Матрос с 'Бремена' (сборник рассказов)

.. Ничуть не удивительно, что ковер, в который он уткнулся лицом, неспешно, как бы нехотя горит, словно уголь в камине. Трижды Алекс ударил себя ладонью по голове, стараясь погасить еще оставшиеся на голове горящие волосы, сел, тупо озираясь, и заплакал от злости. Сильно кашляя, снова лег на пол, чтобы не дышать дымом. Потом пополз по горящему ковру, еле-еле, преодолевая фут за футом; руки почернели и похрустывали под ним, а он упрямо, тяжело полз к ближайшей двери.
      Достиг ее, открыл и выполз на веранду. За его спиной, в холле, рухнули потолочные балки и через крышу вырвался столб огня, гулкий, плотный. Задыхаясь, он дополз до края веранды и свалился с высоты футов пять прямо на суглинок цветочной клумбы. Глинистая почва нагрелась, и от нее разило навозом, но он благодарил судьбу, лежал спокойно, набираясь сил. Вдруг почувствовал -- что-то случилось с бедром; сел, посмотрел на ногу. Из застегнутого пальто выскакивают язычки пламени; он учуял неприятный запах -поджаривается его кожа... Аккуратно расстегнул пальто, сбил пламя, вырывавшееся из кармана, где он оставил с дюжину спичек. Покончил с огнем на бедре, но приходилось все время сильно потряхивать головой -- она здорово кружится и плохо соображает. Отполз подальше от дома, к зеленой лужайке, и там уселся за деревом, но сидел недолго. Вновь потеряв сознание, упал на землю, и голова его ударилась о толстый древесный корень.
      Откуда-то издалека до него доносился звон колокольчика -- снова и снова. Алекс открыл глаза с опаленными ресницами, прислушался: на улицу с грохотом выезжают пожарные машины. Снова тяжело вздохнув, пополз дальше, сильнее прижимаясь к холодной земле; дополз до двора за домом, продрался, изранив все руки, через колючую живую изгородь.
      -- Подальше, подальше от дома! -- нашептывал он себе.
      За высокой изгородью встал во весь рост, быстро зашагал прочь -- и в этот момент увидал первого пожарного, бегущего к тыльной части дома.
      Шатаясь, словно лунатик, Алекс направился прямо к дому Маккрэкена. Этот путь -- по темным аллеям и улочкам в глубине, когда он чувствовал, как потрескивает с каждым шагом обожженная кожа на колене,-- занял у него минут сорок. Дернул за ручку колокольчика, подождал. Дверь медленно отворилась, из-за нее осторожно выглянуло лицо Маккрэкена.
      -- Боже мой! -- воскликнул изумленный полицейский, пытаясь захлопнуть дверь.
      Алекс вовремя просунул через порог ногу и прохрипел срывающимся голосом:
      -- Впустите меня!
      -- Да ты весь обожжен! -- Маккрэкен ударами ноги старался вытолкнуть ногу Алекса.-- Никаких дел я тобой не имею! Понял? Ну-ка, проваливай отсюда!
      Алекс вытащил из кармана пистолет и ткнул дулом Маккрэкену в ребра.
      -- Дай мне войти!
      Маккрэкен медленно отворил дверь. Алекс ощутил, как под дулом пистолета ходят ходуном его ребра.
      -- Спокойно! -- уговаривал его высоким, визгливым от страха, как у девчонок, голосом Маккрэкен.-- Спокойно, Алекс! Послушай...
      Вошли в холл, и Маккрэкен захлопнул за ним дверь. Он все еще держался за круглую ручку двери, опасаясь, как бы не свалиться на пол от охватившего его ужаса.
      -- Что тебе нужно от меня, Алекс? -- Когда он говорил, его "бабочка" прыгала то вниз, то вверх.-- Чем я могу тебе помочь?
      -- Мне нужна шляпа,-- выдавил Алекс,-- и пальто.
      -- Конечно, Алекс, само собой. Все, что только могу...
      -- И еще я хочу, чтобы ты отвез меня в Нью-Йорк.
      Маккрэкен с усилием сглотнул слюну.
      -- Вот что, Алекс,-- он вытер повлажневшие от страха губы тыльной стороной ладони,-- нужно рассуждать здраво. Я не могу отвезти тебя в Нью-Йорк, это просто невозможно! Ты знаешь, сколько мне платят за мою работу,-- четыре тысячи долларов. Я начальник местной полиции. Как я могу рисковать своим именем, репутацией ради...
      Алекс вдруг заплакал.
      -- Послушай, я всажу все эти пули в твое брюхо, понял? Так что лучше помоги мне!
      -- Ладно, ладно, Алекс, не волнуйся,-- затараторил Маккрэкен.-- Почему ты плачешь?
      -- Потому что мне больно. Боль невыносимая...-- Алекс в самом деле покачивался в коридоре от боли.-- Мне нужен врач, или я подохну! Давай, ты, подонок! -- Он с трудом сдерживал рыдания.-- Вези меня в город!
      Всю дорогу, до самого Джерси, Алекс плакал. Его постоянно подбрасывало на переднем сиденье. На нем неуклюже висело большое для него пальто Маккрэкена, а старая его шляпа все время съезжала с почти лысой, сильно обожженной головы. Автомобиль мчался на восток, туда, где уже занималась заря. Маккрэкен, с бледным как полотно, сосредоточенным лицом, крепко сжимал потными руками баранку, время от времени бросая пугливые косые взгляды на Алекса.
      Тот перехватил один из его взглядов.
      -- Да, я еще здесь, никуда не убежал. И еще не умер, будь спокоен! А ты, начальник полиции, смотри лучше на дорогу!
      За квартал до въезда в Голландский тоннель Маккрэкен остановил машину.
      -- Прошу тебя, Алекс! -- умоляюще заговорил он.-- Не заставляй меня везти тебя через этот тоннель в Нью-Йорк. Я не могу рисковать.
      -- Мне нужен врач! -- Алекс облизал потрескавшиеся губы.-- Мне нужно добраться до врача! Никто не смеет мне перечить, никто не заставит отказаться от этого! Мне нужен доктор. Ты повезешь меня через тоннель, и только после этого я отпущу тебя, ты, подлец и негодяй! Ирландский негодяй! Ну-ка, заводи мотор!
      Он сидел, покачиваясь на переднем сиденье взад и вперед от усиливающейся боли. Может, в мчащемся автомобиле ему станет легче...
      -- Заводи, тебе сказано!
      Дрожа от страха всем телом, Маккрэкен с трудом из-за такой дрожи справлялся с управлением. Все же он довез Алекса до больницы Святого Георга в Бруклине, где жил Флэнеген. Остановился, уронил голову на руки на баранку и, совершенно изможденный, долго молча сидел в такой позе.
      -- О'кей, Алекс,-- наконец вымолвил он.-- Мы приехали. Ты будешь хорошим парнем, правда, Алекс? Ты не сделаешь ничего опрометчивого, о чем потом придется пожалеть! Не забывай, Алекс, я человек семейный, у меня трое детей... Ну, Алекс, почему ты молчишь, не разговариваешь со мной? Почему обижаешь меня, причиняешь зло?
      -- Потому что... ты... подлец,-- с трудом выговорил Алекс -- из-за сильной боли ему приходилось все время плотно сжимать челюсти.-- Мне в голову пришла... отличная мысль. Ты отказался мне помочь, но я заставил тебя.
      -- У меня маленький ребенок, ему всего два годика! -- закричал Маккрэкен.-- Неужели ты хочешь сделать и его сиротой, этого малыша? Прошу тебя, Алекс! Я все сделаю, что только скажешь!
      Алекс вздохнул.
      -- Ладно. Сходи за Флэнегеном.
      Маккрэкен живо выскочил из машины и через минуту-другую вернулся с Флэнегеном и Сэмом. Флэнеген резко открыл дверцу, увидел Алекса и от неожиданности присвистнул. Алекс попытался через силу улыбнуться ему.
      -- Да, вот видишь, как вышло...
      -- Ты только погляди на него -- будто только что с войны! -- покачал головой Сэм.
      -- Вы бы посмотрели, что я сделал с этим домом! -- заплетающимся языком похвастался Алекс.-- Работа первый класс!
      -- А ты не умрешь, Алекс? -- встревожился Сэм.
      Алекс, бесцельно помахав пару раз пистолетом, вдруг резко упал вперед, и голова его сильно ударилась о приборную доску с гулким звуком, какой издает стремительно летящий мяч, внезапно натыкаясь на биту...
      Пришел он в себя и открыл глаза в темной, скудно меблированной комнате; сразу услыхал голос Флэнегена:
      -- Он должен выкарабкаться, понимаете? С трупом больно много хлопот, ничего не объяснишь. Мне наплевать, потеряет он обе руки или обе ноги; пусть понадобится лет пять, чтобы поставить его на ноги, но он должен выкарабкаться, обязательно выкарабкаться!
      -- И зачем только я влип в это дело?! -- громко сокрушался Маккрэкен.-Какой же я дурак! Пойти на такой риск -- поставить на кон свою зарплату -четыре тысячи долларов в год! Нет, надо мне обратиться к психиатру -- все ли у меня в порядке с мозгами!
      -- Может, он и выкарабкается, а может, и нет,-- произнес чей-то незнакомый голос.-- Неплохо поработали, молодой человек!
      -- Мне кажется,-- послышался голос Сэма,-- он вполне созрел для доставки на Голофское кладбище.
      -- Заткнись! -- резко оборвал его Флэнеген.-- Никто из вас не вымолвит больше ни слова. Это частное дело, этот Александр, вшивый грек.
      Алекс слышал их шаги -- они уходят... Потом снова потерял сознание.
      Целых пять дней врач поддерживал его на наркотиках, а Флэнеген и Сэм сидели у его кровати с полотенцем наготове, чтобы затыкать ему кляпом рот, когда боль становилась невыносимой и он начинал дико орать. Как только раздавались эти невыносимые вопли, они комом втыкали ему в рот полотенце, старались как могли успокоить, утешить.
      -- Ты, Алекс, находишься в респектабельном пансионе. Здесь нельзя шуметь, им это не нравится.
      В туго скрученное полотенце он мог -- это никого не беспокоило -сколько угодно кричать.
      Десять дней спустя врач объявил Флэнегену:
      -- Все в порядке. Будет жить.
      Флэнеген вздохнул с облегчением.
      -- Глупый грек! -- Он поглаживал Алекса по забинтованной голове.-- Как мне хочется пнуть его слегка в живот. Нет, сейчас пойду и напьюсь.-Водрузил на голову котелок и удалился.
      Три месяца Алекс лежал в одном положении в этой бедно обставленной комнате. Сэм играл для него роль сиделки: кормил, играл с ним в карты, читал спортивные новости из газет.
      Когда Сэма не было рядом, Алекс лежал вытянувшись во весь рост, с полузакрытыми глазами и размышлял о своей бильярдной. Над ней будет вспыхивать и гаснуть неоновая надпись: "Бильярдный салон Алекса". Новенькие столы, кожаные кресла -- все как в хорошем клубе. Даже дамы смогут спокойно играть в его бильярдном салоне. Как это тонко, изысканно! Для лучших игроков он придумает какое-нибудь поощрение -- вкусный ланч, или холодные закуски, или швейцарский сыр... До конца своей жизни он теперь будет чувствовать себя истинным джентльменом: вот он сидит, в своем лучшем пиджаке, за звенящей кассой и улыбается самому себе...
      Как только Флэнеген отдаст ему его деньги, он немедленно отправится в бильярдный салон на Клинтон-стрит и небрежно бросит несколько купюр на стойку. Заплатит наличными -- своими с таким трудом заработанными деньгами. Ведь чуть не умер от этого, и бывали такие невыносимые дни, что в самом деле хотел умереть! До конца жизни волосы у него будут расти вот так, как сейчас, клочьями, словно отдельные кустики на пыльной обочине шоссе... Ну да черт с ними, с волосами! Нельзя что-то иметь просто так, за красивые глаза, чем-то приходится жертвовать. Пять тысяч долларов, пять тысяч долларов...
      Первого июня Алекс впервые за три месяца и двенадцать дней оделся. Сидя натягивал на себя штаны, действуя очень осторожно, чтобы не задеть больного колена. Наконец все же оделся, очень-очень медленно, даже повязал галстук, и сел, уставший, в ожидании приезда Флэнегена с Сэмом. Он выйдет из этой вшивой, маленькой комнатушки с пятью тысячами долларов в кармане, все они будут лежать у него в бумажнике. Он же их заработал, честно заработал,-чего тут говорить?
      Флэнеген с Сэмом вошли без стука.
      -- Мы торопимся,-- начал Флэнеген.-- Едем в горы Адирондак. Говорят, как раз в июне там очень клево. Пришли уладить счеты.
      -- Правильно! -- похвалил Алекс и, думая о деньгах, не сдержал улыбки.-- Ведь речь о пяти тысячах долларах! Это вам не хухры-мухры! Вы мне должны пять тысяч!
      -- Что ты сказал? -- вежливо осведомился Сэм.-- Пять тысяч долларов?
      -- Да, пять тысяч долларов,-- повторил Алекс.-- Пять тысяч баксов. Ведь мы так договаривались?
      -- Давно это было, Алекс, еще в феврале,-- начал спокойно объяснять ему Флэнеген.-- Сколько воды утекло с тех пор, представляешь?
      -- Произошли большие перемены,-- подтвердил Сэм.-- Ты что, газет не читаешь?
      -- Перестаньте дурачиться! -- Алекс вот-вот готов был разрыдаться.-Хватит, нечего меня дразнить!
      -- Да, генерал,-- Флэнеген рассеянно глядел в окно,-- ты по уговору должен был получить пять тысяч долларов. Но все они пошли на оплату докторских счетов за лечение. Это, конечно, ужасно, никуда не годится. Но в наши дни услуги врачей стоят так дорого.
      -- Мы ведь нашли для тебя опытного специалиста, Алекс,-- пояснил Сэм.-Самого лучшего. Он большой дока и в лечении огнестрельных ран. Но сколько это стоит!
      -- Ты, вшивая скотина, Флэнеген! -- завопил Алекс.-- Я тебя достану! Не надейся, что я тебя не достану, что ты от меня улизнешь!
      -- Тебе вредно кричать при твоем состоянии здоровья,-- мягко напомнил Флэнеген.
      -- Да,-- подхватил Сэм,-- этот специалист советует тебе почаще расслабляться, не волноваться.
      -- Ну-ка, убирайтесь отсюда! -- процедил Алекс сквозь слезы.-Убирайтесь к чертовой матери!
      Флэнеген подошел к ящику стола, достал из него пистолет Алекса. Как большой знаток, извлек магазин, высыпал на ладонь патроны и отправил их все в карман.
      -- Это на всякий случай,-- вдруг на какое-то мгновение в тебе взыграет горячая греческая кровь и ты совершишь безрассудный поступок, Алекс. А это очень плохо, вовсе ни к чему.
      -- Послушай, Флэнеген,-- закричал Алекс,-- так я ничего не получу? Ничего?!
      Тот, поглядев на Сэма, вынул бумажник и бросил Алексу пятидолларовую бумажку.
      -- Только из собственного кармана, Алекс. В порядке моей ирландской щедрой благотворительности.
      -- В один прекрасный день я верну тебе ее,-- пообещал Алекс.-- Только подожди. Вот увидишь! Запомни этот день!
      Благотворитель засмеялся.
      -- Эх ты, эксперт по эффективности! -- И продолжал уже серьезно: -Послушай, Александр, тебе нужно уходить из нашего бизнеса. Прислушайся к совету немолодого человека. У тебя для него не хватает темперамента.
      -- Я тебе ее верну! -- упрямо повторил Алекс.-- Не забудь, что я тебе сказал.
      -- Ах, генерал! -- снова засмеялся Флэнеген.-- Этот ужасный грек! -Подошел поближе, сильно ударил Алекса тыльной стороной ладони по затылку.-Прощай, Александр! -- И вышел из комнаты.
      Сэм подошел и положил ему руку на плечо.
      -- Позаботься о себе, Алекс. Тебе пришлось пережить такое потрясение.-И последовал за Флэнегеном.
      Минут десять Алекс просидел на стуле; глаза у него были сухие, из носа сочилась струйка крови,-- результат удара Флэнегена по затылку. Вздохнув, он встал, надел пальто; нагнулся, подобрал пятидолларовую купюру, положил в бумажник. Засунул пистолет с пустым магазином в верхний карман и осторожно, не торопясь, вышел на улицу, ярко освещенную теплым июньским солнцем.
      Не спеша преодолел два квартала до Грин-парк и сел там, задыхаясь, на первую же скамейку. Несколько минут сидел, над чем-то размышляя, покачивая время от времени головой. Наконец вытащил из внутреннего кармана пистолет, огляделся по сторонам и бросил в стоявший рядом мусорный бак. Раздался глухой сухой звук,-- упал, по-видимому, на плотную бумагу.
      Алекс заглянул в бак, выудил оттуда брошенную кем-то газету и развернул на странице под рубрикой "Требуется помощь". Сидя на солнце, все время моргая от яркого света, большим пальцем провел по газетной полосе, задержав его на заголовке -- "Требуется ваша помощь, молодые ребята". Так и сидел он на теплом июньском солнышке, в пальто, и отмечал что-то карандашом на полях газетной полосы.
      "МОЙ БУТОНчИК!"
      Моллой, открыв ключом дверь своего дома, неслышно вошел в гостиную. Осторожно положил сверток на библиотечный столик из пожелтевшего дуба, рядом с аккуратной пачкой старых журналов "Католическая стража". Полюбовавшись свертком, улыбнулся, и улыбка осветила его задубевшее от сурового климата старческое лицо. Сняв шляпу, как и полагается воспитанному человеку, заорал:
      -- Бесси! Бесси!
      Голос его зазвенел, как трамвайный звонок, по всем пяти комнатам квартиры.
      Бесси впопыхах выскочила из спальни и стремительно вбежала в гостиную. Седые волосы развевались за спиной, а ее не спрятанная в корсет богатая плоть колыхалась под домашним халатом.
      -- Что стряслось? -- крикнула она, еще даже не видя Моллоя.-- Ты в своем уме, Винсент?
      -- Моя дорогая Бесси! -- Моллой подошел к ней и крепко обнял.-- Мой бутончик! -- И неловко поцеловал ее, попав в правый глаз -- она в этот момент, дернув головой, отстранилась от него.
      -- Ну и запашок! -- констатировала она холодно, отбиваясь от его объятий.-- Ничего не скажешь!
      -- Ты знаешь, какой сегодня день? -- Моллой снова схватил ее в охапку.
      -- Суббота.-- Бесси заталкивала его всем телом на стул.-- Да от тебя и разит так, как должно разить в субботу.
      -- Сегодня,-- вещал Моллой со стула, глубоко в него провалившись,-- в этот день мы с тобой поженились! Четырнадцатое марта, такой счастливый день! Ну-ка, поцелуй меня, Бесси, мой бутончик! Это произошло ровно двадцать шесть лет назад, четырнадцатого марта. Моя дорогая девственница невеста. Неужели не помнишь, Бесси?
      -- Конечно, помню,-- строго ответила Бесси; потом словно оттаяла: -Кто может тебя забыть, Винсент! -- нежно произнесла она, целуя его в лысину и приглаживая оставшиеся редкие седые волоски.-- Это был великий день! -- И снова поцеловала его в лысину.
      Винсент ласково держал ее за руку.
      -- Ну-ка, посмотри на столик, Бесси! Что там так и глядит тебе в глаза? -- Свободной рукой он махал широко и вальяжно в сторону библиотечного столика.-- Двадцать шесть лет! Ну, давай, не стесняйся, вскрывай!
      Поцеловав его еще раз в ту же точку, Бесси подошла к столику и разорвала бумагу на свертке.
      -- Боже, "Четыре розы"! -- радостно воскликнула она, поднимая бутылку.-- Какой ты все же предупредительный, внимательный муж, Винсент!
      Винсент сиял от ее похвалы.
      -- Целая четверть! -- сообщил он.-- Самый лучший сорт, какой только можно купить за деньги. Купаж неразбавленного виски!
      Бесси уже проворно открывала большую бутылку.
      -- Знаешь, лежала я на спине в своей спальне, и меня вдруг охватила такая мрачная меланхолия. Ведь годы-то бегут, просто летят.-- Она с трудом отворачивала винтовую "шлюпку".-- С этим -- горя как не бывало! -- И с наслаждением, закрыв глаза, понюхала бутылку.-- Странно: какой приятный запах у горлышка и каким ужасным он становится, когда им разит от мужчины! Винсент, очень приятно, что ты все же вспомнил обо мне!
      Как и полагается настоящему мужу, Моллой подошел к ней и обнял одной рукой. Пальцы его провалились в мякоть ее большого, дряблого бедра.
      -- Сегодня, моя старая леди,-- объявил он,-- мы станем самой счастливой парой во всем Бруклине! -- И взял в руки бутылку.
      -- Ах, Винсент,-- прошептала Бесси,-- ведь все было не так плохо, а,-что скажешь? Умоляю тебя, только не из горлышка! Это неприлично. Пойдем посидим на кухне, там довольно светло.
      Взяв друг друга под руку, отправились на кухню. Моллой не расставался с бутылкой. Бесси принесла два стакана, для воды и вина, и устроилась за кухонным столом, напротив Моллоя, улыбаясь мужу. А тот со знанием дела разливал виски по стаканам. Наконец они подняли их.
      -- За неумирающую любовь! -- негромко провозгласил Моллой, с глазами на мокром месте.
      -- За твою и мою любовь,-- откликнулась Бесси, тоже растроганно заморгав.
      Осушили по стакану, улыбнулись друг другу. Моллой, не теряя времени даром, вновь их наполнил.
      -- Вот это -- настоящее виски,-- объяснил он.-- Виски для торжественных случаев, для годовщин. В день нашей свадьбы шампанское текло рекой. В шесть утра торжество еще было в самом разгаре.-- И покачал, довольный, головой, вспоминая о прошлом; затем снова разлил виски по стаканам.
      -- Да-а,-- задумчиво произнесла Бесси,-- милая компания тогда подобралась... Ты помнишь? Пятеро из приглашенных когда-то просили моей руки; все пели, танцевали, дурачились...
      -- В то время,-- согласился с ней Моллой,-- ты в Бруклине была баба первый сорт, ничего не скажешь. Мой бутончик! -- И, закинув голову, опорожнил очередной стакан.-- Да уж, кое-что мне досталось,-- кое-что стоящее...
      Моллой громко хохотал, наливая себе и Бесси снова.
      -- Боже мой, как все же приятно быть двадцатилетним парнем! Господи, какое счастье!
      -- Я помню тебя...-- начала Бесси, держа руку на фарфоровой крышке кухонного стола.-- С этими рыжими усами, лицо моложавое... готов выпить с любым желающим... обожаешь похохотать с девицами, шлепнуть по заднице... красив как король... А в голове бурлит столько мыслей,-- как уничтожить весь мир, постепенно, по частям. Ах, что это был за день! -- И, то и дело вздыхая, подносила ко рту стакан.
      -- Но, мир, увы, до сих пор стоит на прежнем месте,-- отметил Моллой, трезвея.-- Винсент Моллой за последние двадцать шесть лет не причинил ему заметного вреда. Помнишь, я говорил тебе, что стану мэром Нью-Йорка?
      -- Конечно,-- тихо подтвердила Бесси, медленно потягивая виски.-- И я верила тебе, каждому твоему слову.
      -- И вот я стал семейным человеком,-- Моллой мрачно глядел в стакан, медленно разгоняя его содержимое,-- почтовым служащим. И это тот, кто в молодости обладал таким несокрушимым темпераментом! -- Горечь прозвучала в его голосе.
      -- Истина заключается в том,-- подхватила Бесси,-- что, независимо от того, семейный ты человек или несемейный,-- все равно стал бы почтовым служащим.
      -- Это с твоей стороны горький упрек,-- отвечал Моллой с чувством собственного достоинства.-- Очень горький упрек. От собственной жены! Кто заставлял меня сидеть по вечерам дома, развлекать тебя и детишек? А мне тогда требовалось проводить все свободное время в барах, в клубах демократов, заводить полезные знакомства.
      -- Ты якшался со всякими подонками.-- Бесси выпрямилась на стуле.-Самые для тебя подходящие друзья.
      -- Нет, ты так со мной не разговаривай! -- уже возмущался Моллой.-- Тем более в годовщину свадьбы! Нам бы радоваться, праздновать, веселиться...
      -- Ну-ка, передай мне бутылку! -- потребовала Бесси.
      Моллой пододвинул к ней бутылку, и теперь она разлила виски по стаканам.
      -- Ты был в молодости таким, что с тебя и на минуту глаз нельзя было спускать.
      -- Как ты со мной разговариваешь, Бесси! Так нельзя...
      -- Мэр города Нью-Йорка... Избранный женским электоратом.
      -- Ты несправедлива ко мне, Бесси! -- жалобно запротестовал Моллой, вытирая виски с подбородка.-- Несправедливая женщина! Винсент Моллой всегда хранил супружескую верность, все равно что отлитый в бронзе святой,-- все двадцать шесть лет семейной жизни. И вот вам, пожалуйста, награда! Да еще в день годовщины свадьбы. Господи, прости мою грешную душу!
      -- Ну, так расскажи мне о Розе Бауэн,-- не унималась Бесси,-- о миссис Слоан, о жене Джона Галахера в двадцать втором году...
      Моллой вдруг покраснел до корней редких волосков. Лысый его скальп тоже залился краской.
      -- Ложь! -- возопил он.-- Ты еще пожалеешь об этом! Я брошу тебе в лицо свое алиби! Обычные грязные сплетни богомольных баб! Все ложь!
      -- Ну, тогда -- миссис Павловски. Ее ты тоже будешь отрицать? Когда я проводила лето одна в Нью-Джерси...-- Бесси дрожащей рукой поднесла к губам свой стакан и одним махом его опорожнила.-- Что, где твое алиби?
      -- Только подумать! -- забормотал Моллой со слезами на глазах.-- Вот сижу я здесь, перед тобой, сердце мое изнывает от любви к тебе после прожитых двадцати шести лет,-- сижу и распиваю с тобой бутылку самого лучшего виски, которую только можно купить за деньги! А ты мне рассказываешь свои непристойные байки... Неужели тебе не стыдно? Нет, тебе должно быть стыдно!
      Помолчал, потягивая из стакана виски, затем, подавшись всем телом к столу, заговорил, призвав на помощь все свои способности к логическому убеждению, чтобы яснее донести до ее сознания свою точку зрения.
      -- Почему же ты молчала в двадцать втором году? Почему ни словом не обмолвилась, когда вернулась из Нью-Джерси, если вдруг почувствовала -здесь что-то нечисто? Ну-ка, отвечай мне на эти вопросы! -- прогремел он.
      -- Только ради детей,-- тихо ответила Бесси.-- Ради этих милых, невинных крошек, у которых такой непутевый отец.-- И заплакала, вытирая нос концом фартука.
      -- Заткнись! -- приказал ей Моллой.-- И больше не смей раскрывать рта, когда говорит твой муж!
      -- Ах, милые мои детки! -- При этой мысли она уронила голову на стол и еще пуще заревела.-- Эти чистые ангелочки с крылышками! Им приходилось жить в атмосфере, пропитанной похотью и развратом...
      -- Это ты обо мне?! -- заорал во все горло, не щадя голосовых связок, Моллой, угрожающе поднимаясь с места; шея его у воротника побагровела.-- Я спрашиваю: ты говоришь это обо мне?
      -- У них, несчастных, отец и носа не казал в церковь со времен Первой мировой войны. Богоненавистник, неверующий -- великий грешник!
      Моллой допил свое виски и снова сел, пребывая в какой-то неуверенности.
      -- Ты старая женщина с острым язычком. Ты погубила всю мою жизнь. Так дай же мне прожить последние несколько лет спокойно, прошу тебя!
      -- Какой же ты можешь подать пример своим детям? Чему ты можешь научить их? Да ничему, кроме дурного. Испорченный человек с головы до пят! -- Бесси завывала, качаясь всем телом взад и вперед.-- Потешаешься над предписаниями Бога и человека, развращаешь умы молодых своими дикими, греховными мыслями!
      -- Ну-ка, назови хотя бы одну мою дикую мысль! -- орал Моллой.-- Хотя бы одну греховную, которую я внушаю своим детям! Приведи примеры!
      -- Ты отвращаешь наших юных, чудных, самых дорогих созданий от Бога, ты учишь их презирать Его...
      -- Да как ты смеешь обвинять меня в этом?! -- взревел Моллой.-- Ты и эту вину взваливаешь на меня? Отвечай! -- Он встал -- его сильно шатало.
      -- Наша маленькая Катрин! Ее обманули, заставили любить отца...
      -- "Обманули"? Предупреждаю тебя, злобная ты женщина, что не посмотрю, годовщина у нас сегодня или не годовщина...
      -- Дорогую Катрин, самую красивую, самую симпатичную из всех! Ребенка, на которого я могу положиться в старости. Как она могла выйти за протестанта1?! -- Бесси, утратив самообладание, горько плакала, все качаясь пышным телом взад и вперед.
      Моллой стоял перед ней, утратив дар речи. Его все сильнее охватывал приступ гнева, он шевелил губами, пытаясь отыскать нужные, разящие наповал слова.
      -- Ты что, считаешь, это я заставил ее выйти замуж за лютеранина? Говори, не таись, ты, пьяная бабка! Выходит, по-твоему, я бросил ее в объятия протестанта?
      -- Да, ты! -- закричала Бесси.-- Я не отказываюсь от своих слов! Ты всегда потешался, насмешничал над истинной верой! Ноги твоей не бывало в церкви! И обувь не снимал, когда к нам в дом приходил священник...
      -- Ты что это, серьезно? -- тихо проговорил Моллой.-- Ты отдаешь себе отчет, что говоришь?
      -- Катрин, бедная моя доченька! Пусть сегодня благодарит отца,-- Бесси патетически вскинула голову,-- что замужем за протестантом, и это -- на всю жизнь!
      Моллой, тряхнув бутылкой, чтобы убедиться, что она пуста, с размаху ударил ею Бесси по голове. Кровь, с остатками виски, заструилась по ее лицу. Медленно, качнувшись раз-другой, она, не произнеся ни звука, свалилась на пол.
      -- Так тебе и надо!
      Довольный Моллой уселся на свое место, с отбитым горлышком в руках. Сразу отрезвев, он разглядывал жену: казалось, она так удобно, свернувшись калачиком, устроилась на линолеуме... Кровь медленно сочится из-под затылка, образуя темную лужицу.
      Поразмыслив, Моллой встал и пошел к телефону.
      -- Пришлите срочно "скорую"! -- И тут же положил трубку.
      Вернулся на кухню, снова сел за стол и, положив голову на руки, заснул.
      Когда вошел врач, Моллой тут же проснулся; с интересом смотрел, как он перевязывает голову жены. Бесси пришла в сознание; веки ее сильно опухли; она безмолвно сидела на полу.
      Наблюдая за работой врача, Моллой объяснял любопытным соседям, сгрудившимся у двери:
      -- Нечаянно упала бутылка -- прямо на голову. Такая женщина! Не повезло ей -- бутылка в голову угодила...
      Молодой доктор, закончив с ней возиться, привычно, внимательно вгляделся в свою пациентку, потом -- в ее мужа.
      -- Лучше доставить ее в больницу,-- бросил он водителю.-- Давай уложим на носилки.
      Водитель начал было разматывать носилки, но Моллой широким жестом остановил его:
      -- Нет, дорогой, ничего такого не требуется. Не вижу никакой необходимости увозить мою жену из дома.
      -- Да вы только посмотрите на нее! -- возразил доктор.
      -- Ничего из вашей затеи не выйдет, молодой человек! -- стоял на своем Моллой.-- Она чувствует себя неплохо и никуда отсюда не поедет. Не к чему устраивать зрелище для соседей.-- И позвал ее: -- Бесси! Бесси! Ну-ка, вставай, покажи им, что можешь стоять на ногах!
      Она не двигалась. Просунув руки ей под мышки, он поднял ее. Она стояла, покачиваясь, в полубессознательном состоянии.
      -- Вот так, моя старая леди! -- произнес Моллой.-- Запомните: все члены нашей семьи -- люди стойкие, выносливые. Какая женщина, а? Пример для всех! Ладно, увозите ее, доктор!
      Врач "скорой", недоуменно покачав головой, повел Бесси к выходу; потом, осторожно поддерживая, вниз, по трем лестничным пролетам. Моллой наблюдал за ними с верхней площадки. А когда они скрылись за тяжелой входной дверью, повернулся к соседям.
      -- Какая женщина! Сколько в ней благородства! Бабушка уже! Сегодня годовщина нашей свадьбы,-- хотите верьте, хотите нет. Двадцать шесть лет прошло с того дня... Невероятно! И гордая какая! Двадцать шесть лет назад во всем Бруклине красивее ее женщины не было. Годовщина у нас сегодня, да... Вот что: приглашаю вас всех пропустить по такому торжественному случаю по рюмочке! Только... эту бутылку не вернешь -- разбилась... Подумать только -целая кварта!
      И Моллой с самым серьезным видом вошел к себе, захлопнув дверь перед носом соседей. Поместился за кухонным столом, положил голову на руки и заснул безмятежным сном.
      КЛУБНИЧНОЕ МОРОЖЕНОЕ С ГАЗИРОВКОЙ
      Эдди Барнс печально глядел на пики высоких Адирондакских гор, которые, казалось, стали коричневыми под лучами жаркого летнего полуденного солнца. Слушая, как его брат Лоуренс разрабатывает пальцы на клавиатуре фортепиано,-- раз-два-три-четыре-пять,-- раз-два-три-четыре-пять,-- он ужасно скучал по Нью-Йорку. Лежа на животе в высокой траве на лужайке перед домом, старательно облупливал обгоревший на солнце нос, мрачно уставившись на ошалевшего от жары кузнечика, что качался как на качелях на пожухлой былинке перед самым его носом; равнодушно протянув руку, поймал его.