Дороги Младших Богов

И ума хватило форточки открыть. Всё — нараспашку. И на выход. А когда уже на лестничную вышел, тут вспомнил про Глашку. Плохая примета, но вернулся. И кинулся выковыривать ее шумовкой из-под холодильника.

Она всё еще спала. Уже месяц, как спала беспробудно. В Средней Азии сезон выжженной травы. Все твари в нычках. Вот и моя красавица так. Спящая, в общем, красавица.

Хотя, может, и не красавица, а красавец. Я не такой уж великий специалист, чтобы пол у черепахи по внешнему виду определить. Просто решил, когда домой принес: пусть будет баба.

Досталась она мне случайно. Тильтили-митиль-тили, дети нищих дровосеков, во дворе ее выгуливали, отвлеклись на какие-то свои совочки-куличики и оставили без присмотра. А она с края песочницы плюх и тихой сапой на дорогу. Автостопом, видать, хотела в Сурхандарьинскую степь. Но тут, на ее беду, Паша Шумахер из первого подъезда на своем горбатом пылил. И прямо по ней. Сначала передним, а потом и задним.

Детвора хотела похоронить с почестями тут же, в родной песочнице, да я не дал. Забрал, домой притащил, трещину в панцире эпоксидкой залил — через день уже носилась бодрячком по всей квартире. Решил себе оставить. Всё, какая-никакая, живая душа.

Я вообще-то собаку всегда мечтал завести, но при моем образе жизни, какая, на фиг, там собака. А черепаха — в самый раз. Год может не жрать. И выводить на двор не надо — без всякой рефлексии ненужной гадит прямо на ковролин. И слушает, опять же, внимательно и молча, чего бы там хозяин ни мракобесил языком. И всё понимает. И прощает всё.

Короче. Достал я пакет с молоком и плеснул в ее блюдце. Ткнул клювом. Только пару раз лакнула и поползла, глаз не открывая и зевая беспрестанно, в сторону холодильника. Явно в надежде опять к теплой панели движка коростами своими прижаться.

Ну, мое дело было предложить и свой хозяйский долг исполнить.

Идиотизм, конечно, всё это: там, рядом, человек мертвый, совсем-совсем мертвый лежал, а я, как дитя малое, с черепашкой возился.

Но Глашка-то в чем и перед кем, скажите, провинилась? Не по своей же воле завелась она у этих, кто в ответе за тех, кого.

И потом, у нас по жизни всегда так: в какую сторону ни пойди, куда шаг ни сделай, всё одно попадаешь из абсурда в маразм. И без того на душе хреново — чего ж неуют душевный в седьмую степень возводить. Не хрен! Просто нужно идти, куда должно идти.

И всё.

А должно было идти мстить. Месть — это единственное, что могло вдохновлять к жизни при таких чудовищных раскладах.

Поэтому, зная, куда и зачем пойду, и не считал я себя циником. Ни тогда, когда жугукался с черепахой, ни тогда, когда крикнул, запирая дверь: «Не скучайте, девушки, я скоро!»

2

И знаете, о чем думал, пока спускался? Не поверите, но о том, что повезло Сереге. Реально повезло ему, что запропал куда-то. Вы не представляете, как он боится вида крови! О, это что-то с чем-то.

Помню, мелкими еще были, уконтрапупили кусок карбида в бутылку и — святое дело! — через трубку водички туда для реакции. Ну и врассыпную. Подфартило не всем. Гошке хороший клок кожи стеклянным осколком с бедра срезало. Рана пустячная, поверхностная, но кровищи было прилично. Обычное дело. Но Серега, как только это всё увидел, так сразу побелел и бум — потерял сознание на фиг. И лежат, представьте, передо мной такие два красавца — один по ноге кровь растирает и орет, а другой молчит, но в отключке. Страшно. Пришлось строителей (на стройке дело было) на помощь звать. Схлопотали по ушам, конечно, от прораба, а что было делать?

Да, бывали дни весёлыя.

Но и сейчас, когда взрослыми стали и всё такое, тоже иной раз до смешного доходит. Приходится по какой-нибудь нужде Сереге анализы сдавать, палец ему сестра перышком наколет, капельку первую выдавит, а он уже плывет. Земля у него из-под ног уходит, и небо кружиться начинает. Поэтому он сразу, как только в кабинет решается зайти, первым делом смущенно интересуется на предмет наличия нашатырного спирта.

Это так.

Правда, не совсем так. Вру я. Не совсем, конечно, вру, а так — недоговариваю.

Сейчас договорю.

На самом деле очень странная штука происходит с Серегой, когда кровь случается в по-настоящему экстремальных ситуациях. Совершенно другая реакция у него на все эти дела, когда встает вопрос жизни и смерти. Тут у него в голове переключатель щелкает и начинает он вести себя правильно. И вполне хладнокровно.

Однажды, двести лет тому назад, гнали мы с ним «Волгу». Из Нижнего, разумеется. Мы вообще-то их пятнадцать штук тогда в клетки забили — взяли на продажу по схеме «лес — зерно — металл — авто». Но и для себя любимых решили одну тачку на заводе лично выбрать. Ну, выбрали и погнали через мамины просторы по родным колдобинам. Европу, Урал, Алтай нормально прошли — пристроились к таким же, чтобы, если что, от придорожных робингудов стаей отбиваться, — и катили без особых проблем. Западную Сибирь тоже проскочили на одном дыхании, а вот на перегоне Красноярск — Братск случился на наших глазах косяк.

Погода дрянь стояла, снежок первый в том году валил, густой такой, прямо как тюль перед глазами. Да и вечерело уже. Видимость — три метра. Мы-то ничего. А вот перед нами мужик, который тоже «волжану» тридцать первую гнал, с фурой — нос в нос. Не знаю, как уж его на встречную потянуло. Может, уснул. Не знаю… Короче, мало того что движок в салон ушел наполовину, так бедолагу еще несколько раз крутануло и на крышу в кювет опрокинуло.

Кое-как, с помощью монтировок и такой-то матери, выковыряли мы из покореженного железа мужика. Переломанного всего, но живого. Крепким оказался. Живучим. Хотя всё рядом в его крови было заляпано. Знаете, как оно — красное на безупречно белом в инфернальном свете фар. Но Серега молодцом тогда держался. Стиснул зубы. Мы с водилой фуры на месте остались, а он на полных — к посту гаишному. Всё как положено. Сознание не терял. Самообладания тоже.

Странные мы всё-таки существа, люди.

На выходе увидел, что опять почтовые ящики сорваны. Подумал, что, наверное, убил бы того козла, который их всё время срывает. Реально, если бы поймал на месте, сразу с ходу и не задумываясь по морде. И еще раз по морде. С левой. И еще раз. И еще. А потом бы повалил на пол и ногами, ногами, ногами его. Чтобы на хрен забыл, как дышать нужно. А потом бы поднял и башкой пару раз об стенку, чтобы всё без лишних слов понял. И всё.

Нет, не всё. Уходя, еще бы раз пыром по ребрам со всей дури. Ху-у.

Но это я так.

Хотя, может быть, и не так. Кто знает. Лучше, конечно, этому козлу мне сегодня не попадаться. И ему лучше. И мне.

Когда я в «Тополек» завалил, было уже шесть тридцать. Догадайтесь с трех раз, какого я туда поперся? Правильно — узнать решил про того парня, который ее вчера в это заведение привел. Сообразил, с чего начать. Осенило.

Седой был еще на месте, готовился к смене. Это мне повезло, что вчера Седой за стойкой работал. Он меня знает — он тоже в семнадцатой учился. Когда мы выпускались, он в шестой перешел. А потом, он до сих пор мне благодарен за один случай — помог я ему как-то раз отбиться от стаи малолетних гопников, залетевших в наши края с вороньих предместий.

Вот почему, когда я вошел, махнул он мне рукой. Как своему.

— Привет, Седой, — поздоровался и я.

Потом утянул его в сторонку, подальше от напарника, который вяло пересчитывал пойло на полках, и спросил:

— Помнишь, я вчера с девчонкой ушел?

— Еще бы, Андреич, — улыбнулся он.

— Ты ее знаешь?

— Нет, вчера первый раз видел.

— А парня, который ее привел?

Седой посмотрел на меня внимательно и сам спросил:

— Ты чего сегодня какой-то заполошный?

— Да так, — ответил я.

— Слушай, может, по коньячку?

Я кивнул. Он налил и мне, и себе. Мы чокнулись, опрокинули и закусили колесиками лимона.

— Ну так что, знаешь его? — напомнил я. — Дашь наколочку?

— Заходит иногда, — ответил Седой. — Зовут Лехой. Фамилию не знаю.

— Кто он? Что он?

— Да так, крутится по мелочам. На Трактовой у него шиномонтажка. Вроде как с нее кормится.

— Блатной?

— Непохоже. Но он вообще-то тихарик… И кто его знает — может, и при делах, а может, и набушмаченный. К нам заходит обычно с телками. Всегда с разными. Расплачивается аккуратно. Без выгибонов… Только вот вчера вызверился.

— Из-за нее?

— Угу.

— Ты сказал, с кем ушла? — спросил я на всякий случай.

— За кого ты меня, Андреич, держишь? — обиделся Седой. — Сказал, что не заметил, куда и когда. Он, правда, не подумав, наезжать пытался. Но я Мишку Гоблина свистнул, и он успокоил.

— Ясно… А шиномонтажка у него, это которая? Это та, что рядом со старым мостом?

— Ну да, — подтвердил Седой. — Слышь, Андреич, а что случилось-то? Может, помочь чем нужно? Ты только скажи.

— Расслабься, Седой. Всё нормально.

Седой пожал плечами, мол, как знаешь. А потом вдруг заявил:

— Тебя сегодня бить будут.

— С чего ты взял? — удивился я такой его прозорливости.

— Да ты футболку одел навыворот. — Я оттянул воротник — точно.

— Где тут у вас переодеть-то можно?

Седой, которого вообще-то зовут Толиком, отвел меня мимо кухни в подсобку. И оставил одного — пошел по моей просьбе вызывать такси.

Когда он вышел, я скинул свой стильно мятый пиджак, стащил футболку и вдруг замер. И вот так вот простоял стоймя какое-то время. Голым по пояс. В полном отупении.

А потом заплакал.

Видать, коньяк, зараза, был каким-то неправильным…

Пока такси, выбивая пробки, везло меня на Трактовую, я притчу сочинял. Ну, типа чтобы отвлечься. Чтобы душевное равновесие восстановить. Понимал, что вряд ли поможет, но плюнул на это понимание. И сочинял.

На этот раз о Зарытом В Землю Таланте.

Слушайте.

А не хотите, не слушайте.

Но…

В одном городе жил Чувак Чувакович — человек, у которого был Талант.

Ни у кого в том городе его не было, а у Чувака Чуваковича, у этого самого обычного и, что называется, простого человека, избирателя и налогоплательщика, представьте, был.

Вот.

Вероятно, многие из вас полагают, что это большой кайф — иметь Талант. Что немалые преференции имеет его имеющий. И дивиденды немереные и регулярные вдобавок. Что обладателю оного только и делов по жизни что жировать беззаботно. Ну и всё такое прочее. Так, вероятно, многие полагают.

Но таким вот полагателям, которые судят обо всём чересчур уж поверхностно, должен заявить я со всей ответственностью: отнюдь.

Жизнь человека, имеющего Талант, — не жизнь, а сплошное мучение.

Объясню.

Тут ведь как: дома-то без присмотра эту штуку редкую не оставишь. При нашем-то уровне квартирных краж это просто боязно. Опасно это. Вот и приходится всюду с собой его таскать. И носиться с ним как с торбой писаной. А это неудобно. Как есть, неудобно. Он ведь большой, Талант-то. Да к тому же растущий. Не по дням, а по часам.

Вот и представьте, как с такой неудобной для переноски штукой по присутственным и общего пользования местам бродить. В контору, где, к примеру, колотушкой служишь, в магазин там за хлебушком, в парикмахерскую-прачечную и прочая, прочая, прочая. В трамвай, опять же, в переполненный попробуй-ка с этакой глыбиной протиснуться. И на свой этаж по узким пролетам дотащить — тоже упражнение не из легких.

Это всё с одной стороны.

А с другой — зависть. У-у-у! Это и того пуще. Где ни появись со своим Талантом, через минуту вся спина изодрана колючими взглядами. А иные норовят и в лицо сказать какую-нибудь гадость. Иносказательно, конечно, культурно, но с издевкой. А есть такие, которые и некультурно до лица кулаком дотянуться пытаются.

И, главное, не спрятать ведь его никак. Куда спрячешь? Не в карман же. Это какой карман надо иметь, чтобы из ряда вон выходящее безобразие размером в поперечнике от минус бесконечности до аналогичного плюса спрятать можно было? Смеетесь?

Вот так вот.

Ну, про то, как начальство непосредственное на Чувака Чуваковича смотрело, не вам, побродившим изрядно по своим личным лабиринтам, говорить. Сами понимаете. Естественно — косо оно на него смотрело. А раз так, то и движения по служебной лестнице у него не было абсолютно никакого. И не предвиделось. В этом плане светило ему быть в вечных колотушках с соответствующим окладом.

Мало того, в особом государственном департаменте числился он со своим пугающего размера Талантом по разряду неблагонадежных. Что делало его будущность совсем туманной.

Вот так вот оно. А вы говорите.

И неудивительно при всех таких делах, что к сорока годам окончательно забодался Чувак Чувакович от такой жизни. И так это ему всё, честно говоря, надоело, что однажды ночью, будучи спровоцированным нелицеприятным разговором с собственной женой Чувихой Чуваковной, попрекающей его, Чувака Чуваковича, полнейшей неспособностью реализовать свой Талант с пользой для семейного бюджета, как это делают повсеместно некие эфемерные «вон у других мужья», взял он свое сокровище, закинул на плечо и двинулся на городскую свалку.

И там, под неверным светом луны, закопал он свой Талант в зловонно преющие отбросы.

И был таков.

Бог ему, конечно, судья, только вот что замечу: после той самой ночи жизнь у Чувака Чуваковича стала складываться более-менее удачно… Нет, пожалуй, «более-менее» тут не подходит, ибо до такой степени удачно она стала складываться, что сам про нее он уже вскоре говорил с самодовольной улыбкой: «Удалась!» И то: плохо разве быть председателем губернского избиркома, сидеть в просторном кабинете и щипать за задницу любовницу-секретаршу? Чего ж не щипать, коль руки теперь свободны.

Ну а что Талант?

А Талант, не поверите, взошел, заколосился на свалке вишневым садом. Да таким садом, который захочешь специально вырастить, фиг вырастишь, — беспрерывно цвел и благоухал он на всю округу. И плодоносил. Удивительно просто, из какого сора порой рождаются цветы. Если, конечно, в этот сор зарыт Талант.

В общем, вот так вот всё для всех неплохо устроилось.

Правда, не скрою, несанкционированное появление вишневого сада весьма напрягло-озаботило отцов города. До сих пор не знают они, как поступить: и чудесный сад вроде как для общего благоустройства недурственно в городе иметь, но и свалка, опять же, нужна. Куда ж без свалки?

Ничего пока не решили. Решают.

Рубить иль не рубить? Вот в чем вопрос. Повестки сегодняшнего дня.

А так представляется, что, пожалуй, и завтрашнего.

Да и не только.

Парень в замызганном комбезе, представившийся менеджером монтажного зала — у нас нынче кого ни спроси, каждый чего-нибудь менеджер, — сказал не без официоза, что Алексей, в смысле Алексей Петрович, обещался быть к десяти.

Ну к десяти — так к десяти. Только спросил я уже на выходе, накачивают ли они колеса азотом. «А то!» — ответил с гордостью малый.

«А то» — а то, что для понтов колеса азотом — оно конечно, но ржавые трубы в мойке покрасить руки ни у кого не доходят. Делавары!

Там через дорогу, как раз напротив шиномонтажки, летний кофеюшник был развернут. Столы пластмассовые, зонтики с пивной символикой, все дела. Ну, я туда. Под одним из этих тентов наблюдательный пункт себе и устроил. Заказал там чего-то, не помню чего, потому как было всё равно чего: один черт, есть ничего не собирался, кусок в горло не полез бы. И пива еще заказал, две бутылки. Пиво — да. Пиво всегда в меня лезет. Даже когда всё остальное не лезет.

Короче, сижу, курю, пиво потягиваю. Жду, короче. Наблюдаю. Ну и о своем думаю. Думаю, плохо, что один я сейчас. Был бы здесь Серега, давно бы плечом меня оттеснил и сам вперед вышел. Бульдозером проблему разгребать. А был бы Гошка, так тот хотя бы со спины меня прикрыл. Хотя бы.

Плохо человеку, когда он один.

Но тут уж как есть.

Первую еще не допил, тут бомжара материализовался из воздуха. В засаленном пиджаке и рваных сандалиях. Естественно, на предмет пустой тары. И ведь видит же, сучара, что не допил еще, — но уже тут как тут. И уставился не мигая.

Я махнул рукой: забирай, только отвали. Протянул лапищу — три тонны грязи под каждым ногтем, — забрал, но не ушел. Встал рядом с подветренной. Решил, вонючка, второй дождаться. Я психанул. Кивнул ему — а ну-ка сядь. Присел. На самый краешек. И принялся я его лечить.

— Слушай, — говорю, зло так говорю, — объясни мне дураку, как до такого вот состояния скотского дойти можно? А?

Молчит. В сторону харю опухшую отвернул и лыбится. Не первым, видать, был я у него лечащим доктором.

— Чего лыбишься? — спрашиваю. — Объясни, чего тебе не жилось? А? Не родился же ты бичарой на улице. Объясни. По кайфу объедки чужие хавать? Да? В канализационных дырах по кайфу зимагорить? А работать в лом? Да? Или Заратустра не позволяет?

Опять молчит.

Я рукой махнул, о чем типа с тобой говорить. Протянул вторую бутылку, едва початую:

— На, бери и уматывай. Злой я сегодня, но добрый.

Он бутылку прихватил и вдруг разродился таким вот пали:

— Зря вы так на меня… Птицы вон тоже не работают. Дрозды, например. Поют в свое удовольствие — и только. И перебиваются малым. Зря вы… Ведь это сейчас я в поисках белковых и углеводных соединений, а начинал-то с поисков правды. Зря вы… Зря ругаетесь. И я же вижу, что не на меня вы злитесь.

— А на кого? — удивился я, что бич говорящим оказался. В наших краях это редкость.

— На себя, — ответил он.

— А ты, я вижу, психоаналитик?

— В некотором роде. Как всякий культурный человек.

— А-а, так ты, значит, культурный! Ну тогда что ж… Тогда оно понятно. В принципе я всегда и предполагал, что вот этим самым культурный человек от некультурного и отличается.

— Чем?

— Тем самым. Тем, что некультурный человек, когда смотрит на свое дерьмо, думает: «Вот дерьмо», а культурный человек, глядя на свое дерьмо, думает: «Ай да Фрейд!»

— Это вы смешно заметили, — растянул бомжара свое синюшное лицо в улыбке.

— А у тебя, значит, и чувство шутки юмора имеется?

— Ну а как же. Как у всякого культурного человека.

— А-а! Ну да.

— И меня восхищает, что вы, находясь в таком затруднительном положении, сохраняете чувство юмора, — заметил он и добавил: — Это говорит о присутствии духа.

— Стой, — напрягся я. — Что ты сейчас сказал?

— Что присутствие духа…

— Нет. Раньше.

— Когда?

— Ну, ты сказал, что я нахожусь сейчас в каком-то таком положении. Что ты имел в виду?

— А-а, это… Ну ведь сейчас, как правило, все находятся в затруднительном положении. Непохоже, что вы являетесь исключением из этого правила.

— Ты в этом смысле…

— А в каком же еще? В этом. И знаете что… Вы добрый человек. И я хочу вам помочь. Послушайте меня. Послушайте… Есть одна такая очень сильная мантра. Невероятной просто силы. Она называется Ут. И звучит так: «У-у-у-ут». Протяжно так: «У-у-у-ут». Запомните? Ее мне друг покойный подарил. Он тоже был из бывших… из бывших интеллигентных человеков. Он вот точно как дрозд певчий жил. И погиб так же. В смысле как дрозд. Ходят слухи, машиной его сбили.

Я поморщился, рассказ о сбитом бродяге вызвал болезненные воспоминания. А этот продолжил:

— Незадолго до своей гибели он мне эту мантру и… Ну да. Так вот, когда вам совсем плохо станет, когда окончательно припрет, вы пропойте так тихо-тихо или громко, но обязательно душевно: «У-у-у-ут», и всё вокруг сразу станет другим. И вам тут же заметно полегчает. Заметно.

Я попробовал:

— У-у-д?

— Нет, у-у-ут, — поправил он. — Тэ на конце. Тимофей. Так вот: «У-у-у-ут».

— Ясно. Хотя странно… Кругом все про другую говорят. Про Ом. Ом-м-м-м. Слышал? Ом-м-м-м… Общеизвестная фуга. Говорят, она самая-самая.

— Нет-нет, Ом, она для поверхностных вибраций, Ут же — это более глубокая штука. То заклинание для изменения состояния ума, а это — для трансформации подсознания. Как говорится, почувствуйте разницу. Очень, очень вам ее рекомендую. Не пожалеете.

К слову сказать, мантра отверженного крепко засела в моей башке. И с тех пор управляет моим подсознанием.

А теперь и вашим.

И хотел я еще уточнить у него кое-чего на эту волшебную тему, раз уж такая пьянка пошла, но тут краем глаза увидел, что к шиномонтажке лихо подкатила серая «калдина», из которой вышел парень, так обидно кинутый мной вчера. Пришлось умную беседу с бомжиком закруглять. Наступило время боевой работы.

Кивнул бродяге на нетронутые тарелки, мол, хавай, если хочешь, встал и направился к парапету. И когда я уже перепрыгивал через него, новоявленный мой наставник крикнул: «Друг, Будду встретишь, не убивай! Он мой!»

Приземлившись, я поднял руку и сжал ладонь в кулак — типа договорились.

Мужчина по имени Алексей — всех развалов начальник и схождений командир — в мастерской своей не стал задерживаться долго. Кассу снял или чего там, не знаю — указания, может, какие дал — и через десять минут вышел. Разблокировал магическим брелоком центральный замок, и пока с понтами грузился, я тоже успел. Впрыгнул на заднее и железяку свою ему хабец в затылок. И говорю вежливо:

— Только тихо, Леха. Тихо.

— Ты че? — скосился он в зеркало.

— Мне б, Леха, справочку.

— Какую справочку? Пушку убери.

— Это, Леха, не пушка. Это, Леха, аргумент.

— Какой аргумент?

— Тот самый. Тот, который, если что, поможет тебе, Леха, вспомнить историю про то, как ты мою хату вычислил.

— Какую хату?

— Мою хату, Леха, мою. Ту самую, где ты девчонку сегодня на рассвете походя почикал.

— Ты чего гонишь?! — воскликнул он. — Какую девчонку?

Я не стал объяснять, передернул затвор и сообщил доверительно:

— Патрон в патроннике.

— Какую девчонку?! — еще раз спросил он и вжал голову в плечи.

И я вдруг понял, что это не он ее. Не знаю, как я это понял. Понял — и всё. И, потихоньку сбрасывая обороты, спросил:

— Под кем ходишь, Леха?

— Под Эдиком, — выдавил он из себя.

— Под Эдиком, который Хо? — уточнил я. Он кивнул.

— Это хорошо, Эдик Хо — пацан правильный. Можно сказать, штиповый. Это ты молодец, Леха. Только как же с девчонкой быть?

— Да с какой девчонкой-то?

Я убрал ствол от его затылка и объяснил:

— Которую ты вчера в «Топольке» крутил. Где ты ее снял?

И Леха, сообразив, что я его убивать не собираюсь, разморозился:

— Мы с ней это… В нархозе в одной группе учимся. Типа на заочном. Вика, она не местная, на пересдачу подскочила… Вчера основы этой… статистики… столкнули. Я зазвал отметить. Она ломаться не стала.

— Викой, значит, зовут?

— Викой.

— Красивое имя.

— Краси…

Он не успел договорить, пуля пробила ему шею.

Очередь прошила весь салон. Мне повезло, ему — нет.

Стреляли из синего «марка два». Тормознули, дали автоматную очередь и втопили.

Я не стал засиживаться, выскочил из машины. Вытянул хрипящего пацана на асфальт. С трудом разжал руку и прихватил ключи. Глянул на мастерскую — оттуда уже выбегал народ во главе с главным чуханом монтажного зала. Подумал, что без меня справятся, и прыгнул за руль.

Эту синюю с тонированными окнами «морковку» нагнал я — врешь, не уйдешь! — за юкосовской азээской, которая расположена в самом начале Николаевского тракта. Это там, где развилка: влево — на тепличное хозяйство, вправо — на виадук, который перекинут над цепочкой карасиных луж.

Они пошли по правилам — по кругу, а я поднялся по встречному съезду. Вдоль забора газозаправочной станции.

Когда они выехали, я их уже ждал. И пошел на таран по их полосе. А хулио нам, кортасарам!

Первыми они очканули. Стали брать влево. И я вправо взял. Они еще левее. На встречную. Неправильный был маневр — там как раз лесовоз с двадцатью кубами наплывал. Они, конечно, еще левее. Но не вырулили, не хватило им — и в заграждение. Бабац! Пробили и — под аккомпанемент истошного фа-фа «Урала» — рухнули вниз.

Ну а там лету где-то метров десять.

Короче — яйцо всмятку. Я даже останавливаться не стал. Понял, что говорить будет не с кем. Если кто и выжил в этом месиве, вряд ли адекватен. Да и пост ГАИ там совсем рядом. Не стоило рисковать.

Машину бросил в роще у автобусного кольца. Это на конечной «однерке» в поселке тепличного хозяйства.

В город возвращался на общественном транспорте. На таком, знаете, огромном желтом «ЛиАЗе». Эти мамонты, оказывается, не все еще вымерли. Еще ползают.

И мне, не поверите, нравилось ехать в этом сарае. Всего-то шесть рублей, и ты на пятнадцать лет моложе. И я даже стал чувствовать себя при этом Ники Билейном. И стал напевать мотивчик Эрика Коутса. Помните, тот, где: «Ад таков, ля-ля-ля, каким ты его сотворишь»?

Да, ад таков.

Да, руки тряслись.

3

Покушение на Леху (а может, на меня или на нас обоих) я автоматически связал с убийством девушки по имени Вика. Любой бы на моем месте эти два близких по времени криминальных события связал. Тем более с участием людей, которые были между собой завязаны. Это как дважды два — четыре.

И всё дело теперь обретало иной оборот. Выходило, что за ее убийством стояла навороченная шарашка. У которой имелась в наличии и тяжелая артиллерия, и фронтовая авиация.

Но для меня это ничего не меняло. Я не собирался идти на попятную. Так решил: пусть хоть целую бронетанковую армию выставляют, по фиг. У нас тоже кое-что зачехлено на запасном пути. Надо будет, расчехлим.

Пока ехал в автобусе, решил подумать над тем, что дальше делать. Решил подумать и подумал.

Впрочем, чего там особо думать, когда нужно было просто трясти. Ведь зацепка-то, после того как они Алексея Батьковича грубо так завалили, осталась у меня только одна. Нархоз. Институт народного хозяйства. Или — как там по-новому? — университет экономики и права, кажется. Только в университете этом теперь и можно было о Вике чего-нибудь узнать. Туда и решил направиться. Сразу. А к чему было откладывать?

Автобус вез меня уже по Карла Маркса. Центр города. К дыму выгорающих торфяников плюсуйте высокооктановый смог. Наслаждайтесь тополиной поземкой и запахом пота чужих подмышек. Июль в разгаре.

Не доходя пару кварталов до здания нархоза, маршрут поворачивал на Веру Засулич, дальше на Дзержинского и к Центральному рынку. Вот там, на рынке, кстати, в июле как раз хорошо. Там ароматные узбекские дыни и сочные казахские арбузы. Там много чего. Хорошо там. Там хорошо. Но нам туда не надо.

Я выскочил на остановке у гастронома номер раз. И догадался заскочить за шоколадом. В девятиэтажке основного корпуса нархоза шел плановый ремонт. Это естественно: лето, каникулы, до вступительных экзаменов неделя-другая. Самое время шаманить.

На входе суетились братья-таджики. А кто же еще? Они дружно стаскивали с «газели» листы гипсокартона, волокли в фойе и складывали стопкой.

Без излишних размышлений я пристроился в пару к одному задумчивому мужчине (подмигнул ему, дескать, пролетарии всех стран, того самого!) и таким вот незамысловатым образом проскочил мимо дедка в камуфляже. Уж больно не хотелось мне лишний раз чего-то кому-то врать.

На административном этаже в живых обнаружил только даму из учебно-методического отдела. Но она была не в теме. Правда, выглянув из-за жидкокристаллического, сказала, что на месте должна быть девочка-секретарь.

Но девочки-секретаря на месте не оказалось. Приемная была закрыта, на двери красовалась пришпандоренная кнопкой записка: «Ушла на ФЭФ. Буду через десять». Через десять минут или через десять лет — не уточнялось. Решил не ждать. Вдруг, подумал, выскочит замуж и вообще не вернется.

Сообразив, что ФЭФ — это финансово-экономический факультет, пошел по указателям.

Перебрался по переходу в другой корпус и нашел нужный этаж. Но секретарши и там тю-тю. Ворчливая уборщица — ходют-тут-топчут, извеску на копытах носют, не отмоешь опасля — на мое «больше не буду, тетенька» смилостивилась и сообщила, что Нинка, вертихвостка, ага, была туточки, покрутилась с какими-то бумажками, а как Галина Петровна домой-то пошла, так и она подалась в ту вон сторону. Похоже, в третий корпус, на мировую экономику. Хахаль у ей там. Из аспирантов. Диссертацию на кампутере который год уже пишет. Всё пишет и пишет, всё пишет и пишет. Шваброй домой не загонишь. Охранники кажный раз лаются, что ночь-полночь, а триста двадцать третий всё не на сигнализации. А он отзванивается — пишу, дескать. Ага, знамо дело, как они там и чего на пару-то пишут, изнутри заперевшись. Много напишут. Тама ее, милок, ищи. Тама.

Но и «тама» ее уже не оказалось. Короче, девочка Нина бегала от шоколада еще минут двадцать. Но всё же была прихвачена за жабры. В бухгалтерии.

И я напел ей на голубом глазу — аж сам поверил, — что ищу-де заочницу по имени Вика по очень важному делу. Мол, мне кое-что с ней передали из дому, да только вот разминулись мы на вокзале. Не поспел я, голова два уха, к поезду.

Секретарша в сказку поверила и всё, что знала, выдала.

Но только знала она не густо.

Да, видела она, что пересдавали вчера несколько заочников какой-то не то экзамен, не то зачет профессору Загорскому. Петру Ефимовичу. Но кто там что — неизвестно. Потому что в частном порядке всё было и по взаимной договоренности. И ведомость профессор наверняка сунул в сейф завкафедрой. А ключ от сейфа, как известно, в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, сундук цепью к дубу… Поэтому фамилии вчерашних задолжников узнать не представляется возможным.

В общем, был тут полный голяк.

Правда, выяснилось, что позавчера две заочницы-подружки из неместных брали у Иван Ивановича, проректора по капстроительству, записку с разрешением на пару дней поселиться в общежитии. В том, что за телевышкой. Может, сказала мне на прощанье секретарша, там что-то про вашу оказию известно.

Ну и на том спасибо. Расшаркался. Отдарился. Пожелал мужа непьющего. Кандидата-доктора. Специалиста по равновесному объему производства в кейнсианской модели. Зарделась и — каблучки цок, цок, цок — пошла бедрами восьмерки выписывать. Эх, нет, подумал, на тебя брата Гошки. Он бы тебе… Но нет его. Улетел он в свою Америку.