Наркоза не будет

      Вдруг она почувствовала легкое прикосновение в левому локтю. Рита вздрогнула и с трудом сдержала крик. Мир вернулся назад. На подоконнике стояла серая общажная кошка. Животное мявкнуло и снова потерлось о локоть девушки.
      Рита Танк расхохоталась.
      (Коша)
      Поскальзываясь на валунах, Коша шла, пока не заледенели ноги, но воды все равно стало только чуть-чуть выше колен. За пальцы цеплялись бурые бороды водорослей и скользко ласкали икры. Она с воплем рухнула в воду и даже проплыла метров двадцать.
      И снова выбралась на камень. Поверхность воды рябила текучим огнем и слепила глаза.
      Роня в своих развевающихся шмотках напоминал парус на большом сером валуне около берега. Муся лежала на песке, лицом вниз. Ветер шевелил ее волосы. Коша задумалась. В конце концов, почему она злится на Мусю?
      - Я же сама так хотела, - сказала она вслух, зная, что шорох волн спрячет ее слова. - Почему бы мне не попробовать чувствовать что-то другое? Я же только отражение на поверхности воды. Пока свет - я есть, а во тьме меня - нет. Может быть я - граница между тем, что внутри и тем, что снаружи? Зачем я все усложняю? Это же все просто. Проще, чем у собак. Условный рефлекс. Даже мама не понимает, зачем я все так усложняю. Сколько раз она мне говорила, что все так живут. Почему я ей не верю?
      Коша побрела к берегу.
      Когда она достигла пляжа, ее уже колотило от холода. По коже пробежали пупырышки, и Коша с наслаждением закопалась в горячий песок, каждой клеточкой впитывая его стягивающее кожу тепло. Повернулась на спину. Облака.
      Муся проснулась. Поднялась, сходила к воде, умылась.
      Коша поняла, почему ей понравилась эта идея - ветер и горячий песок бескорыстно спасали их от них самих.
      Муся спросила:
      - Ты что, купалась?!
      - Да.
      - Но она же очень холодная.
      - Но это кайф... Знаешь, как сейчас мне хорошо? У меня внутри легко и пусто.
      - Бр-р-р-р... - сказала Муся. - Может быть.
      Она опустилась над Кошей на корточки и, сорвав осоковый листочек пощекотала губы. Коша облизнулась и сжала их. На Кошиной щеке осталась белая песчаная полоска. Муся провела листочком по щеке, потом ниже, по шее. На смуглой коже Кошиного горла белела незагорающая полоска шрама.
      - А что это у тебя? - спросила Муся.
      - Это? - спросила Коша, потрогав рукой шрам.
      - Ага...
      - Это мое первое воспоминание. Мне очень нравилось все блестящее и яркое. Стекляшки, пуговицы... Кто-то разбил зеркало. И один осколок закатился за спинку дивана. Довольно большой, с чайную ложку. Мне было года полтора. Еще не было близнецов. Была только Верка и я. Конечно, я нашла это сокровище. До тех пор я не видела более красивой вещи. Мама заметила, что я играю острым предметом и вскрикнула. Догадавшись, что она отберет у меня сокровище, я быстро сунула его в рот и сжала губы. Но она надавила мне на челюсти и открыла рот. Я заплакала от горя, вздохнула, чтобы набрать воздуха и... Дальше я не помню. Мне сказали, что я почти умерла. Был сильный отек и пришлось делать операцию. Я отстала от сверстников и, когда меня отдали в детский сад, часами стояла и смотрела в щелку в заборе. Когда спрашивали, как меня зовут, я говорила "Никак". Это было мое имя. И, наверное, оно осталось со мной навсегда. Я - Никак. Никакая.
      - Прекрати! Ты говоришь полную чушь! - лениво возразила Муся. - Ты не понимаешь. На самом деле тебе повезло!
      - Не знаю. Иногда я думаю, что в этом было проявление чего-то особенного. Что это знак счастья. А потом я думаю по-другому.
      - Ты почти умерла... - Муся грустно повторила фразу. - Хорошо, что ты не умерла. Я где-то слышала, что те, кто в детстве сильно болел или чуть не умер, тому в жизни повезет и тот будет очень долго жить. Похоже, как в сказке про Снежную королеву. Только там осколок попал в глаз.
      - Да. Похоже... - согласилась Коша. - Мне кажется, что я уже никогда не буду, как все. Что-то во мне изменилось в тот момент.
      Муся легла рядом, закрыв рукой глаза от прямых лучей солнца. Они долго лежали молча.
      Коша протянула руку, сорвала листочек осоки и стала его грызть. Она не знала, о чем думает, просто ветер шевелил волосы и шевелил осоку, и она казалась шерстью какого-то зверя.
      Захотелось ощутить Мусину плоть. Убедиться в том, что Муся настоящая.
      Казалось, что так она узнает, что Муся чувствует. Захотелось научиться этому. Узнавать, что чувствуют другие. Чтобы не мучить их попусту.
      Коша собралась что-то сказать, но сразу все вылетело вон из головы, потому что рука нечаянно дернулась и поранила листочком уголок губы. Это долго не заживет.
      Выдохнув, Коша набрала в горсть сухого песка и подвинулась к подруге. Выбеленная ультрамариновая тень повторила движение тела. И они вдвоем, Коша и тень, прикоснулись к Мусе. Горячая кожа шелестела, как осока, как песок. Коша наклонилась к лицу подруги и стала сыпать из кулака сухую струйку на грудь. Мусины веки вздрогнули и показались блестящие зрачки. Она тронула Кошу ладонью за бедро, и, повернувшись, подперла голову рукой. Коша прикоснулась к губам подруги и осторожно, боясь сама себя, поцеловала. И сразу отвернулась, спрятав лицо в небо. Только ветер нежно ласкал кожу, горячими сухими губами.
      - Я думаю, что я тебя люблю...- услышала Коша свой пыльный голос и, почувствовав Мусину руку на своей, добавила. - Потому что мне хорошо, когда тебе хорошо даже если ты с тем, кого я люблю. Мне не жалко его для тебя.
      - Я не ожидала честно говоря... - лениво проговорила Муся. - Какой-то он странный.
      - Я должна тебе сказать... Муся... Валек на самом деле просто отымел меня, и за это дал денег. А на живопись он плевать хотел. Я знаю что тебе фиолетово. Но мне нет. Я хочу, чтобы ты поняла. Потому что мне кажется, у меня ближе тебя никого нет... Роня еще. Но он не женщина, он не может этого понять.
      Муся повернула голову и долго смотрела на Кошу, а Коша в небо. Потом Муся протянула руку и прикоснулась к волосам подруги.
      - Знаешь, живопись - это только приправа... Может быть, это лучше, чем собирать бутылки или целый день делать какую-нибудь херню среди людей, которые не знают, что родились только для того, чтобы кто-то использовал их жизнь, как туалетную бумагу... Может, это стоит того?
      - Я думала об этом... - вздохнула Коша, и почувствовала, как по виску медленно и влажно сползла слеза. - Но это и есть туалетная бумага, когда так. Почему-то мне хочется, чтобы меня кто-нибудь любил. Я все ждала, что я вырасту... и стану счастливой. Я никогда не думала, что жизнь такая помойка... Я не хочу ее такую... Я не уверенна, что то, о чем ты говоришь не будет туалетной бумагой.
      Муся снова легла на спину. Помолчала.
      Очень тихо сказала:
      - Прости меня, я не знала, что это для тебя так важно.
      - О чем ты? - Коша посмотрела в ее немного опухшее лицо.
      - Я не думала, что ты так к Ринату... Он того не стоит. Но все равно, - Муся наклонилась к подруге и, нежно обняв, поцеловала. - Все равно прости. Мне просто нет никакой разницы. Ринат, не Ринат. Все они в чем-то одинаковы.
      - Перестань. Я сама так хотела... Я такая дура! Действительно, все они одинаковые - это правильно, и мне надоело грузится на эту тему. Если бы ты знала, как меня колбасит от этого. Пусть лучше его вообще не будет. А то...
      На них упала Ронина тень. Он брызнул холодной водой, пугая разомлевших подружек.
      Визг - сначала испуганный, потом веселый. Захватило дух, и наступила легкая внезапная радость.
      - Ах ты! - Коша побежала за озорником по горячему песку вдоль берега и, уже сама падая, схватила его за лодыжку.
      Песок плотно обхватил их, будто чье-то большое тело. Она ожидала, что Роня вскрикнет или что-нибудь скажет, но была только жаркая тишина. Коша испугалась и подняла голову. На песке было темное пятно.
      - Эй! - раздался издалека Мусин голос.
      Она оглянулась: Муся махала рукой, уходя.
      - Ты куда? - крикнула Коша в сухую пустоту неба.
      - Мне надо! Я на работу устраиваться! Тетя договорилась!
      Муся повернулась и вскоре исчезла за ивовыми кустами. Коша помахала рукой и обернулась снова к Роне. Тот растерянно разглядывал ступню.
      - Да, в общем фигня, - заключил он. - Обыкновенное бутылочное горлышко... Почему-то некоторые люди любят бить бутылки.
      На рониной ступне была красно-черная рана с белыми кусочками жилок внутри, из нее хлестала ручьем густая липкая кровь.
      - Надо перевязать, - сказала Коша и, сдернув с себя лифчик, перетянула ногу.
      Стало так тихо, что грохот бульдозера, который они все это время не замечали, стал отчетлив и детален.
      - Засыпают свалку, - заметил Роня в ответ на усилившийся звук. Когда-нибудь мы придем сюда и уже не сможет просто так развести костер.
      Она вся измазалась в крови и отошла к воде. Довольно быстро найдя углубление, в котором можно было умыться, Коша присела на корточки и зачерпнула холодную пригрошню. Капли воды забирали с собой капли рониной крови и с плеском возвращались в большую воду. Там их съедят какие-нибудь мелкие амебы, потом амеб съедят гидры или микроскопические рачки, рачков съедят рыбы, рыбы попадутся в сети.
      - Действительно, - буркнула Коша сердито. - Зачем им это надо бросать бутылки? Может, их прет от этого? Они получают энергию в тот момент, когда кто-то разрежет ногу?
      Сидя на корточках и продолжая полоскаться в воде, она оглянулась.
      Роня полулежал на песке с безмятежным спокойным выражением, будто он вовсе и не порезал ногу. Он не испытывал к хулиганам никакого зла. Наверное, он думал о рыбах. Песчинки прилипли к его щеке и тощему животу.
      Роня облизнул пересохшие губы и отряхнул щеку от песка.
      И Коша подумала про себя, что тоже предпочитает узнавать жизнь на ощупь. Она не думала в этот момент, хотя потом, анализируя свой поступок, возможно и пришла к выводу, что эта парадоксельная реакция была попыткой восстановить справедливость. Почему ее сводил с ума человек чужой крови Ринат? И почему Роня, с которым они были как брат и сестра, ни разу не навел ее ни на какую греховную мысль? Разве секс - это грех? Но тогда и рождение детей грех! Значит грех и само человеческое существование. Тогда наркотики, война и убийства - благодетель?
      Но это же неверно! Благо - бытие, а зло - небытие.
      Роня коротко вздохнул, когда она провела языком по его бедру, и не сказал ни слова. Коша осторожно достигла его лица и сама слизнула песчинки с его губ. Роня опустил ресницы и глупо засмеялся.
      Потом они долго лежали молча, глядя на одно и то же горячее белое облако, ожидая, во что оно превратится потом.
      - Роня... У меня такое чувство, что с тобой это впервые...
      Роня опять по-дурацки хихикнул и, спрятал лицо в песок. Ветерок шевелил волосы, поднимал над поверхностью дюн тонкую пыльцу света. Рабочий день, видно, закончился. Мотор бульдозера выключили, и к запаху моря еле-еле примещивался запах остывающей соляры.
      Роня вдруг сел, размотал ступню. Она была ужасна, но кровь уже запесклась темным густым студнем над поверхностью раны. Он потрогал ее пальцем и засмеялся.
      - Чего ты?
      - Ты лишила меня девственности...
      Коша не поняла сразу, но когда дошло, что он имел в виду, то и с ней случился короткий истерический припадок. Роня молча оделся, стыдясь своей наготы.
      - А ты что? Раньше никогда? - Коша посмотрела на него сощуренными от солнца глазами.
      Он помотал головой запихивая рубашку в штаны.
      - Ни разу?
      - Ни разу.
      - Ну ты даешь...
      - Да мне это не важно. Вернее, важно не это. Я - долбанутый. Меня секс не интересует...
      - Блин! У тебя такая штука, а ты...
      Коша пролезла рукой в песок. Под горячим слоем оказалась сыроватая глубина.
      Роня усмехнулся:
      - Не в этом смысл жизни! Пойдем отсюда. А то я умру от застенчивости.
      - А ты сможешь идти?
      - Да... Это только выглядит страшно. Возьми лифчик. Мне хватит носового платка.
      Он достал из кармана комочек голубой ткани и стянул ступню.
      - Ну вот... Фигня. Заживет через два дня.
      Пока они перебирались через колеи оставленные в песке свалки гусеницами бульдозеров, солнце приблизилось к горизонту на расстояние вытянутой руки.
      Выбрались на проспект. Роня прихрамывал, но двигался вполне сносно.
      - Знаешь, - сказал он. - Я придумал ночью историю. Когда мы играли на флейте. И так странно, сейчас мне кажется, что это так - на самом деле.
      - Какую?
      - Как будто мы прилетели с другой планеты, и нас оставили на Земле для какой-то миссии. Мы вылупились из нашего прежнего облика и, уничтожив капсулы, отправились из пустыни в большой город. Нам очень сложно ориентироваться на этой планете, мы не можем быть вместе, потому что тогда люди поймут, что мы не их крови и сожгут нас на костре, как колдунов. Мы должны найти себе пару среди людей и затаится среди них.
      - Зачем?
      - Не знаю. Еще не придумал. Может, мы разведчики... или зеки. А может, что-то такое для чего на Земле даже слова нет и даже явления. Ну. Слушай дальше. Есть одно условие: как только мы вступим в близкие отношения с кем-нибудь из землян, мы тут же забываем о том, что было с нами прежде, и откуда мы. Потом - обычная человеческая жизнь. Чтобы не нагонять паники на людей, мы даже умираем, как они. Наше возвращение не предусмотрено. Точнее мы сами должны вернуться - это испытание. Есть только один способ вернуться - все вспомнить. Однажды, мы замечаем случайно друг друга в толпе, и каким-то образом чувствуем что-то, что необъяснимо тянет нас друг к другу. Мы делаем шаг навстречу - это уже не остановить. Мы становимся ближе, но не касаемся друг друга, а превращаемся во что-то другое. В то, чем мы были. Наше сознание вспоминает все, хотя тело мы уже потеряли, когда нас высадили сюда. Но нам становится ясно, что мы уже не можем больше быть среди людей. Мы должны вернуться на нашу планету. Тогда мы уходим в горы, чтобы вырастить там свое новое или, может быть, прежнее тело, которое когда-то сожгли, и которое позволит нам вернуться на нашу планету.
      - Какая-то безысходная сказка... - обронила Коша и вдруг почувствовала равнодушие ко всему вообще. - А зачем?
      - А куда тебе нужен исход? Важно, чтобы казалось, что он есть.
      - Ну-у-у...
      Асфальт, асфальт, асфальт. Альт ветра в проходном. Перечеркнутая полосой вечернего света длинная прохладная тень.
      - Ронь... Я иногда знаешь, что думаю? Может быть, нет никаких ни атомов, ни науки никакой. Короче что мы сами придумаем - то и есть. То есть не ученые открывают атомы, а атомы появляются, когда их придумают ученые.
      Роня усмехнулся:
      - Я думаю нет никакой разницы, как ты думаешь по этому поводу. Как думаешь - так и есть. Но я согласен с тобой. Атомы - это что-то вроде заклинаний.
      - Ронь! А мы правда вызывали ветер или мы просто так думали?
      - Глупая ты все-таки, Коша! Ты еще не поняла?
      - Нет...
      - Если ты будешь считать, что это совпадение - это будет совпадением. Если ты будешь считать, что это сделали мы - никто не сможет доказать обратное.
      - Хм... Все равно, я в это не верю.
      ***
      У общаги она оставила Роню на произвол судьбы.
      Тот поковылял к дверям.
      Коша забыла о нем, как дети забывают об игрушке. Долго плелась по проспекту, плохо понимая, чего хотеть от этой жизни. Конечно, придумывать красивые истории, как Роня, - хорошо. Но к чему? Если это не поможет быть "кчемной".
      Около дома Коша привычно оглянулась и распахнула створку окна. На секунду задумалась, удивляясь знакомым предметам - опять все переменилось. Переменилось так, будто кто-то все подменил, пока ее не было. Все осталось прежним, но стало другим.
      Коша упала на чужой, хозяйский, диван и снова переживая сумбур всех чувств, оценок и убеждений, возвращалась к сокровищам сегодняшнего дня: Муся, наклонившись над раскаленной песчаной тропинкой, бесконечно вытряхивала из сандалии песчинки. Ее темные каштановые волосы крупными волнами покатились по плечам, отливая на солнце в яркую латунь. Теплый ветерок скользил по золотистой от загара коже и приносил невыразимый запах далеких цветущих степей. Потом Коше пригрезились сверкающие подвижные алмазы воды и слоистая ее прохлада. И все это какзлось невыносимо невыразимым. И эта невыразимость была хуже печали, хуже страха, хуже отчаяния и даже хуже никчемности.
      Коша схватила кисть и полчаса в полузабытьи боролась с холстом, добиваясь подобия жизни.
      Но у нее ничего не получалось. В цвете не было ветра, не было застывшего времени, не было шелеста песчинок и сияния света.
      Измученная сосредоточением и недовольная результатом, она отшвырнула кисть и опять рухнула на диван.
      Она долго смотрела на потолок, изучая выщербину, напоминающую какой-то иероглиф или тайный знак. Это была очень странная выщербина - волоски трещин образовывали нечто звездообразное, образованное пересечением нескольких неровных треугольников.
      "На осыпи красные камни стояли, - прошептала она, следуя за круговым ритмом линий. - И слушали шепот скользящих песчинок..."
      В этом было все - ветер, сияние света, прохлада воды и неподвижность времени. Это было похоже на заклинание, читая которое ты можешь остановить время.
      Коша осторожно, стараясь не шевельнуть колесо времени, потянулась к карандашу и обрывку салфетки.
      ***
      На осыпи красные камни стояли
      И слушали шепот скользящих песчинок.
      Со снятой сандалией, как изваяние,
      Застыла ты на раскаленной тропинке.
      И время замедлилось до беспредела
      Ни окрик, ни стук не посмел бы нарушить
      Пока ты подобно искусной игрушке,
      Сквозь локоны с вечной улыбкой смотрела.
      Все стало пустым, безымянным, безвестным
      И одновременно до боли знакомым,
      Как будто ты бродишь по старому дому,
      Вернувшись из прошлого, будто из бездны.
      И небо гремело беззвучным оркестром,
      И ястреб в зените не двинулся с места,
      Пока ты искала песчинку в сандалии,
      Застыв на мгновение, как изваяние.*
      (Рита)
      Рита почесала кончик носа и подумала, что ей необходимо прерваться. Надо прерваться и обдумать все это. Черепа, Лоера, музыку, которая звучит после того, как ее выключили. Трещины на потолке. Все это, конечно, литература.
      Это - литература. Но в каждой литературе есть информация.
      Она отнесла дневник в комнату. Теперь Роня с Кошей спали по стойке смирно в одноместной койке соседа. Заботливые. Для Риты освободили лежак.
      А ей не до сна.
      Аккуратно прикрыв дверь, Рита выбралась в коридор и отправилась исследовать этажи.
      На черной лестнице она наткнулась на томящегося от непризнанности и голода молодого человека. Окинув беглым взглядом одежду, Рита поняла, что он - художник. Униформа у них, что ли? Серый обвисший свитер и джинсы. Никаких других вариантов.
      Парень курил вонючую "Астру".
      - Эй... хочешь хорошую сигарету? - она смотрела на него сверху с высоты лестничного пролета.
      - А что я за это должен? Отдаться? - со смешком спросил куритель "Астры".
      Рита усмехнулась и покачнулась не носках.
      - Ты художник? - она медленно спускалась по ступенькам.
      - Ну... допустим... И что?
      - Да так... пытаюсь угадать. Вы тут все на тараканов похожи, не отличишь... актеры еще более менее следят за собой...
      - Ну-у-у-у-у-у-у... - обиженной трубочкой вытянув губы, возмутился художник. - Тараканы говоришь? А ты чего тут среди тараканов тогда ищешь?
      - Ха... обиделся! - Рита вздохнула и протянула ему пачку "Давидоф". Кури, Пикассо... Я так пошутила, от скуки.
      - Да? - художник изобразил подобие улыбки. - Давай! Попробуем твоего дерьма. - Он аккуратно затушил свою "Астру" так, чтобы потом можно было докурить, и взял сигарету. - Да-а-а. Неплохо. Ну и?
      Рита вздохнула, усаживаясь на подоконнике. Помолчала минуту. Художник терпеливо ждал, что она скажет.
      - За водкой сходишь? - спросила она, шурша в кармане бумажками.
      - За водкой?... за водкой... ну, отчего же не сходить. Схожу. С горя или от скуки?
      - По привычке, - Рита посмотрела ему в глаза и протянула деньги. Давай скорее, а то мне тут без тебя будет грустно очень. Ты, наверно, сумасшедший. Все художники сумасшедшие.
      - Сумасшедшие, - согласился он добродушно и, спрыгнув с подоконника, отряхнул костлявый зад. - А ты не хочешь в моей комнате посидеть? Здесь как-то... Правда у меня там сосед... хы-хы. Но он спит...
      - Нет. Никаких соседей, только ты и я. - Рита выпустила дым и поторопила его. - Давай бегом... И попробуй только говно какое-нибудь взять! Я тебе устрою!
      Парень с грохотом в два прыжка преодолел пролет и потопотал этажом ниже. Дважды хлопнула дверь, и звук шагов заметался в колодце лестничного пролета .
      От скуки Рита стала читать надписи на стене, потом взгляд ее наткнулся на кучку использованных одноразовых шприцов. "На сцене не ширяться" вспыхнула надпись в голове, потом проявилось хохочущее лицо Лоера. И ее снова потащило в мутные куски воспоминаний.
      Больше всего ее сейчас мучил один вопрос. Лезть в дело Лоера, как она мысленно окрестила историю, или не лезть? По сути конечно это было дело Леры. Но про Леру информации было минимум. Зато рыжий любитель скарабеев вырисовывался в воображении Риты Танк довольно подробно. Было ясно, что во-превых, никакой он не крутой. Крутые перцы сами музыкантов не нанимают. Так. Администратор на побегушках. Лера, пожулуй, покруче его была бы. Во-вторых, все это связано с наркотой и сопутствующими товарами. Музыка, книжонки всякие про "путешествия" и "просветления", майки, сумки, джинсы. Наркотуризм. Что там еще? А в конце все равно одно и тоже - деньги.
      Вернулся Пикассо.
      - Так, может, пойдем в комнату? - спросил он, потирая красный нос.
      - Успокойся... Колбаски взял? Голодный студент... Я, правда, тоже жрать хочу, как из пулемета. Молодец. Открывай, наливай.
      Рита схватила кусок колбасы и жадно стала его жевать.
      - Боже! Как я давно не ела! Колбаса - это круто! Наливай! Чего ждешь?
      Пикассо оторвал зубами крышку и неровной струей наполнил два пластиковых стаканчика.
      - За тебя! Мое солнце! Моя принцесса Диана! - он протянул руку, чтобы обнять Риту за талию.
      Но Рита хихикнула на "принцессу Диану" и довольно крепко шлепнула его.
      - Я не говорила хвататься, я говорила: "Выпить водки". Ты чувствуешь разницу, Пикассо? Давай! За тебя! - Она толкнула его стаканчик своим и хлопнула.
      - А тебе не интересно, как меня зовут? - спросил Пикассо.
      - Нет. Ты для меня всегда будешь Пикассо.
      - Напрасно, - покачал головой Пикассо.
      - Может, ты еще мне свои шедевры показывать захочешь?
      - Ну... А что?
      - Давай лучше еще выпьем. Я устала от графических тестов.
      Пикассо обиделся, но водки налил. Угрюмо опрокинул в себя стакан, не зная что решить. От водки уходить не хотелось, но и гордость прищемило изрядно.
      - Послушай! - сказал он не без резона. - Если мы будем пить, мы должны или трахаться или трендеть. Трахаться ты не хочешь, а говорить о живописи ты мне запрещаешь. А что тогда?
      Рита несколько подобрела и, зевнув, передумала:
      - Ладно, неси.
      - Вот! Это другое дело.
      Он опять скатился по лестнице и вернулся через пару минут с ворохом листов.
      Протянув Рите свои шедевры, он вытянул из пачки еще сигарету и закурил.
      Рита знала, что он сейчас нервничает, трепещет и кидает исподлобья выжидательные взгляды, пытяясь предугадать реакцию. Но она не спешила. Перебирала листы с выражением легкого пренебрежения. Вся стопка изображала баб. Голых баб. Декаденствующих, сиреневых и зеленоватых. В жемчугах, в роскошных складках тканей. Нереальные томительные отблески закатов и сумерек брезжили на этих листочках.
      - Красиво, - с уважением сказала Рита и спросила. - Продается?
      - Продается, - вздохнул тот. - Но не так хорошо, как хотелось бы. Галерейщики - суки.
      - Почему?
      - Да им плевать на художника! Их мечта, чтобы художник принес им готовую выставку и умер. Ненавижу. Брошу, наверное, живопись. Мне тут кой-чо предлагают. Рисовать тоже, но такое... они точно заплатят.
      - Баксы что ли подделывать? - пошутила Рита.
      - Не. Не баксы. Шедевры, блин, старых сдохших уже, мастеров!
      - А в театре?
      - В театре да. Ну че в театре. Надо ж тоже, чтоб тебя взяли...
      - Да-а... - протянула Рита.
      В руках у нее остался последний лист. На нем был изображен лысый человек в черном сюртуке. Рите он показался знакомым. Нет. Конечно, это не из Кошиного дневника. Там ведь нет рисунка этого человека, откуда-то из другого места. Хотя и странно. Почему бы ей его не нарисовать?
      Рита поднесла листок к глазам, чтобы подробнее разглядеть.
      Но Пикассо вырвал лист со словами:
      - Это не надо... Это так... Ну как тебе?
      - Ну ничего так, - вздохнула Рита. - Неплохо. Я же сказала.
      - Купишь? Недорого.
      - Да мне не надо, - отмахнулась Рита. - Мне вешать некуда! Ну хорошо. Недорого сколько?
      - Ну хоть за сотку. Рублей. Водки куплю или пожрать, - трепещущим голосом, сглатывая слюну, сообщил Пикассо.
      Она дала ему сотку и выбрала самый маленький рисунок.
      Увидев, что художник заулыбался, Рита усмехнулась:
      - Мало же тебе для счастья нужно. Давай еще по стаканчику.
      Они хлопнули еще, и Рита, оставив Пикассо полбутылки, отправилась назад к потрепанной тетрадочке.
      Но читать она не смогла. Все-таки ее сморило.
      ***
      Утром Рита оказалась одна в пустой комнате, освещенной тусклым пасмурным светом. Прошедшее напоминало прочитанную на ночь книгу. Она снова открыла дневник. На следующей странице, среди паутины исправлений, опять были стихи.
      ***
      Только флейта и ветер - никого больше нет.
      На пустынных проспектах перепутался свет
      белой ночи и окон неспящих.
      Все мне кажется ненастоящим.
      Только флейта и ветер - неразлучный дуэт.
      Беглецам из Эдема возвращения нет.
      И бездонная неба громада
      Провожает нас медленным взглядом.
      Только флейта и ветер тонут в небе далеком
      ненаписанных слов невесомые строки.
      На губах капля крови от листочка осоки.
      Мы все это забудем по прошествии дней.
      Мы теперь только люди среди тысяч людей.
      Убегает куда-то дорога.
      Подожди, оглянись ненадолго.*
      ЧЕМУ УЧАТ В ТРАМВАЯХ?
      (Коша)
      От удивления Коша села на стул, держа в руках кисть и промасленную тряпку. Синеглазый "ангел" Ринат явился в ее нору собственной персоной. Маза фака... Он стоял перед окном во всем белом, в дорогих черных очках и улыбался так, как улыбаются парни в кино. Коша смотрела на него, все понимала, но ничего не могла поделать с собой. Тело было сильнее головы, и голова сдалась - она тут же услужливо объяснила, почему Коша сейчас сделает все, что ей велят.
      - Не ожидала? - сказал Ринат с усмешкой. - Войти-то можно?
      И, не дожидаясь ответа, влез в комнату. Увидев почти законченные холсты, молча начал разглядывать. Даже присел на корточки. Вздохнув, сказал:
      - Жаль, что ты не мужик...
      - Это почему? - Коша насторожилась.
      - Да нет, ты и как женщина очень даже. Я пошутил.
      Он приблизился и, наклонившись, нежно укусил ее за загривок.
      Коша сразу растаяла, но все-таки решила уточнить:
      - Нет ты скажи, почему?
      - Нет, - Ринат источал многовековое чувство превосходства аристократа над плебеем. Его "нет" означало абсолютное "нет". Никаких вариантов. Просто "нет" и все. - Я хотел пригласить тебя на выставку. Пойдешь?
      Он показал всем видом, что собирается уходить.
      - Да... - поспешно сказала Коша.
      - Тогда быстрее собирайся. - он опустился на диван и приготовился ждать.
      Она спряталась за дверцей шкафа и лихорадочно напялила на себя платье. Все равно - деньги закончились и в карманах не было никакой нужды. Ключ от дома она никогда не брала с собой. Зачем? Если все ходят в окно.
      - Ну все таки, скажи мне! Ну скажи-скажи! Меня это так мучает! проканючила Коша из-за дверцы.
      - Ты меня утомила...
      Она заставляла себя быть мягкой, позволяя ему вить из себя веревки.
      Ненавидя сама себя, Коша робко попросила:
      - Ну... пожалуйста, - она появилась из-за дверцы, картинно сложила руки на груди и подняла брови домиком. Скорее для самой себя. Чтобы превратить свое унижение в фарс. Она делала то, что ненавидела в женщинах унижалась, выклянчивая ответ и близость.
      Хотя ей очень хотелось избить его и изнасиловать в извращенной форме. Так, чтобы он ползал по полу и просил пощады. Отхлестать его до кровавых рубцов. А потом, плачущего, придушив до хрипоты, заставить умереть от ненависти, смешанной со сладострастием. Потому что она была бы нежна при этом. Беспощадно нежна.
      Он вздохнул:
      - Не юродствуй!
      Коша злобно швырнула расческу:
      - Блин! Почему ты думаешь, что я чем-то хуже тебя!?
      Ринат от удивления привстал:
      - Вот как?! Ну хорошо, моя упрямица! Пеняй на себя! Видишь ли... Женщина должна быть или красивой или талантливой. Что-нибудь одно. Лучше красивой. Должно быть понятно - чего от нее хотеть. Можно или хотеть, или уважать. И то и другое - слишком много. И зачастую, весьма разное. Могу тебе честно сказать, мне очень нравятся твои работы, но мне сложно было бы иметь с тобой деловые отношения.
      - Я не понимаю... - Коша зло смотрела в пол.
      - Дорогая, - вальяжно продолжил Ринат. - Мужчина владеет миром... женщиной, деньгами, властью. Все, что он делает, он делает для того, чтобы владеть. Он готов сразиться с другими самцами, чтобы получить самку. Понимаешь? Владеть! Понимаешь? Женщина не может сражаться с другими самками, чтобы владеть мужиком. И уж тем более, с другими самцами. Чтобы она ни делала, все равно она - добыча! Бредни про любовь - это для баб... Чтобы им не так тошно было.