Матрос с 'Бремена' (сборник рассказов)

      -- Если бы ты не огрел свою сестренку по башке мостовой лампой,-нравоучительно произнес сторож,-- то сегодня, в эту рождественскую ночь, наслаждался бы игрой отца.
      -- Но он колошматил меня минут пятнадцать без передышки, мой папочка. А он весит двести пятьдесят фунтов и сложен как Лу Герин,-- он как ломовая лошадь, и так разошелся, просто ужас. Но я не плакал и не признался ему, почему дал ей мостовой лампой. Я не пролил ни слезинки! Доказал ему, кто я такой! И заодно его любимой маленькой Бернар.-- Эдди с решительным видом вскочил с ящика.-- Ну и черт с ними со всеми, я с таким же успехом могу провести Рождество здесь, в военной академии,-- чем здесь хуже, чем где-то в другом месте? -- И уставился в окно на мрачную декабрьскую слякоть.
      -- Послушай, Эдди,-- торопливо заговорил сторож, опережая Эдди, подходящего к двери,-- хочу задать тебе один вопрос.
      -- В чем дело? -- холодно спросил Эдди, чувствуя, что последует за этим.
      -- Сегодня сочельник.-- Сторож откашлялся.
      -- Да, знаю, сегодня сочельник.
      -- Я старый человек, Эдди.-- Сторож с сожалением погладил седые усы.-У меня нет ни родных, ни близких.
      -- Ну и что?
      -- Обычно на Рождество, Эдди, я покупаю себе пинту какого-нибудь напитка, например яблочного бренди, сажусь где-нибудь в дальнем уголке и согреваю им свое старое сердце, стараясь позабыть, что я всеми покинут в этом мире. Ты меня поймешь, когда вырастешь.
      -- Ну и что? -- повторил Эдди.
      -- Но в этом году,-- продолжал сторож, неловко переступая с ноги на ногу,-- так случилось, что ты выиграл у меня все деньги. Так вот, я хотел тебя спросить: может...
      -- Нет! -- отрезал Эдди, направляясь к выходу.
      -- В сочельник, Эдди, для одинокого старика...
      -- Вы проиграли,-- с нажимом произнес Эдди.-- Я выиграл. И все дела!
      Сторож поудобнее устроился на своем покрытом ковриком кресле-качалке, поближе к печке. Со скорбным видом медленно раскачивался взад и вперед, горестно мотая головой и наблюдая, как Эдди медленно поднимается по ступенькам подвала наверх, на улицу, где его ожидал серый, хмурый день.
      Эдди бесцельно бродил кругами по оголенному зимой двору академии.
      -- Военная академия! Боже мой! -- повторял он про себя.
      Ему бы сидеть сейчас дома, в Нью-Йорке, залитом морем ярких огней -зеленых, красных, белых; на улицах толпы веселых, счастливых людей, с покупками, перевязанными красной ленточкой; множество Санта-Клаусов позвякивают колокольчиками, собирая на углах пожертвования для Армии Спасения; повсюду, куда ни кинь взгляд, радушно распахнуты двери кинотеатров, зазывающих публику с тротуаров. Сегодня вечером он отправился бы в театр, посмотреть, как здорово играет на сцене его отец; и потом пообедал бы вместе с ним на Второй авеню -- с удовольствием уминал бы индейку с картофельными оладьями, запивая это яство кислым вином -- и поехал домой, слушать, как папа не надрывая голоса поет немецкие песни, аккомпанируя себе на фортепиано,-- такой грохот поднимается, что соседи вынуждены звонить в полицию.
      Эдди тяжело вздохнул -- вот бы где ему быть... А он застрял в этой военной академии, в штате Коннектикут, потому, что он плохой мальчик. С шестого дня рождения его всегда считали испорченным мальчиком. Какой праздник устроили ему в тот день -- всего было полно: и пирожных, и конфет, и мороженого, и подаренных игрушечных велосипедиков; все шло хорошо, все прекрасно, пока его сестричка Диана не вышла на середину комнаты и не принялась читать сцену из "Как вам будет угодно" -- ту, что подготовила с учителем английского языка.
      -- "Весь мир -- это театр,-- пищала она, подражая бостонскому акценту, которому ее обучал преподаватель,-- все люди в нем -- актеры".
      Когда она закончила, все гости кричали "браво!", а папа сгреб ее в объятия, кружился вместе с ней, слезы капали на ее белокурую головку и он все время повторял одно и то же:
      -- Маленькая Бернар! Моя маленькая Бернар!
      Эдди швырнул в нее тарелкой с мороженым, и оно забрызгало папу с Дианой. Та горько плакала часа два, а его отшлепали и отправили спать.
      -- Как я ненавижу этот Коннектикут! -- Эдди обращался к голому, без листьев вязу на краю дорожки, склонившемуся в грязный сугроб.
      Потом он еще вдобавок столкнул Диану с крыльца и порвал ей на руках связки. Тогда и убежал из дома: сел в лодку и отплыл от побережья Нью-Джерси, береговой охране пришлось спасать его, уже в десять вечера. За постоянные прогулы его прогнали, по крайней мере, из семи частных и общественных школ; не раз застукивали, когда он с приятелями постарше возвращался из веселых заведений; не слушался отца, получал по тринадцать раз в месяц порку, с упрямым видом гордо выстаивая всю экзекуцию и осознавая в тот момент: пусть чудовищно рассерженный отец приводит в исполнение наказание, но зато и на него, Эдди, обращено внимание, и ему достается доля отцовской любви независимо от того, кто его папа -- актер или не актер.
      Опершись спиной о ствол дерева, мальчик закрыл глаза -- и вдруг перенесся в театральную уборную отца: на нем домашний шелковый халат, куски ватной бороды приклеены к подбородку, а все лицо и волосы густо напудрены. Красивые дамы, все в мехах, заходили к нему, разговаривали, смеялись, их звонкие голоса звучали весело; папа говорил им:
      -- Вот мой сын Эдди, маленький Генри Ирвинг.
      Дамы при этом вскрикивали от восторга, обнимали его, прижимали к своим приятно пахнущим одеждам, осыпали его поцелуями, и он чувствовал их холодные от морозца губы на своем теплом, покрасневшем от смущения лице. А папа весь сиял, хлопал его ласково по спине и говорил:
      -- Эдди, ты больше не поедешь в свою военную академию, и тебе больше не придется праздновать Рождество со своей теткой в Дулуте. Мы проведем его в Нью-Йорке, только вдвоем с тобой. Ступай в театральную кассу и купи билет на сегодняшнее представление, ряд А, в центре. "Разве нет у еврея глаз? Разве нет у еврея рук, других органов тела..."
      -- Да, папа, да, да...
      Эдди открыл глаза, оглянулся -- перед ним дощатые стены академии... Тюрьма, да и только.
      -- Чтоб ты сгорела! -- с пылающей в сердце ненавистью произнес он, обращаясь к этим стенам с облупившейся краской, увитым безжизненным плющом, к этой дряхлой колокольне.-- Чтоб ты сгорела!
      И вдруг в голове у него мелькнула мысль -- глаза сузились, он сразу успокоился. Впился взглядом в ветхие строения, губы задвигались, бессловесно выражая самые глубокие, одному ему известные мысли, о которых и упоминать вслух опасно. На лице его блуждало выражение охотника, идущего по следам выслеженной дичи, чтобы наконец убить ее в густых, спутавшихся джунглях.
      Если военная школа сгорит, не спать же ему в холодном декабрьском лесу, он пока еще не спятил,-- его, конечно, отправят домой, а что им остается делать? А если его еще и вытащат из горящего здания, спасут,-- папа будет так рад, что сын его не сгорел, что он жив и здоров...
      Так пусть же школа сгорит дотла, вся целиком, иначе его не отошлют домой! Огонь должен вспыхнуть внизу и постепенно пожирать все на своем пути наверх, но ведь там, внизу, подвал и в этом подвале -- один-единственный человек -- сторож: сидит там в полном одиночестве, мечтая о своей рождественской бутылке... Из груди у Эдди невольно вырвался глубокий вздох. Решительно повернувшись на каблуках, он зашагал к двери в подвал -- надо ловить момент.
      -- Послушайте,-- обратился он к сторожу (тот, со скорбным видом, все качался взад-вперед в своем кресле рядом с печкой),-- мне, вообще-то, вас жалко.
      -- Да, вижу,-- с полной безнадежностью в голосе ответил старик.
      -- Клянусь! Такой старый человек, как вы, в полном одиночестве на Рождество. Никто не приласкает, никто не приголубит. Просто ужасно...
      -- Да,-- согласился с ним сторож,-- ты прав.
      -- У вас даже нечего выпить, чтобы согреть свое старое тело.
      -- Ни капли! И это на Рождество! -- Сторож еще энергичнее и печальнее стал раскачиваться в ветхом кресле.
      -- Сердце мое смягчилось! -- заявил мальчишка.-- Сколько стоит бутылка яблочного бренди?
      -- Ну, существуют разные сорта.-- Сторож явно знал дело.
      -- Я имею в виду самое дешевое,-- сурово объяснил Эдди.-- За кого вы меня принимаете?
      -- Можно купить бутылку первоклассного яблочного бренди за девяносто пять центов, Эдди,-- заторопился сторож.-- С удовольствием его выпью. Ты совершишь достойный поступок, порадуешь старого человека в такой торжественный праздник, когда в школе пустынно и все на каникулах.
      Эдди, вытащив деньги из кармана, аккуратно отсчитал девяносто пять центов.
      -- Я, конечно, понимаю... сегодня ведь необычный день.
      -- Конечно, Эдди,-- сразу же подтвердил сторож.-- Я и не ожидал...
      -- Я ведь выиграл по-честному? -- на всякий случай уточнил Эдди.
      -- Кто в этом сомневается, Эдди...
      -- На Рождество...
      -- Конечно, на Рождество...-- Сторож от нетерпения уже сполз к самому краю кресла и весь подался вперед, раскрыв рот, язык его жадно облизывал уголки губ.
      Эдди протянул ему руку с зажатыми в кулаке монетами.
      -- Ровно девяносто пять центов. Хотите берите, хотите -- нет!
      Рука у сторожа сильно дрожала, когда он брал у мальчика деньги.
      -- Какое у тебя доброе сердце, Эдди! -- растрогался старик.-- Правда, по тебе этого не скажешь, но все же у тебя доброе сердце.
      -- Я могу даже сходить за бутылкой,-- предложил Эдди свои услуги,-- но прежде мне нужно написать письмо отцу.
      -- Что ты, Эдди, этого совсем не нужно, все хорошо. Я с удовольствием прогуляюсь до города,-- сторож нервно засмеялся,-- подышу свежим воздухом. Вот помоги мне подняться. Благодарю тебя, Эдди, ты один из лучших кадетов на свете.
      -- Ну,-- Эдди направился к выходу,-- счастливого Рождества!
      -- Счастливого Рождества! -- радушно отозвался старик.-- Счастливого Рождества, мой мальчик, и с Новым годом! Будь счастлив!
      Когда Эдди поднимался по ступенькам вверх, он слышал за спиной, как старик, довольный неожиданным оборотом событий, затянул:
      -- "Я видел, как проплывали мимо под парусами три корабля, три корабля..."
      Пять часов спустя Эдди шел по Сорок пятой улице в Нью-Йорке, без пальто, дрожа от холода, но ужасно счастливый. От Большого центрального вокзала шагал, пробираясь через веселые, добродушные, празднично настроенные толпы людей, с удовольствием цитируя про себя отрывки из "Венецианского купца" Шекспира,-- обращался то к ярким неоновым огням, то к уличным фонарям, то к полицейским в синей форме: "Если уколоть нас, разве не покажется кровь? Если пощекотать нас, разве мы не засмеемся? Если отравить нас, разве мы не умрем?"
      Пересек Шестую авеню, подошел к асфальтовой дорожке, ведущей к служебному входу в театр,-- над ним в раме из электрических лампочек сияло название спектакля: "Уильям Шекспир. Венецианский купец".
      -- "А если нас обмануть, разве мы не отомстим?" -- громко кричал мальчик выходящим на дорожку стенам театра.
      Открыл дверь служебного входа, взбежал по лестнице к уборной отца. Дверь открыта, отец сидит за своим гримерным столиком, намазывая жиром лицо и примеряя парик перед зеркалом. Эдди неслышно проскользнул внутрь.
      -- Пап...-- проговорил он, стоя у двери, потом повторил: -- Пап!
      -- Ну?..-- Отец поправлял расческой брови, делая их более пышными.
      -- Пап,-- еще раз сказал Эдди,-- это я.
      Отец спокойно, не спеша, положил на стол палочку жира, маленькую гребенку, парик и только после этого повернулся к нему.
      -- Эдди!
      -- Счастливого Рождества, пап! -- Эдди нервно улыбался.
      -- Что ты здесь делаешь, Эдди? -- Отец с серьезным видом смотрел в упор прямо ему в глаза.
      -- Приехал домой, пап,-- торопливо забубнил он,-- на рождественские каникулы.
      -- Я плачу этой грабительской военной академии лишних сорок пять долларов, чтобы они тебя оттуда не выпускали по праздникам, а ты толкуешь мне здесь, что вернулся домой на Рождество!
      Его густой, громкий голос страстно гудел,-- именно этот голос заставлял полторы тысячи зрителей вздрагивать на своих местах.
      -- Телефон! Мне нужен немедленно телефон! Фредерик! -- заорал он своему ассистенту.-- Фредерик, ради всемогущего Господа,-- телефон!
      -- Но, пап...-- пытался возразить Эдди.
      -- Я сейчас поговорю с этими несчастными оловянными солдатиками, с этими маменькиными сынками в военной форме! Фредерик, во имя Господа, прошу тебя!
      -- Пап, пап,-- захныкал Эдди,-- им туда нельзя позвонить.
      Отец поднялся во всей своей громадности -- высокий, шесть футов три дюйма, красивый мужчина, в красном шелковом халате -- и со своей заоблачной высоты взирал на голову сына; одна его бровь насмешливо поползла вверх по широкому, покатому лбу.
      -- Вы только подумайте, мой сынок утверждает, что туда нельзя позвонить! Этот курносый малец указывает мне, что нужно делать и чего нельзя!
      -- Туда нельзя позвонить, пап,-- упрямо стоял на своем Эдди,-- потому что там не с кем говорить! Понимаешь?
      -- Ха,-- ответил отец с изрядной долей иронии,-- военная школа исчезла! Пуф -- и ее нет. Какая-то сказка из "Тысячи и одной ночи" в штате Коннектикут!
      -- Вот почему я здесь,-- умоляюще пытался объяснить ситуацию Эдди,-школы больше нет, она сгорела -- дотла, сегодня после полудня. Даже моя шинель,-- видишь, ее на мне нет.
      Отец молча стоял, спокойно глядя на него своими глубоко посаженными серыми глазами под знаменитыми пушистыми седыми бровями. Один из его широко известных длинных пальцев ритмично постукивал по крышке гримерного столика, словно маятник, отсчитывающий удары судьбы. Он слушал сына, а тот стоял перед ним, в своей узкой форме, чувствуя себя неуютно под его тяжелым, пронзительным взглядом, и торопливо говорил, переминаясь с ноги на ногу:
      -- Видишь, пап, она сгорела,-- клянусь Господом, можешь спросить у кого угодно! Я лежал на своей кровати, писал тебе письмо. Меня схватили пожарные; они не знали, куда меня девать, не было места; тогда они дали мне денег на поезд и... Можно я останусь здесь, с тобой, на Рождество? Что скажешь, пап, а?
      Он молил отца, голос его то и дело срывался под сверлящим, не отрывающимся от него отцовским взглядом; наконец утих и теперь стоял молча, умоляя лишь глазами, дергающимися губами, трясущимися руками. Отец величественной походкой подошел к Эдди и, замахнувшись, отвесил ему звонкую оплеуху.
      Эдди не шелохнулся, мускулы на его лице дергались, но глаза оставались сухими.
      -- Пап,-- он старался не повышать на отца голос,-- как ты мог, пап, за что ты меня бьешь? Разве я виноват в этом? Школа сгорела, пап,-- понимаешь, сгорела!
      -- Если школа в самом деле сгорела,-- молвил он уже более уравновешенным тоном,-- и в это время ты находился там, то, несомненно, пожар -- дело твоих рук.
      -- Фредерик,-- обратился он к ассистенту, стоявшему на пороге,-- посади Эдди на первый же поезд, следующий в Дулут. Поедешь к тетке! -- объявил он сыну.
      Повернулся, неумолимый, как сама судьба, к своему гримерному столику и вновь невозмутимо стал прикреплять фальшивую бороду к своему прославленному лицу.
      Час спустя в поезде, мчащемся к Дулуту, Эдди, наблюдая, как проносится мимо река Гудзон, наконец-то горько заплакал.
      "ПРЕКРАТИ НАСЕДАТЬ, РОККИ!"
      Мистер Дженсел аккуратно наматывал шесть футов липкой ленты на знаменитую правую Джоя Карра. Тот сидел на краю массажного стола, болтая ногами и мрачно наблюдая за действиями менеджера.
      -- Деликатно, деликатно! -- повторял Дженсел, стараясь вовсю.-Запомни: деликатно -- вот ключевое слово.
      -- Да, понял.-- Джой громко рыгнул.
      Дженсел, нахмурившись, прекратил наматывать ленту.
      -- Джой,-- заговорил он спокойно,-- сколько раз тебе еще повторять, чтобы ты не ел в вагон-ресторанах. Ну хотя бы ради меня!
      -- Да,-- односложно отозвался Джой.
      -- Джой, всему на свете есть предел,-- продолжал поучать его Дженсел.-Скупость может далеко увести, Джой. Ты отнюдь не бедный человек. У тебя на счету в банке денег нисколько не меньше, чем у голливудской актрисы. Зачем же тебе есть дешевые блюда за тридцать пять центов?
      -- Прошу тебя, не тарахти так! -- Джой протянул ему свою левую.
      Дженсел с интересом разглядывал его знаменитую левую.
      -- Что в результате произойдет? Наживешь себе язву, вот и все,-увещевал он его,-- неплохая перспектива для менеджера -- боксер с язвой желудка! Придется есть только требуху -- с кетчупом. И это будущий чемпион во втором полусреднем весе! В каждом его кулаке -- по шашке динамита, а он рыгает по сорок раз на дню. Боже, что с тобой происходит, Джой?
      Джой с равнодушным видом плюнул на пол и, скосив глаза, полюбовался в зеркале своими аккуратно прилизанными волосами. Дженсел вздохнул, подвигал с беспокойством мост во рту и закончил работу.
      -- Послушай, разреши мне как-нибудь заказать для тебя настоящую еду -блюдо за полтора доллара. Чтобы ты почувствовал вкус настоящей пищи.
      -- Сохраните в неприкосновенности ваши деньги, мистер Дженсел,-посоветовал ему Джой,-- пригодятся на старости лет.
      Дверь отворилась, и в раздевалку вошел Мак-Элмон. Его с обеих сторон сопровождали два высоких, широкоплечих человека,-- плоские лица, усеянные шрамиками губы, на которых играла широкая дружеская улыбка.
      -- Как я рад видеть вас, ребята! -- Мак-Элмон подошел к Джою и похлопал его по спине.-- Ну, как себя чувствует сегодня мой маленький Джой? Хорошо?
      -- Да,-- ответил Джой, укладываясь на массажный стол и закрывая глаза.
      -- Он постоянно рыгает,-- пожаловался Дженсел.-- В жизни не видел такого боксера, как Джой! За все тридцать пять лет, пока занимаюсь боксом.
      -- Ну а как твой парень?
      -- Рокки в полном порядке,-- ответил Мак-Элмон.-- Хотел даже прийти сюда вместе со мной. Убедиться, что Джой все правильно понял.
      -- Я все понимаю,-- с раздражением вмешался Джой,-- отлично понимаю. Этот ваш Рокки! Одного боится -- как бы его в один прекрасный день не побили. Настоящий профессионал.
      -- Надо ли его упрекать в этом? -- разумно заметил Мак-Элмон.
      -- В конце концов, он отлично знает, что стоит Джою захотеть -- и он пошлет его в нокаут; ему тогда не очухаться до самого Дня благодарения1,-присовокупил Дженсел.
      -- Причем одной рукой,-- мрачно заметил Джой.-- Тоже мне боксер этот Рокки.
      -- Ему не о чем беспокоиться,-- ровным голосом сказал Дженсел.
      -- Все все понимают. Все ясно, кристально ясно. Мы протянем его все десять раундов.
      -- Послушай, Джой,-- Мак-Элмон наклонился над массажным столом над самым его носом,-- не порть ему вида. Его все любят в Филадельфии.
      -- Я сделаю все, чтобы он выглядел просто превосходно,-- устало пообещал Джой.-- Он у меня будет выглядеть почище Британского флота. Меня беспокоит сейчас только одно -- как бы Рокки не лишился своих филадельфийских поклонниц.
      Мак-Элмон старался сохранять хладнокровие.
      -- Что-то мне не нравится твой тон, Джой.
      -- Ну и дальше? -- Джой перевернулся на живот.
      -- В случае если любая из сторон позабудет о достигнутом соглашении,-продолжал Мак-Элмон уже довольно резко,-- заранее позволь мне представить тебе мистера Пайка и мистера Пертроскаша.
      Джой медленно сел, как можно шире улыбаясь.
      -- Они будут сидеть среди зрителей,-- добавил Мак-Элмон,-- и с интересом наблюдать за всем, что происходит.
      Оба мистера расплылись в улыбках от уха до уха, а их смятые носы втянулись еще глубже.
      -- У них "пушки", мистер Дженсел,-- пояснил ему Джой.-- Под их вшивыми подмышками.
      -- Это всего лишь предосторожность,-- вставил Мак-Элмон.-- Я уверен -все пройдет без сучка без задоринки. Но ведь мы вложили свои деньги в это дело.
      -- Послушай сюда, ты, тупая филадельфийская деревенщина...-- начал было Джой.
      -- Джой, в таком тоне нельзя разговаривать! -- нервно заметил Дженсел.
      -- Я тоже вложил свои деньги! -- рявкнул Джой.-- Тысячу долларов поставил на то, что ваш вшивый Рокки выстоит против меня десять раундов. Так что вам ни к чему эти гориллы. Главное, что меня заботит,-- как бы Рокки не рухнул от страха еще до десятого раунда.
      -- Это правда? -- спросил Мак-Элмон Дженсела.
      -- Да, я объявил его ставку через своего двоюродного брата,-подтвердил Дженсел.-- Клянусь Богом!
      -- О чем это вы говорите, мистер Мак-Элмон?! -- кричал Джой.-- Неужели, считаете, я выбрасываю на ветер тысячедолларовые банкноты? Нет, я ведь прежде всего бизнесмен.
      -- Можете поверить мне на слово,-- поспешил ему на помощь Дженсел,-Джой в самом деле бизнесмен.
      -- Хорошо, хорошо! -- успокаивающим жестом Мак-Элмон выставил вперед обе поднятые ладони.-- Что дурного в желании еще раз заранее все выяснить? Главное, чтобы никто не темнил. Только так я люблю работать.-- И повернулся к гориллам.-- О'кей, ребята, садитесь на свои места и желаю вам приятно провести время!
      -- Что нужно здесь этим двум бродягам? -- поинтересовался Джой.
      -- Пусть немного развлекутся, приятно проведут время -- что в этом плохого? Разве ты против? -- В тоне Мак-Элмона прозвучал явный сарказм.
      -- Ладно, ладно,-- успокоил его Дженсел,-- мы не возражаем. Пусть мальчики повеселятся.
      -- Только выпроводите их поскорее отсюда! -- громко потребовал Джой.-Мне не нравится, когда люди с "пушками" под пиджаком сидят в моей раздевалке.
      -- Пошли, ребята! -- Мак-Элмон открывал перед ними двери.
      Оба, приятно улыбнувшись, направились к выходу. Пертроскаш вдруг остановился, повернулся к Джою.
      -- Пусть выиграет сильнейший! -- Церемонно перед ним раскланялся и вышел, захлопнув за собой дверь.
      Джой бросил осторожный взгляд на Дженсела, покачал головой.
      -- Это дружки Мак-Элмона, ребята из Филадельфии.
      Дверь резко распахнулась, и представитель администрации, выводящий на ринг боксеров, нараспев произнес:
      -- Джой Карр! Джой Карр -- следующий бой!
      Джой, поплевав на перебинтованные руки, стал подниматься вверх по лестнице вместе с Дженселом.
      Как только начался бой, Рокки немедленно нырнул в клинч. Его лицо под густой шапкой волос, грудь и плечи покрылись крупными каплями пота.
      -- Послушай, Джой,-- нервно шептал он на ухо противнику, повиснув у него на локтях,-- ты помнишь о договоре? Ведь помнишь, Джой?
      -- Да,-- подтвердил Джой.-- Отпусти мою руку. Ты что, хочешь оторвать ее?
      -- Прости, Джой.-- Рокки отскочил и нанес ему два удара по ребрам.
      Бой продолжался, зрители визжали от восторга, высказывая свое одобрение работе спортсменов: как применяли ноги, искусно обменивались ударами, делали смертоносные выпады -- и притом мазали по цели на какой-то волосок. Уверенность в самом себе у Рокки росла. К четвертому раунду он отважно стоял перед Джоем, открывая для удара подбородок, а его быстрые кулаки то устремлялись вперед, то зрелищно оттягивались назад. Его друзья в толпе визжали от удовольствия, а чей-то громоподобный голос призывал:
      -- Убей этого большого подонка, Рокки! Давай, Рокки!
      Тяжело дыша, он нанес Джою молниеносный удар в ухо -- голова того резко дернулась в сторону, а на лице появилось выражение легкого удивления.
      -- Прибей его! -- гремел все тот же голос среди почитателей Рокки.
      Встав на полную ступню, он нанес еще один встречный Джою в ухо. И в эту секунду раздался гонг.
      Дженсел, наклонившись, обрабатывал Джоя.
      -- Послушай, Джой,-- шептал он ему,-- он наседает! Скажи ему -- пусть прекратит. Мы зададим ему, если не прекратит.
      -- А-а,-- протянул Джой,-- наплевать! Это все работа на публику, там его приятели. Им требуется небольшое возбуждение. Со стороны он выглядит неплохо. Не беспокойтесь, мистер Дженсел.
      -- Прошу тебя, скажи ему -- пусть прекратит наседать! -- взмолился менеджер.-- Ради меня, Джой! Он должен драться с нами десять раундов, но победа должна остаться за нами. Мы не можем себе позволить такого -проиграть Рокки Пиджену. Помни это, Джой!
      В пятом раунде Рокки продолжал атаковать, работая обеими руками, агрессивно ими размахивая; он все время пихал Джоя, отталкивал по всему рингу, а его болельщики из родного города, встав на своих местах, охрипшими голосами всячески выражали ему поддержку. Джой с успехом запирал его в углах, отбрасывал назад, прикрываясь от ударов перчатками, наносил скользящие, время от времени -- целую серию по груди. Загнав Джоя в угол и бросив на канаты, Рокки правой рукой нанес ему сильный удар по спине и заворчал от удовольствия, поняв, что удар пришелся в бок.
      Джой, чувствуя нестерпимую боль, ушел в клинч.
      -- Послушай, Рокки,-- прошептал он, стараясь оставаться вежливым, ему на ухо,-- прекрати наседать!
      -- Ах! -- пробормотал Рокки, словно внезапно вспомнив об уговоре, и отступил. Дальше вели бой довольно деликатно; Джой все еще не мог оторваться от канатов.
      -- Дава-ай, Ро-окки! -- орал противный голос.-- Кончай его! Этот подонок уже плывет! Молодец, Ро-окки!
      В глазах Рокки загорелись довольные огоньки, и он, изловчившись, нанес сильный удар, который пришелся Джою опять в ухо, но в эту секунду раздался гонг. Джой устало покачивался на канатах, косился, ничего не понимая, на Рокки. Тот легкими шагами направился в свой угол под гром аплодисментов. Джой пошел в свой, сел на подставленную ему железную табуретку, спросил Дженсела:
      -- Ну, что скажешь?
      -- Ты этот раунд проиграл,-- быстро откликнулся, чувствуя, как сильно он нервничает, менеджер.-- Ради Бога, Джой, скажи ему -- пусть прекратит наседать! В результате ты проиграешь бой. Если ты проиграешь Рокки Пиджену, всем нам придется драться с мальчишками из еврейского сиротского приюта. Почему ты не сказал ему, чтобы он прекратил наседать?
      -- Да говорил я ему! -- огрызнулся Джой.-- А он завелся. Его дружки там, в зале, орут как бешеные, вот он и в самом деле мнит себя великим боксером. Еще раз залепит мне по уху -- так я встречу его где-нибудь в темной аллее после боя и вытрясу из него все кишки.
      -- Скажи ему -- пусть не старается, не обращает внимания на вопли болельщиков,-- озабоченно посоветовал Дженсел.-- Напомни, что мы... обязались протянуть его десять раундов. Только напомни, больше ничего!
      -- Какой все же дурак этот Рокки. Урезонить его следует вам, это ваша работа.
      Прозвучал гонг, и противники вновь кинулись друг на друга. Огонек жажды все еще горел в глазах Рокки -- он начал серию яростных атак. Джой пытался его сдерживать, плотно держал. На полном серьезе предупредил:
      -- Послушай, Рокки, тебе же сказали -- хватит, значит, хватит! Прекрати корчить из себя героя на ринге, добром прошу! Все в зале считают, что ты непревзойденный, чудесный боксер. Ладно, пусть, если им так хочется. Прекрати наседать, Рокки! Здесь пахнет деньгами, большими деньгами. Ты что, спятил, Рокки? Послушай, Рокки, ты понимаешь, о чем я толкую?
      -- Конечно...-- промычал Рокки.-- Просто хочу устроить настоящее шоу. Нужно ведь хорошее шоу -- что скажешь?
      -- Да,-- ответил Джой.
      В этот миг рефери растащил их в разные стороны. После этого они еще потанцевали друг перед другом минуты две, но как раз перед окончанием раунда Рокки с близкой позиции нанес смертоносный апперкот -- кровь брызнула из разбитого носа Джоя. Прозвучал гонг. Рокки радостным воплем его приветствовал, изображая, что радостно пожимает на расстоянии руки всех своих неистово орущих болельщиков. Джой взглянул на него и, выплюнув изо рта большой сгусток крови, направился, пошатываясь, на свое место в углу. Дженсел, встревоженный, выбежал ему навстречу, проводил к табуретке.
      -- Ты так и не сказал ему, чтоб прекратил наседать? Почему ты меня не слушаешь, Джой?
      -- Да сказал я! -- с горечью отмахнулся Джой.-- Посмотри -- он разбил мне нос. Для чего я приехал в Филадельфию? Чтобы мне расквасили нос? Этот проклятый Рокки! О чем он думает?
      -- Скажи ему еще раз, да потверже, чтоб прекратил лезть на рожон! -Дженсел осторожно обрабатывал его нос.-- С этого раунда пора начинать выигрывать, Джой. Нельзя просчитаться ни в коем случае.
      -- Я приехал выступать в "Старлайт-парк", в Филадельфии,-- искренне возмущался Джой,-- и мне разбили нос! И кто, вы думаете, это сделал? Рокки Пиджен. Боже праведный, Иисус Христос!
      -- Джой,-- умолял его Дженсел,-- ты не забудешь, что я тебе сказал? Скажи ему, чтобы прекратил...
      Вновь гонг -- и соперники прыжком кинулись друг на друга, а толпа так завопила, словно и не было никакого минутного перерыва. Знакомый громоподобный голос теперь уже, возбуждая своих болельщиков, перешел на мелодичное скандирование:
      -- Ах, Рокки! Ах, какой ты молодец, Рокки! -- И повторял эту фразу снова и снова.
      С мрачным видом Джой обеими руками обхватил Рокки.
      -- Послушай, ты, подонок! -- хрипло прошептал он.-- Я еще раз тебя предупреждаю: прекрати наседать на меня! Или после матча я уведу тебя в укромное местечко и выбью тебе все зубы! Понял? Последний раз предупреждаю! -- И в подтверждение своих слов нанес подряд два сильных удара в ухо.
      Целую минуту Рокки держался на почтительной дистанции от Джоя, и тот очень быстро набирал очки. Вдруг чуть ли не половина аудитории "Арены" подхватила песнопение:
      -- Ах, Рокки! Ах, какой ты молодец, Рокки!
      Возбужденный до предела всеобщим восхищением, Рокки, сделав глубокий вдох, нанес сильнейший удар правой -- он пришелся как раз на разбитый нос Джоя, опять хлынула кровь. Джой тряс головой, пытаясь ее остановить. Рокки продолжал яростно его атаковать. Джой, сделав решительный шаг, пошел на сближение и хладнокровно нанес сильнейший хук левой (словно неожиданно выпрямилась мощная пружина), а правой -- встречный. Рокки тут же обмяк, глаза его остекленели; спотыкаясь, теряя равновесие, он проковылял четырнадцать футов до конца ринга и там рухнул лицом вниз.
      На какую-то долю секунды довольная улыбка озарила лицо Джоя; потом он вдруг все вспомнил. Делая глотательные движения, попробовал избавиться от страшной сухости во рту. В ушах звенел неистовый рев взорвавшейся негодованием толпы. Джой бросил взгляд на свой угол: как раз в это мгновение Дженсел повернулся к нему спиной; так и сидел, не глядя на ринг, закрыв лицо руками. Посмотрел на угол Рокки: Мак-Элмон прямо-таки зашелся в истерике -в отчаянии подпрыгивал, барабанил обоими кулаками по своей шляпе и визжал, что было сил: