Маска чародея

Лишь в нескольких дюймах под поверхностью воды на спине плавала обнаженная великанша – казалось, она спит – она подплыла так близко к борту, что я, опустив руку, мог бы коснуться ее. Ее кожа, испещренная крапом, светилась, как куча угля. Постепенно я рассмотрел, насколько странным было ее тело: безногое, со змеиным хвостом от пояса и с перепонками между пальцев рук.

Она заговорила, но не вслух – как мне показалось, ее голос звучал прямо у меня в голове:

– Секенр, я приду, чтобы узнать тебя в грядущих столетиях, когда ты проснешься и обретешь собственное «я», тогда я тоже проснусь ото сна, в который погружена с самого рождения.

Тут она резко ушла в темную воду.

Незадолго до рассвета я видел души недавно умерших, бредущие по воде против течения в пасть Сюрат-Кемада. Я слышал их стоны, разносившиеся над рекой, подобно завываниям ветра, и понимал, что страну ожидают великие бедствия.

К югу от Ронастифона река круто поворачивала на восток, так что в более спокойные времена путешественники обычно высаживались на берег и отправлялись дальше по Царской Дороге, идущей по холмам, прозванным Горбами, и таким образом экономили несколько дней пути. Многие писатели рассказывали о том, как с их склонов впервые увидели Город-в-Дельте, а за ним – Море Полумесяца, сверкающее на солнце, подобно громадному гладко отполированному щиту.

Но мы не сошли с кораблей, и наша флотилия направилась в сторону восходящего солнца. Утром госпожа Неку собрала своих приверженцев на своеобразный военный совет. Меня туда не пригласили. Я сидел в одиночестве на складном стуле в своем крохотном убежище, наблюдая сквозь щели между деревянными ширмами за знатными господами, как они спорили, частенько указывая в мою сторону. Неку сидела, возвышаясь над всеми, на самом настоящем троне, а Тика устроилась у ее ног. Все присутствовавшие склонялись перед ними, один за другим.

После того, как совещание закончилось, Неку, сойдя ко мне на ют, устроила грандиозное представление. Вначале в мое убежище ворвалась целая толпа слуг, разобравших мою палатку, нарядивших меня с головы до ног, расчесавших мне волосы, начистивших мне туфли. Установили столы и стулья, и я вместе со знатными дамами и господами пировал за роскошным столом, в то время как молчаливые слуги приносили все новые и новые блюда и разливали все новые и новые вина.

Затем мы с Неку и с Тикой пересели за другой стол, стоявший в отдалении, и слуга принес сложенную доску. Госпожа Хапсенекьют устроила очередной спектакль, засев со мной и с Тикой за какую-то игру, в которой использовались и кости, и фишки, и карты. Я бурно запротестовал, так как не умел играть.

– Не важно, – прошипела Неку. – Просто делай вид, что играешь. Это должно принести нам везение и удачу.

Так что мы сели за игру. Я не имел ни малейшего представления о том, выигрываю я или проигрываю, делая тот или иной ход, как и о том, в чью пользу складывается вся партия в целом.

– Секенр, – заявила она, кладя в стакан три кости; в тот миг она выглядела очень неприятно: губы поджаты, черты неожиданно постаревшего лица обострились и искривились, а пальцы напоминали обтянутые кожей когти. – Секенр, клянусь, ты самый необычный ребенок из всех, кого я знала. Твои глаза. Ты ни разу не моргнул. Ты смотришь на меня, как рыба.

Я сложил ладони и подался вперед.

– Я чародей, госпожа. А вдруг мне уже тысяча лет, и я совсем не ребенок?

– Из того, что мне рассказывает моя дочь…

Я с упреком посмотрел на Тику. Она отвернулась.

– Не важно, – продолжала госпожа Неку. – Секенр, я дала тебе обещание и намерена его выполнить. Делай то, что я скажу, и получишь награду. Ты будешь жить во дворце. Любое твое желание будет выполняться мгновенно. Тика говорила мне… – Вновь дочь отвернулась от нее, резко побледнев, – что ты увлекаешься… каллиграфией. Не важно, связано ли это с твоей магией или просто хобби, но ты сможешь позволить себе любой скрипториум[1].

Неожиданно с носа барки донеслись крики; Неку и Тика обернулись.

– Что случилось, мама?

Госпожа Неку нетерпеливо махнула слуге и отослала его выяснить, в чем дело. Я развернул свой стул, чтобы лучше видеть происходящее.

Небо застилал черный дым. Мы медленно огибали речную отмель, рассматривая обуглившиеся руины города на западном берегу – его стены были разрушены в нескольких местах сразу. Пожар в цитадели еще бушевал вовсю.

Люди на барке в ужасе закричали. Госпожа Неку сделала знак, отгоняющий злых духов.

Я заметил длинную цепь столбов с сожженными трупами вдоль всего берега реки. Кое-где на них еще шевелилась темная масса.

– Боги! Боги милосердные! – вырвалось у Тики.

Госпожа Неку выкрикивала приказы. Барка поплыла быстрее, смещаясь к середине реки, остальные суда последовали за ней. Военная галера шла между нами и уничтоженным городом.

– Это был Ран-Ис-Тэ, – сказала Неку. – Здесь мы должны были сделать последнюю остановку перед столицей… И представить себе не могла, что заргати могут зайти так далеко.

– Возможно, старый царь умер, – предположила Тика.

– Это мы выясним уже достаточно скоро. Кто знает? Но даже его смерть может послужить нашей цели, как бы прискорбно все это ни было. – Она потянулась ко мне и взяла за руку – ее ладонь была сухой и твердой, как ствол дерева. – Мне понадобится твоя помощь, Секенр, – сказала она. – Действительнопонадобится. На самом деле все, быть может, будет зависеть только от тебя.

Я продолжал смотреть на нее, не моргая, как рыба.

Огибая Горбы, мы плыли еще пять дней, так что я впервые увидел Город-в-Дельте на шестое утро, и он предстал передо мной не множеством белых куполов на фоне Моря Полумесяца, а сквозь дымку, сквозь пелену теплого зимнего дождя – стены и башни, поднимавшиеся подобно горе со множеством вершин из белого и серого камня.

Но в город мы не вошли. Я сгорал от нетерпения. Я глазел на него, по словам Тики, как крестьянин из глухой деревни. Я должен вести себя с достоинством. Я должен вести себя, как чародей, союзник знатной госпожи. Я должен выждать надлежащее время, чтобы войти в город должным образом.

Так что мы встали на якорь, солнце обжигающе пекло сквозь туман, а посланцы с других судов один за другим приплыли на лодках осведомиться у госпожи Неку о ее дальнейших планах. Она разбила для себя громадный павильон посреди палубы и приветствовала их в короне, на которой в лучах дневного солнца ярко горели драгоценные камни; окруженная стражниками, приспешниками и священниками в мантиях, она выглядела – показалось мне, никогда прежде не видевшему коронованных особ, – как самая могущественная царица в мире. Один за другим жители города преклоняли перед ней колени, целовали протянутую руку и поднимались, когда она разрешала им. Некоторым она сказала всего несколько слов. С другими отходила в сторону и говорила довольно долго.

Мне страшно хотелось рассмотреть все поближе, но стражники окружили мое убежище и вежливо, но решительно не давали мне пройти. Я посмотрел на них в упор. Они избегали встречаться со мной взглядом, но все же повиновались приказам царицы.

Царица. Я уже мысленно называл ее так. И я был далеко не одинок. Ведь именно это было конечной целью всего, чем мы занимались. И это прекрасно понимал даже наивный Секенр.

Вскоре после полудня Тика принесла мне корзину с хлебом, сыром и какими-то незнакомыми фруктами. Мы поели, сидя на палубе безнадежно далеко друг от друга.

– Что происходит? – поинтересовался я. – Чего мы ждем?

– Еще не совсем безопасно. У мамы… у нас… здесь остались враги, с которыми надо покончить. Старый царь действительно умирает, и разные клики ведут ожесточенную борьбу за власть. Можешь представить их удивление, даже шок. Никто не ожидал снова увидеть нас здесь.

– Итак, что мы намерены делать?

– Будем ждать и, возможно, молиться богам, если ты не сотворишь чуда, Секенр.

Я мог бы надеть свою личину Чародея Таинственного и Ужасного, но мне было тяжело притворяться перед Тикой. Так что я просто пожал плечами и сказал:

– И надолго все это затянется?

– Думаю, уже через несколько часов мама все уладит. Она в этом настоящий гений, ты же знаешь. Она сумеет обернуть все, что произошло, в нашу пользу.

– Все?

Тика тяжко вздохнула и заговорила, с трудом подбирая слова:

– Да, абсолютно все. Как фишки на игровой доске. Мы просто обязаны использовать все, что есть в нашем распоряжении… даже… моего отца. Так как с ним было совершено нечто гнусное и отвратительное, преступники никогда не посмеют признаться в подобном святотатстве, и наши противники никогда не узнают об этом. А следовательно, не смогут утверждать, что мама была отстранена от власти законным путем, или, что ее… осквернил… труп, что, несомненно, не позволило бы ей стать царицей.

– Понимаю.

– Так ли это, Секенр? – Помолчав, она кивнула: – Да, мне кажется, ты действительно понимаешь.

Тика ушла. Мне страшно хотелось, чтобы она осталась. Я взял ее за руку и попытался удержать, но она вырвалась и просто сказала мне, что без ее присутствия не обойтись.

Политическая ситуация была вполне ясной, но в собственных чувствах я разобраться не мог. Я постоянно скучал по Тике, когда ее не было рядом со мной. Я все время думал о ней. Я пытался представить, как сложатся наши отношения, когда все закончится. Предаваясь мечтам, я раздумывал, что сказать ей, как сделать приятное, чем порадовать.

Но теперь ей надо было уходить, чтобы разодеться в пух и прах, подобно матери, и сидеть рядом с ней, кивать с умным видом, выяснять настроения городской знати, давать туманные обещания, намекая на достойную награду, которую получат последователи.

Так что я провел еще один вечер на реке в одиночестве, свесив ноги за борт. Какое-то время я наблюдал за судами: одни проходили мимо, другие собирались вокруг нас затаившейся в ожидании стаей. Громадная трирема с гордым Королевским Орлом и змеей на гроте подплыла к нам, убрала паруса, бросила якорь и выжидала с поднятыми веслами, а на ее палубе столпились моряки.

В городе запели трубы: вначале – одна, затем – вторая, а потом они слились в хор, подобный отдаленному шторму. На стенах и крышах домов замерцали фонари и факелы.

Наблюдая за городом и рассматривая темнеющее небо, я почувствовал, как внутри меня снова зарождается и ищет выход магия. Я зажег костры холодного пламени у себя на ладонях; бережно, словно хрупкие стеклянные скульптуры, я отнес их к себе в палатку и сел, пристально рассматривая то, что создал.

У меня в голове заговорил чей-то голос, но я не узнал его.

Танал– мадт, Секенр. Танал-мадт. Жребий, выброшенный сверкающими камнями, костями и фишками. Случайность, не являющаяся случайностью вовсе. Не для твоей забавы эти хитросплетения, этот жребий. Мы выбираем его сами, ради нашей обшей пользы, и в конце концов, Секенр, ты и сам придешь к подобному заключению.

– Нет! – вскричал я и в сердцах раздавил ростки пламени в своих ладонях.

Секенр, а знаешь ли ты, для чего этот огонь, что можно делать с его помощью?

Не сказав ни слова, я вернул в свои сложенные лодочкой ладони ростки пламени и начал придавать им форму, вначале почти не осознавая, что делаю, словно повиновался какому-то непонятному импульсу, и сотворил четырехугольник из холодного белого пламени, который, мерцая, плавал в темноте. Но затем я полностью подчинил происходящее своей воле, увлекся процессом творения, и на свет появились полупрозрачные, сияющие, но проработанные до мелочей, до малейших штришков письменный стол, пузырьки с чернилами, кисти, ручки и рукопись, над которой я работал, когда на мой дом напали горожане.

Из меня выливался все новый и новый огонь, и мне казалось, что я там, в своей старой комнате, до того, как ее разрушили. Я посмотрел в окно на иллюзорный Город Тростников – не реальный город, а картинку из дыма и огня, подобную заре, созданной богом.

Моя комната была воспроизведена до мельчайших деталей: книги, сундуки, беспорядочно разбросанная на кровати одежда.

Все, все, все… Дом заговорил со мной на своем незабываемом языке таинственных звуков.

Кто– то стоял за дверью. Щеколда звякнула.

– Отец? – Ответа не последовало. – Хамакина? – Снова тишина. – Я долго ждал, затем с трудом сглотнул и поднялся на ноги, а сердце мое забилось сильнее: – Мама?…

Это была Тика, возникшая в пламени, одетая, как царица, в платье из золотой парчи, с короной на голове. Она потянулась ко мне, нагнулась, ссутулившись, как часто делала. Я не мог понять, почему она так горбится.

Уже в следующее мгновение она почувствовала, что я ее вижу. У нее вырвался возглас изумления А затем и комната, и пламя исчезли, словно кто-то задул свечу, и оказалось, что она пригнулась, чтобы войти ко мне в палатку. Я выполз на палубу и встал на ноги.

– Секенр, – сказала она, – ты должен пойти со мной. Пришло время отправиться в город.

Глава 10

УБИЙСТВО ВЕЛИКОГО ЦАРЯ

Со мной обращались, как с вещью, как с куклой, которую надо приодеть, причесать и привести в божеский вид – именно так обстояло дело, когда Тика с маленькой армией женщин, которых я не знал, – главным образом, служанок – окружили меня в моем убежище, и началась бесконечная суета: меня мыли, растирали, обмазывали маслами, больно дергали за волосы и, не обращая ни малейшего внимания на мои вопли и протесты, наконец завязали их в три хвоста – один, длинный, на затылке и два коротеньких за ушами. Никто не услышал меня, когда я заявил, что выгляжу глупо. Тика была увлечена делом – прямо боевой командир, раздающий приказы своим войскам. До того, как она закончила, я уже был, поверх всего остального, облачен в блестящую красную накидку, на каждом пальце у меня красовалось по кольцу, а лент и бантов было столько, что я чувствовал себя связанным и выставленным на продажу зверьком. Наконец она взяла в руки тяжелое ожерелье из золотых прямоугольников с изображением солнца.

Тика торжественно возложила его мне на плечи, а остальные женщины почтительно молчали, наблюдая за ней.

– Это символ принадлежности ко двору, – объяснила она. – Он означает, что ты знатен и благороден.

– Что?…

– Весьма важная персона, Секенр.

– Я?!!

– Да, ты, – сказала она немного раздраженно. – С этого самого момента ты и на самом деле стал страшно важным. – Она взяла меня за плечи. – А выглядишь ты очень даже ничего… Да, я думаю, так вполне прилично. Мама хотела, чтобы я тебя загримировала, но…

– Нет!

– Это традиция. Знатнейшие из высокорожденных, высшие священники, члены королевских семей – все они гримируются по случаю церемоний.

– Нет. Я не хочу.

Тика засмеялась.

– Я сумела убедить ее, что это не слишком удачная мысль – надеюсь, теперь тебе легче. Это было бы слишкомпретенциозно. Каждый раз, когда ты открываешь рот, Секенр, моментально выясняется, что ты иностранец, а накрасить лицо иностранцу так же, как принцу Дельты, было бы слишком большим вызовом…

– Я не буду гримироваться!…

Она приблизилась ко мне и прошептала на ухо:

– Вот видишь, мы уже пришли к соглашению по важнейшему политическому вопросу.

Она взяла меня за руку и повела из-за ширм к центру палубы, где две шеренги солдат освободили для нас проход, сдерживая громадную толпу народа. Над головами толпы развевались на ветру гирлянды бумажных фонариков.

– Что с нами будет, Тика? – спросил я.

– Мама уже сказала тебе. Мы будем жить во дворце.

– Я не это имел в виду.

Она странно посмотрела на меня.

– Что ты хочешь этим сказать, Секенр?

Я почувствовал, что краснею. Я так и не смог ничего ей ответить. Она отвернулась и подняла руки, отвечая на приветственные крики толпы.

Мы присоединились к госпоже Неку, которая восседала в громадном паланкине, напоминавшем размерами кубрик, но, в отличие от последнего, роскошно убранном подушками, шелками и балдахинами; он мягко покачивался, как корабль на спокойной воде, когда двадцать человек впереди нас и двадцать позади, взявшись за длинные ручки, несли эту махину по трапу на берег.

Будущая царица красовалась на переднем плане во всех своих драгоценностях и выглядела в обрамлении завес, как изображение божества. Мы с Тикой съежились сзади, скрытые от любопытных взглядов толпы. Мне так хотелось поглазеть на город, но я знал, чего от меня ожидают, поэтому мог лишь пытаться хоть что-то разглядеть сквозь множество слоев материи, и мои впечатления были весьма размытыми.

Носильщики, полуобнаженные гиганты с гладко выбритыми головами, были умащены каким-то маслом, придававшим их коже легкий синеватый оттенок. На каждом из них сверкал серебряный ошейник. Они были рабами, но рабами дорогими, отборными, как скаковые лошади в упряжке. Они смотрели только вперед, шли в ногу, и ритмичный топот их тяжелых сандалий перекрывал шум толпы, уступая лишь трубам герольдов, возвещавшим о нашем прибытии.

Ворота, поражавшие своими воистину гигантскими размерами, сияли в лучах заката, подобно разверзтой пасти бога, готового поглотить весь мир – словно сам Сюрат-Кемад поднялся из тьмы, воплотившись в огне.

И стены, и башни, напоминавшие украшенные скульптурами и причудливой резьбой горы, казались мне слишком громадными, чтобы быть творениями рук человеческих.

Мы свернули в длинный узкий проход, гораздо более темный и затхлый, чем любой из переулков Города Тростников. Мне моментально стало не по себе – я даже немного испугался: казалось, мы действительно медленно, но неотвратимо соскальзываем в утробу всепоглощающего божества, чьей пастью были городские ворота. По стенам с обеих сторон вились бесконечные фризы из резных змей, освещенные факелами.

Далеко впереди редко и ритмично забили барабаны, словно в небесах запульсировало сердце бога. Запели новые трубы. Со всех сторон на шестах развевались знамена и поднимались в небо бумажные змеи, люди держали над головами иконы богов, а копья стражников, возвышавшиеся над их шлемами, колыхались, как тростниковые поля на ветру.

Нас сопровождали сотни солдат, оттеснявших в сторону другие отряды, их доспехи и овальные щиты казались чешуей громадного чудовища, извивающегося, протискивающегося в узкие улочки и заполняющего Город-в-Дельте – свою силу оно демонстрировало торчащими на спине копьями, а его мозг и железное сердце прятались за властным лицом и расшитой драгоценными камнями одеждой госпожи Хапсенекьют. Я сразу же вспомнил мамин волшебный геват – крокодила, оживленного ужасным ветром.

Мы были подобны торжественному параду без зрителей. Город казался странно оцепеневшим, погруженным в глубокую тишину.

И вскоре, бросив беглый взгляд на улицу, я выяснил причину этого. Улица вливалась в широкую площадь. Прежде чем мы спешно повернули прочь, я успел заметить мужчин, грузивших в повозки трупы. За всем этим дымились остатки храма или какого-то другого сооружения, выгоревшего до остова; его белые колонны были вымазаны черной копотью.

Наши солдаты, как я заметил, носили на руке или вокруг шеи красные ленты. У большинства трупов ленты были зелеными.

Значит, Царица хорошо поработала, пока мы стояли на рейде.

Но я не стал об этом думать. Набравшись храбрости, я выглянул наружу. Грандиозность Города-в-Дельте поражала воображение: ярус за ярусом из мрамора, кирпича и полированного черного камня – ничего подобного я прежде не видел – и над всем этим террасы высоких деревьев, словно какой-то бог создал для собственного удовольствия лес на полпути к небесам, а среди деревьев, по краям крыш, смотрели вдаль тысячи статуй – их было столько, что в жизни не сосчитать; они высились на открытых пространствах, словно были настоящими обитателями города, а все мы – лишь жуками-однодневками, копошащимися у них под ногами.

Тика затащила меня внутрь, но ничего не сказала. Она снова взяла меня за руку. А я, нагнувшись вперед, прижал лицо к занавесу и по-прежнему пялился наружу.

К нам присоединились священники: одни, безбородые, были одеты, как и те, кого я уже видел, в свободные белые мантии с красными пятнами; у других, бородатых в ярко-красных мантиях, лица были выкрашены наполовину голубым, наполовину белым, на головах они носили серебряные митры, украшенные змеями. Затем прискакали верхом знатные юноши, одетые точно так же, как и я, но с еще большей изысканностью и роскошью – буйство цветов и сияние драгоценностей; у многих из них лица были выкрашены белым или спрятаны под масками с открытыми в крике, искаженными в гневе или изогнувшимися в улыбке ртами, что делало их похожими скорее на демонов, чем на людей. В отличие от молчаливых солдат, священников с суровыми лицами или носильщиков, двигавшихся подобно единому, тщательно отрегулированному механизму, знать смеялась и перебрасывалась изысканными шутками, обмахивалась веерами и пальмовыми ветвями, размахивала мечами. Они обогнали нас, а затем повернули обратно, врезаясь друг в друга, как пьяные моты во время ночной забавы. Но Царица не обратила на них ни малейшего внимания. Она сидела совершенно неподвижно, ни на что не реагируя.

На другой стороне улицы я увидел женщин в черных летящих платьях, танцевавших вокруг статуи бога, которого я не узнал, – он был изображен с кошачьей головой и поднятыми вверх руками.

И вновь свидетельства недавней борьбы – выставленная дверь, ощетинившийся стрелами оконный переплет, труп с веревкой на шее под окном верхнего этажа. Мертвец был одет в зеленый плащ с изображением белого орла.

Я так и не понял, когда мы оказались в помещении. Изменился лишь характер звуков: шумные кавалеристы устремились вперед, затем исчезли, эхо, как в глубокой пещере, стало повторять шаги носильщиков и солдат; единственный мерно бивший впереди барабан умолк, шелест одежды и звон оружия слились воедино и стали казаться журчанием Великой Реки, несущей свои воды под Городом Тростников.

Паланкин слегка накренился, когда мы начали подниматься по лестнице, минуя альков за альковом, откуда на нас смотрели гигантские каменные лица царей, в пустых глазницах которых мерцали свечи. Тика оттащила меня от занавеса.

– Мы уже почти прибыли, – прошептала она.

– Куда?

– К Великому Царю.

Сердце у меня подпрыгнуло. Почему-то предстать перед царем казалось мне более невероятным, чем увидеть бога. Что касается богов, чудеса случаются и рядом с домом, а царь для любого жителя Страны Тростников был очень далеким правителем в очень далеком городе, фактически столь же далеким, как звезды. Сатрапа еще иногда можно было увидеть на публичных церемониях, но Царя Дельты – никогда.

Да, я, Секенр, побывавший во владениях самого Сюрат-Кемада, вернувшийся из утробы Смерти, испытывал благоговейный трепет от одной лишь перспективы увидеть собственными глазами Великого Царя Реки, Возвышенного Богами Небесного Венамона Четвертого, Владетеля Сатрапий, Отца Цивилизованного Человечества, Любимца Бель-Кемада…

И еще я был уверен, что не просто увижу его, а должен совершить нечто большее.

Я хранил молчание, пытаясь выяснить для себя, как я сам вписываюсь в общую схему событий. Даже наивный Секенр понимал, что вряд ли стоит рассчитывать на то, что госпожа Хапсенекьют просто объявит: «Я – Царица», а затем укажет на меня со словами: «Этот мальчик – могущественнейший чародей. Бойтесь его и повинуйтесь мне».

Для этого следовало сделать нечто большее. Все мы были фишками на игровой доске в игре, правил которой я не знал.

Паланкин слегка покачнулся, остановился и опустился на землю. Вновь мне вспомнилась лодка, легко касающаяся берега.

– Что ж, – прошептала госпожа Хапсенекьют, так и не обернувшись; с тех пор, как мы покинули барку, она заговорила впервые, – теперь мы рискуем всем.

– Мама, все будет хорошо, – сказала Тика.

– Ты хорошая дочь, Канратика.

Мы втроем вышли из паланкина в окружении притихшей толпы наших сторонников. И вновь масштабы здания ошеломили меня – я стоял столбом, до головокружения пялясь в нереально высокие потолки. Мы оказались в зале, превышающем размерами любую из виденных мною гор, его потолок, расписанный лунами и звездами, казался таким же далеким, как и настоящее небо. Не иначе, как это работа богов, – сказал я самому себе, – нечто созданное ими для самих себя в первый день мироздания и покинутое по непонятным причинам задолго до того, как человеческие создания набрались наглости вселиться сюда.

Во всех направлениях, насколько хватало глаз, резные колонны в виде царей, птиц и необычных длинных тварей вздымались вверх, образуя арки, перекрещивавшиеся у меня над головой, и надежно поддерживая расписной свод. Повсюду разливали свой неровный свет факелы и жаровни. Тени скользили, подобно черным тучам.

Тика слегка подтолкнула меня локтем.

– Пойдем, – шепнула она. – Действуй по обстоятельствам.

Это было очень нелегко – притворяться и играть чужую роль среди такого великолепия. По сравнению со всем этим мой родной город казался просто беспорядочной мешаниной заблудившихся лодчонок и плетеных корзин. Я очень боялся, что колени у меня подогнутся, и я просто рухну.

Мы с Неку и Тикой важно выступили вперед в сопровождении лишь нескольких десятков солдат и священников. Остальные расступались перед нами, как морские волны. Мы шли в почти полной темноте и, как мне показалось, бесконечно долго по черному каменному полу, настолько гладкому, что мне пришлось тщательно следить за тем, чтобы не поскользнуться. Опуская взгляд, я видел далеко-далеко, в глубине, маленького бледного Секенра.

Через равные интервалы мы пересекали полоски из камня другого цвета; скорее всего, они образовывали какой-то узор, разглядеть который мог лишь бог, парящий под потолком.

Мы уткнулись в шеренгу, состоявшую приблизительно из дюжины священников в пестрых одеяниях – как только мы приблизились, они развернулись и пошли впереди нас, воркуя, как голуби. Некоторые из них несли в руках маленькие лампы; один размеренно звонил в крошечный серебряный колокольчик. Мне показалось, что эти безбородые создания с напыщенными лицами больше похожи не на мужчин, а. на фантастическим образом постаревших детей.

Я потянул Тику за рукав. Она повернулась ко мне, словно хотела сказать: «Ради всех богов, не сейчас». Но я все же прошептал:

– Кто они?

Она прошептала в ответ:

– Евнухи.

– Не понимаю.

– Ты слышал когда-нибудь… о том, как оскопляют животных, жеребцов…

– У нас в Стране Тростников нет лошадей.

– Отрезают им яйца. Кастрируют. Так происходит и с евнухами. Во дворце их тысячи. Из них формируют правительство.

Меня сразу же затошнило.

– Но почему? Это же ужасно.

Один из евнухов оглянулся на меня, сурово и совсем не испуганно, словно хотел сказать, что даже ужасному чародею не дозволено нарушать этикета.

Тика отвернулась. Я замолчал.

Наконец далеко впереди замаячил свет, напоминавший костер в ночном поле, когда на него смотришь издали. Мы подошли ближе – источник света рассыпался, превратившись в круг жаровен и ламп, в центре которого на помосте возвышался трон под балдахином. Священники воздели руки строго заученным ритуальным жестом, их походка, с годами отработанная до мелочей, превратилась в причудливый танец. Серебряный колокольчик неожиданно смолк.

Все стояли, как замороженные, у самого подножия трона Великого Царя, самого Венамона Четвертого.

Евнухи бросились на колени и простерлись ниц, уткнувшись в пол лбами. Знать и священники опустились на одно колено. Солдаты остались стоять.

Неку с Тикой провели меня сквозь толпу прямо к трону, моментально преклонили колени и поднялись, не дождавшись монаршего дозволения. Я порывался последовать их примеру, но Неку Прошептала:

– Нет. Чародеи не склоняются ни перед кем.

Я остался стоять.

Я совершенно отчетливо видел Великого Царя. Я мог бы подняться по трем или четырем ступенькам, ведущим к его трону, и коснуться его рукой.

Как Тика и говорила мне несколькими днями раньше, когда я отказывался ей поверить, Венамон был очень, очень стар. Он сидел на троне, подпертый со всех сторон подушками, откинувшись на металлическую спинку трона, испещренную рельефами с изображениями змей, крокодилов и людей со звериными головами. Не думаю, чтобы у него хватило бы сил подняться самостоятельно. Его щедро украшенные драгоценностями руки были тонкими, как тростинки.

Среди окружающей его роскоши он казался потерянным, погребенным в своих собственных регалиях: вышитый серебром кильт и суконные туфли, наколенники в форме змей, сползающих ему на голени, сложный орнамент из ожерелий и медальонов с эмблемой змея, заглатывающего собственный хвост, Оуробороса, символизирующего вечность. Но, хотя плащ на нем был золотым, его рубашка была настолько тонка, что все ясно видели его впалую грудь, бледную прыщеватую кожу, выпирающие ребра. С первого взгляда было видно, что ему трудно дышать.

Вначале я не разглядел его лица. Он склонился вперед, словно не выдерживал чрезмерного веса своей короны в форме пчелиного улья. Один из стоявших рядом с ним евнухов склонился и нежно поднял царю подбородок. Половина сморщенного лица Венамона была уже мертва, отчего рот скривился в уродливой гримасе. Слюни текли с парализованной стороны, смывая с подбородка белый грим. Евнух осторожно промокнул их салфеткой.

Жили лишь глаза Венамона. Внутри уродливого искалеченного тела сохранился живой ум, а взгляд его черных глаз пронзал насквозь. Он посмотрел на госпожу Хапсенекьют и сказал что-то, чего я не расслышал. Не думаю, чтобы и она услышала его слова.

Она неожиданно воздела вверх обе руки, словно приветствовала бога, и продекламировала так громко, что ее Голос эхом прокатился по залу:

– Великий Небесный Царь, Повелитель Всех Земель, если ты соблаговолишь выслушать про деяния, свершенные во имя твоей неувядающей вечной славы, знай же, что в этот день я избавила город от предателей, твоих врагов!

Царь снова склонился вперед. Мне показалось, что он вот-вот упадет с трона, но евнухи так и не двинулись с места, чтобы подхватить его. Венамон старательно работал губами, словно приводил в действие какой-то незнакомый механизм, пытаясь произнести хоть слово. Но потом ему все же удалось справиться с этой нелегкой задачей, и он заговорил медленно и четко, хоть и одной стороной рта, иногда шепелявя и разбрызгивая слюну во все стороны.