Грани - Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары

      — Да при чём тут Луций? Он-то как раз запретил тебе пить. Пей!
      Дракон совсем по-человечески мотнул головой.
      — Мне хвостом на угрозы Луция. Я — диктатор Скай Синий! Я не уроню своей гордости и пить не стану!
      "Говорить он умеет, а вот насчёт того, что соображает не хуже Пушка я, кажется, ошибся", — с горечью подумал Серёжка. Кот не терпел фамильярного обращения, но и никогда не отказывался, если его угощали от чистого сердца.
      — Разве позорно выпить холодной воды? — беспомощно спросил мальчишка. Опять у него ничего не получилось. Вообще, ничего у него не получается с тех самых пор, когда он угодил в этот проклятый мир. Пытался помочь Анне-Селене — сам попал в рабство. Убежать так и не сумел. Развлекал купцов и наёмников прыжками в воду. Стал бесплатной игрушкой воспитанников гладиаторской школы. Теперь вот дракон от него морду воротит. Всё время хотел как лучше — а получалось так, что хуже и не придумаешь. Когда это закончится? Неужели — никогда? И снова запершило в горле.
      А Скай смотрел на мельтешащего перед мордой малыша и думал, что у людей даже доброта какая-то ущербная. Слезливая, мягкая, рыхлая, точно тающая куча грязного весеннего снега. Нет, доброта должна быть крепкой и суровой, чтобы из тех, кто осмелился на неё посягнуть, клочьями летела шерсть или что там у них есть. Но люди этого не поймут, даже дети. Может, если только их с самого рождения отбирать у испорченных родителей и воспитывать под присмотром мудрых и благородных драконов. Да, наверное, тогда из таких вот, как этот детёныш, может и вырасти кто-нибудь достойный. Но сейчас малыш уже был непоправимо испорчен общением со взрослыми людьми и не мог понять тонкую и гордую натуру вольного дракона.
      Серёжка вдруг разозлился. Что он тут, в самом деле, разнюнился, как девчонка какая-то. А то не знал, что будет трудно. Терпеть надо, а не хныкать. Терпеть назло всему этому миру. Терпеть до тех пор, пока не придут на помощь Балис Валдисович и его друзья. А они придут, обязательно придут. Потому что иначе просто не может быть…
      Мальчишка решительно вскочил на ноги.
      — Ну, не хочешь — и не надо. Упрашивать не стану.
      Серёжка оценивающе посмотрел себе под ноги. Пожалуй, выливать бадью прямо тут рискованно: пыль хоть и намокла под дождём, но след останется слишком ясный, Леендерс может сообразить, что мальчишка пытался нарушить его приказ. Придётся тащить бадью назад. Ничего, ради собственной безопасности можно и потрудится. Серёжка не сомневался, что если кто-то узнает, что он дал дракону воды, то порка будет такая, что мало не покажется. Если за дело — ещё куда не шло. Но из-за упрямства дракона получалось, что его могли выдрать за просто так. Что ж он, дурак что ли, ни за что ни про что плети под спину подставлять?
      — Шипучка бы не стал строить из себя героя, выпил бы воду и всё, — пробормотал мальчишка, берясь за дужку.
      — Кто? — машинально переспросил диктатор.
      — Шипучка, мой друг. Он хоть и не умеет говорить, а только шипит, зато сразу всё понимает.
      — Шипит? Почему?
      — Потому что он ящер, — устало объяснил мальчишка.
      Скай напрягся. Если этот детёныш — друг ящера, то многое менялось. Значит он из тех, кто порвал с безумным человечеством… насколько возможно для человека. Из тех, с кем так любили возиться Ланта и Тхолот. Диктатор никогда не пытался узнать их подопечных поближе, убеждённый, что человек всегда остаётся человеком. Рождённый ползать — летать не может! Не может, и всё тут! Но всё же Скай признавал, что эти люди были лучшими среди своих собратьев. Пожалуй, принять воду от такого человека не унижало.
      — Ладно, я выпью твою воду.
      Серёжка не сдержал улыбки. Огромный дракон с когтями в размер разводного ключа сейчас очень напоминал Иринку, когда ей приходило в голову поупрямиться за столом. Не сказать, чтобы сестрёнка вредничала часто, но иногда на неё находило, и в такие минуты мальчишке казалось, что более капризное существо не найти не только в городке, но и во всей Молдавии, а так же и на соседней Украине. Большой дракон от маленькой девочки ушел недалеко.
      — Вот и хорошо. Открывай рот, я тебе налью.
      Скай, страдая от собственной беспомощности, распахнул пасть. Серёжка с немым восхищением уставился на белые и острые драконьи клыки, самые маленькие из которых были подлиннее пальцев на мальчишкиных руках, ну а самые длинные, были величиной почти что с руку. Правда, почистить зубки не смотря на белизну не помешало бы: запашок из драконьей глотки доносился не самый приятный. Но об этом мальчишка деликатно промолчал: что толку говорить о том, что невозможно исправить. Собравшись с силами, Серёжка вскинул на руки бадью, и наклонил её над раскрытой пастью. Холодная колодезная вода хлынула в пересохший рот дракона.
      Бадьи хватило Скаю на три крупных жадных глотка.
      — Счас ещё притащу, — пообещал мальчишка.
      — Если тебя застанут за тем, как ты меня поишь, то накажут, — диктатор чувствовал себя очень неуютно: ещё никогда не бывало такого, чтобы ради него чем-то рисковал детёныш. Конечно, самым умным было бы не принимать эту жертву, но сделанного не воротишь. Сколько теперь не рычи и не бей хвостом, малыш уже виноват и единственное возможное решение — чтобы никто ничего не узнал. Пока что заметить нарушение приказа хозяина школы никто не мог: во дворе пусто, на стены охранники выходили только по вечерам. Самое время бросить ведро у колодца и сделать вид, что ничего не произошло. Человек просто обязан поступить таким образом, но детёныш повел себя не по-человечески.
      Малыш широко улыбнулся, и пообещал:
      — Счас задрожу от страха и ведро уроню!
      Улыбка у него получилась настолько нахальной и язвительной, что Скай всерьёз усомнился человек ли перед ним. Может, ему помогает драконёнок в человеческом теле. Рассказывал же Дак, что до Катастрофы многие Крылатые могли менять облик по своему желанию. Конечно, слова Дака всерьёз воспринимать нельзя: никогда не знаешь, где кончается правда и начинается сказка. Дак и о богах говорил так, будто они реально существуют, и ещё много разных глупостей рассказывал. Но, может быть, под некоторыми выдумками выжившего из ума старого философа была реальная почва. В превращение драконов в людей Скай сейчас был готов поверить. Другое дело, что сам диктатор никогда бы не влез в шкуру двуногих волосатиков, но дети есть дети… Ещё и не в такую дырку залезут: всё им интересно.
      На самом же деле, Серёжка действительно подумывал, стоит ли тащить вторую бадью: уж больно много времени потрачено на уговоры. Вряд ли телегу с навозом нужно было катить слишком далеко: Леендерс явно не из тех, кто исполняет тяжелую работу. Бестиарник и Кау могли появиться во дворе в любую секунду, и о том, что будет, если они застанут Серёжку за нарушением приказа, лучше было не думать. Лучше сказать мягко: ничего хорошего в этом случае мальчишку не ожидало. Но, с другой стороны, это для человека такая бадья — очень много. А дракону она, наверное, как дяде Хоме Семочко, отцу Павлина, рюмочка водки.
      Мальчишка вспомнил свадьбу Трифона Петрова, брата одноклассницы Арины. В Серёжкином классе учились двое гагаузов, точнее — гагаузок: Арина и Евлампия. Девчонки как девчонки, но имена… Арину звали Няней, потому что у Пушкина была няня — Арина Родионовна, на Евлампию — Лампой, потому что похоже. Они особо не обижались — кто ж в школе обходится без прозвища?
      Но дело вообще не в прозвищах. На свадьбу Трифона, понятное дело, набежали все Аринкины друзья и приятели с Тенистой улицы и её окрестностей, а значит и Серёжка: интересно же, да и без чего-нибудь вкусненького никто ребятни не ушел. Так вот, уже ближе к вечеру, когда начало темнеть, сидевший в саду Серёжка вдруг заметил вышедшего на крыльцо изрядно захмелевшего дядю Хому. Здоровый мужик, он слесарем в совхозе работал, трактора чинил. Ростом чуть ниже Балиса Валдисовича, в плечах заметно пошире. Ладонь — не ладонь, а лапища какая-то, фонарный столб, наверное, обнять может. И в это лапищи — маленькая хрустальная рюмочка с тонюсенькой ножкой. Смотрелось это совершенно потрясно. Мальчишка тогда никак не мог понять, почему она сразу не на кусочки не разлетается. Да и сейчас не понимал.
      За этими воспоминаниями Серёжка машинально вытащил из колодца воду, перелил в бадейку и потащил её к дракону. Вот тут-то воспоминания сразу и кончились: уж больно тяжела была бадья. И всё-таки мальчишка её дотащил: покраснев от натуги, тяжело сопя, расплёскивая водные кляксы на право и налево. Донёс на одном самолюбии: раз уж пообещал дракону второе ведро — надо выполнять. О третьем мальчишка даже не заикался. Дракон не попросил, но и «спасибо» не сказал — вот и помогай такому странному. Но всерьёз обидеться Серёжка не успел: вдруг лупанул такой мощный ливень, что, забыв обо всём, мальчишка вихрем донёсся до сторожки толстого Леендерса, чтобы встать под скат крыши, куда струи воды не залетали. И вовремя: буквально через минуту послышалась грубая брань, и в воротах показались бестиарник и Кау. Подросток тут же пристроился под скатом, но подальше от Серёжки, у другого угла хижины, а Леендерс с неожиданным проворством заскочил внутрь, а через пару минут вышел уже закутанный в толстый и длинный плащ.
      — Пошли, отведу вас обратно! — скомандовал толстяк.
      — Господин бестиарник, может, переждём ливень? — с надеждой попросил Кау.
      — Экие нежности, — ощерился Леендерс. — Прямо графский сыночек на отдыхе. Пшел под дождь, чище будешь! А ты, дохляк, ведро оставь и тоже пошёл!
      Последнее относилось к Серёжке, продолжавшему машинально сжимать в руках ручку бадьи.
      Пришлось идти. К счастью, небесные силы сжалились над ребятами. Едва они вышли за ворота бестиария, как дождь прекратился — так же неожиданно, как и начался. Правда, проулок оказался весь заполнен лужами, некоторые из которых простирались от одной стены до другой, не обойдёшь, но Серёжка промочить ноги не боялся. Радостный от того, что сумел насолить хозяевам и напоить дракона, он беззаботно шлёпал прямо по водной глади: сандалии высохнут, ноги — тоже. В просвет между облаками выглянуло местное Солнце, из лужи мальчишке улыбнулись солнечные зайчики. Серёжка подмигнул им в ответ. Краем взгляда перехватил кислый и недоумённый взгляд Кау. Ну да, ему же сейчас полагается терзаться и страдать, а он улыбается. Это не по правилам. Ну, и пошли бы эти правила. Как забавно выразился дракон: "Хвостом мне на них!"
      Да, будь на месте Серёжки кто-нибудь постарше и поопытнее, он бы извёлся от ожидания очередной пакости. Что может быть ужаснее, чем в каждом движении, в каждом слове, в каждом жесте ожидать постоянную угрозу? Но мальчишка был ещё слишком мал и слишком наивен, чтобы понять, сколь грозные тучи сгустились над его вихрастой головой. Даже после подлого поступка Кау Серёжка рассчитывал, что синие от него вскоре отстанут. Ну, должны же они понять, что всё равно не дождутся от новичка того, чего им нужно. И рисковать собой им должно надоесть. Биньнигу Вен уши уже надрал, причём не слабо, до ярко свекольного цвета. Мальчишка чувствовал, что если кто-то из юных гладиаторов попадётся ещё раз, то одними ушами уже не отделается, накажут посерьёзнее. Зачем им это надо?
      Словно отвечая этим мыслям, ребята вели себя с Серёжкой подчёркнуто спокойно. Никто не смеялся, не напоминал ему, что только что его окунули лицом в навоз. За обедом никто не пытался ни толкнуть, ни испортить еду. Правда, и никакого дружелюбия подростки не высказывали, но их дружелюбие мальчишке и не было нужно. Лишь бы не лезли, а там пусть дуются, сколько душе угодно.
      После обеда какое-то время ребята сидели в казарме, разбившись на кучки болтали о том, о сём. Серёжка в одиночестве прилёг на своём матрасе, никто его не беспокоил. Вскоре пришел Вен, выгнал всех во двор, демонстративно посчитал по головам и повёл наружу. Тут-то Серёжка, наконец, и узнал тайну высоких стен. За ними прятался самый настоящий стадион. Или, почти настоящий. Во всяком случае, трибуны были уж точно настоящими, потому и стены были так высоки: снаружи — стены, внутри — трибуны.
      А вот «поле» подкачало. Овальная арена была засыпана смесью песка с какой-то мелкой каменной крошкой. Эта гадость моментально набилась в сандалии, царапая подошвы и мешая нормально ходить. Остальные ребята на это никак не отреагировали, смолчал и Серёжка. В конец концов, за время путешествия в рабском караване ему приходилось идти и по более неприятным местам. И не в сандалиях, а вообще босиком. "Но в футбол поиграть на таком стадионе я бы не хотел", — мрачно заключил мальчишка. — "После первого же подката все ноги тут же будут в крови".
      Доктор Вен учил ребят сражаться в строю. Когда Серёжка читал учебник истории, ему казалось, что всё просто: знай себе иди вперёд плечом к плечу и маши мечом. Но оказалось, что такой бой — целое искусство. Строй таких лопухов, как Серёжка, опытный воин вроде Вена смог бы прорвать не особо напрягаясь. Строй синих запросто бы отбил атаку вдвое большего числа необученных мальчишек.
      Серёжка быстро понял, что в строевом бою является слабым звеном. Не хватало роста, стена щитов теряла необходимую монолитность. Мальчишку это очень огорчало: сбывались слова Лауса. А значит, и всё его сопротивление теряло смысл: получалось, своим упрямством он тянет всю группу назад. Сам бы Серёжка порадовался бы, если бы в его класс и его звено добавили третьеклашку? Хочешь, не хочешь, а успеваемость упадёт. Хоть малыш в этом и не виноват, но всё равно, у всех ребят была бы только одна мысль: быстрее от такого подарка исправиться.
      Но не прошло и получаса, как мальчишке пришлось пересмотреть точку зрения. Вен разбил ребят на два отряда, по пять в каждом. А одиннадцатому, Серёжке, приказал держаться позади строя одной из команд. Тут-то и выяснилось, что мальчишка может быть полезен и в защите и в атаке. В защите, образуя собой как бы вторую линию обороны на самом слабом участке. В атаке — устремляясь вперёд сквозь прорванный вражеский строй. Серёжка повеселел — оказывается, и он мог быть полезным.
      Время до вечера пролетело незаметно. Потом были бассейн, ужин, вечернее сидение в казарме, где на него опять не обращали внимания и, наконец, удар в било возвестил о том, что настало время сна.
      "Не так всё плохо, жизнь налаживается", — успокаивал себя мальчишка, ворочаясь на тонком матрасе. Лишь бы только быстрее подоспела помощь. И ещё, обязательно надо узнать о том, как дела у Шипучки. Может, и ему помощь нужна…
 
      Время уже перевалило за полночь, когда в казарме синих началось тихое шевеление. Один за другим ребята поднимались с матрасов, и, стараясь не шуметь, специально не обувая калиг, отправлялись поднимать со сна ближайшего товарища. Спустя несколько минут весь отряд, кроме новичка Шустрёнка был на ногах. Ничего друг другу не говорили: всё было обговорено заранее. Каждый знал, что ему делать.
      Ребята обступили сладко спавшего Серёжку, Тино набросил ему на голову свой плащ, и тут же юные гладиаторы принялись молча пинать лежащего мальчишку. Боль моментально пробудила Серёжку, он попытался как-то отразить градом сыпавшиеся на него удары, но не тут-то было. Наброшенный на голову плащ мешал ориентироваться, и сковывал движения рук. Вторым движением мальчишки была попытка встать на ноги, но удары сверху бросили его обратно на матрас. Один из пинков пришёлся в лицо, в правом глазу так и брызнули искры.
      Несмотря ни на что, соображать Серёжка не перестал. Вцепившись в плащ, он резким рывком содрал его с головы. В темноте было трудно что-либо увидеть и понять, но он каким-то чудом перехватил чью-то ногу, резко дёрнул… В ответ раздался приглушенный вскрик, на какое-то мгновение град пинков ослабел и мальчишка воспользовался моментом, чтобы вскочить на ноги. Но в следующее мгновение он получил сильнейший удар в голову, в глазах заплясали разноцветные круги, и Серёжка провалился в бархатную обволакивающую темноту.
      Мальчишка тяжело упал на матрас, и шум драки сразу стих. Тишину нарушало только громкое прерывистое дыхание столпившихся вокруг ребят.
      — Кажись, без сознания? — шепотом спросил, наконец, Лаус.
      — Ага, — растерянно отозвался кто-то из темноты.
      Лаус присел возле неподвижно лежащего Серёжки, пытаясь нащупать под ключицей биение кровяного сосуда.
      — Ну, — нетерпеливо переспросил тот же голос.
      — Что — ну? Живой.
      Теперь подросток ощупывал голову мальчишки.
      — Вроде, губу разбили или нос. Есть крови маленько. Ничего, переживёт.
      — Может, добавить? — неуверенно предложил тот, кто говорил раньше. Теперь можно было опознать в нём Морона.
      — А в рыло не хочешь? — уже не шепотом, а в полный голос поинтересовался Армеец. — Хватит с него.
      — А чего сразу в рыло? — обидчиво произнёс Морон.
      — Чтобы не крысятничал.
      — Да я тебе за это…
      — Тихо! — властно прервал перебранку Лаус. Спорщики опасливо смолкли. — Тино, возьми себе его плащ, твой, наверное, в крови. И по местам. Всем лежать тихо. Посмотрим, что он будет делать, когда придёт в себя.
      В первое мгновенье Серёжке показалось, что он просто проснулся среди ночи. Но буквально тут же пришла боль, и мальчишка вспомнил, как его били. Видимо, без сознания он оставался довольно долго: во всяком случае, избиение закончилось.
      Серёжка открыл глаза. Точнее, попытался это сделать. Правый глаз на такую попытку отреагировал острой болью, и, судя по ощущениям, если и открылся, то не больше, чем на половину. Кромешная темень. Значит — ночь. Ну, хоть не до утра вырубили, хоть в этом счастье.
      Превозмогая ноющую боль в руке, мальчишка ощупал лицо. Так и есть, правый глаз основательно заплыл. "Ох, и рожа у меня сейчас", — прикинул Серёжка. Это был далеко не первый фингал в его жизни, и парнишка прекрасно представлял, как в таких случаях выглядит отражение в зеркале. "Раз шучу, значит не всё потеряно", — подбодрил себя Серёжка. Мальчишка непроизвольно улыбнулся, но это отозвалось новой болью: нижняя губа тоже была разбита. Серёжка провёл по ней пальцем. Губа распухла, кровь уже успела застыть шершавой корочкой.
      Да, никогда в жизни его так не метелили. Домашним мальчиком Серёжка, разумеется, не был, дрался не то, чтобы постоянно, но регулярно, бывало и в стычках "стенка на стенку" участвовал. Но вот так, чтобы все на одного — ни разу. Самая настоящая «тёмная», вот как это называется. Приходилось ему слышать рассказы про то, как это бывает. Ребята говорили, что в пионерских лагерях так поступали с неисправимыми ябедами и подлизами, с которыми невозможно разобраться в честной драке. Таким накидывали одеяло на голову, чтобы не было видно, кто нападает, и лупили, чтобы больше не подличали. Видеть этого, а тем более участвовать в подобном мальчишке не приходилось ни разу: как-то не сталкивала его жизнь с законченными подлизами и ябедами.
      Зато теперь он прочувствовал «тёмную» на своей шкуре. И что теперь ему делать? Вскочить и отпинать ближайшего соседа? Ну, наверное, пару раз он даже успеет врезать, пока остальные будут соображать, что к чему. А дальше что? Навалятся всей оравой, врежут ещё, а утром расскажут Вену, что новичок ночью затеял драку. И, главное, в любом случае в этой драке Серёжка будет проигравшим. Нажаловаться на них самому? Ябедой быть противно. И, если накажут, то накажут всех. А вдруг хоть один из синих в «тёмной» не участвовал? Вен ведь разбираться не станет, а другие надсмотрщики — и подавно. Попроситься утром в другую группу? Раньше надо было это делать, пока Лаус предлагал добром. Сейчас же это было похоже на позорное бегство. Ну, а что ещё оставалось?
      Оставалось стиснуть зубы и молчать. Наверное, не самое умное поведение, но ничего лучшего в голову не приходило. В конце концов, не так уж и сильно ему досталось. Руки-ноги двигаются, значит — целые. Ссадина на лбу, тоже уже подсохшая, синяк под глазом и разбитая губа — можно пережить. Лишь бы только внутри чего не отбили. Мальчишка лихорадочно встал вспоминать, чему учили "юных санинструкторов" перед турпоходом. Кровью он не харкает, это точно — значит, с лёгкие целые. Перелом рёбер — должна быть резкая колющая боль при сильном вдохе. Серёжка глубоко вздохнул. Боль была, это точно. Но не резкая, а, скорее, наоборот — тупая. Значит, нет перелома. Дальше — "острый живот". Мальчишка медленно и осторожно надавил ладонью на живот, постепенно вдавливая руку всё глубже и глубже. На мгновение замер, собираясь с духом, а затем резко отдёрнул руку. Ничего не произошло: как всё болело, так и продолжало болеть. Серёжка окончательно успокоился: если бы что там внутри порвалось, то, в тот момент, когда он отпустил руку, должен был бы почувствовать усиление боли. Выходит, он опять легко отделался. Может, повезло, может, ребята специально били так, чтобы ничего не повредить, помня о том, что за самоуправство их могут крепко наказать. Дома в ребячьих компаниях Серёжка не раз слышал, что так умеют бить милиционеры: отлупят в отделении преступника до полусмерти, а следов — никаких и ничего не докажешь. Верилось в это не слишком сильно: на Тенистой жило аж двое милиционеров и представить, что кто-то из них избивает человека, пусть даже и вора, Серёжка никак не мог. Даже при всём своём "развитом воображении". Но, ведь милиционеры разные бывают. Говорили, что в ОПОНе было много бывших милиционеров. Эти уж наверняка знали, как избивать и до полусмерти, и до смерти. Может, гладиаторов тоже этому учат?
      Но что же всё-таки ему делать? Если не махать кулаками после драки, не жаловаться, не попроситься в другую группу, тогда — что? А ничего не делать, пришла неожиданная мысль. Сейчас попробовать заснуть. А утром, после сигнала к подъёму, одеться, обуться и выйти на зарядку, будто ничего не произошло. Если разобраться, то он в предыдущие случаи именно так и поступал. Разве он делал неправильно? Разве он сейчас жалеет о том, что не согласился на предложение Лауса сразу? Нет, пожалуй, не жалеет. Ну, так чего искать добра от добра.
      И потом, тогда, в караване, Арш избил его намного сильнее. Просто в тот момент Серёжке всё равно некуда было отступать, а сейчас вроде как есть. Вроде, открыта дверка куда можно отступить. А что за дверкой? Неизвестно. Может, там будет ещё хуже. Те же желтые решат, что они и так отстающие, а уж с малышом в группе и вовсе опустятся ниже плинтуса. И тоже начнут убеждать попроситься в другую группу. Хорошо ещё, если как Лаус, сначала добром предложат. А то ведь могут и сразу кучей отметелить, а за что — догадайся сам. И будет он прыгать из группы в группу, повсюду получая пинки? Нет уж, чем так, лучше оставаться до конца на одном месте.
      Если юные гладиаторы и хотели скрыть следы ночного избиения, то у них ничего не получилось, понял Серёжка, выбегая на зарядку. У Вена перекосилось лицо, когда он утром увидел новичка. И было от чего. Правый глаз заплыл и налился тёмной синевой, лоб украшала здоровенная ссадина, разбитые губы затянуло кровавой корочкой. На фоне этих украшений россыпь синяков на плечах, груди и ногах смотрелась как незначительное недоразумение.
      Доктор не сказал ни слова. Но, разумеется, ребята понимали, что это не освобождение от возмездия за нарушение дисциплины, а только отсрочка.
      — Перестарались, — огорчённо шепнул Ринк Лаусу.
      Тот уныло кивнул.
      — А этот дурак ещё добавить предлагал, — Армеец кивнул на Морона.
      — Там темно было, — яростным шепотом ответил подростком.
      Начавшаяся зарядка прервала выяснение отношений: получить плетью от Вена никому не хотелось. Впереди и так маячило серьёзное наказание, не хватало ещё его усугублять.
      Серёжке зарядка далась очень тяжело. За то время, которое он пролежал после избиения, боль вроде успокоилась, но при первых же резких движениях вернулась вновь, заполнив собой всё тело. Мальчишке казалось, что на нём нет ни одного живого места. "Как же я сегодня заниматься-то буду?" — ужаснулся Серёжка. В школе бы ему, конечно, дали бы освобождение от уроков, хотя бы на день-два. А здесь… Мальчишка скосил глаза на Вена. Доктор расхаживал вокруг питомцев с мрачным выражением на изуродованном лице, мерно постукивая по ладони рукоятью плётки. Дождёшься от такого освобождения, как же. Будет гонять, пока не упадёшь без сил, да и потом не пожалеет.
      Но того, что случилось на самом деле, не предугадали ни ребята, ни Серёжка. То есть, сначала всё было ожидаемым: едва зарядка закончилась, Вен загнал синих в казарму и хмуро поинтересовался:
      — Что у тебя с лицом, Шустрёнок?
      — Не знаю… господин доктор, — ответил заготовленной заранее фразой Серёжка. — Здесь ведь нет зеркала.
      Вен хмыкнул.
      — Ишь ты, зеркало… Видать, много воли тебе раньше давали, коли в зеркало гляделся.
      Мальчишка сморщился от досады: надо же было сказать такую глупость. Это в его мире и в его время зеркало есть в каждом доме, да ещё и не одно. Каждый день в зеркало сморишь, хотя бы когда умываешься и зубы чистишь. Никто даже не задумывается. А здесь зеркало, наверное, большая редкость, только для самых богатых и важных. Уж точно — не для рабов.
      — Что с лицом, тебя спрашиваю?
      — Ударился… господин доктор.
      — Ударился, значит? — голос Вена вдруг стал ласковым и вкрадчивым. — И обо что же ты ударился?
      — Не знаю… господин доктор. Ночь же была, темно. Здесь фонарей не зажигают.
      Чего уж там, если ему известно про зеркала, то можно и про фонари вспомнить. Тем более, фонарь в этом мире Серёжка видел: на верхушке мачты корабля, на котором их с Шипучкой Меро привёз в этот город.
      — Значит, ударился, — надсмотрщик отвернулся от Серёжки и, казалось, разговаривал сам с собой, медленно прохаживаясь перед сбившимися в кучку воспитанниками, — и обо что ударился — не понял. Какая незадача… Может, кто-нибудь другой заметил? Лаус! Обо что ударился ночью Шустрёнок?
      — А мне откуда знать, господин доктор? Я спал.
      — И остальные тоже спали?
      — Все спали, господин доктор.
      Вен резко остановился, единственный глаз доктора ожёг ребят яростным взглядом, они в ответ инстинктивно съёжили, словно ожидая удара.
      — А теперь слушать сюда, ур-роды. Всё это очень хорошо для какого-нибудь владенья благородного лагата, но в гладиаторской школе Ксантия такие шутки не проходят. Обмануть меня хотите? Да я с кобольдов скальпы снимал, когда ваши родители о вас ещё не задумывались! Кто из вас его бил? Нет! Кто его не бил?
      Доктор особенно подчеркнул голосом слово «не». Ребята молчали, потупив взгляд. Вен немного подождал, затем удовлетворённо хмыкнул.
      — Значит, все вместе. И отвечать собрались все, верно?
      Повисла ещё одна томительная пауза.
      — Не слышу! — рявкнул вдруг Вен таким голосом, что Серёжка даже вздрогнул от неожиданности.
      Армеец поднял голову и невнятно произнёс:
      — Все били, все и виноваты.
      — Просто замечательно, — потёр руки доктор. — А теперь отвечайте — зачем били? За что?
      Гладиаторы молчали. Пауза затягивалась.
      — Не слышу! Лаус!
      Подросток вздрогнул, обречено поднял голову.
      — Ну! Что вам от него нужно было?
      — Чтобы он ушёл в другой отряд, — с вызовом ответил парень. — С ним мы не будем лучшими.
      Вен серьёзно кивнул, повернулся к Серёжке.
      — Знаешь теперь, обо что ударился?
      — Теперь знаю… господин доктор.
      — А почему сразу с утра в другой отряд не попросился?
      Мальчишка бросил угрюмый взгляд на стоящего рядом Ринка и ядовито произнёс:
      — А я — непонятливый, господин доктор.
      Надсмотрщик хмыкнул.
      — Что ж, теперь всё на своих местах. А сейчас — слушать меня. Этот малыш останется именно в вашем отряде, что бы ни произошло. Если я увижу, что кто-то пытается побить его — накажу. Если увижу, что кто-то пытается во время тренировке ударить его сильнее, чем нужно, — при этих словах Вен резким движением схватил за волосы Биньнига и выдернул его из рядов синих, как морковку из грядки. Подросток зашипел от боли. — Тоже накажу. А вы знаете, что если я хочу что-то увидеть, то спрятаться от моего глаза будет посложнее, чем от всевидящего ока Картакара. И это ещё не всё. Я не только накажу виноватого, но и действительно отправлю одного из вас к жёлтым. Только не Шустрёнка, а Лауса.
      — Почему! — парень вскинулся так, словно сел на иголку.
      — Ты — старший. Ты должен следить за порядком в отряде.
      — Но, господин доктор, мы не хотим, чтобы он был синим.
      — А кто вас спрашивает? — ухмыльнулся Вен. — Как решил благородный ланиста Луций Констанций — так оно и будет. Ваше дело — подчиняться.
      При этих словах надсмотрщика дверь отворилась, и в казарму вошел благородный ланиста Луций Констанций собственной персоной. Следом за ним зашли двое стражников. Вен почтительно склонил голову. Луций хмуро кивнул ему в ответ.
      — Что тут происходит? Воспитание?
      — Обучение послушанию, благородный Луций.
      — Что, плохо понимают, что такое порядок? Может, отправить кого-нибудь во Двор Боли?
      — Как будет угодно благородному ланисте. Но, с твоего позволения, я бы хотел пока что обойтись своими силами.
      Серёжка услышал, как с облегчением выдохнул Ринк. В который раз мальчишка подумал, что Двор Боли и вправду — страшное место, раз ребята так его опасались.
      — Поступай как знаешь, Вен. Я назначил тебя обучать этих юношей, потому что доверяю тебе. Если ты считаешь, что их проступок не стоит наказания во Дворе Боли, то так тому и быть.
      Вен снова склонил голову.
      — Я полон желание оправдать доверие моего господина.
      Ланиста коротко кивнул.
      — Это я тоже знаю. Но до меня дошли слухи, что один из твоих воспитанников совершил серьёзный проступок. За это он будет наказан уже моей волей.
      Одноглазый повернулся к ребятам, и Серёжка был готов поклясться, что в его взгляде было растерянное недоумение. Подростки молчаливо переглядывались между собой, пытаясь понять, кто из них и чем мог вызвать гнев всемогущего ланисты.
      — Кто из них, Влигер?
      Один из стражников, ухмыльнувшись, указал на Серёжку.
      — Вот этот, с разбитой мордой. Только вчера она у него была ещё не такой красивой.
      Теперь все синие недоумённо уставились на мальчишку, гадая, что же такое и когда он мог совершить. Стоявшие рядом Тино и Ринк опасливо отступил в сторону, словно боялись, что и их Луций накажет за компанию.
      А у Серёжки в голове билась одна только мысль: как этот стражник мог узнать о его проступке? Ведь рядом не было ни одной живой души: ни во дворе, ни в воротах, ни на стенах. Тогда, откуда? И этот вопрос заслонил собой всё остальное, включая страх неизбежного наказания. О том, что сейчас его отведут в тот самый Двор Боли, которого так опасались ребята, Серёжка подумал как-то отстранено, словно речь шла не о нём, а о каком-то другом, совсем незнакомом ему мальчике.