Грани - За гранью

      — Сэр, вы бывали при дворе? — с почтением спросил юноша.
      — Много раз. По правде сказать, Томас, мне там всегда было тоскливо. Управление королевством совсем непохоже на управление войском на поле боя и советники короля, честно говоря, немного стоят в драке на мечах или на копьях. Однако, долг короля разбираться в счетах и грамотах, так же как и в мечах и лошадях. Или найти тех, кто будет это делать вместо него на благо государства.
      — Вы говорите о сэре Лоншане?
      — Не только о нём. А что тебя так интересует сэр Лоншан?
      Томас смутился. Про сэра Лоншана в Шропшире ходило множество слухов, но слухи эти были не из тех, которые следовало учтивому оруженосцу сообщать благородному рыцарю.
      — Про него говорят, что он правая рука короля, сэр. А я никогда не видел ни самого короля, ни его десницы. Вот и хочу узнать — каковы они.
      Сэр Роджер рассмеялся.
      — Ну, короля ты увидишь в бою не один раз. Наш государь Ричард, храни его Господь — истинный рыцарь, и сердце его — воистину львиное. А вот что касается сэра Лоншана, то его тебе видеть вряд ли доведется: как только мы приедем в Лондон, сразу отправимся на корабль. Мой давний друг, сэр Вильгельм, владетель замка Улера, назначен королем Ричардом одним из командующих над его флотом и в будущий четверг его корабли отплывают в Марсель, где они должны принять крестоносцев и доставить их в Палестину. Да, и, по правде говоря, смотреть на сэра Лоншана — удовольствие сомнительное: довольно мерзкого вида горбатый карлик неизменно одетый коричневое с серебром платье. По крайней мере, так было, пока он не стал епископом Илирийским, с тех пор я его не видел. У нас есть дела поважнее, чем сэром Лоншаном любоваться. Томас, ты когда-нибудь плавал по морю?
      — Нет, сэр.
      — Печально. Значит, ты не знаешь, как надо подготовится к путешествию. Но это дело поправимое. Даниэль, прочти Томасу наставление.
      Молчаливый Даниэль прокашлялся и монотонно забубнил.
      — Купи кровать, четыре полотняных простыни, матрац, две наволочки, две подушки, набитые перьями, одну кожаную подушку, ковер и большой сундук. Ложись в постель чистым, и не будут вши и блохи чересчур докучать тебе. Запасись вином и питьевой водой и не забудь заготовить сухари двойной или тройной закалки. Они не портятся.
      Закажи большую клетку с насестами: в ней ты будешь держать птицу. Затем купи свиные окорока, копченые языки да вяленых щук. На корабле кормят лишь дважды в день. Этим ты не насытишься. Вместо хлеба там дают большей частью старые сухари, жесткие, как камень, с личинками, пауками и красными червями. И вино там весьма своеобразно на вкус. Не забудь так же о полотенцах для лица. На корабле они всегда липкие, вонючие и теплые. Затем позаботься о добром благовонном средстве, ибо такой там стоит безмерно злой смрад, что невозможно его описать словами.
      — Что это? — изумленно спросил Томас.
      — Это наставления сэра Конрада Грюненберга из Констанца для рыцарей, которые отправляются в Палестину морем.
      Даниэль снова погрузился в молчание.
      — Это серьезно? — в голосе Томаса звучал неподдельный ужас.
      Сэр Роджер обернулся и пристально посмотрел на своего оруженосца.
      — Томас, чем быстрее ты расстанешься с иллюзиями о том, как происходит поход, тем лучше будет для тебя. Когда я отправлялся в прошлый Крестовый Поход, то был немного постарше вас и поопытнее, но и мне пришлось понять, что рассказы менестрелей — одно, а жизнь — немного другое. Кроме подвигов и турниров в жизни рыцаря есть увечья и хвори, рыцарь может изнывать от зноя и жажды, страдать от холода, мокнуть под дождем и стынуть от ветра. Пища и вода рыцаря так же гниют и портятся, как и пища этих крестьян.
      Он махнул рукой в сторону виднеющейся в отдалении деревни и продолжал:
      — Рыцарь должен платить в трактирах и корчмах за еду и кров, за уход за конем, платить оружейнику за починку оружия и доспехов, надо заботиться о своих оруженосцах и солдатах. Воистину, нелегка доля рыцаря. Даже благородный Гамурет, отец достославного Парсифаля, странствовал не один, но с отрядом верных воинов:
 
Шестнадцать душ сыздетства было
Оруженосцев у меня.
Теперь нужны мне для похода
Еще четыре молодца —
Красавцы княжеского рода,
Вассалы нашего отца.
И, вознося молитвы богу,
Мы днесь отправимся в дорогу.
Знай: обо мне услышит мир!
Уверен, не один турнир
Умножит славу Гамурета.
 
      По тому, как уверенно рыцарь декламировал стихи, Томас понял, что старый рубака был силен и в куртуазных искусствах. Юноша почувствовал себя немного неуверенно, поскольку, уделяя большую часть внимания оружию и лошадям, в изучении свободных наук он не преуспел. Однако, сейчас его занимал другой вопрос.
      — Простите, сэр, вы сказали, что уже участвовали в Крестовом Походе? Но ведь последний поход был почти пятьдесят лет назад…
      — Верно, это был тысяча сто сорок седьмой год от Рождества Господа нашего Иисуса Христа.
      — Но, сэр Роджер… Сколько же вам лет?..
      Рыцарь повернулся к растерянному юноше, на лице его играла улыбка.
      — Ближе к Пасхе стукнет шестьдесят семь. Я же сказал, что отправлялся в поход постарше тебя… опоясанным рыцарем.
      Томас молчал, собираясь с мыслями. В такие годы люди хорошо, если могут выйти к воротам своего замка, какая уж тут Палестина. А сэр Роджер никак не был немощным старцем, на вид ему было не больше пятидесяти с небольшим.
      — А где еще вы воевали, сэр?
      — Да я, почитай что, всю жизнь воевал. Слишком неспокойно в королевстве Британском было в эти годы. Конечно, ежели думать только о том, как спрятаться от напастей, то можно было прожить жизнь, не беря в руки оружия. Но разве пристало так жить рыцарю? Нет, тот, кто хочет быть рыцарем по жизни, а не по названию, должен спешить повсюду, где есть нужда в его добром мече. Поэтому, не проходило и года, чтобы мне не приходилось свой меч обнажать.
      — А в дальних походах кроме Палестины вам приходилось участвовать?
      — Было дело, — довольно улыбнулся сэр Роджер. — Когда славный граф Пембуркский стал скликать рыцарей, чтобы во исполнение воли короля Генриха вернуть на престол законного владетеля Лейнстера — Дермота М'Моро, я отправился в Ирландию в отряде сэра Мориса Пендергаста. И хотя нас было всего десяток рыцарей, да ещё шесть десятков лучников в придачу, мы славно бились с людьми Родерика, короля Коннота. Потом мы соединились с войском сэра Роберта Фитцстефенса, осадили и взяли Уэксфорд и наголову разбили войско короля Родерика… Да, славный был поход… Впрочем, до Палестины Ирландии всё же далеко.
      — Сэр, да о вас баллады надо складывать. Вы совершили столько подвигов, а теперь в такие годы отправится в дальний поход, чтобы снискать рыцарскую славу.
      — Молодость, молодость… Томас, баллады складываются сами, порой о людях, которые, казалось бы, совсем для этого не подходят. Я не удивлюсь даже, если в балладах прославят в веках моего непутевого внука Гая.
      — А он тоже отправляется в поход?
      — Нет, он на службе у Ноттингемского шерифа, поэтому никуда не поедет. Кто-то должен следить и за порядком в стране, пока наш король будет сражаться с неверными… Хотя я бы предпочел, чтобы этим занимался отнюдь не Гай. Наши вольные йомены не слишком любят, когда благородные сэры перестают замечать разницу между ними и сервами. Впрочем, пока страной в отсутствии короля будет править сэр Лоншан — я не беспокоюсь… Так что, Томас, меньше думай о балладах, а больше — о рыцарском долге перед сеньором, королем и Родиной.
      — Однако, сэр, судя по всему, долг свой вы выполнили сполна. Что вас заставило снова отправится в Палестину?
      — Старость, Томас.
      — Старость? — юноша ожидал чего угодно, только не этого ответа, и теперь был сбит с толку.
      — Именно старость. Силы уходят. Еще пяток лет — и я не смогу уже сесть на коня. А дальше что? Умереть в постели дряхлым старцем, беззубым, слепым с дрожащими руками? Нет уж, я хочу встретить свою смерть, как подобает рыцарю: лицом к лицу, в броне и с мечом в руке. Так что, долг я свой перед наследниками выполнил, можно позаботится и о себе. Лучшие годы своей жизни я провел там, в песках Палестины… Какое было время, какие люди… В Мосуле у меня исповедь принимал сам епископ Гийом, в жизни не встречал лучшего пастыря… Да, если кто-нибудь из вас доживет до старости, вы сможете меня понять… А пока — поторопимся.
      Томас молчал, пытаясь справится с нахлынувшими на него под влиянием речей старого рыцаря чувствами. Слишком много необычного он услышал от сэра Роджера. И можно было понять, что и дальше его ожидает немало такого, о чем он сейчас даже и не догадывается. Впрочем, это было приятно. В свите рыцаря он, оруженосец Томас Уэйк скачет навстречу приключениям. Он молод и силен и его жизнь — в его руках. Глупо мечтать в семнадцать лет прославится на весь мир? Может и глупо, но еще глупее — не мечтать…
      Сэр Роджер Гисборн не увидел Палестины. Он погиб четвертого октября, во время вылазки мессенцев. Старый рыцарь был одним из немногих, кто не поддался панике и встретил врага с оружием в руках. Рядом с ним сражались его оруженосцы. Даниэля проткнули копьем в самом начале схватки, Питер и Томас бились спина к спине. Подвиг небольшого количества воинов, принявших на себя удар горожан, позволил королю Ричарду остановить бегство своих рыцарей и перейти в атаку. Теперь бежали уже жители Мессены. Увидев, что противников перед ним нет, Томас сразу бросился на помощь своему рыцарю. Но помочь ему уже ничто не могло, хотя старик еще дышал. Сняв с его головы шлем, юноша расслышал последние слова старого воина. Оглядев поле битвы гаснущим взором, сэр Роджер Гисборн прошептал:
      — Вот и всё. Да примет меня… Эрво Мвэри… и помилует… Господь…
      Король Англии Ричард Первый по прозвищу Львиное Сердце лично принимал в рыцари тех оруженосцев, что отличились в битве при Мессине. Среди них был Томас Уэйк, теперь уже сэр Томас Уэйк.

ДОРОГА.

      — Может, отдохнем? — по часам Балиса со времени последнего привала прошло больше часа, а с того момента, как они тронулись в путь — уже почти пять часов. Красное солнце изрядно склонилось к закату, но до сумерек оставалось еще немало времени. Часа полтора, никак не меньше.
      Сережка склонил набок лохматую голову и оценивающе посмотрел на капитана.
      — Ну, если Вы устали…
      Балис заставил себя усмехнутся.
      — Я-то не устал, а вот ты…
      — А я — немножко. Лучше, пока пойдем. Только…
      Мальчишка замялся.
      — Что?
      — Вы рассказывайте…
      Ах да… За своими размышлениями Балис совсем забыл, что начал рассказывать Сережке странные случаи из своей жизни. Про Севастополь рассказал, значит, настала очередь Ташкента.
      — Вторая история у меня случилась в восемьдесят четвертом, на преддипломной практике. Проходили мы её в Афганистане…
      Вообще-то, проходили практику курсанты много где — разделив на небольшие группы, их раскидали по всему СССР и его верным союзникам. В Афганистан брали лучших, но Балис и был одним из лучших — заместитель командира учебной роты, сержант, отличник боевой и политической подготовки, примерный молодой отец, да еще и внук адмирала — Героя Советского Союза. Разумеется, Ирмантас Мартинович не использовал своё положение для какой-либо помощи внуку, однако, к выпуску каждый курсант был прекрасно осведомлен, какое место в карьере офицера занимает чистая анкета.
      Была, правда, еще одна тонкость — в Афган ехали только добровольцы. Он записался в число этих самых добровольцев, решив, что если есть возможность получить боевую практику, то надо её получать. В конце концов, тот, кто выбирает профессию офицера, должен отдавать себе отчет, что главное назначение офицера — воевать, а не красиво вышагивать на параде.
      Риту он оставил в Вильнюсе. Она, конечно, порывалась поехать в Ташкент, но Балис объяснил ей, что он в город всё равно вырваться не сумеет, а вот волноваться за неё, одну в незнакомом городе будет гораздо больше, нежели она за него. Жена немного поупиралась, но потом согласилась.
      — Во как, значит, Вы и в Афганистане воевали? — в голосе Сережки явственно проскальзывали восторженные нотки. Возраст есть возраст…
      — Воевал — сильно сказано. Говорю же, у нас практика там была, перед окончанием училища. Был я в Афгане всего неделю, в основном новобранцев-десантников тренировал на базе в Баграме под присмотром офицеров.
      — А почему десантников, Вы же морской пехотинец?
      Балис широко улыбнулся.
      — Слышал шутку про подводную лодку в степях Украины?
      — Это про ту, которая погибла в неравном воздушном бою?
      — Вот-вот… Понимаешь, морской пехоты в Афганистане, естественно, не было. Нас туда послали опыт перенимать у десантуры. В жизни-то всякое бывает, и моряка в горы занесет…
      Сережка кивнул и серьезным голосом произнес:
      — Я знаю. Вот одного моряка в пустыню как занесло…
      Интересно, подумалось Балису, а ершистый такой мальчишка тоже от потрясения или по жизни? Приходится сожалеть, что он не успел узнать его раньше: Балис принял командование над этим постом только сегодня утром. Успел возмутиться — не место детям на войне, но командир бунт быстро подавил. Объяснил, что у Сережки погибли родители, что попытка забрать его отсюда приведет к массе хлопот, в конце концов, всё равно убежит и объявится где-нибудь в другом месте и вообще лучше пусть находится под присмотром, чем пойдет в одиночку мстить румынам — погибнет ведь, жалко…
      — Вот именно поэтому нас туда и отправили. Чтобы знали как себя вести в случае чего.
      — А в душманов стреляли?
      — Пару раз доводилось…
      Даже не пару, а все три. Трижды их отправляли на боевые операции, приставив к каждому курсанту по персональному опекуну — старослужащему сержанту или прапорщику. На долю Балиса, как сержанта, пришелся старший прапорщик Власюк — здоровый мужик из-под Тернополя. Сначала к подопечному он отнесся настороженно, однако потом они быстро нашли общий язык.
      Инструкции по поведению в бою Власюк выдал ясные и исчерпывающие: "Вперед меня не лезть, делать то, что я говорю". Сержант Гаяускас исполнял приказ добросовестно, тем более что необстрелянных курсантов использовали только для оказания огневой поддержки при нападении на колонны. На более сложные задания по ликвидации банд их не брали.
      Все три боя — как под копирку: грузились в вертолеты с вечно раздраженными пилотами, ерзающими на лежащих поверх сидений кресел железных листах (через пару лет после ввода войск додумались до заменителя легендарных сковородок), высаживались где-то на склонах гор, внизу — серпантин дороги, горящие грузовики или наливняки, стреляющие бэтээры, несколько в стороне за камнями прячутся ведущие огонь «духи» — душманы. Боевые вертолеты сопровождения утюжат их позиции с воздуха, десант поливает с места высадки. При появлении вертолетов афганцы боя не принимали, начинали спешно отступать. Самый длинный бой шел не больше получаса, а потом тишина, колонна уходит дальше, десант грузится в вертолеты к тем же раздраженным пилотам и только чадят столкнутые бэтээрами на обочину дороги подбитые машины…
      А вечером они долго сидели у стола — десантники и морпехи вместе и пели под гитару песни этой войны. Курсанты выучили их поразительно быстро, потому что в песнях была правда:
 
Азиатские желтые лики,
Азиатские серые горы,
Раз увидишь — так это навеки,
А забудешь — так это не скоро…
 
      И, как будто о нем с Ритой написано:
 
И вот здесь, посреди этих гор,
Что стоят перед нами стеной,
Я спешу к тебе, как ледокол,
Оставляя Афган за кормой…
 
      О Рите он скучал каждый вечер и о маленькой Кристинке тоже. Именно тут Балис понял, что такое любить в разлуке…
      — И что с Вами там, в Афганистане случилось?
      — В Афганистане — как раз и ничего.
      Ни с ним, ни с кем из их команды. После недели пребывания на базе в Баграме они тепло попрощались со своими инструкторами и улетели обратно в Узбекистан. Власюк даже на дорогу предложил ему "Бросай ты, хлопец, свою пехоту и ходи до нас, до вэдэвэ", от чего Балис со смехом отказался.
      Мог ли он предположить, когда колеса транспорта коснулись взлетной полосы аэродрома расположенной под Ташкентом перевалочной базы, где им предстояло прожить еще неделю, что его главные азиатские приключения еще впереди. И то, что его ожидало, оказалось настолько необычно и непривычно, что запомнилось гораздо сильнее, чем бои в афганских горах…

ГЛАВА 5. ТРОПА.

      Дешево ценишь мой уголек- сказал Поверженный Князь, — Коль вознамерился в Ад попасть, меня о том не спросясь!
Р.Киплинг

      А все-таки я жив… Мирон Павлинович Нижниченко начал осознавать себя и принял такую гипотезу.
      Когда-то, разговаривая с психологом, он удивился тому факту, что ни разу не мог вспомнить одну мелочь: как именно он засыпал. Другие события вспоминались очень четко, а вот проваливание в сон — ни разу. Психолог же заметил, что удивляться тут нечему, свойство памяти, которое некоторые биохимики объясняют на тысяче страниц, а иные — всего на пятистах. Но сейчас он помнил, кажется, все, что происходило в воздухе. Вплоть до вспышки. Следовательно, подумал Мирон, либо я что-то путаю, либо… И решив, что от таких раздумий толку не будет, он открыл глаза и встал.
      Удивительным было то, что ничего не болело. Впрочем, кто его знает, чему и как положено болеть здесь. Место выглядело достаточно зеленым и более всего напоминало сентябрьскую причерноморскую степь. С холмами, кустами. И Сашкой, сидящим на земле и смотрящим на него с искренним удивлением.
      — Почему Вы здесь?
      — Где?
      — Это же Тропа!
      — Тропа, кажется, чуть дальше, верно?
      — Нет. Это та, которая между мирами.
      — Вот как…
      Удивляться было особо нечему. В любом случае, твердо знать, что приходит после конца жизни не дано никому. Мирон всегда считал, что смерть — это дорога с односторонним движением, не считая анекдотов на тему реанимации. А то, что он умер, а загробный мир выглядит именно так, вполне объясняло многое. В укор Киплингу пыли было мало — все больше трава. Ну и ладно.
      — Ты, Саша, что, тут не впервые?
      — Не-а. Несколько раз сюда попадал. И уходил.
      — Ого! Слушай, ты можешь хоть сейчас объяснить, зачем нужно было взрывать самолет?
      — Месть, — Саша улыбнулся так, что Мирону стало не совсем хорошо. — Ваши люди меня убили, не только меня… Я могу мстить.
      — Да… Слушай, а почему — мои?
      — Ну как… Как называется Ваша страна?
      — Юго-Западная Федерация, Саша.
      — Что???
      — Да, именно так.
      — Разве?
      — Да. Когда ушел в никуда Советский Союз…
      — Как это?
      — Ну, проще всего сказать так: несколько политиков предложили его прекратить — и никто особо не возражал.
      — Так не бывает!
      — Я упрощаю. История — штука длинная и связей в ней…
      — Но все равно — почему так?
      — Разные говорят по-разному. Я считаю, что просто было время такой страны — и прошло.
      — А большевики?
      Мирон хмыкнул.
      — Ну, как бы попроще… Саша, купил бы газеты, а то — сразу мстить!
      — В самолете?
      — Ага… Слушай, в общем-то тех большевиков, которые воевали против Шкуро, избыли большие реалисты. Так и пошло. История, видишь ли, такая. В общем, большевики, если поискать, найдутся, но власти и возможностей у них, можно сказать, нет.
      — Их преследуют?
      — Можно сказать, что нет. По крайней мере, если преследуют — то не за большевизм.
      — А за что?
      — Ну, как… Уголовники и скандалисты попадаются среди любых людей. А за идеи гонять — слишком долго такое процветало. Устали от этого. Слушай, тут какое время-то?
      На часах Мирона было около полудня, но Солнце явно клонилось к закату.
      — Вечер. Разве не видно?
      — А где будем ночевать? Ночи тут как?
      — Хорошие ночи. Теплые всегда.
      — Ладно.
      Они отошли от дороги совсем недалеко, на пару десятков шагов от ручья с хрустально-прозрачной и неимоверно вкусной водой, наломали сухого терновника. Руки при этом оба расцарапали в кровь, но это казалось неважным. Саша пробурчал что-то непонятное и отлучился, притащив через десять минут котелок и пачку каких-то сухих трав (похоже, тут у него была заначка). Костер развели за несколько минут, терн прогорел быстро и Мирон продегустировал напиток. Выходило вполне неплохо.
      — Вас звать-то как?
      — Зови Мирон Павлинычем, Саша. Кстати, как тут с едой, оголодаем ведь.
      — Как и везде. Меня учили, что любая местность легко прокормит человека.
      — Хм… Греки, конечно, и цикад жарили… Но попробуй, налови их сперва!
      Саша в первый раз рассмеялся. Он упал на спину и задергался.
      — Вот не знал! Ох, не знал!
      — А что?
      — Так мы их дразнили: "Грек-пиндос, воды не донес, отдай медный грос, копеечка лучше!"
      — Так и что?
      — А с кузнечиками вышло бы смешнее! Наверняка!
      — Хм… пожалуй. Ты кубанский, что ли?
      — Ага. А как узнали?
      — Выговор, Саша, выговор. У нас в Крыму он совсем другой.
      Сашка хотел ещё что-то спросить, но вместо этого неожиданно привстал и указал рукой за спину Мирона.
      — Смотрите…
      — Саша, на то и дорога, чтобы по ней ходили и ехали.
      — Так ведь это не просто так.
      — Почему?
      — Здесь не бывает случайных встреч, Мирон Павлиныч.
      — Ага. А грабежи тут бывают? Убийства?
      — Нет… Зачем?
      — Уже лучше. Саша, ты вытерпишь еще несколько вопросов? Я все же контрразведчик, мне нужна общая картина. Понимаешь?
      — Ладно, только я тоже буду спрашивать, а вы — отвечать, идёт?
      — Спрашивай на здоровье. Отвечу.
      "В конце концов", — подумал Нижниченко, — "у меня есть только такой вариант, ничего не случится, если парнишка узнает о «Драконе». Наоборот, он может быть как-то связан с этим делом". Времени у нас должно хватить, та компания (точнее, небольшой караван), кажется, остановилась. Он твердо знал, что потом будет не до рассуждений на общие темы. Непонятно откуда, но знал. И вообще, дела обстояли очень неплохо для покойника. Ничего не болело, голова была кристально ясной и свежей, даже послевкусие от травяной заварки было мятное с кислинкой. Он уже хотел задать вопрос, но его внимание всё больше и больше привлекал караван.
      — Саша, а это явный караван!
      — А, это же Михаил-Махмуд! Пойдем встречать!
      — Ну что, пойдем.
      Вьючные животные вблизи оказались очень заурядными мулами, а Михаил-Махмуд — высоким и худым седоватым брюнетом, встретившим Сашу, как старого и уважаемого знакомого.
      — Привет, Сашки! Что нового?
      — Я опять выходил обратно в мир, Махмуд.
      — И как там?
      — Это новый мир. Вот человек оттуда, поговорите?
      — Конечно, Сашки. Ты пока поговори с охранниками, поучись бою…
      — Чему? Мне? У них?
      — Сашки, среди них есть человек из нового мира. Учись и смотри, хорошо?
      — Вы не хотите, чтобы…
      — Не хочу, Сашки. Ты прав, я не хочу говорить при тебе. Веришь?
      — Верю.
      И опечаленный Саша отправился к охранникам.
      — Меня зовут Михаил-Махмуд. Ты можешь сказать свое имя, или ограничишься прозвищем?
      — Мирон Павлинович. Короче и с равными — Мирон. Ты равный.
      Чем-то таким веяло от Михаила-Махмуда именно равным. Просто хотелось быть ему другом.
      — Хорошо.
      Махмуд выкрикнул что- то короткое и гортанное, один из охранников отцепил большую флягу от одного из вьюков и, не спеша, отправился к присевшим людям.
      — Скажи, Мирон, ты понял, кто такой Сашки?
      Легкий акцент, на грани понимаемого — и незнакомый… Ясно, что тюркский, а какой — неясно. Так бывает, если… Ладно, подумаем потом.
      — Нет, Михаил-Махмуд.
      — Выбери одно из двух имен. Мне все равно, какое… равный Мирон.
      — Не знаю, Махмуд. Немного знаю об его прошлой жизни — и все.
      — Первой жизни, Мирон. Хочешь сок?
      — Конечно.
      — Я так и думал, что ты знаешь о мальчишке очень мало. Видишь ли, он никогда не вырастет, ему придется оставаться таким до Страшного Суда и прожить все эти века и тысячелетия. Так что Аллах будет милосерден к нему — насчет себя я не уверен… Скажи Мирон, ты готов рассказать мне немного о своем мире?
      — Зачем?
      — Я купец, Мирон. Само знание о мире — даже просто о том, что он есть — дает немало. Честно говоря, нас очень мало — купцов межмирья, хотя о нас говорят во всех мирах, где мы бываем.
      — В моем вы точно не были, — Мирон улыбнулся, представив себе появление в родном городе каравана из груженых мулов. Мысль про такую же картину в Андреевске чуть не повергла его в смех.
      — Ага… Я понял — у вас ослы не в ходу, — Махмуд улыбнулся, — тогда вот что… Скажи, Мирон, (стаканы наполнились вновь) тебе что-то говорит фамилия… скажем — Черчилль?
      — Да, конечно. Британский премьер, был такой.
      — Отлично. Ла-Кути?
      — Нет.
      — Хм… Так, что такое СССР?
      Мирон коротко ответил, помянув между делом тех, кого считал виновниками распада страны.
      — Ага. Так, попробуем точнее. Джим Полли?
      — Не знаю.
      — Рональд Рейган?
      — Президент США. Два раза.
      — Пожалуй, все… Скажи-ка, в твоем мире можно выгодно продать антигравитацию?
      — Что?
      — Ты не ослышался. Скажу больше — я продам ее пока только твоей стране, Мирон. Или той, которую ты назовешь. Ты удивлен?
      — Не особо.
      — Хорошо, объясню. Видишь ли, сюда плохие люди не попадают, — караванщик особо выделил "сюда". — Этого тебе достаточно?
      — Пожалуй, да.
      — Тем лучше. Тебе рассказать мою историю? Она, конечно, длинна, но ночь длиннее…
      — Тогда давай.
      — Ну, что же. Я рожден в Южной Руси, примерно в возрасте Сашки был захвачен крымцами. Стал рабом. Сумел бежать в южные степи и стал охотником. Мирон, я охотился не на тамошних дроф! Я охотился на невольничьи караваны. Это было нечто потрясающее: найти таких… и убить! Я стал умным и жестоким: на Первых Кордонах хорошо платили за головы этих волков, очень хорошо — но куда лучше платили за тех, кого я вырывал из полона и возвращал туда! Это была страшная охота, но я слишком возненавидел тех, кто лишил меня в юности дома и свободы. А вернуться туда я не мог, ибо принял ислам… Но на Первой Линии ко мне относились прекрасно: и когда я приводил тех, кто не стал рабами, и когда приносил мешки, в которых стучали головы охотников… Если я доползал дотуда израненный и пустой — меня тоже привечали, подлечивали…
      Я был страшным волком, Мирон! Волком, прикормленным кордонцами! Так продолжалось десять лет, но и волки тоже стареют. И однажды меня подвела моя звезда. Меня схватили, доставили в Кафу и там сварили в масле.
      Было больно и тоскливо: перед этим мне объясняли про адские муки, на которые я обречен… А тут первым, кого я увидел — был старый муфтий. Выслушав мой рассказ, он сказал то, что меня перевернуло. Он сказал мне: "Махмуд, ты исполнил свой джихад. Но видно, Аллах решил, что ты, рыскавший и убивавший, подобно льву, нарушителей заветов Пророка и обращавших в рабство людей Книги — не получишь покоя до Страшного Суда. Садись — и мы решим, что тебе делать дальше".
      — И что же вы решили?
      — Только не смейся. Муфтий сказал, что теперь мне нужно стать купцом и тем, кто будет записывать все о мирах, в которые будет вхож. Он сказал так: "Ты будешь купцом, лучшим из тех, кто был в наших мирах и описателем наших миров — первым и лучшим".
      — И много миров тебе встречалось?
      — Немало. Признаться, до этого я не понимал, зачем Аллаху нужно столько ангелов, если на Земле не так и много людей, а правоверных — еще меньше.
      Мирона вдруг осенила дикая мысль.
      — Ясно. Скажи, Махмуд, ты слышал что-то о маяках?
      — О каких, Мирон?
      — О месте, где человек может говорить…
      — С ангелами? Муфтий считает, что именно с ними — ибо только они могут давать такие советы.
      — Значит, с ангелами.
      — Отсюда до такого места всего пять минут хода. А откуда ты знаешь об этих местах?
      — Мне попадалось такое. Еще в детстве.
      — Послушай, а где?
      Мирон попробовал рассказать и увидел, как резко изменилось лицо Махмуда.
      — Вот как сходятся миры… Я знаю это место, именно там я узнал, как уйти в степи, минуя все кордоны, Мирон. Ну что, смотри: иди к тем камням. Если ты там нужен, и тебе это нужно — значит, остальное будет просто. А пока пойдем-ка к каравану.
      Сашка, что называется, ловил удовольствие. Он вовсю тренировался в сабельном бою с одним из охранников, явно серьезным специалистом в этой области. Оружие звенело, Александр наступал, а охранник, оставаясь на месте, с улыбкой переводил бой по циклу: длинная дистанция, средняя, короткая — и опять длинная.
      — Сашки, чуть не забыл, — Махмуд улыбнулся, — смотри, какой тебе подарок!
      Подарком оказалась боевая рапира и кинжал для левой руки.
      — Очень правильно, хозяин! — Вложив оружие в ножны, охранник улыбался, — Сашки очень подвижен, но у него сегодня ничего не получилось. Сабля — не его оружие.
      — Почему??? - Голос Саши взвился, казалось, до небес.
      — Ну, все просто. Смотри, ты вел бой, уповая на силу. Поэтому я гонял тебя, как хотел — я куда сильнее тебя. А рапира — это то оружие, где сила не столь важна. Тут важнее точность и быстрота, поэтому, с рапирой в руках, ты можешь победить любого здоровяка. Даже и закованного в броню — если поймешь, где слабое место в его доспехах. А парный кинжал… Встань в защитную стойку, я покажу, что даже твоей силы хватит, чтобы отбить сабельный удар! Давай, давай! Нет, доверни левую кисть! Так, смотри, сейчас я просто давлю на твою защиту… Чувствуешь? Теперь удар вполсилы, чтобы ты поверил, а теперь — в полную… И смотри, как окажется открыт средний боец после такого? Видишь — он уже твой!
      — А Вы?
      — А я так ошибаюсь, только чтобы показать, каков уровень среднего бойца. Мне не нужно рубить в полную силу, мне платят не за убийство, а за обезоруживание противника, Сашки!