Сано Исиро (№4) - Татуировка наложницы

Тут его осенила яркая, словно вспышка молнии, мысль. Он вспомнил, что больше не одинок. Если его приговорят к смерти за измену, то Рэйко и судья Уэда окажутся на лобном месте вместе с ним. Он готов пожертвовать собой ради собственных принципов, но как можно подвергать опасности свою семью?

Новое для него чувство зависимости наполнило душу Сано сладкой, болезненной теплотой. Он убрал руку от пояса. Долгие годы одиночества он мечтал о женитьбе! Но на смену облегчению пришло возмущение. Женитьба поощряет трусость за счет чести. Брак принес новые обязательства, которые противоречат прежним. Сейчас Сано еще лучше понимал неудовлетворенность Рэйко. Они оба из-за женитьбы лишились независимости. Можно ли сделать эту потерю терпимой?

Надо прожить жизнь, чтобы это узнать!

Наконец заговорил Цунаёси Токугава:

— Сёсакан Сано, э-э, продолжайте расследование. Но вы и ваши детективы должны держаться подальше от Больших Внутренних Покоев и женщин. Воспользуйтесь своей изобретательностью, чтобы поймать убийцу другим способом. И когда вы это сделаете, мы все, э-э, будем очень рады. — Затем он, рыдая, припал к груди матери.

Глядя прямо в глаза Сано, госпожа Кэйсо-ин усмехнулась.

24

Из Больших Внутренних Покоев вышли изгнанные по приказу сёгуна девять детективов, которым Сано поручил вести там расследование. У входа во дворец, где они с Хиратой поджидали своих людей, Сано подошел к руководителю группы, которая брела сквозь ночь в сторону дома.

— Нашли что-нибудь?

Детектив Озава, человек с незапоминающимся лицом, в прошлом шпион мэцукэ, покачал головой:

— Ни яда, ни чего-либо другого.

На стенах замковых переходов расплывались в тумане огни чадящих факелов. В лесу ухали филины, по всему городу лаяли собаки. Печальное очарование осени всегда будило в Сано поэта, но теперь причастность к убийству угнетала его.

— Удалось с кем-нибудь поговорить?

— Никто ничего не знает, — ответил Озава. — Это может означать одно из трех: либо им действительно ничего не известно, либо они боятся говорить, либо кто-то приказал не болтать. Я бы поставил на последнее.

— Ты обыскал апартаменты госпожи Кэйсо-ин? — спросил Сано.

Озава удивленно посмотрел на него:

— Нет. Я не знал, что это нужно, к тому же нам потребовалось бы для этого ее специальное разрешение. А что?

— Ничего, — сказал Сано, — все в порядке.

— Может, это и хорошо, что нас выставили, — заметил Озава. — Мы могли бы торчать в Больших Внутренних Покоях до конца года, так ничего и не узнав.

Это было слабым утешением для Сано, поскольку эдикт сёгуна лишал его доступа не только к жилищу Кэйсо-ин и пяти сотням потенциальных свидетелей, но также и к другому важному подозреваемому — госпоже Ишитэру. Сейчас мысль о ней напомнила Сано о неприятном деле, которым ему предстояло заняться этой ночью.

Когда они добрались до имения Сано, детективы пошли в казарму.

— Пойдем ко мне в кабинет, — сказал Сано Хирате.

Греясь у угольных жаровен и потягивая горячее саке, они сидели друг против друга. Хирата сгорбился с несчастным видом, ожидая разноса. Сано прогнал из сердца жалость. Он слишком долго терпел двусмысленное поведение вассала. И теперь тот развалил всю их работу, и, возможно, непоправимо. Сано не хотел рисковать дружбой с человеком, которого ценил больше всех прочих, но пора было призвать его к ответу.

— Что произошло во время твоей беседы с госпожой Ишитэру, и почему ты заставил начальство думать, что мы считаем ее невиновной? — спросил Сано.

— Виноват, сёсакан-сама. — Голос Хираты задрожал. — Мне нет прощения за то, что я сделал. Я... госпожа Ишитэру... — Он судорожно глотнул воздух. — Я не смог заставить ее отвечать на вопросы, поэтому и сам не знаю, убила она госпожу Харумэ или нет. Она... она все смешала во мне... — Его глаза засияли при воспоминании, и он тут же опустил взгляд, словно пойманный на чем-то постыдном. — Мне следовало молчать на заседании. Я совершил грубую ошибку. Вы должны прогнать меня. Я этого заслуживаю.

Известие потрясло Сано. Привыкший безоговорочно доверять своему старшему вассалу, он почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Однако гнев Сано угас, когда он увидел, как страдает Хирата.

— Мы всегда были вместе, и я не стану прогонять тебя из-за одной ошибки, — сказал Сано. Хирата с облегчением заморгал повлажневшими глазами. Сано тактично отвернулся, подливая в чашки саке. — А теперь давай сосредоточимся на деле. Мы лишились возможности официально допросить госпожу Ишитэру, а значит, следует найти другой способ получить у нее информацию.

Они выпили, и Хирата неуверенно заговорил:

— Возможно, мы еще сможем побеседовать с госпожой Ишитэру. — Он достал из-под кимоно письмо и протянул его Сано.

По мере чтения подавленность уступала место надежде.

— У нее есть информация по убийству? Возможно, это тот шанс, которого мы ждали.

— Вы полагаете, мне следует сходить? — В глазах Хираты вспыхнула радость, которую тут же сменил испуг. — Встретиться с госпожой Ишитэру один на один в указанном месте?

— Она обращается именно к тебе, — ответил Сано. — И возможно, не захочет говорить с кем-то другим. К тому же мы не можем подвергать ее опасности и нарушать приказы сёгуна, устраивая встречу в замке.

— Вы доверяете мне такую важную беседу? После того, что я натворил? — недоверчиво спросил Хирата.

— Да, — подтвердил Сано. — Доверяю. — На то имелось сразу две причины: ему нужна была информация, которой располагала госпожа Ишитэру, и еще он хотел, чтобы к Хирате вернулась уверенность в себе.

— Спасибо вам, сёсакан-сама. Спасибо! — Преисполненный благодарности, Хирата поклонился. — Обещаю, что не подведу вас. Мы раскроем это дело.

После того как Хирата ушел, Сано сел за стол. Читая доклады детективов, он думал, что хотел бы разделить веру помощника. Его люди опросили каждого человека из имения Мияги, ни один не признался в отравлении туши и не видел, чтобы кто-то этим занимался. Они проследили весь путь следования флакона с тушью до госпожи Харумэ. Посыльный, который его доставил, заявил, что не открывал запечатанный сверток и нигде по дороге не останавливался. Результаты допросов дворцового стражника, принявшего посылку, слуги, отнесшего ее в Большие Внутренние Покои, и нескольких людей, которые могли иметь доступ к сосуду, оказались неутешительными.

Сано потер виски, стараясь прогнать боль — не следовало принимать алкоголь на голодный желудок. Путешествие в прошлое госпожи Харумэ только запутало дело: он по-прежнему считал, что факты ее биографии как-то связаны с убийством, но не мог найти этой связи. Сано чувствовал себя опустошенным, нуждался в поддержке. Где тот уют, который он надеялся получить от брака?

Но как журчание далекого ручейка обещает утолить жажду, так сам факт присутствия Рэйко в его доме дарил подсознательное ощущение утешения и покоя. Всего за три минувших дня он настроился на волну своей жены и теперь всегда будет чувствовать ее рядом. Брак создал это чудо, несмотря на конфликты, которые их разделяли. Может, и с Рэйко происходит то же самое? Эта мысль вселила надежду на возможность взаимопонимания и гармонии. Услышав скрип половиц под ее легкими шагами, Сано забыл все тревоги дня. Она идет к нему. Сердце забилось, во рту пересохло.

Стук в дверь: три тихих, но уверенных удара.

— Входи, — сказал Сано хриплым от волнения голосом и был вынужден прокашляться.

Дверь отодвинулась. Рэйко вошла в комнату. На ней был красный домашний халат с золотыми медальонами, пышные складки подчеркивали изящные, соблазнительные формы ее тела. Длинные волосы окутывали ее до колен, словно черная блестящая накидка. Она выглядела изумительно красивой и недоступной. В ее гордой осанке Сано видел поколения предков-самураев. Взгляд Рэйко был совершенно спокоен, когда она опустилась на колени довольно далеко от Сано и поклонилась.

— Добрый вечер, досточтимый муж, — ровным голосом проговорила она.

— Добрый вечер, — ответил Сано, которого остудила ее холодность. — Хорошо провела день?

— Да, спасибо.

«Где ты была? — хотел спросить Сано. — Чем занималась?» Но это прозвучало бы допросом и, возможно, стало причиной очередного скандала. Сано старался подавить склонность сокрушать любое препятствие, отделяющее его от истины. Женитьба учила его быть терпеливым. Казалось, со времени свадьбы он повзрослел на целые годы, медленно, болезненно созревая для роли мужа. Поэтому он ждал, когда заговорит Рэйко. Разве ее приход не означает, что она ищет его общества?

— Приходил мой отец, когда вы отсутствовали, — сказала Рэйко. — Он хочет повидаться с вами завтра утром в час дракона в здании суда.

Поняв, что она пришла только затем, чтобы сообщить это, Сано испытал горькое разочарование.

— Он сказал зачем?

— Только то, что будет судебное заседание, которое, как он считает, может вас заинтересовать. Я спросила, не связано ли это с вашим расследованием, но он ничего не ответил. — Губы Рэйко искривились в горькой усмешке. — Он, как и вы, считает, что это не моего ума дело.

Сано с трудом удержался, чтобы не заглотнуть наживку.

— Спасибо, что передала мне это.

Как страстно ему хотелось прикоснуться к ней! Он представлял шелковый блеск ее волос на своих ладонях, кожей ощущал мягкую гибкость тела. В воздухе стоял аромат жасмина. Странно, но сила воли Рэйко лишь усиливала ее привлекательность. Завоевать любовь этой гордячки — совсем не то, что властвовать над слабой женщиной. Здесь нужна не грубая сила, а мудрая стратегия — искусство, которым он прославился на детективном поприще. Его душа воина приняла вызов.

Рэйко поклонилась, показывая, что готова удалиться. Ища способ удержать ее, Сано сказал первое, что пришло ему в голову:

— Прости, если я обидел тебя прошлой ночью, когда отпихнул с дороги лейтенанта Кусиды.

— Вы не обидели меня. — Голос Рэйко оставался спокойным, лицо непроницаемым. — К тому же моя помощь была вам нужнее, чем мне ваша защита. Почему бы просто не признать это?

Так они ни до чего не договорятся, лишь еще больше отдалятся друг от друга.

— Я восхищен приемом, который ты применила против Кусиды, — в отчаянии выпалил он.

Рэйко, услышав это, округлила от удивления глаза.

— Спасибо, но это просто мелочь. — Ее щеки вспыхнули от удовольствия. — Всего лишь один из приемов, которые я узнала из трактата Кумасиро по боевым искусствам.

— Ты читала работы Кумасиро? — Теперь настала очередь Сано удивляться. Великий фехтовальщик, живший двести лет назад, был его кумиром. Любовь к истории боевых искусств взяла верх над уверенностью, что жена не должна ими заниматься. Он поймал себя на том, что они с Рэйко обсуждают кэндзюцу. И поскольку она знала не меньше его, это был интереснейший разговор из всех, какие ему когда-либо доводилось вести. Его поразила образованность Рэйко и нравился ее энтузиазм. Она придвинулась ближе, стала раскованнее, улыбка отражала его удовольствие от того, что они интересны друг другу. Сано верил, что она пришла, потому что хотела повидать его: ведь Рэйко могла прислать с сообщением отца служанку. Она тоже чувствует влечение, вспыхнувшее между ними.

Но в самый разгар страстного спора о достоинствах одного из стилей фехтования Сано вдруг понял, что делает ту же ошибку, о которой сокрушался Уэда: поощряет интерес Рэйко к неженским занятиям.

Что-то изменилось в его лице, и Рэйко остановилась на полуслове. Глаза снова стали печальными — она прочла его мысли.

— Уже поздно, — с сожалением проговорила она. — Я больше не смею отвлекать вас от работы. — Хрупкий союз распался, и в комнате сразу стало холоднее. — Спокойной ночи, досточтимый муж. — Рэйко поклонилась и встала.

— Подожди, — остановил ее Сано. Когда она задержалась в дверях, вопросительно глядя на него, он хотел сказать: "Прошлое госпожи Харумэ открыло мне глаза. Я понимаю, что значит быть женщиной в мире, которым правят мужчины. Осознаю жестокость общества, ограничивающего права женщин. Я понимаю, что ты чувствуешь!"

Но как он может претендовать на понимание Рэйко, отстаивая свою позицию? Он не хотел впутывать ее в расследование убийства, ставшее еще более опасным после появления в нем в качестве подозреваемой госпожи Кэйсо-ин. Он все еще сомневался в ее способности делать то, ради чего стоило рисковать жизнью. Понимая это, Рэйко наверняка примет его сочувствие за уловку, нацеленную на то, чтобы против ее желания добиться от нее любви. Сано попробовал было найти нейтральную тему для разговора, но все, что он мог сказать, так или иначе вело к главному вопросу: ее независимость — его власть, а значит, к очередной ссоре.

— Спокойной ночи, — наконец вымолвил Сано.

В шелесте шелка и облаке жасминового аромата Рэйко выскользнула за дверь и тихо закрыла ее за собой. Глубоко подавленный, Сано одиноко сидел за столом. Ее присутствие еще ощущалось: чистый журчащий ручеек неспешно пробивал себе русло в скалистой породе его души. Но если им не удастся выйти из этого тупика, они будут обречены жить как чужие люди: вместе и при этом каждый сам по себе. Любовь казалась бесплодной надеждой.

Забыв о головной боли, Сано налил себе еще чашку саке. Прихлебывая теплый напиток, он мысленно вернулся к другому несчастному влюбленному — лейтенанту Кусиде. Дворцовый стражник давал Сано стопроцентный шанс быстро и безопасно для жизни завершить расследование убийства. Но в докладах детективов по Кусиде не было ничего, что свидетельствовало бы о его вине. Ни одной зацепки — ни в биографии, ни в жилище. Это возвращало Сано туда, откуда он начал: к заявлению Кусиды и попытке грабежа.

Сано потянулся к нише со встроенными полками и достал дневник госпожи Харумэ. Просматривая страницу за страницей, он снова задумался, зачем лейтенант Кусида хотел его украсть. И вдруг заметил то, что прежде ускользнуло от его внимания. Он поднес открытый дневник ближе к лампе, чтобы лучше рассмотреть.

Крошечные, сделанные тушью пометки, покрывали внутренние поля страниц там, где их соединял шелковый шнур. Сано развязал шнур и разделил листы. Значки были концевыми столбиками иероглифов, которые госпожа Харумэ написала вдоль обреза серединных страниц, скрытыми под переплетом. Составленные в последовательности, они читались так:

Когда лежим вместе в тени между двумя сущностями,

Кожей касаясь обнаженной кожи,

Твое дыхание соединяется с моим,

твои вздохи наполняют меня,

А наша кровь поет в ритме сердечных ударов.

Когда ты исследуешь потайные уголки моего тела,

Я открываюсь навстречу твоим прикосновениям —

Ах, если бы я могла поглотить тебя целиком,

Чтобы мы могли никогда не расставаться.

Но увы! Твое положение и известность опасны для нас.

Мы никогда не сможем пройти вместе при свете дня.

И все же любовь вечна; ты со мной навсегда,

как и я с тобой,

В душе, хоть и не в браке.

Сано перечитал строчки, едва сдерживая ликование. Использованное Харумэ выражение «вечная любовь» никак не вяжется с укорами госпожи Кэйсо-ин в измене. Должно быть, она была увлечена кем-то другим, и любила так сильно, что, не удержавшись, доверила свои чувства бумаге, несмотря на угрозу разоблачения.

Но кто этот любовник, известный в обществе, имя которого не названо? Любой мужчина был бы предан смерти за связь с любимой наложницей сёгуна, даже женщину могла постичь та же участь, если она посягнула на любовь госпожи Харумэ. Каким образом положение этого человека могло увеличить опасность? Не послужил ли этот роман причиной прежних покушений на ее жизнь?

Сано предостерег себя от чрезмерных надежд на ниточку, уводившую прочь от госпожи Кэйсо-ин. Возможно, Харумэ написала это о матери сёгуна в более счастливый период их отношений. Хоть Сано и знал, что любовь не зависит от возраста, ему хотелось верить, что Харумэ приняла ухаживания старой, глуповатой Кэйсо-ин только ради обретения привилегий. Он надеялся, что в спрятанном стихотворении упоминается кто-то другой.

Лейтенант Кусида отрицал связь с Харумэ, но что, если он лгал? Быть может, он пытался выкрасть дневник, опасаясь, что Харумэ назвала его в нем любовником? Чувственность стихотворения и явное указание на половую связь не соответствуют отношениям между Харумэ и господином Мияги, но ведь они могли зайти дальше его подглядывания через окно, хотя он это и отрицает. Умудренный опытом старик нередко завоевывает любовь молодой девушки. И даймё, и лейтенант Кусида могли убить Харумэ, чтобы не допустить огласки романа или скрыть от сёгуна, что кто-то из них сделал ей ребенка.

Или же, что вполне возможно, в прошлом у Харумэ был еще один, пока неизвестный, любовник.

Эту возможность следует отработать. А пока Сано возложил все свои надежды на лейтенанта Кусиду и правителя Мияги как главных подозреваемых.

25

Ванная комната в особняке Мияги была такой же, как в любом имении знатного даймё. Утопленная в полу деревянная емкость в центре просторного помещения, полная горячей воды. На полках кадушки для ополаскивания, полотенца, мыло из рисовых отрубей и кувшины с ароматическими маслами. Пол с отверстиями позволял пролитой воде стекать в дренажные канавы под домом. Воздух нагревали угольные жаровни. Но в этой ванной комнате были две необычные вещи.

Один угол отгораживала бамбуковая ширма, а в стене на уровне глаз виднелась крошечная створка. Госпожа Мияги стояла на коленях перед ширмой, подложив под себя подушку. Заслышав шаги, она напряглась, готовая к приходу мужа. Потайное окошко открылось, и она почувствовала, как он возбуждается, глядя в ванную комнату в ожидании развлечения, которое она ему приготовила. Женщина хлопнула в ладоши, подавая сигнал к началу ритуала.

Дверь открылась. В комнату вошли наложницы Мияги, Снежинка и Птичка. Обе в домашних халатах, длинные волосы забраны вверх. Болтая между собой, они, казалось, не подозревали, что их господин за ними подглядывает. Похоже, они не замечали и госпожу Мияги, хотя ширма скрывала ее только от господина Мияги, а им она была отчетливо видна. Четыре года назад в приюте храма Дзодзё она осмотрела всех девочек, прежде чем забрать с собой этих двух. Она обучила Снежинку и Птичку искусству доставлять удовольствие своему мужу. Теперь они стали великолепными актрисами. Словно не догадываясь о присутствии хозяина и хозяйки, наложницы начали раздеваться.

Господин Мияги вздохнул. Госпожа Мияги улыбнулась, радуясь, что он наслаждается видом обнаженных наложниц. У Снежинки была большая грудь с торчащими сосками. Птичка обладала широкими крутыми бедрами. Они прекрасно дополняли друг друга, и госпожа Мияги физически ощущала охватившее мужа возбуждение. Снежинка взяла кадушку и облила себя водой. Сев на корточки, она намылилась и стеснительно обратилась к Птичке:

— Не помоешь мне спину?

Хихикнув, Птичка выполнила просьбу, а потом нежно потерла Снежинке грудь. Та заворковала, не скрывая удовольствия, и закрыла глаза, когда Птичка стала пощипывать и покусывать соски.

Госпожа Мияги услышала, как муж застонал. Она знала, что он вынимает член из набедренной повязки и начинает ласкать его. Птичка тайком взглянула на госпожу Мияги, которая жестом приказала ей не отвлекаться. Господин Мияги наслаждался этой незамысловатой эротической постановкой. Госпожа Мияги не знала — или не хотела знать, — на самом ли деле наложницы получали удовольствие от игры или же притворялись из чувства долга перед хозяином, давшим им еду и крышу над головой, и страха перед гневом хозяйки в случае непослушания. Сама же она не ощущала никакой физической реакции. Прежний опыт лишил ее способности получать сексуальное удовлетворение. Ребенок из побочной ветви клана Мияги, она выросла в этом имении. В те годы дом всегда был полон людей. Бывший даймё — отец ее мужа — любил устраивать роскошные вечеринки. На одной из них одиннадцатилетняя Акико Мияги познакомилась с братом отца, приехавшим из провинции Тоса. Дядя Каору, который был на десять лет старше, очаровал ее своей красотой и дружелюбием. Она по-детски влюбилась и бегала за ним как собачка, даря то цветы, то конфеты.

Однажды ночью дверь в ее спальню открылась.

— Идем со мной, Акико. У меня для тебя сюрприз, — прошептал Каору.

Она с готовностью пошла с ним в теплую летнюю ночь. Когда сильная рука Каору сжала ее ладонь, Акико ощутила непонятное волнение. Он повел ее в конюшню. При их приближении лошади заволновались. Сердце Акико забилось, когда они зашли в свободное стойло. В открытое окно струился свет луны, пол был устлан свежей соломой, а в глазах Каору появилась странное напряжение.

— Ты меня любишь, Акико-тян?

— Да... — испуганно попятилась она.

Преградив путь к двери, Каору с улыбкой погладил ее волосы.

— Не бойся... Такая молоденькая... Такая хорошенькая... — хрипло шептал он, притягивая ее хрупкое тело.

— Я... я хочу вернуться в дом, — испугалась Акико, уклоняясь от его рук.

Каору развязал ее пояс, сорвал кимоно и бросился на нее, тяжело дыша.

— Что вы делаете, одзи-сан? Пожалуйста, не надо!

Прижатая тяжестью его тела к соломе, Акико ощущала запах пота, смешанного с едкой вонью лошадиного навоза. От него несло перегаром. Она стала вырываться, и он ударил ее по лицу.

— Не вздумай сопротивляться, — прошипел Каору. — Ты сама напрашивалась, и теперь получишь, что хотела!

Что-то твердое внизу его живота уперлось в нее, когда он раздвинул ей ноги. Она вскрикнула от ужаса. Солома царапала спину, от навалившейся тяжести было трудно дышать. Ей доводилось слышать рассказы деревенских девушек и даже родственниц, подвергшихся насилию со стороны мужчин из ее клана, но она не могла и представить, что это случится с ней.

— Помогите! — опять закричала она.

Каору ударил сильнее.

— Замолчи, или я убью тебя! — И тут он вошел в нее.

Акико ощутила жгучую боль, словно он проткнул ее мечом. По мере резких толчков Каору меч погружался все глубже. Акико тихо скулила от боли. Лошади топтались и ржали. А пытка все продолжалась. Потом Каору закричал, скатился с нее, и боль стала меньше. Сквозь слезы Акико смотрела, как он поднимается.

— О нет, — сказал он, осматривая свои руки, одежду, солому. Все было покрыто темными пятнами. Как сквозь туман, до Акико дошло, что это кровь — ее кровь. — Если ты кому-нибудь расскажешь об этом, я тебя убью, — бросил Каору. В его голосе бился страх. — Ты поняла? Я убью тебя!

Акико смутно помнила, как она до утра в полузабытьи пролежала на соломе, потом кто-то нашел ее и доктора поили ее горьким снадобьем. Через некоторое время она выздоровела, но не совсем. Там, где прежде она ощущала приятное томление во время романтических мечтаний, остался затянувшийся рубец и полное бесчувствие.

Дядюшка Каору остался в имении. Акико никому не рассказала, что он с ней сделал. Если кто и догадывался, то молчал, и преступление сошло ему с рук. Акико целыми днями пряталась в своей спальне с закрытыми ставнями, пока Каору не вернулся в Тосу. Облегчение ослабило страх, заставивший ее сидеть взаперти, и впервые за два месяца она выбралась в сад. Когда стояла, жмурясь от солнца, кто-то подошел к ней сзади.

— Привет, кузина!

Она вздрогнула, услышав мужской голос, и, резко повернувшись, узнала своего шестнадцатилетнего двоюродного брата Сигэру, первого сына даймё. Всю жизнь прожив в имении, она едва была с ним знакома: будущий правитель провинции Тоса был слишком занят, чтобы обращать внимание на девчонок. Акико увидела, что в этом худосочном сутулом юноше с влажными глазами и губами нет ничего от грубой, пугающей ее мужественности, но его высокое положение вызывало робость.

— Я видел, что произошло в конюшне, — сказал Сигэру. — Я рассказал отцу, и он отослал дядю Каору прочь. — Будущий даймё заискивающе улыбнулся. — Я подумал, тебе будет интересно узнать об этом.

Акико преисполнилась благодарности. Он один помог ей, когда все остальные отмахнулись. С того момента она посвятила свою жизнь Сигэру. Ей нужен был кто-то, чтобы боготворить, ему — рабская преданность. Они стали неразлучны, и Акико отдала ему свою любовь. Под его защитой ей не угрожали другие мужчины. Он доверял ей тайные мысли о том, что ненавидит ответственность и мечтает о тихой жизни, полной удовольствий. И он ни разу не попытался к ней прикоснуться. Вскоре она узнала о его любимом занятии — подглядывать за женщинами.

Стремясь доставить ему удовольствие, Акико помогала Сигэру пробираться в женскую половину, где он мог наблюдать, как женщины раздеваются и моются. Он ублажал себя, а она смотрела, чтобы его не застали за этим занятием. Она догадывалась, что он, должно быть, заметил ее привязанность к Каору, проследил их в ту ночь до конюшни и наслаждался зрелищем насилия, вместо того чтобы остановить его. Еще она сознавала, что он использует ее преданность. И тем не менее никогда бы не признала очевидного. Она любит его, он нужен ей. Поэтому она сделает все, чтобы сохранить их дружбу.

Прошло восемь лет. Когда Акико повзрослела, перед ней встала жуткая перспектива замужества. Мысль о том, чтобы покинуть Сигэру и жить с незнакомцем, который станет прикасаться к ее телу, была невыносимой. Насилие повлекло за собой хронический недуг: во время месячных она страдала мучительными судорогами и вряд ли смогла бы иметь детей. Однако этот изъян не спасал Акико. Слухи о ее травме не просочились за пределы семьи, родители не собирались лишать ее шанса на удачное замужество.

Потом умер отец Сигэру, и тот стал даймё. Его брак отложили в надежде на союз с каким-нибудь могущественным самурайским кланом, но невысокое положение Мияги не привлекало достойных внимания претенденток. Зато, женившись на родственнице, Сигэру мог решить материальные проблемы. Акико принадлежала к той ветви семьи, которую ожидало наследство, а она была старшей дочерью. И Сигэру женился на ней.

Акико ликовала. Теперь она могла жить под защитой мужа, который никогда не посягнет на ее тело.

— Брак не должен что-то менять между нами, — сказал Сигэру. — Давай жить как всегда.

Они перестроили имение по своему вкусу. Сигэру отослал большую часть родственников и вассалов в провинцию Тоса. Акико выгнала большинство слуг. Свободное от удовлетворения сексуальных пристрастий Сигэру время они отдавали поэзии и музыке. В течение нескольких месяцев, которые он ежегодно проводил в провинции Тоса, Акико не знала, куда деться от тоски. Будучи женой даймё, она утратила страх перед мужчинами и приобрела властность, но только рядом с Сигэру чувствовала себя в полной безопасности.

Теперь же госпожа Мияги слышала, как ускоряется дыхание мужа, и представляла, как все быстрее движутся его руки. Когда Снежинка взглянула на нее, она жестом приказала продолжать любовную игру. Снежинка легла на пол, широко расставив ноги. Птичка, встав на локти и колени, припала ртом к ее промежности, лаская языком и издавая преувеличенно громкие звуки. Снежинка стонала и извивалась. Схватив Птичку за ягодицы, она притянула партнершу к своим губам. Господин Мияги замычал и задержал дыхание. Госпожа Мияги знала, что он вот-вот достигнет вершины блаженства. Радость наполнила ее сердце.

Никогда в жизни не испытав физического удовлетворения, она могла разделять блаженство своего мужа. Потребность друг в друге породила между ними духовную связь. Даже при отсутствии сексуальных отношений она находила в их браке глубочайшее личное удовлетворение и не страдала от отсутствия детей. Пусть следующим даймё станет племянник Сигэру. Они были родственными душами, как два лебедя на фамильном гербе, совершенно самодостаточной парой... или так ей хотелось думать. Она считала этот союз вечным, непоколебимым, пока в их жизнь не вторглась Харумэ, в тот вечер прошлой весной.

Господин и госпожа Мияги стояли на причале среди шумной толпы, праздновавшей начато лодочного сезона, наблюдая, как над рекой Сумида взрывались гроздья фейерверка. Сигэру указал на Харумэ, находившуюся в свите сёгуна. Рассматривая девушку как очередное безобидное приключение, госпожа Мияги организовала их встречу. Разве она могла предвидеть, что Харумэ нащупает слабое место в их браке? Обнаружив, что интрижка принимает опасный для нее оборот, она потеряла покой и сон, однажды ее даже стошнило на улице. Харумэ поставила под угрозу не только ее счастье, но и само существование. Госпожа Мияги ликовала, когда Харумэ умерла. Она снова была в безопасности. А Сигэру не обязательно знать, что едва не произошло.

Однако угроза не исчезла со смертью Харумэ. Ее призрак преследовал госпожу Мияги. И новая опасность — расследование убийства — омрачала ее жизнь. Даже известие об аресте лейтенанта Кусиды не принесло облегчения.

Стоны Сигэру стали громче. Госпожа Мияги подала наложницам новый сигнал. Снежинка, прижавшись промежностью к лицу Птички, закричала. Птичка выгнула спину, закрыла глаза и несколько раз блаженно всхлипнула. За стеной раздался хриплый вопль. Глаза госпожи Мияги наполнились слезами радости.

Услышав удаляющиеся шаги, она встала. Снежинка и Птичка расплели объятия и поклонились.

— Очень хорошо, — похвалила госпожа Мияги и двинулась по коридору к спальне Сигэру.

При свете горящей на столике лампы он лежал на матрасе, прикрытый одеялом, голова покоилась на деревянной подставке. Это была любимая часть ритуала госпожи Мияги. Она ложилась на разложенный рядом матрас. Они никогда не прикасались друг к другу. К этому времени Сигэру уже пребывал в полудреме. Госпожа Мияги немного ждала — не нужно ли будет ему что-нибудь еще, — потом задувала лампу и тоже засыпала, чувствуя себя полностью защищенной своим уникальным браком.

Но сегодня Сигэру и не помышлял о сне, задумчиво глядя в потолок.

— Что случилось, кузен?

Он повернулся к ней:

— Это расследование... — Беспокойство причудливо изменило его лицо: в мягких, увядших чертах госпожа Мияги видела одновременно и спутника своей юности, и старика, каким ему предстояло стать. — С момента посещения сёсакана Сано меня неотступно преследует страх.