инспектора и браконьера в конфликтной ситуации, собранных когда-то моей женой. "В тех случаях, - писала Лена, - когда нарушителей несколько, они объединяются в группу таким образом, что выделяется старший - направляющий поведение группы, и младший ориентирующийся на старшего больше, чем на инспектора..." Так и произошло.
      - Не вижу ничего удивительного, - сказал тот, который был похож на альбиноса. - Человек, приговоренный к расстрелу, идет на любую хитрость! Он же борется за свою жизнь! Так? Кулиев надеялся, что ему не дадут смертную казнь, поскольку он рассказывает правду. Но как только ему объявили приговор, он изменил тактику. Это естественно. Сразу возник мифический организатор, человек-невидимка, призрак... - Он взглянул на меня маленькими, незрячими глазками.
      - Это вы потребовали для него на суде смертную казнь, - догадался я. С учетом "как отягчающих, так и смягчающих вину обстоятельств...".
      - Я поддерживал обвинение. Ни о каком организаторе до вынесения смертного приговора и в помине не было...
      - И почему Кулиев нигде не называет его? - подхватил Фурман, не глядя на меня.
      Но старшим продолжал оставаться генерал Эминов. Все замолчали, когда он заговорил:
      - ...Мы многих тут видели, но такого прокурора еще не было!
      Слегка припорошенная сединой, тонкая, как у борзой, голова так и не повернулась в мою сторону. Эминов что-то смахнул с рукава.
      - Все начинается с аморальности. С легких связей. Надо с этим кончать...
      Эминов грозил не только мне, но и Анне...
      На улице из ближайшего автомата я позвонил в бюро судебно-медицинской экспертизы.
      - Алло, перезвоните, пожалуйста, - сказала она очень ласково, так, словно ей звонил самый близкий на свете человек. - Вас не слышно...
      Автомат, как это было сплошь и рядом, не работал.
      Я позвонил снова - на этот раз Анна услышала меня.
      - Как ты живешь? - спросил я.
      - Тихо. А ты?
      - В первую очередь голодно. Мне кажется, что у меня уже несколько дней не было ни крошки во рту, - пожаловался я. - Не знаю, смогу ли я когда-нибудь утолить свой голод. Но, может, я ошибаюсь?
      - Необходимо провести эксперимент.
      - Предлагаю сегодня в "Интерконтинентале".
      - Что-то я не слыхала о таком.
      - Я тоже. Придется повести тебя все в тот же ресторан.
      - Я не взыскательна.
      - Значит, в восемь. У входа.
      8
      Я поставил "Ниву" на площади, недалеко от памятника погибшим воинам. У меня еще было немного времени. В киоске "Союзпечать" пожилая женщина предлагала старые газеты, заодно сигареты, галантерею.
      - У вас есть лезвия бритвы? - поинтересовался я на всякий случай. С лезвиями был дефицит.
      Оглянувшись по сторонам, женщина достала из-под прилавка книгу. Это была "Лезвие бритвы" Ивана Ефремова.
      - Отложила себе, но если вам необходимо... - Она назвала сумму, которая могла бы, по ее мнению, отчасти компенсировать жертву.
      Я покачал головой. На прокурорскую зарплату разделенной семьи я не мог позволить себе покупать книги по черным ценам.
      Теперь я уже опаздывал, но мне осталось только перейти дорогу. Улица перед рестораном была короткой, но весьма оживленной, поскольку вся площадь отдана была пешеходам. Машины появлялись неожиданно - по дуге, это было вдвойне неприятно.
      Я стал переходить и внезапно застрял. По обе стороны, впереди и позади меня, шел транспорт. Внезапно одна из машин, шедшая на большой скорости, выключила свет и вышла на осевую. Я понял: это - "моя".
      Каким-то чудом я бросил себя вперед на тротуар, к оказавшемуся прямо напротив светильнику, и буквально прилип к нему.
      Скрежет тормозов раздался словно внутри меня! Лихач крутанул руль в мою сторону, потом так же резко в другую. Крыло машины просквозило в нескольких сантиметрах. Не поверни водитель во второй раз - он припечатал бы меня к фонарю, смяв заодно себе крыло вместе с фарой. Не это ли заставило его действовать столь энергично? Водитель прибавил газу и скрылся в темноте.
      Несколько прохожих, видевших, что произошло, бросились ко мне. Я почувствовал нахлынувшую на меня теплую волну человеческой солидарности.
      - Как вы?
      - Не задел вас? Какая-то женщина заметила:
      - Наверняка пьяный. Ведь видит, что на человека едет!..
      - Номер запомнили? - спросил стоявший на ступеньках ресторана военный.
      - Нет. - Я знал, что несколько минут назад находился на волосок от гибели.
      - А зря, - философски заметил он.
      - Наверное. - Я поспешил отойти, чтобы Анна не увидела меня в самом центре кружка сочувствующих.
      Она появилась через несколько минут.
      - Я не очень опоздала? - Анна была в тяжелом туркменском "макси" с вышивкой вокруг квадратной рамки. Я заметил: она подстриглась под мальчика, выглядит молодо и это чувствует.
      - Ну, как? - спросила она о прическе.
      - Потрясающе. - Я взял ее под руку и круто повернул к дверям тускло освещенного ресторана. Она сделала попытку высвободиться:
      - Только не сюда. Там нас многие знают.
      - Но ведь мы сидели уже в прошлый раз!
      - Тогда было другое дело!
      - По-моему, мы и тогда ужинали. - Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Такое ощущение, будто у меня на лбу написано про нас с тобой. И я не хочу, чтобы все это читали.
      - Хорошо, - согласился я. - Куда же мы поедем?
      - Есть одно место - "Сахиль". - Она, по-видимому, еще раньше приняла решение. - Это недалеко. На берегу.
      - Прекрасно.
      На этот раз я не спешил перейти улицу. Держа Анну за руку, я тщательно примерился, прежде чем ступить на мостовую. В результате мы благополучно перебрались на другую сторону, к памятнику павшим.
      Я не стал осматривать покрышки. На этот раз я был уверен, что все будет в порядке: проколотые покрышки могли бы бросить тень на классически чистый несчастный случай с прокурором, попавшим под машину.
      Впрочем, заговор всеобщего молчания, в существование которого я постепенно поверил, не был бы нарушен и в том случае, если бы вместо проколотых покрышек "Ниву" после моей гибели мгновенно обули бы в новую резину или вообще сменили колеса.
      Мы ехали молча. Мигалки-светофоры на перекрестках хлопали желтыми пустыми глазами. Пешеходные дорожки в центре, огражденные от мостовых тяжелыми якорными цепями, были пусты.
      Мы выехали за город.
      - Направо. - Анна показала дорогу. - И прямо в него упремся.
      Кафе "Сахиль" оказалось обыкновенной "стекляшкой" с несколькими столиками, за которыми никого не было. В глубине у стойки возился буфетчик - он то ли снимал остатки, то ли освобождал тару. Было уже темно. Еще несколько легких столиков с металлическими основами стояли под деревьями, но и они были пусты.
      Я взглянул на Анну, она уже вышла из машины - стройная, в строгом длинном платье, похожая на женщину с памятника павшим. Я запер машину, догнал Анну, когда она уже огибала кафе.
      - Ты куда?
      Мы обошли темные пристройки, примыкавшие с обратной стороны подсобные помещения и оказались у грубо сколоченной незапертой двери.
      - Видишь, настоящий вход не с улицы. - Сбоку от кафе было припарковано не менее десятка машин.
      От неказистого входа шел узкий, тускло освещенный коридор.
      - Сюда, - повела меня Анна.
      По обеим сторонам виднелись такие же неказистые двери. Мы прошли несколько метров. В конце коридора я заметил стоявшую в темноте парочку, мужчина что-то объяснял, стараясь говорить как можно тише, женщина колебалась. По ее неуверенности можно было сказать сразу, что она пришла сюда с чужим мужчиной.
      Анна толкнула одну из дверей - мы оказались на кухне. Худенький, в очках, мальчик-официант поздоровался с Анной, что-то спросил, потом быстро куда-то сходил. Вернувшись, он протер очки и открыл нам дверь рядом с кухней - кабинет администратора или директора - с двумя столами: обеденным в середине и тяжелым, двухтумбовым, в углу, с телевизором, тахтой и даже торшером.
      - Располагайтесь как дома. Самый лучший кабинет во всем заведении, произнес он по-русски чисто, без малейшего акцента, и снова протер очки.
      Мне он показался старшеклассником из неполной семьи, подрабатывающим на мытье посуды в третьесортном кафе.
      - Шеф передал: для вас, - объявил официант, - есть овощи и рыба. А точнее - шашлык из осетрины. Мы получили небольшую тушку...
      Я подумал, что речь, может, идет о рыбе, которую конфисковали у Вахидова и сдали в общепит.
      - Очень хорошо. - Анна обрадовалась.
      - Водку, коньяк?
      - Я бы выпила сухого.
      - А вам? - спросил он меня.
      - Мне коньяка. Лимон.
      Когда он ушел, мы посидели молча.
      - О чем ты думаешь? - спросила Анна.
      - Откуда ты знаешь про "Сахиль"? - Мне отчего-то стало грустно. - Ты приезжала сюда с мужчиной?
      - Нет. - Она накрыла ладонью мою руку на столе. - Просто у меня подруга - санитарный врач. Несколько раз мы вместе здесь обедали.
      - Там, в коридоре, это все отдельные номера? - спросил - Да. У нас ведь как? Сооружают обычную "стекляшку" - приходи, пей, ешь! А кто пойдет? Тогда директор правдами и неправдами пристраивает какие-то кабинеты для шеф-повара, администратора, делопроизводителя. Вечером все превращается в номера.
      Постепенно, несмотря на тусклое освещение, глаза ее обрели природный светло-синий цвет.
      - Какие новости в мире? - спросил я.
      - Мир велик, - резонно заметила Анна. - Кроме того, есть макромир и микромир...
      - Все это время я пробавляюсь новостями небольшого, но очень важного для маленького человека мирка.
      - А что такое - маленький человек? - спросила Анна.
      - Ну, это тот, кто до поры до времени позволяет другим решать его собственные проблемы...
      - Тогда я - маленький человек Совсем маленький. Вот та-кой...
      Мальчик-официант внес поднос с закусками, установил его в углу на письменном столе, и, поправляя то и дело спускавшиеся с переносья очки, принялся ловко сервировать наш стол. Я обратил внимание на его совершенно круглые глаза, худенькую длинную шею и нежную мальчишескую кожу - в детском театре он мог бы играть верблюжонка.
      - Кто этот малыш? - поинтересовался я у Анны, когда он вышел.
      - Сын директора кафе. Между прочим, у него исключительные способности...
      - Представь: я догадался.
      - Думаю, что ты шел не по совсем правильному пути. Это маленький делец. У него свой счет в сберкассе. Тебе нужны американские сигареты или ящик чешского пива? Он поставит тебе в багажник. Может познакомить с девочками. За комиссионные, разумеется.
      - Мне это и в голову не пришло, - признался я.
      - Я поняла. Ты видел, как быстро он решил наше устройство? Он наверняка знает, кто ты. И кто мы - друг другу.
      - Ну, с этим-то значительно проще. - Я взял ее руку. - Как его зовут?
      - Уктем. Его все знают.
      "Еще образ, - подумал я. - Целая галерея, годная, может быть, лишь для фантастического романа".
      - Удивительное место на земле, - заметил я. - Область стоит на одном из последних мест по стоимости основных фондов непроизводственного назначения в расчете на одного жителя.. Идет недооценка социально-культурной сферы. Закон зоны... - Мне показалось - я нашел верное слово. - Преступные авторитеты берут верх над администрацией. А вместо денежного эквивалента - икра и красная рыба. Продукты, добытые воровским путем.
      Порочный, похожий на нежного верблюжонка Уктем появился снова, поколдовал над письменным столом и перенес на обеденный шампуры с янтарного цвета ломтями осетрины, чуреки, терпкий гранатовый сок и тонко нарезанный лимон. Потом он наполнил нам рюмки, оглядел стол.
      - Приятного аппетита. - Вид был у него простовато-бесхитростный: круглые глаза интеллигентного мальчика, бепрестанно сползающие, в металлической импортной оправе очки, чистая ковбойка, прикрытая коротким белым фартучком. - Тут есть звонок. Позвоните, когда я понадоблюсь. До этого вас никто не побеспокоит.
      - Мальчик должен многое знать, - сказал я, когда Уктем вышел.
      Анна согласилась.
      - Но он не скажет. Никто ничего не скажет, пока ты не арестуешь тех, кого здесь боятся. А потом не арестуешь и тех, кто покровительствовал тем, которых боятся. И еще следующий слой...
      Я не стал ей говорить об угрозах ее бывшего мужа. Зачем?
      Мы просидели довольно долго. Разговор вился как деревенская тропинка вокруг, с учетом местных условий. Мы не касались наших взаимоотношений, как настоящих, так и будущих, кроме того, мы не говорили о прошлом каждого, будто жизнь началась со времени нашего знакомства - на берегу у метеостанции в день гибели Сережи Пухова.
      Убийство Пухова, несчастный случай с Ветлугиным, выброс нефти на сажевом комбинате, отравление качкалдаков...
      Уктем появился через несколько минут после моего звонка - по-прежнему деловой и тактичный.
      Я спросил, как бы между прочим:
      - У вас большая холодильная камера? Он поправил очки:
      - Какая? У нас их две.
      - И было две? С самого начала?
      - Вторую поставили недавно. - Он с любопытством взглянул на меня. - А что?
      - Мы иногда сдаем бесхозную рыбу. Вероятно, можно сдать и сюда. Если есть емкие камеры...
      - Конечно, - круглые глаза верблюжонка заблестели. - У нас большие камеры. Самые большие в городе. У нас их арендует Рыбакколхозсоюз.
      - Парфенов?
      - Парфенов - зам. - Мальчик знал все. Когда я посмотрел на часы, собираясь рассчитаться, Уктем сказал:
      - Ваш счет оплачен.
      - Кем же? - удивился я.
      - Не знаю... Он сказал, что ваш друг, - мило соврал верблюжонок. - В таких случаях мы никогда не отказываем. Дружба у нас - святое дело.
      - Так, так. - Я согласился.
      - Вопрос исчерпан. Правда? - удостоверился он. Анна смотрела на меня с улыбкой и любопытством.
      - Но могу я, по крайней мере, узнать, сколько стоил наш ужин? По-моему, это не возбраняется.
      - Нет. - Мальчик достал блокнот, лежавший в кармане фартука. - Шашлыки из осетрины - три рубля сорок копеек, закуска... Итого, - он уменьшил стоимость ужина примерно втрое, - семнадцать рублей шестнадцать копеек...
      - Передайте спасибо нашему доброжелателю, - попросил я. - В свою очередь, мы хотим тоже оставить вещественные знаки нашей признательности. Я достал бумажник, отсчитал пять десятирублевок. - Это ни в коем случае не плата по счету за ужин. Рассматривайте как чаевые...
      Я взял Анину сумочку, которую она, садясь, повесила на спинку стула.
      Маленький плут развел руками.
      - Не обидит ли это вашего друга? Он ведь может оскорбиться!
      - Не обидит, - успокоил я.
      Мы вышли.
      Народ разъезжался. В коридоре впереди мелькали быстрые тени женщин, приехавших не с мужьями. Тусклое освещение не позволяло никого разглядеть. Анна шла впереди - в своем длинном платье, касавшемся, казалось, пола. Я шел за ней. Коридор привел нас в пустой двор, с ночным звездным небом между деревьями и отдаленным гулом волн.
      Мы остановились. Я обнял ее.
      В эту секунду из стоявшей под деревьями машины прямо в лицо нам дважды пальнула фотоспышка.
      Яркий свет открыл все, скрывавшееся в темноте, - складки Аниного платья, ее коротко, по-мальчишески остриженную голову, склоненную к моей, сумочку, которую я все еще нес в руке, жалкую дверь нашего убежища...
      Нас сфотографировали дважды, и машина уехала. А мне стало вдруг смешно и грустно. По-моему, я первый раз засмеялся легко и бездумно с тех пор, как получил синеглазую свою синекуру. Я ничего уже не мог потерять после того, как летевшая на меня с выключенными фарами машина на осевой линии чуть-чуть опоздала.
      Ночью меня поднял удар захлопнувшейся под кроватью стальной крысоловки.
      Звук этот мог поднять даже глухого. Я взлетел над своим жестким ложем и, холодея, прокричал первые пришедшие на язык слова: "Что же это такое!" Несколько секунд крысоловка ходила ходуном на полу, сотрясалась, звенела у меня не хватало мужества заглянуть под кровать, чтобы обозреть стальной капкан с пойманным зверем.
      Крыса росла в моем воображении, превращалась в модель своего двойника - севшего на мощный хвост, хищного, поднявшего недоразвитые передние конечности гигантского первоящера.
      Придя в себя, я наконец спрыгнул на пол, осторожно поднял край одеяла.
      Крысоловка была пуста. Рядом с металлической рамкой, выполнявшей при взведенной пружине функции ударника, я с омерзением увидел часть голого, довольно толстого розового хвоста.
      Крыса ушла, Оставив веское доказательство своего интереса к моей персоне.
      Я заснул нескоро.
      Кто знает, приходят ли крысы за обрубленными хвостами? И в каком обличье?
      Утром в приемной меня уже ждали - жена и дочь арестованного Баларгимова.
      Жену я сразу узнал: матрона на пятом десятке, давно махнувшая на себя рукой - выпяченная под шерстяной кофтой высокая грудь, короткие толстые ноги. Дочь, видимо, напоминала мать, когда той было не больше двадцати. Пухлая девица. Длинная стрижка. Капризные губы.
      На столе у Гезели алели тюльпаны, я понял, что их принесли Баларгимовы.
      - Игорь Николаевич! - Жена Баларгимова знала, как меня зовут. В некотором смысле мы даже были лично знакомы: я был у нее дома. - Что с моим мужем? Уж вроде теперь тише воды и ниже травы! И пьет меньше... Все знают! А все равно таскают...
      - Проходите в кабинет, - пригласил я.
      - Вам звонил Бала, - отрапортовала тем временем Гезель. - У него все в порядке. Состояние Миши Русакова удовлетворительное. Передал привет. И еще директор заповедника. Просил приехать. У него для вас сюрприз: какие-то бумаги Сережи Пухова...
      - Докладная?
      - Да. Кажется, докладная.
      - У Садыка характер непредсказуемый, - пожаловалась Баларгимова, устраиваясь в непосредственной близости, от меня. - Я всегда говорю ему: ты, Садык, сначала делаешь, потом говоришь, потом уже думаешь! А надо все наоборот...
      Она говорила одна и не замечала этого. Дочь обидчиво поджала губы, взглянула на часики.
      "В семейных неурядицах дочь, должно быть, держала всегда сторону отца, - подумал я. - И не бескорыстно!" - Я представил, как Баларгимов под настроение дарит ей то шерстяную кофточку, то модные импортные часики.
      - Вся беда оттого, что люди нам завидуют... - тянула свое Баларгимова. - Считают чужие деньги! Отец работает, дети послушные. Дочка на третьем курсе... Дом, правда, совсем развалюха. Стыдоба от соседей... Вы видели!
      - Зато дача! И неплохая! - раздраженно заметила дочь. Как многие неумные люди, она была не удовлетворена степенью внимания к себе и дала это понять.
      - Одно слово - что дача! - Баларгимова колыхнулась рыхлым, как у медузы, телом. - Малю-ю-сенький домик. Остался отцу от дяди... Три комнатки.
      - Четыре!
      - Четвертая совсем крохотная! Вроде чулана!
      - Часто бываете там? - спросил я.
      - Когда? И зачем? Работы хватает. - Баларгимова махнула рукой. - Муж иногда заедет. Там у него гараж.
      - Никто постоянно не живет?
      Она пожала плечами, бесформенный бюст ее на мгновение слегка округлился.
      - Одно время соседка жила. Ребеночек у нее. С мужем разошлась. Молоденькая. Пусть живет! Римка Халилова...
      Дочь быстро испытующе взглянула на мать, но та была спокойна. То ли не видела ничего необычного в том, что молодая одинокая женщина живет на их даче, то ли не хотела трепать себе нервы.
      - Дача тут, в городе?
      - В Дашкуди.
      Я видел это название по дороге к метеостанции. Одинокий столб на краю трассы, и грунтовая дорога, уходящая к морю среди барханов.
      - Халилова и сейчас там?
      - Зачем? Это больше года назад было! Муж ее уехал. Она снова дома. Рядом. Видели - голубые наличники? Так вы ничего и не можете нам обещать? спросила Баларгимова. - Скоро его отпустят?
      - Пока нет. Я задержал его на четырнадцать суток. Он на том берегу. К сожалению, ничего больше не могу вам пока сказать.
      Они ушли. Дочь Баларгимова не пожелала со мной проститься, обидчиво поджала губы. Я подумал, что падение отца не послужит ей уроком, поскольку теперешнее ее существование - это только борьба за то, чтобы ее признали. Ничего другого я не обнаружил в ее красивой головке, пока мы разговаривали.
      Контора Сувалдина находилась в двухэтажном доме старинной кирпичной постройки на самом берегу.
      Кабинет орнитолога, увешанный фотографиями и диаграммами, был похож на музей. В центре, на видном месте, висела уже знакомая мне цитата из Красной книги: "Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сохранение природы".
      Сувалдин, не поднимаясь с кресла, протянул мне обе руки; его постоянные атрибуты - шляпа, бинокль и костыли - находились рядом.
      - Слава богу! Нам удалось сначала полностью выявить, а потом и ликвидировать очаги поражения птицы. Потери качкалдаков меньше, чем я ожидал...
      Он принадлежал ктой категории людей, чье слово превращается в проповедь.
      - Но сколько еще невежества, непросвещенности! Люди злонамеренно распускают слухи, натравливают на водоплавающих... "Рыбы нет - потому что ее съели птицы!" Или: "Лещей съели бакланы..." Но подумали бы - может ли баклан заглотить рыбу, которая больше его самого!..
      Он взял со стола тонкую пластмассовую папку.
      - Это докладная Сережи. Вернее - копия. А это... анонимное письмо. В нем написано, что я... автор книги в защиту рыбоядных птиц... отравил качкалдаков! Чтобы улучшить отчетность...
      Анонимка была исполнена тем же почерком, что и полученная мною. Текст был тоже идентичен, как и школьная бумага. Мне показалось, над нижним ее краем тоже виднелось крохотное жирное пятнышко.
      - Докладную возьму, - сказал я. - А заниматься анонимкой у меня просто нет времени...
      - Что я по закону обязан с ней сделать? Кому-то отправить?..
      - Спустите ее в унитаз.
      - Можно? - Он обрадовался. Я поднялся.
      - Вы не осмотрите наш кабинет? В этой комнате результаты моей десятилетней деятельности на Берегу...
      - К сожалению.
      - Я понимаю, - с горечью сказал он. - Но в следующий раз вас ждет знакомство с фламинго!
      - Тут водятся фламинго? - Последний раз я видел их еще школьником - в зоопарке.
      - И не только они... - Он указал на фотографию на стене. - Волки гонят по мелководью двадцать восемь сайгаков. Лучшая моя работа.
      Я задержался.
      Снимок сделан был, очевидно, с вертолета, с небольшой высоты. Желтое, расплывшееся по краям пятно - головы и спины каких-то крупных парнокопытных, схваченных на бегу фотокамерой. Сумасшедшая гонка. Белая пена. Зеленая гладь моря. И темно-серая длинная тень хищной догоняющей стаи...
      - Знаете, что я подумал? - сказал Сувалдин. - Лучше ей висеть в вашей экологической прокуратуре... - Он, конечно же, был фанат. - Она всегда будет напоминать вам о защите слабых! Увозите!
      Он хотел кого-то позвать, чтобы сняли фотографию, но я его отговорил.
      - Потом... Сколько, сказали вы, здесь сайгаков?
      - Двадцать восемь. Можете не считать.
      Знал ли он так же точно количество преследователей Пухова?
      Сувалдин оставался нейтральным в больших рыбных войнах последнего столетия. Не пытался ли он таким способом сохранить своих качкалдаков и фламинго?
      "...Я убедился в том, - писал Пухов в докладной на имя руководства Главрыбвода, - что на участке обслуживания 1-й инспекции рыбоохраны идет незаконный массовый вылов осетровой рыбы, о котором все знают, но не принимают никаких мер. Браконьеры в дневное время в присутствии работников рыбоохраны и милиции причаливают к берегу в районе метеостанции, где реализуют выловленную рыбу... Начальник рыбнадзора непосредственной борьбой с браконьерами занимается мало, передоверяют работу старшим рыбинспекторам, каждый из которых является полновластным хозяином на своем объекте. В ответ на мое замечание о положении дел на участке обслуживания 1-й инспекции мне сразу дали понять, что это не мое дело. Между тем положение на участке очень серьезное.
      Браконьеры устанавливают ежедневно по 3 - 5 калад по 2000 - 5000 крючков, которые круглосуточной круглогодично находятся в море. Ими используются большие самодельные лодки с 4 - 5 подвесными лодочными моторами, которые могут брать на борт до 2 тонн рыбы.
      В летнее время калады устанавливаются недалеко от залива, а зимой их ставят далеко в море, куда на лодке едут более двух часов, ориентируясь по компасу.
      Выходя в море трижды в течение суток, они вылавливают за каждый рейс по 700 - 800 килограммов рыбы чистым весом, а в сентябре - октябре обычно около одной тонны за выход. Зимой, выходя в море один раз в сутки, вылавливают в день 300 - 500 килограммов рыбы.
      "Ездоки", по принятой среди браконьеров терминологии, за каждый выход в море получают от шефа лодки по одной штуке осетра или севрюги весом 5 - 6 килограммов, а после реализации рыбы еще 30 процентов от стоимости проданной рыбы, что составляет порой 150 рублей за один выход в море на человека.
      Особенно дерзко действуют лодки Баларгимова. Являясь шефом, Баларглмов в заливе метеостанции устроил базу, причалы лодок к берегу и места для их стоянок, которые обслуживает специальный бензовоз.
      Учитывая масштабы промысла, браконьер имеет в наличии не менее 14 лодочных моторов, для ремонта и регулировки которых содержит моториста.
      Круглосуточно охрану базы в ночное время и штормовые дни несут люди, вооруженные огнестрельным оружием, которые получают за смену по 30 - 35 рублей и 3 - 4 килограмма осетрины..."
      Я взял карандаш. В месяц, по самым скромным подсчетам...
      - Спрашивают Балу. - Гезель открыла дверь в кабинет. - Вы сможете принять?
      - Пригласите. - Я положил докладную Пухова в папку. - Это, видимо, с участка связи, где работал Баларгимов.
      - Вызывали? - Вошедший был угольно-черен с лица, хотя пора летнего загара была еще впереди. В узких глазах-щелочках плавали крохотные яичные желтки. - Рахимов, исполняющий обязанности начальника участка связи".
      - Здравствуйте. - Я усадил его за приставной столик против себя. Ничего, что мы попросили вас приехать в середине дня? Вам это удобно?
      - Ничего. - Он для солидности надул губы - они казались тоже черными от загара, - нагнул голову к плечу. Вообще держал себя не очень уверенно.
      - Давно исполняете обязанности начальника участка? - спросил я.
      - Порядочно.
      Что-то в его голосе, в том, как он стеснен, меня смутило.
      - Сколько?
      - Две недели. Вообще-то я работаю электромонтером.
      - А кто начальник участка?
      - Сабиров. Его тоже вызвали, он сейчас придет. Все стало на место. Я мог рассчитывать на то, что замечу малейшее его затруднение с ответом. Так и произошло.
      - Баларгимова знаете?
      - Да.
      - Много лет?
      - С год или два... - Он говорил как о человеке, который ему мало знаком.
      - Кем он работает?
      - Проведен как электромонтер первого разряда.
      - А в действительности?
      - Используют на должности обходчика трассы магистрального кабеля...
      Я усомнился - ориентируясь только на интонацию Рахимова.
      - Существует такая должность?