Грани - Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары

      — Да… господин Меро.
      — Смотри, ты предупрежден, — пожал плечами наёмник. — А сейчас можешь обсохнуть, а потом возьмешь у Арша ваш завтрак и отнесешь вниз. И не благодари меня: ты не умеешь это делать так, как подобает рабу. Но этому тебя научат другие.
      Меро вернулся к обсуждающей прыжки компании купцов и моряков, а Серёжка устало прислонился к высокому борту. Вроде бы, он добился всего, чего хотел, но ощущения победы не было. Наоборот, было такое чувство, будто он только что потерпел жесточайшее поражение.
      Занятие Меро устроил уже под вечер. Перед этим сам соизволил спуститься в каморку к невольникам и ещё раз объяснил условия: если провинится Серёжка, то накажут Шипучку и наоборот, если Шипучка — то Серёжку. Похоже, идея связать своих рабов взаимной ответственностью, пришлась наёмнику по вкусу.
      Шипучка тут принялся выражать жестами полное послушание, что огорчило Серёжку ещё больше. Здоровый ящер был сильнее любого находящегося на борту человека, а вёл себя как трусливая собачонка.
      Соперником Серёжки оказался Арш. Меро решил, что молодому наёмнику тоже будет полезно подучиться владению палкой. Показав с утра юноше один из приёмов, командир наёмников теперь наблюдал, как Арш и Серёжка старательно отрабатывают урок. Ящер смирно сидел чуть в стороне, прислонившись к борту, с носовой надстройки на него с любопытством поглядывал купец Кейес со своей свитой: слугами и помощниками, с кормовой пялились матросы во главе с капитаном Йенци.
      Расстроенный Серёжка никак не мог сосредоточиться, и ему уже два раза крепко досталось: один раз по голени, второй — по пальцам на руке. Арш довольно ухмылялся: после той выволочки, которую ему устроил Меро за перетёртый ремень, юноша возненавидел раба и не упускал ни одной возможности отравить ему жизнь. Конечно, вся сцена была подстроена заранее, но оплеуху командир залепил Аршу самую настоящую, а рука наёмника оказалась уж слишком тяжела. Звон в ухе прошел только на второй день.
      Меро чувства Арша отлично понимал, но вмешиваться нужным не считал. Увечий, которые бы понизили стоимость раба, юный наёмник, разумеется, нанести не осмелиться, ну а в том, что волчонку перепадает по мелочи, ничего страшного нет: злее будет. Для гладиатора это полезно.
      — Ха! — Арш очередной раз сплел палки. — Ты снова попался. Запомни, дурак: когда твоя палка поймана, ты беззащитен.
      Серёжка мог ответить только злобным взглядом: Арш был прав. В таком положении он сделать ничего не мог, особенно уступая своему противнику в физической силе.
      Шипучка издал тонкий свист.
      — Тебе чего, ящерица? — лениво поинтересовался Меро.
      В ответ сауриал энергично зашипел, жестикулируя передними лапами. Его явно интересовала тренировка.
      — Ничего не понимаю, — усмехнулся наёмник. В другой ситуации он бы приказал зарвавшемуся нечке заткнуться, но сейчас выяснить все возможные достоинства раба было в его интересах: больше достоинств — выше цена. — Ты умеешь сражаться на палках?
      Шипучка энергично закивал.
      — И можешь что-то показать?
      Ящер закивал ещё активнее.
      — Хм…
      На взгляд Меро, положение у Сергея было безнадежное. Сам бы он, пожалуй, смог бы вывернуться, но только за счёт того, что был сильнее Арша.
      — Волчонок, отдай палку своей ящерице и иди сюда. Арш, повтори приём.
      Приём Арш повторил безукоризненно. Раз, два, три — с палки сцеплены. Что дальше?
      А дальше никто ничего не успел понять. Резкое движение — палка Арша взмыла в воздух и с дребезгом грохнулась на палубу. Юноша сконфужено хлопал глазами. Серёжка расплылся в довольной улыбке, Меро задумчиво поскреб бороду.
      — Ну-ка, повторите ещё.
      Шипучка повторил, столь же успешно. Наёмник, знавший чего ожидать, успел понять, как ящер выбивает палку. Ничего особенного хитрого в трюке сауриала не было, он только заставлял своего противника прикладывать усилия и менять их направления, пока палка сама не вылетала из рук не успевающего за ней человека. Меро и сам знал несколько подобных приёмов. А вот применить их в подобной ситуации — не догадался.
      Наёмник медленно подошел к Шипучке.
      — Значит, ты умеешь драться на палках?
      Утвердительный кивок.
      — А на другом оружии? На топорах?
      Сауриал утверждающе кивнул.
      — На копьях.
      На сей раз ящер отрицательно замотал головой.
      — А из лука стреляешь?
      Этого Шипучка тоже не умел.
      — Ну что же, и это тоже не плохо. Арш, дай-ка мне палку… Защищайся.
      Юноша едва успел отскочить в строну, такой неожиданной и стремительной была атака Меро. И первый же удар наёмника достиг цели: палка смачно впечаталась ящеру в бедро. Но это попадание оказалось и единственным: остальные удары наёмника Шипучка или отбивал, или от них уворачивался. В пылу борьбы противники не заметили, как оказались рядом с лодкой. Избегая очередной атаки, Шипучка плавно ушел вправо, и рубящий удар пришёлся по её борту.
      — Какого импа! — взревел Йенци. — Ну-ка, прекратите!
      Тяжело дыша, Меро остановился. Остановился и Шипучка, опёрся на хвост, завертел головой: на наёмника, на моряка и обратно на наёмника.
      — Почтенный Меро, — взял себя в руки капитан, — я разрешил тебе проводить тренировки на палубе, но это не значит, что ты можешь причинять ущерб судну.
      — Какой ущерб, почтенный? Твоя лодка крепка и надёжна и ничуть не пострадала от моего удара.
      — Конечно, она крепка, — хмыкнул Йенци. — Если что, она станет нашим последним шансом сохранить жизнь. Я капитан настоящего судна, а не какой-нибудь лохани, которая держится на плаву исключительно по милости Фи. Но если даже по крепкой лодке колотить палкой — рано или поздно лодка сломается.
      — Палка сломается раньше, — усмехнулся наёмник.
      — Видит Фи, у меня нет желания ставить такие опыты. Сам не стану и другим не позволю. Ясно?
      — Да чего уж яснее, почтенный. Не стоит шуметь, право слово.
      Задевать капитана в море столь же глупо, как и наёмника на суше. До конца жизни хлопот не оберешься, да и конец этот может оказаться намного ближе, чем хотелось бы.
      — В общем, друг из друга дубьём пыль вышибайте сколько влезет — меня это не касается. А снасть корабельную портить не смейте, — окончательно успокоившись, подвел итог моряк.
      Меро мрачно кинул палку Аршу.
      — Всё, хватит на сегодня. Убирайтесь в трюм, — прикрикнул наёмник на своих рабов. — Кодд, запри их там.
      Вечно хмурый Кодд, погруженный в свои мысли, оставил в каюте масляную лампу. При свете каморка Серёжке показалось как-то приятнее и уютнее. Подумать только, и огонёк то мерцает еле-еле, а как сразу меняется настроение.
 
Пляшут тени на стене,
Ничего не страшно мне…
 
      Откуда он знает эти стихи, мальчишка не помнил, но к происходящему они подходили просто идеально: Серёжка и Шипучка отбрасывали на стену каюты огромные шевелящиеся тени, а страха никакого не было. Было радостное возбуждение.
      — Шипучка, а ты бы мог Меро победить?
      Ящер уверенно кивнул.
      — А двоих?
      Снова кивок.
      — А можем мы захватить корабль и освободиться?
      На сей раз ящер с грустным видом отрицательно покачал головой.
      — Жаль, — согласился Серёжка. — А раньше ты пытался освободиться?
      Шипучка снова показал отрицательный ответ.
      — А почему? Ты же воин. Разве тебе не противно быть рабом?
      Сауриал издал тонкий свист и так яростно мотнул головой, что сомнений быть не могло: рабской участью Шипучка тяготился. Ещё как тяготился.
      — Тогда — почему? — не унимался мальчишка. — Почему?
      Сауриал тяжело вздохнул. Объяснить человеку своё поведение было нелегко. У каждого народа свои боги, своя вера, свои традиции. А у каждого существа, кроме того, свой характер, свои принципы, свои убеждения. Поэтому так часто бывает двум разумным существам понять друг друга. Попробуй переложить мысли в слова — не такая уж и простая это задача. А уж когда слов-то и нет… Пожалуй, Шипучка сейчас и Грегу с Ахаром не смог бы объяснить, почему он до сих пор терпит рабскую долю. А уж Волчонку, не умевшему разбираться в жестикуляции…
      Шипучка снова вздохнул и развёл руками…
      — Понятно, — вздохнул и Серёжка. И вправду, как можно ответить на такой вопрос, если не умеешь разговаривать? Парнишка почувствовал, как на него снова начинает накатывать горечь, отступившая было во время занятий.
      Совсем стемнело. Дромон легко скользил по воде, с лёгким плеском взрезая носом мелкие волны. Светло-синяя Иво, чьё полнолуние приходилось как раз на эту ночь, заливала всё вокруг чарующим мягким светом. Матрос в гнезде на верхушке мачты, наверное, видел всё вокруг не меньше, чем на добрую половину морской лины, но всё равно были зажжены все положенные фонари: белые по бортам на кормовой надстройке, у румпелей, синий — на носу и красный — в том же гнезде на мачте.
      Меро стоял на юте, погруженный в размышления, от которых его отвлекли чьи-то шаги. Оглянувшись, наёмник увидел подошедшего Шану.
      — Слышь, Меро, поговорить надо-ть, — неловко переминаясь, начал наёмник.
      — Говори, — пожал плечами Меро.
      — Ты как этого пацана купил, странный какой-то стал. Чтой-то не то с тобою творится, вот…
      — Чего — не то?
      — А то — не то, — вдруг обозлился Шана. — Глупостями какими-то занимаешься. Ящерицу зачем-то купил. Прыжки эти устроил, тренировки? На кой оно нам?
      — А затем, чтобы продать дороже, ясно?
      — Не ясно. Мы — наёмники. Наше дело — что? Охранять караваны наше дело. А торговать — пусть купцы торгуют. Зачем тебе это? Или купцом захотел заделаться?
      Меро криво усмехнулся.
      — Нет уж, купец из меня, как из свечки кочерга. Глупость я свалял, Шана. Думал, срублю деньгу по легкому — а не вышло. Каждое дело своего умения требует. Не купец я, это точно.
      — Ну, так и…
      — Что — "так и"? Так и прославить себя тем, что сглупил, как дурак последний? Кусок хапнул, а сожрать не могу? Нет уж, теперь назад нельзя. Вот привезу их в Толу, продам, а чтобы ещё когда рабами торговать — ни за что. Пускай ими Шеак да Кеббан торгуют.
      — Да, позориться негоже, — согласился Шана, — а только зачем ты им столько воли даешь? У купцов они бы в трюме без вылазу сидели.
      — Ты же знаешь, куда я их продать собираюсь. Волчонка надо натаскивать, он же сражаться совсем не умеет.
      — Ну, так волчонка и натаскивай. Нечку-то этого почто на палубу выпустил? У купцов разве б такое кто позволил? Да ни в жизнь! Тьфу, людям оскорбление одно.
      Наёмник в сердцах сплюнул за борт.
      — Хе, — ухмыльнулся Меро, — есть причина.
      — Какая же?
      — Да вот, понимаешь, слишком уж этот парень нагло себя ведёт. Мне, знаешь ли, интересно даже стало его обломать.
      — Проблем-то, — изумился Шана. — Привяжи к матче, возьми вон у моряков верёвку какую-нибудь и всыпь дюжину ударов, вот он сразу и сломается.
      — Думаешь? А если не сломается с дюжины?
      — Значит, ещё всыпь, сколько надо.
      Меро промолчал.
      — Да хватит, хватит ему и дюжины, — по-своему истолковал эту паузу Шана. — Мелкий он ещё.
      — Мелкий-то мелкий, но упорный. Видел, как во время занятий ему достаётся? Арш-то его не жалеет, так и норовит побольнее ударить.
      — И что?
      — А то, что хочет плакать, а не плачет. Гордый.
      — Дык, под плетьми все ломаются, хоть гордые, хоть не гордые. Всё едино. А хочешь — вон, — Шана кивнул на море, — водички из-за борта достань, да после нескольких плетей спину-то и полей. Враз сомлеет, точно говорю. Солёненькая водичка-то на рану, она почище огня жжёт.
      — А то я этого не знаю, — усмехнулся Меро. — Не вчера ведь родился. Только хлопотно это. Ну, отвешу я этому шкету дюжину плетей, ну, будет он тут визжать на весь дромон. А толку? Его вообще битьём не сломать.
      — Почему?
      — Да потому, что битье доказывает силу. Понимаешь? Кто в рыло дал — тот и сильнее. А силу он и так во мне признаёт. Ещё ни разу не ослушался.
      — Тогда какого импа тебе надо? — Шана окончательно перестал понимать старого друга. — Раб слушается — так и хорошо.
      — Плохо, — неожиданно жестко отрезал Меро. — Он признаёт мою силу, но не мою власть. Он пытается вести себя не как раб, а как побежденный воин.
      — А тебе не всё ли равно? До ладильских нон ты по-всякому от него избавишься. Или нет?
      — Избавлюсь. Но, раз уж у меня есть время, почему бы и не проверить этого волчонка на прочность? Забавно.
      — И как же ты хочешь его проверить?
      — Что значит — хочешь? Я не хочу, я делаю. Что надо сделать, чтобы вольного человека превратить в раба?
      — Что?
      — Я тебя спрашиваю.
      — Да откуда мне знать? Дать в рыло, чтобы слушался — и дело с концом.
      — Да, Шана, управитель из тебя, как из черепахи посыльный.
      — А я — наёмник и в управляющие не стремлюсь.
      — Ладно, не злись. Чтобы превратить вольного человека в раба в душе, надо его унизить. Растоптать его гордость. Понимаешь?
      — Хех, так волчонка ты уже унизил дальше некуда: в одну каюту с нечкой посадил.
      — Если бы, — вздохнул Меро, — для него это вовсе не унижение. Ему с этим ящером вместе сидеть, как нам по кружке пива выпить — одно удовольствие.
      — Кель и Фи! Слышь, Меро, а может, он и вправду…
      — Нет, не изонист. Я его спросил — он отказался.
      — И ты веришь? Так бы он и признался.
      — Вот он-то как раз бы и признался, — усмехнулся командир наёмников. — По характеру сразу видно. И потом, глупо ведь так подчеркнуто заботиться о нечках и скрывать, что ты изонист.
      — Действительно, глупо, — согласился Шана. — Тогда почему он такой ненормальный?
      — Импы его знают, почему. Наверное, варвар из диких земель. Я слышал, там иногда нечек равными людям считают. Взять хоть Кагман, там же тигры-оборотни в почёте.
      — Идиоты, — Шана снова сплюнул за борт. — Но оборотни хоть немного на людей похожи. А эта ящерица… Да при одном взгляде на эту морду любого нормального человека блевать тянет. Чесслово.
      — Волчонка вот не тянет…
      — Так я ж говорю — ненормальный.
      — Ненормальный, — кивнул Меро. — Но и этого ненормального можно достать.
      — И как же?
      — Не так уж и сложно. Он воображает себя пленным, а не рабом — надо всячески подчеркивать, что он не пленный, а раб. Вот сегодня он попытался со мной торговаться. А я дал ему понять, что хозяева не торгуются с рабами.
      — Ой ли… Ящера ты всё же на палубу по его просьбе выпустил.
      — Не-ет, — улыбаясь, протянул Меро. — Сначала я заставил его сделать то, что он делать не хотел. И никогда бы не сделал, не будь у меня власти. Власти, не силы. Силой можно было загнать его на мачту, но не заставить красиво прыгнуть. А прыгнул-то он действительно здорово.
      — Прыгнул здорово, — согласился Шана.
      — Вот, а потом я кинул ему подачку. И он её взял. Не хотел брать, а взял. Понимаешь?
      Повисло молчание.
      — Нет, ничего не понимаю, — обескуражено признался Шана. — Слишком уж ты умён, Меро. Тебе бы не наёмником служить, а в мудрецы податься. Как там ты этому стражнику плёл? Божественный… ну, как его там…
      — Рубос. Божественный Рубос, — усмехнулся Меро. — Только он не мудрец, а поэт.
      — А какая разница? — последовал наивный вопрос.
      — Существенная… Ладно, Шана, не забивай себе голову. Тебе и впрямь без всего этого жить легче.
      — Легче. А тебе?
      — А мне интереснее жить так, как я живу.
      Меро широко зевнул.
      — Ладно, хватит языком чесать. Пойдем-ка спать, поздно уже. В отличие от волчонка, я намерен хорошенько выспаться.
      — Волчонок твой уже давно дрыхнет…
      — Не, Шана, ничего ты не понял. Была бы возможность проверить — я бы с тобой поспорил, что он сейчас не спит, мучается.
      "Да чего ему мучиться-то?" — хотел спросить Шана, но не стал: понять объяснения Меро у него не получалось. Слишком уж много там было зауми. И вправду, лучше было отправляться в каюту и завалиться спать…
      А мальчишка, действительно, никак не мог заснуть. И дело было совсем не в том, что спать пришлось на голом деревянном полу в душной каморке: накануне условия были те же, но всю ночь Серёжка проспал, как говориться, без задних ног. Нет, спать не давало то, что в этот день Серёжка впервые почувствовал себя рабом. Раньше он всё время твердил себе: "Я — пленный!", и это успокаивало. В плен стыдно сдаваться добровольно, а если случилось так, как с ним, — то позорного в этом нет. Тем более, что в плену можно ведь вести себя по-разному. Не так давно Серёжка читал толстую книгу, которая называлась "В чужой стране". Там рассказывалось о том, как во время Великой Отечественной войны наших пленных фашисты угнали аж в Бельгию — для работы на шахтах. Но наши убежали из концлагеря и организовали в бельгийских лесах партизанский отряд, да ещё какой. После войны, когда они вернулись домой, их встречали как героев. Конечно, никакого партизанского отряда Серёжка организовывать не думал, но главное-то не в этом. Главное в том, что пленные в книге оставались не сломленными, как бы трудно им не приходилось. Вот и Серёжка старался вести себя так же. Да, он был вынужден подчиняться силе, но знал, что он в любой момент может сказать "Нет!" — и его уже никто не заставит делать то, чего он не хочет. Пусть будут мучить, пусть хоть убивают — он не отступит.
      Так было раньше. А сегодня Меро добился от Серёжки того, что это «нет» застряло у него в горле. Значит, он сломался? Значит, он всё-таки раб? Или всё-таки нет? Ведь это «нет» он не произнёс не потому, что боялся за себя, а ради того, чтобы избавить от мук и гибели совершенно невиновного Шипучку. В том, что Меро способен взаправду содрать с ящера шкуру Серёжка ни секунды не сомневался.
      Слишком сложно, всё слишком сложно. Правильного ответа на встающие перед ним вопросы мальчишка никак не мог найти, хоть головой об стенку бейся. Если бы рядом не было ящера, Серёжка, наверное, даже расплакался бы от бессилия. Плакать же при Шипучке было стыдно. К тому же, плачем, конечно, делу не поможешь. А чем поможешь? Мальчишка не знал. И спросить некого. Шипучка если и знает, то не скажет, а Балис Валдисович далеко. И тоже, наверное, в непростой ситуации. Может быть, даже в более сложной, чем Серёжка. Иначе не объяснить, что за столько дней он так и не сумел нагнать этот рабский караван. Плелись-то рабы еле-еле. На Дороге они с Балисом Валдисовичем за один день прошли, наверное, раза в полтора больше, чем караван за два дня. Или это ему тоже только так казалось?
      Мысли в который раз понеслись по замкнутому кругу: раб… не раб… трус… не трус… испугался… не за себя… Сколько таких кругов они накрутили за этот вечер, Серёжка не считал. Одно слово — много. Но, в конце концов, он всё же заснул.
      Школу всё-таки успели отремонтировать и покрасить к первому сентября, хотя это и казалось невозможным: слишком мало оставалось времени. Чтобы не опоздать, рабочие трудились с раннего утра до позднего вечера. В выходные накануне начала учебного года к ремонту подключились и родители. Всем хотелось, чтобы первое сентября стал первым праздником, символизирующим переход от войны к мирной жизни. И ведь получилось. Сейчас в школе ничто не напоминало о том, что этим летом она перенесла обстрел и пожар. Как будто ещё две недели назад не зияли выбитые окна, а закопченные стены не были испещрены дырками от пуль и осколков мин.
      Единственным напоминанием о прошедшей войне должен был стать первый урок. Раньше всегда первый урок был классным часом, на котором классный руководитель рассказывал ребятам о том, почему им надо хорошо учиться. Сегодня всё будет иначе. Сегодня на первом уроке в классы войдут те, кто с оружием в руках отстоял право граждан Приднестровья на свободную жизнь на своей земле. Это будет не просто классный час, это будет урок мужества.
      — Серый, ты чего? — удивленно спросил оказавшийся рядом Тошка Климанов.
      А Серёжка просто вспомнил. Вспомнил то, как покорно лез на матчу по окрику Меро. Как прыгал в воду, развлекая толпу гогочущих «господ». Эх, Тошка… Ты думаешь, перед тобой стоит твой друг, звеньевой Серёжка Яшкин? Был когда-то… А сейчас он всего лишь трусливый раб. Которому, разумеется, не место на уроке мужества.
      — Тоха, иди, я сейчас приду… Мне надо, — растеряно бормотал Серёжка, как-то робко, боком, отступая от двери класса вглубь коридора. Друг проводил его недоуменным взглядом. А Серёжка уже отступил до лестничной площадки и бегом кинулся вниз по лестнице. Подальше от школы. Быстрее. Убежать, закрыться, спрятаться, чтобы никто не увидел, как ему стыдно… Ой!
      Мальчишка и не заметил, что на его пути возникло неожиданное препятствие и, выскочив в холл первого этажа, к гардеробу, с разгону врезался в идущего навстречу человека. Как налетел, так и отлетел, хорошо, на ногах удержался, не грохнулся на спину. Поднял голову. Ой, мама…
      Перед парнишкой стоял высокий старик в синей форме военного моряка. На груди в два ряда ордена и медали. И отдельно от этих рядов — маленькая медалька: золотая звёздочка и колодка с красной ленточкой. Серёжка знал, что такую медаль, которая называлась Медаль Золотая Звезда, вручают только Героям Советского Союза. И мальчишка никогда не видел живого Героя вот так вот: рядом, в двух шагах.
      — Извините, — сконфужено пробормотал паренёк.
      Старик улыбнулся. Хорошая у него была улыбка: добрая и какая-то открытая, искренняя. Серёжка сразу понял, что ветеран на него не сердится, понимает, что бывает такое у мальчишек: бегут куда-то, не разбирая дороги.
      — И куда же ты так торопишься? — поинтересовался старый моряк, словно прочитав Серёжкины мысли.
      — Домой, — честно ответил мальчишка.
      — А почему? — удивился старик. — Мне кажется, у вас сейчас урок мужества, нет?
      Серёжка коротко кивнул.
      — Так в чём же дело? Почему ты не на уроке?
      Это было последней каплей. Мальчишка понял, что больше не в состоянии таскать в душе накопившийся груз, что ему обязательно надо рассказать про свою беду хоть кому-нибудь. Умом он понимал, что сообщать о себе такую стыдобу первому встречному неразумно, лучше бы рассказать родителям или друзьям, которые сумеют его понять и помочь. Конечно, надо было сразу поделиться бедой с Тошкой, он бы от Серёжки не отвернулся. Но сейчас мальчишка уже не владел собой, и ничего исправить уже было нельзя. Вопрос старика словно отомкнул в душе потайной замок, и её содержимое волной выплеснулось наружу. Опустив глаза, мальчик тихо сказал:
      — Мне нельзя на урок мужества.
      — Почему?
      — Потому что я трус… и раб, — беспощадно отчеканил Серёжка.
      — И ты действительно так думаешь?
      Мальчишка хлопнул глазами. Вот чего-чего, а такого вопроса он не ожидал. И вдруг понял, что та самая решительность, с которой он сказал правду о том, почему бежит из школы, не даёт теперь ему ответить на поставленный вопрос односложным "Да!". Потому что это будет уже неправда.
      — Я не знаю, — запинаясь, произнёс Серёжка. — Иногда — думаю… А иногда думаю, что нет… Я совсем запутался…
      Он с надеждой поднял взгляд. Ветеран смотрел на него серьёзно и сосредоточено. На лице не было ни тени жалости или недовольства, и это вселило в Серёжку смутную надежду.
      — А вот Вы скажите — как Вы считаете?
      — Я?… Гм… Вот что, давай присядем, тяжеловато мне стоять…
      Моряк опустился на стоящую у стены холла лавочку, мальчишка пристроился рядом.
      — Тебя как зовут?
      — Серёжка… Яшкин.
      — Видишь ли, Серёжа… Вот сейчас я скажу, а ты мне поверишь?
      — Конечно, поверю.
      — А почему?
      — Ну, Вы же взрослый…
      — Разве взрослые не ошибаются? Разве они всё знают?
      Серёжка досадливо вздохнул. Почему каждый взрослый считает своей обязанностью непременно учить? Почему просто не ответить на вопрос? Почему просто не помочь?
      Наверное, эти мысли отразились у мальчишки на лице, потому что, не дожидаясь его ответа, ветеран произнёс:
      — Знаешь, ведь бывает так: один говорит «смелый», а другой — «дурак». Один говорит «трус», а другой — «умный». И оба — взрослые… Кого слушать?
      — Ну, Вы-то скажете как на самом деле, потому что знаете: вон у Вас орденов сколько… Их трусость не дают.
      Старик неожиданно горько вздохнул.
      — Дают. Бывает, и за трусость ордена дают, и за предательство… И рабам дают, и просто дуракам…
      — Так что же, — в голосе мальчишки зазвенела обида, — никому нельзя верить, да?
      Серёжке хотелось встать и уйти, но словно какая-то сила удерживала его на месте.
      — Не только можно, но и нужно. Обязательно нужно верить. Только не железкам, а человеку, понимаешь? Наградили кого-то, не наградили — это уже не так важно. Если я знаю, что человеку можно верить — то поверю, хоть у него и ни одной медали. А если знаю, что нельзя — не поверю, хоть его с ног до головы орденами обвешай.
      Серёжка вздохнул. Раздражение ушло. Ветеран говорил совершенно правильно, мальчишка и сам так думал. Правильно, но бесполезно.
      — А если некого спросить? Если все, кого я знаю и кому верю — далеко, тогда как быть?
      — Тогда остаётся только одно: разобраться самому.
      — Пробовал… Не получается… Думаете, это так легко?
      — Знаю, что не легко. Со мной ведь тоже так было: надо решать, а спросить некого… И лет мне тогда было… Да одиннадцать и было, как тебе сейчас.
      — И как же Вы?
      — Разбирался сам, раз спросить было некого. Вот и ты попробуй ещё раз. Если хочешь, я помогу.
      — Давайте, помогите.
      — Ты считаешь себя рабом только потому, что тебя так назвали?
      — Ещё чего, — хмыкнул Серёжка. — Нет, конечно. Раб, это тот, кто согласен, что он раб.
      — А ты никогда с этим не соглашался, верно? Так почему ты тогда решил, что ты раб?
      — Потому что согласие это не всегда слово, правильно? Тебе говорят: "Делай это", ты делаешь. Пусть молча, но, всё равно, не сопротивляешься. Значит, ты согласен.
      — А когда тебя заставляли идти в караване, ты разве не соглашался? Пусть молча, но соглашался.
      — Соглашался. Но это как бы можно… А развлекать — нельзя, это позорно… Ну, не знаю я, как объяснить.
      Окончательно смешавшись, мальчишка смолк.
      — Я понимаю, — кивнул старик. — А теперь представь себе, что прыгнуть нужно было бы не ради Шипучки, а ради себя. Ты бы прыгнул?
      Серёжка отрицательно мотнул головой.
      — Уверен?
      После короткой паузы мальчишка твёрдо ответил.
      — Уверен.
      — Ну, и о какой трусости ты тогда говоришь? Трусы, Серёжа, всегда думают о себе, а не о других. И спасают только себя. Так что, на первый твой вопрос мой ответ будет таким: никакой ты не трус.
      — А на второй?
      — Ты всё равно считаешь, что поступил неправильно?
      Мальчишка помедлил с ответом. Пусть он и не струсил, но воспоминания о том, что случилось на палубе корабля, всё равно злили и смущали.
      — Наверное, неправильно. Понимаете, это так противно…
      — А когда ты взял на себя вину за перетертый ремень, разве не было противно?
      — Было, конечно.
      — Но тогда ты так не переживал.
      — Тогда я как бы сам…
      — А тут ты разве не сам? Меро что ли тебя с рея скидывал?
      Не находя слов Серёжка возмущенно засопел.
      — Видимость это, Серёжа. Представь себе комнату, из которой дверей много, да все фальшивые. Настоящая дверь только одна. Как не крути, а выйдешь всё равно через эту единственную дверь. А если так, то не всё ли равно, откроешь её самостоятельно, или кто-то это сделает за тебя.
      — Не всё равно, — упрямо возразил мальчишка. — Лучше — самому.
      — Наверное, ты прав, — не стал спорить старик. — Самому — и вправду лучше. Только, если это всё-таки сделал кто-то другой, то о твоём-то характере это ничего не говорит, правда?
      — Правда.
      — Ну, вот видишь, ты и сам во всём разобрался.
      — Вы помогли. Спасибо.
      — Не скромничай. Я помог совсем чуть-чуть. Главное, что ты себе поверил.
      — Почему?
      — Потому что если бы ты не поверил, то продолжал бы мучаться. И, во-вторых, возможность спросить у кого-нибудь бывает не всегда, сам говорил. А вопросы иногда возникают неожиданно и требуют быстрого ответа. Так что, Серёжа, всё равно тебе придётся решать самому. И отвечать за своё решение.
      — А я не боюсь отвечать, — вскинул голову мальчишка. — Только я не хочу ошибаться, понимаете?
      — Понимаю… Только вот, не очень ли жестко ты себя оцениваешь? Требуешь от себя прямо такого безупречного поведения, чтобы никакой ошибки, никакой слабости.
      — Так ведь я же пионер, — смущенно пробормотал Серёжка. — И звеньевой… И если не требовать, то только слабости и будут. Нет?
      — Нет. Требовать о себя слишком много так же плохо, как и не требовать ничего. Тут нужна золотая середина. Хоть ты и звеньевой, но ведь живой человек, а не герой из книжки, правильно?
      Серёжка усмехнулся. Да уж, до книжного героя ему далеко. Писатели для своих книг наверняка найдут кого-нибудь по-настоящему правильного.
      — Вот. А обычный человек не может прожить жизнь без ошибок, без падений. Но многие ошибки можно исправить, не надо сразу так вот ставить на себе крест. Пока живёшь — ещё есть шанс изменить ситуацию к лучшему. Вот за это изменение и надо бороться, а не сидеть сложа руки и не ругать себя: "я плохой", "я никудышный".
      — Но ведь и ошибки, которые не исправишь, верно? Как узнать, можно исправить или нет?
      — Не надо узнавать, Серёжа. Если ошибка совершена, её надо просто исправлять. А там уже видно будет.
      — А если ещё не совершена?
      — Тогда… Тогда, просто скажи себе: "Я — Серёжка Яшкин, такой, какой я есть". А потом представь себе, сможешь ли сказать так после того поступка, который хочешь сделать. Именно сам себе сказать, не так важно, что скажут другие. Если считаешь, что прав, поступай так, как считаешь нужным.
      — Спасибо…
      Серёжка вскинул голову, чтобы посмотреть в лицо собеседнику и… крепко ударился о стенку каюты…
      Ударился он действительно сильно: аж слёзы на глаза навернули. Зато сон помнился до мельчайших подробностей.
      Нестыковок в нём хватало, на то он и сон, но главную мысль Серёжка уяснил крепко. Ошибаться можно, сдаваться — нельзя.