Скарамуш - Маркиз де Карабас

Кантэн поднес к губам длинные, унизанные кольцами пальцы виконтессы.

— Сударыня, если вы не даровали мне удовольствие обрести этот дом, то ваше прибытие сохранило его для меня, что почти одно и то же.

— Ах, нет! За это вы должны благодарить генерала Гоша.

— Но от чего мы вас избавили, мой друг? — снова спросил генерал Гош. — Рассказ за вами.

— Он не слишком занимателен.

Стоя в центре окружившей его группы, Кантэн кратко, без лишних подробностей, рассказал о случившемся. Полагая, что он купил Шавере, местные крестьяне пришли расправиться с ним, как обычно расправляются с покупателями национальной собственности.

— Если после нашего отъезда они снова примутся за свое, — заметил Гош, — вы сможете воспользоваться плодами нашей помощи лишь временно.

— Да, если они не решат, что отряд республиканских драгун пришел мне на выручку по чистой случайности.

— Урок был суров, — рассмеялся Умберт. — Мы разбили несколько голов ударами наших сабель.

— Сабель, — добавил Гош, — которые, благодарение Богу, больше не будут применяться в этой братоубийственной войне.

Объяснения этого туманного высказывания пришлось ждать, пока не закончился ужин, прошедший гораздо лучше, чем можно было рассчитывать, принимая во внимание его неожиданность и политические убеждения домочадцев Кантэна.

Чтобы накормить республиканских офицеров и сопровождаемую ими даму, из кладовой пришлось извлечь почти всю имевшуюся там провизию. Мартон с помощью Шарло и одного из бретонцев подала на стол, пусть непритязательный, но вкусный ужин, а Кантэн украсил его несколькими бутылками испанского вина, с незапамятных времен хранившегося в погребе замка.

Когда с едой было покончено и грубоватые республиканцы из свиты Гоша под влиянием винных паров стали утрачивать внешний лоск, виконтесса попросила разрешения удалиться. Кантэн вскочил из-за стола, чтобы проводить ее. Гош поднялся вместе с ними.

Оставив остальных за столом под опекой Шарло, виконтесса и двое мужчин прошли в «павлиний» салон, где в канделябрах уже горели свечи, а в камине пылал яркий огонь. Виконтесса, высокая, гибкая, в коротком, наподобие мужского, золотисто-коричневом жакете, с восхитительной грацией двигалась по прекрасной комнате, где зеленые, голубые и золотые тона украшавших ее гобеленов повторялись в парчовых портьерах окон и в мягком обюссонском ковре на полу.

— Похоже на покои в Версале, — сказала виконтесса. Гош, знакомый с Версалем не дальше конюшни, улыбнулся в знак согласия.

— Не ирония ли судьбы, — сказал он, — что толпа, которая не так давно сожгла бы этот замок лишь потому, что в нем обитает дворянин, сегодня вечером едва не сожгла его на том основании, что нынешний его обитатель дворянином не является? Впрочем, кто стал бы искать последовательности у толпы?

— Неужели этот вопрос задает республиканец? — шутливо заметила виконтесса.

— Республиканец, который оставил свои иллюзии в тюрьме Консьержери [Консьержери — знаменитая парижская тюрьма, куда в годы Террора заключали осужденных на казнь перед их отправкой на эшафот], когда жалкие демократы, которым он служил, страшась его популярности, хотели отправить его на эшафот. Их преемники мне также не по душе — те, кто послал меня умиротворять эту страну, заливая землю кровью французов.

— Умерьте ваше озлобление, — попросила виконтесса. — Ведь теперь вас избавили от этой гнусной задачи.

— Она никогда не годилась для человека, стяжавшего лавры в битвах с врагами Франции. Такие вещи я не забываю. Даже сейчас примирение диктуется соображениями сиюминутной целесообразности, а не здравым смыслом, как должно быть.

— Но раз все-таки примирение, к чему такая горечь? Поменьше думайте о том, что вы должны были бы делать, и побольше о том, что вам делать предстоит.

Гош снисходительно улыбнулся и обратился к Кантэну:

— Редкая женщина, господин де Шавере. Та, чьи глаза различают лишь главное направление.

— Главное направление? Что это значит?

— Да то, что я еду в Ренн, чтобы заключить мир пером, а не шпагой, и вместо моря крови пролить немного чернил.

— Но с кем вы намерены заключить мир? — спросил Кантэн в замешательстве.

— С кем? А с кем мы воевали? С роялистами, разумеется. Неужели Шавере такая глушь, и вам неизвестно, что происходит в мире?

— С роялистами? — у Кантэна вытянулось лицо. — Интересно, кого вы имеете в виду?

— Я имею в виду роялистов Бретани, Нормандии, Мена и Анжу. Разве есть еще и другие?

— И Республика надеется заключить с ними мир?

— Надеется? — Гош беззаботно рассмеялся. — Берите выше. Объявлено перемирие. Созвана конференция. Граждане представители Республики едут на встречу с роялистскими вожаками, трехцветная и белая кокарды вот-вот сольются в братском объятии.

Кантэн недоверчиво улыбнулся.

— Мое отношение к чудесам во многом совпадает с отношением к ним святого Фомы [Святой Фома — святой, прославившийся тем, что не поверил в воскрешение своего учителя Иисуса Христа, и Христос, явившись ему вторично, показал Св. Фоме свои раны и заставил его вложить в них пальцы. В переносном смысле — человек, верящий чему-то только тогда, когда он может «потрогать это руками»].

— И тем не менее, оное чудо свершилось. На мирном договоре недостает только наших подписей.

— Боже мой! А условия?

— Всеобщая амнистия, свобода вероисповедания, прекращение рекрутских наборов — с нашей стороны; признание Республики и подчинение ей — с их. Таким образом, конец разбоям и гражданской войне и восстановление спокойствия в стране.

Кантэну вдруг показалось, что и комната с гобеленами, и грациозная женская фигура в золотисто-коричневом жакете на фоне зелено-голубых портьер, и подтянутый, мужественный солдат в облегающем синем сюртуке — не более чем призрачные видения, а слова Гоша — порождение того же фантастического сна. Пюизе в Лондоне, Корматен — его представитель в Бретани — были реальностью, перед которой рассеялись ночные грезы.

Но вот Гош снова заговорил, и его голос вернул Кантэна к подлинной реальности.

— Я только что из Нанта, где Шаретт уже подписал мир. Стоффле, который командует католической армией Анжу, еще упрямится и, чтобы уговорить его, к нему отправили Буарди.

Это было невероятно. Но впереди было нечто еще более невероятное.

— Что касается Королевской католической армии Бретани, то я уже обсуждал предварительные условия мира с господином де Корматеном, их генерал-майором, как он себя называет. Он ведет всех главарей шуанов, человек двести, чтобы встретиться с нами в Ренне.

— Господин Корматен! Это с ним вы обсуждали предварительные условия мира?

Увидев, на лице Кантэна ужас, Гош рассмеялся.

— Дорогой господин де Шавере, кажется, я поверг вас из изумления в еще большее изумление.

— Вы правы. Чтобы господин де Корматен согласился вести переговоры с Республикой...

— Согласился! — перебил Гош. — Да он сам обратился к нам с таким предложением. Он оказался хорошим французом, много делающим для мира. Именно он был главным посредником в умиротворении Шаретта и с тех пор старается добиться тех же результатов на правом берегу Луары.

— Корматен! Это сделал Корматен! Невероятно!

— И тем не менее, можете мне поверить, что это так.

— Должен верить, поскольку вы говорите так определенно.

— И я уверена, что вы вместе с нами радуетесь, что кровопролитию пришел конец, — вмешалась виконтесса.

— О, разумеется, разумеется, — согласился Кантэн.

Гош и виконтесса занялись беседой. Кантэн словно не замечал их. Его мысли обратились к последней встрече с Корматеном и Тэнтеньяком в Ла Нуэ, и он вспомнил, с каким пессимизмом отнесся барон к усилиям Пюизе. Тогда Кантэн приписал это упрямству Корматена. Но теперь он понял причину. Барон уже тогда ступил на путь предательства. В то самое время, когда Пюизе в Лондоне подготавливал военную экспедицию для поддержки армии Бретани, Корматен, его агент во Франции, прилагал все возможные усилия, чтобы развалить эту армию.

Кантэн задумчиво посмотрел на виконтессу. Откинув голову, томно улыбаясь, госпожа дю Грего не сводила пристального взгляда с лица Гоша, облокотившегося о спинку кресла, в котором она сидела. Он о чем-то шутил с ней, перебирая пальцами локон ее блестящих черных волос. Кантэн подумал о Белланже, который вступает в один из формируемых в Англии эмигрантских полков, предательством обреченных на неминуемое поражение, и еще раз удивился безразличию к нему этой высокородной дамы, в своем ослеплении красавцем-плебеем готовой одобрить планы, приближающие крах святого для каждого роялиста дела.

Заметив холодный взгляд Кантэна, виконтесса почувствовала неловкость.

— Вы о чем-то задумались, господин маркиз?

— Извините, сударыня. Зная, каких взглядов некогда придерживался Корматен, я никак не могу понять, какие побуждения заставили его изменить им.

Гош как-то странно засмеялся.

— Я уже говорил вам, чего требуют роялисты и на что готовы пойти республиканцы. Но есть еще один дополнительный пункт, касающийся возмещения понесенных убытков. По нему после подписания мирного договора Корматен положит в карман миллион ливров.

— Понятно. Побуждения Иуды. Гош пожал плечами:

— Все зависит от точки зрения.

— И Республика готова заплатить ему миллион за услугу.

— В конце концов, те, кто сейчас стоят у власти, дабы упрочить свое положение, стремятся загладить деятельность вдохновителей Террора. А средства, которыми они располагают, абсолютно ничтожны. Когда страна со всех сторон окружена врагами, внутренний мир — первейшая необходимость. Возможность восстания шуанов не дает спокойно спать по ночам господам из Конвента. Вот Корматену и представился удобный случай, которым он не преминул воспользоваться к немалой для себя выгоде. Будем же благодарны. Но виконтесса, кажется, зевает.

— Просто ваш рассказ не является для меня такой же новостью, как для нашего хозяина.

— И не вызывает у вас такого же отвращения, — тоном упрека заметил Кантэн.

— Ваше отношение объясняется тем, что вы еще не поняли, какую пользу можете из этого извлечь, — сказал Гош, обращаясь к Кантэну. — Не исключено, что вы как эмигрант могли бы оказаться вне закона. Подобная опасность устраняется амнистией для всех вернувшихся эмигрантов. Амнистия — одно из условий, на которые мы готовы согласиться.

Трагическое разочарование, ожидающее Пюизе, жестокое крушение всего, чего он достиг, — это и только это занимало мысли Кантэна, остальное не имело для него никакого значения. Он понимал, что обнаружить свои мысли перед гостями было бы крайне опрометчиво, и сдержал обуревавший его гнев.

Ночью тот же гнев не давал ему заснуть. Он прибыл во Францию, чтобы передать Корматену приказы Пюизе, и считал, что предательское нарушение этих приказов обязывает его предпринять определенные действия. Но какие именно? Первое побуждение — вернуться в Англию и предупредить Пюизе — он отбросил, сочтя его бессмысленным. Слишком поздно. Мирная конференция, на которую ехал Гош, состоится задолго до того, как он доберется до Лондона. Если Пюизе и все, кто связал свою жизнь с затеянной им доблестной авантюрой, не будут предупреждены и, веря, что их встретит громадная армия шуанов, собранная графом, прибудут во Францию, их ждет окончательный крах. Кантэн не мог спокойно сидеть в Шавере и наблюдать за осуществлением этого дьявольского плана. Единственный выход, который сам собой пришел ему на ум, прежде чем он уснул, заключался в том, что надо немедленно отыскать Тэнтеньяка и держать с ним совет.

Глава VII

ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ

Ранним утром Гош отбыл из замка вместе со своим штабом, своей виконтессой и своим эскортом после ритуала прощания, являвшего собой образец любезности и сердечности.

— Настоящий символ объятий старого порядка с новым порядком, — рассмеялась виконтесса.

Усадив ее в экипаж, Гош немного помедлил.

— Вам следует принять меры для обеспечения своей безопасности, — посоветовал он Кантэну, обратив на него взгляд, исполненный самых дружеских чувств.

— Они приняты. Не тревожьтесь, мой генерал. Я собираюсь на некоторое время покинуть Шавере.

— Это благоразумно. Как только будет объявлено о примирении, здесь воцарится совершенно иной дух, и вам нечего будет опасаться. Простите за беспокойство и всего доброго.

Генерал вскочил в седло и в окружении офицеров своего штаба поскакал за экипажем. У ворот он обернулся и помахал шляпой с трехцветными перьями. С верхних ступеней лестницы Кантэн наблюдал, как они скачут по аллее между двумя рядами драгун. Затем он пошел отдать Шарло последние распоряжения перед тем, как отправиться на поиски лагеря шуанов в лесу Ла Нуэ.

Кантэн еще не отпустил Шарло, когда стук копыт во дворе замка возвестил о прибытии нового посетителя, и он с радостным изумлением увидел, как Жермена нетерпеливо бросает поводья одному из его бретонцев.

Вид мадемуазель де Шеньер несколько умерил его радость. Она была не только бледна, но и холодно-сдержана.

— Вы чем-то встревожены, — сказал Кантэн, поцеловав ей руку.

— Да, и очень. Я приехала поговорить с вами. Здесь? Жермена показала хлыстом на столовую, из которой он только что вышел.

— Если вы простите мне беспорядок, который там застанете.

— Ах! Следы пребывания ваших республиканских друзей. Ее тон подсказал Кантэну ответ:

— И моих спасителей.

Пока он закрывал дверь, Жермена подошла к столу, с которого еще не убрали остатки завтрака. Пылкая, придерживающаяся ультрароялистских взглядов дама удостоила стол многозначительным взглядом и внимательно посмотрела на Кантэна.

— Должно быть, вы поддерживаете самые тесные отношения с санкюлотами, если смогли призвать себе на помощь отряд драгун. Это лишний раз подтверждает справедливость всего, что про вас говорили, и объясняет события вчерашнего вечера.

— Вы имеете в виду то, что говорил про меня Констан? Ему придется отказаться от своих слов, как только он явится сюда вслед за вами, в чем я нисколько не сомневаюсь.

Жермена покачала головой.

— Сегодня он не последует за мной. Он опасно ранен. Один из ваших драгунов рассек ему голову.

— Боже правый! Я полагал, что он был лишь вдохновителем нападения, но не мог допустить, что он сам его и возглавил. Это не в его правилах.

— Поступки Констана имеют для меня куда меньшее значение, чем ваши. Но вы не ответили на мой вопрос. Скажите мне правду о ваших отношениях с этими негодяями. Почему вы то путешествуете с их охранной грамотой, то вызываете для защиты их солдат?

Краткий миг изумления, — и Кантэн рассмеялся.

— Неужели все выглядит именно так? Но я не вызывал солдат. По пути в Ренн Гош случайно остановился здесь и потребовал дать ему ночлег.

— Почему Гош искал ночлега не где-нибудь, а в Шавере?

— У этих господ принято реквизировать то, чего им не хватает. Он даже не знал, что замок, в который он приехал, — Шавере.

— Итак, все было чистой случайностью, на диво своевременной случайностью?

На ее недоверчивую и слегка презрительную улыбку Кантэн ответил тоже улыбкой, но понимающей и ласковой.

— Именно так, как вы говорите.

— И я должна поверить этому?

— Должны, поскольку так говорю я, — сдержанно ответил он.

Некоторое время она стояла в нерешительности, опустив глаза и поигрывая хлыстом. Затем подняла голову и встретила терпеливый взгляд молодого человека.

— Послушайте, Кантэн. Так это или не так, но вчера вечером вы выходили к крестьянам и обращались к ним.

— И друг Констана Лафон дважды выстрелил в меня. Эту подробность стоит упомянуть.

Последнее она оставила без внимания.

— А правда ли, как говорили некоторые, будто вы предупредили их, что послали за помощью?

— Это почти правда, — ответил он после недолгого раздумья. — Я действительно сказал, что, ожидая нападения, послал за помощью.

— К кому же, если не к генералу Гошу?

— К шевалье де Тэнтеньяку. Вчера утром, получив ваше предупреждение, я немедленно отправил гонца в Ла Нуэ.

— Но Ла Нуэ в ста милях отсюда. Как могли вы вчера вечером сказать, что помощь уже в пути?

Кантэн пожал плечами.

— По-моему, все довольно понятно. Мне надо было что-нибудь сказать, дабы угрозой заставить их отказаться от нападения.

— И помощь прибыла почти сразу. Поистине счастливое совпадение.

— На редкость счастливое. Разумеется, если вы не предпочитаете, чтобы меня зарезали. Уж не в этом ли причина вашего огорчения, Жермена, что я остался в живых?

Этот ироничный вопрос превратил враждебность Жермены в подлинное душевное страдание.

— Все оттого, что вы не откровенны со мной; оттого, что стечение обстоятельств подтверждает слухи, будто вы — санкюлот в душе. Мне постоянно напоминают, что сперва вы прибыли во Францию с охранной грамотой, выданной вам санкюлотами, потом их благосклонность позволила вам получить Шавере; и вот, когда из-за всего этого ваш дом подвергается нападению, республиканские солдаты спешат вам на выручку.

— Внешне все так и выглядит, — признался Кантэн. — Но я могу дать объяснения по каждому из перечисленных вами пунктов. И все-таки не вижу, чем я заслужил ваши обвинения.

— Не видите? Вы заявляете, что вы — маркиз де Шавере. В таком случае, где ваше место, как не рядом с французским троном?

— Согласен, но лишь в том случае, если существует сам трон. Но где сейчас трон Франции?

— Да, я знаю, трон повержен в прах. Но он вновь поднимется, как и алтари, поверженные и оскверненные.

Вспомнив, о чем говорил Гош, Кантэн вздохнул.

— Если бы я мог разделить вашу уверенность! Но, по меньшей мере, я могу развеять клевету относительно моих республиканских симпатий.

— Что значат отрицания, когда на другую чашу весов положены дела!

— Дела? Ну-ну... О некоторых из них вы скоро услышите. Я уезжаю, чтобы заняться ими. Позвольте мне надеяться, что они не будут превратно истолкованы.

— Что вы имеете в виду? Вы уезжаете? — в голосе Жермены зазвучали властные ноты. — Куда вы едете?

У Кантэна был ответ, который развеял бы все ее подозрения. Но он вовремя сдержался, представив себе, как она, в свою очередь, делится услышанным с Констаном. Он понимал, что Констан, движимый непримиримой враждебностью, без колебаний использует против него полученные таким образом сведения, даже сознавая, что тем самым вносит свою лепту в крах дела реставрации монархии. Констан предупредит Корматена, и, десять против одного, что те, кто предал Пюизе, уничтожат Кантэна, прежде чем ему удастся осуществить задуманную попытку нарушить их планы.

Ему любой ценой необходимо держать свои намерения в тайне, пока он не отыщет Тэнтеньяка.

— Куда я отправляюсь — не суть как важно. Не думаете же вы, что я буду спокойно сидеть в Шавере и ждать повторения вчерашнего набега!

— Но вы говорили о делах.

— Естественно. Я и не буду предаваться праздности. Надо все довести до конца и потом спокойно пользоваться тем, что мне принадлежит по праву.

— Если вы не решаетесь рассказать мне, что это за дела, нам не о чем говорить до тех пор, пока они не завершатся.

И Жермена взяла со стола хлыст и перчатки.

— Если только вы не желаете поздравить меня со вчерашним избавлением.

— Существуют вещи, Кантэн, высказывать которые нет необходимости, — ее лицо стало серьезным, почти грустным. — Я буду ждать от вас вестей... вскоре.

И она протянула ему руку.

Кантэн резким, порывистым движением оттолкнул руку Жермены и схватил девушку в объятия.

— Хоть немного веры, Жермена! — умоляюще проговорил он. — Хоть немного веры! Что значит без нее любовь?!

— Ничего, Кантэн, я знаю, — се глаза были печальны. — Вы должны пробудить ее во мне.

— Очень хорошо, — он выпустил Жермену из объятий, вздохнул, и лицо его снова затуманилось. — Я надеюсь представить вам противоядие.

Видя, что она направляется к выходу, Кантэн поспешил открыть перед нею дверь. Когда он помог Жермене сесть в седло, она снова заговорила, но лишь для того, чтобы еще раз повторить:

— Я буду надеяться... я буду молиться... вскоре получить от вас какие-нибудь вести.

Кантэн смотрел ей вслед, пока тополя аллеи не скрыли ее из виду, затем с унынием в сердце пошел готовиться к отъезду.

Глава VIII

ЛА ПРЕВАЛЕ

Через день после описанных в предыдущей главе событий, в полдень, усталый Кантэн въехал в лес Ла Нуэ, где его немедленно остановили двое, выросших словно из-под земли, шуанов.

Кантэн заявил, что он — эмиссар графа Жозефа и что ему надо видеть шевалье де Тэнтеньяка.

— Его здесь нет.

— А где он?

— Мы проводим вас к тому, кто ответит на ваш вопрос, — тон говорившего слегка обнадежил Кантэна. — Сойдите с коня.

Ему завязали глаза, и один из шуанов пешком повел его на довольно значительное расстояние, второй, ведя коня под уздцы, следовал за ними. Пока они шли, тишину леса трижды нарушал крик совы.

Когда ему, наконец, сняли повязку с глаз, он обнаружил, что находится на той самой просторной вырубке, куда его впервые привели Корматен и Тэнтеньяк. Кантэн увидел там сборище человек в триста: кто готовил пищу, кто возился с оружием и снаряжением, а кто и просто бездельничал. Немного поодаль, на краю вырубки, несколько десятков облезлых бретонских пони щипали скудную траву.

В низком дверном проеме хижины углежога стоял невысокий человек в гусарском доломане с белыми кантами; его блестящие темные глаза пристально наблюдали за новоприбывшими. Но вот он узнал Кантэна и, повелительным взмахом руки отпустив его провожатых, легкой походкой поспешил ему навстречу. Это был Сен-Режан.

— Господин де Шавере! Сам Бог хранит вас!

— Верно замечено, — сказал Кантэн, здороваясь с Сен-Режаном. — Я разыскиваю шевалье де Тэнтеньяка.

Темные глаза сверкнули на смуглом лукавом лице, испещренном морщинами, словно иссохшее яблоко.

— Черт возьми, сударь, чтобы найти его, вам потребуется перебраться за море. Шевалье в Англии с графом Жозефом.

— Когда он уехал?

— Да уже с месяц.

Ответ разбил надежду, с которой был задан вопрос.

— Значит, он уехал слишком рано.

И Кантэн в нескольких словах рассказал Сен-Режану о предательстве, которое готовит в Ренне Корматен.

Веселость слетела с лица шуана. Он фамильярно схватил Кантэна за руку и потянул его в хижину.

— Жорж должен услышать ваш рассказ.

В маленькой грязной каморке спал Кадудаль. Разбуженный криком Сен-Режана, он с ворчанием сел и инстинктивно потянулся за мушкетом.

— Что за дьявол?

— Друг. Господин де Шавере.

— Вот чума! Зачем так кричать? Я думал — «синие».

Он с усилием поднялся на ноги.

— Подходящий прием, Кадудаль. Я — гонец дурных вестей. Но прежде чем я начну, дайте мне смочить горло. У вас найдется что-нибудь выпить?

— Сидр, — Сен-Режан вышел наполнить кружку из бочки, что стояла рядом с хижиной. — Добрый бретонский сидр прошлогоднего урожая так и ударяет в голову.

Кантэн с благодарностью осушил кружку, устало опустился на табурет у стола, вытянул обутые в сапоги ноги и рассказал о том, что он услышал от Гоша.

Изумление Кадудаля сменилось бурным протестом.

— Это все республиканские выдумки, — заключил он.

— Гош не похож на лжеца, — сказал Кантэн.

— Значит, он — сумасшедший.

— На сумасшедшего он тоже не похож. В разговор вмешался Сен-Режан.

— Во всяком случае, встреча в Ренне, назначенная на среду, реальный факт.

— Но не ее цель! — взорвался в ответ Кадудаль. — Силы небесные! Перемирие — тоже факт. Но кто его добивался?

— Гош говорит, что Корматен.

— Он лжет. Разве все они не лжецы, эти демократы? Сами факты опровергают их заявления. Не они ли умоляли о перемирии? Оно им отчаянно необходимо. Республика рушится и вынуждена идти на соглашения. Жалкие республиканские войска, которые Конвент может выкроить для отправки на Запад, движутся здесь с риском быть уничтоженными. Они прекрасно это понимают и перемещаются только тогда, когда им это удается. Все остальное время они сбиваются в кучу, как стадо перепуганных баранов, почуявших запах волка. Волков ли это дело — блеять им о мире?

— Нет. Но волк, почуявший собственную выгоду, может пойти на такой шаг. По словам Гоша, Корматен получит от сделки миллион ливров.

Негодование Кадудаля возросло пуще прежнего:

— Неужели вы верите таким россказням о человеке, которого граф Жозеф назначил здесь своим представителем? Или вы думаете, что человек, чей талант создал огромную организацию, способен совершить детскую ошибку при назначении своего генерал-майора?

Сен-Режан, однако, был менее уверен в Корматене.

— Все предатели обязаны открывшимися перед ними возможностями доверию, которое им было оказано. А в наши дни... Ба! Кто бы поверил, что Шаретт, самый благородный из генералов-роялистов, подчинится Республике?

— Еще неизвестно, — сказал Кантэн, — не работа ли это господина де Корматена.

— Гош наверняка вам так и скажет, — съязвил Кадудаль.

— Мы можем спорить без конца, — сказал Сен-Режан. — Давайте поедем и сами посмотрим, что там происходит.

— Ну что ж, и посмотрим в Ренне в среду, когда приедем послушать, что имеют нам предложить эти щенки. Если предложат признать их непотребную Республику, то — будь я проклят! — они увидят, что впустую потратили время. Или шуаны побеждены, чтобы склонить голову перед врагом? Разве мы не клялись сражаться за трон и алтарь до полной победы или умереть? Неужели мы изменим своей клятве в тот самый час, когда Республика агонизирует, а измученный народ во всех концах Франции молится за реставрацию монархии? Когда прибудет господин де Пюизе с английской Помощью, из-под земли поднимется такая армия, какой мир не видывал.

— К чему так много слов, Жорж, — заметил Сен-Режан. — Мы едем в Ренн.

Накануне той знаменательной среды в конце апреля они прибыли в прекрасный город Ренн в сопровождении охраны из сотни шуанов, открыто выставлявших напоказ свои белые кокарды на круглых шляпах и эмблему Святого Сердца на лацканах курток.

Толпы людей переполняли город, всюду царило праздничное возбуждение, вызванное надеждой на близкое прекращение вражды и восстановление мира на измученной земле.

Сен-Режана забавляло зрелище шуанов в куртках из козьих шкур или темно-серых тужурках, пьющих вместе с затянутыми в синие мундиры республиканцами, или белых кокард бок о бок с кокардами трехцветными; и он смеялся, слыша на улицах новый вариант «Марсельезы» [...новый вариант «Марсельезы»... — Марсельеза — патриотическая песнь, ставшая национальным гимном Франции. Марсельезу сочинил в 1792 г. Руже де Лиль, офицер инженерных войск]. Кадудаль, лишенный иронического взгляда на жизнь, свойственного его товарищу, сверкающими от негодования глазами взирал на повсеместное братание роялистов и республиканцев. Такие картины наполняли его душу недобрыми предчувствиями. Но его взгляд становился особенно свирепым, когда проходившие мимо республиканцы отдавали им честь. С такими настроениями нельзя готовиться перерезать друг другу глотку, недовольно говорил он.

В поисках Корматена они исходили весь город, но нигде его не нашли. Наконец они узнали, что Корматен находится в Ла Превале, замке на берегу Вилены милях в трех или четырех от города вместе с роялистскими предводителями, созванными на конференцию, которая должна открыться завтра утром.

Они переночевали в гостинице в Ренне и едва рассвело отправились в Ла Превале. Там они нашли несколько сотен шуанов, разбивших в окрестностях замка лагерь, над которым реяли белые штандарты. Республика предоставила в их распоряжение палатки и щедро принимала за свой счет. Созванные со всех концов Морбиана, с вересковых пустошей Пэнпона и Лавэна, из гущи лесов Камора и Берне, эти люди, которые со времен Ла Руэри покидали свои убежища и цитадели только для схватки с неприятелем, были ошеломлены и опьянены воздаваемыми им почестями.

В стенах пышного замка Ла Превале, некогда принимавшего самого Генриха IV [Генрих IV — (1553-1610) — первый король из династии Бурбонов, король Наварры, в 1589 году провозглашенный королем Франции. Гугенот по вероисповеданию, он чудом избежал убийства в Варфоломеевскую ночь, которая произошла на следующий день после его торжественного бракосочетания с Маргаритой Валуа, дочерью короля Генриха II, в августе 1572 г. Храбрый воин, искусный и тонкий политик, Генрих IV способствовал принятию Нантского эдикта (1598 г.), который придал законный статус протестантской религии, а также укрепил единую королевскую власть во Франции, что, в конечном итоге, привело к прекращению гражданских войн. Любимец народа, Генрих IV погиб в 1610 г. от кинжала фанатика Равайяка], в течение нескольких дней собирались предводители отрядов роялистов — члены знатных семейств, многие из которых прошли боевую выучку в королевских полках или на военном флоте его величества. Здесь их принимали и потчевали члены штаба генерала Гоша и офицеры армии Шербура, не жалея затрат из общественных фондов.

Под крышей Ла Превале разместилось около четырехсот роялистов и республиканцев, пылающих самыми братскими чувствами друг к другу, над пробуждением коих немало потрудились, с одной стороны, Корматен, с другой — генерал Гош. Там же находился и сам Гош, его штаб и веселый, галантный Умберт, проявлявший неустанную заботу об удобствах своих гостей-роялистов.

В предвкушении блестящего осуществления своих миротворческих прожектов Корматен сиял от удовольствия и во все стороны расточал милостивые улыбки. Его плотную фигуру обтягивал серый мундир с высоким жестким воротником вокруг белого галстука, талию перепоясывал белый кушак, на шляпе покачивались белые перья, грудь украшала эмблема Святого Сердца, в петлицу была продета белая лента.

Созданию атмосферы светской непринужденности, царившей в замке, в немалой степени способствовало присутствие дам, хоть республиканцы и не внесли в это своей лепты, если не считать таковой виконтессу де Белланже из-за ее игриво-открытой привязанности к блистательному Гошу. Десятка два благородных дам, — жен и сестер роялистских предводителей, до той поры из соображений безопасности державшихся в тени, радовались случаю пережить нечто, отдаленно напоминающее веселые дни старого режима.