Скарамуш - Маркиз де Карабас

Из уст собравшихся вырвался крик.

— Я вижу, описание этой бойни все-таки произвело на вас впечатление. Надеюсь, оно заставит вас — вас, собравшихся здесь проводить суд по обвинению в нарушении субординации, — задуматься над страшной виной тех, кто по глупости или злому умыслу позволил себе нарушить субординацию по отношению ко мне, главнокомандующему экспедицией, и допустил пролитие рек французской крови.

— Кто же в этом повинен больше вас? — крикнул Констан.

— Я здесь именно для того, чтобы сказать вам об этом.

— Пролитая кровь вопиет к небесам об отмщении, — пылко воскликнул Герниссак.

— К небесам? Да, без сомнения. Но и ко мне. Послушайте меня еще немного, господа. Здесь, среди вас, находится несколько офицеров из корпуса, который покинул Киброн под командованием шевалье де Тэнтеньяка, чтобы на рассвете шестнадцатого июля быть в тылу у Гоша, — Пюизе переполняло негодование, и его дрожащий от гнева голос заполнил все помещение, — то была последняя попытка исправить зло, причиненное несоблюдением субординации бездарным глупцом, и если бы ваш корпус выполнил полученный приказ, попытка эта могла бы увенчаться успехом. Вместо этого — трагедия Киброна, разгром Королевской католической армии и бойня в Ванне. Чего, я спрашиваю, заслуживают те, кто в этом повинны?

Пюизе окончательно подчинил всех своей воле. Даже язвительный Герниссак сжался под огненным взглядом, который заставлял каждого из них чувствовать себя не только обвиняемым, но и виновным.

— Пока там, на Киброне, мы с глупой доверчивостью рассчитывали на вас, вы веселились здесь, в этом самом доме, куда теперь вернулись, как собаки к своей блевотине.

В ответ на подобное оскорбление послышался возмущенный ропот.

— Не лаять на меня! — громовым голосом крикнул Пюизе, заставив всех смолкнуть. — Пока мы готовились к бою, не сомневаясь в том, что вы, верные данному слову, находитесь на пути к отведенным вам позициям, вы здесь пировали, танцевали и ухаживали за женщинами, собранными вам на усладу изменницей-шлюхой, чтобы ввести вас в обман.

Здесь Констан нарушил оцепенение, в которое поверг его сторонников праведный гнев Пюизе и проснувшееся в них чувство — стыда.

— Думаю, мы уже достаточно наслушались. Коли вам так много известно, может быть, вы знаете и о том, что Тэнтеньяк мертв. Очернять его память, какая гнусность!

— Я говорю не о Тэнтеньяке. Это была верная, преданная душа. Столь же преданная, сколь и отважная. Если бы он остался в живых, приказ был бы выполнен.

— Тогда вы имеете в виду Белланже. Он тоже убит.

— Вашей собственной рукой. Мне все известно. Итак, он не может ответить за свое предательство. Но вы, господин де Шеньер, вы ответите.

— Я? — темные глаза Констана расширились. Он побледнел.

— Неужели я удивил вас? Не ваше ли возмутительное нарушение субординации по отношению к Тэнтеньяку, когда вы увели с собой три тысячи человек, ослабило его корпус перед нападением республиканцев, во время которого он был убит? Разве не эти события сделали невозможным своевременное прибытие ваших отрядов в Плоэрмель?

От язвительности Констана не осталось и следа. Его захлестнуло ощущение близкой беды и внезапный страх перед величественным человеком, который воплощенным возмездием стоял перед ним. Он попробовал оправдаться, но глаза его бегали по сторонам, а голос срывался.

— Я был введен в заблуждение лживым известием, будто солдаты Груши окружили в Редоне вандейцев господина де Шаретта.

— Как можно ввести в заблуждение солдата, который знает свой долг и у которого есть точный приказ?

— Вы меня не запугаете, — Констан весь напрягся, то, что я сделал тогда, я сделал бы снова в подобных обстоятельствах.

— Вы смеете говорить так, зная, что последствием вашего бунта явились гибель армии и бойня в Ванне?

— Вы сваливаете на меня ответственность за это? — дерзко спросил Констан. К нему вернулся прежний пыл и, правда в меньшей степени, присутствие духа. — Хотите сделать меня козлом отпущения за ваше предательство и бездарность? Не удастся, господин де Пюизе. Я действовал так, как мне подсказывала честь.

— Честь! — презрительно повторил Пюизе. — И вы еще говорите о чести. Честь! Ха! А чем вы здесь занимаетесь? Использовав всевозможные способы, — а вы прибегали к самым разным, — чтобы убрать с дороги человека, стоящего между вами и правом наследования титула и имений маркиза де Шавере, вы устраиваете эту комедию с военным трибуналом и предоставляете простакам, обведенным вами вокруг пальца, убить его ради вас.

В ответ на эти слова не раздалось ни одного звука. Офицеры, которые могли бы воспринять их, как очередное оскорбление, молчали. Обвинение графа поразило их: многие вспомнили свои собственные подозрения, что дело, вынесенное на суд, носит сугубо личный характер, подозрения, о которых они забыли в пылу политических страстей, разбуженных Герниссаком. Все обратили взгляды на Констана, чтобы увидеть, как он примет тяжкое обвинение, предъявленное ему господином де Пюизе.

Констан, бледный, вытянувшийся в струну, нервно сжимал и разжимал опущенные по бокам руки.

— Вы лжете, сударь. И я докажу это, — сказал он. — После смерти моего брата Армана никто не стоит между мною и наследством. И уж, конечно, не бастард, который выдает себя на сына Бертрана де Шавере.

Губы Пюизе сложились в улыбку.

— Он делает это столь успешно, что вы считаете необходимым его убить. Но вы заставляете меня вернуться к разговору о чести. Прежде всего меня интересует воинский долг и то, то ваше пренебрежение им привело к невосполнимым потерям. За это вы должны заплатить, господин де Шеньер. Я здесь для того, чтобы получить с вас сполна.

— Заплатить! — в мгновение ока лицо Констана утратило всякое выражение. Однако он попытался скрыть страх под маской бахвальства и рассмеялся. — Господа, вы слышите этого краснобая, этого подлого изменника, состоящего на службе у Питта.

Но то был холостой выстрел: Пюизе вынул пулю из его пистолета. Констан не получил поддержки, на которую рассчитывал.

— Оставьте мои грехи в покое, — повелительно сказал граф, — я отвечу за них в надлежащее время и в надлежащем месте. Теперь же вы ответите предо мной.

— Я не намерен отвечать перед вами. Я не на суде.

— Возможно в нем нет необходимости. Вы уже осуждены и вам вынесен приговор. Вспомните, что сказал вам Тэнтеньяк перед тем, как вы увели за собой взбунтовавшихся шуанов. Напомните ему слова шевалье, Жорж.

Кадудаль с готовностью выполнил просьбу Пюизе:

— «Если вы вернетесь живым, я отдам вас под трибунал и расстреляю».

Страх проник в самую глубину души Констана, и кровь отлила от его смуглого лица. Но в последнее мгновение он вспомнил, что численный перевес на его стороне и почерпнул мужество в уверенности, что «Верные трону», вне зависимости от того, прав он или виноват, будут сражаться за него. К нему быстро вернулось все его высокомерие.

— Вы на редкость бесстрашны, если пришли сюда, чтобы грозить мне, — заявил он, — столь же бесстрашны, сколь я терпелив. Что бы я ни совершил, я, как и вы, отвечу за это в надлежащее время и в надлежащем месте.

— Именно это я и имею в виду, — ответил Пюизе и добавил: — Это время — сейчас, а место — здесь.

— Вам, видимо, угодно шутить. Я отвечу перед теми, кого считаю ровней себе. Я не признаю вашу власть.

— Вы очень точно определили суть своего проступка. Проступка, из-за которого погибло несколько тысяч человек.

— Послушайте, господин де Пюизе! Хватит! Я вынужден просить вас немедленно удалиться и покинуть Кэтлегон. И почитайте за счастье, что я позволяю вам это.

Стоявший за спиной Пюизе Кадудаль громко рассмеялся.

— Ну и петух! Да как кукарекает! Силы небесные!

Пюизе на шаг приблизился к Констану.

— Господин де Шеньер, я прибыл в Кэтлегон, чтобы привести в исполнение приговор, вынесенный вам шевалье де Тэнтеньяком.

Шок, вызванный последними словами графа, вывел офицеров из оцепенения. Все повскакали со своих мест, в библиотеке поднялся шум. Ла Марш, Дюмануар и Герниссак окружили Констана, словно желая защитить его, тогда как Ла Уссэ дрожащим от возмущения голосом высказал то, что было на уме у его коллег.

— Господин де Пюизе, существует предел, до которого мы можем сносить вашу дерзость. Какой бы властью вы ранее не обладали в Королевской католической армии, ей давно пришел конец, — он встал со стула. — Я требую, чтобы вы удалились. Предупреждаю: если вы хоть немного задержитесь, вам несдобровать.

Гневный ропот, поднявшийся после слов Ла Уссэ, возвещал приближение бури. Пюизе повернулся к Кадудалю.

— Мне несдобровать. Каково, Жорж? — воскликнул он и пожал плечами. — Разговаривать больше не о чем.

— Хорошо, что вы, наконец, это поняли, — крикнул Герниссак, вновь обретя язвительность, которой тут же было суждено угаснуть.

Кадудаль подошел к двери, распахнул обе створки, и господа эмигранты к своему ужасу и негодованию увидели, что вестибюль до отказа забит вооруженными шуанами. По знаку Кадудаля примерно с полдюжины из них вошло в библиотеку.

— Вот ваш человек, — сказал им Кадудаль, указывая на Шеньера.

К потолку взлетели яростные восклицания: «Измена!», «Предательство!». Засверкали шпаги, и эмигранты, окружив Констана, заняли оборонительную позицию.

Но теперь Кадудаль принял командование на себя.

— Если вам дорога жизнь, — сказал он, — никакого сопротивления или мы вырвем его от вас штыками.

Стоявший позади группы эмигрантов господин де Соссюр, молодой офицер, попытался открыть окно и бежать. Он крикнул своим товарищам, чтобы те задержали бандитов, пока он не приведет на выручку полк.

— Вы вызовете напрасное кровопролитие, — флегматично предупредил его Кадудаль. — Я привел с собой три сотни морбианцев. Прибавьте к ним людей Сен-Режана и выйдет, что на каждого из вас приходится двое наших.

Однако непродолжительное сопротивление все же имело место, и чтобы подавить его, в библиотеку ворвалось еще несколько шуанов. Если бы не вмешательство Пюизе, они дали бы волю ярости, которую в них давно разжигало тщеславное высокомерие союзников. Но по приказу графа они пустили в ход не штыки, а приклады мушкетов. Тонкие шпаги были выбиты из рук эмигрантов и сломаны. Нападающим удалось вырвать Констана из рук его защитников, среди которых имелась не одна разбитая голова, в то время как лишь один шуан вышел из схватки слегка поцарапанным.

Они протащили своего обмякшего и дрожащего пленника мимо Пюизе. Высокий и стройный, в черном сюртуке в обтяжку, он спокойно наблюдал за схваткой. Кантэн стоял рядом с ним.

Холодный, неумолимый, исполненный брезгливого презрения Пюизе дал знак увести несчастного.

— Вы знаете, что делать, Жорж.

— Боже мой! Боже мой! — кричал охваченный ужасом Констан. — Неужели меня убьют? — его глаза вылезли из орбит, оливковая кожа приняла зеленоватый оттенок, на низком лбу блестел пот.

— Мы привезли с собой священника, — неумолимо проговорил Пюизе, — он даст вам то единственное утешение, которое справедливость позволяет вам предоставить.

— Справедливость! — неистовствовал обреченный. — Чудовище! Убийца! Ты выбрал удобный предлог, чтобы скрыть свой позор. Ты убиваешь меня, чтобы самозванец, бастард, который всегда был твоим орудием, спокойно получил не принадлежащее ему наследство, — затем он диким голосом громко воззвал к Кадудалю: — Кадудаль! Ты, по крайней мере, честен. Неужели ты станешь соучастником этого злодейства? Если да, то ты заплатишь за него, как заплатит и этот негодяй. За него тебя станет преследовать каждый француз, считающий себя благородным человеком. Не думай, что тебе удастся избежать их мщения.

— Кончайте! — вот все, что ответил Констану шуан и, махнув рукой, приказал своим людям увести пленника.

Но Констан продолжал отбиваться.

— По крайней мере, хоть выслушай меня, прежде чем вы отягчите свою душу убийством. Этот злодей хочет убить меня из-за Морле самозванца, который присвоил себе имя маркиза де Шавере, бастарда, который хочет отнять у меня мое наследство. Это правда, Кадудаль. Я клянусь в этом пред лицом смерти. Пред лицом смерти, слышишь? Я смогу убедить тебя, если только ты меня выслушаешь.

Констана дотащили до двери, а он все еще буйствовал и вырывался. Его недавние сподвижники стояли за шеренгой шуанов и смотрели на них с с бессильным гневом.

Кантэн крепко сжал руку Пюизе.

Буйство Констана, его клятва «пред лицом смерти» подействовали на Кантэна самым неожиданным образом, — он вдруг ощутил нечто близкое к благоговейному страху. Словно внезапно прозрев, он ясно увидел глубины, о существовании которых до сих пор не подозревал. Подумал о загадочных обстоятельствах своего детства и воспитания в Англии, о матери, вырастившей его на чужбине в неведении его положения и титула, о странной просьбе Жермены не предъявлять права на Шавере, о том, как она при этом глядела, вспомнил портрет Бертрана де Шеньера и испытал подлинное потрясение при мысли о возрасте, в котором предполагаемый отец зачал его.

— Подождите, сударь, — попросил Кантэн, — ради Бога, подождите. Позвольте мне услышать, что он хочет сказать. Пусть он объяснится.

— Он объяснится перед взводом стрелков, — Пюизе не шелохнулся.

— Но если правда, что...

— Успокойтесь. Какое мне до этого дело? — негодование, звучавшее в голосе графа, поразило Кантэна. — Я привожу в исполнение приговор, вынесенный Тэнтеньяком. Наказываю единственного оставшегося в живых виновника трагедии Киброна.

Так и оставив Кантэна без ответа, Пюизе подошел к шеренге шуанов и через их головы обратился к сбившемся в кучу эмигрантам.

— Господа, вам больше нечего здесь делать. Полк «Верные трону» прекратил свое существование. Клич: «Спасайся, кто может» уже прозвучал. В Кэтлегон с минуты на минуту могут нагрянуть санкюлоты, а к вечеру здесь не будет ни одного шуана, чтобы защитить вас. Вам остается разбиться на небольшие группы и постараться как можно скорее покинуть Францию. Правда, вы можете перебраться через Луару и присоединиться к армии господина де Шаретта, которая еще не сложила оружие, — он дал шуанам знак расступиться. — У меня нет ни малейшего желания задерживать вас, господа. Вы совершенно свободны.

Судя по тону графа, то был приказ. Однако Ла Уссэ с видом оскорбленного достоинства выступил вперед.

— Господин де Пюизе, если вы будете упорствовать в своем намерении, вам придется ответить за то, как вы поступили с господином де Шеньером. Я призову вас к...

— Сударь, вы даром тратите свое и мое время. Будьте довольны и благодарны, что с теми, кто состоял в штабе господина де Шеньера, не поступили так же. Будьте благодарны, что я не призвал всех вас к ответу за то, что вы здесь делали, когда я прибыл. Ступайте, господа.

Ла Уссе сжал губы, поднял брови и в бессильном гневе разведя руками, направился к двери. Остальные последовали за ним, поддерживая троих пострадавших в короткой схватке товарищей.

Глава XI

СЫН МАРГО

В просторной, заставленной книгами комнате, из которой только что все вышли, Кантэн обратил на Пюизе серьезный, почти испуганный взгляд.

— Господин граф, я желаю знать... Вы послали Констана де Шеньера на расстрел за то, что он изменил долгу, или за то, что здесь происходило, когда вы прибыли?

Прежде чем ответить, Пюизе, заложив руки за спину, подошел к окну и вернулся обратно.

— Какое это имеет значение, если он заслуживает смерти и за то, и за другое, — ответ графа звучал весьма уклончиво.

— Вы слишком легко об этом говорите, — упрекнул собеседника Кантэн.

— Черт возьми! Откуда такая заботливость? Господин де Шеньер не раз покушался на вашу жизнь. Был Буажелен, был Лафон, не сомневаюсь, были и другие, менее заметные. Для Шеньера пришел час расплаты.

— Вас, сударь, никто не просит платить мои долги, — с внезапной горячностью возразил Кантэн, — я не потерплю этого.

Пюизе поднял брови, в его взгляде зажглась ирония.

— Пусть так. Его расстреливают за нарушение субординации.

— Вы так говорите. Но убеждаете меня в обратном.

— Убеждаю?! Я?

— Ваш голос, ваше отношение... Ах, да и все то, что случилось в прошлом.

— Вы, конечно, имеете в виду покушения на вашу жизнь.

— Я имею в виду совсем другое. Прежде всего то, о чем он говорил, поклявшись «пред лицом смерти». Неужели он хотел бы предстать пред Создателем с лживой клятвой на устах? Или вы полагаете, что я соглашусь, чтобы этого человека расстреляли ради моей выгоды?

— Вы предпочитаете, чтобы он жил ради вашей погибели? Очень благородно. Но повторяю вам: его расстреливают за нарушение субординации, — Пюизе подошел ближе к Кантэну и положил руку ему на плечо. — К чему мучить себя, дитя мое?

— Здесь много, так много такого, что касается лично меня, — в голосе Кантэна звучала глухая обида, — чего я не понимаю, о чем, порою, лишь смутно догадываюсь. Я попытаюсь узнать правду, которая кроется за ненавистью ко мне моих кузенов.

— Разве это так трудно понять? Ведь люди есть люди. Шавере одно из самых завидных владений во Франции или, во всяком случае, станет таким, когда вернутся спокойные времена. Людям, которые всегда считали себя его наследниками, не легко потерять его.

— Считали себя наследниками? Разве они не знали о моем существовании?

— Возможно и не знали.

— Ах! Но только в том случае, если моя матушка скрывала его, как скрывала от меня, что я наследник Шавере. Почему? Зачем матери лишать собственного сына принадлежащего ему наследства? Я знаю только один ответ.

— И какой же? — жестко прозвучал вопрос Пюизе.

— Она знала, что он не имеет на него прав. Если это так, то Констан говорил правду. Я самозванец, маркиз смеха ради, маркиз де Карабас, как когда то давно он меня назвал.

— Ба! И вас так легко ввести в заблуждение подобным утверждением? Разве у вас нет доказательств? У вас есть свидетельство о браке вашей матери с Бертраном де Шеньером и свидетельство о вашем рождении, имевшем место в Шавере.

— Если бы это было все. Но есть некоторые факты, которые ставят эти документы под сомнение. Моему отцу... Когда Бертран де Шеньер женился на моей матери, ему было семьдесят четыре года, а ей всего двадцать. Я родился еще через семь лет, когда ему было за восемьдесят.

— Ну и что из того? Вы родились в браке. С точки зрения закона ваши права на наследство неоспоримы.

— С точки зрения закона, да. Но мне говорили, что именно поэтому Шеньеры пытались оспорить их иным способом.

Рука Пюизе упала с плеча Кантэна. Он отступил на шаг и взглянул на молодого человека из-под нахмуренных бровей.

— С каких пор вас занимают такие мысли?

— С тех пор, как я услышал клятву Констана, которую он дал перед тем, как его выволокли отсюда.

— Пустое. Чего стоит клятва этого малого? В чем может он поклясться? В предположении, в подозрении вроде тех, которые занимают и вас? На основании такого предположения эти Шеньеры тем или иным способом убили бы вас. А вы настолько мягкосердечны, что считаете необходимым оправдать их, даже если для этого придется поставить под сомнение доброе имя вашей матушки.

— Вам известна причина, которая могла бы побудить мою матушку бежать из Шавере после смерти Бертрана и скрываться в Англии?

Возможно Пюизе и понял, что вопрос был чисто риторический, но отнюдь не по этой причине он не оставил его без ответа.

— Боже мой! Разве не ясно? Чтобы увезти вас подальше от той самой мстительности, которая преследовала вас, едва вы стали наследником Этьена де Шеньера.

Удивленный Кантэн уставился на Пюизе.

— Вы полагаете?

— Не полагаю, а знаю. Вам следовало бы помнить, что, как я вам говорил, в то время я служил в анжерском гарнизоне и был близко знаком с Ледигьерами. Именно поэтому, Кантэн, я при первой же нашей встрече проявил к вам глубокий интерес. Именно поэтому я так хотел подружиться с вами или, по крайней мере, быть вам другом. А теперь слушайте.

Пюизе отвернулся и, меряя длинными медленными шагами комнату, начал рассказ.

— Старик Ледигьер служил управляющим у маркизов Шавере. Он был честолюбивым негодяем, который пожертвовал дочерью для удовлетворения своих суетных интересов. Семидесятилетнему Бертрану де Шеньеру, страдавшему ревматизмом и подагрой, в последней вспышке сластолюбия, которое он никогда не умел сдерживать, приглянулась ваша матушка. Ее хитрый, бдительный родитель понял, что ему предоставляется возможность сделать ее знатной дамой. Он взялся за дело с такой дьявольской ловкостью, что вскоре к негодованию своего семейства старый Бертран женился на девушке.

Кантэн сидел на стуле и, опершись локтями о колени и поддерживая рукой подбородок, внимательно слушал. От него не укрылась пронзительная горечь в словах и тоне Пюизе, словно собственный рассказ не оставлял графа равнодушным.

— По причине плохого здоровья Этьена Гастон де Шеньер, племянник Бертрана, уже давно считал себя наследником маркиза. Его брат Клод, отец Жермены де Шеньер, в самую последнюю минуту попытался расстроить свадьбу. Но несмотря на старческое слабоумие Бертран был не тем человеком, который позволял себе перечить; кроме того при нем почти всегда находился старый дьявол Ледигьер, направлявший все его действия.

Потом Гастон, отец Армана и Констана, никогда не упускал случая унизить и оскорбить молодую маркизу. Он ясно давал ей понять, что ее ждет, когда он станет маркизом де Шавере и главой семьи. Учитывая возраст и хвори Бертрана, он был уверен, что этот союз не даст отпрыска, который мог бы встать на его пути к наследству. Когда через семь лет ваше появление на свет разрушило его планы, вся округа звенела от обуявшего его гнева. Он в ярости отправился в суд и потребовал, чтобы младенца объявили незаконнорожденным. Судьи признались, что они не в силах вмешаться. Тогда Гастон подал прошение королю. Результат был тот же. Вне себя от такого отпора, он на каждом шагу объявлял, что сам восстановит справедливость, в которой ему было отказано.

До сих я говорил о том, чему сам был свидетелем. Об остальном могу говорить на основании того, о чем узнал позднее. Мой полк был послан на Антильские острова, и я отправился вместе с ним. Не нужно обладать богатым воображением, чтоб представить себе, какие тяжелые времена наступили вскоре для вашей матушки. Все это длилось четыре года. Затем Бертран умер, и она лишилась последней защиты, старик Ледигьер тоже был в могиле. Ужас перед тем, что могут сделать Гастон и его сыновья, Арман и Констан, тогда уже подростки, окончательно сломил ее дух и она решила увезти вас подальше от них и спрятаться.

Пюизе остановился и немного помолчал, прежде чем закончить рассказ.

— Их отношение к вам после смерти Этьена доказывает, что злоба, которая заставила ее бежать, по-прежнему жива в доме Шеньеров.

Наступило молчание. Пюизе вновь машинально заходил по комнате. Его лицо было задумчиво, голова склонилась на грудь, словно он вглядывался в оживленное им прошлое. Наконец Кантэн заговорил.

— Вы удивительно хорошо осведомлены.

— Так уж вышло.

— И все же в вашем рассказе есть пропуски.

— Естественно.

— Хотите послушать, чем их заполняет мое воображение?

Граф повернулся и пристально посмотрел Кантэну в глаза, затем легким движением руки предложил ему продолжать.

— Когда в те первые бездетные годы замужества маркизе, моей матушке, дали понять, что ее ждет, когда она овдовеет, а это должно было случиться в самом недалеком будущем, она могла решить, что единственный способ защититься от их злобы и не дать себя вышвырнуть вон — это завести ребенка. Она вполне могла предположить, что как мать следующего после Этьена наследника, следующего маркиза, даже овдовев, она будет в безопасности.

В утверждении Кантэна звучали вопросительные ноты, он помедлил, словно ожидая ответа, и взглянул на Пюизе. Но ответа не последовало, и он продолжал:

— Не трудно предположить, что у нее был возлюбленный одних с ней лет, возможно, даже тот, с кем ее разлучило проклятое честолюбие ее отца. Вы не согласны?

— Продолжайте, продолжайте, — отрывисто попросил Пюизе.

— Родился ребенок. Сын, которого так страстно желали. Но события, последовавшие сразу за его рождением показали, как жестоко она ошиблась в расчетах. Итак, как в мне говорили, после смерти Бертрана де Шеньера она осталась совершенно беззащитной и была вынуждена все бросить ради спасения ребенка от злобы Шеньеров, обмануть которых оказалось не так просто, как она полагала.

Кантэн замолк и внимательно посмотрел на Пюизе. Пока молодой человек говорил, граф не шелохнулся.

— Не кажется ли вам, сударь, что все могло случиться именно так? — спросил Кантэн.

— Я... я думаю, нечто подобное могло случиться, — впервые за время знакомства с этим самоуверенным человеком Кантэн заметил в нем признаки нерешительности.

Кантэн подался вперед, и его следующий вопрос прозвучал резко, как удар хлыста.

— Вы знаете, что так оно и было?

Смертельная бледность постепенно залила изможденное лицо графа.

— Да. Знаю, — ответил он.

Кантэн поднялся со стула: они долго в молчании смотрели друг на друга, и во взгляде каждого из них светилось чувство, близкое к ужасу. В этот миг Кантэн разгадал тайну неуловимого сходства Пюизе с тем, кого он когда-то видел. Теперь он твердо знал, что видел это лицо в своем собственном зеркале.

— Вы, конечно, хотите сказать, что вы — мой отец, — он сам удивился странной хрипоте своего голоса.

Лицо Пюизе исказилось, будто его ударили. Он шумно вздохнул и сжал руки.

— О, Господи! — но самообладание тут же вернулось к нему. — Отрицать бесполезно, — признался он, опустив голову.

— Ваше признание многое объясняет, — спокойно заметил Кантэн, — только уверенность в том, что я сын Бертрана де Шеньера, не позволила мне заподозрить это раньше.

И тут стекла в окнах библиотеки дрогнули от мощного ружейного залпа.

— Что это было? — вскрикнул Кантэн.

— Конец последнего претендента, стоявшего между вами и наследством Этьена де Шавере. — Пюизе был страшен в своей невозмутимости.

— Боже мой! — в глазах Кантэна застыл ужас. — Именно поэтому вы и приказали его расстрелять? Да или нет?

— Поверьте, я бы не остановился перед этим, — в голосе графа звучало презрение, — но в том не было необходимости. Я исполнил приговор, вынесенный Тэнтеньяком. Запом-ните это. Глупец заплатил жизнью за проступок, в результате которого погибли тысячи людей и загублено великое дето.

— Если бы я мог вам верить! — голос Кантэна срывался от горя и возмущения. — Если бы я мог вам верить! Но теперь уже ничего не изменишь.

— Что вас так беспокоит, черт возьми? Вы здесь ни при чем. Можете спать со спокойной совестью. У меня достаточно широкие плечи, чтобы снести и такую ношу. Будьте довольны, что теперь никто не станет оспаривать у вас титул, господин маркиз.

— И вы смеете так говорить? Смеете шутить надо мной, зная, что я не имею на него никаких прав?

— Вы ошибаетесь. Вы имеете все права. Законное право, которое никто не может оспорить, моральное право, заслуженное страданиями вашей матушки.

Кантэн усмехнулся и махнул рукой, словно желая что-то отбросить от себя.

— Я сын человека, который устранил последнего законного Шеньера, чтобы освободить место для самозванца. Разве я когда-нибудь об этом забуду? — и он со страстью продолжал: — Сударь, вы проявили бы ко мне большую справедливость, рассказав обо всем, когда впервые посетили меня в Лондоне. Вам не следовало полагать, что я пошел в своих родителей. Вам следовало бы помнить, что я, возможно, не лишен такого качества, как честность.

Пюизе вздрогнул от насмешки Кантэна, но на его плотно сжатых губах почти сразу заиграла ироничная улыбка.

— Пожалуй, мне следует вами гордиться. И не столько за честность, которой вы похваляетесь, сколько за проявленную вами суровость. И то и другое прекрасные, достойные мужчины качества. Но неужели все сделанное ради того, чтобы вы стали маркизом де Шавере, необходимо отбросить? В конце концов, разве вы не хозяин Шавере по праву приобретения? Вы забыли? Или этого недостаточно для вашей неподкупной честности?

— До тех пор, пока жив хоть один Шеньер, недостаточно, — тон Кантэна не допускал возражений.

Брови Пюизе нахмурились, в глазах отразилась боль. Его взгляд огненной стрелой проникал в душу Кантэна.

— Ай, ай! С вами не сладишь, — он рассмеялся на сей раз без горечи. — Наверное, я был рожден для разочарований, — пожаловался он, — все, к чему я ни прикоснусь, гибнет. Ни один человек не трудился более упорно, не строил планов более продуманно, не сражался более бесстрашно.

Однако каждому моему начинанию препятствовала случайность, и она приводила меня к краху, — Пюизе снова зашагал по комнате. — Разочарование было моим уделом с того самого дня, когда я стал свидетелем того, как вашу мать, которую я обожал, принудили к отвратительному браку с дряхлым Шавере. Через вас я хотел отомстить за нее, мне казалось прекрасной местью — вернуть вам положение, для которого вы были рождены и которого она лишила вас из страха за вашу жизнь. Я лелеял надежду, что она смотрит на нас с небес, чувствует, что обидчикам воздано по заслугам за ее страдания, и благословляет меня за то, что я был вам настоящим отцом, за то, что я берег и направлял вас на пути к получению наследства, купленного ею такой дорогой ценой. С тех пор как я случайно нашел вас, вы были моей путеводной звездой. Даже сегодня, Кантэн, мой долг по отношению к вам — главная причина того, что я нахожусь здесь. Наказание Констана де Шеньера не более чем совпадение. Меня привело сюда известие о том, что вы здесь, и надежда быть вам полезным, пока я еще обладаю властью. Мой своевременный приезд говорит о моих благих помыслах.

Кантэн опустил голову.

— Да, да... Если бы не вы... мишенью для этого залпа послужил бы я.

— Я утешаюсь этим и виню себя за неудачи во всем остальном. Я слишком много говорил, слишком многое принимал на веру. Мой рассудок застал меня врасплох, мои чувства ослабили мою волю, искушение погубило меня. Противостоять искушению и не признать себя вашим отцом, когда вы потребовали от меня ответа, было выше моих сил. А что сделали бы вы на моем месте, Кантэн? С меня строго спрошено. Я сам с себя строго спрашиваю. Но преподать мне урок твердости выпало на долю моему сыну.